Токарева Виктория Самойловна. Одна из многих (сборник)

   – Это тест, – разъяснил Стас. – Маэстро делит девушек на три категории: нормальные, дуры и бляди. Когда предлагают раздеваться, то дуры начинают рыдать, бляди раздеваются без разговоров, а нормальные спрашивают: «Зачем?» Вы – нормальная. Это хорошо.
   – А можно, я дальше спою? – спросила Анжела.
   Дальше мелодия получала развитие, шли верхние ноты, можно было показать возможности голоса.
   – Не надо, – отверг маэстро. – Чужой репертуар. Песня старая, семидесятых годов. Со старьем стадионы не соберешь. Нужен новый шлягер. Совсем новый.
   – А где его взять? – не поняла Анжела.
   – Заказать хорошему композитору. Мелодия и слова.
   – А слова тоже композитору?
   – Вы откуда приехали?
   – Из Мартыновки.
   – Стас, объясни девушке, – устало попросил маэстро.
   – Поэт и композитор – не проблема. Их как собак нерезаных. Главное – бабло!
   – А сколько стоит песня?
   – От пятисот до пятидесяти тысяч баксов. В среднем пять штук.
   Анжела уже знала, что куски и штуки – это тысяча долларов. Пять штук – это пять тысяч. Астрономическая сумма. Чтобы заработать такие деньги, ее мать должна пасти коров лет двадцать.
   – А кто должен платить композитору: вы или я? – уточнила Анжела.
   – А как ты думаешь? – спросил маэстро устало.
   – Если я сама куплю песню и сама буду ее петь, то зачем вы мне нужны? – не поняла Анжела.
   – У вас в Мартыновке все такие? – опросил маэстро.
   – А вы какие? – обиделась Анжела. – Ни о чем не думаете, кроме бабла. А есть еще таланты... И на стадионе собираются не одни бараны.
   – Ты имеешь право на свое мнение, – сказал Стас. – Но высказывать его не обязательно.
   – Вам можно, а мне нельзя? – спросила Анжела.
   – Но ведь это ты к нам пришла, а не мы к тебе.
   – Как пришла, так и уйду.
   Анжела направилась к двери. Перед тем как выйти, обернулась:
   – Мы еще увидимся, – пообещала она. – Вы еще за мной побегаете.
   – Очень может быть, – согласился Стас. – Ведь жизнь кончается не завтра.
   В комнате засмеялись.
   Парень в дальнем углу продолжал свою медитацию, будто ничего не случилось. А меж тем случилось. Рухнула мечта. Разбилась о бабло.
   Анжела вышла на улицу вместе с тортом. Торт уже не капал, а вытекал тонкой струйкой.
   Анжела опустила коробку в мусорную урну. Выбросила девяносто шесть рублей, не считая надежды на счастье.
   Вытерла руки одна об другую. Обе руки стали липкие.
   «Хорошо тебе... – с обидой подумала об Алешке. – Сидишь в тюрьме, и ни о чем не надо думать. Делаешь, что прикажут. Ешь, что дадут. А тут крутись, как сучка на перевозе...»
   Анжела вдруг остановилась посреди тротуара. Люди стали ее обходить, так как она стопорила движение.

