Страница:
Старшинство.Люди, имевшие одно достоинство терпеливо идти в службе или происками снискавшие доверие начальства, заступают места людям даровитым и образованным. Пускай бы это было зло необходимое в низших чинах, но звание командиров пусть приобретается даровитостью и экзаменом.
Дух угнетениядо того распространен в нашем войске, что жестокость есть качество, которым хвастают самые молоденькие офицеры. Засекают солдат, бьют всякую минуту, и солдат не уважает себя, ненавидит начальников, а офицер не уважает солдата и наслаждается в присущем каждому человеку чувстве угнетения. Мне скажут: солдат был лучше, когда их больше били, да! Но мы двинулись вперед и воротиться не можем к старому и не можем оставаться в переходном состоянии, мы должны быстро шагнуть вперед, уничтожив телесное наказание.
Лихоимство.Солдат не получил 1/10 того, что ему следует, знает это и ненавидит офицера. Большинство офицеров имеет одну цель — украсть состояние на службе и, достигая его, бросает службу. Содержать армию подрядом — вот одно средство.
У нас есть офицеры 3-х родов. Офицеры по необходимостииз корпусов или из юнкеров, люди, попавшие раз в сферу военной службы и не чувствующие себя способными к другому средству поддерживать существование. Эти люди ко всему равнодушные, ограниченные самым тесным кругом деятельности, усвоившие себе, не обсудив, общий характер угнетения и праздности и лихоимства, и без мысли и желания об общей пользе, бессознательно коснеющие в грубости, невежестве и пороках. Офицеры беззаботные,люди, служащие только для мундира или мелочного тщеславия и презирающие сущность военной службы (службу во фронте), люди по большей части праздные, богатые, развратные и не имеющие в себе военного ничего, кроме мундира, — и самый большой отдел офицеры-аферисты,служащие для одной цели — украсть каким бы то ни было путем состояние в военной службе. Это люди без мысли о долге и чести, без малейшего желания блага общего, люди, составляющие между собой огромную корпорацию грабителей, помогающих друг другу, одних — начавших уже поприще воровства, других — готовящихся к нему, третьих — прошедших его, люди, составившие себе в сфере грабежа известные правила и подразделения. Люди, считающие честность глупостью, понятие долга сумасшествием, заражающие молодое и свежее поколение этой правильной и откровенной системой корысти и лихоимства. Люди, возмущающие против себя и вселяющие ненависть в низшем слое войска. Люди, смотрящие на солдата как на предлог, который при угнетении дает возможность наживать состояние.
Русский генерал, по большинству, существо отжившее, усталое, выдохнувшееся, прошедшее в терпении и бессознании все необходимые степени унижения, праздности и лихоимства для достижения сего звания — люди без ума, образования и энергии. Есть, правда, кроме большинства генералов терпеливых,еще новое поколение генералов счастливых— людей или какой-нибудь случайностью, или образованием, или истинным дарованием проложивших себе дорогу мимо убивающей среды настоящей военной службы и успевших вынести светлый ум, теплые чувства любви к родине, энергию, образование и понятие чести; но число их слишком незначительно в сравнении с числом терпеливых генералов, отстраняющих их от высших должностей, появление слишком подлежит случайности, чтобы можно было надеяться на будущее влияние их.
[Записка о дворянском вопросе]
Комментарии
Дух угнетениядо того распространен в нашем войске, что жестокость есть качество, которым хвастают самые молоденькие офицеры. Засекают солдат, бьют всякую минуту, и солдат не уважает себя, ненавидит начальников, а офицер не уважает солдата и наслаждается в присущем каждому человеку чувстве угнетения. Мне скажут: солдат был лучше, когда их больше били, да! Но мы двинулись вперед и воротиться не можем к старому и не можем оставаться в переходном состоянии, мы должны быстро шагнуть вперед, уничтожив телесное наказание.
Лихоимство.Солдат не получил 1/10 того, что ему следует, знает это и ненавидит офицера. Большинство офицеров имеет одну цель — украсть состояние на службе и, достигая его, бросает службу. Содержать армию подрядом — вот одно средство.
[из второй редакции]
Русский офицер, по большинству, есть человек не способный ни на какой род деятельности, кроме военной службы. Главные цели его на службе суть приобретение денег. Средства к достижению ее — лихоимство и угнетение. Русский офицер необразован или потому, что не получал образования, или потому, что утратил его в сфере, где оно бесполезно и даже невозможно, или потому, что презирает его, как бесполезное для успеха на службе. Он беззаботен к пользе службы, потому что усердие ничего не может принести ему. Для успеха нужно только соблюдение известных правил и терпение. Он презирает звание офицера, потому что оно подвергает его влиянию людей грубых и безнравственных, занятиям бесполезным и унизительным. Дворянин презирает службу во фронте в армии. В военном обществе дух любви к отечеству, рыцарской отваги, военной чести возбуждает насмешку; уважается угнетение, разврат и лихоимство.У нас есть офицеры 3-х родов. Офицеры по необходимостииз корпусов или из юнкеров, люди, попавшие раз в сферу военной службы и не чувствующие себя способными к другому средству поддерживать существование. Эти люди ко всему равнодушные, ограниченные самым тесным кругом деятельности, усвоившие себе, не обсудив, общий характер угнетения и праздности и лихоимства, и без мысли и желания об общей пользе, бессознательно коснеющие в грубости, невежестве и пороках. Офицеры беззаботные,люди, служащие только для мундира или мелочного тщеславия и презирающие сущность военной службы (службу во фронте), люди по большей части праздные, богатые, развратные и не имеющие в себе военного ничего, кроме мундира, — и самый большой отдел офицеры-аферисты,служащие для одной цели — украсть каким бы то ни было путем состояние в военной службе. Это люди без мысли о долге и чести, без малейшего желания блага общего, люди, составляющие между собой огромную корпорацию грабителей, помогающих друг другу, одних — начавших уже поприще воровства, других — готовящихся к нему, третьих — прошедших его, люди, составившие себе в сфере грабежа известные правила и подразделения. Люди, считающие честность глупостью, понятие долга сумасшествием, заражающие молодое и свежее поколение этой правильной и откровенной системой корысти и лихоимства. Люди, возмущающие против себя и вселяющие ненависть в низшем слое войска. Люди, смотрящие на солдата как на предлог, который при угнетении дает возможность наживать состояние.
