Поток мыслей прервался при виде баронессы Шедлиц-Гарденберг, которая поднималась по трапу вместе с другими пассажирами. Кристиан узнал ее шляпу, напоминавшую головной убор пасечника, но более элегантную и нарядную. Накануне вуаль была серой. Сегодня она была голубой, в тон ее голубому дорожному платью.
   Вряд ли женщина станет надевать дорожное платье, чтобы преодолеть две с половиной мили между отелем «Шери Нидерланд» и пристанью на реке Гудзон в конце Сорок второй улицы, куда причалила «Родезия». Но Кристиан давно отказался от попыток применять логику к женской моде, вспышкам раздражения и непостоянству.
   Как он заметил, преданность женщины моде часто соответствовала степени ее глупости. Кристиан научился не обращать внимания на дам с чучелами попугаев на шляпках и не рассчитывал на приличную еду в домах, хозяйки которых славились своей коллекцией бальных платьев.
   Баронесса, определенно, придавала моде большое значение. И отличалась беспокойным характером. Необычный зонтик с узором из голубых восьмиугольников, который она держала в руке, постоянно вращался. Но она не производила впечатление глупой.
   Она подняла глаза. Кристиан не мог утверждать, что она смотрит прямо на него. Но, что бы она ни увидела, она запнулась на ходу. Ее зонтик перестал вращаться, и кисточки, украшавшие оборку, по инерции качнулись вперед и назад.
   Но только на секунду. Она двинулась дальше по трапу, и ее зонтик продолжил свое гипнотизирующее вращение.
   Кристиан наблюдал за ней, пока она не скрылась в коридоре, где располагались каюты первого класса.
   Может, она – то самое отвлечение, в котором он так отчаянно нуждается?
 
   Перед самым отплытием обычно воцарялась тишина, и становилось достаточно тихо, чтобы команды, отдаваемые с мостика, разносились по всему кораблю. Венеция стояла у поручня, глядя на отдаляющийся причал. Внизу, на главной палубе толпились люди, бешено маша родным и близким, которые оставались позади. Толпа, собравшаяся на пристани, махала в ответ столь же яростно и усердно.
   Горло Венеции сжалось. Она не могла припомнить, когда в последний раз испытывала такие необузданные и неуправляемые эмоции.
   Точнее, когда она осмеливалась их испытывать.
   – Добрый день, баронесса.
   Венеция вздрогнула. В нескольких шагах от нее, положив руку на поручень, стоял герцог Лексингтон, одетый с элегантной небрежностью в серый твидовый костюм и мягкую фетровую шляпу, побывавшие с ним, наверное, не в одной экспедиции. Он смотрел на береговую линию Нью-Йорка, с причалами, подъемными кранами, складами и не проявлял к ней никакого интереса.
   От него веяло холодом, как от айсберга.
   – Мы знакомы, сэр? – Лексингтон заговорил по-немецки, и Венеция ответила ему на том же языке, с удивлением отметив, как спокойно звучит ее голос.
   Он повернулся к ней.
   – Пока нет, баронесса. Но я хотел бы познакомиться с вами.
   В лифте отеля они находились в большей близости. Но если вчерашняя близость только разозлила Венецию, то сегодня у нее было такое ощущение, словно она балансирует на проволоке над Ниагарским водопадом.
   Готова ли она вступить в игру?
   – Зачем это вам, ваша светлость? – Нет смысла притворяться, что ей неизвестен его титул. Персонал отеля не делал из этого секрета, обращаясь к нему в ее присутствии.
   – Вы отличаетесь от других.
   «От алчной шлюхи, которую вы представили как оскорбление порядочности», – мелькнуло в голове Венеции.
   Она подавила раздражение.
   – Вы ищете любовницу?
   Узнай правила, прежде чем садиться играть, как не раз говорил ей мистер Истербрук.
   – А вы бы согласились? – поинтересовался Лексингтон обыденным тоном, словно речь шла о приглашении на танец.
   Что ж, после цветов ей не следует удивляться. Тем не менее щеки Венеции загорелись. Слава Богу, на ней вуаль, иначе не удалось бы скрыть свое отвращение.
   – А если я скажу нет?
   – Тогда я не буду навязывать вам свое общество.
