Страница:
– Вот, смотри.
Джиджи тотчас узнала иллюстрацию – зарисовку щита Ахиллеса. Миссис Роуленд обожала восемнадцатую песнь «Илиады», и в детстве Джиджи частенько засыпала под рассказы о том, как Гефест выковал для Ахиллеса огромный щит из пяти медных листов. На этом чуде, кузнечного мастерства были изображены мирный город, город, охваченный войной, а также все известные человечеству занятия. И все это великолепие окружала великая река Океан.
Джиджи видела и другие образы щита, но почти все они, добросовестно воспроизводя описания Гомера, были снабжены излишними деталями, вроде танцующих юношей и девушек в венках, и в итоге выходила вещь такой филигранной работы, что она развалилась бы в первом же бою. Но изображение щита, предложенное этим автором, было строгим и лаконичным, без ненужных подробностей. Имелись, правда, солнце, луна и звезды, безмятежно взиравшие и на свадебную процессию, и на кровавую бойню.
– Это труды человека, которого твоя мать наметила тебе в мужья, – сказал Камден, складывая страницу. – На тот случай если тебе не удастся удержать меня.
Взяв книгу из рук Камдена, Джиджи внимательно посмотрела на корешок: «Одиннадцать лет до Илиона: полное исследование географии, материально-технического снабжения и хода Троянской войны», Г. Перрин. Фамилия герцога Перрина была Фицуильям, но по традиции пэры Англии подписывались своими титулами.
– Очень интересно… – Она вернула мужу книгу, и он положил ее на тумбочку.
– Раз уж ты здесь… Не хочешь ли взглянуть на мои чертежи?
Джиджи с удивлением пожала плечами.
– На чертежи? Но зачем они мне?
– Чтобы ты знала, кого винить, когда Британия проиграет следующее состязание за Кубок Америки.
Джиджи в досаде поморщилась:
– Ты помогаешь американцам?
Лет сорок назад американская яхта обошла четырнадцать английских яхт из «Королевской яхтенной эскадры» в гонке вокруг острова Уайт и выиграла с колоссальным преимуществом в двадцать минут. Легенда гласила, что королева, наблюдавшая за гонкой, спросила, кто пришел вторым, на что ей ответили: «Здесь не бывает вторых, ваше величество». С тех пор английские синдикаты пытались превзойти американцев и вернуть себе кубок. Но пока безуспешно.
– Я помогаю яхт-клубу Нью-Йорка, потому что я его член, – ответил Камден.
Он подошел к письменному столу и, обернувшись, вопросительно взглянул на жену. Настольная лампа у него за спиной осветила его волосы, выгоревшие на солнце. Выражение его лица казалось ласковым – слишком уж ласковым.
Джиджи точно приросла к полу, и только нежелание показывать свою слабость заставило ее сдвинуться с места, С трудом переставляя отяжелевшие ноги, она приблизилась к столу и склонилась над чертежом. Камден стал у нее за спиной.
– Сейчас это только предварительный набросок, – пояснил Камден. Он положил руку ей на плечо, и острое наслаждение змейками разбежалось по всему ее телу.
Судорожно сглотнув, Джиджи пробормотала:
– Да, ясно.
– Я и сам могу сделать подробный чертеж, – продолжат Тремейн, расстегивая верхнюю пуговицу ее платья, – но в последнее время этим, как правило, занимается специально нанятый чертежник.
Джиджи опустила глаза на эскизы. В середине листа красовался набросок яхты в том виде, в каком она выйдет в море, то есть с полностью распущенными парусами. А сбоку был нарисован корпус яхты в разрезе.
Камден протянул руку из-за ее спины и указал на длинное узкое ответвление от киля, располагавшееся по центру яхты; в то же время его другая рука продолжала расстегивать ее платье.
– Надеюсь, такой плавник придаст яхте дополнительную устойчивость, – проговорил он, расстегивая последние пуговицы. – Хочется, чтобы нос яхты как можно больше возвышался над водой – за счет этого увеличивается скорость хода. Но чем меньше корпус судна погружен в воду, тем больше опасность, что оно опрокинется.
– И много яхт опрокинулось… с твоей легкой руки? – с язвительными интонациями спросила Джиджи.
– За последнее время – ни одной. Но однажды я все-таки перевернулся. На своей первой яхте. Я столько лет корпел над чертежами, построил ее собственными руками, а она опрокинулась в первом же плавании. – Камден спустил платье с ее плеч, его прикосновения казались легкими, как первый летний ветерок. – Так мне и надо. Нечего было называть ее «Маркизой».
Сердце Джиджи гулко забилось. Неужели он назвал свою первую яхту в ее честь?
– Но почему ты так ее назвал? Или ты забыл, что терпеть меня не можешь?
– Мне сказали, что судно надо назвать либо в честь жены, либо в честь любовницы, – объяснил Тремейн. Между тем ее платье опало на пол медно-красным ворохом атласа и тюля. – Я отбуксировал ее в док, отрихтовал и перекрестил в «Метрессу». С тех пор это одна из самых надежных и быстроходных гоночных яхт в Атлантике. Вот видишь… – прошептал он, снимая ее корсет. – Даже в трех тысячах миль от меня ты приносишь мне неприятности.
– Я просто исчадие ада, – снова съязвила Джиджи.
Почувствовав, что ее нижние юбки отправились следом за платьем, она еще ниже склонилась над столом и судорожно вцепилась в столешницу. Камден тем временем проворно освободил ее от сорочки – его легкие прикосновения обжигали, точно крутой кипяток.
– По-моему, у меня до сих пор где-то валяется фотография, на которой я как идиот радостно машу рукой с борта «Маркизы» перед самым отплытием.
– Я бы предпочла увидеть, как ты барахтаешься в холодной океанской воде. Я бы проплыла мимо на своем корабле и даже не подумала бы подобрать тебя.
В отместку за эти слова Камден стащил с нее панталончики, так что теперь она была совершенно голая, если не считать белые атласные перчатки и белые же шелковые чулки. Его пальцы скользнули по ее ягодицам, и Джиджи закрыла глаза и закусила губу. Но из гордости не стала сдвигать ноги, хотя жутко нервничала.
– Ты всегда такая влажная? – прошептал Камден. – Или только со мной?
Ей хотелось сказать ему какую-нибудь колкость, хотелось так оскорбить его мужское самолюбие, чтобы у него навсегда пропала охота злорадствовать. Но вместо этого она тихо застонала, когда он медленно вошел в нее. И в тот же миг его халат коснулся ее спины – прохлада шелка резко контрастировала с обжигающим вторжением в се лоно.