Русский генерал, по большинству, существо отжившее, усталое, выдохнувшееся, прошедшее в терпении и бессознании все необходимые степени унижения, праздности и лихоимства для достижения сего звания — люди без ума, образования и энергии. Есть, правда, кроме большинства генералов терпеливых,еще новое поколение генералов счастливых— людей или какой-нибудь случайностью, или образованием, или истинным дарованием проложивших себе дорогу мимо убивающей среды настоящей военной службы и успевших вынести светлый ум, теплые чувства любви к родине, энергию, образование и понятие чести; но число их слишком незначительно в сравнении с числом терпеливых генералов, отстраняющих их от высших должностей, появление слишком подлежит случайности, чтобы можно было надеяться на будущее влияние их.
[Записка о дворянском вопросе]
В речи своей, сказанной в Москве, г[осударь] и[мператор] укоряет дворянство в медленности изъявления согласия на освобождение, в медленности действий Комитета и дает чувствовать, что медленность эта может поставить дворянство в опасное положение.
В чем дело освобождения?
Государю императору угодно освободить помещичьих крестьян. Совершенно справедливо его убедили в том, что крестьян нельзя освободить иначе, как с землей, на которой они сидят. Земля эта принадлежит помещикам. Следовательно, необходимо, лишив помещиков известных прав на часть земли, передать эти права крестьянам. Для того чтобы сделать эту передачу, представлялись 4 средства: 1) купить землю у помещиков и отдать ее крестьянам. 2) В видах государственной пользы отобрать безвозмездно землю у помещиков и передать ее крестьянам. 3) Прибегнуть к самопожертвованию дворян и просить их в видах государственной пользы отдать землю крестьянам, и 4) открыв положение своих финансов, прибегнуть к содействию всех сословий, и в особенности образованнейшего дворянского, в отыскании мер выкупа за землю, отчуждаемую у помещиков.
Ежели бы было избрано первое средство, дворянство согласием на продажу могло бы угодить царю. Ежели бы избрано было 2-е, дворянство покорностью и молчанием могло бы отвечать на безвозмездное отчуждение. Ежели бы дело коснулось самопожертвования, дворянство могло бы не обмануть ожидания правительства. Ежели бы, наконец, сознавшись в своей несостоятельности, правительство прибегло бы к содействию дворянских собраний, образованное сословие могло бы трудами и изысканиями помочь правительству.
Но ни одна из этих единственно возможных мер не была избрана правительством. В начале нынешнего года явился рескрипт * , в котором весьма ясно были определены будущие условия крестьянского сословия; но совершенно умалчивалось о условиях другого сословия, приглашаемого к отчуждению половинной части своей собственности. Явились циркуляры министра, поправки циркуляров, речи государя императора * , но во всех этих документах, так же как и в рескрипте, умалчивалось о том, кто заплатит за землю, отчуждаемую у помещиков.
Ежели вспомним, что не так давно происходило во Франции и Англии, государствах, в которых уровень образования и потому сознания общего блага так несравненно стоит выше нашего и где правительство не нашло возможным освободить иначе рабов, как заплатив за них деньги собственникам, то, как надо ожидать, будет встречен дворянством рескрипт, лишающий его не только безвозмездно ценного права собственности на крестьян, но и значительной части земли, не определяя за нее никакого обеспечения, а поручая самим помещикам, без изменения безобразного полицейского устройства, взыскать с крестьян, освобожденных от зависимости, те огромные суммы, которые стоит отчуждаемая земля.
Вместо общего негодования и озлобления, которым, надо было ожидать, встретит дворянство рескрипт, лишающий его половины собственности и похожий на те слова, которыми ловкий кулак закидывает неопытного продавца, умалчивая о условиях продажи, рескрипт был встречен дворянством с неподдельным восторгом. * Ежели слышался в большинстве ропот, и то не за безвозмездное отчуждение личной собственности, а за [не] обеспечение выкупа, ропот этот был заглушен и в литературе, и в обществе, и на дворянских выборах восторгом меньшинства, образованного и потому сильнейшего.
Это единственное в истории и не оцененное еще явление произошло оттого, что рескрипт о освобождении только отвечал на давнишнее, так красноречиво выражавшееся в нашей новой истории желание одного образованного сословия России — дворянства. Только одно дворянство со времен Екатерины готовило этот вопрос и в литературе, и в тайных и не тайных обществах, и словом и делом. Одно оно посылало в 25 и 48 годах, и во все царствование Николая, за осуществление этой мысли своих мучеников в ссылки и на виселицы * , и несмотря на все противодействие правительства, поддержало эту мысль в обществе и дало ей созреть так, что нынешнее слабое правительство не нашло возможным более подавлять ее.
Ежели некоторые в порыве излишнего восторга, а другие, избрав великое дело поприщем подлой лести, умели убедить государя императора в том, что он 2-й Петр I и великий преобразователь России и что он обновляет Россию и т. д., то это совершенно напрасно, и ему надо поспешить разувериться; ибо он только ответил [на] требование дворянства, и не он, а дворянство подняло, развило и выработало мысль освобождения.
