Страница:
Другие критики подчеркивали в журнале Толстого и его статьях «чисто народное», «русское» направление. Рецензент «Отечественных записок», подписавшийся Б. (вероятно, известный педагог П. Е. Басистов), писал: «В журнале графа Толстого мы приветствуем первый
русскийпедагогический журнал, а в его школе — первую школу, в которой рационально и с успехом проводится в жизнь учение о необходимости любви между учителем и учениками, как основа школы» («Отечественные записки», 1862, № 6 с. 226).
Подлинный смысл как толстовской критики существующей системы народного образования и воспитания, его призывов опираться в этом деле на «потребности народа», так и его исключительной ориентации на патриархально-крестьянскую психологию не были раскрыты современной критикой.
Положительные отзывы выглядели поверхностными похвалами. Например, «Санкт-Петербургские ведомости» поместили такой отзыв: «Ясная Поляна» — журнал необыкновенно живой, интересный, — в нем постоянно наталкиваешься на такие факты, которые и неверующего заставят верить в славную будущность нашего народа» (1862, № 144). Толстовский «новый метод школьного учения» в журнале «Очерки» оценивался как «великая попытка, которой нет ничего подобного в просвещенной Европе» (1862, № 28), а в журнале «Светоч» — как «живой ключ, веющий русской силой и свежестью» (1862, № 7). Отрицательные отзывы звучали как недоуменные сомнения или как грубые выпады. Одна из статей, появившихся в педагогическом журнале «Воспитание», озаглавлена «Педагогические парадоксы» (1862, № 12); Толстой назван здесь «незрелым нововводителем, желающим переделать все по-своему», а Ясная Поляна — «сильно помраченной Поляной». Германофильский журнал «Учитель» поместил (в 1863 и 1864 гг.) статьи Е. Кемница, где Толстой именуется «главным представителем индивидуально-эгоистического направления в педагогике», «педагогическим нигилистом», распространителем «материалистических идей».
В 1890-1900-е годы, когда педагогические идеи Толстого стали известны в Западной Европе и Америке, по вопросам воспитания и образования к нему обращались с письмами испанец Анхель Буэно, француз Фернан Обье, англичанка Фанни Фрэнке, аргентинская учительница Клотильда Гонсалес, американец С. Г. Комингза и др. (см.: «Литературное наследство», т. 75, кн. I. M., 1965, с. 379–386).
Идейная оценка противоречивой позиции Толстого, проявившейся и в педагогических статьях, была дана В. И. Лениным. В статье «Л. Н. Толстой и современное рабочее движение» Ленин писал о Толстом как о «мыслителе, который с громадной силой, уверенностью, искренностью поставилцелый ряд вопросов, касающихся основных черт современного политического и общественного устройства» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 38), Одна из этих «основных черт» общественного устройства — неграмотность трудового народа. Этой ясной и бескомпромиссной постановке вопроса противоречила толстовская попытка разрешить его, основываясь лишь на патриархально-крестьянской идеологии. «Толстой верен этой идеологии и в «Крейцеровой сонате», когда он говорит: «эмансипация женщины не на курсах и не в палатах, а в спальне», — и в статье 1862 года, объявляющей, что университеты готовят только «раздраженных, больных либералов», которые «совсем не нужны народу», «бесцельно оторваны от прежней среды», «не находят себе места в жизни» и т. п. (IV, 136–137)» ( там же, с. 102). Ленин цитирует здесь статью «Воспитание и образование» по изд.: Сочинения гр. Л. Н. Толстого, изд. 5-е. М., 1886.
Прогресс и определение образования. Статья появилась в заключительном, 12-м номере журнала «Ясная Поляна» (цензурное разрешение 22 марта 1863 г.).
О намерении писать возражение на статью Е. Л. Маркова «Теория и практика яснополянской школы» Толстой сообщил читателям журнала еще в июльском номере, в подстрочном примечание к статье «Воспитание и образование»: «На днях прочел я статью в «Русском вестнике», весьма сильно затрогивающую меня во многих отношениях, и на которую предполагаю отвечать особо».
Впоследствии Марков, преподававший в Тульской мужской гимназии, вспоминал о знакомстве с Толстым и его школой: «Мы… части посещали графа в Ясной Поляне в следили за изумительными успехами его лапотных школьников, среди которых иные бойкие мальчуганы, оторванные прямо от бороны или от стада овец, всего через несколько месяцев учения уже могли свободно писать довольно грамотные сочинения, которые, пропущенные слегка через художественную веялку славного романиста, печатались им в его замечательных прибавлениях к журналу «Ясная Поляна». Этими, почти невероятными результатами яснополянская школа была обязана исключительно обаятельному таланту преподавания и внутреннему жизненному огню Льва Николаевича, который непобедимо захватывал и поднимал с собою в высоту и ширь самый вялый ум, самое невпечатлительное сердце» («Вестник Европы», 1900, № 2, с. 582).
Но Марков не был согласен с программными положениями толстовской «педагогии». «Статья Маркову складывается глубокая», — заметил Толстой в Дневнике 27 августа 1862 г. (т. 48, с. 41). Вскоре работа была отложена и возобновлена поздней осенью 1862 г. в Ясной Поляне, куда Толстой приехал в конце сентября, с молодой женой — С. А. Берс. Судьба школ, так волновавших и занимавших его в течение нескольких лет, как и прекращение педагогического журнала, были, в сущности, решены. В 12-м номере подводились итоги; статья «Прогресс и определение образования» писалась с особенным напряжением и долго. Лишь 23 февраля 1863 г., спустя полгода после начала работы, Толстой отправил рукопись в набор, полагая, что теперь статья «хороша» — «хотя и небрежна» (там же, с. 52). Его самого уже почти целиком поглощали художественные работы — окончание «Казаков», начало романа «Война и мир» и др.
Статья была едва не задержана московским цензурным комитетом, как «написанная не в видах правительства», и разрешена с большими изъятиями. Только в 1936 г., при подготовке т. 8 Юбилейного (90-томного) издания Толстого авторский текст был восстановлен — по рукописям и корректурам.
Существо главнейшей статьи Толстого, разбиравшей не столько педагогические проблемы, сколько вопрос об исторических путях развития России, не было затронуто в критических отзывах.
