Замолчав, Лева пристально всматривается в хмурое лицо своего друга.
- Не нравишься ты мне в последнее время, Илья, - недовольно произносит он. - Похоже, что стал сдавать...
- И ничего похожего! - злится Илья. - Просто устал немного. Я ведь целыми днями в сплошных контратаках. И с отцом, и со всеми нашими... Ты же знаешь. Но могу я позволить себе высказать хоть тебе-то свои сомнения?
- А сомнения, значит, уже завелись?
- Они, по-моему, просто необходимы. Это только самовлюбленные дураки ни в чем не сомневаются.
- Ах, это, стало быть, творческие сомнения! Ну, таких-то и у меня хоть отбавляй. Такие побуждают к поискам, не дают успокаиваться.
Лева берет с полки какую-то книгу и, машинально перелистывая ее, продолжает:
- В последнее время я много думаю о гравитационных волнах. То, что они являются физической реальностью, следует из общей теории относительности Эйнштейна. А раз это так, то любое тело, излучающее гравитационные волны, должно терять часть своей энергии, а следовательно, и массы.
- Гравитация носит, значит, энтропийный характер! - сразу вдруг оживляется Илья. - Есть тут, стало быть; что-то общее с энтропией термодинамических явлений. Ты знаешь что-нибудь о работах Константина Эдуардовича Циолковского в области, общей термодинамики? Или тебя, специалиста по ядерной физике, вопросы термодинамики не волнуют?
- Почему же? - обижается Лева. - Мне хорошо известны его высказывания против энтропийных постулатов Томсона - Клаузиуса, утверждавших непрерывное обесценивание энергии в природе и неизбежность "тепловой смерти" Вселенной. Циолковский же считал, что все явления в природе обратимы и что с той же закономерностью, с которой тепло переходит от более горячих к менее горячим телам, оно должно течь и в обратном направлении.
Илья, прищурившись, смотрит на Энглина. Понял ли Лева, к чему завел он разговор об этой гипотезе Циолковского?
- И я догадываюсь, почему ты вспомнил об этой убежденности Константина Эдуардовича в обратимости всех явлений в природе, - угадав его мысли, продолжает Лева. - Это ты для подтверждения своей идеи о возможности концентрации гравитационных волн, рассеянных во Вселенной подобно теплу? Прямой аналогии тут, конечно, быть не может, но если удастся с помощью какого-нибудь генератора "принудить" тепло течь от менее нагретых к более нагретым телам, то не исключена вероятность концентрации и гравитационной энергии. Весьма возможно даже, что именно этот процесс осуществляется в твоей установке. Я, однако, должен напомнить тебе, что Циолковскому не удалось поставить ни одного эксперимента, в котором тепло текло бы от менее нагретых к более нагретым телам.
- Дело ведь не только в эксперименте. Для нас с тобой важнее сейчас теоретическое обоснование возможности такого эксперимента. А это у Циолковского есть. Читал ты его "Второе начало термодинамики", изданное еще в тысяча девятьсот четырнадцатом году в Калуге? Не читал. А жаль. Непременно прочти. Я с величайшим трудом раздобыл один экземпляр этой книги.
Покопавшись в книжном шкафу, Илья достает небольшой томик в выцветшем от времени переплете и торопливо перелистывает, его в местах многочисленных закладок.
- Вот послушай-ка, что пишет Циолковский по поводу оговорок, имеющихся в постулате Клаузиуса. "Слова постулата "сама собой", - замечает Константин Эдуардович, имея в виду теплоту, которая, по утверждению Клаузиуса, не может сама собой перейти от холодных тел к теплым, - делают его не совсем ясным. Что значит "сама собой"? Может быть, теплота от холодного тела к нагретому может переходить особенным, неизвестным действием природы? Человеческой силой, умом, искусством? Не чудом же? Выходит, что сама собой теплота не переходит, но не сама собой переходит. Стало быть, и Клаузиус признает какие-то условия, при которых совершается этот обратный переход.
Томсон тоже думает, что вообще теплота не переходит от менее нагретого тела к более нагретому, но... этот переход может (хоть иногда) совершаться...
Итак, сами ученые не устанавливают новый закон, потому что в противном случае они бы сказали: теплота никогда не может переходить от более холодного тела к более теплому. А раз теплота то переходит, то не переходит, то и закона никакого нет, а есть наблюдение, часто повторяющееся, но как будто нарушаемое, по словам самих же ученых.
Не виноваты ли их последователи, принимая постулаты за законы и начала?"
Илья закрывает книгу и вопросительно смотрит на Леву:
- Не худо ведь сказано?
- Вопросы круговорота энергии во Вселенной всегда волновали умы не только ученых, но и философов, - глубокомысленно замечает Лева. - Еще Энгельс говорил...
- А ты знаешь, - перебивает его Илья, - что Циолковский познакомился с основными трудами Энгельса лишь в конце своей жизни? И он совершенно самостоятельно пришел к тем же самым выводам, что и Энгельс. "Излученная в мировое пространство теплота должна иметь возможность каким-то путем снова сосредоточиться и начать активно функционировать..." - писал Энгельс в "Диалектике природы", опубликованной у нас лишь в тысяча девятьсот двадцать пятом году. А в "Кинетической теории света" Циолковского, напечатанной в тысяча девятьсот девятнадцатом году в Калуге, мы читаем почти то же: "Получается вечный круговорот материи, вечно возникающая юность Вселенной".
Илья торопливо цитирует все это по своей записной книжке, исписанной множеством цифр и формул.
- Э, да я вижу, ты тоже становишься теоретиком! - восклицает Лева Энглин, заглядывая в его записи.
- Что поделаешь, - вздыхает Илья. - В споре с такими догматиками, как Серегин, приходится вооружаться и цифрами и цитатами. Ожесточенная схватка была у меня с ним вчера.
- Ну, а что ты хотел от Серегина? - смеется Лева. - Он хоть и доктор наук и даже один из заместителей твоего отца, но гибкостью ума не блещет. Таких людей ничему не учит история физики. А ее уроки свидетельствуют, что самые большие ошибки естествоиспытателей происходили от попыток раз и навсегда установить абсолютные границы познания.
- А как, кстати, обстоят дела с твоей докторской диссертацией, Лева?
- Не до этого теперь! - досадливо машет рукой Энглин. Пока не изложим твой эффект языком безукоризненных математических формул, ни о какой диссертации не может быть и речи.
- Смотри только, чтобы я не оказался потом...
- Не бойся, не окажешься, - усмехаясь, перебивает его Лева. - Я ведь не сомневаюсь в нашей победе. А теоретическое обоснование твоего эффекта, может быть, и будет тогда отличной темой для моей диссертации.
Уж за полночь, а у Машиных братьев все еще виден свет под дверью, хотя и не слышно их голосов. Но они не спят, конечно...