Восторг, произведенный рескриптом в численном меньшинстве, но большинстве по образованию и влиянию, выразился так сильно, что в первую минуту почти никто не заметил несправедливости и невозможности тех начал рескрипта, от которых государь император не отступит, как он выразил в своей речи, но все в горячечной деятельности принялись за осуществление давнишней любимой мысли, хотя бы и на нелепых данных правительства. Нашлись люди, которые даже стали подводить историю под меру правительства и доказывать право крестьян на землю. * Но, приступив к самому делу, восторг этот значительно охладел. Численное большинство — дворянство, менее независимое в средствах и менее образованное, призванное также к обсуждению вопроса, не отстаивая права на личность [крестьянина], наткнулось на пробел в обеспечении за землю и замедлило ход дела. Кто заплатит за право собственности или, пожалуй, права пользования, за землю, которую от нас отнимают? — спрашивает это большинство. Крестьяне? Да пускай правительство, имеющее больше нас средств, получит эти деньги, мы ему верим, а сами не видим возможности взыскивать с крестьян, при новом их положении и при старом положении полиции: подати, как бы дешево мы ни оценили землю, в 4 [раза] больше, чем те, которые платят рядом государственные крестьяне. И чем мы будем жить, лишившись и рук и земли? — спрашивают другие, — тогда как теперь с своими семействами мы имеем только насущную необходимость? И чем же стало преступно с 1858 года жить так, как мы жили? Столкнувшись с такими вопросами, образованное меньшинство почувствовало, что, совершенно справедливо, из-за убеждений в необходимости меры освобождения жертвуя половиной своего состояния, оно не имеет права насиловать менее образованного большинства, лишающегося насущной необходимости и не понимающего еще выбора резни или нищеты, в который оно поставлено. Меньшинство ясно поняло недосказанность рескрипта а стало отыскивать другие средства к разрешению вопроса. Выкуп или обеспечение, единственное средство, находящееся в руках дворянства, естественно представились ему. И со всех сторон явились проекты выкупа, согласующие все интересы. Самые горячие защитники освобождения во что бы то ни стало понимали совершенную справедливость выкупа или обеспечения за землю; и самые упорные защитники старого становились на все согласны, как только дело касалось выкупа или обеспеченья за землю.
Но странное дело, несмотря на то, что выкуп есть единственный выход из настоящего положения, несмотря на то, что со всех сторон, от всех сословий слышатся голоса за выкуп, правительство упорно стоит за начала рескрипта и молчит или отказывает на все проекты казенного выкупа или обеспечения. То самое наше правительство, которое постоянно акапарировало * в казенные руки всякого рода собственность: заводы, леса, земли и т. п., теперь упорно отказывается от принятия в свое ведение помещичьих крестьян с их землями и взыскания с них выкупа, который оно признает справедливым. Возможность же финансовой меры продолжает быть тайной. Казалось, встретившись с таким преднамеренным или умышленным коварством, дворянство должно бы было стараться останавливать дело. Но наоборот, дворянство, предоставленное собственным средствам, хотя и махнув рукой на слабое, прячущееся за него правительство, оно одно внутренней усиленной работой старается отыскать средства к выходу из безвыходного положения. Среди этой трудной, медленной работы по всей России слышатся в Москве обращенные к дворянству слова главы государства: «Долго подумав и помолясь богу, я начал освобождение. Вас нельзя благодарить, а я бы желал благодарить, потому что я родился в Москве. Старайтесь оправдать мое высокое доверие, а то мне нельзя будет стоять за вас, и т. п. А от начал своих я не отступлю». Что за оскорбительная комедия и непонимание дела в такую важную минуту! Молясь богу или нет, но не правительство подняло этот вопрос, и не оно высоким доверием и благодарностью, и угрозой резни подвигает его. Правительство всегда давило этот вопрос, правительство же ставит непреодолимые преграды его разрешению; дворянство же одно подвинуло его, несмотря на все правительственные преграды, разрешает и разрешит. Поэтому поощрять его обещаньем благодарности и высоким доверием — неприлично, укорять его в медленности — несправедливо, а угрожать тем, что его порежут за то, что правительство слабо и нелепо, и давать чувствовать, что это было бы не худо, — нечестно и неразумно. Свободно став в то положение, в котором нужно стоять за него, дворянство знало, что оно делает; но знает ли правительство, принимающее вид угнетенной невинности, те беды, которые своим упорством и неспособностью оно готовит России? Ежели бы, к несчастью, правительство довело нас до освобождения снизу, а не сверху, по остроумному выражению государя императора, то меньшее из зол было бы уничтожение правительства.
В чем дело освобождения?
Государю императору угодно освободить помещичьих крестьян. Совершенно справедливо его убедили в том, что крестьян нельзя освободить иначе, как с землей, на которой они сидят. Земля эта принадлежит помещикам. Следовательно, необходимо, лишив помещиков известных прав на часть земли, передать эти права крестьянам. Для того чтобы сделать эту передачу, представлялись 4 средства: 1) купить землю у помещиков и отдать ее крестьянам. 2) В видах государственной пользы отобрать безвозмездно землю у помещиков и передать ее крестьянам. 3) Прибегнуть к самопожертвованию дворян и просить их в видах государственной пользы отдать землю крестьянам, и 4) открыв положение своих финансов, прибегнуть к содействию всех сословий, и в особенности образованнейшего дворянского, в отыскании мер выкупа за землю, отчуждаемую у помещиков.
Ежели бы было избрано первое средство, дворянство согласием на продажу могло бы угодить царю. Ежели бы избрано было 2-е, дворянство покорностью и молчанием могло бы отвечать на безвозмездное отчуждение. Ежели бы дело коснулось самопожертвования, дворянство могло бы не обмануть ожидания правительства. Ежели бы, наконец, сознавшись в своей несостоятельности, правительство прибегло бы к содействию дворянских собраний, образованное сословие могло бы трудами и изысканиями помочь правительству.