Когда в 1864 г. появился двухтомник избранных сочинений Л. Н. Толстого, куда вошли и педагогические статьи, в том числе «Прогресс и определение образования», Д. И. Писарев поместил в журнале «Дело» (1864, № 12) большую статью «Промахи незрелой мысли» («промахом» он считал свое, недостаточно внимательное отношение к творчеству Толстого). Здесь о яснополянской школе говорилось: «Что учение может идти совершенно успешно не только без розог, но даже — что несравненно важнее — безо всякого нравственного принуждения, это доказано на вечные времена практическим опытом самого же графа Толстого» (Д. И. Писарев. Соч. в 4-х томах, т. 3. М., 1956, с. 147). Впрочем, и Писарев не был согласен с толстовским отрицанием педагогики как науки и критиковал его за непочтение к европейской педагогической мысли.
П. В. Анненков, разбирая в 1863 г. только что появившуюся повесть «Казаки», также отметил выдающиеся достижения Толстого в области преподавания: «Ни общество, ни литература наша, конечно, никогда не забудут великих педагогических заслуг Толстого по открытию целого мира богатой внутренней жизни детей, — мира, существование которого только предчувствовалось до него немногими. Он проник в самые скрытые уголки этого мира, и, вероятно, не один раз придется всякому учителю и наставнику, понимающему свое призвание, справляться с открытиями Толстого для того, чтобы проверить свои планы образования и уяснить многие загадочные проявления детской воли и души» («С.-Петербургские ведомости», 1863, № 144).
Восторженное письмо о статьях «Ясной Поляны» написала Толстому известная в то время писательница и переводчица Е. Н. Ахматова, а также М. А. Маркович (Марко Вовчок). Толстой был обрадован и глубоко тронут этими письмами.
Критика капиталистического прогресса, содержащаяся в статье, была оценена позднее. Сочувственно цитируя «Прогресс и определение образования» в очерке «Трудами рук своих» (1884, цикл «Скучающая публика»), Г. И. Успенский тоже утверждал, что этот «прогресс» не улучшает положения народа и потому ни нужен ему.
В. И. Ленин, высоко ценивший толстовскую критику капитализма, вместе с тем отмечал антиисторичность и отвлеченность его подхода к буржуазной цивилизации. Сославшись на статью «Прогресс и определение образования», Ленин писал в статье «Л. Н. Толстой и его эпоха»: «Взгляд «историков», будто прогресс есть «общий закон для человечества», Толстой побивает ссылкой на «весь так называемый Восток» (IV, 162). «Общего закона движения вперед человечества нет, — заявляет Толстой, — как то нам доказывают неподвижные восточные народы» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 102).
История опровергла ссылки на неподвижный Восток. И сам Толстой, слушая в 1908 г. рассказ о начале революционного движения в Турции и Персии, заметил: «Чувствуется, что это кризис всемирный» (Н. Н. Гусев. Два года с Л. Н. Толстым. М., 1973, с. 186).
Позднее А. В. Луначарский, пересказывая статью «Прогресс и определение образования», справедливо отмечал близость взглядов Толстого к позиции А. И. Герцена: «Вы говорите — прогресс, наука, техника, парламенты, всевозможные суды присяжных и т. п. А я что вижу? От этого вашего прогресса бедный человек не богатеет, а еще больше беднеет, с него дерут три шкуры, его попирают ногами. Это то же самое, что говорил Герцен» (А. В. Луначарский. О Толстом. М. — Л., 1928, с. 96–97).
О переписи в Москве. 23–25 января 1882 г. в Москве производилась перепись населения. Толстой попросил у главного руководителя переписи, профессора-экономиста И. И. Янжула, чтобы ему дали участок с беднейшим населением. Поселившись с семьей в Москве осенью 1881 г., Толстой уже успел столкнуться с ужасающей жизнью городских бедняков и теперь хотел привлечь к ней внимание всего общества. Кроме того, перепись он надеялся соединить с делом неотложной помощи несчастным. С этой целью и была написана статья-призыв «О переписи в Москве», опубликованная 20 января в газете «Современные известия» (№ 19). Толстой сам побывал в типографии, помогая наборщикам разбирать свою рукопись. Сотрудник газеты С. К. Эфрон вспоминал: «Граф пробыл в типографии более пяти часов и произвел на наборщиков чарующее впечатление своим обхождением. Долго, очень долго наши наборщики хвалились тем, что поработали вместе с знаменитым писателем, а после его ухода поделились его оригиналом и были очень счастливы, что им достались на память о совместной работе с графом его автографы» (цит. по кн.: Н. Н. Гусев. Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1881 по 1885 год. М., 1970, с. 112). На другой день после публикации статьи Толстой взял 200 экземпляров газеты и заказал еще 500 отдельных оттисков, чтобы раздавать их счетчикам и руководителям переписи.
О страшных картинах нищеты и нравственного падения, увиденных в Проточном переулке, Ляпинском ночлежном доме, Ржановской крепости, рассказано в трактате «Так что же нам делать?», начатом в феврале того же 1882 года. Первые строки рукописи содержат признание: «Из предложения моего по случаю переписи ничего не вышло. Мало того, я убедился, что ничего и не могло выйти» (т. 25, с. 614).
Обращение Толстого взволновало многих современников. Известный общественный деятель и публицист А. С. Пругавин писал: «Воззвание Толстого ударило по сердцам и сильно всколыхнуло москвичей. Даже люди, стоявшие собственно в стороне от гущи жизни, люди чисто кабинетного склада, люди более или менее далекие от текущей злобы дня, — и те волновались и вдруг захотели что-то делать, вдруг ощутили потребность что-то предпринять» (А. С. Пругавин. Л. Н. Толстой в 80-х годах, — «Новая жизнь», 1912, № 5, с. 129).
Прочитав статью Толстого, художник H. H. Ге решил непременно узнать лично ее автора: «Я нашел тут дорогие для меня слова. Толстой, посещая подвалы и видя в них несчастных, пишет: «Наша нелюбовь к низшим — причина их плохого состояния…» Как искра воспламеняет горючее, так это слово меня всего зажгло… Я еду в Москву обнять этого великого человека и работать ему» («Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка». М. — Л., 1930, с. 8). Так началась дружба, не прекращавшаяся до смерти Н. Н. Ге в 1894 г.
По призыву Толстого в переписи приняли участие студенты и курсистки. Студент Н. И. Тимковский (впоследствии писатель) обратился к Толстому 3 февраля 1882 г. с взволнованным письмом, прося о личной встрече; статья Толстого произвела на него «впечатление настоящей жизни, жизни, очищенной от лжи и предрассудков, разумной, человеческой» (H. H. Гусев. Материалы к биографии с 1881 по 1885 год, с. 124).
Как рассказано в книге «Так что же нам делать?», отрицательно отнесся к проекту Толстого о помощи городским беднякам во время переписи крестьянин В. К. Сютаев (в конце января, вероятно по приглашению Толстого, он приехал в Москву и гостил у него в доме).