И тут Камден начал двигаться, и Джиджи снова застонала, на сей раз гораздо громче. Она пыталась удержаться от стонов, однако у нее ничего не получалось – с каждым мгновением наслаждение становилось вес более острым. Забыв обо всем на свете, Джиджи еще крепче вцепилась пальцами в край столешницы, и теперь она уже не старалась сдерживать крики и стоны – ее охватило неодолимое желание получить от этого соития как можно больше.
Прошла еще минута-другая, и она, громко вскрикнув, почувствовала, что возносится на вершину блаженства. В следующее мгновение Джиджи ощутила последний толчок мужской плоти и дочти тотчас же услышала прерывистое дыхание Камдена прямо у нее над ухом, а затем – гулкие удары его сердца.
Теперь его щека прижималась к ее щеке, а руки упирались в столешницу рядом с ее руками. Так они и замерли; находясь в кольце его рук, она как бы находилась в его объятиях.
– О Господи, Джиджи… – прошептал он неожиданно. – О, Джиджи…
Но она никак не реагировала, потому что чары уже рассеялись. К тому же ей вспомнилось, что эти самые слова Камден шептал в их первую брачную ночь. Тогда ей представлялось, что от избытка чувств.
В следующую секунду Джиджи выпрямилась и, резко развернувшись, с силой толкнула мужа ладонями в грудь. Однако эта внезапная вспышка ярости никак не подействовала на маркиза – он даже не шелохнулся. Но тут взгляды их встретились, в глазах его промелькнуло удивление, и он молча отступил в сторону. В тот же миг Джиджи наклонилась, сгребла в охапку свою одежду и быстро направилась к двери.
– Погоди. – Приблизившись к жене, Камден снял с себя халат и накинул его ей на плечи. – Холодно, не простудись.
Джиджи не знала, как реагировать. Ее душили злость, стыд, унижение, но забота мужа пробудила в ее душе тоску, которую она, как ей казалось, навсегда похоронила в прошлом, похоронила в тот день, когда приказала очистить от мебели спальню Камдена. Да, в ее душе вновь пробудилась тоска по тому, что могло бы быть.
– Не жди от меня благодарности, – сказала она наконец.
Маркиз криво усмехнулся:
– А я и не жду. Я ведь не сделал ничего заслуживающего благодарности. Доброй ночи, леди Тремейн. Увидимся завтра ночью.
Глава 18
Глава 19
Джиджи тотчас узнала иллюстрацию – зарисовку щита Ахиллеса. Миссис Роуленд обожала восемнадцатую песнь «Илиады», и в детстве Джиджи частенько засыпала под рассказы о том, как Гефест выковал для Ахиллеса огромный щит из пяти медных листов. На этом чуде, кузнечного мастерства были изображены мирный город, город, охваченный войной, а также все известные человечеству занятия. И все это великолепие окружала великая река Океан.
Джиджи видела и другие образы щита, но почти все они, добросовестно воспроизводя описания Гомера, были снабжены излишними деталями, вроде танцующих юношей и девушек в венках, и в итоге выходила вещь такой филигранной работы, что она развалилась бы в первом же бою. Но изображение щита, предложенное этим автором, было строгим и лаконичным, без ненужных подробностей. Имелись, правда, солнце, луна и звезды, безмятежно взиравшие и на свадебную процессию, и на кровавую бойню.
– Это труды человека, которого твоя мать наметила тебе в мужья, – сказал Камден, складывая страницу. – На тот случай если тебе не удастся удержать меня.
Взяв книгу из рук Камдена, Джиджи внимательно посмотрела на корешок: «Одиннадцать лет до Илиона: полное исследование географии, материально-технического снабжения и хода Троянской войны», Г. Перрин. Фамилия герцога Перрина была Фицуильям, но по традиции пэры Англии подписывались своими титулами.
– Очень интересно… – Она вернула мужу книгу, и он положил ее на тумбочку.
– Раз уж ты здесь… Не хочешь ли взглянуть на мои чертежи?
Джиджи с удивлением пожала плечами.
– На чертежи? Но зачем они мне?
– Чтобы ты знала, кого винить, когда Британия проиграет следующее состязание за Кубок Америки.
Джиджи в досаде поморщилась:
– Ты помогаешь американцам?
Лет сорок назад американская яхта обошла четырнадцать английских яхт из «Королевской яхтенной эскадры» в гонке вокруг острова Уайт и выиграла с колоссальным преимуществом в двадцать минут. Легенда гласила, что королева, наблюдавшая за гонкой, спросила, кто пришел вторым, на что ей ответили: «Здесь не бывает вторых, ваше величество». С тех пор английские синдикаты пытались превзойти американцев и вернуть себе кубок. Но пока безуспешно.
– Я помогаю яхт-клубу Нью-Йорка, потому что я его член, – ответил Камден.
Он подошел к письменному столу и, обернувшись, вопросительно взглянул на жену. Настольная лампа у него за спиной осветила его волосы, выгоревшие на солнце. Выражение его лица казалось ласковым – слишком уж ласковым.
Джиджи точно приросла к полу, и только нежелание показывать свою слабость заставило ее сдвинуться с места, С трудом переставляя отяжелевшие ноги, она приблизилась к столу и склонилась над чертежом. Камден стал у нее за спиной.
– Сейчас это только предварительный набросок, – пояснил Камден. Он положил руку ей на плечо, и острое наслаждение змейками разбежалось по всему ее телу.
Судорожно сглотнув, Джиджи пробормотала:
– Да, ясно.
– Я и сам могу сделать подробный чертеж, – продолжат Тремейн, расстегивая верхнюю пуговицу ее платья, – но в последнее время этим, как правило, занимается специально нанятый чертежник.
Джиджи опустила глаза на эскизы. В середине листа красовался набросок яхты в том виде, в каком она выйдет в море, то есть с полностью распущенными парусами. А сбоку был нарисован корпус яхты в разрезе.
Камден протянул руку из-за ее спины и указал на длинное узкое ответвление от киля, располагавшееся по центру яхты; в то же время его другая рука продолжала расстегивать ее платье.
– Надеюсь, такой плавник придаст яхте дополнительную устойчивость, – проговорил он, расстегивая последние пуговицы. – Хочется, чтобы нос яхты как можно больше возвышался над водой – за счет этого увеличивается скорость хода. Но чем меньше корпус судна погружен в воду, тем больше опасность, что оно опрокинется.
– И много яхт опрокинулось… с твоей легкой руки? – с язвительными интонациями спросила Джиджи.
– За последнее время – ни одной. Но однажды я все-таки перевернулся. На своей первой яхте. Я столько лет корпел над чертежами, построил ее собственными руками, а она опрокинулась в первом же плавании. – Камден спустил платье с ее плеч, его прикосновения казались легкими, как первый летний ветерок. – Так мне и надо. Нечего было называть ее «Маркизой».