* * *

   Пора было возвращаться в Мартыновку, не сидеть же на шее у Киры Сергеевны. Но Кира Сергеевна не считала, что Анжела сидит на шее, скорее наоборот, поскольку вся домашняя работа выполнялась Анжелой. Анжела сочетала в себе кухарку, горничную, секретаря, курьера. При этом Анжела была легкая, не нагрузочная. У нее было молодое, без накипи, светлое, лазоревое и розовое биополе.
   Никогда еще Кира Сергеевна не была так ухожена и обихожена. Она просыпалась каждое утро и спрашивала себя: «За что мне такое счастье?»
   И Иннокентию было повеселее. Раньше он сидел один, как кот в пустом доме. А сейчас не один. По комнатам кто-то легко двигался, дышал, стукал и грюкал, а иногда пел. И эти звуки напоминали, что ты жив и живешь. А если вдруг помрешь в одночасье, то тоже не один. Кто-то подбежит и возьмет за руку, и проводит в мир иной. И даже заплачет над тобой. Это совсем другое, чем уйти в одиночестве и леденящем страхе, ступить на лестницу, идущую неведомо куда.
   Был сын, но от сына – какое тепло? Своя жизнь. Как будто и не сын, а отдельный человек. Разумом понимаешь и помнишь, что был когда-то сладкий младенец, потом маленький мальчик – светлоглазый ангел. Но тот ангел и сегодняшний дядька – что между ними общего? Ничего.
   Однажды к Кире Сергеевне зашла ее соседка – подруга. Они дружили по географическому фактору. Всю жизнь дома рядом.
   – Розалия жива-здорова? – спросила Кира Сергеевна.
   Розалия – мать подруги, девяностолетняя старуха. В прошлом врач. Кира Сергеевна считала, что старость имеет свои уровни, а именно: старость, дряхлость и несуразность. После девяноста лет начиналась несуразность. Однако Розалия была сухая, вполне подвижная, волосы в пучок, как у балерины.
   – У Розалии альцгеймер. Как у Рейгана, – сообщила подруга. – Не помнит, как ее зовут. Кофту на ноги надевает, как рейтузы. Ищу ей человека.
   – Обратись в агентство, – посоветовала Кира Сергеевна.
   – Обратилась. Они прислали наркоманку.
   – Зачем?
   – А они сами не знали.
   – Ужас, – отреагировала Кира Сергеевна.
   – Еще какой ужас, – подтвердила подруга. – Мать полоумная, ничего не соображает. И рядом вторая полоумная. Могли вообще дом поджечь или затопить.
   – А сколько стоит такая работа? – спросила Кира Сергеевна.
   – Вообще пятьсот. Но я не могу столько платить. Я плачу четыреста.
   – Рублей? – спросила Анжела.
   Она стояла у плиты и следила за кофе. Кофе не должен закипать, но пенка должна подняться три раза. Значит, надо три раза снять турку с огня. Процесс несложный, но ответственный.
   – Долларов, – ответила подруга. – На рубли щас никто не считает.
   Анжела переглянулась с Кирой Сергеевной.
   Как говорят на бюрократическом языке: вопрос был РЕШЕН.

* * *

   Анжела поселилась в квартире Розалии Борисовны. Это была двухкомнатная камера в коврах, которые не столько украшали жилище, сколько служили пылесборниками.
   Дом был блочный, душный, стены не дышали.
   Розалия Борисовна все время искала свои грамоты и ордена. Когда-то ее награждали, и она хорошо это помнила. Розалия помнила события семидесятилетней давности, но то, что было вчера – забывала напрочь. Память ничего не записывала, должно быть, стерлось записывающее устройство.
   Анжела безумно боялась, что бабка перепутает балконную дверь с входной дверью и выпадет с балкона, бедная.
   Иногда у Розалии бывали вспышки ярости, и она кидалась в рукопашный бой. Анжела ловила ее сухие кулачки и крепко держала. Бабка вырывалась, как маленькая.
   Бывали минуты и даже часы прозрения. Розалия становилась нежной и воспитанной, называла Анжелу «Котик». Однажды спросила:
   – Котик, зачем ты со мной сидишь? Тебе надо на танцы ходить, свою жизнь устраивать. Тебе надо учиться, а не сидеть возле засохшего дерева.
   – Я зарабатываю деньги, – сказала Анжела. – Я хочу купить песню.
   – Что значит «купить»?
   – Сейчас пишут на заказ.
   – Зачем платить? Я могу подарить тебе слова. Я в молодости писала стихи.
   Розалия подошла к книжным полкам, достала толстую тетрадь.
   Это были конспекты по политэкономии. У бабки в голове все перемешалось.
   На стене висел ее молодой портрет: на коричневом фоне – почти красавица, в белых одеждах, с пышными волосами. А вот – в белом медицинском халате, все волосы под шапочкой, улыбка во все лицо. Кто-то ее насмешил. Рядом – длиннолицый очкастый хирург с преувеличенно серьезным лицом. Он, наверное, и насмешил.
   Анжела смотрела на прошлую жизнь, и невольно всплывал вопрос:
   «А зачем все? Зачем вся эта красота, знания, метания любви, если в итоге – разжижение мозгов и не помнишь, как тебя зовут...»

