Страница:
Перед обедом сменился штабс-капитан с бастиона и присоединился к их обществу. Штабс-капитан Краут был белокурый красивый бойкий офицер с большими рыжими усами и бакенбардами; он говорил по-русски отлично, но слишком правильно и красиво для русского. В службе и в жизни он был так же, как в языке: он служил прекрасно, был отличный товарищ, самый верный человек по денежным отношениям; но просто как человек, именно оттого, что все это было слишком хорошо,- чего-то в нем недоставало. Как все русские немцы, по странной противоположности с идеальными немецкими немцами, он был практичен в высшей степени.
- Вот он, наш герой является! - сказал капитан в то время, как Краут, размахивая руками и побрякивая шпорами, весело входил в комнату. - Чего хотите, Фридрих Крестьяныч: чаю или водки?
- Я уж приказал себе чайку поставить,- отвечал он,- а водочки покамест хватить можно для услаждения души. Очень приятно познакомиться; прошу нас любить и жаловать,- сказал он Володе, который, встав, поклонился ему,штабс-капитан Краут. Мне на бастионе фейерверкер сказывал, что вы прибыли еще вчера.
- Очень вам благодарен за вашу постель: я ночевал на ней.
- Покойно ли вам только было? там одна ножка сломана; да все некому починить - в осадном-то положении,- ее подкладывать надо.
- Ну что, счастливо отдежурили? - спросил Дяденко.
- Да ничего, только Скворцову досталось, да лафет один вчера починили. Вдребезги разбили станину.
Он встал с места и начал ходить; видно было, что он весь находился под влиянием приятного чувства человека, только что вышедшего из опасности.
- Что, Дмитрий Гаврилыч,- сказал он, потрясая капитана за коленки,- как поживаете, батюшка? Что ваше представленье, молчит еще?
- Ничего еще нет.
- Да и не будет ничего,- заговорил Дяденко,- я вам доказывал это прежде.
- Отчего же не будет?
- Оттого, что не так написали реляцию.
- Ах вы, спорщик, спорщик,- сказал Краут, весело улыбаясь,- настоящий хохол неуступчивый. Ну, вот вам назло же, выйдет вам поручика.
- Нет, не выйдет.
- Вланг, принесите-ка мне мою трубочку да набейте,- обратился он к юнкеру, который тотчас же охотно побежал за трубкой.
Краут всех оживил, рассказывал про бомбардиро 1000 ванье, расспрашивал, что без него делалось, заговаривал со всеми.
19
- Ну, как? вы уж устроились у нас? - спросил Краут у Володи. - Извините, как ваше имя и отчество? У нас, вы знаете, уж такой обычай в артиллерии. Лошадку верховую приобрели?
- Нет,- сказал Володя,- я но знаю, как быть. Я капитану говорил: у меня лошади нет, да и денег тоже нет, покуда я не получу фуражных и подъемных. Я хочу просить покамест лошади у батарейного командира, да боюсь, как бы он не отказал мне.
- Аполлон Сергеич-то? - Он произвел губами звук, выражающий сильное сомнение, и посмотрел на капитана.- Вряд!
- Что ж, откажет - не беда,- сказал капитан,- тут-то лошади, по правде, и не нужно, а все попытать можно, я спрошу нынче.
- Как! вы его не знаете,- вмешался Дяденко,- другое что откажет, а им ни за что... хотите пари?..
- Ну, да ведь уж известно, вы всегда противоречите.
- Оттого противоречу, что я знаю, он на другое скуп, а лошадь даст, потому что ему нет расчета отказать.
- Как нет расчета, когда ему здесь по восемь рублей овес обходится! сказал Краут.- Расчет-то есть не держать лишней лошади!
- Вы просите себе Скворца, Владимир Семеныч,- сказал Вланг, вернувшийся с трубкой Краута,- отличная лошадка!
- С которой вы в Сороках в канаву упали? А? Вланга? - засмеялся штабс-капитан.
- Нет, да что же вы говорите, по восемь рублей овес,- продолжал спорить Дяденко,- когда у него справка по десять с полтиной; разумеется, не расчет.
- А еще бы у него ничего не оставалось! Небось вы будете батарейным командиром, так в город не дадите лошади съездить!
- Когда я буду батарейным командиром, у меня будут, батюшка, лошади по четыре гарнчика кушать; доходов не буду собирать, не бойтесь.
- Поживем, посмотрим,- сказал штабс-капитан. - И вы будете брать доход, и они, как будут батареей командовать, тоже будут остатки в карман класть,прибавил он, указывая на Володю.
- Отчего же вы думаете, Фридрих Крестьяныч, что и они захотят пользоваться? - вмешался Черновицкий.- Может, у них состояние есть: так зачем же они станут пользоваться?
- Нет-с, уж я... извините меня, капитан,- покраснев до ушей, сказал Володя,- уж я это считаю неблагородно.
- Эге-ге! Какой он бедовый! - сказал Краут. - Дослужитесь до капитана, не то будете говорить.
- Да это все равно; я только думаю, что ежели но мои деньги, то я и не могу их брать.
- А я вам вот что скажу, молодой человек,- начал более серьезным тоном штабс-капитан.- Вы знаете ли, что когда вы командуете батареей, то у вас, ежели хорошо ведете дела, непременно остается в мирное время пятьсот рублей, в военное - тысяч семь, восемь, и от одних лошадей. Ну и ладно. В солдатское продовольствие батарейный командир не вмешивается: уж это так искони ведется в артиллерии; ежели вы дурной хозяин, у вас ничего не останется. Теперь вы должны издерживать, против положения, на ковку - раз (он загнул один палец), на аптеку-два (он загнул другой палец), на канцелярию - три, на подручных лошадей по пятьсот целковых платят, батюшка, а ремонтная цена пятьдесят, и требуют,- это четыре. Вы должны против положения воротники переменить солдатам, на уголь у вас много выходит, стол вы держите для офицеров. Ежели вы батарейный командир, вы должны жить прилично: вам и коляску нужно, и шубу, и всякую штуку, и другое, и третье, и десятое... да что и говорить...
- А главное,- подхватил капитан, молчавший все время,- вот что, Владимир Семеныч: вы представьте себе, что человек, как я, например, служит двадцать лет сперва на двух, а потом на трехстах рублях жалованья в нужде постоянной; так не дать ему хоть за его службу кусок хлеба под старость нажить, когда комисьонеры в неделю десятки тысяч наживают?