Но ни одна из этих единственно возможных мер не была избрана правительством. В начале нынешнего года явился рескрипт * , в котором весьма ясно были определены будущие условия крестьянского сословия; но совершенно умалчивалось о условиях другого сословия, приглашаемого к отчуждению половинной части своей собственности. Явились циркуляры министра, поправки циркуляров, речи государя императора * , но во всех этих документах, так же как и в рескрипте, умалчивалось о том, кто заплатит за землю, отчуждаемую у помещиков.
Ежели вспомним, что не так давно происходило во Франции и Англии, государствах, в которых уровень образования и потому сознания общего блага так несравненно стоит выше нашего и где правительство не нашло возможным освободить иначе рабов, как заплатив за них деньги собственникам, то, как надо ожидать, будет встречен дворянством рескрипт, лишающий его не только безвозмездно ценного права собственности на крестьян, но и значительной части земли, не определяя за нее никакого обеспечения, а поручая самим помещикам, без изменения безобразного полицейского устройства, взыскать с крестьян, освобожденных от зависимости, те огромные суммы, которые стоит отчуждаемая земля.
Вместо общего негодования и озлобления, которым, надо было ожидать, встретит дворянство рескрипт, лишающий его половины собственности и похожий на те слова, которыми ловкий кулак закидывает неопытного продавца, умалчивая о условиях продажи, рескрипт был встречен дворянством с неподдельным восторгом. * Ежели слышался в большинстве ропот, и то не за безвозмездное отчуждение личной собственности, а за [не] обеспечение выкупа, ропот этот был заглушен и в литературе, и в обществе, и на дворянских выборах восторгом меньшинства, образованного и потому сильнейшего.
Это единственное в истории и не оцененное еще явление произошло оттого, что рескрипт о освобождении только отвечал на давнишнее, так красноречиво выражавшееся в нашей новой истории желание одного образованного сословия России — дворянства. Только одно дворянство со времен Екатерины готовило этот вопрос и в литературе, и в тайных и не тайных обществах, и словом и делом. Одно оно посылало в 25 и 48 годах, и во все царствование Николая, за осуществление этой мысли своих мучеников в ссылки и на виселицы * , и несмотря на все противодействие правительства, поддержало эту мысль в обществе и дало ей созреть так, что нынешнее слабое правительство не нашло возможным более подавлять ее.
Ежели некоторые в порыве излишнего восторга, а другие, избрав великое дело поприщем подлой лести, умели убедить государя императора в том, что он 2-й Петр I и великий преобразователь России и что он обновляет Россию и т. д., то это совершенно напрасно, и ему надо поспешить разувериться; ибо он только ответил [на] требование дворянства, и не он, а дворянство подняло, развило и выработало мысль освобождения.
Восторг, произведенный рескриптом в численном меньшинстве, но большинстве по образованию и влиянию, выразился так сильно, что в первую минуту почти никто не заметил несправедливости и невозможности тех начал рескрипта, от которых государь император не отступит, как он выразил в своей речи, но все в горячечной деятельности принялись за осуществление давнишней любимой мысли, хотя бы и на нелепых данных правительства. Нашлись люди, которые даже стали подводить историю под меру правительства и доказывать право крестьян на землю. * Но, приступив к самому делу, восторг этот значительно охладел. Численное большинство — дворянство, менее независимое в средствах и менее образованное, призванное также к обсуждению вопроса, не отстаивая права на личность [крестьянина], наткнулось на пробел в обеспечении за землю и замедлило ход дела. Кто заплатит за право собственности или, пожалуй, права пользования, за землю, которую от нас отнимают? — спрашивает это большинство. Крестьяне? Да пускай правительство, имеющее больше нас средств, получит эти деньги, мы ему верим, а сами не видим возможности взыскивать с крестьян, при новом их положении и при старом положении полиции: подати, как бы дешево мы ни оценили землю, в 4 [раза] больше, чем те, которые платят рядом государственные крестьяне. И чем мы будем жить, лишившись и рук и земли? — спрашивают другие, — тогда как теперь с своими семействами мы имеем только насущную необходимость? И чем же стало преступно с 1858 года жить так, как мы жили? Столкнувшись с такими вопросами, образованное меньшинство почувствовало, что, совершенно справедливо, из-за убеждений в необходимости меры освобождения жертвуя половиной своего состояния, оно не имеет права насиловать менее образованного большинства, лишающегося насущной необходимости и не понимающего еще выбора резни или нищеты, в который оно поставлено. Меньшинство ясно поняло недосказанность рескрипта а стало отыскивать другие средства к разрешению вопроса. Выкуп или обеспечение, единственное средство, находящееся в руках дворянства, естественно представились ему. И со всех сторон явились проекты выкупа, согласующие все интересы. Самые горячие защитники освобождения во что бы то ни стало понимали совершенную справедливость выкупа или обеспечения за землю; и самые упорные защитники старого становились на все согласны, как только дело касалось выкупа или обеспеченья за землю.