В периодической печати статья Толстого вызвала сочувственный отклик либерального «Вестника Европы», сдержанный — в народническом журнале «Устои» («при всем том на мучительные вопросы современной тоскующей души речь графа Толстого не дает ответа») и отрицательный — в радикальном журнале «Дело».
Исповедь. Книга писалась в конце 70-х — начале 80-х годов. Ей предшествовала целая серия неоконченных сочинений, в которых Толстой стремился рассказать о себе, о напряженных поисках смысла жизни, переломе в мировоззрении, об отношении к вере. 6 ноября 1877 г. он писал Н. Н. Страхову: «На днях слушал я урок священника детям из катехизиса. Все это было так безобразно. Умные дети так очевидно не только не верят этим словам, но и не могут не презирать этих слов, что мне захотелось попробовать изложить в катехизической форме [т. е. вопросов и ответов] то, во что я верю, и я попытался. И попытка эта показала мне, как это для меня трудно и, боюсь, невозможно» (т. 62, с. 347). В 1878 г. уже не в публицистической, а в художественной форме была начата автобиографическая «Моя жизнь», но повествование остановилось на первых детских воспоминаниях (см. в наст. изд. т. 10). Наконец, в 1879 г., после поездок в Киево-Печерскую и Троице-Сергиеву лавры, бесед с духовными лицами — сановными митрополитами, епископами, архимандритами, а также с малыми; служителями церкви и простыми богомольцами, Толстой приходит к полному разрыву с церковным учением. К октябрю 1879 г. относится рукопись, начинающаяся словами: «Я вырос, состарился и оглянулся на свою жизнь…» Из первой главы этого сочинения, по мере его переработки, создалась «Исповедь». Пытаясь напечатать ее спустя три года, Толстой в третьей корректуре поставил дату: 1879. Работа продолжалась, с перерывами, до весны 1882 г. Среди рукописей есть одна, озаглавленная «Что я», где изложение ведется в стиле рассказов для «Азбуки». По предположению H. H. Гусева работа предназначалась для журнала «Детский отдых» (издавался П. А. Берсом, братом С. А. Толстой, и В. К. Истоминым) и должна быть отнесена к зиме 1880–1881 гг. В детский журнал Толстой написал рассказ «Чем люди живы», а законченную «Исповедь» в марте 1882 г. прочитал вслух редактору «Русской мысли» С. А. Юрьеву. На Юрьева новое сочинение Толстого произвело «неизгладимое, сильное впечатление». В апреле рукопись поступила в набор. Толстой заново выправил свое сочинение, а также добавил заключительную часть, которая начинается словами: «Это было написано мною три года тому назад» и содержит рассказ об увиденном «на днях» сне. Затем для чтения корректур он приехал из Ясной Поляны в Москву.
Майская книжка «Русской мысли» с «Исповедью» была направлена в духовную цензуру; Толстой согласился в ряде мест смягчить текст; редакция журнала со своей стороны предпослала публикации введение, где говорилось об особом значении «Исповеди» — «в наши дни тоски, неопределенных по своему внутреннему содержанию исканий правды самой по себе и правды в жизни». Потребовалось, однако, новое заключение московского духовного цензурного комитета. 21 июня 1882 г. состоялось постановление: «Исповедь» была запрещена, поскольку она «приводит в сомнение важные истины веры и постановления православной церкви и допускает весьма неуважительные отзывы об истинах и обрядах православной веры» (Н. Н. Гусев. Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1881 по 1885 год. М., 1970, с. 153). Ректор Московской духовной семинарии, протоиерей Филарет Сергиевский подробно разобрал, с ортодоксально-церковных позиций, всю книгу Толстого. Спустя несколько дней последовало решение — вырезать «Исповедь» из журнала и уничтожить. Несколько корректурных оттисков все же сохранилось — у высокопоставленных лиц и в редакции «Русской мысли». Секретарь журнала, Н. Н. Бахметев, вспоминал, что с этих корректур «снимались многочисленные копии, которые затем в гектографированном или литографированном виде расходились по всей России. В Петербурге существовал кружок студентов, специально занимавшийся таким издательством, и за три рубля за экземпляр в Петербурге, Москве и других городах можно было иметь сколько угодно оттисков «Исповеди». В Петербурге главный склад этого издания помещался в квартире тестя одного из товарищей министра внутренних дел, того именно, который заведовал тогда жандармской частью. Несомненно, что нелегальным путем «Исповедь» разошлась в числе во много раз большем, чем распространила бы ее «Русская мысль», печатавшаяся тогда только в трех тысячах экземпляров» (Н. Б-в. Л. Н. Толстой и цензура в 80-х годах. — «Новое время», 1908, № 11 694).
Напечатана «Исповедь» была впервые в Женеве журналом «Общее дело» (1883–1884) и в изд-ве М. К. Элпидина (1884). В России «Исповедь» смогла появиться лишь в 1906 г. («Всемирный вестник», № 1). Правда, выдержки из нее (под видом бесед с Толстым) приведены в статье М. С. Громеки «Последние произведения гр. Л. Н. Толстого» («Русская мысль», 1884, № 11; отд. изд. — 1885) и в некоторых других работах, в частности — статьях церковных деятелей, полемизировавших с Толстым.
Общественный резонанс «Исповеди», ее воздействие на русскую читающую публику 80-х и последующих лет — огромны. Книга Толстого очень скоро стала всемирно известной. В статье 1889 г. «Свет России» С. М. Степняк-Кравчинский, хорошо знавший литературно-общественную жизнь Европы и Америки, написал: «Та особенная слава, которая теперь окружает имя Толстого, началась после того, как появились его «Исповедь» и «В чем моя вера?» («Литературное наследство», т. 75, кн. I. M., 1965, с. 546).
Осенью 1882 г. оттиск «Исповеди» был послан в Париж И. С. Тургеневу — в ответ на его горячую просьбу. Тургенев не сочувствовал тому отходу от художественной деятельности, каким в творчестве Толстого ознаменованы конец 70-х — начало 80-х годов. В своем последнем, знаменитом письме 1883 г. он выразил это так: «Друг мой, вернитесь к литературной деятельности!» Прочитав «Исповедь», он написал Толстому 15 (27) декабря 1882 г.: «Я начал было большое письмо к Вам в ответ Вашей «Исповеди» — но не кончил и не кончу именно потому, чтобы не впасть в спорный тон. Если бы я свиделся с Вами — я бы, конечно, много говорил с Вами об этой «Исповеди», но конечно бы не спорил, а просто сказал бы, что я думаю — разумеется, не из желания доказать свою правоту (это прилично только молодым, неопытным людям), — а чтобы в свою очередь исповедаться перед дорогим мне человеком» (И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. 13, кн. 2. Л., 1968, с. 133–134). Несколько раньше мнение о книге Толстого Тургенев высказал в письме к Д. В. Григоровичу: «Прочел ее с великим интересом: вещь замечательная по искренности, правдивости и силе убеждения. Но построена она вся на неверных посылках — и в конце концов приводит к самому мрачному отрицанию живой, человеческой жизни… Это тоже своего рода нигилизм… И все-таки Толстой едва ли не самый замечательный человек современной России!» ( там же, с. 89).