- Э! да что тут! - с 1000 нова заговорил штабс-капитан. - Вы не торопитесь судить, а поживите-ка да послужите.
Володе ужасно стало совестно и стыдно за то, что он так необдуманно сказал, и он пробормотал что-то и молча продолжал слушать, как Дяденко с величайшим азартом принялся спорить и доказывать противное.
Спор был прерван приходом денщика полковника, который звал кушать.
- А вы нынче скажите Аполлону Сергеичу, чтоб он вина поставил,- сказал Черновицкий, застегиваясь, капитану.- И что он скупится? Убьют, так никому не достанется!
- Да вы сами скажите,- отвечал капитан.
- Нет уж, вы старший офицер: надо порядок во всем.
20
Стол был отодвинут от стеньг и грязной скатертью накрыт в той самой комнате, в которой вчера Володя являлся полковнику. Батарейный командир нынче подал ему руку и расспрашивал про Петербург и про дорогу.
- Ну-с, господа, кто водку пьет, милости просим! Прапорщики не пьют,прибавил он, улыбаясь Володе.
Вообще батарейный командир казался нынче вовсе не таким суровым, как вчера; напротив, он имел вид доброго, гостеприимного хозяина и старшего товарища. Но несмотря на то, все офицеры, от старого капитана до спорщика Дяденки, по одному тому, как они говорили, учтиво глядя в глаза командиру, и как робко подходили друг за другом пить водку, показывали к нему большое уважение.
Обед состоял из большой миски щей, в которых плавали жирные куски говядины и огромное количество перцу и лаврового листа, польских зразов с горчицей и колдунов с не совсем свежим маслом. Салфеток не было, ложки были жестяные и деревянные, стаканов было два, и на столе стоял только графин воды, с отбитым горлышком; но обед был не скучен: разговор не умолкал. Сначала речь шла о Инкерманском сражении, в котором участвовала батарея и из которого каждый рассказывал свои впечатления и соображения о причинах неудачи и умолкал, когда начинал говорить сам батарейный командир; потом разговор, естественно, перешел к недостаточности калибра легких орудий, к новым облегченным пушкам, причем Володя успел показать свои знания в артиллерии. Но на настоящем ужасном положении Севастополя разговор не останавливался, как будто каждый слишком много думал об этом предмете, чтоб еще говорить о нем. Тоже об обязанностях службы, которые должен был нести Володя, к его удивлению и огорчению, совсем не было речи, как будто он приехал в Севастополь только затем, чтобы рассказывать об облегченных орудиях и обедать у батарейного командира. Во время обеда недалеко от дома, в котором они сидели, упала бомба. Пол и стены задрожали, как от землетрясения, и окна застлало пороховым дымом.
- Вы этого, я думаю, в Петербурге не видали; а здесь часто бывают такие сюрпризы,- сказал батарейный командир. - Посмотрите, Вланг, где это лопнула.
Вланг посмотрел и донес, что на площади, и о бомбе больше речи не было.
Перед самым концом обеда старичок, батарейный писарь, вошел в комнату с тремя запечатанными конвертами и подал их батарейному командиру. "Вот этот весьма нужный, сейчас казак привез от начальника артиллерии". Все офицеры невольно с нетерпеливым ожиданием смотрели на опытные в этом деле пальцы батарейного командира, сламывавшие печать конверта и достававшие оттуда весьма нужную бумагу. "Что это могло быть?" - делал себе вопрос каждый. Могло быть совсем выступление на отдых из Севастополя, могло быть назначение всей батареи на бастионы.
- Опять! - сказал батарейный командир, сердито швырнув на стол бумагу.
- Об чем, Аполлон Сергеич? - спросил старший офицер.
- Требуют офицера с прислугой на какую-то там мортирную батарею. У меня и так всего четыре человека офицеров и прислуги полной в строй не выходит, ворчал батарейный командир,- а тут требуют еще. Однако надо кому-нибудь идти, господа,- сказал он, помолчав немного,- приказано в семь часов быть на Рогатке... Послать фельдфебеля 1000 ! Кому же идти, господа, решайте,повторил он.
- Да вот они еще нигде не были,- сказал Черновицкий, указывая на Володю.
Батарейный командир ничего не ответил.
- Да, я бы желал,- сказал Володя, чувствуя, как холодный пот выступал у него по спине и шее.
- Нет, зачем! - перебил капитан.- Разумеется, никто не откажется, но и напрашиваться не след; а коли Апполон Сергеич предоставляет это нам, то кинуть жребий, как и тот раз делали.
Все согласились. Краут нарезал бумажки, скатал их и насыпал в фуражку. Капитан шутил и даже решился при этом случае попросить вина у полковника, для храбрости, как он сказал. Дяденко сидел мрачный. Володя улыбался чему-то, Черновицкий уверял, что непременно ему достанется, Краут был совершенно спокоен.
Володе первому дали выбирать. Он взял один билетик, который был подлиннее, но тут же ему пришло в голову переменить,- взял другой, поменьше и потолще, и, развернув, прочел на нем: "Идти".
- Мне,- сказал он, вздохнув.
- Ну, и с богом. Вот вы и обстреляетесь сразу,- сказал батарейный командир, с доброй улыбкой глядя на смущенное лицо прапорщика.- Только поскорей собирайтесь. А чтобы вам веселей было, Вланг пойдет с вами за орудийного фейерверкера.
21
Вланг был чрезвычайно доволен своим назначением, живо побежал собираться и, одетый, пришел помогать Володе и все уговаривал его взять с собой и койку, и шубу, и старые "Отечественные записки", и кофейник спиртовой, и другие ненужные вещи. Капитан посоветовал Володе прочесть сначала по "Руководству" о стрельбе из мортир и выписать тотчас же оттуда таблицу углов возвышения. Володя тотчас же принялся за дело, и, к удивлению и радости своей, заметил, что хотя чувство страха опасности и, еще более того, что он будет трусом, беспокоили его еще немного, но далеко не в той степени, в какой это было накануне. Отчасти причиной тому было влияние дня и деятельности, отчасти и главное то, что страх, как и каждое сильное чувство, не может в одной степени продолжаться долго. Одним словом, он уже успел перебояться. Часов в семь, только что солнце начинало прятаться за Николаевской казармой, фельдфебель вошел к нему и объявил, что люди готовы и дожидаются.
- Я Вланге, список отдал. Вы у него извольте спросить, ваше благородие! сказал он.