Но странное дело, несмотря на то, что выкуп есть единственный выход из настоящего положения, несмотря на то, что со всех сторон, от всех сословий слышатся голоса за выкуп, правительство упорно стоит за начала рескрипта и молчит или отказывает на все проекты казенного выкупа или обеспечения. То самое наше правительство, которое постоянно акапарировало * в казенные руки всякого рода собственность: заводы, леса, земли и т. п., теперь упорно отказывается от принятия в свое ведение помещичьих крестьян с их землями и взыскания с них выкупа, который оно признает справедливым. Возможность же финансовой меры продолжает быть тайной. Казалось, встретившись с таким преднамеренным или умышленным коварством, дворянство должно бы было стараться останавливать дело. Но наоборот, дворянство, предоставленное собственным средствам, хотя и махнув рукой на слабое, прячущееся за него правительство, оно одно внутренней усиленной работой старается отыскать средства к выходу из безвыходного положения. Среди этой трудной, медленной работы по всей России слышатся в Москве обращенные к дворянству слова главы государства: «Долго подумав и помолясь богу, я начал освобождение. Вас нельзя благодарить, а я бы желал благодарить, потому что я родился в Москве. Старайтесь оправдать мое высокое доверие, а то мне нельзя будет стоять за вас, и т. п. А от начал своих я не отступлю». Что за оскорбительная комедия и непонимание дела в такую важную минуту! Молясь богу или нет, но не правительство подняло этот вопрос, и не оно высоким доверием и благодарностью, и угрозой резни подвигает его. Правительство всегда давило этот вопрос, правительство же ставит непреодолимые преграды его разрешению; дворянство же одно подвинуло его, несмотря на все правительственные преграды, разрешает и разрешит. Поэтому поощрять его обещаньем благодарности и высоким доверием — неприлично, укорять его в медленности — несправедливо, а угрожать тем, что его порежут за то, что правительство слабо и нелепо, и давать чувствовать, что это было бы не худо, — нечестно и неразумно. Свободно став в то положение, в котором нужно стоять за него, дворянство знало, что оно делает; но знает ли правительство, принимающее вид угнетенной невинности, те беды, которые своим упорством и неспособностью оно готовит России? Ежели бы, к несчастью, правительство довело нас до освобождения снизу, а не сверху, по остроумному выражению государя императора, то меньшее из зол было бы уничтожение правительства.
Комментарии
Два тома — 16-й и 17-й — включают избранные публицистические сочинения Л. Н. Толстого.
Наряду с завершенными статьями, напечатанными при жизни писателя, в Собрание сочинений вошли некоторые представляющие общий интерес незаконченные работы, опубликованные после его смерти.
О народном образовании. Статья открывала (вслед за кратким обращением «К публике») первый номер журнала «Ясная Поляна» (1862); сам Толстой называл ее «передовой». Задумана статья еще осенью 1860 г., когда Толстой находился с больным братом Николаем Николаевичем на юге Франции, в Гиере. К тому времени позади был год практических занятий в яснополянской школе, размышления о путях и целях народного образования, наблюдения над деятельностью европейских учебных заведений; уже существовал проект педагогического журнала, названного позднее «Ясная Поляна». Дневниковые записи этого времени, заметки в записных книжках, рассуждения в письмах можно считать заготовками к будущим статьям, и прежде всего — к программной статье «О народном образовании». Толстой писал в марте 1860 г. брату министра народного просвещения Егору Петровичу Ковалевскому: «В деле прогресса России, мне кажется, что, как ни полезны телеграфы, дороги, пароходы, штуцера, литература (со всем своим фондом), театры, Академии художеств и т. д., а все это преждевременно и напрасно до тех пор, пока из календаря будет видно, что в России, включая всех будто бы учащихся, учится 1/100 доля всего народонаселения… Насущнейшая потребность русского народа есть народное образование. Образования этого нет.Оно еще не начиналось и никогда не начнется, ежели правительство будет заведовать им… Чтобы народное образование пошло, нужно, чтобы оно было передано в руки общества… Для меня это вопрос решенный. Полгода моей школы породили три таких же в околотке, и везде успех был одинаковый». Толстой предлагал создать Общество народного образования, а о себе замечал: «Позволят или нет, а я хоть один, а все буду составлять тайное общество народного образования» (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90-та томах, т. 60, с. 328–330. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы).
В январе 1862 г., т. е. как раз в то время, когда было получено цензурное разрешение на первый номер «Ясной Поляны», Толстой с гордостью сообщал В. П. Боткину: «Существенное для меня сделано. В моем участке на 9000 душ в нынешнюю осень возникли 21 школы — и возникли совершенно свободно» ( там же, с. 415).
Обращаясь к читающей публике на первой странице своего журнала, Толстой выражал опасение, что мысли, которые «годами вырабатывались» в нем и казались ему «истинными», могут оказаться ошибочными. И очень боялся, чтобы «обсуждение столь дорогого и важного для всех предмета, как народное образование, не перешло в насмешки, в личности, в журнальную полемику» (т. 8, с. 3). В письме к Боткину находится важное признание на ту же тему: «Надеюсь, что в литературе на меня поднимется гвалт страшный, и надеюсь, что вследствие такого гвалта не перестану думать и чувствовать то же самое» (т. 60, с. 414).
Когда 5 февраля 1862 г. первый номер «Ясной Поляны» вышел в свет, Толстой обратился к Н. Г. Чернышевскому с просьбой сказать «искренно и серьезно» свое мнение о журнале в «Современнике»: «Я имел несчастье писать повести, и публика, не читая, будет говорить: «Да… «Детство» очень мило, но журнал?..» А журнал и все дело составляют для меня все» (там же, с. 416).
Отзыв Чернышевского — на первые два номера «Ясной Поляны» и на две «Книжки для детей» (приложение к журналу) — появился в № 3 «Современника».
В напряженной обстановке начала 60-х годов, когда революционные демократы рассчитывали на общественно-политическое просвещение народных масс (в частности, в воскресных школах, о которых Толстой отозвался отрицательно), идейные позиции яснополянского педагога и руководителя «Современника», естественно, разошлись. Чернышевский сочувственно отозвался о свободном методе обучения, о языке рассказов, предлагаемых Толстым для народного чтения, но считал, что не так трудно узнать, каковы требования народа к образованию, сколь трудно улучшить материальное положение народа, чтобы реально обеспечить удовлетворение каких бы то ни было его потребностей, Не согласен был Чернышевский и с той уступкой, какую делал Толстой, допуская обязательность преподавания религии, т. е. «закона божьего». Вся статья написана в резком тоне, поскольку рецензент не нашел в журнале Толстого «определенных общих убеждений».