   Всю свою жизнь Венеция имела дело с мужчинами, жаждавшими ее милостей. Она могла распознать фальшивое безразличие с расстояния полумили. Но в его спокойной позе не чувствовалось притворства. Если она отвергнет его ухаживание, он просто переключит свое внимание на кого-нибудь другого и даже не вспомнит о ней.
   – А что, если я не уверена?
   – Тогда я попытаюсь убедить вас.
   Несмотря на бодрящий ветер, налетавший с реки, ей стало душно под вуалью. Хотя, возможно, дело было не в вуали, а в его словах. В его присутствии.
   – Каким образом?
   Уголки его губ приподнялись. Он явно забавлялся.
   – Желаете, чтобы я продемонстрировал?
   Венеция уже могла оценить его острый ум, редкую выдержку и способность уничтожить человека несколькими словами. Но сейчас, стоя рядом с его сильной худощавой фигурой, слушая его голос, в котором звучали игривые нотки, и глядя на его длинные пальцы, рассеяно поглаживающие поручень, она остро ощутила исходившую от него чувственность.
   Это уже слишком! Она не желает иметь с ним ничего общего. Никогда. Даже если бы он был последним мужчиной на свете.
   – Нет, – запальчиво произнесла она. – Не желаю. И была бы признательна, если бы никогда больше не увидела вас.
   Если ее внезапный отказ поразил Лексингтона, это никак не отразилось на его лице. Он слегка поклонился.
   – В таком случае, мадам, желаю вам приятного путешествия.
 
   Бриджет, горничная Милли, вернулась от стойки портье с сообщением, что миссис Истербрук еще не зарегистрировалась.
   – Может, она отправилась в другой отель? – предположила Милли.
   Хелена ощутила беспокойство.
   – Но шофер леди Тремейн сказал, что отвез ее сюда.
   – Я поговорю с портье, – сказала Милли.
   Она подошла к стойке и обратилась к портье. Тот снова сверился с журналом регистрации постояльцев.
   – Извините, мэм, но у нас нет гостей с таким именем.
   – А как насчет леди по имени Фицхью или Таунсенд?
   Хелена не могла представить, чтобы Венеция воспользовалась именем Тони. На визитных карточках она предпочитала указывать просто «миссис Артур Истербрук».
   Портье поднял на них извиняющийся взгляд.
   – Их тоже нет.
   – Может, кто-нибудь видел красивую женщину, которая приехала одна? – поинтересовалась Хелена.
   – Боюсь, что нет, мэм.
   – Что ж, – сказала Милли. – У вас есть номер, зарезервированный для миссис Фицхью? Я приехала на день раньше. Надеюсь, это не очень сложно?
   – Конечно, нет, мэм, никаких сложностей. Кстати, у нас есть записка для вас и мисс Фицхью.
   Почерк на конверте принадлежал Венеции. Слава Богу! Они вскрыли конверт, как только оказались в своем номере.
 
   «Дорогие Милли и Хелена!
   Я решила отплыть домой немного раньше, чем собиралась. Не беспокойтесь обо мне. Я вполне здорова и почти успокоилась.
   До встречи в Лондоне.
   Ваша В.»
 
   Хелена прикусила нижнюю губу. Если бы не она, Венеция никогда бы не пошла на его лекцию.
   Прежде чем решиться на связь с Эндрю, Хелена просчитала все возможные последствия своего поступка – так по крайней мере ей казалось. Но она никак не ожидала, что дело обернется подобным образом.
   Ее снедала тревога. Даже для нее, готовой к худшему, события развивались слишком быстро и слишком непредсказуемо.
 
   Кристиан провел полдня, просматривая две стопки писем, которые настигли его в Нью-Йорке. Море, гладкое, как скатерть, когда «Родезия», обогнув Сэнди-Хук, вышла в открытую Атлантику, к вечеру начало волноваться. Когда качка усилилась настолько, что работать стало невозможно, он отложил доклады, полученные от агентов и поверенных, и вышел на палубу. Корабль швыряло из стороны в сторону, и прогуливаться по палубе можно было, только держась за поручни. В курительной комнате, где джентльмены делали обычные ставки на скорость продвижения судна, ему пришлось гоняться за пепельницей.
   Он пил чай, когда начался дождь, вначале слабый, но вскоре капли застучали в стекло с яростью брошенных камней. Кристиан смотрел на дождь и думал о баронессе.