Человек двадцать артиллерийских солдат в тесаках без принадлежности стояли за углом дома. Володя вместе с юнкером подошел к ним. "Сказать ли им маленькую речь или просто сказать: "Здорово, ребята!", или ничего не сказать? - подумал он.- Да и отчего ж не сказать: "Здорово, ребята!" - это должно даже". И он смело крикнул своим звучным голоском: "Здорово, ребята!" Солдаты весело отозвались: молодой, свежий голосок приятно прозвучал в ушах каждого. Володя бодро шел впереди солдат, и хотя сердце у него стучало так, как будто он пробежал во весь дух несколько верст, походка была легкая и лицо веселое. Подходя уже к самому Малахову кургану, поднимаясь на гору, он заметил, что Вланг, ни на шаг не отстававший от него и дома казавшийся таким храбрым, беспрестанно сторонился и нагибал голову, как будто все бомбы и ядра, уже очень часто свистевшие тут, летели прямо на него. Некоторые из солдатиков делали то же, и вообще на большей части их лиц выражалось ежели не боязнь, то беспокойство. Эти обстоятельства окончательно успокоили и ободрили Володю.
"Так вот я и на Малаховом кургане, который я воображал совершенно напрасно таким страшным! И я могу идти, не кланяясь ядрам, и трушу даже гораздо меньше других! Так я не трус?" - подумал он с наслаждением и даже некоторым восторгом самодовольства.
Однако это чувство бесстрашия и самодовольства было скоро поколеблено зрелищем, на которое он наткнулся в сумерках на Корниловской батарее, отыскивая начальника бастиона. Четыре человека матросов, около бруствера, за ноги и за руки держали окровавленный труп какого-то человека без с 1000 апог и шинели и раскачивали его, желая перекинуть через бруствер. (На второй день бомбардирования не успевали убирать тела на бастионах и выкидывали их в ров, чтобы они не мешали на батареях). Володя с минуту остолбенел, увидав, как труп ударился на вершину бруствера и потом медленно скатился оттуда в канаву; но, на его счастье, тут же начальник бастиона встретился ему, отдал приказания и дал проводника на батарею и в блиндаж, назначенный для прислуги. Не буду рассказывать, сколько еще ужасов, опасностей и разочарований испытал наш герой в этот вечер; как вместо такой стрельбы, которую он видел на Волковом поле, при всех условиях точности и порядка, которые он надеялся найти здесь, он нашел две разбитые мортирки без прицелов, из которых одна была смята ядром в дуле, а другая стояла на щепках разбитой платформы; как он не мог до утра добиться рабочих, чтоб починить платформу; как ни один заряд не был того веса, который означен был в "Руководстве"; как ранили двух солдат его команды и как двадцать раз он был на волоске от смерти. По счастию, в помощь ему назначен был огромного роста комендор, моряк, с начала осады бывший при мортирах и убедивший его в возможности еще действовать из них, с фонарем водивший его ночью по всему бастиону, точно как по своему огороду, и обещавший к завтраму все устроить. Блиндаж, к которому провел его проводник, была вырытая в каменном грунте, в две кубические сажени продолговатая яма, накрытая аршинными дубовыми бревнами. В ней-то он поместился со всеми своими солдатами. Вланг, первый, как только увидал в аршин низенькую дверь блиндажа, опрометью, прежде всех, вбежал в нее и, чуть не разбившись о каменный пол, забился в угол, из которого уже не выходил больше. Володя же, когда все солдаты поместились вдоль стен на полу и некоторые закурили трубочки, разбил свою кровать в углу, зажег свечку и, закурив папироску, лег на койку. Над блиндажом слышались беспрестанные выстрелы, но не слишком громко, исключая одной пушки, стоявшей рядом и потрясавшей блиндаж так сильно, что с потолка земля сыпалась. В самом блиндаже было тихо: только солдаты, еще дичась нового офицера, изредка переговаривались, прося один другого посторониться или огню - трубочку закурить; крыса скреблась где-то между камнями, или Вланг, не пришедший еще в себя и дико смотревший кругом, вздыхал вдруг громким вздохом. Володя на своей кровати, в набитом народом уголке, освещенном одной свечкой, испытывал то чувство уютности, которое было у него, когда ребенком, играя в прятки, бывало, он залезал в шкаф или под юбку матери и, не переводя дыхания, слушал, боялся мрака и вместе наслаждался чем-то. Ему было и жутко немножко и весело.
22
Минут через десять солдатики поосмелились и поразговорились. Поближе к огню и кровати офицера расположились люди позначительнее - два фейерверкера: один - седой, старый, со всеми медалями и крестами, исключая Георгиевского; другой - молодой, из кантонистов, куривший верченые папироски. Барабанщик, как и всегда, взял на себя обязанность прислуживать офицеру. Бомбардиры и кавалеры сидели поближе, а уж там, в тени около входа, поместились покорные. Между ними-то и начался разговор. Поводом к нему был шум быстро ввалившегося в блиндаж человека.
- Что, брат, на улице не посидел? али не весело девки играют? - сказал один голос.
- Такие песни играют чудные, что в деревне никогда не слыхивали, - сказал, смеясь, тот, который вбежал в блиндаж.
- А не любит Васин бомбов, ох, не любит! - сказал один из аристократического угла.
- Что ж! когда нужно, совсем другая статья! - сказал медленный голос Васина, который когда говорил, то все другие замолкали.- Двадцать четвертого числа так палили по крайности; а то что ж дурно-то на говне убьет, и начальство за это нашему брату спасибо не говорит.
- Вот Мельников - тот небось все на дворе сидит,- сказал кто-то.
- А пошлите его сюда, Мельникова-то,- прибавил старый фейерверке?,- и в самом деле убьет так, понапрасну.
- Что это за Мельников? - спросил Володя.
- А такой у нас, ваше благородие, глупый солдатик есть. Он ничего как есть не боится и теперь все на дворе ходит. Вы его извольте посмотреть: он и из себя-то на ведмедя похож.
- Он заговор знает,- сказал медлительный голос Васина из другого угла.
Мельников вошел в блиндаж. Это был толстый (что чрезвычайная редкость между солдатами), рыжий, красный мужчина, с огромным выпуклым лбом и выпуклыми ясно-голубыми глазами.
- Что, ты не боишься бомб? - спросил его Володя.
- Чего бояться бомбов-то! - отвечал Мельников, пожимаясь и почесываясь,меня из бомбы не убьют, я знаю.