Поняли ли они, в чем было дело? Догадались ли, почему сорвалась Маша? Сергей, пожалуй, должен был догадаться... А может быть, все-таки не догадался? Может быть, это вообще такая исключительная случайность, которая и не повторится больше никогда? Тогда незачем их тревожить, раз они не знают ничего...
Но почему они не спят? О чем шепчутся?
Затаив дыхание, Маша прислушивается. Да, конечно, они шепчутся. Она не разбирает слов, но слышит их приглушенные голоса. Секреты это у них или они не хотят разбудитьее, полагая, что она спит?
И потом, зачем им свет? Значит, они что-то делают там при свете. Может быть, чертят что-то. Но что? Схему нового трюка? Но почему без нее? Они никогда ведь не делали этого втайне от нее...
Маша уже не может лежать спокойно. Она встает и идет к их комнате. У самой двери останавливается на мгновение и совершенно отчетливо слышит слово "опасность". Не раздумывая более, она решительно распахивает дверь.
Ну да, они действительно сидят за столом и так сосредоточенно чертят что-то, что даже не слышат, как она входит.
- Что это за совещание у вас, мальчики? - негромко говорит Маша, и они испуганно оборачиваются в ее сторону. Опять какие-то тайны от меня?
- Ну что ты, Маша! - обиженно восклицает Алеша. - Какие могут быть тайны от тебя?
- А хотите, я скажу вам какие?
- Да нет у нас никаких тайн, - поддерживает брата Сергей. - Просто мелькнул замысел нового трюка, вот и набрасываем его схему.
- А почему со мной не захотели посоветоваться?
- Думали, что спишь...
- Нет, мальчики, меня вы не проведете. И я вам скажу, о чем вы тут шептались. О причине моего падения, правда? Не случайно ведь это...
Братья молчат, но по их лицам Маша уже безошибочно знает, что угадала, и продолжает:
- Да, мое падение не было случайным. Оно произошло потому, что я вдруг потяжелела. Вернее, ко мне вернулся на какое-то мгновение прежний вес, и я полетела к Сереже с большей скоростью, чем прежде. А это значит... это значит, что гравитационное поле над манежем не постоянно.
- Да, Маша, именно это нас и встревожило, - с невольным вздохом признается Алеша. - Со мной тоже ведь случилось такое... Когда я возвращался на мостик, то чуть не перемахнул через него.
- Ну и что же нам делать теперь? - растерянно спрашивает Маша. - Если сказать об этом Илье Андреевичу, они сразу же начнут поиски неисправности и надолго выключат всю аппаратуру...
- Да и не в аппарате, наверно, тут дело, - перебивает ее Сергей. - В нем, может быть, и нет никаких неисправностей. Главное, по-моему, в том, что ученые просто сами еще не знают природы того явления, которое называют антигравитационным эффектом. А нестабильность этого эффекта их непременно насторожит. И конечно же они немедленно запретят нам репетиции, пока не разберутся, в чем дело.
- Но что же делать, мальчики? - снова вопрошает Маша.
- Не сообщать им ничего!.. - резко поворачивается к сестре Алеша. - Никому! Ни Илье Андреевичу, ни Ирине Михайловне. Об этом должны знать только мы. Ты понимаешь меня?..
Нет, Маша его не понимает, хотя и догадывается, что братья ее уже придумали что-то.
- Погоди, Алеша, - отстраняет брата Сергей. - Дай я ей объясню. Ты ведь знаешь, Маша, что мы смыслим немного в физике? Вот и подсчитали, что может произойти в результате временного восстановления нормальной гравитации. Для этого не требуется знаний теории относительности и квантовой механики, достаточно и обычной механики в пределах курса средней школы. Видишь, сколько мы бумаги перемарали? Это все наброски твоих и Алешиных положений в воздухе, при которых особенно опасно неожиданное повышение гравитации.
Маша внимательно всматривается в рисунки, недоумевая, почему такими опасными положениями считают они моменты отрыва от трапеции и от рук ловитора.
- Неужели не понятно? - удивляется Алеша. - Ведь именно в эти моменты мы с тобой делаем рывки, от которых зависит инерция наших полетов. И очень важно при этом, какой вес имеют наши тела. Об этом все время нужно теперь помнить и быть начеку. Особенно Сереже, чтобы при любых обстоятельствах вовремя прийти в точку встречи.
- В Сереже-то я нисколько не сомневаюсь, - обнимает брата Маша. - Он никогда не потеряет головы. Всегда сумеет каким-то шестым чувством обнаружить неточность нашего полета и молниеносно сообразить, как прийти к нам на помощь. Ну, а как быть в том случае, когда летишь с большей инерцией, чем необходимо, не к Сереже, а на отходный мостик?
- Поверь нам, Маша, - прижимает руку к сердцу Алеша, - мы продумали все случайности и учли все опасные моменты, и если ты не побоишься...
- Я не побоюсь!.. - нетерпеливо перебивает его Маша.
- Мы и не сомневались в тебе, - счастливо улыбается Алеша. - А беспокоила нас все это время вовсе не опасность падения. Напротив, отсутствие опасности...
Маша поднимает на него удивленные глаза. Опять какая-то загадка?
- Известны ли тебе, Маша, слова Луначарского о цирковых артистах! - вступает в разговор Сергей. - Их привел нам как-то Михаил Богданович. "Специалистами отваги" назвал нас Луначарский, а цирк - "школой смелости". И нам с Алешей казалось все время, что этой-то отваги и смелости как раз не хватает в нашем новом номере. Малейший элемент риска был вроде исключен...
- О, теперь-то наконец я поняла вас! - гневно восклицает Маша. - Смертного номера захотели, значит? Ну, знаете ли, не ожидала я от вас этого! Будем, значит, возрождать худшие стороны буржуазного цирка? Играть на нервах зрителей?
- Напрасно ты так о нас... - обижается Алеша. - Мы ведь...
- Ну ладно! Не будем больше об этом, - тяжело вздыхает Маша. - А план ваш я принимаю.
После встречи Нового года Илья видел Машу всего два или три раза, да и то во время ее репетиции. Даже поговорить не удавалось. Лишь кивал ей снизу, когда она была на трапеции.
И вдруг ему представляется такой почти невероятный случай: он застает Машу у себя дома, да еще одну, без братьев. Ее затащила к себе Ирина Михайловна по каким-то чисто дамским делам, потому-то и пришла она без Сергея и Алеши.
- Как я рад, Машенька, что наконец-то встретил вас на земле, да еще и одну, без братьев! - радостно восклицает Илья, задерживая руку гимнастки в своей руке. - Вы ведь всегда либо под куполом цирка, либо в сопровождении своих телохранителей, а мне так хочется поговорить с вами без свидетелей.