   Его по-прежнему влекло к ней. Возможно, потому что она отвергла его, а он не привык, чтобы его отвергали. Хотя вряд ли. Собственные чувства волновали его меньше, чем ее откровенная неприязнь. Она яростно отвергала его, и еще более яростно отвергала его внимание. И это интриговало Кристиана больше, чем ее личность и причина, заставлявшая ее прятать лицо под вуалью.
   Это было странное, но нельзя сказать, что неприятное ощущение: быть поглощенным мыслями о другой женщине, а не о миссис Истербрук.
   Тем хуже, что баронесса не желает иметь с ним ничего общего.
 
   Теоре-тически, отвергнув предложение Лексингтона, Венеция должна была испытать некоторое удовлетворение.
   Но правда состояла в том, что она его не отвергла. Она сбежала от всего мужественного, самоуверенного и мощного, что было в нем, подобно тому, как юная девушка сбегает от первого юноши, который потребовал от нее большего, чем обычное кокетство.
   Остаток дня, вместо того чтобы поздравлять себя с тем, что она знает, когда остановиться, сведя потери к минимуму и отказавшись от явно порочной затеи, Венеция провела в расстройстве. Неужели она действительно так ничтожна? Не-ужели Тони был прав, когда сказал ей, что всему, что она собой представляет, она обязана своей внешности. Выходит, без преимуществ, которые обеспечивает ее лицо, у нее нет никаких шансов покорить герцога Лексингтона?
   Она посмотрела на себя в зеркало. Мисс Арно, стюардесса, к услугам которой Венеция прибегла, чтобы переодеться к обеду, уложила ее волосы в гладкий узел, оставлявший лицо открытым.
   – Так лучше, – сказала мисс Арно. – Мадам так красива, что ничто не должно мешать.
   Венеция не могла судить об этом. Она видела совокупность черт, которые не вписывались в общепринятые каноны. Собственно, ее глаза были слишком широко расставлены, челюсть, на ее вкус, слишком квадратная, нос ни маленький, ни вздернутый – и так далее.
   Но в данном случае все это не имеет значения. Чтобы завоевать герцога, ей придется вести кампанию с арсеналом, не включающим красоту.
   Если, конечно, у нее хватит смелости продолжить игру.
   При мысли о его руках на ее теле Венецию пронзила дрожь. Но не совсем от отвращения. Как бы она ни презирала Лексингтона, он был красивым мужчиной. И какая-то часть ее натуры находила его дерзость и хладнокровие весьма притягательными.
   Нужно на что-то решаться. Она уже давно отослала мисс Арно. В столовой, должно быть, уже подают последние блюда. Если она упустит его сегодня, завтра он может найти себе другую любовницу.
   Венеция снова содрогнулась, испытывая смесь страха, раздражения и яростной потребности поставить герцога на колени.
   Ее рука потянулась к шляпе с вуалью.
   Пожалуй, решение принято.
 
   Передвигаться по судну оказалось намного сложнее, чем она ожидала.
   Венеция, конечно, знала, что «Родезия» попала в довольно сильный шторм. Но сидя на привинченном к полу стуле, попеременно сомневаясь в собственном рассудке и злясь на собственную трусость, она не могла оценить волнения, разыгравшегося в Атлантике.
   В коридоре, обшитом панелями красного дерева, тускло мерцали светильники. Качка была такой сильной, что Венецию бросало от стенки к стенке, как пьяную. Было не так уж скверно, когда пол вздымался ей навстречу, но каждый раз, когда он уходил из-под ног, ее внутренности обрывались от страха.
   Судно нырнуло, накренившись под углом, который сгодился бы для детской горки, и Венеция схватилась за ручку ближайшей двери, чтобы устоять на ногах. В следующее мгновение «Родезия» поймала волну, начав очередное восхождение, и Венеция вцепилась в настенный светильник, чтобы не повалиться назад.
   В столовую вела великолепная лестница с резной балюстрадой из тикового дерева, украшенной позолотой в японском стиле. Но сейчас ее было практически не видно. Все ступеньки были заняты дамами в перьях и джентльменами во фраках, которые пробирались наружу, держась за перила.
   Венецию охватила паника. Неужели обед уже закончился, и она опоздала? Но Лексингтона среди тех, кто покидал столовую, не было, и она двинулась навстречу толпе, не обращая внимания на любопытные взгляды.
