Переводчик, сын мой Сергей, имя своего не хочет выставлять и просил еще выслать ему «Северный вестник», адрес его Тульской губернии, г. Чернь.
Предисловие я написал. Оно переписывается и будет выслано вам дня через два. Я бы желал еще раз прочитать и поправить его в корректуре. Пожалуйста, сделайте так .
Дружески жму вам руку. Передайте мой привет Акиму Львовичу. Его критика Соловьева мне очень понравилась .
Ваш Л. Толстой.
27 ноября 97.
325. А. Л. Флексеру
1897 г. Декабря 5. Москва.
Дорогой Аким Львович,
Я никак не могу печатать мое предисловие к Карпентеру. Очень жалею, что это так случилось, и прошу вас и Любовь Яковлевну простить меня за мою необдуманность и доставленные вам хлопоты. Предмет, о котором я говорю, слишком важен, чтобы писать о нем, не высказав всего, что можно сказать о нем. Это же предисловие я не могу выпустить, поэтому пришлите мне, пожалуйста, назад оригинал и не сердитесь на меня. Мне самому это недоразумение наверное неприятнее, чем оно может быть вам. И потому прошу вас еще раз не сетовать на меня .
Лев Толстой.
5 декабря.
326. Д. П. Маковицкому
1897 г. Декабря 17. Москва.
Дорогой друг Душан,
Благодарю вас за вашу присылку и письмо и, главное, благодарю вас за вас, за то, что вы такой, какой вы есть, во всех людях вызывающий уважение и любовь.
Я кончил «Об искусстве», отдал в журнал «Вопросы философии» и согласился на печатание раздельно . Грот оказался душевно больной человек, с которым нельзя считаться, а которого можно только жалеть .
Надеюсь, что печатание здесь не помешает английскому изданию. Я писал и телеграфировал им, но не получил еще ответа .
Что касается до предисловия к Карпентеру, то оно было для меня причиной больших неприятностей. И вы были невольной причиной их. Жена страдает какой-то странной ненавистью, ревностью к Гуревич. Это началось со времени напечатания там «Хозяина и работника» . Я думал, что это прошло, и никак не думал, чтобы предисловие произвело такое действие, и намеревался сам сказать ей об этом. Вышло же то, что это известие, полученное от вас, произвело на нее ужасное действие, так что пришлось пережить много тяжелого и взять назад статью из «Северного вестника» и вовсе не печатать предисловие . Почему его вам и не посылаю.
Пишите мне, пожалуйста, о себе, своей жизни, своих трудах, своих друзьях и между прочим о Шмите.
Братски целую вас Л. Толстой.
17 декабря.
Пожалуйста, о том, что я пишу вам о жене, не отвечайте мне, так как письма мои она читает и всякое воспоминание об этом ей мучительно.
1898
327. Л. Л. и Д. Ф. Толстым
1898 г. Января 20? Москва.
Я очень часто с любовью думаю про вас, милые Дора и Лева, и хочется вам сказать это. Как здоровье Доры и вашего будущего семейства и как ваша жизнь идет? Твои занятия? Вероятно, хорошо. У нас нехорошо только в смысле городской суеты. Часто вспоминаю и об уединении среди чистого снега и неба. А живем мы все дружно. Таня уехала в Петербург . Я не могу набраться энергии для работы и учусь быть довольным и жить без работы внешней, к которой не имеешь силы. Спасибо за «Вестник Европы». Боборыкин замечательно чуток . Это заслуга. А я теперь между прочим перечитываю Гейне . Целую вас. Что милая Марья Александровна. Поцелуйте ее от меня и напишите о ней.
328. Редактору «Русских ведомостей»
1898 г. Февраля 4. Москва.
Милостивый государь.
Полагаю, что напечатание прилагаемого частного письма от лица, очевидно хорошо знающего крестьянство и верно описывающего его положение в своей местности, — было бы полезно . Положение крестьян в описываемой местности не составляет исключения: таково же, как мне хорошо известно, положение крестьян в некоторых местностях Козловского, Елецкого, Новосильского, Чернского, Ефремовского, Землянского, Нижнедевицкого и других уездов черноземной полосы. Лицо, писавшее письмо, и не думало о напечатании его и только по просьбе своих друзей согласилось на это.