- Так ты бы захотел тут жить?
- А известно, захотел бы. Тут весело! - сказал он, вдруг расхохотавшись.
- О, так тебя надо на вылазку взять! Хочешь, я скажу генералу? - сказал Володя, хотя он не знал здесь ни одного генерала.
- А как не хотеть! Хочу!
И Мельников спрятался за других.
- Давайте в носки, ребята! У кого карты есть? - послышался его торопливый голос.
Действительно, скоро в заднем углу завязалась игра - слышались удары по носу, смех и козырянье. Володя напился чаю из самовара, который наставил ему барабанщик, угощал фейерверкеров, шутил, заговаривал с ними, желая заслужить популярность и очень довольный тем уважением, которое ему оказывали. Солдатики тоже, заметив, что барин прoстый, поразговорились. Один рассказывал, как скоро должно кончиться осадное положение в Севастополе, что ему верный флотский человек рассказывал, как Кистентин, царев брат, с мериканским флотом идет нам на выручку, еще - как скоро уговор будет, чтобы не палить две недели и отдых дать, а коли кто выпалит, то за каждый выстрел семьдесят пять копеек штрафу платить будут.
Васин, который, как успел рассмотреть Володя, был маленький, с большими добрыми глазами, бакенбардист, рассказал при общем сначала молчании, а потом хохоте, как, приехав в отпуск, сначала ему были ради, а потом отец стал его посылать на работу, а за женой лесничий поручик дрожки присылал. Все это чрезвычайно забавляло Володю. Он не только но чувствовал ни малейшего страха или неудовольствия от тесноты и тяжелого запаха в блиндаже, но ему чрезвычайно весело и приятно было.
Уже многие солдаты храпели. Вланг тоже растянулся на полу, и старый фейерверкер, расстелив шинель, крестясь, бормотал молитвы перед сном, когда Володе захотелось выйти из блиндажа - посмотреть, что на дворе делается.
- Подбирай ноги! - закричали друг другу солдаты, только что он встал; и ноги, поджимаясь, дали ему дорогу.
Вланг, казавшийся спящим, вдруг поднял голову и схватил за полу шинели Володю.
- Ну полноте, не ходите, как можно! - заговорил он слезливо-убедительным тоном.- Ведь вы еще не знаете; там беспрестанно падают ядра; лучше здесь...
Но, несмотря на просьбы Вланга, Володя выбрался из блиндажа и сел на пороге, на котором уже сидел, переобуваясь, Мельников.
Воздух был чистый и свежий - особенно после блиндажа; ночь была ясная и тихая. За гулом выстрелов слышался звук колес телег, привозивших туры, и говор людей, работающих на пороховом погребе. Над головами стояло высокое звездное небо, по которому беспрестанно пробегали огненные полосы бомб; налево, в аршине, маленькое отверстие вело в другой блиндаж, в которое виднелись ноги и спины матросов, живших там, и слышались пьяные голоса их; впереди виднелось возвышение порохового погреба, мимо которого мелькали фигуры согнувшихся людей и на котором, на самом верху, под пулями и бомбами, которые беспрестанно свистели в этом месте, стояла какая-то высокая фигура в черном пальто, с руками в карманах, и ногами притаптывала землю, которую мешками носили туда другие люди. Часто бомба пролетала и рвалась весьма близко от погреба. Солдаты, носившие землю, пригибались, 1000 сторонились; черная же фигура не двигалась, спокойно утаптывая землю ногами, и все в том же положении оставалась на месте.
- Кто этот черный? - спросил Володя у Мельникова.
- Не могу знать; пойду посмотрю.
- Не ходи, не нужно.
Но Мельников, не слушая, встал, подошел к черному человеку и весьма долго, так же равнодушно и подвижно, стоял около него.
- Это погребной, ваше благородие,- сказал он, возвратившись,- погребок пробило бомбой, так пехотные землю носют.
Изредка бомбы летели прямо, казалось, к двери блиндажа.
Тогда Володя прятался за угол и снова высовывался, глядя наверх, не летит ли еще сюда. Хотя Вланг несколько раз из блиндажа умолял Володю вернуться, он часа три просидел на пороге, находя какое-то удовольствие в испытывании судьбы и наблюдении за полетом бомб. Под конец вечера уж он знал, откуда сколько стреляет орудий и куда ложатся их снаряды.
23
На другой день, 27-го числа, после десятичасового сна, Володя, свежий, бодрый, рано утром вышел на порог блиндажа. Вланг тоже было вылез вместе с ним, но при первом звуке пули стремглав, пробивая себе головой дорогу, кубарем бросился назад в отверстие блиндажа, при общем хохоте тоже большей частью повышедших на воздух солдатиков. Только Васин, старик фейерверкер и несколько других выходили редко в траншею; остальных нельзя было удержать: все повысыпали на свежий утренний воздух из смрадного блиндажа и, несмотря на столь же сильное, как и накануне, бомбардированье, расположились кто около порога, кто под бруствером. Мельников уже с самой зорьки прогуливался по батареям, равнодушно поглядывая вверх.
Около порога сидели два старых и один молодой курчавый солдат, из жидов по наружности. Солдат этот, подняв одну из валявшихся пуль и черепком расплюснув ее о камень, ножом вырезал из нее крест на манер Георгиевского; другие, разговаривая, смотрели на его работу. Крест действительно выходил очень красив.
- А что, как еще постоим здесь сколько-нибудь,- говорил один из них,- так по замиренье всем в отставку срок выйдет.
- Как же! мне и то всего четыре года до отставки оставалось, а теперь пять месяцев простоял в Сивастополе.
- К отставке не считается, слышь,- сказал другой. В это время ядро просвистело над головами говоривших и в аршине ударилось от Мельникова, подходившего к ним по траншее.
- Чуть не убило Мельникова,- сказал один.
- Не убьет,- отвечал Мельников.
- Вот на же тебе хрест за храбрость,- сказал молодой солдат, делавший крест и отдавая его Мельникову,
- Нет, брат, тут, значит, месяц за год ко всему считается - на то приказ был,- продолжался разговор.
- Как ни суди, бисприменно по замирении исделают смотр царский в Аршаве, и коли не отставка, так в бессрочные выпустят.
В это время визгливая, зацепившаяся пулька пролетела над самыми головами разговаривающих и ударилась о камень.
- Смотри, еще до вечера вчистую выйдешь, - сказал один из солдат.