Сердце Джиджи гулко забилось. Неужели он назвал свою первую яхту в ее честь?
– Но почему ты так ее назвал? Или ты забыл, что терпеть меня не можешь?
– Мне сказали, что судно надо назвать либо в честь жены, либо в честь любовницы, – объяснил Тремейн. Между тем ее платье опало на пол медно-красным ворохом атласа и тюля. – Я отбуксировал ее в док, отрихтовал и перекрестил в «Метрессу». С тех пор это одна из самых надежных и быстроходных гоночных яхт в Атлантике. Вот видишь… – прошептал он, снимая ее корсет. – Даже в трех тысячах миль от меня ты приносишь мне неприятности.
– Я просто исчадие ада, – снова съязвила Джиджи.
Почувствовав, что ее нижние юбки отправились следом за платьем, она еще ниже склонилась над столом и судорожно вцепилась в столешницу. Камден тем временем проворно освободил ее от сорочки – его легкие прикосновения обжигали, точно крутой кипяток.
– По-моему, у меня до сих пор где-то валяется фотография, на которой я как идиот радостно машу рукой с борта «Маркизы» перед самым отплытием.
– Я бы предпочла увидеть, как ты барахтаешься в холодной океанской воде. Я бы проплыла мимо на своем корабле и даже не подумала бы подобрать тебя.
В отместку за эти слова Камден стащил с нее панталончики, так что теперь она была совершенно голая, если не считать белые атласные перчатки и белые же шелковые чулки. Его пальцы скользнули по ее ягодицам, и Джиджи закрыла глаза и закусила губу. Но из гордости не стала сдвигать ноги, хотя жутко нервничала.
– Ты всегда такая влажная? – прошептал Камден. – Или только со мной?
Ей хотелось сказать ему какую-нибудь колкость, хотелось так оскорбить его мужское самолюбие, чтобы у него навсегда пропала охота злорадствовать. Но вместо этого она тихо застонала, когда он медленно вошел в нее. И в тот же миг его халат коснулся ее спины – прохлада шелка резко контрастировала с обжигающим вторжением в се лоно.
И тут Камден начал двигаться, и Джиджи снова застонала, на сей раз гораздо громче. Она пыталась удержаться от стонов, однако у нее ничего не получалось – с каждым мгновением наслаждение становилось вес более острым. Забыв обо всем на свете, Джиджи еще крепче вцепилась пальцами в край столешницы, и теперь она уже не старалась сдерживать крики и стоны – ее охватило неодолимое желание получить от этого соития как можно больше.
Прошла еще минута-другая, и она, громко вскрикнув, почувствовала, что возносится на вершину блаженства. В следующее мгновение Джиджи ощутила последний толчок мужской плоти и дочти тотчас же услышала прерывистое дыхание Камдена прямо у нее над ухом, а затем – гулкие удары его сердца.
Теперь его щека прижималась к ее щеке, а руки упирались в столешницу рядом с ее руками. Так они и замерли; находясь в кольце его рук, она как бы находилась в его объятиях.
– О Господи, Джиджи… – прошептал он неожиданно. – О, Джиджи…
Но она никак не реагировала, потому что чары уже рассеялись. К тому же ей вспомнилось, что эти самые слова Камден шептал в их первую брачную ночь. Тогда ей представлялось, что от избытка чувств.
В следующую секунду Джиджи выпрямилась и, резко развернувшись, с силой толкнула мужа ладонями в грудь. Однако эта внезапная вспышка ярости никак не подействовала на маркиза – он даже не шелохнулся. Но тут взгляды их встретились, в глазах его промелькнуло удивление, и он молча отступил в сторону. В тот же миг Джиджи наклонилась, сгребла в охапку свою одежду и быстро направилась к двери.
– Погоди. – Приблизившись к жене, Камден снял с себя халат и накинул его ей на плечи. – Холодно, не простудись.
Джиджи не знала, как реагировать. Ее душили злость, стыд, унижение, но забота мужа пробудила в ее душе тоску, которую она, как ей казалось, навсегда похоронила в прошлом, похоронила в тот день, когда приказала очистить от мебели спальню Камдена. Да, в ее душе вновь пробудилась тоска по тому, что могло бы быть.
– Не жди от меня благодарности, – сказала она наконец.
Маркиз криво усмехнулся:
– А я и не жду. Я ведь не сделал ничего заслуживающего благодарности. Доброй ночи, леди Тремейн. Увидимся завтра ночью.
Глава 18
25 мая 1893 года
Миссис Роуленд встретила Лангфорда не совсем обычно – то есть без приторной угодливости и преувеличенной сердечности, с которой она, казалось бы, должна была встречать его светлость герцога Перрина. Конечно, ее нельзя было упрекнуть в отсутствии гостеприимства, но если недавно она стремилась, вернее, жаждала продолжить знакомство, то сегодня превратилась в олицетворение холодной вежливости. Даже ее любимые наряды пастельных тонов были решительно отвергнуты, и теперь она была в строгом черном крепе, словно вдова в первый год траура.
Миссис Роуленд приняла герцога в гостиной, освещенной не хуже Версаля: в комнате горело великое множество свечей. К тому же окна, выходившие на улицу, были распахнуты настежь, а шторы она задернула лишь наполовину, так что любой прохожий мог без помех заглянуть в гостиную.
Но хозяйке едва ли следовало опасаться любопытных прохожих. По тропинке под окнами и днем-то почти никто не ходил, а в это время она была совершенно пустынна.
– Не желаете ли чего-нибудь выпить? – спросила миссис Роуленд. – Может, чаю или ананасовой воды? Или лимонаду?
Герцог мысленно усмехнулся. Ему не предлагали лимонаду с тринадцати лет. «Но почему же она не предложила ничего из горячительного?» – подумал он с удивлением.
– Рюмочка коньяку будет в самый раз, – ответил гость.
Виктория поджала губы, но у нее не хватило духу отказать герцогу. Коротко кивнув, она сказала:
– Да, конечно. Холлис, – обратилась она к дворецкому, – принеси его светлости бутылку «Реми Мартен».
Слуга поклонился и вышел.
Лангфорд удовлетворенно улыбнулся. Так-то лучше. А то ведь придумала – лимонад!
– Удачно съездили в Лондон?
Хозяйка снова кивнула:
– Да, пожалуй.