«Чудесные» художественные стороны «Исповеди» высоко оценил В. В. Стасов в письме от 17 ноября 1883 г. («Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка». Л., 1929, с. 65).
M. E. Салтыкову-Щедрину не удалось прочитать всю книгу. В споре А. М. Скабичевского с М. С. Громекой он принял сторону Скабичевского, критиковавшего Толстого. Но следует учитывать, что критическая, обличительная сторона «Исповеди» не нашла и не могла найти никакого отражения в книге Громеки.
Горячо откликнулся на «Исповедь» Вильям Фрей (В. К. Гейнс), который еще в 1868 г. покинул Россию, чтобы в Америке заняться устройством земледельческих коммун. Приехав летом 1885 г. в Россию, он написал Толстому: «С замиранием сердца, доходящим до головокружения, я вчитывался в Вашу «Исповедь», первую книгу, которую я читал в России после семнадцатилетней разлуки с родиной. Я видел в Ваших словах наиболее рельефное проявление той могучей потребности в духовной пище, которая должна была, наконец, проявиться в нашем обществе» (цит. по кн.: H. H. Гусев. Материалы к биографии с 1881 по 1885 г., с. 491).
Шведский писатель А. Стриндберг под влиянием идей Толстого писал свою книгу «Среди французских крестьян» (1885, опубликована в 1889 г.) и в предисловии ссылался на «Исповедь»: «Толстой, чей недавно переведенный роман «Война и мир» привел парижан в восхищение, Толстой, граф, богатый человек, заслуженный воин севастопольских сражений, блестящий писатель, порвал с обществом, отказался от литературного творчества и в полемических работах «Исповедь» и «В чем моя вера?» встал на сторону Руссо, объявил войну культуре и сам воплотил на практике свое учение, превратившись в крестьянина» («Литературное наследство», т. 75, кн. I, с. 123).
Датский переводчик Петер Ганзен писал Толстому 9 мая 1888 г.: «Особенное внимание возбудили приведенные мною… отрывки из «Исповеди». Ее называют «образцом автобиографии» и глубоко сочувствуют описанному в ней перевороту в деятельности автора» (там же, с. 317).
Так что же нам делать? Черновик статьи, начатой в первых числах февраля 1882 г., т. е. спустя неделю после московской переписи, озаглавлен «О помощи при переписи»; в копии, сделанной с этой рукописи, Толстой дал своему сочинению заглавие «Так что же нам делать?», позднее не менявшееся. Работа длилась несколько лет, до февраля 1886 г., представлялась Толстому чрезвычайно важной и нужной, очень увлекала его и все время разрасталась: первоначально задуманный очерк превратился в большую книгу.
Зиму 1883–1884 гг. Толстой снова жил в Москве и вновь посещал те места, которые видел во время переписи. В Дневнике появляются записи, которые можно считать новым материалом для книги. 27 марта 1884 г. переписчик А. П. Иванов, отставной артиллерийский поручик, а теперь обитатель московского «дна», рассказал «про умершую у них женщину с голода». Толстой записал в Дневнике: «Колокола звонят, и палят из ружей, учатся убивать людей, а опять солнце греет, светит, ручьи текут, земля отходит, опять бог говорит: живите счастливо. Оттуда пошел в Ржанов дом к мертвой…» 30 марта — запись: «Ходил на чулочную фабрику. Свистки значат то, что в 5 мальчик становится за станок и стоит до 8. В 8 пьет чай и становится до 12, в 1 становится и до 4. В 4 Ѕ становится и до 8. И так каждый день. Вот что значат свистки, которые мы слышим в постели» (т. 49, с. 74, 75).
В апреле 1884 г. Толстой решил печатать статью в журнале «Русская мысль», а гонорар отдать в пользу политических заключенных. Первые три главы поступили в набор; писание дальнейшего продолжалось, при этом самому автору все время что-то важное «уяснялось» и порою казалось даже, что кончить работу не удастся.
2 декабря 1884 г. Толстой заметил в письме к В. Г. Черткову о своей работе: «Она томит меня, пока не разрожусь ею», а в январе 1885 г. сообщал, что «очень радостно занят своим писаньем» (т. 85, с. 121, 133). К этому времени в печать уже были отданы 20 глав. Предполагалось, что сочинение Толстого увидит свет в январском номере «Русской мысли» (за 1885 год). С. А. Толстая написала в эти дни своей сестре, Т. А. Кузминской: «Левочка кончает свое печатанье, которое сожгут, но все-таки надеюсь, что он успокоится и не будет больше писать в этом роде» (т. 25, с. 747). Для опасений, что книга не будет пропущена, основания были: прежде именно в «Русской мысли» эта судьба постигла «Исповедь» и «В чем моя вера?».
Январская книжка журнала вышла с объявлением, что публикация откладывается, а в феврале сообщено: «Произведение гр. Л. Н. Толстого «Так что же нам делать?» не может быть помещено». В 1885 г. удалось напечатать (с цензурными урезками) лишь три небольших отрывка: «Жизнь в городе», «Из воспоминаний о переписи», «Деревня и город» — в журнале «Русское богатство» (№ 4, 9, 10 и 12).
Между тем книга начала распространяться в рукописных списках.
В конце 1885 г. С. А. Толстая, ведавшая (по доверенности Толстого) изданиями Собрания сочинений, попыталась включить «Так что же нам делать?» в 12-й том («Произведения последних годов»). Либеральный духовный цензор и доброжелатель Толстого, священник А. М. Иванцов-Платонов, взялся предварительно смягчить текст и снабдить его своими примечаниями. Толстой согласился на то и другое и написал Иванцову-Платонову благодарственное письмо.
16 декабря 1885 г. К. П. Победоносцев известил С. А. Толстую: «Примечания Иванцова-Платонова не только не ослабляют действие сочинения, но еще усиливают его в отрицательном смысле… По совести скажу вам: книга эта, при всем добром намерении автора, — книга, которая произведет вредное действие на умы» (т. 25, с. 758). В 12-й том сочинение вошло в сильно урезанном виде, под названием «Мысли, вызванные переписью».