И все засмеялись
И не только до вечера, но через два часа уже двое из них получили чистую, а пять были ранены; но остальные шутили точно так же.
Действительно, к утру две мортирки были приведены в такое положение, что можно было стрелять из них. Часу в десятом, по полученному приказанию от начальника бастиона, Володя вызвал свою команду и с ней вместе пошел на батарею.
- Вот он, наш герой является! - сказал капитан в то время, как Краут, размахивая руками и побрякивая шпорами, весело входил в комнату. - Чего хотите, Фридрих Крестьяныч: чаю или водки?
- Я уж приказал себе чайку поставить,- отвечал он,- а водочки покамест хватить можно для услаждения души. Очень приятно познакомиться; прошу нас любить и жаловать,- сказал он Володе, который, встав, поклонился ему,штабс-капитан Краут. Мне на бастионе фейерверкер сказывал, что вы прибыли еще вчера.
- Очень вам благодарен за вашу постель: я ночевал на ней.
- Покойно ли вам только было? там одна ножка сломана; да все некому починить - в осадном-то положении,- ее подкладывать надо.
- Ну что, счастливо отдежурили? - спросил Дяденко.
- Да ничего, только Скворцову досталось, да лафет один вчера починили. Вдребезги разбили станину.
Он встал с места и начал ходить; видно было, что он весь находился под влиянием приятного чувства человека, только что вышедшего из опасности.
- Что, Дмитрий Гаврилыч,- сказал он, потрясая капитана за коленки,- как поживаете, батюшка? Что ваше представленье, молчит еще?
- Ничего еще нет.
- Да и не будет ничего,- заговорил Дяденко,- я вам доказывал это прежде.
- Отчего же не будет?
- Оттого, что не так написали реляцию.
- Ах вы, спорщик, спорщик,- сказал Краут, весело улыбаясь,- настоящий хохол неуступчивый. Ну, вот вам назло же, выйдет вам поручика.
- Нет, не выйдет.
- Вланг, принесите-ка мне мою трубочку да набейте,- обратился он к юнкеру, который тотчас же охотно побежал за трубкой.
Краут всех оживил, рассказывал про бомбардиро 1000 ванье, расспрашивал, что без него делалось, заговаривал со всеми.
19
- Ну, как? вы уж устроились у нас? - спросил Краут у Володи. - Извините, как ваше имя и отчество? У нас, вы знаете, уж такой обычай в артиллерии. Лошадку верховую приобрели?
- Нет,- сказал Володя,- я но знаю, как быть. Я капитану говорил: у меня лошади нет, да и денег тоже нет, покуда я не получу фуражных и подъемных. Я хочу просить покамест лошади у батарейного командира, да боюсь, как бы он не отказал мне.
- Аполлон Сергеич-то? - Он произвел губами звук, выражающий сильное сомнение, и посмотрел на капитана.- Вряд!
- Что ж, откажет - не беда,- сказал капитан,- тут-то лошади, по правде, и не нужно, а все попытать можно, я спрошу нынче.
- Как! вы его не знаете,- вмешался Дяденко,- другое что откажет, а им ни за что... хотите пари?..
- Ну, да ведь уж известно, вы всегда противоречите.
- Оттого противоречу, что я знаю, он на другое скуп, а лошадь даст, потому что ему нет расчета отказать.
- Как нет расчета, когда ему здесь по восемь рублей овес обходится! сказал Краут.- Расчет-то есть не держать лишней лошади!
- Вы просите себе Скворца, Владимир Семеныч,- сказал Вланг, вернувшийся с трубкой Краута,- отличная лошадка!
- С которой вы в Сороках в канаву упали? А? Вланга? - засмеялся штабс-капитан.
- Нет, да что же вы говорите, по восемь рублей овес,- продолжал спорить Дяденко,- когда у него справка по десять с полтиной; разумеется, не расчет.
- А еще бы у него ничего не оставалось! Небось вы будете батарейным командиром, так в город не дадите лошади съездить!
- Когда я буду батарейным командиром, у меня будут, батюшка, лошади по четыре гарнчика кушать; доходов не буду собирать, не бойтесь.
- Поживем, посмотрим,- сказал штабс-капитан. - И вы будете брать доход, и они, как будут батареей командовать, тоже будут остатки в карман класть,прибавил он, указывая на Володю.
- Отчего же вы думаете, Фридрих Крестьяныч, что и они захотят пользоваться? - вмешался Черновицкий.- Может, у них состояние есть: так зачем же они станут пользоваться?
- Нет-с, уж я... извините меня, капитан,- покраснев до ушей, сказал Володя,- уж я это считаю неблагородно.
- Эге-ге! Какой он бедовый! - сказал Краут. - Дослужитесь до капитана, не то будете говорить.
- Да это все равно; я только думаю, что ежели но мои деньги, то я и не могу их брать.
- А я вам вот что скажу, молодой человек,- начал более серьезным тоном штабс-капитан.- Вы знаете ли, что когда вы командуете батареей, то у вас, ежели хорошо ведете дела, непременно остается в мирное время пятьсот рублей, в военное - тысяч семь, восемь, и от одних лошадей. Ну и ладно. В солдатское продовольствие батарейный командир не вмешивается: уж это так искони ведется в артиллерии; ежели вы дурной хозяин, у вас ничего не останется. Теперь вы должны издерживать, против положения, на ковку - раз (он загнул один палец), на аптеку-два (он загнул другой палец), на канцелярию - три, на подручных лошадей по пятьсот целковых платят, батюшка, а ремонтная цена пятьдесят, и требуют,- это четыре. Вы должны против положения воротники переменить солдатам, на уголь у вас много выходит, стол вы держите для офицеров. Ежели вы батарейный командир, вы должны жить прилично: вам и коляску нужно, и шубу, и всякую штуку, и другое, и третье, и десятое... да что и говорить...
- А главное,- подхватил капитан, молчавший все время,- вот что, Владимир Семеныч: вы представьте себе, что человек, как я, например, служит двадцать лет сперва на двух, а потом на трехстах рублях жалованья в нужде постоянной; так не дать ему хоть за его службу кусок хлеба под старость нажить, когда комисьонеры в неделю десятки тысяч наживают?
- Э! да что тут! - с 1000 нова заговорил штабс-капитан. - Вы не торопитесь судить, а поживите-ка да послужите.
Володе ужасно стало совестно и стыдно за то, что он так необдуманно сказал, и он пробормотал что-то и молча продолжал слушать, как Дяденко с величайшим азартом принялся спорить и доказывать противное.