Она поднесла руку к броши-камее на воротничке. Взгляд герцога невольно задержался на ее изящных пальцах, резко выделявшихся своей белизной на фоне черного как ночь платья. А потом ему вдруг вспомнилось, что миссис Роуленд старше его на несколько лет, то есть ей было под пятьдесят. Но чтоб ему провалиться, если она и сейчас не красавица! Пожалуй, сейчас она даже красивее, чем в те годы, когда ей было девятнадцать. Как правило, ослепительные красавицы к старости дурнели гораздо больше, чем дамы заурядной внешности, потому что их увядание резко бросалось, в глаза. Но эта женщина, напротив, с возрастом лишь обрела чувство собственного достоинства, которое почти, никак не выражалось внешне, но красило ее лучше всяких жемчугов и бриллиантов.
– В театре я имела удовольствие повстречаться с вашими кузинами, – сказала Виктория. – Леди Эйвери и леди Соммерсби были так любезны, что пригласили меня в свою ложу.
До Лангфорда не сразу дошло значение ее слов. Значит, она натолкнулась, на Каро и Грейс. На них многие наталкивались, к своему удовольствию или досаде – в зависимости, от того, выдавали, ли сестрицы забавную сплетню или по локоть залезали в душу в поисках таковой. И тут его осенило: миссис Роуленд ведь знать не знала, как он жил, прежде чем перевоплотился в равнодушного к женщинам ученого-отшельника.
О чем же они ей рассказали? Наверное, о драке между его любовницами, а также о пожаре и о том, как он увез с собой всех девочек мадам Миньон. Это были не самые страшные его грехи, но именно они принесли ему славу отъявленного распутника. И добродетельная, хотя и легко идущая на сделку с собственной совестью миссис Роуленд была настолько потрясена и возмущена, что решила изменить свое отношение к нему, возможно – лишь на некоторое время.
Можно подумать, его остановили бы открытые окна и черный креп, если бы он задумал какую-нибудь непристойность. В своё время он оголил не один зад, прикрытый траурной юбкой, причем несколько раз – прямо у раскрытого окна.
Если бы они с миссис Роуленд встретились двадцать лет назад, тогда другое дело. Но теперь он изменился. Постарел и остепенился.
Впрочем, кто знает?
– Наверное, они рассказывали вам о безумствах моей молодости, – сказал герцог. – К сожалению, я вел себя не самым примерным образом.
По всей видимости, миссис Роуленд не ожидала, что он заговорит так откровенно. Изобразив улыбку, она ответила:
– Что это за джентльмен, если за ним не числятся кое-какие грешки?
– Совершенно верно, – кивнул Лангфорд. – Вы ухватили самую суть. Но из знойного лета жизни рождается зрелая пора осени. Так было, и так будет всегда.
Герцог чуть не расхохотался, увидев, в какое смущение вогнало хозяйку его философское замечание. Положение спас дворецкий, вовремя подоспевший с коньяком – волшебным сочетанием отменных спиртов пятидесятилетней выдержки.
Они неторопливо переместились к карточному столу, который установили в гостиной, и Виктория осторожно поинтересовалась, можно лила первых порах ставить на кон не тысячу фунтов, а что-нибудь другое.
– Мы с дочерью играли на сладости – ириски, тянучки, лакричные конфеты… В общем, вы понимаете, о чем я говорю, милорд!
– Как вам угодно, – великодушно согласился Лангфорд. Честно говоря, он играл по крупной всего три раза, да и тех ему хватило с лихвой. Даже его насквозь порочное сердце не выдержало тех ужасов, когда за одну ночь спускался весь годовой доход.
Миссис Роуленд достала большую, тисненную золотом коробку.
– Эти швейцарские шоколадки прислала мне дочь. Она знает, что я к ним неравнодушна.
Шоколадки были уложены в несколько лоточков. Верхний слой съели почти полностью. Виктория убрала верхний лоток и поставила по полному лоточку перед собой и герцогом.
– В какие игры вы играли с дочерью? – спросил Лангфорд, тасуя карты.
– В которые обычно играют вдвоем – в безик, казино, экарте. В картах ей нет равных.
– Жду не дождусь, когда она приедет. Мне не терпится сыграть с ней несколько партий.
Миссис Роуленд помедлила, прежде чем ответить:
– Она будет в восторге.
Оказывается, миссис Роуленд, которая могла заткнуть за пояс любого профессионального актера с Друри-лейн, совершенно терялась, когда дело касалось заранее продуманных интриг или когда требовалось с ходу сочинить наглую ложь. Лавировать между мужем и поклонником – ужасно сложная задача.
Герцог прекрасно понимал, что леди Тремейн не желала ввязываться в авантюру, которую затеяла ее мамаша. По-прежнему тасуя карты, он молчал; ему было очень любопытно, как хозяйка продолжит беседу.
– Может быть, вы не откажетесь сыграть несколько партий с ее мужем? – спросила наконец миссис Роуленд. – Джиджи пока не знает, удастся ли ей найти время на поездку, поэтому он может приехать вместо нее.
– Она замужем? – Герцог прикинулся, что страшно удивлен.
– Да, уже десять лет. Ее муж – наследник герцога Фэрфорда. – В ее словах звучала гордость. Гордость и толика отчаяния.
Мысленно улыбнувшись, Лангфорд протянул карты Виктории, чтобы она сняла колоду.
– Признаюсь, я озадачен, – проговорил он. – Когда вы порекомендовали мне вашу дочь, я предположил, чуо она свободна от всяких обязательств и ваш интерес к моей скромной персоне продиктован желанием приобрести для нее друга в моем лице.
Виктория уставилась на гостя так, будто он попросил ее раздеться догола. В какой-то степени он действительно срывал покровы – с ее души. Она принялась теребить камею у горла, словно ей жал воротничок.
– Ваша светлость, уверяю вас… Ах, как вы могли такое подумать?! Я…
– Полно, полно, миссис Роуленд! – Он еще не забыл, как говорить с дамами. – Матери, которые пускаются на хитрость, чтобы удачно выдать замуж своих дочек, преследуют пусть и не самую возвышенную, но все же весьма достойную цель. Хотя лично мне кажется, что ваша дочь и без того очень даже удачно устроила свою жизнь. Тогда зачем же вы так настойчиво искали моего общества? Почему подстерегали меня у своей калитки и пообещали составить мне компанию в занятии, которое презираете от всей души?
Ответом ему была оглушительная тишина.
– Ваша ставка, миссис Роуленд, – напомнил герцог. Она молча положила три шоколадки на салфетку в середине стола. Он сдал ей карту рубашкой вверх, а себе – рубашкой вниз. Жалкая пятерка пик. Следующие две карты он сдал рубашками вверх.
Виктория накрыла карты ладонями, но не взяла их. Щеки ее рдели густым румянцем.