- Вот бы никогда не подумала, что у вас может возникнуть такое желание! - смеется Маша.
- Почему же? - удивляется Илья.
- Сама не знаю, - уже без улыбки произносит Маша.
В ее отношении к Илье произошла за эти дни какая-то странная, непонятная ей самой перемена. Тогда, на встрече Нового года, ей было очень хорошо рядом с ним. Даже расстроивший ее уход Юры ненадолго омрачил ее настроение. Илья Очень деликатно ухаживал за ней и явно хотел понравиться, произвести хорошее впечатление своей воспитанностью и даже, как показалось Маше, каким-то рыцарством. Это понравилось ей тогда, но потом, на другой или, может быть, на третий день, она задумалась над этим и что-то встревожило ее. Чем-то неестественным, похожим на какую-то игру, представилось вдруг ей поведение Ильи. И она потеряла к нему прежний интерес...
А Илья смотрит теперь ей в глаза и видит уже не ту Машу-птицу, которая всегда казалась ему парящей не под куполом цирка, а где-то почти в космическом пространстве. И не ту веселую девочку под новогодней елкой, а совсем другое, настороженное, недоверчивое, наглухо замкнувшееся в себе существо.
- Послушайте-ка, Маша, - говорит он ей вдруг, совершенно неожиданно даже для самого себя, - а не пошли бы вы сейчас со мной на просмотр нового фильма о физиках? Киностудия устраивает его специально для нас, ученых, чтобы мы оценили, как им удалось воплотить нас в кинематографические образы?
- Почему бы вам действительно не пойти? - присоединяется к просьбе сына Ирина Михайловна.
- А моим братьям тоже можно? - не очень уверенно спрашивает Маша. - Им будет это, гораздо интереснее, чем мне. Они ведь по-прежнему увлекаются физикой.
- Это, видите ли, вряд ли удастся... - мнется Илья. - У меня всего два билета. Да и то потому только, что мой приятель, Лева Энглин, неожиданно заболел. Но если вы без братьев не можете...
- Почему же не могу? - невольно повышает голос Маша, и на щеках ее проступает легкий румянец. - Вы, наверное, думаете, что я без них...
- Ну что вы, Машенька! - обнимает ее за плечи Ирина Михайловна. - Никто ничего подобного не думает. Вы пойдете, значит? Переодевайся тогда поскорее, Илюша!
А Илья, прикрыв поплотнее дверь кабинета Андрея Петровича, спешит к телефону. Торопливо набрав номер квартиры Энглина и услышав голос Левы, он возбужденно шепчет:
- Ты не пойдешь сегодня в кино, Лева. Потом тебе все объясню... Да, да, это не только свинство с моей стороны, но, может быть, и хуже того. Завтра, когда я отчитаюсь перед тобой, можешь не только отругать меня, но и побить. А теперь извини - у меня нет больше времени.
...В зрительном зале Дома ученых Илья встречает много знакомых. Тут и сотрудники его по институту, и приятели отца, часто бывающие у них дома. Все они с любопытством посматривают на его спутницу. Илья самодовольно улыбается, вежливо раскланиваясь с ними. Он очень доволен впечатлением, которое производит Маша не только на них, но и на остальную публику. А она держится так непринужденно, будто не в первый раз тут.
Это, однако, одна лишь игра. На самом-то деле она очень смущена этим почти не скрываемым любопытством друзей и знакомых Ильи. Ей даже начинает казаться, что завтра они будут подшучивать над ним, а он начнет сочинять какие-нибудь небылицы. Может быть, даже хвалиться своим успехом у нее...
Самодовольная улыбка Ильи тоже не выражает истинного душевного состояния его. Он смущен не менее Маши и не без тревоги думает о том моменте, когда погаснет свет.
И вот свет гаснет... Илья ощущает рядом со своей рукой на подлокотнике кресла теплую полуобнаженную руку Маши и почти ничего не понимает из того, что происходит на экране. Он напряженно решает вопрос: можно ли взять Машину руку в свою или этого не следует делать?..
Конечно, Илья не впервые с девушкой в кино. Мало того, он никогда не ломал голову над такими вопросами. С Галей он даже поцеловался в первый же день их знакомства. Правда, и он и она обратили это в шутку, сделали вид, что дурачатся и что все это ничего для них не значит, тогда как на самом-то деле они сразу же понравились друг другу и им очень захотелось поцеловаться. Потом они встречались почти каждый день, но Галя уже не разрешала ему целовать ее, хотя им по-прежнему очень этого хотелось.
Но тут был какой-то совсем иной случай. Что-то делало руку Ильи, лежащую рядом с рукой Маши, невероятно тяжелой. Казалось, что нужно затратить невероятные усилия, чтобы приподнять ее. И Илья так и не решился на это. Он лишь сблизил свое плечо с плечом Маши, да и то сделал это так, будто в прежнем положении ему было плохо видно происходящее на экране.
Зато сама Маша кажется ему интересующейся лишь сюжетом кинофильма. На самом же деле она с волнением ожидает, что Илья непременно попытается пожать ей руку или, может быть, даже обнять. Но время идет, а Илья лишь прислоняется плечом к ее плечу, да и то, видимо, совершенно случайно. Все его внимание, конечно, поглощено фильмом. Еще бы! На экране сплошная физика: атомные реакторы, синхрофазотроны, яростные споры о тайнах микромира...
Лишь выходя из зала, Илья берет Машу под руку, а в гардеробе очень галантно подает ей шубку.
- Ну, как понравился вам фильм из жизни вашего брата физика? - спрашивает его Маша.
- Я не в восторге, - притворно морщится Илья. - Скучновато все это и явно для нефизиков. Уж очень элементарно... Да и герои списаны явно не с нас.
- А мне казалось, что вы смотрели с большим интересом.
- Я всегда смотрю очень добросовестно, - усмехается Илья.
Когда они выходят наконец из Дома ученых, им сразу же попадается такси.
- Нам чертовски повезло! - радуется Илья. - Я завезу сначала вас, а потом уж к себе.
- Зачем же!.. - протестует Маша. - Я доберусь и сама.
- А такси? Разве я поймаю второе так скоро?
- Ну тогда поедемте.
Он садится рядом с Машей и просит ее сказать шоферу, как лучше проехать к ее дому.
Не предпринимает Илья никаких "активных" действий и в такси, полагая, что своей сдержанностью произведет на Машу гораздо лучшее впечатление. Зато говорит, не умолкая. И почему-то все время о Леве Энглине.
- Вы знаете, Машенька, какой он удивительный человек? Истинный физик! Все происходящее воспринимает только с ее позиции и даже мыслит только ее категориями. У него есть и фото- и киноаппараты. И он неплохо снимает. Но фотоснимки называет он стабильным, а кинокадры нестабильным отражением действительности. Это по аналогии с химическими элементами природы. А в театрах реакция зрительного зала делится у него на сильные и слабые взаимодействия. Это тоже терминология мира элементарных частиц ядерной физики.