Правда, что положение большинства нашего крестьянства таково, что очень трудно иногда бывает провести черту между тем, что можно назвать голодом и нормальным состоянием, и что та помощь, которая особенно нужна в нынешнем году, была также нужна, хотя и в меньшей степени, и в прошлом, и во всякое время; правда, что благотворительная помощь населению очень трудна, так как часто вызывает желание воспользоваться помощью и тех, которые могли бы продышать и без этой помощи; правда, что то, что могут сделать частные люди, только капля в море крестьянской нужды; правда и то, что помощь в виде столовых, удешевления продажи хлеба или раздачи его, прокормления скота и т. п. суть только паллиативы и не устраняют основных причин бедствия. Все это правда, но правда и то, что вовремя оказанная помощь может спасти жизнь старика, ребенка, может заменить отчаяние, враждебность заброшенного человека чувством веры в добро и братство людей. И, что важнее всего, несомненно правда то, что всякий человек нашего круга, который, вместо того, чтобы не только думать об увеселениях: театрах, концертах, подписных обедах, бегах, выставках и т. п., подумает о той крайней, сравнительно с городской показной жизнью, нужде, в которой сейчас, в эту самую минуту, живут многие и многие из наших братьев, — что такой человек, если он постарается, хоть как бы то ни было, неумело, пожертвовать хоть малейшей долей своих удовольствий, помочь этой нужде, — несомненно поможет самому себе в самом важном на свете деле, — в разумном понимании смысла жизни и в исполнении в ней своего человеческого назначения.
Лев Толстой.
4 февраля 1898 г.
329. М. Л. Оболенской
1898 г. Февраля 13. Москва.
Все тебя забыли, милая Маша, кроме меня.
Беспрестанно думаю о тебе, и ты мне всегда недостаешь. Как ты себя ни унижай, я знаю, что ты жив курилка. И за то люблю Колю (люблю и за другое), что его близость с тобою, я знаю, не тушит курилку, а скорее содействует ее разгоранию. Как это происходит, я не могу выразить, но знаю, что это так, и радуюсь этому. Только ты смотри за собой в оба, не капризничай от болезни, не сердись ни на кого, а считай себя виноватой за то, что больна. Танино похождение в Петербурге было вот какое: она должна была вернуться, когда приехали самарские молокане . Я ей телеграфировал, чтобы она отложила приезд . Получив телеграмму, она решила ехать к Победоносцеву. Телефонировала ему, он сказал, что примет завтра, в 11 утра. Она уже собралась ехать, когда приехали молокане с письмами и прошением к государю, которое я написал им. Таня взяла это прошение и поехала к Победоносцеву. Он тотчас же принял, и когда она рассказала и прочла прошенье государю, он сказал: «Да это там архиерей переусердствовал. Он всех отобрал 16 детей. Я сейчас напишу губернатору, чтоб детей отдали». Подошел к столу: как их имена? Таня говорит: «Я не знаю, я пришлю вам». И простилась. Тогда он притворился, что не знает, кто она, и когда она сказала: «Татьяна Львовна», он сказал: «Льва дочь, так вы знаменитая Татьяна?» Она сказала, что не знала, что она знаменитая, и ушла. Пришедшим к нему молоканам Победоносцев подтвердил обещанье отдать детей и подтвердил это в записке Тане, которую она хранит, как документ . До сих пор не знаем, отданы ли дети . Лева с Дорой приехали вчера и теперь у нас — хороши. У нас внешняя жизнь, как всегда, ужасна по своей пустоте и пошлости; внутренней жизнью мог бы похвалиться, если бы не малая производительность — отчасти от нездоровья (впрочем, дни 3 гораздо лучше), отчасти от суеты. Ведут себя все не хуже обыкновенного. Статью Карпентера с предисловием, благодаря совету Сережи и Тани, послали в «Северный вестник» . И я очень рад этому. Это уясняет мою работу об искусстве, которая еще не кончена, но наверное кончится на 1-ой неделе . От Черткова хорошие письма. Хилкова у них. Поша все ждет решенья . Целую вас, милые друзья. О приезде к вам не говорю, чтобы не испортить хороших теперешних отношений . А как бы хорошо.
330. С. Н. Толстому
1898 г. Февраля 25. Москва.