– Я отвечу на ваш вопрос прямо сейчас, милорд. Мой ответ смутит и вас, и меня – собственно, я уже готова провалиться от стыда, – но вы вправе знать правду. – Она провела языком по нижней губе, потом снова заговорила: – А правда состоит в том, что я по горло сватовством. Поэтому присмотрелась к своему окружению, пришла к выводу, что мужа лучше вас мне не найти.
Герцог вздрогнул от неожиданности. Слова хозяйки прозвучали как гром среди ясного неба.
– Я уже пять лет наблюдаю, как вы прогуливаетесь мимо моего дома каждый день – и в хорошую погоду, и в ненастье, – продолжала Виктория, гипнотизируя герцога взглядом. – Каждый день я жду, когда вы; покажетесь из-за поворота, где растет фуксия. Я провожаю вас глазами, до тех пор пока вы не скроетесь из виду за живой изгородью сквайра Райта. А потом думаю о вас.
Он знал, что она лжет – это было так же верно, как то, что королева завела шашни со своим слугой Джоном Брауном. Но все же ее слова тронули Лангфорда. Перед глазами у него возникла картина: миссис Роуленд с разметавшимися по подушке волосами лежит ночью в постели, горько сетуя на свое одиночество и изнемогая от тоски по мужчине… По нему, Лангфорду.
– Но я только, сейчас набралась мужества перейти от мечтаний к делу, – говорила Виктория, и ее голос был нежен, как весенняя ночь. – Я уже не молода. Поэтому я сразу отказалась от уловок юных девушек и решила действовать прямо. Надеюсь, я не обидела вас своей бесцеремонностью.
Лангфорд нечасто терялся в сложных ситуациях, но сейчас все-таки растерялся и ему не сразу удалось вспомнить об истинных намерениях миссис Роуленд. Думая о нем, она всего лишь прикидывала, как бы добыть для своей дочурки вожделенную корону с земляничными листьями.
– Но почему именно я? – Услыхав собственный голос, герцог невольно поморщился. Не голос, а воронье карканье. В смущении откашлявшись, он продолжал: – Простите, если я вмешиваюсь не в свое дело, но вы очень привлекательная женщина, к тому же не стесненная в средствах. Стоило вам только обмолвиться…
– И на меня бы стаями слетелись дамские угодники и альфонсы. Отчасти именно желание избавиться от них и привело меня обратно в Девон, – резонно возразила Виктория. – Что же до вашего вопроса, то, наверное, здесь сказалось влияние вашей покойной матери.
Герцог в изумлении уставился на собеседницу:
– Моей матери?!
Его мать скончалась от брюшного тифа через четыре месяца после того, как ушел из жизни отец. Поживи она подольше, он, наверное, вел бы не столь беспутную жизнь. Хотя бы для того, чтобы оградить ее от таких, как Карой Грейс.
– Мне стыдно, что в день нашей первой встречи я ввела вас в заблуждение, притворившись, что не знаю, кто вы такой. – Миссис Роуленд наконец-то взглянула на свои карты и бросила их на стол. Вот смотрите… Ровно двадцать одно очко. – Так вот, хотя мы не были представлены друг другу, но я знала вас много лет. Девушкой я жила в этом самом доме. Помню, как мне случалось мельком увидеть вас, когда вы приезжали домой на каникулы.
Лангфорд взял щипцы для сахара, которые она ему протягивала, и отдал ей три шоколадки из своего лоточка.
– Но как же вы познакомились с моей матерью?
– В шестьдесят первом году я помогала проводить благотворительную ярмарку под патронатом вашей уважаемой матушки. Я ей понравилась и по ее настоянию стала каждую неделю приходить на чай в Ладлоу-Корт. – Миссис Роуленд печально улыбнулась. – В домашней обстановке она показалась мне великодушной и в то же время совершенно обыкновенной – обыкновенной, потому что у нее, как и у всех женщин, сердце болело за мужа и за сына. Тогда я этого не понимала, но теперь, оглядываясь назад, я вижу, что она была бесконечно одинока. Из-за плохого здоровья мужа она постоянно жила в провинции, где у нее почти не было друзей и еще меньше развлечений, которые она могла себе позволить, не боясь прослыть бесчувственной к страданиям его светлости.
Герцог смотрел на Викторию во все глаза; теперь он уже не знал, по-прежнему ли она сочиняет небылицы или говорит правду. Но ему очень хотелось, чтобы ее слова оказались правдой. Он много лет ни с кем не говорил о матери… о родителях. Никому даже в голову не приходило заговорить с ним на эту тему. Зная, какую развеселую жизнь он ведет, все полагали, что он ужасно обрадовался, когда умерли его родители.
Миссис Роуленд взяла одну из шоколадок в прозрачной обертке и провела по ней пальцами – бумага тихо зашуршала.
– Ваша матушка мало говорила о болезни его светлости. Она уже понимала, что его дни сочтены. Но она часами говорила о вас. Она гордилась вами и с нетерпением ждала, когда вы, получите степень бакалавра с отличием по классической литературе. Она даже показала мне письмо от профессора Томсона, в котором он разъяснял вам один из вопросов, поднятых в «Федоне», [6]и хвалил за глубокие познания в древнегреческом. Но еще вашу матушку не отпускала тревога. Она говорила, что нрав у вас дикий, как джунгли Черной Африки, а ваша душа для нее – потемки. Она боялась, что ни ей, ни отцу не удастся вас образумить и без твердой руки здравомыслящей супруги вы совсем собьетесь с пути истинного.
Еще немного – и Лангфорд, уже потерявший дар речи, вообще разучился бы говорить. Он не то что не думал, а даже мысли не допускал, что исповедь миссис Роуленд так его потрясет. Пять минут назад он самодовольно полагал, что миссис Роуленд и не снилось, как много он о ней знает. Но на деле все обстояло совершенно иначе. Его юность прошла у нее на глазах, она была наперсницей его матери, да что там – она даже читала хвалебное письмо от профессора Томсона!
– Почему же мы ни разу не встретились, если, по вашим словам, вы были частой гостьей Ладлоу-Корта?
– Просто мои визиты длились самое большее полчаса, а вы все время где-то пропадали, когда приходило время пить чай. Даже когда гостили дома на каникулах. Летом вы уезжали купаться в Торки, зимой шли охотиться на оленя или навещали приятеля в соседнем графстве.
Все верно – ведь у него никогда не находилось времени для матери. Он обедал с ней, когда бывал дома, и считал, что этот пустячный знак внимания полностью освобождал его от исполнения сыновнего долга.
– Как вы уже, наверное, догадались, беседы с любящей матерью оставили в моей душе неизгладимый и светлый, образ ее сына, что и привело меня к намерению…
– А потом вас подкараулили леди Эйвери с леди Соммерсби и поведали… о других сторонах моей жизни.