* * *

   Четыреста долларов в месяц оказались большой тратой для родственников, и Розалию определили в какой-то качественный интернат. Для Анжелы пришло освобождение, нельзя сказать, чтобы желанное. Анжела привязалась к Розалии. Все-таки бабушки нужны в природе, они делают жизнь более уютной, корневой и осмысленной. Ее собственная бабушка со стороны отца вошла в конфликт с Наташкой-алкашкой (что неудивительно) и отторгла внучку вместе с ее мамашей. А это очень жаль. Анжела любила бы ее изо всех сил – преданно и бескорыстно. Кровь не вода.
   Привязанность к долларам тоже оказалась ощутимой. Это были ее первые большие деньги. С ними Анжела чувствовала себя увереннее, как с Алешкой на танцах. Никто не подойдет и не обидит.
   Сто долларов из зарплаты Анжела отсылала матери. Наташка откладывала их «про черный день», не тратила на водку. Хотя, если разобраться, все ее дни были черными и серыми. Просто Наташка уважала деньги своей дочери, не тратила их на презренное зелье и в результате чаще оставалась трезвой.

* * *

   Анжела вернулась к Кире Сергеевне.
   Она работала по дому почти так же, как у Розалии, но бесплатно. Поэтому довольно скоро ноги привели ее в агентство, и агентша Таня присмотрела выгодное место: в коттедж к новым русским.

* * *

   Коттедж – трехэтажный, кирпичный, с затейливой крышей, но располагался не в дачном поселке, а в простой деревне Мамыри и стоял среди покосившихся изб – один как дурак. Хвастливо высился, нескромно выделялся.
   «Сожгут», – подумала Анжела, но вслух ничего не сказала.
   В дальнейшем в Мамырях стали строиться и другие особняки, но это было много позже. Хозяева Анжелы были пионеры этих мест и очень долго пребывали в своем вызывающем одиночестве.
   Хозяйку звали Диана. Определить ее возраст было невозможно: то ли тридцать, то ли шестьдесят. У нее не было ни одной морщины. Лицо – как яйцо. Разговаривала Диана, как чревовещатель, с абсолютно неподвижным лицом. Звуки исторгались из живота, а губы не двигались.
   Анжела догадалась, что Диана сделала подтяжку и боялась новых морщин.
   Диана не спросила, как зовут ее новую домработницу. Обходилась без имени. Анжела не обижалась. Перед ней стояла цель – сверкающая, как снега Килиманджаро. Где-то она слышала такое нарядное словосочетание: «снега Килиманджаро». Для этой цели надо было заработать пять тысяч долларов. Так что Диана для Анжелы тоже не имела имени. Диана – средство, как порошок для мытья посуды.
   Иногда приезжала дочь Дианы по имени Яна. Она была старше Анжелы, но ненамного. От нее исходило непонятное сияние, как будто Яна спустилась с другой планеты. Инопланетянка.
   Анжела стеснялась ее рассматривать, но однажды не выдержала и обратилась:
   – Яна, вы такая красивая, можно я на вас посмотрю?
   – Можно, – просто разрешила Яна.
   Анжела откровенно рассматривала Яну и подозревала: мало быть красивой от природы. Надо еще окучивать красоту, как редкий цветок. Такая красота делается воспитанием, культурой, образованием, хорошими манерами.
   – Все? – спросила Яна. – Я могу идти?
   Анжела почувствовала, что у нее болят скулы. Оказывается, она все это время напряженно улыбалась.