Подлинный смысл как толстовской критики существующей системы народного образования и воспитания, его призывов опираться в этом деле на «потребности народа», так и его исключительной ориентации на патриархально-крестьянскую психологию не были раскрыты современной критикой.
Положительные отзывы выглядели поверхностными похвалами. Например, «Санкт-Петербургские ведомости» поместили такой отзыв: «Ясная Поляна» — журнал необыкновенно живой, интересный, — в нем постоянно наталкиваешься на такие факты, которые и неверующего заставят верить в славную будущность нашего народа» (1862, № 144). Толстовский «новый метод школьного учения» в журнале «Очерки» оценивался как «великая попытка, которой нет ничего подобного в просвещенной Европе» (1862, № 28), а в журнале «Светоч» — как «живой ключ, веющий русской силой и свежестью» (1862, № 7). Отрицательные отзывы звучали как недоуменные сомнения или как грубые выпады. Одна из статей, появившихся в педагогическом журнале «Воспитание», озаглавлена «Педагогические парадоксы» (1862, № 12); Толстой назван здесь «незрелым нововводителем, желающим переделать все по-своему», а Ясная Поляна — «сильно помраченной Поляной». Германофильский журнал «Учитель» поместил (в 1863 и 1864 гг.) статьи Е. Кемница, где Толстой именуется «главным представителем индивидуально-эгоистического направления в педагогике», «педагогическим нигилистом», распространителем «материалистических идей».
В 1890-1900-е годы, когда педагогические идеи Толстого стали известны в Западной Европе и Америке, по вопросам воспитания и образования к нему обращались с письмами испанец Анхель Буэно, француз Фернан Обье, англичанка Фанни Фрэнке, аргентинская учительница Клотильда Гонсалес, американец С. Г. Комингза и др. (см.: «Литературное наследство», т. 75, кн. I. M., 1965, с. 379–386).
Идейная оценка противоречивой позиции Толстого, проявившейся и в педагогических статьях, была дана В. И. Лениным. В статье «Л. Н. Толстой и современное рабочее движение» Ленин писал о Толстом как о «мыслителе, который с громадной силой, уверенностью, искренностью поставилцелый ряд вопросов, касающихся основных черт современного политического и общественного устройства» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 38), Одна из этих «основных черт» общественного устройства — неграмотность трудового народа. Этой ясной и бескомпромиссной постановке вопроса противоречила толстовская попытка разрешить его, основываясь лишь на патриархально-крестьянской идеологии. «Толстой верен этой идеологии и в «Крейцеровой сонате», когда он говорит: «эмансипация женщины не на курсах и не в палатах, а в спальне», — и в статье 1862 года, объявляющей, что университеты готовят только «раздраженных, больных либералов», которые «совсем не нужны народу», «бесцельно оторваны от прежней среды», «не находят себе места в жизни» и т. п. (IV, 136–137)» ( там же, с. 102). Ленин цитирует здесь статью «Воспитание и образование» по изд.: Сочинения гр. Л. Н. Толстого, изд. 5-е. М., 1886.
Прогресс и определение образования. Статья появилась в заключительном, 12-м номере журнала «Ясная Поляна» (цензурное разрешение 22 марта 1863 г.).
О намерении писать возражение на статью Е. Л. Маркова «Теория и практика яснополянской школы» Толстой сообщил читателям журнала еще в июльском номере, в подстрочном примечание к статье «Воспитание и образование»: «На днях прочел я статью в «Русском вестнике», весьма сильно затрогивающую меня во многих отношениях, и на которую предполагаю отвечать особо».
Впоследствии Марков, преподававший в Тульской мужской гимназии, вспоминал о знакомстве с Толстым и его школой: «Мы… части посещали графа в Ясной Поляне в следили за изумительными успехами его лапотных школьников, среди которых иные бойкие мальчуганы, оторванные прямо от бороны или от стада овец, всего через несколько месяцев учения уже могли свободно писать довольно грамотные сочинения, которые, пропущенные слегка через художественную веялку славного романиста, печатались им в его замечательных прибавлениях к журналу «Ясная Поляна». Этими, почти невероятными результатами яснополянская школа была обязана исключительно обаятельному таланту преподавания и внутреннему жизненному огню Льва Николаевича, который непобедимо захватывал и поднимал с собою в высоту и ширь самый вялый ум, самое невпечатлительное сердце» («Вестник Европы», 1900, № 2, с. 582).
Но Марков не был согласен с программными положениями толстовской «педагогии». «Статья Маркову складывается глубокая», — заметил Толстой в Дневнике 27 августа 1862 г. (т. 48, с. 41). Вскоре работа была отложена и возобновлена поздней осенью 1862 г. в Ясной Поляне, куда Толстой приехал в конце сентября, с молодой женой — С. А. Берс. Судьба школ, так волновавших и занимавших его в течение нескольких лет, как и прекращение педагогического журнала, были, в сущности, решены. В 12-м номере подводились итоги; статья «Прогресс и определение образования» писалась с особенным напряжением и долго. Лишь 23 февраля 1863 г., спустя полгода после начала работы, Толстой отправил рукопись в набор, полагая, что теперь статья «хороша» — «хотя и небрежна» (там же, с. 52). Его самого уже почти целиком поглощали художественные работы — окончание «Казаков», начало романа «Война и мир» и др.
Статья была едва не задержана московским цензурным комитетом, как «написанная не в видах правительства», и разрешена с большими изъятиями. Только в 1936 г., при подготовке т. 8 Юбилейного (90-томного) издания Толстого авторский текст был восстановлен — по рукописям и корректурам.
Существо главнейшей статьи Толстого, разбиравшей не столько педагогические проблемы, сколько вопрос об исторических путях развития России, не было затронуто в критических отзывах.
Когда в 1864 г. появился двухтомник избранных сочинений Л. Н. Толстого, куда вошли и педагогические статьи, в том числе «Прогресс и определение образования», Д. И. Писарев поместил в журнале «Дело» (1864, № 12) большую статью «Промахи незрелой мысли» («промахом» он считал свое, недостаточно внимательное отношение к творчеству Толстого). Здесь о яснополянской школе говорилось: «Что учение может идти совершенно успешно не только без розог, но даже — что несравненно важнее — безо всякого нравственного принуждения, это доказано на вечные времена практическим опытом самого же графа Толстого» (Д. И. Писарев. Соч. в 4-х томах, т. 3. М., 1956, с. 147). Впрочем, и Писарев не был согласен с толстовским отрицанием педагогики как науки и критиковал его за непочтение к европейской педагогической мысли.