У дома Маши Илья распахивает перед нею дверцу такси и помогает выйти из машины. А прощаясь, снимает шляпу и целует ей руку, хотя раньше ни разу еще этого не делал и даже читал в каких-то правилах хорошего тона, что девушкам руки не целуют.
- Надеюсь, мы посмотрим вместе еще не один кинофильм? - с надеждой спрашивает он, не выпуская Машиной руки.
- Если только вы будете приглашать меня на что-нибудь более интересное, - смеется Маша. - Но вы поторапливайтесь, а то счетчик такси нащелкает вам астрономическую цифру.
Братья встречают ее мрачным молчанием.
- А вы знаете, мальчики, где и с кем я была? - весело спрашивает она, сбрасывая с плеч свою шубку.
Братья по-прежнему хранят молчание, и теперь ей даже кажется, что они смотрят на нее осуждающе.
- В чем дело, мальчики? - настораживается она.
- А в том, - произносит наконец Алеша, - что Юра тяжело болен. И все из-за тебя!..
- Как из-за меня? - пугается Маша.
- А так. Он повредил себе что-то, когда бросился тебя спасать. А ты не поинтересовалась даже, почему весь день сегодня его не было в цирке. Мы с Сережей, как только узнали, что он болен, хотели сразу же навестить. Но как же можно было пойти к нему без тебя? И вот человек этот, спасший тебе жизнь, лежит теперь и, может быть, даже умирает, а ты в это время...
- Едем тогда к нему сейчас же! - бросается Маша к вешалке.
- Ну, что ты ее пугаешь, Алеша? - сердится на младшего брата Сергей. - Во-первых, никто пока не умирает, а во-вторых, с Юрой Антон. И потом, поздно уже сегодня.
...Маша долго не может заснуть и все думает о Юре. Ей теперь кажется почти преступным, что еще совсем недавно она сидела в кино рядом с очень галантным физиком Нестеровым-младшим и чуть ли не злилась на него за то, что он так и не обнял ее.
А Юры действительно не было видно сегодня весь день. Он, конечно, мог серьезно повредить себе что-нибудь, но и вида не подать, что ему плохо. А теперь он лежит в квартире тетки один - она, кажется, не вернулась еще из поездки. Может быть, ушел и Антон... Хотя едва ли... Если Юре действительно плохо, Антон ни за что не оставит его одного.
"Он ведь не то, что я... - укоряет себя Маша. - А что, если встать, потихоньку прокрасться к двери и все-таки поехать к нему? Сейчас всего двенадцать... Но нет, братья спят очень чутко, непременно услышат и не пустят ни за что..."
К Юре Зарницыны приходят на другой день сразу же после репетиции. Их освободили теперь ото всех выступлений, и вечера в полном их распоряжении.
Дверь им открывает Антон.
- Наконец-то заговорила совесть! - мрачно произносит он, помогая Маше раздеться.
- Так ведь не знали же, что Юра болен, - оправдывается Алеша.
- Раз не было его вчера целый день, не трудно было догадаться, что с ним что-то случилось, - все еще ворчит Антон.
- Мы же все время в новом здании. А у Юры и в старом помещении могли быть дела...
- Нет у нас оправданий, конечно, - прерывает брата Маша. - Виноваты. Однако вы, Антоша, могли бы и сообщить нам, что Юра заболел.
- Не велел он мне этого, - понижает голос Антон. - Сами знаете, какой у него характер. Но хватит об этом! Все разделись? Тогда пошли.
- А что с ним? - спрашивает Маша.
- Ушибы, - шепотом сообщает Антон. - Недели две, а то и больше придется теперь лежать.
- Ого, целая делегация! - смеется Юрий, пытаясь подняться с дивана. - Решили, наверно, что я совсем уже отдаю концы?
- Не смей подниматься, Юрий! - рычит на него Мушкин. Лежи спокойно. Это твои друзья пришли, а не похоронная комиссия, так что веди себя прилично.
- Как вам не стыдно, Юра, не сообщить нам, что заболели, - укоризненно качает головой Маша.
- Да какая это болезнь! - пренебрежительно машет рукой Елецкий. - Это не столько врачи, сколько Антон меня уложил. А у вас серьезные репетиции, что же я буду беспокоить вас по пустякам? Да и ненадолго этот санаторий - полежу денек-другой и снова к вам в цирк.
Маша садится рядом с диваном и осторожно берет его большую руку.
- Это ведь вы из-за меня что-то себе повредили... Никогда не прощу себе, что так поздно узнала о вашей болезни.
- Ну да что вы, право, - смущается Юрий. - Наверно, Антон наговорил вам каких-нибудь страстей? Но это ему так не пройдет! Уж я-то уложу его основательнее, чем он меня...
- Но это когда выздоровеешь, - деловито уточняет Антон. А как вы насчет чая? - обращается он к Зарницыным. - Юра тоже бы тогда за компанию с вами.
- Чаю действительно не худо бы, - охотно соглашается Сергей. - Помоги Антону организовать это, Маша. А мы тут пока побеседуем с Юрой.
Он садится на место Маши и берет со столика, стоящего возле Юриного дивана, целую стопку книг.
- Похоже, что Антон вместо лекарств художественной литературой вас лечит? - усмехается Сергей, с любопытством перелистывая одну из книг.
- Да, порекомендовал вот прочесть все это. Он ведь думает, что я пролежу тут не менее года.
- И все поэзия, - замечает подсевший к Сергею Алеша. Блока я и сам всегда с удовольствием читаю. А вот о Петрарке только слышал.
- Да где вам, физикам, читать Петрарку! - усмехается вернувшийся с кухни Антон. - Вы больше Винером увлекаетесь. А между прочим, у Юры с Петраркой много общего, хотя Юра об этом и не подозревал до тех пор, пока я не дал ему почитать великого итальянского поэта.
- Может быть, тогда и нам объясните, что же у них общего? - просит Маша.
- А общее у них то, - с неестественной для него грустью произносит Антон, - что Франческо Петрарка почти все свои лирические стихотворения посвятил прекрасной и очень гордой даме - мадонне Лауре. А Юра Елецкий обрек себя на то, чтобы всю жизнь рисовать только Машу Зарницыну.
- Ну, знаешь ли, Антон!.. - скрежещет зубами Юрий, снова делая попытку подняться.
- Ну, ну, только без буйства! - смеется Маша, осторожно укладывая его на диван.
Маше очень приятно тут с так неправдоподобно влюбленным в нее Юрой, с остроумным, все знающим Антоном, с братьями, которых любит она больше всего на свете. Сидеть бы так весь вечер за чаем, болтать о разных пустяках, слушать то иронические, то гневные Антоновы тирады, но ведь надо и домой...
- Не нравишься ты мне в последнее время, Илья, - недовольно произносит он. - Похоже, что стал сдавать...
- И ничего похожего! - злится Илья. - Просто устал немного. Я ведь целыми днями в сплошных контратаках. И с отцом, и со всеми нашими... Ты же знаешь. Но могу я позволить себе высказать хоть тебе-то свои сомнения?
- А сомнения, значит, уже завелись?
- Они, по-моему, просто необходимы. Это только самовлюбленные дураки ни в чем не сомневаются.
- Ах, это, стало быть, творческие сомнения! Ну, таких-то и у меня хоть отбавляй. Такие побуждают к поискам, не дают успокаиваться.
Лева берет с полки какую-то книгу и, машинально перелистывая ее, продолжает:
- В последнее время я много думаю о гравитационных волнах. То, что они являются физической реальностью, следует из общей теории относительности Эйнштейна. А раз это так, то любое тело, излучающее гравитационные волны, должно терять часть своей энергии, а следовательно, и массы.
- Гравитация носит, значит, энтропийный характер! - сразу вдруг оживляется Илья. - Есть тут, стало быть; что-то общее с энтропией термодинамических явлений. Ты знаешь что-нибудь о работах Константина Эдуардовича Циолковского в области, общей термодинамики? Или тебя, специалиста по ядерной физике, вопросы термодинамики не волнуют?
- Почему же? - обижается Лева. - Мне хорошо известны его высказывания против энтропийных постулатов Томсона - Клаузиуса, утверждавших непрерывное обесценивание энергии в природе и неизбежность "тепловой смерти" Вселенной. Циолковский же считал, что все явления в природе обратимы и что с той же закономерностью, с которой тепло переходит от более горячих к менее горячим телам, оно должно течь и в обратном направлении.
Илья, прищурившись, смотрит на Энглина. Понял ли Лева, к чему завел он разговор об этой гипотезе Циолковского?
- И я догадываюсь, почему ты вспомнил об этой убежденности Константина Эдуардовича в обратимости всех явлений в природе, - угадав его мысли, продолжает Лева. - Это ты для подтверждения своей идеи о возможности концентрации гравитационных волн, рассеянных во Вселенной подобно теплу? Прямой аналогии тут, конечно, быть не может, но если удастся с помощью какого-нибудь генератора "принудить" тепло течь от менее нагретых к более нагретым телам, то не исключена вероятность концентрации и гравитационной энергии. Весьма возможно даже, что именно этот процесс осуществляется в твоей установке. Я, однако, должен напомнить тебе, что Циолковскому не удалось поставить ни одного эксперимента, в котором тепло текло бы от менее нагретых к более нагретым телам.
- Дело ведь не только в эксперименте. Для нас с тобой важнее сейчас теоретическое обоснование возможности такого эксперимента. А это у Циолковского есть. Читал ты его "Второе начало термодинамики", изданное еще в тысяча девятьсот четырнадцатом году в Калуге? Не читал. А жаль. Непременно прочти. Я с величайшим трудом раздобыл один экземпляр этой книги.
Покопавшись в книжном шкафу, Илья достает небольшой томик в выцветшем от времени переплете и торопливо перелистывает, его в местах многочисленных закладок.
- Вот послушай-ка, что пишет Циолковский по поводу оговорок, имеющихся в постулате Клаузиуса. "Слова постулата "сама собой", - замечает Константин Эдуардович, имея в виду теплоту, которая, по утверждению Клаузиуса, не может сама собой перейти от холодных тел к теплым, - делают его не совсем ясным. Что значит "сама собой"? Может быть, теплота от холодного тела к нагретому может переходить особенным, неизвестным действием природы? Человеческой силой, умом, искусством? Не чудом же? Выходит, что сама собой теплота не переходит, но не сама собой переходит. Стало быть, и Клаузиус признает какие-то условия, при которых совершается этот обратный переход.
Томсон тоже думает, что вообще теплота не переходит от менее нагретого тела к более нагретому, но... этот переход может (хоть иногда) совершаться...
Итак, сами ученые не устанавливают новый закон, потому что в противном случае они бы сказали: теплота никогда не может переходить от более холодного тела к более теплому. А раз теплота то переходит, то не переходит, то и закона никакого нет, а есть наблюдение, часто повторяющееся, но как будто нарушаемое, по словам самих же ученых.
Не виноваты ли их последователи, принимая постулаты за законы и начала?"
Илья закрывает книгу и вопросительно смотрит на Леву:
- Не худо ведь сказано?
- Вопросы круговорота энергии во Вселенной всегда волновали умы не только ученых, но и философов, - глубокомысленно замечает Лева. - Еще Энгельс говорил...
- А ты знаешь, - перебивает его Илья, - что Циолковский познакомился с основными трудами Энгельса лишь в конце своей жизни? И он совершенно самостоятельно пришел к тем же самым выводам, что и Энгельс. "Излученная в мировое пространство теплота должна иметь возможность каким-то путем снова сосредоточиться и начать активно функционировать..." - писал Энгельс в "Диалектике природы", опубликованной у нас лишь в тысяча девятьсот двадцать пятом году. А в "Кинетической теории света" Циолковского, напечатанной в тысяча девятьсот девятнадцатом году в Калуге, мы читаем почти то же: "Получается вечный круговорот материи, вечно возникающая юность Вселенной".
Илья торопливо цитирует все это по своей записной книжке, исписанной множеством цифр и формул.
- Э, да я вижу, ты тоже становишься теоретиком! - восклицает Лева Энглин, заглядывая в его записи.
- Что поделаешь, - вздыхает Илья. - В споре с такими догматиками, как Серегин, приходится вооружаться и цифрами и цитатами. Ожесточенная схватка была у меня с ним вчера.
- Ну, а что ты хотел от Серегина? - смеется Лева. - Он хоть и доктор наук и даже один из заместителей твоего отца, но гибкостью ума не блещет. Таких людей ничему не учит история физики. А ее уроки свидетельствуют, что самые большие ошибки естествоиспытателей происходили от попыток раз и навсегда установить абсолютные границы познания.
- А как, кстати, обстоят дела с твоей докторской диссертацией, Лева?
- Не до этого теперь! - досадливо машет рукой Энглин. Пока не изложим твой эффект языком безукоризненных математических формул, ни о какой диссертации не может быть и речи.
- Смотри только, чтобы я не оказался потом...
- Не бойся, не окажешься, - усмехаясь, перебивает его Лева. - Я ведь не сомневаюсь в нашей победе. А теоретическое обоснование твоего эффекта, может быть, и будет тогда отличной темой для моей диссертации.
Уж за полночь, а у Машиных братьев все еще виден свет под дверью, хотя и не слышно их голосов. Но они не спят, конечно...