Спор был прерван приходом денщика полковника, который звал кушать.
- А вы нынче скажите Аполлону Сергеичу, чтоб он вина поставил,- сказал Черновицкий, застегиваясь, капитану.- И что он скупится? Убьют, так никому не достанется!
- Да вы сами скажите,- отвечал капитан.
- Нет уж, вы старший офицер: надо порядок во всем.
20
Стол был отодвинут от стеньг и грязной скатертью накрыт в той самой комнате, в которой вчера Володя являлся полковнику. Батарейный командир нынче подал ему руку и расспрашивал про Петербург и про дорогу.
- Ну-с, господа, кто водку пьет, милости просим! Прапорщики не пьют,прибавил он, улыбаясь Володе.
Вообще батарейный командир казался нынче вовсе не таким суровым, как вчера; напротив, он имел вид доброго, гостеприимного хозяина и старшего товарища. Но несмотря на то, все офицеры, от старого капитана до спорщика Дяденки, по одному тому, как они говорили, учтиво глядя в глаза командиру, и как робко подходили друг за другом пить водку, показывали к нему большое уважение.
Обед состоял из большой миски щей, в которых плавали жирные куски говядины и огромное количество перцу и лаврового листа, польских зразов с горчицей и колдунов с не совсем свежим маслом. Салфеток не было, ложки были жестяные и деревянные, стаканов было два, и на столе стоял только графин воды, с отбитым горлышком; но обед был не скучен: разговор не умолкал. Сначала речь шла о Инкерманском сражении, в котором участвовала батарея и из которого каждый рассказывал свои впечатления и соображения о причинах неудачи и умолкал, когда начинал говорить сам батарейный командир; потом разговор, естественно, перешел к недостаточности калибра легких орудий, к новым облегченным пушкам, причем Володя успел показать свои знания в артиллерии. Но на настоящем ужасном положении Севастополя разговор не останавливался, как будто каждый слишком много думал об этом предмете, чтоб еще говорить о нем. Тоже об обязанностях службы, которые должен был нести Володя, к его удивлению и огорчению, совсем не было речи, как будто он приехал в Севастополь только затем, чтобы рассказывать об облегченных орудиях и обедать у батарейного командира. Во время обеда недалеко от дома, в котором они сидели, упала бомба. Пол и стены задрожали, как от землетрясения, и окна застлало пороховым дымом.
- Вы этого, я думаю, в Петербурге не видали; а здесь часто бывают такие сюрпризы,- сказал батарейный командир. - Посмотрите, Вланг, где это лопнула.
Вланг посмотрел и донес, что на площади, и о бомбе больше речи не было.
Перед самым концом обеда старичок, батарейный писарь, вошел в комнату с тремя запечатанными конвертами и подал их батарейному командиру. "Вот этот весьма нужный, сейчас казак привез от начальника артиллерии". Все офицеры невольно с нетерпеливым ожиданием смотрели на опытные в этом деле пальцы батарейного командира, сламывавшие печать конверта и достававшие оттуда весьма нужную бумагу. "Что это могло быть?" - делал себе вопрос каждый. Могло быть совсем выступление на отдых из Севастополя, могло быть назначение всей батареи на бастионы.
- Опять! - сказал батарейный командир, сердито швырнув на стол бумагу.
- Об чем, Аполлон Сергеич? - спросил старший офицер.
- Требуют офицера с прислугой на какую-то там мортирную батарею. У меня и так всего четыре человека офицеров и прислуги полной в строй не выходит, ворчал батарейный командир,- а тут требуют еще. Однако надо кому-нибудь идти, господа,- сказал он, помолчав немного,- приказано в семь часов быть на Рогатке... Послать фельдфебеля 1000 ! Кому же идти, господа, решайте,повторил он.
- Да вот они еще нигде не были,- сказал Черновицкий, указывая на Володю.
Батарейный командир ничего не ответил.
- Да, я бы желал,- сказал Володя, чувствуя, как холодный пот выступал у него по спине и шее.
- Нет, зачем! - перебил капитан.- Разумеется, никто не откажется, но и напрашиваться не след; а коли Апполон Сергеич предоставляет это нам, то кинуть жребий, как и тот раз делали.
Все согласились. Краут нарезал бумажки, скатал их и насыпал в фуражку. Капитан шутил и даже решился при этом случае попросить вина у полковника, для храбрости, как он сказал. Дяденко сидел мрачный. Володя улыбался чему-то, Черновицкий уверял, что непременно ему достанется, Краут был совершенно спокоен.
Володе первому дали выбирать. Он взял один билетик, который был подлиннее, но тут же ему пришло в голову переменить,- взял другой, поменьше и потолще, и, развернув, прочел на нем: "Идти".
- Мне,- сказал он, вздохнув.
- Ну, и с богом. Вот вы и обстреляетесь сразу,- сказал батарейный командир, с доброй улыбкой глядя на смущенное лицо прапорщика.- Только поскорей собирайтесь. А чтобы вам веселей было, Вланг пойдет с вами за орудийного фейерверкера.
21
Вланг был чрезвычайно доволен своим назначением, живо побежал собираться и, одетый, пришел помогать Володе и все уговаривал его взять с собой и койку, и шубу, и старые "Отечественные записки", и кофейник спиртовой, и другие ненужные вещи. Капитан посоветовал Володе прочесть сначала по "Руководству" о стрельбе из мортир и выписать тотчас же оттуда таблицу углов возвышения. Володя тотчас же принялся за дело, и, к удивлению и радости своей, заметил, что хотя чувство страха опасности и, еще более того, что он будет трусом, беспокоили его еще немного, но далеко не в той степени, в какой это было накануне. Отчасти причиной тому было влияние дня и деятельности, отчасти и главное то, что страх, как и каждое сильное чувство, не может в одной степени продолжаться долго. Одним словом, он уже успел перебояться. Часов в семь, только что солнце начинало прятаться за Николаевской казармой, фельдфебель вошел к нему и объявил, что люди готовы и дожидаются.
- Я Вланге, список отдал. Вы у него извольте спросить, ваше благородие! сказал он.