Я только что думал о том, что если нам не приходится видеться, то отчего бы нам не писать друг другу: грамоте мы обучены и 7 копеек есть. А тут и получил твое письмо, которому был очень рад, только не известию о Верочке . Это, наверное, этот ужасный воняющий фонарь. Я помню, что не мог просто оставаться в комнате от жара, надышенного воздуха и копоти, а каково же в этом воздухе еще говорить. Она пишет, что ей гораздо лучше, а ты пишешь, что дурно. Дай бог, чтобы ее была правда. Таня непременно едет к вам. А я нет. Правда, нельзя уехать, то есть дурно бы было уехать. А как бы хотелось и у вас быть, и вне Москвы. Мужику, разумеется, я ничего не мог сделать, кроме неприятных для него разговоров . Маша наша тоже все хворает и очень слаба, но, по письмам судя, она не унывает и духом бодра, то есть жива и старается как можно лучше переносить болезнь. И это меня радует. Так же, уверен, и Верочка. Если выбирать, чтоб была здоровая, гладкая и глупая, как круговая овца, или больная, да умная, в настоящем, мужицком значении этого слова, то, разумеется, пусть лучше будет больная.
Таня тебе расскажет про мою внешнюю жизнь, про внутреннюю же могу сказать, что мне хорошо, несмотря на желудочное нездоровье, которое влияет очень дурно на расположение духа. События в мире с Дрейфусом и Боголюбовым и т. п., всей литературой и музыкой, и живописью только показывают, как мы всё больше и больше расходимся с царствующим миром. Для меня это не неприятно и не тяжело, потому что это как старика трава, которая сохнет и гадка, а из-под нее идут молодые ростки, засела щеткой. И я их вижу. Это не одни мужики Ляпуновы , как ты, может, думаешь, что я думаю, а все настоящее христианское, которое растет, несмотря на гниющую старику. Прощай пока. Буду пользоваться своим умением писать и обладанием 7 копейками. И ты также. Марью Михайловну, Верочку, Варю, Машу целую.
Л. Т.
331. С. А. Стахович
1898 г. Марта 11? Москва.
Дорогая Софья Александровна.
Не могу теперь вспомнить, где я читал подробности о казни . Есть, кажется, описание у Трубецкого (его записки) . Лучшие описания не у самих декабристов, а у современников их, записках разных генералов. Стасов должен много знать. Об отношениях Бестужева к Муравьеву я знаю из рассказов Матв. Ив. Муравьева-Апостола . О личности же, внешнем виде Бестужева надо обратиться к его племянникам — один Василий Николаевич в Петербурге начальник ружейных заводов.
Таня только схоронила одного друга — Олсуфьеву, попала к другому другу Вере Толстой, у которой, кажется, начинается чахотка. Смертей так много и так обыкновенно и естественно — смерть, что пора бы к ней привыкнуть и думать только о смерти, чтобы она застала нас за доброй жизнью. До свиданья.
Л. Толстой.
332. В иностранные газеты
1898 г. Марта 19. Москва.
Население в 12 тысяч человек христиан всемирного братства, как называют себя духоборы , живущие на Кавказе, находится в настоящее время в ужасном положении.
Не входя в рассуждения о том, кто прав: правительства ли, признающие совместимость христианства с тюрьмами, казнями и, главное, войнами и приготовлениями к ним, или духоборы, признающие для себя обязательным христианский закон, отрицающий всякое насилие и тем более убийство и потому отказывающиеся от военной службы, — нельзя не видеть, что противоречие это очень трудно разрешимо: никакое правительство не может допустить того, чтобы люди уклонялись от обязанностей, исполняемых всеми, и тем подрывали самые основы государственности; духоборы же, с своей стороны, не могут отказаться от того закона, который они считают божественным и потому обязательным в своей жизни.