* * *

   Вечером Анжела рассматривала себя в зеркало. Все на месте, но общее впечатление – пустой стакан. Сосуд, в который ничего не налито.
   Анжела стала читать книги. Книги Диана хранила в гараже. Половина гаража завалена книгами. То ли Диана их выбросила, то ли временно хранила.
   Анжела вытаскивала без разбора и читала, читала. Времени было навалом. Хозяева приезжали только на выходные, пять дней пустых.
   Однажды попался Лев Толстой. Одно предложение – семь строчек. Пока до конца дочитаешь – забудешь, что было в начале предложения.
   Анжела все-таки дочитала «Анну Каренину», но не поняла: почему Анна кинулась под поезд... Вронский же не отказывался. Собирался жениться. Расписались бы, родили ребенка – вот тебе и женское счастье.
   Поразмыслив, Анжела догадалась: Анна покончила с собой от безделья. У нее не было цели, не было снегов Килиманджаро, один только Вронский. Она ему надоела и себе надоела и не видела выхода...
   Однажды попалась книжка без первой страницы. Анжела стала читать, и ей показалось, что это про нее, но очень тактично. Без хамства и высокомерия.
   Анжела задумалась и долго не понимала: как это другой человек смог ухватить ее мысли?
   Анжела решила узнать адрес писателя, прийти к нему домой и вымыть окна. Можно отпроситься у Дианы и съездить в Москву.
   Диана выслушала Анжелу, посмотрела книгу и сказала, что никуда ездить не надо, поскольку автор умер сто три года назад, в 1904 году.
   Анжела расстроилась, но ненадолго. Она поняла, что книги делятся не на «хорошие» и «плохие», а на свои и не свои. Как дети. Свои – нравятся, а не свои – оставляют равнодушной, хоть все вокруг заходятся от восторга. Например, Достоевский... ковыряется в душе, как в земле, и докапывается до червей, и выволакивает наружу. И рассматривает. Больное воображение.
   А есть такие, которые пишут просто, как для дураков. Читается легко. А прочитал – и забыл. Все рассеялось, как сизый дым.
   Однажды наткнулась на современного автора.
   Герой – алкоголик, как родной папаша Васька. Анжеле казалось, что она читает про своего отца и даже познает его изнутри. Безбожная, грязная, пустая жизнь. А почему-то героя любишь и сердце щемит от сострадания.
   Анжела решила найти автора, приехать к нему домой и приготовить обед.
   Диана объяснила, что автор умер пять лет назад.
   – Но он же молодой, – воскликнула Анжела. Она видела на обложке его фотографию.
   – Ну и что? Молодые тоже умирают, – бесстрастно отозвалась Диана.
   Диану не интересовало то, что происходит за границами ее жизни. Ей было интересно только то, что касается ее впрямую: еда, деньги, здоровье, секс. А то, что у других – это у других.

* * *

   Анжелу не кормили. Ей платили зарплату за месяц плюс деньги на еду. Она должна была сама о себе беспокоиться.
   Анжела бы побеспокоилась, но рядом не было магазинов. Ближайшая торговая палатка – на станции, четыре километра в один конец. Да и много ли унесешь в двух руках, без транспорта.
   Хозяйка с мужем приезжали на громадной машине «лексус». Анжела не понимала: почему бы им не привезти мешок картошки на ее долю и канистру подсолнечного масла? Попросить хозяев Анжела не решалась, а сама Диана не догадывалась. А может, просто «не брала в голову», как говорили в Мартыновке.
   Муж Дианы – бизнесмен с голой головой, явно моложе, приезжал для того, чтобы сходить в баню и поиграть в бильярд. Они на пару с Дианой играли в бильярд, двигаясь молча, со слюдяными глазами. Вот где скучища, никаких денег не захочешь.
   Анжела предполагала, что где-то за стенами дома, отдельно друг от друга, у них шла основная, яркая жизнь. А здесь они отключались и отдыхали. Может быть, и так...
   Работы у Анжелы было немного. Обслуживать хозяев два дня, а потом, когда уезжали, – убрать дом. Помещение было новое, не захламленное, мебели мало. Оставалась куча времени на чтение, на телевизор.
   В середине дня гуляла по единственной улице деревни Мамыри.
   Дома – развалюхи, некоторые крыши прогнулись внутрь, должно быть, сгнили балки. Старухи в байковых халатах сидели на лавочках. Собаки – на цепи.
   Грубая бедность, граничащая с нищетой. Но старухи смотрели ясно и спокойно. Им хватало на жизнь.
   Старухи жили с огорода. У них были экологически чистые овощи. У них были свои куры и яйца. Одежда – байковый халат. Лечение – лопухи на больные суставы.
   Анжела потихоньку привыкала к своей жизни. Единственное, к чему не могла привыкнуть – к чувству голода. Постоянно хотелось есть.
   Анжела похудела за месяц на четыре килограмма.