Между тем можно установить реальные точки соприкосновения между критической стороной социальных воззрений Толстого тех лет и взглядами Чернышевского, Добролюбова, Герцена и Огарева — по вопросам о техническом прогрессе, об особенностях исторического развития России и др. (см.: Е. Н. Купреянова. Публицистика Л. Н. Толстого начала 60-х годов. — «Яснополянский сборник». Тула, 1955, с. 85–125; А. И. Шифман. Чернышевский о Толстом. — «Л. Н. Толстой. Сборник статей и материалов». М., 1951, с. 247–262).
Славянофильская газета «День» (выходила под редакцией И. С. Аксакова) откликнулась на появление первого номера журнала «Ясная Поляна» сочувственной заметкой: «Это новое, чрезвычайно замечательное литературное явление» («День», 1862, № 21, 3 марта). Однако обещание поговорить об этом явлении в отдельной статье выполнено не было.
Рецензии появились в близком славянофилам, «почвенническом» журнале «Время», издававшемся M. M. Достоевским, братом писателя. В первой статье (1862, № 3, без подписи) особо отмечалось толстовское «отречение от всяких наносных теорий и начал», во второй (1863, № 1, автор — H. H. Страхов) — «необыкновенное поэтическое чутье всех явлений живой души» и критика «принудительной педагогики». Страхов, впрочем, критиковал Толстого — за то, что свое «уважение к живой детской душе» он доводит до «пристрастия», принося в жертву «весьма дорогие вещи, например, Пушкина, наши университеты и т. п.». В целом позиция Толстого трактовалась журналом «Время» в почвенническом, антинигилистическом духе. В третьей статье, появившейся тоже 1863 году (№ 3), Толстой прямо назван «врагом всякого нигилизма».
«Русский вестник» напечатал статью тульского педагога Е. Л. Маркова (Толстой был хорошо знаком с Марковым и приглашал к участию в своем журнале) «Теория и практика яснополянской школы» (1862, № 5, с. 149–189).
Восторженно характеризуя яснополянскую школу, Марков отрицательно отозвался о свободе воспитания, как «вредной и невозможной»: «Мы признаем правоодного поколения вмешиваться в воспитание другого. Мы признаем правовысших классов вмешиваться в народное образование». Ответом на статью Маркова явилась статья Толстого «Прогресс и определение образования». Несомненно, однако, что Толстой учитывал критику своих взглядов со стороны как радикального, так и либерального лагеря, когда писал, продолжая отстаивать свою позицию, следующую теоретическую статью— «Воспитание и образование».
Начиная с 1864 г. (изд. Ф. Стелловского) статья «О народном образовании», как и другие педагогические статьи, входила во все прижизненные собрания сочинений Л. Н. Толстого.
Воспитание и образование. Статья появилась в № 7 журнала «Ясная Поляна» (цензурное разрешение 20 сентября 1862 г.). Авторская дата: 2 июля.
В заглавии обозначена тема, которая больше всего волновала Толстого, когда он беседовал с европейскими педагогами. В апреле 1861 г., как отмечено в Дневнике, он доказывал Трёбсту, что воспитательный элемент «сделал школу деспотичной» (т. 48, с. 33). В другом знаменитом немецком педагоге и теоретике — Дистервеге — Толстой разочаровался, потому что нашел в нем «сухого педанта, который учил и воспитывал детей по раз определенным и неизменным правилам» (Р. В. Левенфельд. Граф Л. Н. Толстой в суждениях о нем его близких и в разговорах с ним самим. — «Русское обозрение», 1897, № 10, с. 595).
Печатание статьи встретило затруднения. Московский цензурный комитет нашел, что автор «силится ниспровергнуть всю систему общественного образования, принятую не только в России, но и в целом мире», и что он «не ограничивается одними теоретическими рассуждениями, но делает при них практические выводы в применении ко всем существующим учебным заведениям России». Статья была направлена в Петербург — в министерство народного просвещения. После студенческих волнений 1861 г. министром был назначен либерально настроенный А. В. Головнин. Он пропустил статью, рекомендовав исключить из нее «все, что порицает учебные заведения других ведомств, и оставить критику учреждений Министерства народного просвещения, так как в университетах и гимназиях многие лица будут отвечать автору и объяснят, в чем он ошибается» (т. 8, с. 556–557). Рукописи и корректуры статьи не сохранились, и потому неизвестно, какие места были в ней изъяты.
Вся статья остро полемична: автору важно было доказать главную свою мысль — о ненужности и вредности принудительного, сухого воспитания. Как справедливо возражала еще современная Толстому критика, в своей школе он неизбежно не только учил, но и воспитывал детей. Сам он в 1865 г., спустя три года после закрытия школы, написал А. А. Толстой: «Я воспитывал своих яснополянских мальчиков смело. Я знал, что каков бы я ни был, наверное мое влияние для них будет лучше того, какому бы они могли подчиниться без меня» (т. 61, с. 121).
Резко нападая на далекое от народной жизни университетское образование, Толстой, однако, в своих школах убедился, насколько учителя-студенты выше учителей-семинаристов. В письме к профессору С. А. Рачинскому от 7 августа 1862 г. он говорил, что народному учителю нужно прежде всего «уважение к той среде, из которой его ученики», а «сознание всей важности ответственности, которую берет на себя воспитатель»: «Ни того, ни другого не найдешь вне нашего образования (университетского и т. п.). Как ни много недостатков в этом образовании, это выкупает их» (т. 60, с. 434).
В созданных им школах большинство учителей были из студентов, исключенных из университета после так называемых «беспорядков». Жандармский обыск, произведенный, в отсутствие Толстого, в, Ясной Поляне летом 1862 г. и так его возмутивший, был непосредственно связан с тем, что многие из учителей находились на подозрении у полиции.
Статья «Воспитание и образование» вызвала большую полемику в печати. Как и прежде, в спорах явственно проступила идейные разногласия тогдашних общественно-политических течений.