Человек двадцать артиллерийских солдат в тесаках без принадлежности стояли за углом дома. Володя вместе с юнкером подошел к ним. "Сказать ли им маленькую речь или просто сказать: "Здорово, ребята!", или ничего не сказать? - подумал он.- Да и отчего ж не сказать: "Здорово, ребята!" - это должно даже". И он смело крикнул своим звучным голоском: "Здорово, ребята!" Солдаты весело отозвались: молодой, свежий голосок приятно прозвучал в ушах каждого. Володя бодро шел впереди солдат, и хотя сердце у него стучало так, как будто он пробежал во весь дух несколько верст, походка была легкая и лицо веселое. Подходя уже к самому Малахову кургану, поднимаясь на гору, он заметил, что Вланг, ни на шаг не отстававший от него и дома казавшийся таким храбрым, беспрестанно сторонился и нагибал голову, как будто все бомбы и ядра, уже очень часто свистевшие тут, летели прямо на него. Некоторые из солдатиков делали то же, и вообще на большей части их лиц выражалось ежели не боязнь, то беспокойство. Эти обстоятельства окончательно успокоили и ободрили Володю.
"Так вот я и на Малаховом кургане, который я воображал совершенно напрасно таким страшным! И я могу идти, не кланяясь ядрам, и трушу даже гораздо меньше других! Так я не трус?" - подумал он с наслаждением и даже некоторым восторгом самодовольства.
Однако это чувство бесстрашия и самодовольства было скоро поколеблено зрелищем, на которое он наткнулся в сумерках на Корниловской батарее, отыскивая начальника бастиона. Четыре человека матросов, около бруствера, за ноги и за руки держали окровавленный труп какого-то человека без с 1000 апог и шинели и раскачивали его, желая перекинуть через бруствер. (На второй день бомбардирования не успевали убирать тела на бастионах и выкидывали их в ров, чтобы они не мешали на батареях). Володя с минуту остолбенел, увидав, как труп ударился на вершину бруствера и потом медленно скатился оттуда в канаву; но, на его счастье, тут же начальник бастиона встретился ему, отдал приказания и дал проводника на батарею и в блиндаж, назначенный для прислуги. Не буду рассказывать, сколько еще ужасов, опасностей и разочарований испытал наш герой в этот вечер; как вместо такой стрельбы, которую он видел на Волковом поле, при всех условиях точности и порядка, которые он надеялся найти здесь, он нашел две разбитые мортирки без прицелов, из которых одна была смята ядром в дуле, а другая стояла на щепках разбитой платформы; как он не мог до утра добиться рабочих, чтоб починить платформу; как ни один заряд не был того веса, который означен был в "Руководстве"; как ранили двух солдат его команды и как двадцать раз он был на волоске от смерти. По счастию, в помощь ему назначен был огромного роста комендор, моряк, с начала осады бывший при мортирах и убедивший его в возможности еще действовать из них, с фонарем водивший его ночью по всему бастиону, точно как по своему огороду, и обещавший к завтраму все устроить. Блиндаж, к которому провел его проводник, была вырытая в каменном грунте, в две кубические сажени продолговатая яма, накрытая аршинными дубовыми бревнами. В ней-то он поместился со всеми своими солдатами. Вланг, первый, как только увидал в аршин низенькую дверь блиндажа, опрометью, прежде всех, вбежал в нее и, чуть не разбившись о каменный пол, забился в угол, из которого уже не выходил больше. Володя же, когда все солдаты поместились вдоль стен на полу и некоторые закурили трубочки, разбил свою кровать в углу, зажег свечку и, закурив папироску, лег на койку. Над блиндажом слышались беспрестанные выстрелы, но не слишком громко, исключая одной пушки, стоявшей рядом и потрясавшей блиндаж так сильно, что с потолка земля сыпалась. В самом блиндаже было тихо: только солдаты, еще дичась нового офицера, изредка переговаривались, прося один другого посторониться или огню - трубочку закурить; крыса скреблась где-то между камнями, или Вланг, не пришедший еще в себя и дико смотревший кругом, вздыхал вдруг громким вздохом. Володя на своей кровати, в набитом народом уголке, освещенном одной свечкой, испытывал то чувство уютности, которое было у него, когда ребенком, играя в прятки, бывало, он залезал в шкаф или под юбку матери и, не переводя дыхания, слушал, боялся мрака и вместе наслаждался чем-то. Ему было и жутко немножко и весело.
22
Минут через десять солдатики поосмелились и поразговорились. Поближе к огню и кровати офицера расположились люди позначительнее - два фейерверкера: один - седой, старый, со всеми медалями и крестами, исключая Георгиевского; другой - молодой, из кантонистов, куривший верченые папироски. Барабанщик, как и всегда, взял на себя обязанность прислуживать офицеру. Бомбардиры и кавалеры сидели поближе, а уж там, в тени около входа, поместились покорные. Между ними-то и начался разговор. Поводом к нему был шум быстро ввалившегося в блиндаж человека.
- Что, брат, на улице не посидел? али не весело девки играют? - сказал один голос.
- Такие песни играют чудные, что в деревне никогда не слыхивали, - сказал, смеясь, тот, который вбежал в блиндаж.
- А не любит Васин бомбов, ох, не любит! - сказал один из аристократического угла.
- Что ж! когда нужно, совсем другая статья! - сказал медленный голос Васина, который когда говорил, то все другие замолкали.- Двадцать четвертого числа так палили по крайности; а то что ж дурно-то на говне убьет, и начальство за это нашему брату спасибо не говорит.
- Вот Мельников - тот небось все на дворе сидит,- сказал кто-то.
- А пошлите его сюда, Мельникова-то,- прибавил старый фейерверке?,- и в самом деле убьет так, понапрасну.
- Что это за Мельников? - спросил Володя.
- А такой у нас, ваше благородие, глупый солдатик есть. Он ничего как есть не боится и теперь все на дворе ходит. Вы его извольте посмотреть: он и из себя-то на ведмедя похож.
- Он заговор знает,- сказал медлительный голос Васина из другого угла.
Мельников вошел в блиндаж. Это был толстый (что чрезвычайная редкость между солдатами), рыжий, красный мужчина, с огромным выпуклым лбом и выпуклыми ясно-голубыми глазами.
- Что, ты не боишься бомб? - спросил его Володя.
- Чего бояться бомбов-то! - отвечал Мельников, пожимаясь и почесываясь,меня из бомбы не убьют, я знаю.
- Так ты бы захотел тут жить?
- А известно, захотел бы. Тут весело! - сказал он, вдруг расхохотавшись.
- О, так тебя надо на вылазку взять! Хочешь, я скажу генералу? - сказал Володя, хотя он не знал здесь ни одного генерала.
- А как не хотеть! Хочу!