   Обеденный зал представлял собой просторное помещение, имевшее сто футов в длину и шестьдесят в ширину, со стеклянным куполом посередине, уходившим вверх на высоту двух палуб. В ясную погоду сквозь него лился солнечный свет, освещавший ряды коринфских колонн и четыре длинных стола, каждый из которых мог вместить более сотни обедающих.
   В этот штормовой вечер из купола по-прежнему лился яркий, хотя и трепетный свет, но источником его была большая электрическая люстра из литого серебра, которая раскачивалась вместе с океанским лайнером, нырявшим по волнам. Если бы Венеция явилась на час раньше, ее встретил бы звон серебряных столовых приборов и приглушенный смех – знакомые звуки привилегий и довольства. Но сейчас зал был почти пуст, блюда и приборы убраны, стулья перевернуты. Только несколько пассажиров еще сидели за столом со специальной деревянной рамой, удерживавшей тарелки и бокалы на месте. Одна из них, цветущая женщина средних лет, громко рассказывала о своих прошлых плаваниях через Атлантику.
   Лексингтон, облаченный в вечерний костюм, сидел отдельно от других за чашкой кофе, глядя на шторм, бушевавший снаружи. Венеция помедлила, молясь, чтобы в ближайшие несколько минут «Родезия» не делала резких пируэтов. Она предпочла бы не шататься на ходу, а приблизиться к нему, как акула, стремительная и опасная.
   Лексингтон повернул голову и посмотрел в ее сторону. Хотя через вуаль было трудно судить о выражении его лица, Венеции показалось, что она уловила искорку интереса.
   И предвкушения.
   Ее желудок сжался, лицо загорелось, сердце застучало, отзываясь пульсацией в ушах.
   Когда она подошла ближе, герцог поднялся, но ничего не сказал. Официант, появившийся словно ниоткуда, помог ей отодвинуть стул. Другой подал чашку кофе.
   Лексингтон снова занял свое место. Не отрывая от нее взгляда, он поднял свою чашку и сделал глоток. Похоже, он не собирался облегчать ситуацию.
   Венеция заговорила, не давая себе возможности передумать.
   – Я подумала над вашим предложением, сэр.
   Он молчал. Воздух между ними чуть ли не искрился от напряжения.
   Венеция судорожно сглотнула.
   – И пришла к выводу, что я открыта к убеждению.
   Лайнер накренился. Она схватилась за свою чашку, чтобы не дать ей опрокинуться. Лексингтон проделал то же самое, и его палец обхватил ее палец. Венецию словно пронзил электрический разряд, отдавшись в плече.
   – Я собирался вернуться в свою каюту, – сказал он. – Может, составите мне компанию?
   На секунду Венеция лишилась голоса. При мысли, что они останутся наедине, у нее перехватило дыхание.
   – Хорошо, – выдавила она.
   Он поставил свою чашку и поднялся на ноги. Прикусив губу, Венеция последовала его примеру. Их уход вызвал любопытные взгляды у остальных обедающих. Лексингтон не обратил на них внимания. Странно, но, направляясь к нему, она меньше всего думала, как к этому отнесутся окружающие. Однако сейчас она чувствовала себя так, словно ее пригвоздили к позорному столбу.
   На лестнице Венеция слегка опередила своего спутника. Корабль резко накренился, и его рука обвилась вокруг ее талии.
   – Со мной все в порядке, спасибо, – резко бросила Венеция.
   Он убрал руку. Венеция поморщилась, недовольная своим тоном. Она говорит совсем не как женщина, у которой на уме занятия любовью. Будь она чуть строже, и могла бы возглавить движение моралистов.
   Каюты класса «люкс» располагались на несколько палуб выше столовой. Остаток пути они проделали в молчании. У двери своей каюты Лексингтон помедлил, устремив на нее непроницаемый взгляд, прежде чем повернуть ключ в замке.
   В приглушенном свете гостиной можно было разглядеть только общие контуры мебели: письменный стол и кресло у окна, шезлонг справа, два мягких кресла напротив и книжные полки, встроенные в переборку.
   Лексингтон закрыл дверь.
   Венеция ощутила приступ паники.
   – Не просите меня снять вуаль, – вырвалось у нее.
   – Понимаю, – негромко отозвался он. – Как насчет того, чтобы что-нибудь выпить?
   – Нет. – Она резко втянула воздух. – Нет, спасибо.