П. В. Анненков, разбирая в 1863 г. только что появившуюся повесть «Казаки», также отметил выдающиеся достижения Толстого в области преподавания: «Ни общество, ни литература наша, конечно, никогда не забудут великих педагогических заслуг Толстого по открытию целого мира богатой внутренней жизни детей, — мира, существование которого только предчувствовалось до него немногими. Он проник в самые скрытые уголки этого мира, и, вероятно, не один раз придется всякому учителю и наставнику, понимающему свое призвание, справляться с открытиями Толстого для того, чтобы проверить свои планы образования и уяснить многие загадочные проявления детской воли и души» («С.-Петербургские ведомости», 1863, № 144).
Восторженное письмо о статьях «Ясной Поляны» написала Толстому известная в то время писательница и переводчица Е. Н. Ахматова, а также М. А. Маркович (Марко Вовчок). Толстой был обрадован и глубоко тронут этими письмами.
Критика капиталистического прогресса, содержащаяся в статье, была оценена позднее. Сочувственно цитируя «Прогресс и определение образования» в очерке «Трудами рук своих» (1884, цикл «Скучающая публика»), Г. И. Успенский тоже утверждал, что этот «прогресс» не улучшает положения народа и потому ни нужен ему.
В. И. Ленин, высоко ценивший толстовскую критику капитализма, вместе с тем отмечал антиисторичность и отвлеченность его подхода к буржуазной цивилизации. Сославшись на статью «Прогресс и определение образования», Ленин писал в статье «Л. Н. Толстой и его эпоха»: «Взгляд «историков», будто прогресс есть «общий закон для человечества», Толстой побивает ссылкой на «весь так называемый Восток» (IV, 162). «Общего закона движения вперед человечества нет, — заявляет Толстой, — как то нам доказывают неподвижные восточные народы» (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, с. 102).
История опровергла ссылки на неподвижный Восток. И сам Толстой, слушая в 1908 г. рассказ о начале революционного движения в Турции и Персии, заметил: «Чувствуется, что это кризис всемирный» (Н. Н. Гусев. Два года с Л. Н. Толстым. М., 1973, с. 186).
Позднее А. В. Луначарский, пересказывая статью «Прогресс и определение образования», справедливо отмечал близость взглядов Толстого к позиции А. И. Герцена: «Вы говорите — прогресс, наука, техника, парламенты, всевозможные суды присяжных и т. п. А я что вижу? От этого вашего прогресса бедный человек не богатеет, а еще больше беднеет, с него дерут три шкуры, его попирают ногами. Это то же самое, что говорил Герцен» (А. В. Луначарский. О Толстом. М. — Л., 1928, с. 96–97).
О переписи в Москве. 23–25 января 1882 г. в Москве производилась перепись населения. Толстой попросил у главного руководителя переписи, профессора-экономиста И. И. Янжула, чтобы ему дали участок с беднейшим населением. Поселившись с семьей в Москве осенью 1881 г., Толстой уже успел столкнуться с ужасающей жизнью городских бедняков и теперь хотел привлечь к ней внимание всего общества. Кроме того, перепись он надеялся соединить с делом неотложной помощи несчастным. С этой целью и была написана статья-призыв «О переписи в Москве», опубликованная 20 января в газете «Современные известия» (№ 19). Толстой сам побывал в типографии, помогая наборщикам разбирать свою рукопись. Сотрудник газеты С. К. Эфрон вспоминал: «Граф пробыл в типографии более пяти часов и произвел на наборщиков чарующее впечатление своим обхождением. Долго, очень долго наши наборщики хвалились тем, что поработали вместе с знаменитым писателем, а после его ухода поделились его оригиналом и были очень счастливы, что им достались на память о совместной работе с графом его автографы» (цит. по кн.: Н. Н. Гусев. Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1881 по 1885 год. М., 1970, с. 112). На другой день после публикации статьи Толстой взял 200 экземпляров газеты и заказал еще 500 отдельных оттисков, чтобы раздавать их счетчикам и руководителям переписи.
О страшных картинах нищеты и нравственного падения, увиденных в Проточном переулке, Ляпинском ночлежном доме, Ржановской крепости, рассказано в трактате «Так что же нам делать?», начатом в феврале того же 1882 года. Первые строки рукописи содержат признание: «Из предложения моего по случаю переписи ничего не вышло. Мало того, я убедился, что ничего и не могло выйти» (т. 25, с. 614).
Обращение Толстого взволновало многих современников. Известный общественный деятель и публицист А. С. Пругавин писал: «Воззвание Толстого ударило по сердцам и сильно всколыхнуло москвичей. Даже люди, стоявшие собственно в стороне от гущи жизни, люди чисто кабинетного склада, люди более или менее далекие от текущей злобы дня, — и те волновались и вдруг захотели что-то делать, вдруг ощутили потребность что-то предпринять» (А. С. Пругавин. Л. Н. Толстой в 80-х годах, — «Новая жизнь», 1912, № 5, с. 129).
Прочитав статью Толстого, художник H. H. Ге решил непременно узнать лично ее автора: «Я нашел тут дорогие для меня слова. Толстой, посещая подвалы и видя в них несчастных, пишет: «Наша нелюбовь к низшим — причина их плохого состояния…» Как искра воспламеняет горючее, так это слово меня всего зажгло… Я еду в Москву обнять этого великого человека и работать ему» («Л. Н. Толстой и Н. Н. Ге. Переписка». М. — Л., 1930, с. 8). Так началась дружба, не прекращавшаяся до смерти Н. Н. Ге в 1894 г.
По призыву Толстого в переписи приняли участие студенты и курсистки. Студент Н. И. Тимковский (впоследствии писатель) обратился к Толстому 3 февраля 1882 г. с взволнованным письмом, прося о личной встрече; статья Толстого произвела на него «впечатление настоящей жизни, жизни, очищенной от лжи и предрассудков, разумной, человеческой» (H. H. Гусев. Материалы к биографии с 1881 по 1885 год, с. 124).
Как рассказано в книге «Так что же нам делать?», отрицательно отнесся к проекту Толстого о помощи городским беднякам во время переписи крестьянин В. К. Сютаев (в конце января, вероятно по приглашению Толстого, он приехал в Москву и гостил у него в доме).
В периодической печати статья Толстого вызвала сочувственный отклик либерального «Вестника Европы», сдержанный — в народническом журнале «Устои» («при всем том на мучительные вопросы современной тоскующей души речь графа Толстого не дает ответа») и отрицательный — в радикальном журнале «Дело».