* * *

   Раз в неделю полагался выходной.
   Анжела ездила к Кире Сергеевне – отъедалась и отходила душой.
   – Ты что, голодаешь? – заподозрила Кира Сергеевна. – Ты не просто бледная. Ты зеленая, как водоросль.
   – Я сама питаюсь, – объяснила Анжела.
   – Незаметно, чтобы ты питалась. Ты экономишь на еде?
   – Магазины далеко...
   – А они что, без машины? – спросила Кира Сергеевна.
   – На машине. У них «лексус».
   – Так они что, не могут подвезти тебе за твои деньги продукты?
   Анжела пожала плечами.
   – Они об этом не думают, – размышляла Кира Сергеевна. – Для них люди – мусор. Все. Больше ты к ним не вернешься.
   Анжела позвонила Диане и сказала, что она не будет у нее работать.
   – Почему? – удивилась Диана.
   – Не хочу, – ответила Анжела.
   – Странно...
   Диане было странно: как это девчонка из Мартыновки, человеческий мусор, может что-то хотеть или не хотеть.
   – Извините... – проговорила Анжела.
   – Что ты извиняешься? – крикнула из кухни Кира Сергеевна. – Ты ей в рожу плюнь...
   Но Анжела испытывала неловкость. Все-таки она нарушила договоренность. Соскочила раньше времени.
   – Не проблема, – спокойно ответила Диана. – Нас меньше, чем вас.
   Анжела не поняла: нас... вас... А потом догадалась. «Нас» – это про держателей денег. Про тех, что в коттеджах. А «вас» – это про тех, кто в лачугах и в Мартыновке. Бедных. Бедные устремляются к держателям с протянутой рукой. А держатели могут выбрать и отбраковать.
   Анжела положила трубку. Передала разговор Кире Сергеевне.
   – Чтоб она сгорела! – отреагировала Кира Сергеевна.
   Через три дня позвонил знакомый милиционер из Мамырей и сообщил, что дом Дианы сгорел, идет расследование. Есть подозрение, что подожгли рабочие, которым Диана недоплатила. Узбеки. Гастарбайтеры. Бесправные рабы.
   – И что теперь? – спросила Анжела.
   – А ничего, – весело сказал милиционер. – Они ночью подожгли, никто не видел. Ане пойман – не вор.

* * *

   Анжела решила не терять времени даром. Идти к поставленной цели, как ракетоноситель к Луне.
   Цель – слова и музыка.
   На слова она уже заработала у Розалии и Дианы. Значит, пора искать поэта-песенника.
   – А давайте сами сочиним, – предложил Иннокентий. – И платить не надо.
   – А что? Не боги горшки обсирают, – заметила Кира Сергеевна.
   – Обжигают... – поправила Анжела.
   Иннокентий взял листок бумаги, шариковую ручку, глубоко уселся в кресло и замер.
   Через двадцать минут он предложил первый вариант:

 
А мы пойдем по улочке, в кафешку забежим,
Закажем кофе с булочкой и что-нибудь решим.
Что будет, как получится, проговорим насквозь,
Как лучше: вместе мучиться или страдать поврозь...
 

   – Гениально... – выдохнула Анжела.
   Иннокентий воспрял. Его так давно никто не хвалил.
   – А припев? – спросила Кира Сергеевна.
   Ей всегда было мало. И вот так всю жизнь.