Правительства до сих пор находили выход из этого противоречия или в том, чтобы заставить отказывающихся по религиозным убеждениям от военной службы нести более тяжелые, чем военная служба, обязанности, но такие, которые не были бы противны их религиозным убеждениям, как это делалось до сих пор и делается в России по отношению к менонитам (их заставляют срок их службы проводить на казенных работах), или в том, чтобы, не признавая законности религиозного отказа, наказывать не исполняющих общего закона государства заключением в тюрьмы на срок их службы, как это делается в Австрии с назаренами . Но нынешнее русское правительство употребило против духоборов еще третий, казалось бы оставленный в наше время, выход из этого противоречия. Оно, кроме того, что подвергает самым тяжелым страданиям самих отказывающихся, заставляет еще систематически страдать отцов, матерей, детей отказывающихся, вероятно с тем, чтобы пытками этих невинных семей поколебать решимость несогласных их членов. Не говоря о сечениях, карцерах и всякого рода истязаниях, которым подвергались отказавшиеся духоборы в дисциплинарных батальонах, от чего многие умерли, и об их ссылке в худшие места Сибири, не говоря о 200 запасных, в продолжение двух лет томившихся в тюрьмах и теперь разлученных с семьями и сосланных попарно в самые дикие местности Кавказа, где они, не имея заработков, буквально мрут с голода, не говоря об этих наказаниях самих виновных в отказе от службы, семьи духоборов систематически разоряются и уничтожаются. Все они лишены права отлучаться от своих мест жительства и усиленно штрафуются и запираются в тюрьмы за неисполнение самых странных требований начальства: за называние себя не тем именем, которым велено им называть себя, за поездку на мельницу, за посещение матерью своего сына, за выход из деревни в лес для собирания дров, так что последние средства прежде богатых жителей быстро истощаются. Четыреста же семей, выселенных из своих жилищ и поселенных в татарских и грузинских деревнях, где они должны нанимать себе помещения и кормиться за деньги, не имея ни земли, ни заработков, находятся в таком тяжелом положении, что в продолжение 3-х лет их выселения четвертая часть их, в особенности старики и дети, уже вымерла от нужды и болезней.
Трудно думать, чтобы такое систематическое уничтожение целого 12-тысячного населения входило в планы русского правительства. Очень вероятно, что высшие власти не знают того, что совершается в действительности, а если и догадываются, то не желают знать подробностей, чувствуя, что им нельзя допустить продолжения таких дел, а между тем совершается то, что для них нужно.
Но несомненно то, что в продолжение последних трех лет кавказское начальство систематически мучает не только самих отказывающихся, но и их семьи, и так же систематически разоряет всех духоборов и замаривает до смерти тех, которые выселены.
Все ходатайства за духоборов и всякая помощь им до сих пор приводили только к изгнанию из России тех, которые пытались помочь духоборам. Кавказское правительство окружило заколдованным кругом целое непокорное ему население, и население это понемногу вымирает. Еще 3, 4 года, и от духоборов никого не осталось бы.
Так бы это было, если бы не случилось обстоятельства, очевидно, непредвиденного кавказским начальством. Обстоятельство это то, что в прошлом году императрица-вдова приезжала на Кавказ к сыну и духоборам удалось подать ей прошение, в котором духоборы просят позволить им выселиться всем вместе в какие-нибудь дальние места, а если этого нельзя, то за границу. Императрица передала прошение высшим властям; высшие власти признали возможным дать разрешение духоборам выехать из России.
Казалось бы, вопрос разрешился и найден выход из тяжелого для обеих сторон положения. Но это только кажется.
В том положении, в котором находятся теперь духоборы, выселение для них невозможно: у них теперь нет для этого средств, и, будучи заперты в своих поселениях, они не могут приступить к этому делу. Они были богаты, но за последние годы большая часть их средств отнята у них судами, штрафами и ушла на прокормление выселенных братьев; обдумать же совместно и решить условия своего переселения, так как их не выпускают из места их жительства и к ним никого не допускают, им нет никакой возможности. Прилагаемое письмо лучше всего обрисовывает то положение, в котором находятся они теперь.
Вот что пишет мне уважаемый среди духоборов человек:
«Извещаю вас о том, что мы подавали прошение на имя ее императорского величества государыни императрицы Марии Феодоровны. Она его передала в сенат, сенат решил и передал на распоряжение князя Голицына. Справку при сем предлагаю вам.
Я 10-го февраля ездил в г. Тифлис и виделся там с братом Синджоном, но свидание наше было очень краткое — сейчас же арестовали меня и его. Меня посадили в тюрьму, а его сейчас же отправили обратно в Англию.
Я заявил полицмейстеру, что я приехал по делу к губернатору. Он сказал: «Пока посадим в тюрьму, а потом доложим губернатору». 12-го заключили меня в тюрьму, а 18-го меня водили под конвоем из двух солдат к губернатору. Правитель канцелярии спросил меня:
— За что тебя арестовали?