   Лексингтон проследовал мимо нее в каюту. Только когда он протянул руку, она поняла, что он гасит свет. Каюта погрузилась во мглу, озаряемую только вспышками молнии.
   Он задернул шторы, звякнув кольцами по металлическому карнизу. Темнота была такой полной, что Венеция ощутила стеснение в груди. Шум шторма ослабел. Даже качка корабля, казалось, стала меньше. Тело Венеции приспособилось к волнению моря, однако весьма предсказуемый курс, взятый Лексингтоном, грозил затянуть ее в пучину.
   – Вы верите, что сейчас я ничего не вижу?
   Он стоял прямо перед ней.
   – Да, – отозвалась Венеция, вцепившись пальцами в складки своей юбки.
   Он снял с нее шляпу. У Венеции перехватило дыхание. Никогда в жизни она не чувствовала себя более обнаженной.
   Он прошелся тыльной стороной ладони по ее щеке, и кожу словно опалило огнем.
   – Дверь не заперта. Вы можете уйти в любой момент.
   В голове Венеции мелькнула сцена: он входит в нее, а она, охваченная сомнениями, умоляет разрешить ей уйти.
   – Я не уйду. – В ее тихом голосе прозвучал вызов.
   Он промолчал. Венеция надеялась, что шум волн, бьющихся о борта «Родезии», заглушает ее прерывистое дыхание. Лексингтон опять коснулся ее, пройдясь подушечкой большого пальца по ее нижней губе. И снова его прикосновение обожгло кожу.
   – Вы не хотите заниматься со мной любовью. Зачем вы здесь?
   Она сглотнула.
   – Хочу, просто боюсь.
   – Чего?
   Лексингтон склонил голову и поцеловал ее чуть ниже скулы. Венецию пронзила дрожь.
   – Просто… прошло слишком много времени.
   Он взял ее за предплечья, обжигая сквозь шелковую ткань рукавов.
   – Сколько?
   – Восемь лет.
   Он обхватил ладонью ее затылок и поцеловал без тени колебаний, раздвинув ее губы. Поцелуй имел вкус арабского кофе, чистый и крепкий, как его воля. И она ощутила эту волю глубоко внутри себя, в местах, дремавших почти десять лет.
   Лексингтон отстранился – слишком быстро, как ей показалось. Корабль раскачивался на волнах, но ярость моря не шла ни в какое сравнение с бурей чувств, бушевавшей у нее внутри.
   – Где дверь? – нетвердым голосом спросила Венеция.
   Он ответил не сразу. В непроницаемой тьме она могла только слышать его дыхание, чуть более прерывистое, чем обычно.
   – В пяти шагах позади вас. – Он помедлил мгновение. – Проводить вас до двери?
   – Нет, – сказала она. – Отведите меня в противоположную сторону.
 
   В спальне было еще темнее, чем в гостиной. Кристиан остановился у постели. Под его большим пальцем, лежавшим на запястье баронессы, бешено пульсировала жилка.
   Он разжал ее крепко стиснутый кулачок. Она была так напряжена, что, казалось, внутри у нее идет полномасштабная война. Но под всем этим напряжением и сопротивлением пульсировало возбуждение, с каждым из ее прерывистых вздохов становившееся все более очевидным. Кристиан не мог припомнить, когда в последний раз бывал так возбужден.
   Обхватив ее лицо ладонями, он снова поцеловал баронессу. У нее был вкус чего-то невероятно чистого, как снег или талая вода, и такой же свежий запах. Без намека на мускус или цветочную сладость, только благоухание свежевымытых волос и кожи, согретой теплом ее тела.
   Баронесса издала тихий горловой звук, и Кристиана пронзила похоть. Его пальцы дрожали от нетерпения, когда он расстегивал лиф платья, снимая слои ткани, заключавшие ее тело.
   Хотя его больше интересовала ее реакция, чем ее плоть, сама шелковистость кожи делала его хмельным от желания. Он снова прильнул к ее губам, вторгаясь языком в рот и прижимаясь к ней всем телом.
   Она задрожала. Неужели она чувствует его через все то, что на ней надето? Он был тверд, раскален и почти безумен. Затем она сделала нечто, что влило в его жилы новый огонь: помогла ему снять с себя корсет, их пальцы работали вместе, расстегивая крючки.