* * *

   Кира Сергеевна позвонила знакомому композитору. Его звали Игорь.
   – Нужна песня, – сказала Кира Сергеевна.
   – Ни ноты без банкноты, – отозвался Игорь.
   – Денег нет, – отрезала Кира Сергеевна. – Отдай что-нибудь из сундука.
   – Из какого сундука? – не понял Игорь.
   – То, что не пошло...
   Игорь задумался.
   – Это надо лично вам?
   – Нет. Моей племяннице. А она тебе квартиру уберет. Золотые руки.
   – Одну минуточку... – извинился Игорь.
   Трубку взяла его жена Карина:
   – Убрать квартиру – пятьдесят долларов. А песня стоит пять тысяч – вы че? – спросила Карина басом.
   – Откуда у девочки из провинции пять тысяч?
   – Пусть заработает. Не такие уж большие деньги.
   – Для вас небольшие, – уточнила Кира Сергеевна. – Игорь эту песню за полчаса напишет.
   – Может, и за полчаса напишет. Но кто будет оплачивать мансарду?
   Мансарда – это голодная молодость. Художник Пикассо рисовал голубя мира одним росчерком пера и брал миллион. Он раскладывал эту сумму на всю голодную молодость.
   Кира Сергеевна захотела сказать: «Но ведь Игорь не Пикассо». Однако зачем обижать человека. Она сказала:
   – Мы ведь не на Западе. Мы живем в России.
   – Мы давно уже не в России, – заметила Карина. И добавила: – Пусть твоя племянница заедет к нам и уберет квартиру. Я заплачу ей за уборку. Одно другому не мешает.
   – Я записываю адрес, – сказала Кира Сергеевна и подвинула к себе блокнот.

* * *

   В назначенное число Анжела поехала к композитору и убрала квартиру. Чистота бросалась в глаза. Было не просто чисто, а вызывающе чисто. Анжела постаралась.
   Композитор оказался приятным и даже красивым. Лысина ему шла. Анжела подумала, что с волосами он был бы хуже. Волосы отвлекали бы от лица.
   – Хотите чайку? – спросил композитор.
   – Можно, – разрешила Анжела.
   Они уселись за стол. Композитор вытащил хлеб, сыр «Рокфор» и колбасу.
   Сыр был с плесенью, вонял грязными ногами. Анжела не могла это есть. Зато хлеб – ноздреватый, мягкий, с хрусткой корочкой.
   – Ты с Кирой живешь? – спросил композитор.
   – С Кирой Сергеевной.
   – А как ты с ней можешь жить? – удивился композитор. – Она же все время разговаривает...
   – Она добрая.
   – Возможно, – согласился композитор.
   Вечером с работы пришла жена. Ничего особенного, лицо слегка лошадиное. Но Анжела сразу увидела, кто в доме хозяин. Жена. Композитору разрешалось только творить, заниматься чистым творчеством.
   Карина выполняла функции менеджера, то есть делала ноги всем его начинаниям.
   – У меня в субботу гости, – сказала Карина. – Вы не поможете приготовить стол на двенадцать человек?
   – А что надо? – спросила Анжела.
   – А что вы умеете?
   – Плацинды. Соус.
   – А что это такое? – не поняла Карина.
   – Ну как сказать... еда.
   – А зачем дома? – вмешался Игорь. – Позовем в ресторан.
   – Это для наших ресторан. А иностранцы предпочитают дома, – пояснила жена.
   – Разве? – удивился Игорь.
   – Пригласить в дом – значит оказать честь, пустить в святая святых. А ресторан – просто накормить.
   – Надо же, – удивилась Анжела. Ей казалось: все наоборот.

* * *

   Настал день приема.
   Анжела приехала в семь часов утра и колотилась до двух часов дня. А в два прибыли гости – немецкий банкир и его жена. Довольно молодые люди.
   Анжела догадалась по разговору, что композитор держит деньги в немецком банке. Они обсуждали: как лучше разместить вклад.
   – Чем выше процент, тем больше риск, – пояснил немец.
   Жена перевела. Она говорила без акцента, Анжела сообразила, что жена – русская.
   Дальше замелькали слова: евро, доллары, марки, инструмент...
   Было заметно, что мозговой центр – жены. Они руководили и разруливали. Держали семейный руль в своих руках. Определяли направление.
   Все, как в Мартыновке: мужики тоже ничего не делают, а бабы колотятся.
   Анжелу за стол не пригласили.
   Она ушла в дальнюю комнату и стала смотреть телевизор. И это было очень хорошо. Она устала, ноги гудели, аппетит отшибло.
   Анжела не договорилась о деньгах заранее и теперь думала: сколько заплатят? Сколько дадут, столько и ладно. Работа по хозяйству ее не угнетала, тем более что в отдалении сияли снега Килиманджаро.
   В голове крутились слова: «А мы пойдем по улочке, в кафешку забежим, закажем кофе с булочкой и что-нибудь съедим...»
   Музыка сама ложилась на эти слова. Мелодия должна быть немножко приблатненная. Такая особенно нравится. Анжела будет петь и дергаться, и заводить зал.
   А можно – в ритме вальса. Старомодный вальсок. Анжела будет петь и покачиваться. И всем захочется подхватить. Зал запоет и закачается, как тонкие деревья под ветром...
   Анжела вышла к гостям. Надо было собирать тарелки, подавать новое блюдо.
   За столом прибавилась еще одна пара: муж и жена. Лена и Николай. Лена была рыжая, с тяжелыми медными волосами, очень красивая и молодая. На вид лет тридцать. Позже выяснилось, что у нее внуки.
   Муж – с длинными волосами, шея – жилистая, как у гусака. Позже выяснилось, что он не просто богатый, а очень богатый.
   Жена композитора спросила:
   – Коля, чем отличаются олигархи от обычных людей, кроме денег?
   Николай подумал и сказал:
   – Чувством страха.
   – То есть...
   – Страх потерять деньги, страх потерять жизнь.
   – Тогда зачем это надо? – спросил композитор.
   – Закрутилось, – ответил Коля. – Как наркота. Деньги делают деньги. Хочется увеличивать дозы.
   Анжела поставила на стол тарелку с плациндами. Плацинды были с брынзой и с капустой.
   – Что это? – спросила Лена. – Тесто?
   – Это мука, вода... – растерялась Анжела.
   – Жарится в масле?
   – А в чем еще? Не в воде же...
   Николай взял плацинду рукой. Откусил. Застонал.
   – У тебя зуб болит? – спросил Игорь.
   – Нет. Очень вкусно. Невероятно.
   Немец отрезал ножом. Поддел вилкой.
   – Зер гут, – похвалил он.
   – Ничего особенного, – сказала Карина. – Просто чебурек с капустой.
   – Но вкусно же! – воскликнул Николай.
   – Потому что вредно! Все вредное – вкусно! – объяснила Лена.
   – Это правда, – подтвердила жена банкира.
   Анжела заметила: все женщины в Москве худеют. А в Мартыновке никто не худеет.
   Анжела считала: есть собаки большие и собаки маленькие. Так же и люди: есть большие, а есть маленькие. И никто никого не хуже.
   – Если так питаться, через год сосуды забьются холестеролом, – сообщила жена банкира.
   – Но качество жизни заметно улучшится, – сказал Николай.
   – За счет количества, – вставила Лена.
   – А это никто не знает, – заметил композитор.
   – Если хочешь, я возьму ее на кухню, – предложила Лена.
   – Хочу, – сказал Николай.
   Лена поднялась из-за стола и вывела Анжелу в прихожую.
   – Вы могли бы у нас поработать? – спросила Лена.
   – А за сколько? – спросила Анжела.
   – А сколько вы хотите?
   Анжела быстро посчитала: песня стоит пять тысяч. Если разложить на год, подучается четыреста с чем-то. Ей было неудобно произнести вслух такую космическую цифру.
   – Думаю, мы договоримся, – сказала жена Николая и улыбнулась.
   Улыбалась она, как ясно солнышко. Лицо светлело. Глаза, как на детском рисунке: нижняя линия века прямая, сверху – полукруг в ресницах.
   – А можно деньги вперед? – осмелела Анжела. В прихожей появилась жена композитора.