– Вообще-то сначала меня просветила дочь, – лукаво улыбнулась Виктория. – Она вас не жалует. Но по-моему, неправильно судить о вас только по тем разгульным годам. Такое суждение было однобоким и пристрастным, то есть совершенно несправедливым.
Она пододвинула к себе шоколадки, сложила их аккуратной стопкой и положила свои карты обратно в колоду.
– Ваша очередь делать ставку, ваша светлость. Но я вас прекрасно пойму, если вы больше не захотите оставаться в моем доме, после того как я показала себя обманщицей и интриганкой.
Нет, она не просто показала себя интриганкой. Она и была самой настоящей интриганкой. Она по-прежнему добивалась своей цели – пыталась выдать свою дочку замуж за герцога. Но теперь все это выглядело совсем иначе.
Теперь их с герцогом связывали незримые узы. Тридцать лет назад юная миссис Роуленд любезно навещала покойную герцогиню, тогда как он, юный наследник, постоянно игнорировал свою мать. Он почти не знал женщину, которая дала ему жизнь. Даже смерть отца не пробудила в нем желания сблизиться с ней – она-то была здорова. Он решил, что ничего с ней не случится и она еще много лет будет заламывать руки и хмурить брови, ужасаясь его легкомысленным выходкам.
Герцог выложил на стол пять шоколадок.
– Сдавайте.
Миссис Роуленд встретила Лангфорда не совсем обычно – то есть без приторной угодливости и преувеличенной сердечности, с которой она, казалось бы, должна была встречать его светлость герцога Перрина. Конечно, ее нельзя было упрекнуть в отсутствии гостеприимства, но если недавно она стремилась, вернее, жаждала продолжить знакомство, то сегодня превратилась в олицетворение холодной вежливости. Даже ее любимые наряды пастельных тонов были решительно отвергнуты, и теперь она была в строгом черном крепе, словно вдова в первый год траура.
Миссис Роуленд приняла герцога в гостиной, освещенной не хуже Версаля: в комнате горело великое множество свечей. К тому же окна, выходившие на улицу, были распахнуты настежь, а шторы она задернула лишь наполовину, так что любой прохожий мог без помех заглянуть в гостиную.
Но хозяйке едва ли следовало опасаться любопытных прохожих. По тропинке под окнами и днем-то почти никто не ходил, а в это время она была совершенно пустынна.
– Не желаете ли чего-нибудь выпить? – спросила миссис Роуленд. – Может, чаю или ананасовой воды? Или лимонаду?
Герцог мысленно усмехнулся. Ему не предлагали лимонаду с тринадцати лет. «Но почему же она не предложила ничего из горячительного?» – подумал он с удивлением.
– Рюмочка коньяку будет в самый раз, – ответил гость.
Виктория поджала губы, но у нее не хватило духу отказать герцогу. Коротко кивнув, она сказала:
– Да, конечно. Холлис, – обратилась она к дворецкому, – принеси его светлости бутылку «Реми Мартен».
Слуга поклонился и вышел.
Лангфорд удовлетворенно улыбнулся. Так-то лучше. А то ведь придумала – лимонад!
– Удачно съездили в Лондон?
Хозяйка снова кивнула:
– Да, пожалуй.
Она поднесла руку к броши-камее на воротничке. Взгляд герцога невольно задержался на ее изящных пальцах, резко выделявшихся своей белизной на фоне черного как ночь платья. А потом ему вдруг вспомнилось, что миссис Роуленд старше его на несколько лет, то есть ей было под пятьдесят. Но чтоб ему провалиться, если она и сейчас не красавица! Пожалуй, сейчас она даже красивее, чем в те годы, когда ей было девятнадцать. Как правило, ослепительные красавицы к старости дурнели гораздо больше, чем дамы заурядной внешности, потому что их увядание резко бросалось, в глаза. Но эта женщина, напротив, с возрастом лишь обрела чувство собственного достоинства, которое почти, никак не выражалось внешне, но красило ее лучше всяких жемчугов и бриллиантов.
– В театре я имела удовольствие повстречаться с вашими кузинами, – сказала Виктория. – Леди Эйвери и леди Соммерсби были так любезны, что пригласили меня в свою ложу.
До Лангфорда не сразу дошло значение ее слов. Значит, она натолкнулась, на Каро и Грейс. На них многие наталкивались, к своему удовольствию или досаде – в зависимости, от того, выдавали, ли сестрицы забавную сплетню или по локоть залезали в душу в поисках таковой. И тут его осенило: миссис Роуленд ведь знать не знала, как он жил, прежде чем перевоплотился в равнодушного к женщинам ученого-отшельника.
О чем же они ей рассказали? Наверное, о драке между его любовницами, а также о пожаре и о том, как он увез с собой всех девочек мадам Миньон. Это были не самые страшные его грехи, но именно они принесли ему славу отъявленного распутника. И добродетельная, хотя и легко идущая на сделку с собственной совестью миссис Роуленд была настолько потрясена и возмущена, что решила изменить свое отношение к нему, возможно – лишь на некоторое время.
Можно подумать, его остановили бы открытые окна и черный креп, если бы он задумал какую-нибудь непристойность. В своё время он оголил не один зад, прикрытый траурной юбкой, причем несколько раз – прямо у раскрытого окна.
Если бы они с миссис Роуленд встретились двадцать лет назад, тогда другое дело. Но теперь он изменился. Постарел и остепенился.
Впрочем, кто знает?
– Наверное, они рассказывали вам о безумствах моей молодости, – сказал герцог. – К сожалению, я вел себя не самым примерным образом.
По всей видимости, миссис Роуленд не ожидала, что он заговорит так откровенно. Изобразив улыбку, она ответила:
– Что это за джентльмен, если за ним не числятся кое-какие грешки?
– Совершенно верно, – кивнул Лангфорд. – Вы ухватили самую суть. Но из знойного лета жизни рождается зрелая пора осени. Так было, и так будет всегда.
Герцог чуть не расхохотался, увидев, в какое смущение вогнало хозяйку его философское замечание. Положение спас дворецкий, вовремя подоспевший с коньяком – волшебным сочетанием отменных спиртов пятидесятилетней выдержки.
Они неторопливо переместились к карточному столу, который установили в гостиной, и Виктория осторожно поинтересовалась, можно лила первых порах ставить на кон не тысячу фунтов, а что-нибудь другое.
– Мы с дочерью играли на сладости – ириски, тянучки, лакричные конфеты… В общем, вы понимаете, о чем я говорю, милорд!