Поняли ли они, в чем было дело? Догадались ли, почему сорвалась Маша? Сергей, пожалуй, должен был догадаться... А может быть, все-таки не догадался? Может быть, это вообще такая исключительная случайность, которая и не повторится больше никогда? Тогда незачем их тревожить, раз они не знают ничего...
Но почему они не спят? О чем шепчутся?
Затаив дыхание, Маша прислушивается. Да, конечно, они шепчутся. Она не разбирает слов, но слышит их приглушенные голоса. Секреты это у них или они не хотят разбудитьее, полагая, что она спит?
И потом, зачем им свет? Значит, они что-то делают там при свете. Может быть, чертят что-то. Но что? Схему нового трюка? Но почему без нее? Они никогда ведь не делали этого втайне от нее...
Маша уже не может лежать спокойно. Она встает и идет к их комнате. У самой двери останавливается на мгновение и совершенно отчетливо слышит слово "опасность". Не раздумывая более, она решительно распахивает дверь.
Ну да, они действительно сидят за столом и так сосредоточенно чертят что-то, что даже не слышат, как она входит.
- Что это за совещание у вас, мальчики? - негромко говорит Маша, и они испуганно оборачиваются в ее сторону. Опять какие-то тайны от меня?
- Ну что ты, Маша! - обиженно восклицает Алеша. - Какие могут быть тайны от тебя?
- А хотите, я скажу вам какие?
- Да нет у нас никаких тайн, - поддерживает брата Сергей. - Просто мелькнул замысел нового трюка, вот и набрасываем его схему.
- А почему со мной не захотели посоветоваться?
- Думали, что спишь...
- Нет, мальчики, меня вы не проведете. И я вам скажу, о чем вы тут шептались. О причине моего падения, правда? Не случайно ведь это...
Братья молчат, но по их лицам Маша уже безошибочно знает, что угадала, и продолжает:
- Да, мое падение не было случайным. Оно произошло потому, что я вдруг потяжелела. Вернее, ко мне вернулся на какое-то мгновение прежний вес, и я полетела к Сереже с большей скоростью, чем прежде. А это значит... это значит, что гравитационное поле над манежем не постоянно.
- Да, Маша, именно это нас и встревожило, - с невольным вздохом признается Алеша. - Со мной тоже ведь случилось такое... Когда я возвращался на мостик, то чуть не перемахнул через него.
- Ну и что же нам делать теперь? - растерянно спрашивает Маша. - Если сказать об этом Илье Андреевичу, они сразу же начнут поиски неисправности и надолго выключат всю аппаратуру...
- Да и не в аппарате, наверно, тут дело, - перебивает ее Сергей. - В нем, может быть, и нет никаких неисправностей. Главное, по-моему, в том, что ученые просто сами еще не знают природы того явления, которое называют антигравитационным эффектом. А нестабильность этого эффекта их непременно насторожит. И конечно же они немедленно запретят нам репетиции, пока не разберутся, в чем дело.
- Но что же делать, мальчики? - снова вопрошает Маша.
- Не сообщать им ничего!.. - резко поворачивается к сестре Алеша. - Никому! Ни Илье Андреевичу, ни Ирине Михайловне. Об этом должны знать только мы. Ты понимаешь меня?..
Нет, Маша его не понимает, хотя и догадывается, что братья ее уже придумали что-то.
- Погоди, Алеша, - отстраняет брата Сергей. - Дай я ей объясню. Ты ведь знаешь, Маша, что мы смыслим немного в физике? Вот и подсчитали, что может произойти в результате временного восстановления нормальной гравитации. Для этого не требуется знаний теории относительности и квантовой механики, достаточно и обычной механики в пределах курса средней школы. Видишь, сколько мы бумаги перемарали? Это все наброски твоих и Алешиных положений в воздухе, при которых особенно опасно неожиданное повышение гравитации.
Маша внимательно всматривается в рисунки, недоумевая, почему такими опасными положениями считают они моменты отрыва от трапеции и от рук ловитора.
- Неужели не понятно? - удивляется Алеша. - Ведь именно в эти моменты мы с тобой делаем рывки, от которых зависит инерция наших полетов. И очень важно при этом, какой вес имеют наши тела. Об этом все время нужно теперь помнить и быть начеку. Особенно Сереже, чтобы при любых обстоятельствах вовремя прийти в точку встречи.
- В Сереже-то я нисколько не сомневаюсь, - обнимает брата Маша. - Он никогда не потеряет головы. Всегда сумеет каким-то шестым чувством обнаружить неточность нашего полета и молниеносно сообразить, как прийти к нам на помощь. Ну, а как быть в том случае, когда летишь с большей инерцией, чем необходимо, не к Сереже, а на отходный мостик?
- Поверь нам, Маша, - прижимает руку к сердцу Алеша, - мы продумали все случайности и учли все опасные моменты, и если ты не побоишься...
- Я не побоюсь!.. - нетерпеливо перебивает его Маша.
- Мы и не сомневались в тебе, - счастливо улыбается Алеша. - А беспокоила нас все это время вовсе не опасность падения. Напротив, отсутствие опасности...
Маша поднимает на него удивленные глаза. Опять какая-то загадка?
- Известны ли тебе, Маша, слова Луначарского о цирковых артистах! - вступает в разговор Сергей. - Их привел нам как-то Михаил Богданович. "Специалистами отваги" назвал нас Луначарский, а цирк - "школой смелости". И нам с Алешей казалось все время, что этой-то отваги и смелости как раз не хватает в нашем новом номере. Малейший элемент риска был вроде исключен...
- О, теперь-то наконец я поняла вас! - гневно восклицает Маша. - Смертного номера захотели, значит? Ну, знаете ли, не ожидала я от вас этого! Будем, значит, возрождать худшие стороны буржуазного цирка? Играть на нервах зрителей?
- Напрасно ты так о нас... - обижается Алеша. - Мы ведь...
- Ну ладно! Не будем больше об этом, - тяжело вздыхает Маша. - А план ваш я принимаю.
После встречи Нового года Илья видел Машу всего два или три раза, да и то во время ее репетиции. Даже поговорить не удавалось. Лишь кивал ей снизу, когда она была на трапеции.
И вдруг ему представляется такой почти невероятный случай: он застает Машу у себя дома, да еще одну, без братьев. Ее затащила к себе Ирина Михайловна по каким-то чисто дамским делам, потому-то и пришла она без Сергея и Алеши.
- Как я рад, Машенька, что наконец-то встретил вас на земле, да еще и одну, без братьев! - радостно восклицает Илья, задерживая руку гимнастки в своей руке. - Вы ведь всегда либо под куполом цирка, либо в сопровождении своих телохранителей, а мне так хочется поговорить с вами без свидетелей.
- Вот бы никогда не подумала, что у вас может возникнуть такое желание! - смеется Маша.
- Почему же? - удивляется Илья.
- Сама не знаю, - уже без улыбки произносит Маша.
В ее отношении к Илье произошла за эти дни какая-то странная, непонятная ей самой перемена. Тогда, на встрече Нового года, ей было очень хорошо рядом с ним. Даже расстроивший ее уход Юры ненадолго омрачил ее настроение. Илья Очень деликатно ухаживал за ней и явно хотел понравиться, произвести хорошее впечатление своей воспитанностью и даже, как показалось Маше, каким-то рыцарством. Это понравилось ей тогда, но потом, на другой или, может быть, на третий день, она задумалась над этим и что-то встревожило ее. Чем-то неестественным, похожим на какую-то игру, представилось вдруг ей поведение Ильи. И она потеряла к нему прежний интерес...
А Илья смотрит теперь ей в глаза и видит уже не ту Машу-птицу, которая всегда казалась ему парящей не под куполом цирка, а где-то почти в космическом пространстве. И не ту веселую девочку под новогодней елкой, а совсем другое, настороженное, недоверчивое, наглухо замкнувшееся в себе существо.
- Послушайте-ка, Маша, - говорит он ей вдруг, совершенно неожиданно даже для самого себя, - а не пошли бы вы сейчас со мной на просмотр нового фильма о физиках? Киностудия устраивает его специально для нас, ученых, чтобы мы оценили, как им удалось воплотить нас в кинематографические образы?
- Почему бы вам действительно не пойти? - присоединяется к просьбе сына Ирина Михайловна.
- А моим братьям тоже можно? - не очень уверенно спрашивает Маша. - Им будет это, гораздо интереснее, чем мне. Они ведь по-прежнему увлекаются физикой.
- Это, видите ли, вряд ли удастся... - мнется Илья. - У меня всего два билета. Да и то потому только, что мой приятель, Лева Энглин, неожиданно заболел. Но если вы без братьев не можете...
- Почему же не могу? - невольно повышает голос Маша, и на щеках ее проступает легкий румянец. - Вы, наверное, думаете, что я без них...
- Ну что вы, Машенька! - обнимает ее за плечи Ирина Михайловна. - Никто ничего подобного не думает. Вы пойдете, значит? Переодевайся тогда поскорее, Илюша!
А Илья, прикрыв поплотнее дверь кабинета Андрея Петровича, спешит к телефону. Торопливо набрав номер квартиры Энглина и услышав голос Левы, он возбужденно шепчет:
- Ты не пойдешь сегодня в кино, Лева. Потом тебе все объясню... Да, да, это не только свинство с моей стороны, но, может быть, и хуже того. Завтра, когда я отчитаюсь перед тобой, можешь не только отругать меня, но и побить. А теперь извини - у меня нет больше времени.
...В зрительном зале Дома ученых Илья встречает много знакомых. Тут и сотрудники его по институту, и приятели отца, часто бывающие у них дома. Все они с любопытством посматривают на его спутницу. Илья самодовольно улыбается, вежливо раскланиваясь с ними. Он очень доволен впечатлением, которое производит Маша не только на них, но и на остальную публику. А она держится так непринужденно, будто не в первый раз тут.
Это, однако, одна лишь игра. На самом-то деле она очень смущена этим почти не скрываемым любопытством друзей и знакомых Ильи. Ей даже начинает казаться, что завтра они будут подшучивать над ним, а он начнет сочинять какие-нибудь небылицы. Может быть, даже хвалиться своим успехом у нее...
Самодовольная улыбка Ильи тоже не выражает истинного душевного состояния его. Он смущен не менее Маши и не без тревоги думает о том моменте, когда погаснет свет.
И вот свет гаснет... Илья ощущает рядом со своей рукой на подлокотнике кресла теплую полуобнаженную руку Маши и почти ничего не понимает из того, что происходит на экране. Он напряженно решает вопрос: можно ли взять Машину руку в свою или этого не следует делать?..
Конечно, Илья не впервые с девушкой в кино. Мало того, он никогда не ломал голову над такими вопросами. С Галей он даже поцеловался в первый же день их знакомства. Правда, и он и она обратили это в шутку, сделали вид, что дурачатся и что все это ничего для них не значит, тогда как на самом-то деле они сразу же понравились друг другу и им очень захотелось поцеловаться. Потом они встречались почти каждый день, но Галя уже не разрешала ему целовать ее, хотя им по-прежнему очень этого хотелось.
Но тут был какой-то совсем иной случай. Что-то делало руку Ильи, лежащую рядом с рукой Маши, невероятно тяжелой. Казалось, что нужно затратить невероятные усилия, чтобы приподнять ее. И Илья так и не решился на это. Он лишь сблизил свое плечо с плечом Маши, да и то сделал это так, будто в прежнем положении ему было плохо видно происходящее на экране.
Зато сама Маша кажется ему интересующейся лишь сюжетом кинофильма. На самом же деле она с волнением ожидает, что Илья непременно попытается пожать ей руку или, может быть, даже обнять. Но время идет, а Илья лишь прислоняется плечом к ее плечу, да и то, видимо, совершенно случайно. Все его внимание, конечно, поглощено фильмом. Еще бы! На экране сплошная физика: атомные реакторы, синхрофазотроны, яростные споры о тайнах микромира...
Лишь выходя из зала, Илья берет Машу под руку, а в гардеробе очень галантно подает ей шубку.
- Ну, как понравился вам фильм из жизни вашего брата физика? - спрашивает его Маша.
- Я не в восторге, - притворно морщится Илья. - Скучновато все это и явно для нефизиков. Уж очень элементарно... Да и герои списаны явно не с нас.
- А мне казалось, что вы смотрели с большим интересом.
- Я всегда смотрю очень добросовестно, - усмехается Илья.
Когда они выходят наконец из Дома ученых, им сразу же попадается такси.
- Нам чертовски повезло! - радуется Илья. - Я завезу сначала вас, а потом уж к себе.
- Зачем же!.. - протестует Маша. - Я доберусь и сама.
- А такси? Разве я поймаю второе так скоро?
- Ну тогда поедемте.
Он садится рядом с Машей и просит ее сказать шоферу, как лучше проехать к ее дому.
Не предпринимает Илья никаких "активных" действий и в такси, полагая, что своей сдержанностью произведет на Машу гораздо лучшее впечатление. Зато говорит, не умолкая. И почему-то все время о Леве Энглине.
- Вы знаете, Машенька, какой он удивительный человек? Истинный физик! Все происходящее воспринимает только с ее позиции и даже мыслит только ее категориями. У него есть и фото- и киноаппараты. И он неплохо снимает. Но фотоснимки называет он стабильным, а кинокадры нестабильным отражением действительности. Это по аналогии с химическими элементами природы. А в театрах реакция зрительного зала делится у него на сильные и слабые взаимодействия. Это тоже терминология мира элементарных частиц ядерной физики.
У дома Маши Илья распахивает перед нею дверцу такси и помогает выйти из машины. А прощаясь, снимает шляпу и целует ей руку, хотя раньше ни разу еще этого не делал и даже читал в каких-то правилах хорошего тона, что девушкам руки не целуют.
- Надеюсь, мы посмотрим вместе еще не один кинофильм? - с надеждой спрашивает он, не выпуская Машиной руки.
- Если только вы будете приглашать меня на что-нибудь более интересное, - смеется Маша. - Но вы поторапливайтесь, а то счетчик такси нащелкает вам астрономическую цифру.
Братья встречают ее мрачным молчанием.
- А вы знаете, мальчики, где и с кем я была? - весело спрашивает она, сбрасывая с плеч свою шубку.
Братья по-прежнему хранят молчание, и теперь ей даже кажется, что они смотрят на нее осуждающе.
- В чем дело, мальчики? - настораживается она.
- А в том, - произносит наконец Алеша, - что Юра тяжело болен. И все из-за тебя!..
- Как из-за меня? - пугается Маша.
- А так. Он повредил себе что-то, когда бросился тебя спасать. А ты не поинтересовалась даже, почему весь день сегодня его не было в цирке. Мы с Сережей, как только узнали, что он болен, хотели сразу же навестить. Но как же можно было пойти к нему без тебя? И вот человек этот, спасший тебе жизнь, лежит теперь и, может быть, даже умирает, а ты в это время...
- Едем тогда к нему сейчас же! - бросается Маша к вешалке.
- Ну, что ты ее пугаешь, Алеша? - сердится на младшего брата Сергей. - Во-первых, никто пока не умирает, а во-вторых, с Юрой Антон. И потом, поздно уже сегодня.
...Маша долго не может заснуть и все думает о Юре. Ей теперь кажется почти преступным, что еще совсем недавно она сидела в кино рядом с очень галантным физиком Нестеровым-младшим и чуть ли не злилась на него за то, что он так и не обнял ее.
А Юры действительно не было видно сегодня весь день. Он, конечно, мог серьезно повредить себе что-нибудь, но и вида не подать, что ему плохо. А теперь он лежит в квартире тетки один - она, кажется, не вернулась еще из поездки. Может быть, ушел и Антон... Хотя едва ли... Если Юре действительно плохо, Антон ни за что не оставит его одного.
"Он ведь не то, что я... - укоряет себя Маша. - А что, если встать, потихоньку прокрасться к двери и все-таки поехать к нему? Сейчас всего двенадцать... Но нет, братья спят очень чутко, непременно услышат и не пустят ни за что..."
К Юре Зарницыны приходят на другой день сразу же после репетиции. Их освободили теперь ото всех выступлений, и вечера в полном их распоряжении.
Дверь им открывает Антон.
- Наконец-то заговорила совесть! - мрачно произносит он, помогая Маше раздеться.
- Так ведь не знали же, что Юра болен, - оправдывается Алеша.
- Раз не было его вчера целый день, не трудно было догадаться, что с ним что-то случилось, - все еще ворчит Антон.
- Мы же все время в новом здании. А у Юры и в старом помещении могли быть дела...
- Нет у нас оправданий, конечно, - прерывает брата Маша. - Виноваты. Однако вы, Антоша, могли бы и сообщить нам, что Юра заболел.
- Не велел он мне этого, - понижает голос Антон. - Сами знаете, какой у него характер. Но хватит об этом! Все разделись? Тогда пошли.
- А что с ним? - спрашивает Маша.
- Ушибы, - шепотом сообщает Антон. - Недели две, а то и больше придется теперь лежать.
- Ого, целая делегация! - смеется Юрий, пытаясь подняться с дивана. - Решили, наверно, что я совсем уже отдаю концы?
- Не смей подниматься, Юрий! - рычит на него Мушкин. Лежи спокойно. Это твои друзья пришли, а не похоронная комиссия, так что веди себя прилично.
- Как вам не стыдно, Юра, не сообщить нам, что заболели, - укоризненно качает головой Маша.
- Да какая это болезнь! - пренебрежительно машет рукой Елецкий. - Это не столько врачи, сколько Антон меня уложил. А у вас серьезные репетиции, что же я буду беспокоить вас по пустякам? Да и ненадолго этот санаторий - полежу денек-другой и снова к вам в цирк.
Маша садится рядом с диваном и осторожно берет его большую руку.
- Это ведь вы из-за меня что-то себе повредили... Никогда не прощу себе, что так поздно узнала о вашей болезни.
- Ну да что вы, право, - смущается Юрий. - Наверно, Антон наговорил вам каких-нибудь страстей? Но это ему так не пройдет! Уж я-то уложу его основательнее, чем он меня...
- Но это когда выздоровеешь, - деловито уточняет Антон. А как вы насчет чая? - обращается он к Зарницыным. - Юра тоже бы тогда за компанию с вами.
- Чаю действительно не худо бы, - охотно соглашается Сергей. - Помоги Антону организовать это, Маша. А мы тут пока побеседуем с Юрой.
Он садится на место Маши и берет со столика, стоящего возле Юриного дивана, целую стопку книг.
- Похоже, что Антон вместо лекарств художественной литературой вас лечит? - усмехается Сергей, с любопытством перелистывая одну из книг.
- Да, порекомендовал вот прочесть все это. Он ведь думает, что я пролежу тут не менее года.
- И все поэзия, - замечает подсевший к Сергею Алеша. Блока я и сам всегда с удовольствием читаю. А вот о Петрарке только слышал.
- Да где вам, физикам, читать Петрарку! - усмехается вернувшийся с кухни Антон. - Вы больше Винером увлекаетесь. А между прочим, у Юры с Петраркой много общего, хотя Юра об этом и не подозревал до тех пор, пока я не дал ему почитать великого итальянского поэта.
- Может быть, тогда и нам объясните, что же у них общего? - просит Маша.
- А общее у них то, - с неестественной для него грустью произносит Антон, - что Франческо Петрарка почти все свои лирические стихотворения посвятил прекрасной и очень гордой даме - мадонне Лауре. А Юра Елецкий обрек себя на то, чтобы всю жизнь рисовать только Машу Зарницыну.
- Ну, знаешь ли, Антон!.. - скрежещет зубами Юрий, снова делая попытку подняться.
- Ну, ну, только без буйства! - смеется Маша, осторожно укладывая его на диван.
Маше очень приятно тут с так неправдоподобно влюбленным в нее Юрой, с остроумным, все знающим Антоном, с братьями, которых любит она больше всего на свете. Сидеть бы так весь вечер за чаем, болтать о разных пустяках, слушать то иронические, то гневные Антоновы тирады, но ведь надо и домой...