«Современник» поместил на этот раз статью А. Н. Пыпина «Наши толки о народном воспитании» (1863, № 1). Рецензент полагал, что не только опыт, как думает Толстой, но и «существенные теоретические основы» служат в педагогике верным ориентиром. Эти «основы», по мнению Пыпина, «лежат в физиологии и психологии, науках политических и экономических». Конечно, ни согласен был Пыпин и с нападками Толстого на университетские образование. Автора статьи «Воспитание и образование» он причислил к «школе национального мистицизма», которая говорит «о неразгаданных свойствах русского народа, о том, что он непохож ни на какие европейские народы и т. д.». Пыпин, со своей стороны, не находил у русских никаких отличий с «остальными европейскими народами» и оскорбился тем, что Толстой намерен поставить свой народ «в одну категорию с турками, татарами, калмыками и т. д.».
Наряду с завершенными статьями, напечатанными при жизни писателя, в Собрание сочинений вошли некоторые представляющие общий интерес незаконченные работы, опубликованные после его смерти.
О народном образовании. Статья открывала (вслед за кратким обращением «К публике») первый номер журнала «Ясная Поляна» (1862); сам Толстой называл ее «передовой». Задумана статья еще осенью 1860 г., когда Толстой находился с больным братом Николаем Николаевичем на юге Франции, в Гиере. К тому времени позади был год практических занятий в яснополянской школе, размышления о путях и целях народного образования, наблюдения над деятельностью европейских учебных заведений; уже существовал проект педагогического журнала, названного позднее «Ясная Поляна». Дневниковые записи этого времени, заметки в записных книжках, рассуждения в письмах можно считать заготовками к будущим статьям, и прежде всего — к программной статье «О народном образовании». Толстой писал в марте 1860 г. брату министра народного просвещения Егору Петровичу Ковалевскому: «В деле прогресса России, мне кажется, что, как ни полезны телеграфы, дороги, пароходы, штуцера, литература (со всем своим фондом), театры, Академии художеств и т. д., а все это преждевременно и напрасно до тех пор, пока из календаря будет видно, что в России, включая всех будто бы учащихся, учится 1/100 доля всего народонаселения… Насущнейшая потребность русского народа есть народное образование. Образования этого нет.Оно еще не начиналось и никогда не начнется, ежели правительство будет заведовать им… Чтобы народное образование пошло, нужно, чтобы оно было передано в руки общества… Для меня это вопрос решенный. Полгода моей школы породили три таких же в околотке, и везде успех был одинаковый». Толстой предлагал создать Общество народного образования, а о себе замечал: «Позволят или нет, а я хоть один, а все буду составлять тайное общество народного образования» (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. в 90-та томах, т. 60, с. 328–330. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы).
В январе 1862 г., т. е. как раз в то время, когда было получено цензурное разрешение на первый номер «Ясной Поляны», Толстой с гордостью сообщал В. П. Боткину: «Существенное для меня сделано. В моем участке на 9000 душ в нынешнюю осень возникли 21 школы — и возникли совершенно свободно» ( там же, с. 415).
Обращаясь к читающей публике на первой странице своего журнала, Толстой выражал опасение, что мысли, которые «годами вырабатывались» в нем и казались ему «истинными», могут оказаться ошибочными. И очень боялся, чтобы «обсуждение столь дорогого и важного для всех предмета, как народное образование, не перешло в насмешки, в личности, в журнальную полемику» (т. 8, с. 3). В письме к Боткину находится важное признание на ту же тему: «Надеюсь, что в литературе на меня поднимется гвалт страшный, и надеюсь, что вследствие такого гвалта не перестану думать и чувствовать то же самое» (т. 60, с. 414).
Когда 5 февраля 1862 г. первый номер «Ясной Поляны» вышел в свет, Толстой обратился к Н. Г. Чернышевскому с просьбой сказать «искренно и серьезно» свое мнение о журнале в «Современнике»: «Я имел несчастье писать повести, и публика, не читая, будет говорить: «Да… «Детство» очень мило, но журнал?..» А журнал и все дело составляют для меня все» (там же, с. 416).
Отзыв Чернышевского — на первые два номера «Ясной Поляны» и на две «Книжки для детей» (приложение к журналу) — появился в № 3 «Современника».
В напряженной обстановке начала 60-х годов, когда революционные демократы рассчитывали на общественно-политическое просвещение народных масс (в частности, в воскресных школах, о которых Толстой отозвался отрицательно), идейные позиции яснополянского педагога и руководителя «Современника», естественно, разошлись. Чернышевский сочувственно отозвался о свободном методе обучения, о языке рассказов, предлагаемых Толстым для народного чтения, но считал, что не так трудно узнать, каковы требования народа к образованию, сколь трудно улучшить материальное положение народа, чтобы реально обеспечить удовлетворение каких бы то ни было его потребностей, Не согласен был Чернышевский и с той уступкой, какую делал Толстой, допуская обязательность преподавания религии, т. е. «закона божьего». Вся статья написана в резком тоне, поскольку рецензент не нашел в журнале Толстого «определенных общих убеждений».
Между тем можно установить реальные точки соприкосновения между критической стороной социальных воззрений Толстого тех лет и взглядами Чернышевского, Добролюбова, Герцена и Огарева — по вопросам о техническом прогрессе, об особенностях исторического развития России и др. (см.: Е. Н. Купреянова. Публицистика Л. Н. Толстого начала 60-х годов. — «Яснополянский сборник». Тула, 1955, с. 85–125; А. И. Шифман. Чернышевский о Толстом. — «Л. Н. Толстой. Сборник статей и материалов». М., 1951, с. 247–262).
Славянофильская газета «День» (выходила под редакцией И. С. Аксакова) откликнулась на появление первого номера журнала «Ясная Поляна» сочувственной заметкой: «Это новое, чрезвычайно замечательное литературное явление» («День», 1862, № 21, 3 марта). Однако обещание поговорить об этом явлении в отдельной статье выполнено не было.