Исповедь. Книга писалась в конце 70-х — начале 80-х годов. Ей предшествовала целая серия неоконченных сочинений, в которых Толстой стремился рассказать о себе, о напряженных поисках смысла жизни, переломе в мировоззрении, об отношении к вере. 6 ноября 1877 г. он писал Н. Н. Страхову: «На днях слушал я урок священника детям из катехизиса. Все это было так безобразно. Умные дети так очевидно не только не верят этим словам, но и не могут не презирать этих слов, что мне захотелось попробовать изложить в катехизической форме [т. е. вопросов и ответов] то, во что я верю, и я попытался. И попытка эта показала мне, как это для меня трудно и, боюсь, невозможно» (т. 62, с. 347). В 1878 г. уже не в публицистической, а в художественной форме была начата автобиографическая «Моя жизнь», но повествование остановилось на первых детских воспоминаниях (см. в наст. изд. т. 10). Наконец, в 1879 г., после поездок в Киево-Печерскую и Троице-Сергиеву лавры, бесед с духовными лицами — сановными митрополитами, епископами, архимандритами, а также с малыми; служителями церкви и простыми богомольцами, Толстой приходит к полному разрыву с церковным учением. К октябрю 1879 г. относится рукопись, начинающаяся словами: «Я вырос, состарился и оглянулся на свою жизнь…» Из первой главы этого сочинения, по мере его переработки, создалась «Исповедь». Пытаясь напечатать ее спустя три года, Толстой в третьей корректуре поставил дату: 1879. Работа продолжалась, с перерывами, до весны 1882 г. Среди рукописей есть одна, озаглавленная «Что я», где изложение ведется в стиле рассказов для «Азбуки». По предположению H. H. Гусева работа предназначалась для журнала «Детский отдых» (издавался П. А. Берсом, братом С. А. Толстой, и В. К. Истоминым) и должна быть отнесена к зиме 1880–1881 гг. В детский журнал Толстой написал рассказ «Чем люди живы», а законченную «Исповедь» в марте 1882 г. прочитал вслух редактору «Русской мысли» С. А. Юрьеву. На Юрьева новое сочинение Толстого произвело «неизгладимое, сильное впечатление». В апреле рукопись поступила в набор. Толстой заново выправил свое сочинение, а также добавил заключительную часть, которая начинается словами: «Это было написано мною три года тому назад» и содержит рассказ об увиденном «на днях» сне. Затем для чтения корректур он приехал из Ясной Поляны в Москву.
Майская книжка «Русской мысли» с «Исповедью» была направлена в духовную цензуру; Толстой согласился в ряде мест смягчить текст; редакция журнала со своей стороны предпослала публикации введение, где говорилось об особом значении «Исповеди» — «в наши дни тоски, неопределенных по своему внутреннему содержанию исканий правды самой по себе и правды в жизни». Потребовалось, однако, новое заключение московского духовного цензурного комитета. 21 июня 1882 г. состоялось постановление: «Исповедь» была запрещена, поскольку она «приводит в сомнение важные истины веры и постановления православной церкви и допускает весьма неуважительные отзывы об истинах и обрядах православной веры» (Н. Н. Гусев. Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1881 по 1885 год. М., 1970, с. 153). Ректор Московской духовной семинарии, протоиерей Филарет Сергиевский подробно разобрал, с ортодоксально-церковных позиций, всю книгу Толстого. Спустя несколько дней последовало решение — вырезать «Исповедь» из журнала и уничтожить. Несколько корректурных оттисков все же сохранилось — у высокопоставленных лиц и в редакции «Русской мысли». Секретарь журнала, Н. Н. Бахметев, вспоминал, что с этих корректур «снимались многочисленные копии, которые затем в гектографированном или литографированном виде расходились по всей России. В Петербурге существовал кружок студентов, специально занимавшийся таким издательством, и за три рубля за экземпляр в Петербурге, Москве и других городах можно было иметь сколько угодно оттисков «Исповеди». В Петербурге главный склад этого издания помещался в квартире тестя одного из товарищей министра внутренних дел, того именно, который заведовал тогда жандармской частью. Несомненно, что нелегальным путем «Исповедь» разошлась в числе во много раз большем, чем распространила бы ее «Русская мысль», печатавшаяся тогда только в трех тысячах экземпляров» (Н. Б-в. Л. Н. Толстой и цензура в 80-х годах. — «Новое время», 1908, № 11 694).
Напечатана «Исповедь» была впервые в Женеве журналом «Общее дело» (1883–1884) и в изд-ве М. К. Элпидина (1884). В России «Исповедь» смогла появиться лишь в 1906 г. («Всемирный вестник», № 1). Правда, выдержки из нее (под видом бесед с Толстым) приведены в статье М. С. Громеки «Последние произведения гр. Л. Н. Толстого» («Русская мысль», 1884, № 11; отд. изд. — 1885) и в некоторых других работах, в частности — статьях церковных деятелей, полемизировавших с Толстым.
Общественный резонанс «Исповеди», ее воздействие на русскую читающую публику 80-х и последующих лет — огромны. Книга Толстого очень скоро стала всемирно известной. В статье 1889 г. «Свет России» С. М. Степняк-Кравчинский, хорошо знавший литературно-общественную жизнь Европы и Америки, написал: «Та особенная слава, которая теперь окружает имя Толстого, началась после того, как появились его «Исповедь» и «В чем моя вера?» («Литературное наследство», т. 75, кн. I. M., 1965, с. 546).
Осенью 1882 г. оттиск «Исповеди» был послан в Париж И. С. Тургеневу — в ответ на его горячую просьбу. Тургенев не сочувствовал тому отходу от художественной деятельности, каким в творчестве Толстого ознаменованы конец 70-х — начало 80-х годов. В своем последнем, знаменитом письме 1883 г. он выразил это так: «Друг мой, вернитесь к литературной деятельности!» Прочитав «Исповедь», он написал Толстому 15 (27) декабря 1882 г.: «Я начал было большое письмо к Вам в ответ Вашей «Исповеди» — но не кончил и не кончу именно потому, чтобы не впасть в спорный тон. Если бы я свиделся с Вами — я бы, конечно, много говорил с Вами об этой «Исповеди», но конечно бы не спорил, а просто сказал бы, что я думаю — разумеется, не из желания доказать свою правоту (это прилично только молодым, неопытным людям), — а чтобы в свою очередь исповедаться перед дорогим мне человеком» (И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. 13, кн. 2. Л., 1968, с. 133–134). Несколько раньше мнение о книге Толстого Тургенев высказал в письме к Д. В. Григоровичу: «Прочел ее с великим интересом: вещь замечательная по искренности, правдивости и силе убеждения. Но построена она вся на неверных посылках — и в конце концов приводит к самому мрачному отрицанию живой, человеческой жизни… Это тоже своего рода нигилизм… И все-таки Толстой едва ли не самый замечательный человек современной России!» ( там же, с. 89).