   Корсет символизировал врата замка. Когда он снят, все остальное формальности. Кристиан вытащил шпильки из волос и избавил ее от остатков одежды. Он старался касаться ее как можно меньше, не доверяя своей обычно железной выдержке.
   Оставшись обнаженной, она спросила:
   – Я по-прежнему могу уйти?
   – Да, – ответил он, опуская ее на постель. – В любой момент.
   – Что вы будете делать, если я сейчас уйду?
   – Злиться.
   Он поцеловал ее в подбородок, затем в шею. Она была восхитительна везде. И все еще так напряжена, что ее пальцы цеплялись за простыню, словно иначе она упала бы с постели – что было вполне реально, поскольку «Родезию» бросало из стороны в сторону. Впрочем, он сомневался, что она замечала качку. Она боялась не Бога, а мужчину.
   – Почему вы не хотите увидеть мое лицо? – промолвила она.
   – Разве я сказал, что не хочу? – Он накрыл ладонью ее грудь и слегка погладил. – Но если вы не хотите, чтобы я видел его, я научусь узнавать вас по вашей коже. – Он потер ее уже напрягшийся сосок большим и указательным пальцами, заставив ее резко выдохнуть. – По вашему голосу, – сказал он, втянув ее сосок в рот. – И по вашему вкусу.
   Она застонала и выгнулась под ним. Кристиан всегда был щедрым любовником. Только справедливо заплатить даме за удовлетворение. Но баронессе он хотел доставить столько наслаждения, чтобы она купалась в нем. Он хотел, чтобы она забыла обо всех своих тревогах и страхах.
 
   Венеция никогда не чувствовала себя такой встревоженной и испуганной.
   То, что именно Лексингтон даст ей такое наслаждение, пугало. Но ей было не к кому обратиться, чтобы выразить свои чувства, кроме него. В следующий раз, когда он поцеловал ее, она схватила его за плечи и поцеловала в ответ, потому что не знала, что еще сделать.
   Его отклик был яростным. Сбросив одежду, он скользнул руками под ее ягодицы и полностью вошел в нее.
   Венеция резко втянула в грудь воздух. Конечно, она была замужем. Конечно, Тони был опытным любовником. Но разве она когда-либо испытывала такие острые ощущения, жаркие и ослепительные, как удар молнии?
   – Я все еще… могу уйти? – услышала она собственный голос.
   Он вышел из нее и снова вошел.
   – Да. – Он продолжал неспешно двигаться, доставляя ей бесконечное наслаждение. – В лю-бой момент.
   Венеция прерывисто выдохнула.
   – Что вы будете делать, если я уйду?
   Лексингтон помедлил, вонзившись в нее.
   – Рыдать.
   Она не могла не улыбнуться – слегка.
   Он схватил ее за волосы и поцеловал.
   – Но вы никуда не уйдете.
   Он делал с ней ужасные и восхитительные вещи. Раздувая пламя желания, пока она не забыла обо всем, кроме лихорадочной потребности. Наслаждение нарастало, становясь невыносимым, и единственным способом дать ему выход, было кричать и содрогаться в конвульсиях.
   – Восемь лет – долгий срок, – промолвил он.
   Его рука ласкала ее там, где их тела все еще оставались соединенными. Ощущения были такими чудесными, такими изысканными, что Венеция всхлипнула.
   – Мое воздержание короче, несколько месяцев, но начинаю думать, что тоже обходился без этого годами.
   Он вышел из нее, а затем с мучительной медлительностью снова вошел. Венеция судорожно выдохнула, сообразив, что он еще не достиг высвобождения.
   Его пальцы вернулись к стыку ее бедер, дразня и возбуждая.
   – Вы такая тугая и чувствительная, – шепнул он, прикусив мочку ее уха, – что малейшее прикосновение заставляет вас трепетать.
   Они надолго замолкли. Кристиан так изучил ее тело во время прелюдии, что малейший контакт вызывал бурю ощущений. Прежде чем дать выход себе, он снова довел ее до вершины. Оглушенная и ослепленная, Венеция тонула в пучине наслаждения, хватаясь за Лексингтона, словно он был единственной надеждой на спасение.
   Наконец они затихли. Он лежал на ней, твердый и мощный. Венеция прислушивалась к его тяжелому дыханию, ощущая странную уязвимость, как зажившая рана, с которой наконец-то сняли повязку, открыв ее воздуху, свету и прикосновениям.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента