Томас Рид. Белый вождь (Северомексиканская легенда)

   Теперь он был осторожнее; хоть и не сразу, но ему удалось встать на ноги. Он взобрался на скамью и, прильнув лицом к амбразуре, выглянул наружу.
   Кровь застыла у него в жилах и крупные капли пота выступили на лбу, когда он увидел, что происходит на площади. Душа его исполнилась ужасом, и ему показалось, что чья-то рука сжала его сердце и давит железными пальцами.
   Глава LXIV
   Середина площади опустела - ее оцепили солдаты. Толпы людей, прижатые к стенам домов, стояли по сторонам, запрудили балконы и асотеи. Ближе с середине площади расположились офицеры, алькальд, должностные лица и местная знать. Почти все они были в мундирах, и при других обстоятельствах именно они привлекли бы к себе взоры толпы. Но сейчас куда больший интерес вызывала другая группа, и на нее-то с напряженным вниманием были обращены все взгляды.
   Она занимала угол площади напротив тюрьмы, как раз напротив оконца, в которое смотрел Карлос. На этой группе сразу же остановился его взгляд. Больше ничего он уже не видел - ни толпы, ни сдерживающих ее солдат, ни важного начальства и разряженной знати, - он видел лишь тех, что стояли напротив его окна. Он не мог отвести от них глаз.
   Там было два осла, лохматые бурые ослики, покрытые попонами из черной саржи, свисающими до самых ног. На каждом осле волосяной недоуздок; конец его держит темнокожий погонщик в причудливой одежде из той же самой черной материи. За спиной каждого еще один погонщик, так же странно одетый, с плетью из бизоньей кожи. Подле каждого осла стоит еще и один из отцов иезуитов, держа в руках неотъемлемые принадлежности своего ремесла - молитвенник, четки и распятие. Вид у них деловитый: они находятся при исполнении служебных обязанностей. Но каких? Слушайте же!
   Ослы оседланы. На каждом из них живое существо - человек. Всадники сидят не свободно, нет - они связаны. Ноги их стянуты веревками, обмотанными вокруг щиколоток, а чтобы спина оставалась согнутой, руки привязаны к деревяному ярму, надетому на шею осла. Головы их опущены, и лица обращены к стене, толпа их пока еще не видит.
   Они обнажены. Достаточно одного взгляда, чтобы понять - это женщины. Последние сомнения рассеются при виде их длинных рапущенных волос; седые у одной, золотистые у другой, они закрывают щеки пленниц и свисают на шеи ослов. Но одну из них нетрудно узнать и без этого. Она сложена, как Венера. Даже взгляд скульптора признал бы ее беупречной. На другую наложили печать годы. Она сморщена, костлява, худа, и на нее неприятно смотреть.
   О Боже! Что за зрелище для Карлоса, охотника на бизонов! Эти всадницы поневоле - его мать и сестра! Он узнал их мгновенно, с первого взгляда.
   Если бы сердце его пронзила стрела, боль не была бы острее. С уст его сорвался сдавленный стон - единственный звук, который выдал его страдания. Потом он умолк. Лишь судорожное, отрывистое дыхание говорило о том, что он жив. Он не упал, не лишился чувств. Он не отступил от окна. Точно изваяние, стоял он, как стал с самого начала, прижавшись грудью к стене, чтобы тверже держаться на ногах. Глаза его, застывшие, неподвижные, прикованы к несчастным женщинам.
   На середине площади Робладо и Вискарра - наконец они торжествуют! Они увидели его в амбразуре. Он их не видел: в эти минуты он забыл об их существовании.
   На церковной башне ударил колокол и смолк. Это был сигнал, возвестивший начало гнусной церемонии.
   Погонщики отвели ослов от стены и остановились друг за другом, боком к площади. Теперь лица женщин были частично обращены к толпе, но их почти закрывали распущенные волосы. Приблизились иезуиты. Каждый избрал себе жертву. Они пробормотали над пленницами какие-то непонятные слова, помахали перед их лицами распятием и, отойдя на шаг, шепнули что-то негодяям, стоявшим сзади.
   Те с готовностью отозвались на сигнал. Взявшись поудобнее за рукоятку, каждый полоснул плетью по обнаженной спине женщины.
   Плети опускались неторопливо и размеренно, ударам велся счет. Каждый удар оставлял свой рубец на коже. На молодой женщине они были заметнее; не то чтобы их наносили с большей силой, но алые полосы отчетливее выделялись на белой, мягкой и нежной коже.
   Как ни странно, женщины не кричали. Девушка вся сжалась и тихонько всхлипывала, но ни один стон не сорвался с ее губ. А старуха даже не шелохнулась, ничто не выдало ее мук.
   Когда каждая получила по десять ударов, с середины площади раздался голос:
   - С девушки хватит!
   Толпа подхватила возглас, и тот, на обязанности которого было наносить удары младшей жертве, свернул свою плеть и отступил. Второй продолжал свое дело до тех пор, пока не отсчитали двадцать пять ударов.
   Потом грянул оркестр. Ослов провели по краю площади и остановили на следующем углу.
   Музыка смолкла. Святые отцы снова забормотали и замахали распятием. Настал черед палачей, но на этот раз только один из них выполнял свою роль. Толпа потребовала, чтобы девушку избавили от плетей, однако она все еще сидела на осле в той же унизительной, позорной позе.
   Старухе отсчитали еще двадцать пять ударов. Снова заиграла музыка, и процессия направилась к третьему углу площади. Ужасная пытка возобновилась. Потом двинулись к четвертому, последнему углу площади. Здесь казнь завершилась: старуха получила сто ударов - все положенное число.
   Церемония окончена. Толпа окружила несчастных. Их стражи ушли, и они предоставлены самим себе.
   Но на лицах людей нет сострадания, одно лишь любопытство. То, что произошло у них перед глазами, почти не вызвало сочувствия в сердцах этого сброда. Фанатизм сильнее жалости. Кто станет заботиться о колдунье и еретичке!
   И все же нашлись такие, что позаботились о них. Нашлись руки, которые развязали веревки, растерли мученицам лбы, накинули на плечи шали, смочили водой губы этих безмолвных жертв - безмолвных потому, что обе они были без сознания.
   Здесь оказалась и простая повозка. Как она сюда попала, никто не знал и никто не интересовался этим. Надвигались сумерки, и люди, удовлетворив любопытство и к тому же проголодавшись, стали расходиться по домам. Дюжий возница и два темнокожих индейца, которыми распоряжалась какая-то молодая девушка, уложили несчастных в повозку; потом возница взобрался на свое место, и повозка тронулась. Девушка и помогавшие ей индейцы пошли сзади.
   Они миновали предместье и по окольной дороге, пересекавшей заросли, подъехали к уединенному ранчо, тому самому, куда однажды уже привозили Роситу. Ее и на этот раз увезла Хосефа.
   Страдалиц внесли в дом. Вскоре заметили, что одна больше уже не страдает. Дочь привели в сознание, и она увидела, что ее мать мертва.
   Старухе растирали виски, смачивали губы, терли руки - все было напрасно. Мать не услышала отчаянного крика дочери. Смерть унесла ее в иной мир.
   Глава LXV
   Карлос смотрел на страшное зрелище из оконца в камере. Мы сказали, что он смотрел молча. Это не совсем так. Время от времени, когда окровавленная плеть тяжелее опускалась на спину жертвы, из груди его вырывался сдавленный стон невольное выражение безмерной муки.
   Вид Карлоса явственней, чем голос, выдавал сжигавшее его нестерпимое пламя. Лицо его приводило в ужас тех, кто случайно или из любопытства бросал взгляд на оконце. Мускулы окаменели, остановившиеся глаза обведены темными кругами, за сжатыми губами стиснуты зубы, на лбу блестят крупные капли пота. Казалось, он больше не дышит и в лице его не осталось ни кровинки. Оно было бледно, как смерть, и недвижимо, словно высеченное из мрамора.
   Со своего места Карлос мог видеть только два угла площади - тот, где чудовищное истязание началось, и тот, где были отсчитаны следующие двадцать пять ударов. Затем процессия скрылась из виду, но, хотя страшное зрелище уже не терзало его взор, Карлос не почувствовал облегчения. Он знал, что истязание продолжается.
   Он отошел от окошка. Теперь он принял решение - он решил покончить с собой. Чаша страдания переполнилась, больше он не в силах вынести. Смерть избавит его от мучений. Надо умереть.
   Но как лишить себя жизни?
   У него нет оружия, а если бы даже и было, со связанными руками он все равно не смог бы им воспользоваться.
   Что, если размозжить голову о стену?
   Взглянув на глинобитные стены, он понял, что не достигнет цели. Он лишь оглушит себя, но не убьет. А потом снова пробудится для страшной жизни.
   В поисках способа покончить с собой он обвел глазами камеру.
   Ее пересекала балка. Она проходила так высоко, что на ней мог бы повеситься самый рослый человек. Будь у него свободны руки и найдись тут веревка, он мог бы это сделать. Впрочем, веревка есть, и достаточно длинная: его руки связаны обмотанной несколько раз полосой сыромятной кожи.
   Карлос подумал об узлах. Как же он удивился и обрадовался, когда обнаружил, что они растянулись и ослабли! Горячий пот, проступивший на руках, размочил сыромятную кожу, и она стала мягкой и податливой. Не помня себя, едва не обезумев от того, что ему пришлось увидеть, Карлос безотчетными резкими движениями растянул ремни на несколько дюймов. Теперь он сразу почувствовал, что их можно развязать, и принялся за это со всей силой и энергией человека, которому терять нечего. Если бы ему связали руки впереди, он бы перегрыз ремень зубами, но руки были крепко связаны за спиной. Он стал их тянуть и дергать изо всех сил.
   Нет в мире людей, которые обращались бы с веревками и ремнями так ловко, как испанцы. Индейцы не могут тягаться с ними в этом искусстве; узел, завязанный даже самым ловким моряком, покажется неуклюжим в сравнении с тем, который сделают они. Никто не умеет так надежно сковать узника без помощи железа. И Карлос был связан превосходно.
   Но человека, обретшего сверхъестественную силу и полного решимости, не удержать веревками из пеньки или из кожи. Дайте такому человеку достаточно времени - и он освободится. Карлос знал, что ему нужно только время.
   Благодаря тому, что сыромятная кожа размокла, много времени не потребовалось. Не прошло и десяти минут, как ремни соскользнули с запястий, и руки узника оказались на свободе.
   Он стал перебирать пальцами ремень, чтобы его распутать. На одном конце он сделал петлю и, взобравшись на скамью, второй конец привязал к балке. Затем накинул петлю на обнаженную шею, рассчитал длину, на какой она должна висеть, когда затянется под тяжестью тела, и став на край скамьи, уже готов был прыгнуть...
   "Взгляну на них еще раз - и умру, - подумал Карлос. - Бедные мои... в последний раз!"
   Он стоял почти напротив оконца. Чтобы увидеть площадь, нужно было лишь слегка наклониться, и Карлос наклонился.
   Он не увидел их; но толпа теперь смотрела в тот угол площади, что примыкал к тюрьме. Скоро ужасная казнь кончится. Может быть, когда их поведут отсюда, он их увидит. Он подождет - это будет его последняя минута...
   Что же это такое? Боже, это...
   Он услышал свист плети, прорезавшей воздух. Он услышал или вообразил, что слышит тихий стон. Толпа молчала, до него доносился малейший звук.
   "Боже милосердный, неужели нет милосердия? Бог отмщения. Услышь меня!.. Ага, отмщение! Что же это я, глупец этакий, задумал самоубийство? Да ведь руки мои свободны - разве я не могу выбить дверь, сломать замок? Мне грозит всего лишь смерть от их оружия, а может быть..."
   Он сорвал с шеи петлю и хотел было отойти от окна, как вдруг что-то тяжелое ударило его по лбу, чуть не оглушив.
   Сперва Карлос подумал, что это камень, брошенный снизу каким-нибудь негодяем, но непонятный предмет, упав на скамью, глухо звякнул.
   Карлос посмотрел вниз и при тусклом свете разглядел что-то продолговатое. Он быстро нагнулся и поднял аккуратно перевязанный, завернутый в шелковый шарф пакетик.
   Карлос поспешно развязал сверток и поднес к свету. Тут были кошелек, полный золотых монет, нож и сложенный листок бумаги.
   Карлос прежде всего взял бумагу. Солнце село, и в камере стало темно, но у окошка было еще достаточно света, чтобы прочитать записку. Он развернул ее и стал читать:
   "Вас должны казнить завтра. Мне не удалось узнать, оставят ли вас на ночь здесь или уведут обратно в крепость. Если вы останетесь в тюрьме, тогда все хорошо. Посылаю вам два оружия. Воспользуйтесь любым или обоими. Стены можно пробить. На воле вас будет ждать верный человек. Если же вас поведут в крепость, попытайтесь бежать по дороге - другой возможности не будет. Мне незачем советовать вам быть мужественным и решительным, вам - воплощению решимости и мужества. Бегите к ранчо Хосефы. Там вы встретите ту, что готова теперь разделить с вами и опасности и вашу свободу. До свидания! Друг сердца моего, до свидания!"
   Подписи не оказалось.
   Но Карлосу она и не была нужна - он прекрасно знал, кем написана записка.
   - Отважная, благородная девушка! - прошептал он, пряча записку на груди, под охотничьей рубашкой. - Я буду жить для тебя! Эта мысль возвращает мне надежду, дает новые силы для борьбы. Если я умру, то не от руки палачей. Нет, мои руки свободны. Пока я жив, их больше не свяжут! Только смерть заставит меня сдаться!
   Узник сел на скамью и торопливо развязал ремни, которые все еще стягивали его ноги. Потом снова вскочил и, зажав в руке нож, принялся шагать по камере, при каждом повороте кидая угрожающий взгляд на дверь. Он решил прорваться мимо стражей, и видно было, что он готов наброситься на первого, кто войдет к нему.
   Несколько минут он метался по камере, словно тигр в клетке.
   И вдруг он остановился, захваченный какой-то новой мыслью. Подобрал только что сброшенные ремни и, сев на скамью, снова замотал их вокруг лодыжек, но так ловко и хитро, что замысловатый узел мог развязаться от одного рывка. Нож спрятал за пазуху, куда раньше положил кошелек. Потом он снял с балки веревку из сыромятной кожи и, скрестив руки за спиной, так обмотал запястья, что, казалось, они накрепко связаны. После этого он улегся на скамью. Лицо его было обращено к двери, и он лежал неподвижно, словно крепко спал.
   Глава LXVI
   В нашей стране холодных чувств, любви расчетливой и корыстной мы не можем понять и, пожалуй, даже не верим в возможность безрассудно отважных поступков, какие в других краях порождает сильная страсть.
   У испанских женщин любовь нередко обретает глубину и величие, каких не знают и никогда не испытывают народы, у которых к этому чувству примешивается торгашество. У этих возвышенных натур она часто превращается в истинную страсть, беззаветную, безудержную, глубокую, которая поглощает все другие чувства, заполняет душу. Дочерняя преданность, привязанность к родному дому, моральный и общественный долг отступают перед ней. Любовь торжествует над всем.
   Такова была природа и сила любви, горевшей в сердце Каталины де Крусес.
   Против нее восстала дочерняя привязанность, на чашу весов были брошены положение в обществе, богатство и многое другое, но любовь перевесила. Повинуясь ей, Каталина решила оставить все.
   Приближалась полночь, и в доме дона Амбросио было темно и тихо. Хозяин отсутствовал. Вискарра и Робладо устроили в крепости грандиозное пиршество, и сливки общества были приглашены туда. Среди гостей был и дон Амбросио. В этот час он пировал и веселился в крепости.
   Это был праздник не для дам, вот почему там не было Каталины. Его устроили без подготовки, наспех - надо же отметить события истекшего дня! Офицеры и священники пребывали в наилучшем расположении духа и не пожалели усилий, чтобы пирушка удалась на славу.
   В городе царила тишина, и в доме дона Амбросио, казалось, все замерло. Привратник в ожидании хозяина задержался у входа, но он сидел в подворотне и, видимо, дремал.
   За ним следили те, кому было на руку, чтобы он спал.
   Широкие двери конюшни распахнуты. В проеме можно разглядеть силуэт человека. Это конюх Андрес.
   В конюшне нет света. Но если бы горел свет, в стойлах видны были бы четыре оседланные и взнузданные лошади. И еще одно странное обстоятельство: у всех лошадей копыта плотно обмотаны грубой шерстяной тканью. Конечно, это сделано не зря!
   От ворот не виден вход в конюшню. Но конюх порой выходит вперед и украдкой выглядывает из-за угла. Должно быть, он наблюдает за привратником. Некоторое время он прислушивается, затем возвращается на прежнее место, к темному входу конюшни.
   Тонкий луч света прорывается сквозь занавеси на дверях одной из комнат из спальни сеньориты. Но вот свет внезапно погас. Вскоре дверь бесшумно отворилась, и за порог скользнула женщина. Держась тени, падавшей от стены, она направилась к конюшне, подошла к открытым дверям и вполголоса окликнула:
   - Андрес!
   - Я здесь, сеньорита, - ответил конюх, шагнув ближе к свету.
   - Все оседланы?
   - Да, сеньорита.
   - И копыта обмотаны?
   - Все до одного, сеньорита.
   - Что же нам делать с ним? - кивнув в сторону ворот, с беспокойством продолжала сеньорита. - Пока не вернется отец, он не уйдет, а потом будет уже слишком поздно. Святая дева!
   - А может быть, и привратника убрать, как девушку? Я с ним справлюсь.
   - Да, Висенса... Как ты от нее избавился?
   - Связал ее, заткнул ей рот, да и запер в саду, в сторожке. Уж поверьте, сеньорита, она оттуда не выберется, пока ее кто-нибудь не найдет. Ее можно не бояться. Только скажите, я и привратника так же упрячу.
   - Нет, нет, нет! Кто откроет папе ворота? Нет, это не годится. - Она задумалась. - А вдруг он выйдет из тюрьмы, а лошадей еще не будет? Его хватятся, погонятся за ним, поймают... Он выйдет оттуда, я уверена, что выйдет! Сколько же ему понадобится времени? Наверно, немного. Он быстро развяжет веревки. Я знаю, он умеет, он мне как-то говорил... Пресвятая дева! Может быть, он уже на свободе и ждет меня! Надо торопиться!.. Да, привратник... Ага!
   Она вскрикнула и порывисто обернулась к Андресу. Видимо, ее осенила какая-то мысль.
   - Андрес! Добрый Андрес, слушай! Мы все устроим.
   - Слушаю, сеньорита.
   - Так вот. Ты проведешь лошадей кружной дорогой, через сад. Сможешь ты переправить их через реку?
   - Дело нехитрое, сеньорита.
   - Вот и хорошо! Веди их через сад... Постой!
   Она взглянула на длинную аллею, ведущую через сад; аллея протянулсь как раз напротив ворот и была оттуда видна. Если привратник не будет спать, он непременно увидит, что по ней ведут четырех лошадей, хоть ночь и темная.
   Но вот Каталина снова оживилась - наверно, она придумала, как обойти это препятствие.
   - Вот что, Андрес! Иди к воротам и посмотри, не спит ли привратник. Иди смело. Если он спит, очень хорошо. А если нет, заведи с ним разговор. Попроси его выпустить тебя через калитку. Вымани его на улицу, а там как-нибудь задержи его. Я сама выведу лошадей.
   Этот план годился, и конюх приготовился к дипломатической встрече с привратником.
   - А немного погодя проберись вслед за мной в сад. Смотри не оплошай, Андрес! Я удвою твою награду - ты ведь поедешь со мной, чего тебе бояться?
   - Сеньорита, да я для вас жизни не пожалею!
   Золото всемогуще. Золото заставило стойкого Андреса изменить старой дружбе, лишь бы угодить госпоже. За золото он готов был задушить привратника на месте.
   А тот не спал; по обычаю испанских привратников, он лишь дремал. Андрес пустил в ход свой стратегический план - угостил привратника сигарой, а через несколько минут тот, ничего не подозревая, вышел вместе с ним за ворота, и оба они стояли на улице и покуривали.
   По гудению их голосов Каталина поняла, что все в порядке. Она вошла в темную конюшню и, проскользнув к одному из коней, взяла его под уздцы и вывела. Она быстро отвела его в сад и привязала к дереву. Потом она возвратилась и вывела из конюшни второго коня и третьего; и вот наконец и четвертый привязан в саду.
   Каталина опять вернулась во двор. Она закрыла конюшню, заперла дверь своей комнаты и, бросив взгляд в сторону ворот, проскользнула обратно, в глубь сада. Ей осталось лишь сесть на свою лошадь и, держа в поводу вторую, ждать Андреса.
   Она ждала недолго. Андрес точно рассчитал время. Через несколько минут он появился в саду; закрыв за собой калитку, он присоединился к своей хозяйке.
   Их уловка великолепно удалась. Привратник ничего не заподозрил. Андрес пожелал ему спокойной ночи, пробормотав, что собирается лечь спать.
   Теперь дон Амбросио может возвращаться, когда ему вздумается. Как обычно, он пройдет к себе в спальню. Только утром он узнает, чего лишился.
   Сняли материю, обмотанную вокруг копыт лошадей, и, без лишнего шума войдя в воду, переправили всех четырех через реку. Выбравшись на другой берег, всадники сначала поехали по направлению к скалам, но вскоре свернули на тропку в зарослях, ведущую к низине. Этой дорогой они приедут к ранчо Хосефы.
   Глава LXVII
   Лежа на скамье, Карлос внимательно оглядел свою темницу, выискивая место, где легче всего можно бы пробить стену. Он уже знал, что стены сложены из необожженного кирпича, и, хотя они достаточно крепки, чтобы держать здесь обыкновенного злоумышленника, человек, вооруженный подходящим оружием и решимостью выйти на свободу, без особого труда может их пробить. Для этого хватило бы двух часов. Но как работать два часа, чтобы никто не заметил этого и не помешал? Вот над чем пришлось поразмыслить узнику.
   Одно ясно: сейчас начинать нельзя, надо подождать смены часовых.
   Карлос рассудил верно. До тех пор, пока не сменится стража, он будет по-прежнему лежать на скамье, словно крепко связанный. Он знал, что часовые должны сдать его смене, а новые обязаны проверить, в камере ли он, и, следовательно, они заглянут сюда. По его расчетам, смены караула не придется долго ждать - новые часовые скоро явятся.
   Одно тревожило Карлоса: оставят ли его на ночь в тюрьме или же для большей безопасности уведут обратно в крепость? Если его поведут туда, то не останется ничего другого, - так советовала и Каталина, - как сделать отчаянную попытку бежать дорогой. В крепости, на гауптвахте, его будут окружать каменные стены. О том, чтобы пробить такую стену, нечего и думать.
   Конечно, его могут увести туда. Но почему, собственно, им беспокоиться, что он удерет из тюрьмы, крепко связанный, как они полагают, безоружный, охраняемый бдительными стражами? Нет. Никому и в голову не придет, что он может бежать. Наконец, гораздо удобнее продержать его эту ночь здесь, в тюрьме. Она рядом с площадью, где его должны казнить, и казнь, без сомнения, назначена на завтра. Вон как раз перед тюрьмой уже возведена виселица.
   Отчасти из этих соображений, отчасти потому, что они были заняты более приятными делами, офицеры действительно решили оставить его в городской тюрьме, но Карлос об этом не знал.
   Впрочем, он был готов ко всему. Если его поведут обратно в крепость, он при первом же удобном случае, рискуя жизнью, попытается бежать. Если же его оставят в тюрьме, он дождется прихода караульных, а когда они уйдут, начнет пробивать стену. Допустим, его застанут за работой - что ж, тогда остается одно: он бросится на часовых и прорвется сквозь их строй.
   Его побег не был делом безнадежным. Совсем не так легко удержать под стражей человека, полного решимости и к тому же вооруженного ножом, человека, которого может остановить только смерть. Такой человек порой вырывается на свободу, даже если он окружен легионом врагов. А у Карлоса было куда больше надежды на успех. Ведь он силен и отважен, большинство его врагов пигмеи в сравнении с ним. Да и храбростью они не отличаются. Карлос знал, стоит им увидеть, что руки у него развязаны и он вооружен, как они тут же кинутся в стороны. Надо, конечно, опасаться, что они начнут стрелять из карабинов. Однако он надеялся, что и в этом случае ему повезет, ибо солдаты не могли похвастать меткостью в стрельбе; к тому же темная ночь укроет его.
   Больше часа пролежал он на скамье, мысленно перебирая все возможности обрести свободу. Его размышления прервал шум на площади. Это к тюрьме подошла новая группа солдат.
   Сердце Карлоса тревожно забилось. Не затем ли они пришли, чтобы отвести его в крепость? Очень возможно. Он ждал, с мучительным нетерпением прислушиваясь к каждому слову.
   К его большой радости, оказалось, что это смена караула. Из их разговора он узнал, что приказано держать его всю ночь в тюрьме. Именно это ему и хотелось услышать.
   Вскоре дверь отперли, и вошли несколько улан. У одного был в руке фонарь; при свете его они оглядели Карлоса, не поскупившись при этом на оскорбительную брань. Они увидели, что он надежно связан. Потом все ушли, предоставив его самому себе. Конечно, дверь снова заперли, и камера погрузилась во мрак.
   Карлос лежал неподвижно, пока не удостоверился, что солдаты удалились. Он слышал, как у двери располагаются новые часовые, потом голоса остальных замерли вдалеке.
   Теперь можно было приступить к делу. Он поспешно сорвал с рук и с ног веревки, достал спрятанный на груди нож и принялся долбить стену.
   Место он выбрал в самом дальнем углу от двери, в задней стене камеры. Он не знал, куда она выходит, однако можно было предполагать, что за ней начинается равнина.
   То была не крепостная тюрьма, а обыкновенная легкая постройка, куда городские власти заключали незначительных преступников. Что ж, тем скорее он может рассчитывать на то, что пробьет стену.
   Она легко поддавалась под ножом. Ведь это была всего лишь глина с примесью соломы, и, хотя кирпичи были уложены толщиною не меньше чем в двадцать дюймов, Карлосу удалось за час продолбить дыру, через которую можно было вылезть. Он, наверно, сделал бы это еще быстрее, но ему пришлось работать осторожно и как можно тише. Дважды ему почудилось, что караульные собираются войти в камеру, и оба раза он вскакивал и стоял с ножом в руке, готовый броситься на них. К счастью, воображение обманывало его - в камеру никто не входил. Вот уже все готово, и узник с удовольствием ощутил холодный воздух, ворвавшийся через отверстие.