– Как вам угодно, – великодушно согласился Лангфорд. Честно говоря, он играл по крупной всего три раза, да и тех ему хватило с лихвой. Даже его насквозь порочное сердце не выдержало тех ужасов, когда за одну ночь спускался весь годовой доход.
Миссис Роуленд достала большую, тисненную золотом коробку.
– Эти швейцарские шоколадки прислала мне дочь. Она знает, что я к ним неравнодушна.
Шоколадки были уложены в несколько лоточков. Верхний слой съели почти полностью. Виктория убрала верхний лоток и поставила по полному лоточку перед собой и герцогом.
– В какие игры вы играли с дочерью? – спросил Лангфорд, тасуя карты.
– В которые обычно играют вдвоем – в безик, казино, экарте. В картах ей нет равных.
– Жду не дождусь, когда она приедет. Мне не терпится сыграть с ней несколько партий.
Миссис Роуленд помедлила, прежде чем ответить:
– Она будет в восторге.
Оказывается, миссис Роуленд, которая могла заткнуть за пояс любого профессионального актера с Друри-лейн, совершенно терялась, когда дело касалось заранее продуманных интриг или когда требовалось с ходу сочинить наглую ложь. Лавировать между мужем и поклонником – ужасно сложная задача.
Герцог прекрасно понимал, что леди Тремейн не желала ввязываться в авантюру, которую затеяла ее мамаша. По-прежнему тасуя карты, он молчал; ему было очень любопытно, как хозяйка продолжит беседу.
– Может быть, вы не откажетесь сыграть несколько партий с ее мужем? – спросила наконец миссис Роуленд. – Джиджи пока не знает, удастся ли ей найти время на поездку, поэтому он может приехать вместо нее.
– Она замужем? – Герцог прикинулся, что страшно удивлен.
– Да, уже десять лет. Ее муж – наследник герцога Фэрфорда. – В ее словах звучала гордость. Гордость и толика отчаяния.
Мысленно улыбнувшись, Лангфорд протянул карты Виктории, чтобы она сняла колоду.
– Признаюсь, я озадачен, – проговорил он. – Когда вы порекомендовали мне вашу дочь, я предположил, чуо она свободна от всяких обязательств и ваш интерес к моей скромной персоне продиктован желанием приобрести для нее друга в моем лице.
Виктория уставилась на гостя так, будто он попросил ее раздеться догола. В какой-то степени он действительно срывал покровы – с ее души. Она принялась теребить камею у горла, словно ей жал воротничок.
– Ваша светлость, уверяю вас… Ах, как вы могли такое подумать?! Я…
– Полно, полно, миссис Роуленд! – Он еще не забыл, как говорить с дамами. – Матери, которые пускаются на хитрость, чтобы удачно выдать замуж своих дочек, преследуют пусть и не самую возвышенную, но все же весьма достойную цель. Хотя лично мне кажется, что ваша дочь и без того очень даже удачно устроила свою жизнь. Тогда зачем же вы так настойчиво искали моего общества? Почему подстерегали меня у своей калитки и пообещали составить мне компанию в занятии, которое презираете от всей души?
Ответом ему была оглушительная тишина.
– Ваша ставка, миссис Роуленд, – напомнил герцог. Она молча положила три шоколадки на салфетку в середине стола. Он сдал ей карту рубашкой вверх, а себе – рубашкой вниз. Жалкая пятерка пик. Следующие две карты он сдал рубашками вверх.
Виктория накрыла карты ладонями, но не взяла их. Щеки ее рдели густым румянцем.
– Я отвечу на ваш вопрос прямо сейчас, милорд. Мой ответ смутит и вас, и меня – собственно, я уже готова провалиться от стыда, – но вы вправе знать правду. – Она провела языком по нижней губе, потом снова заговорила: – А правда состоит в том, что я по горло сватовством. Поэтому присмотрелась к своему окружению, пришла к выводу, что мужа лучше вас мне не найти.
Герцог вздрогнул от неожиданности. Слова хозяйки прозвучали как гром среди ясного неба.
– Я уже пять лет наблюдаю, как вы прогуливаетесь мимо моего дома каждый день – и в хорошую погоду, и в ненастье, – продолжала Виктория, гипнотизируя герцога взглядом. – Каждый день я жду, когда вы; покажетесь из-за поворота, где растет фуксия. Я провожаю вас глазами, до тех пор пока вы не скроетесь из виду за живой изгородью сквайра Райта. А потом думаю о вас.
Он знал, что она лжет – это было так же верно, как то, что королева завела шашни со своим слугой Джоном Брауном. Но все же ее слова тронули Лангфорда. Перед глазами у него возникла картина: миссис Роуленд с разметавшимися по подушке волосами лежит ночью в постели, горько сетуя на свое одиночество и изнемогая от тоски по мужчине… По нему, Лангфорду.
– Но я только, сейчас набралась мужества перейти от мечтаний к делу, – говорила Виктория, и ее голос был нежен, как весенняя ночь. – Я уже не молода. Поэтому я сразу отказалась от уловок юных девушек и решила действовать прямо. Надеюсь, я не обидела вас своей бесцеремонностью.
Лангфорд нечасто терялся в сложных ситуациях, но сейчас все-таки растерялся и ему не сразу удалось вспомнить об истинных намерениях миссис Роуленд. Думая о нем, она всего лишь прикидывала, как бы добыть для своей дочурки вожделенную корону с земляничными листьями.
– Но почему именно я? – Услыхав собственный голос, герцог невольно поморщился. Не голос, а воронье карканье. В смущении откашлявшись, он продолжал: – Простите, если я вмешиваюсь не в свое дело, но вы очень привлекательная женщина, к тому же не стесненная в средствах. Стоило вам только обмолвиться…
– И на меня бы стаями слетелись дамские угодники и альфонсы. Отчасти именно желание избавиться от них и привело меня обратно в Девон, – резонно возразила Виктория. – Что же до вашего вопроса, то, наверное, здесь сказалось влияние вашей покойной матери.
Герцог в изумлении уставился на собеседницу:
– Моей матери?!
Его мать скончалась от брюшного тифа через четыре месяца после того, как ушел из жизни отец. Поживи она подольше, он, наверное, вел бы не столь беспутную жизнь. Хотя бы для того, чтобы оградить ее от таких, как Карой Грейс.
– Мне стыдно, что в день нашей первой встречи я ввела вас в заблуждение, притворившись, что не знаю, кто вы такой. – Миссис Роуленд наконец-то взглянула на свои карты и бросила их на стол. Вот смотрите… Ровно двадцать одно очко. – Так вот, хотя мы не были представлены друг другу, но я знала вас много лет. Девушкой я жила в этом самом доме. Помню, как мне случалось мельком увидеть вас, когда вы приезжали домой на каникулы.
Лангфорд взял щипцы для сахара, которые она ему протягивала, и отдал ей три шоколадки из своего лоточка.
– Но как же вы познакомились с моей матерью?
– В шестьдесят первом году я помогала проводить благотворительную ярмарку под патронатом вашей уважаемой матушки. Я ей понравилась и по ее настоянию стала каждую неделю приходить на чай в Ладлоу-Корт. – Миссис Роуленд печально улыбнулась. – В домашней обстановке она показалась мне великодушной и в то же время совершенно обыкновенной – обыкновенной, потому что у нее, как и у всех женщин, сердце болело за мужа и за сына. Тогда я этого не понимала, но теперь, оглядываясь назад, я вижу, что она была бесконечно одинока. Из-за плохого здоровья мужа она постоянно жила в провинции, где у нее почти не было друзей и еще меньше развлечений, которые она могла себе позволить, не боясь прослыть бесчувственной к страданиям его светлости.
Герцог смотрел на Викторию во все глаза; теперь он уже не знал, по-прежнему ли она сочиняет небылицы или говорит правду. Но ему очень хотелось, чтобы ее слова оказались правдой. Он много лет ни с кем не говорил о матери… о родителях. Никому даже в голову не приходило заговорить с ним на эту тему. Зная, какую развеселую жизнь он ведет, все полагали, что он ужасно обрадовался, когда умерли его родители.
Миссис Роуленд взяла одну из шоколадок в прозрачной обертке и провела по ней пальцами – бумага тихо зашуршала.
– Ваша матушка мало говорила о болезни его светлости. Она уже понимала, что его дни сочтены. Но она часами говорила о вас. Она гордилась вами и с нетерпением ждала, когда вы, получите степень бакалавра с отличием по классической литературе. Она даже показала мне письмо от профессора Томсона, в котором он разъяснял вам один из вопросов, поднятых в «Федоне», [6]и хвалил за глубокие познания в древнегреческом. Но еще вашу матушку не отпускала тревога. Она говорила, что нрав у вас дикий, как джунгли Черной Африки, а ваша душа для нее – потемки. Она боялась, что ни ей, ни отцу не удастся вас образумить и без твердой руки здравомыслящей супруги вы совсем собьетесь с пути истинного.
Еще немного – и Лангфорд, уже потерявший дар речи, вообще разучился бы говорить. Он не то что не думал, а даже мысли не допускал, что исповедь миссис Роуленд так его потрясет. Пять минут назад он самодовольно полагал, что миссис Роуленд и не снилось, как много он о ней знает. Но на деле все обстояло совершенно иначе. Его юность прошла у нее на глазах, она была наперсницей его матери, да что там – она даже читала хвалебное письмо от профессора Томсона!
– Почему же мы ни разу не встретились, если, по вашим словам, вы были частой гостьей Ладлоу-Корта?
– Просто мои визиты длились самое большее полчаса, а вы все время где-то пропадали, когда приходило время пить чай. Даже когда гостили дома на каникулах. Летом вы уезжали купаться в Торки, зимой шли охотиться на оленя или навещали приятеля в соседнем графстве.
Все верно – ведь у него никогда не находилось времени для матери. Он обедал с ней, когда бывал дома, и считал, что этот пустячный знак внимания полностью освобождал его от исполнения сыновнего долга.
– Как вы уже, наверное, догадались, беседы с любящей матерью оставили в моей душе неизгладимый и светлый, образ ее сына, что и привело меня к намерению…
– А потом вас подкараулили леди Эйвери с леди Соммерсби и поведали… о других сторонах моей жизни.
– Вообще-то сначала меня просветила дочь, – лукаво улыбнулась Виктория. – Она вас не жалует. Но по-моему, неправильно судить о вас только по тем разгульным годам. Такое суждение было однобоким и пристрастным, то есть совершенно несправедливым.
Она пододвинула к себе шоколадки, сложила их аккуратной стопкой и положила свои карты обратно в колоду.
– Ваша очередь делать ставку, ваша светлость. Но я вас прекрасно пойму, если вы больше не захотите оставаться в моем доме, после того как я показала себя обманщицей и интриганкой.
Нет, она не просто показала себя интриганкой. Она и была самой настоящей интриганкой. Она по-прежнему добивалась своей цели – пыталась выдать свою дочку замуж за герцога. Но теперь все это выглядело совсем иначе.
Теперь их с герцогом связывали незримые узы. Тридцать лет назад юная миссис Роуленд любезно навещала покойную герцогиню, тогда как он, юный наследник, постоянно игнорировал свою мать. Он почти не знал женщину, которая дала ему жизнь. Даже смерть отца не пробудила в нем желания сблизиться с ней – она-то была здорова. Он решил, что ничего с ней не случится и она еще много лет будет заламывать руки и хмурить брови, ужасаясь его легкомысленным выходкам.
Герцог выложил на стол пять шоколадок.
– Сдавайте.
Глава 19
31 мая 1893 года
– Как видите, сэр, мы предлагаем замечательные экипажи на любой вкус, – сказал сухопарый шотландец, владелец заведения «Шикарные кареты от Адамса, напрокат и на продажу».
– В самом деле, товар у вас отменный, – ответил Камден. – Меня не будет в городе несколько дней, но когда я вернусь, обязательно что-нибудь себе присмотрю.
– Очень хорошо, сэр, – кивнул Адамс. – В таком случае… Не окажете ли нам честь? Мы хотели бы доставить вас домой в нашем лучшем экипаже.
Камден улыбнулся. Он сам нередко устраивал на своей яхте увеселительные прогулки, и гости, до этого всерьез не задумывавшиеся о покупке яхты, делали ему заказ еще до того, как сойти на берег. Поэтому он по достоинству оценил предприимчивость-шотландца.
– С удовольствием.
– Сюда, пожалуйста.
– Как видите, сэр, мы предлагаем замечательные экипажи на любой вкус, – сказал сухопарый шотландец, владелец заведения «Шикарные кареты от Адамса, напрокат и на продажу».
– В самом деле, товар у вас отменный, – ответил Камден. – Меня не будет в городе несколько дней, но когда я вернусь, обязательно что-нибудь себе присмотрю.
– Очень хорошо, сэр, – кивнул Адамс. – В таком случае… Не окажете ли нам честь? Мы хотели бы доставить вас домой в нашем лучшем экипаже.
Камден улыбнулся. Он сам нередко устраивал на своей яхте увеселительные прогулки, и гости, до этого всерьез не задумывавшиеся о покупке яхты, делали ему заказ еще до того, как сойти на берег. Поэтому он по достоинству оценил предприимчивость-шотландца.
– С удовольствием.
– Сюда, пожалуйста.