«Чудесные» художественные стороны «Исповеди» высоко оценил В. В. Стасов в письме от 17 ноября 1883 г. («Лев Толстой и В. В. Стасов. Переписка». Л., 1929, с. 65).
M. E. Салтыкову-Щедрину не удалось прочитать всю книгу. В споре А. М. Скабичевского с М. С. Громекой он принял сторону Скабичевского, критиковавшего Толстого. Но следует учитывать, что критическая, обличительная сторона «Исповеди» не нашла и не могла найти никакого отражения в книге Громеки.
Горячо откликнулся на «Исповедь» Вильям Фрей (В. К. Гейнс), который еще в 1868 г. покинул Россию, чтобы в Америке заняться устройством земледельческих коммун. Приехав летом 1885 г. в Россию, он написал Толстому: «С замиранием сердца, доходящим до головокружения, я вчитывался в Вашу «Исповедь», первую книгу, которую я читал в России после семнадцатилетней разлуки с родиной. Я видел в Ваших словах наиболее рельефное проявление той могучей потребности в духовной пище, которая должна была, наконец, проявиться в нашем обществе» (цит. по кн.: H. H. Гусев. Материалы к биографии с 1881 по 1885 г., с. 491).
Шведский писатель А. Стриндберг под влиянием идей Толстого писал свою книгу «Среди французских крестьян» (1885, опубликована в 1889 г.) и в предисловии ссылался на «Исповедь»: «Толстой, чей недавно переведенный роман «Война и мир» привел парижан в восхищение, Толстой, граф, богатый человек, заслуженный воин севастопольских сражений, блестящий писатель, порвал с обществом, отказался от литературного творчества и в полемических работах «Исповедь» и «В чем моя вера?» встал на сторону Руссо, объявил войну культуре и сам воплотил на практике свое учение, превратившись в крестьянина» («Литературное наследство», т. 75, кн. I, с. 123).
Датский переводчик Петер Ганзен писал Толстому 9 мая 1888 г.: «Особенное внимание возбудили приведенные мною… отрывки из «Исповеди». Ее называют «образцом автобиографии» и глубоко сочувствуют описанному в ней перевороту в деятельности автора» (там же, с. 317).
Так что же нам делать? Черновик статьи, начатой в первых числах февраля 1882 г., т. е. спустя неделю после московской переписи, озаглавлен «О помощи при переписи»; в копии, сделанной с этой рукописи, Толстой дал своему сочинению заглавие «Так что же нам делать?», позднее не менявшееся. Работа длилась несколько лет, до февраля 1886 г., представлялась Толстому чрезвычайно важной и нужной, очень увлекала его и все время разрасталась: первоначально задуманный очерк превратился в большую книгу.
Зиму 1883–1884 гг. Толстой снова жил в Москве и вновь посещал те места, которые видел во время переписи. В Дневнике появляются записи, которые можно считать новым материалом для книги. 27 марта 1884 г. переписчик А. П. Иванов, отставной артиллерийский поручик, а теперь обитатель московского «дна», рассказал «про умершую у них женщину с голода». Толстой записал в Дневнике: «Колокола звонят, и палят из ружей, учатся убивать людей, а опять солнце греет, светит, ручьи текут, земля отходит, опять бог говорит: живите счастливо. Оттуда пошел в Ржанов дом к мертвой…» 30 марта — запись: «Ходил на чулочную фабрику. Свистки значат то, что в 5 мальчик становится за станок и стоит до 8. В 8 пьет чай и становится до 12, в 1 становится и до 4. В 4 Ѕ становится и до 8. И так каждый день. Вот что значат свистки, которые мы слышим в постели» (т. 49, с. 74, 75).
В апреле 1884 г. Толстой решил печатать статью в журнале «Русская мысль», а гонорар отдать в пользу политических заключенных. Первые три главы поступили в набор; писание дальнейшего продолжалось, при этом самому автору все время что-то важное «уяснялось» и порою казалось даже, что кончить работу не удастся.
2 декабря 1884 г. Толстой заметил в письме к В. Г. Черткову о своей работе: «Она томит меня, пока не разрожусь ею», а в январе 1885 г. сообщал, что «очень радостно занят своим писаньем» (т. 85, с. 121, 133). К этому времени в печать уже были отданы 20 глав. Предполагалось, что сочинение Толстого увидит свет в январском номере «Русской мысли» (за 1885 год). С. А. Толстая написала в эти дни своей сестре, Т. А. Кузминской: «Левочка кончает свое печатанье, которое сожгут, но все-таки надеюсь, что он успокоится и не будет больше писать в этом роде» (т. 25, с. 747). Для опасений, что книга не будет пропущена, основания были: прежде именно в «Русской мысли» эта судьба постигла «Исповедь» и «В чем моя вера?».
Январская книжка журнала вышла с объявлением, что публикация откладывается, а в феврале сообщено: «Произведение гр. Л. Н. Толстого «Так что же нам делать?» не может быть помещено». В 1885 г. удалось напечатать (с цензурными урезками) лишь три небольших отрывка: «Жизнь в городе», «Из воспоминаний о переписи», «Деревня и город» — в журнале «Русское богатство» (№ 4, 9, 10 и 12).
Между тем книга начала распространяться в рукописных списках.
В конце 1885 г. С. А. Толстая, ведавшая (по доверенности Толстого) изданиями Собрания сочинений, попыталась включить «Так что же нам делать?» в 12-й том («Произведения последних годов»). Либеральный духовный цензор и доброжелатель Толстого, священник А. М. Иванцов-Платонов, взялся предварительно смягчить текст и снабдить его своими примечаниями. Толстой согласился на то и другое и написал Иванцову-Платонову благодарственное письмо.
16 декабря 1885 г. К. П. Победоносцев известил С. А. Толстую: «Примечания Иванцова-Платонова не только не ослабляют действие сочинения, но еще усиливают его в отрицательном смысле… По совести скажу вам: книга эта, при всем добром намерении автора, — книга, которая произведет вредное действие на умы» (т. 25, с. 758). В 12-й том сочинение вошло в сильно урезанном виде, под названием «Мысли, вызванные переписью».