Я сказал: «Не могу знать».
— Ты ведь на днях был в Сигнахе?
— Да, был.
— А сюда зачем приехал?
— Намерен видеть губернатора. Мы летом подавали прошение на имя императрицы Марии Феодоровны в Абастумане; я получил через сигнахского уездного начальника ответ на прошение, я просил копию, а он мне отказал, говоря, что без губернатора не может, — поэтому я и приехал.
Он доложил губернатору, губернатор позвал меня; я разъяснил ему все, как было дело. Он сказал: «Ты вместо меня скорее свиделся с англичанином». Я сказал: «Англичанин тоже наш брат».
Губернатор со мною хорошо разговаривал и советовал нам переходить в самом коротком времени за границу и сказал: «Все можете переходить, только те не могут, которые принадлежат к нынешнему призыву, то есть «лобовые».
А меня приказал освободить от ареста и отправить обратно в Сигнах. Мы в настоящее время собираемся на совет, будем с помощью божией стараться о переходе в Англию или в Америку. И в этом деле братски просим вас пойти нам на помощь.
Извещаем вас о положении наших братьев. Петру Васильевичу Веригину объявили еще на пять лет остаться на месте. Братьев Карсской области ежемесячно ценят по-прежнему и отлучку из пределов воспрещают, а за неисполнение этого заключают в тюрьмы от одной до двух недель. Болезни продолжаются всё по-прежнему, но смертных случаев меньше стало. В материальном отношении братья имеют нужду, особенно в Сигнахском уезде, а в прочих уездах там живут посвободнее».
А вот справка:
«По поводу ходатайства, принесенного на августейшее ее императорского величества государыни императрицы Марии Феодоровны имя духоборами-постниками, выселенными в 1895 г. из Ахалкалакского в другие уезды Тифлисской губернии, о сгруппировании означенных духоборов-постников на жительстве в одном поселении с освобождением от воинской повинности или же о разрешении всем им выселиться за границу, последовало распоряжение: «1) Освобождение их от воинской повинности не удовлетворено и 2) духоборы-постники, за исключением, конечно, находящихся в призывном возрасте и не исполнивших воинской повинности, могут быть увольняемы за границу при условии: а) получения заграничного паспорта в установленном порядке, б) выезда из пределов России на собственный счет и в) выдачи при выезде подписки о невозвращении впредь в пределы «империи», имея в виду, что в случае неисполнения сего последнего пункта виновный подвергается высылке в отдаленные местности. Ходатайство же их о сгруппировании на жительстве в одном селении не уважено.
Настоящая справка, по приказанию г. тифлисского губернатора, выдается одному из подавших упомянутое ходатайство духоборов-постников Василию Потапову, вследствие личной его о том просьбы, заявленной губернатору. Февраля 21 дня 1898 г., гор. Тифлис. Подлинную подписали: правитель канцелярии тифлисского губернатора NN, и. д. старшего помощника его Михайлов».
Людям позволяют выехать, но предварительно их разорили, так что им не на что выехать, и условия, в которых они находятся, таковы, что им нет возможности узнать мест, куда им выселиться, как и при каких условиях возможно это сделать, и нельзя даже воспользоваться помощью извне, так как людей, которые хотят помочь им, тотчас же высылают, их же за всякую отлучку сажают в тюрьму.
Так что, если этим людям не будет подана помощь извне, они так и разорятся и вымрут все, несмотря на полученное ими разрешение выселиться.
Я случайно знаю подробности гонений и страданий этих людей, нахожусь с ними в сношениях, и они просят меня помочь им, и потому считаю своим долгом обратиться ко всем добрым людям как русского, так и европейского общества, прося их помочь духоборам выйти из того мучительного положения, в котором они находятся. Я обратился в одной из русских газет к русскому обществу — еще не знаю, будет или не будет мое заявление напечатано, и обращаюсь теперь еще и ко всем добрым людям английского и американского народа, прося их помощи, во-первых, деньгами, которых нужно много для одной перевозки на дальнее расстояние 10 000 человек, и, во-вторых, прямым непосредственным руководством в трудностях предстоящего переселения людей, не знающих языков и никогда не выезжавших из России.