И Мельников спрятался за других.
- Давайте в носки, ребята! У кого карты есть? - послышался его торопливый голос.
Действительно, скоро в заднем углу завязалась игра - слышались удары по носу, смех и козырянье. Володя напился чаю из самовара, который наставил ему барабанщик, угощал фейерверкеров, шутил, заговаривал с ними, желая заслужить популярность и очень довольный тем уважением, которое ему оказывали. Солдатики тоже, заметив, что барин прoстый, поразговорились. Один рассказывал, как скоро должно кончиться осадное положение в Севастополе, что ему верный флотский человек рассказывал, как Кистентин, царев брат, с мериканским флотом идет нам на выручку, еще - как скоро уговор будет, чтобы не палить две недели и отдых дать, а коли кто выпалит, то за каждый выстрел семьдесят пять копеек штрафу платить будут.
Васин, который, как успел рассмотреть Володя, был маленький, с большими добрыми глазами, бакенбардист, рассказал при общем сначала молчании, а потом хохоте, как, приехав в отпуск, сначала ему были ради, а потом отец стал его посылать на работу, а за женой лесничий поручик дрожки присылал. Все это чрезвычайно забавляло Володю. Он не только но чувствовал ни малейшего страха или неудовольствия от тесноты и тяжелого запаха в блиндаже, но ему чрезвычайно весело и приятно было.
Уже многие солдаты храпели. Вланг тоже растянулся на полу, и старый фейерверкер, расстелив шинель, крестясь, бормотал молитвы перед сном, когда Володе захотелось выйти из блиндажа - посмотреть, что на дворе делается.
- Подбирай ноги! - закричали друг другу солдаты, только что он встал; и ноги, поджимаясь, дали ему дорогу.
Вланг, казавшийся спящим, вдруг поднял голову и схватил за полу шинели Володю.
- Ну полноте, не ходите, как можно! - заговорил он слезливо-убедительным тоном.- Ведь вы еще не знаете; там беспрестанно падают ядра; лучше здесь...
Но, несмотря на просьбы Вланга, Володя выбрался из блиндажа и сел на пороге, на котором уже сидел, переобуваясь, Мельников.
Воздух был чистый и свежий - особенно после блиндажа; ночь была ясная и тихая. За гулом выстрелов слышался звук колес телег, привозивших туры, и говор людей, работающих на пороховом погребе. Над головами стояло высокое звездное небо, по которому беспрестанно пробегали огненные полосы бомб; налево, в аршине, маленькое отверстие вело в другой блиндаж, в которое виднелись ноги и спины матросов, живших там, и слышались пьяные голоса их; впереди виднелось возвышение порохового погреба, мимо которого мелькали фигуры согнувшихся людей и на котором, на самом верху, под пулями и бомбами, которые беспрестанно свистели в этом месте, стояла какая-то высокая фигура в черном пальто, с руками в карманах, и ногами притаптывала землю, которую мешками носили туда другие люди. Часто бомба пролетала и рвалась весьма близко от погреба. Солдаты, носившие землю, пригибались, 1000 сторонились; черная же фигура не двигалась, спокойно утаптывая землю ногами, и все в том же положении оставалась на месте.
- Кто этот черный? - спросил Володя у Мельникова.
- Не могу знать; пойду посмотрю.
- Не ходи, не нужно.
Но Мельников, не слушая, встал, подошел к черному человеку и весьма долго, так же равнодушно и подвижно, стоял около него.
- Это погребной, ваше благородие,- сказал он, возвратившись,- погребок пробило бомбой, так пехотные землю носют.
Изредка бомбы летели прямо, казалось, к двери блиндажа.
Тогда Володя прятался за угол и снова высовывался, глядя наверх, не летит ли еще сюда. Хотя Вланг несколько раз из блиндажа умолял Володю вернуться, он часа три просидел на пороге, находя какое-то удовольствие в испытывании судьбы и наблюдении за полетом бомб. Под конец вечера уж он знал, откуда сколько стреляет орудий и куда ложатся их снаряды.
23
На другой день, 27-го числа, после десятичасового сна, Володя, свежий, бодрый, рано утром вышел на порог блиндажа. Вланг тоже было вылез вместе с ним, но при первом звуке пули стремглав, пробивая себе головой дорогу, кубарем бросился назад в отверстие блиндажа, при общем хохоте тоже большей частью повышедших на воздух солдатиков. Только Васин, старик фейерверкер и несколько других выходили редко в траншею; остальных нельзя было удержать: все повысыпали на свежий утренний воздух из смрадного блиндажа и, несмотря на столь же сильное, как и накануне, бомбардированье, расположились кто около порога, кто под бруствером. Мельников уже с самой зорьки прогуливался по батареям, равнодушно поглядывая вверх.
Около порога сидели два старых и один молодой курчавый солдат, из жидов по наружности. Солдат этот, подняв одну из валявшихся пуль и черепком расплюснув ее о камень, ножом вырезал из нее крест на манер Георгиевского; другие, разговаривая, смотрели на его работу. Крест действительно выходил очень красив.
- А что, как еще постоим здесь сколько-нибудь,- говорил один из них,- так по замиренье всем в отставку срок выйдет.
- Как же! мне и то всего четыре года до отставки оставалось, а теперь пять месяцев простоял в Сивастополе.
- К отставке не считается, слышь,- сказал другой. В это время ядро просвистело над головами говоривших и в аршине ударилось от Мельникова, подходившего к ним по траншее.
- Чуть не убило Мельникова,- сказал один.
- Не убьет,- отвечал Мельников.
- Вот на же тебе хрест за храбрость,- сказал молодой солдат, делавший крест и отдавая его Мельникову,
- Нет, брат, тут, значит, месяц за год ко всему считается - на то приказ был,- продолжался разговор.
- Как ни суди, бисприменно по замирении исделают смотр царский в Аршаве, и коли не отставка, так в бессрочные выпустят.
В это время визгливая, зацепившаяся пулька пролетела над самыми головами разговаривающих и ударилась о камень.
- Смотри, еще до вечера вчистую выйдешь, - сказал один из солдат.
И все засмеялись
И не только до вечера, но через два часа уже двое из них получили чистую, а пять были ранены; но остальные шутили точно так же.
Действительно, к утру две мортирки были приведены в такое положение, что можно было стрелять из них. Часу в десятом, по полученному приказанию от начальника бастиона, Володя вызвал свою команду и с ней вместе пошел на батарею.