Рецензии появились в близком славянофилам, «почвенническом» журнале «Время», издававшемся M. M. Достоевским, братом писателя. В первой статье (1862, № 3, без подписи) особо отмечалось толстовское «отречение от всяких наносных теорий и начал», во второй (1863, № 1, автор — H. H. Страхов) — «необыкновенное поэтическое чутье всех явлений живой души» и критика «принудительной педагогики». Страхов, впрочем, критиковал Толстого — за то, что свое «уважение к живой детской душе» он доводит до «пристрастия», принося в жертву «весьма дорогие вещи, например, Пушкина, наши университеты и т. п.». В целом позиция Толстого трактовалась журналом «Время» в почвенническом, антинигилистическом духе. В третьей статье, появившейся тоже 1863 году (№ 3), Толстой прямо назван «врагом всякого нигилизма».
«Русский вестник» напечатал статью тульского педагога Е. Л. Маркова (Толстой был хорошо знаком с Марковым и приглашал к участию в своем журнале) «Теория и практика яснополянской школы» (1862, № 5, с. 149–189).
Восторженно характеризуя яснополянскую школу, Марков отрицательно отозвался о свободе воспитания, как «вредной и невозможной»: «Мы признаем правоодного поколения вмешиваться в воспитание другого. Мы признаем правовысших классов вмешиваться в народное образование». Ответом на статью Маркова явилась статья Толстого «Прогресс и определение образования». Несомненно, однако, что Толстой учитывал критику своих взглядов со стороны как радикального, так и либерального лагеря, когда писал, продолжая отстаивать свою позицию, следующую теоретическую статью— «Воспитание и образование».
Начиная с 1864 г. (изд. Ф. Стелловского) статья «О народном образовании», как и другие педагогические статьи, входила во все прижизненные собрания сочинений Л. Н. Толстого.
Воспитание и образование. Статья появилась в № 7 журнала «Ясная Поляна» (цензурное разрешение 20 сентября 1862 г.). Авторская дата: 2 июля.
В заглавии обозначена тема, которая больше всего волновала Толстого, когда он беседовал с европейскими педагогами. В апреле 1861 г., как отмечено в Дневнике, он доказывал Трёбсту, что воспитательный элемент «сделал школу деспотичной» (т. 48, с. 33). В другом знаменитом немецком педагоге и теоретике — Дистервеге — Толстой разочаровался, потому что нашел в нем «сухого педанта, который учил и воспитывал детей по раз определенным и неизменным правилам» (Р. В. Левенфельд. Граф Л. Н. Толстой в суждениях о нем его близких и в разговорах с ним самим. — «Русское обозрение», 1897, № 10, с. 595).
Печатание статьи встретило затруднения. Московский цензурный комитет нашел, что автор «силится ниспровергнуть всю систему общественного образования, принятую не только в России, но и в целом мире», и что он «не ограничивается одними теоретическими рассуждениями, но делает при них практические выводы в применении ко всем существующим учебным заведениям России». Статья была направлена в Петербург — в министерство народного просвещения. После студенческих волнений 1861 г. министром был назначен либерально настроенный А. В. Головнин. Он пропустил статью, рекомендовав исключить из нее «все, что порицает учебные заведения других ведомств, и оставить критику учреждений Министерства народного просвещения, так как в университетах и гимназиях многие лица будут отвечать автору и объяснят, в чем он ошибается» (т. 8, с. 556–557). Рукописи и корректуры статьи не сохранились, и потому неизвестно, какие места были в ней изъяты.
Вся статья остро полемична: автору важно было доказать главную свою мысль — о ненужности и вредности принудительного, сухого воспитания. Как справедливо возражала еще современная Толстому критика, в своей школе он неизбежно не только учил, но и воспитывал детей. Сам он в 1865 г., спустя три года после закрытия школы, написал А. А. Толстой: «Я воспитывал своих яснополянских мальчиков смело. Я знал, что каков бы я ни был, наверное мое влияние для них будет лучше того, какому бы они могли подчиниться без меня» (т. 61, с. 121).
Резко нападая на далекое от народной жизни университетское образование, Толстой, однако, в своих школах убедился, насколько учителя-студенты выше учителей-семинаристов. В письме к профессору С. А. Рачинскому от 7 августа 1862 г. он говорил, что народному учителю нужно прежде всего «уважение к той среде, из которой его ученики», а «сознание всей важности ответственности, которую берет на себя воспитатель»: «Ни того, ни другого не найдешь вне нашего образования (университетского и т. п.). Как ни много недостатков в этом образовании, это выкупает их» (т. 60, с. 434).
В созданных им школах большинство учителей были из студентов, исключенных из университета после так называемых «беспорядков». Жандармский обыск, произведенный, в отсутствие Толстого, в, Ясной Поляне летом 1862 г. и так его возмутивший, был непосредственно связан с тем, что многие из учителей находились на подозрении у полиции.
Статья «Воспитание и образование» вызвала большую полемику в печати. Как и прежде, в спорах явственно проступила идейные разногласия тогдашних общественно-политических течений.
«Современник» поместил на этот раз статью А. Н. Пыпина «Наши толки о народном воспитании» (1863, № 1). Рецензент полагал, что не только опыт, как думает Толстой, но и «существенные теоретические основы» служат в педагогике верным ориентиром. Эти «основы», по мнению Пыпина, «лежат в физиологии и психологии, науках политических и экономических». Конечно, ни согласен был Пыпин и с нападками Толстого на университетские образование. Автора статьи «Воспитание и образование» он причислил к «школе национального мистицизма», которая говорит «о неразгаданных свойствах русского народа, о том, что он непохож ни на какие европейские народы и т. д.». Пыпин, со своей стороны, не находил у русских никаких отличий с «остальными европейскими народами» и оскорбился тем, что Толстой намерен поставить свой народ «в одну категорию с турками, татарами, калмыками и т. д.».