Полагаю, что высшее русское правительство не будет препятствовать такой помощи и умерит излишнее усердие кавказского управления, не допускающего теперь никакого общения с духоборами.
До тех же пор предлагаю свое посредничество между людьми, желающими помочь духоборам, и войти в сношение с ними, так как до сих пор мои сношения с ними не прерывались.
Адрес мой: Москва, Хамовнический пер., 21.
Лев Толстой.
19 марта
1 апреля 1898 г.
333. А. Ф. Кони
1898 г. Марта 20. Москва.
Дорогой Анатолий Федорович,
Прилагаемая записка касается жены моего друга Ивана Ивановича Горбунова, теперь единственного редактора «Посредника». Помогите, чем можете. Подробности может передать вам податель письма Ю. О. Якубовский, тоже мой знакомый. Жена Горбунова, о которой идет речь, молоденькое, наивное, как ребенок, существо, так же похоже на заговорщика и так же опасно для российского государства, как похож я на завоевателя и опасен для спокойствия Европы. А между тем самая мягкая мера наказания, как запрещение ей жить в Москве, было бы полное расстройство всей жизни этих прекрасных и милых людей .
Надеюсь, что вы поможете, если можете
Любящий вас
Л. Толстой.
334. И. Е. Репину
1898 г. Марта 24. Москва.
Дорогой Илья Ефимович.
Очень порадовали меня своим письмом . Если моя книга помогла уяснить вопросы искусства такому художнику, как Репин, то труд ее писания не пропал даром.
Хороши записки Лорера .
Дружески обнимаю вас.
Л Толстой.
24 марта.
335. H. E. Федосееву
1898 г. Марта 24. Москва.
Простите, забыл ваше имя, отчество, а первое письмо теперь не найду . Очень благодарю вас за ваше письмо, в котором вы все, что нам дорого, описываете с такой подробностью и любовью. Меня так поощрило то, что вы пишете мне о воздействии моего письма в дисциплинарном батальоне, что я написал письмо заседателю в Усть-Нотор , прося его передать деньги сосланным, не вычитая из казенного. Не можете ли вы сделать это?
С пересылаемыми должен быть псковский Егоров. Что вы знаете про него? Для него есть 15 рублей. Как передать их ему?
Очень благодарю тоже за фотографию.
Благодарный и полюбивший вас
Л. Толстой.
24 марта 1898.
336. П. И. Бирюкову
1898. Апреля 19–20? Москва.
Дорогой друг Поша,
Мне холодно от отсутствия прямого общения с вами. Напишите, голубчик, о деле и о себе. О деле вот что: я все думаю о вашем издании «Жизнь» . Надо, чтобы 1-й № был прекрасный и такие же все остальные. Для того же, чтобы это было, нужно, по-моему, вот что (вероятно, вы сами думаете то же самое, но я все-таки напишу). Надо, чтобы
1) чтобы все сообщаемые сведения были так точны, чтобы нельзя было в них дать dйmenti . Для этого нужно иметь верных и осторожных корреспондентов.
2) чтобы — особенно в первых № не было видно исключительно религиозное направление (чтобы все было проникнуто религиозным духом, в том, чтобы не было недоброжелательности, а, напротив, любовь к людям, а осуждение и негодование только к поступкам и, главное, к нехристианским учреждениям), но чтобы не были — особенно сначала — высказываемы религиозные основы.
3) чтобы было как можно больше разнообразия: чтобы были обличаемы и взятки, и фарисейство, и жестокость, и разврат, и деспотизм, и невежество. Я вот сейчас знаю: а) как купцы для подавления стачек предложили устроить казарму на 100 казаков, дали на это 50 000, чтобы всегда держать рабочих под страхом, b) знаю подкуп важного чиновника, с) обман чуда , d) заседание комиссии пересмотра судебных уставов, где уничтожают все последние остатки обеспечения граждан , d) цензурные ужасы , е) отношение в Петербурге к голоду , f) гонения за веру. Все это надо группировать так, чтобы захватывало как можно больше разнообразных сторон жизни.
4) чтобы в выборе предметов и в освещении их преобладала (если можно — была бы исключительно) точка зрения блага или вреда народа, масс.
5) Чтобы излагалось все серьезным и строгим — без шуточек и брани, языком и сколько возможно более простым, без иностранных и научных выражений.