Томас Томас Т.. Маска Локи

Роджер Желязны
Маска Локи

   Но спрячь свое мужество в ножны,
   И мы не проиграем.

Вильям Шекспир

ПРОЛОГ

   Сильный жар, идущий из печи, опалил кожу ее лица и шеи. Она скривила губы в гримасе, кожа вокруг них высохла. Губная помада запеклась коркой, как асфальт под солнцем.
   Александра Вель на два шага отступила назад от открытой дверцы печи. Это было ошибкой. Внезапный спад температуры привел к тому, что мелкие капельки пота выступили у нее на лбу, нижней губе, шее. Она почувствовала, как тонкий шелк ее белой блузки начинает провисать подмышками и на груди, впитав в себя влагу.
   — Мистер Торвальд? — позвала она. — Айвор Торвальд?
   Человек в глубине комнаты поднял лохматую голову и кивнул, продолжая работать мехами. Александра какое-то время смотрела, как его хлопчатобумажная футболка двигалась то в одну, то в другую сторону. Она подошла ближе, посмотреть, над чем он работает, и стала так, чтобы мужчина был между ней и желто-белым огнем печи.
   Кусок расплавленного стекла, величиной со спелый помидор и такой же красный. Но его цвет был яростной краснотой внутреннего жара, а не холодной краснотой влажной кожицы плода. В центре он светился желтым, как память о печи. Торвальд держал кусок на конце стальной трубки, округляя и сглаживая его при помощи обожженной деревянной формы, по которой он прокатывал его. Руки и плечи защищали от жара простеганные металлической нитью рукавицы, а ближайшее к огню бедро — кусок металла, изогнутый словно рыцарские доспехи и подвязанный кожаными тесемками.
   После сотни поворотов в форме стекло почти остыло. Торвальд встал, отодвинул обожженную форму, держа стальную трубку на весу, повернулся — чуть не задев дальним его концом лицо Александры — и поместил кусок обратно в печь. Стержень он повесил на скобу перед ней.
   — Что вы хотите? — спросил он, сгибая и разгибая пальцы в рукавицах, осматривая ее с головы до ног: обвисшая на груди белая блузка, широкий пояс туго схватывает узкую талию, прямая черная юбка, обтягивающая бедра, колени…
   — Вы выполняете частные заказы? — спросила она быстро.
   — Смотря какие.
   — И от чего это зависит?
   — От того, интересно ли мне это.
   «Один из этих», — подумала Александра про себя, призывно поводя бедрами.
   — Ну ладно, — сказал он тяжело. — Что вы хотите?
   Александра покопалась в сумке, висящей на плече, и вытащила конверт. Она открыла клапан и вытряхнула содержимое, стараясь не касаться его пальцами, хотя и держала под клапаном руку на случай, если оно упадет.
   Торвальд подвинулся ближе, взглянул на нее, как бы спрашивая разрешения, снял рукавицу. Рука оказалась на удивление белой. Взяв один из выпавших обломков указательным и большим пальцами, он повернулся в сторону открытой двери, через которую лился дневной свет.
   — Оникс. Или сардоникс, из красноокрашенных.
   — Можете ли вы превратить его в стекло?
   — Этого мало. Сколько в них? От силы пятнадцать — двадцать каратов Или у вас есть еще?
   — Это все, что я могла… все, что у меня есть.
   — Оставьте их как сувенир.
   — А не могли бы вы смешать их с другими… из чего вы делаете стекло?
   — Конечно, оникс просто разновидность кварца. Окись кремния. Почти то же самое, что стекло. Взять эти ваши два кусочка, добавить в расплав и — пфф! дело сделано. Они даже окрасят стекло, в зависимости от того, сколько я с ними поработаю. Но не сильно, не так хорошо, как хотелось бы.
   — Прекрасно. Чем слабее окраска, тем лучше. Лучше всего, чтобы окраски не было вообще, просто чистое стекло.
   — Тогда зачем что-то добавлять?
   — Так надо. Это все, что я могу сказать. Ну, беретесь за заказ?
   — Какой? Точнее!
   — Стакан. Стакан для питья, с вплавленными в него этими кусочками — сардоникса, так, кажется, вы его назвали?
   — Стакан, — он наморщил нос. — Кубок? Бокал?
   — Нет. Высокий стакан для воды. Прямые стенки, плоское дно.
   — Ничего интересного, — он повернулся к своей печи, взял стальную трубку.
   — Я хорошо заплачу. Сотню, нет — тысячу долларов.
   Его руки, приготовившиеся поднять трубку, снова опустились.
   — Уйма денег.
   — Эта штука должна быть совершенной. Неотличимой от заводских стаканов.
   — Своего рода игрушка? Для вечеринки богатеев?
   — Точно! Александра Вель подарила ему широкую улыбку, на этот раз искреннюю. — Приглашение на вечеринку.

СУРА 1. КОРОНАЦИЯ

   Из всех ушедших в бесконечный путь
   Сюда вернется разве кто нибудь?
   Так в этом старом караван-сарае
   Смотри, чего-нибудь не позабудь.

Омар Хайям

   Сапоги крестоносца провоняли лошадиной мочой. Подол его тяжелого шерстяного плаща был испещрен желтыми крошками помета, которые рассыпались по мрамору с каждым шагом. Деревенщина.
   Но Алоис де Медок, тамплиер и Глава общины в Антиохии приветствовал своего гостя раскрытыми объятиями.
   — Бертран дю Шамбор! Проехать такое расстояние! И так спешно, что не иметь возможности остановиться и почистить сапоги!
   Он осторожно обнял своего родственника и слегка похлопал его по плечам. В воздух поднялась пыль. Алоис чихнул.
   Освободив Бертрана, он осмотрел его с головы до ног. Появились новые шрамы — явно нанесенные железом, о чем можно было судить по грязной коже рубцов. Тяжелая проржавевшая кольчуга Бертрана была кое-где подновлена. Его белая туника, украшенная прямым красным крестом, как у тамплиеров, — он вскоре познакомится с их этикетом — была вся в заплатах и штопке. Квадратные заплаты закрывали изношенные места, прямая штопка — разрезы кинжала. Белизна шерсти вокруг штопки говорила о том, что кольчуга все же сделала свое дело и сохранила тело владельца.
   «Сохранила это тело для меня», — подумал Алоис.
   Как и его кузен, тамплиер был одет в белую тунику, но это был прохладный лен, а не власяница крестоносца. Как и у Бертрана, у него был капюшон крестоносца из стальных колец, но они были легкими, из тончайшей проволоки, что могли выковать только дамасские кузнецы.
   Алоис отступил назад и сделал знак сарацинскому мальчику, стоявшему у входа. Тот был одет в штаны и рубаху из льна, что говорило о богатстве хозяина, сапожки из мягкой кожи антилопы и тюрбан из чистого хлопка. Мальчик начал торопливо подметать возле Бертрана.
   Алоис пнул его.
   — Воды и тряпок! Убери это дерьмо из моих покоев! И зажги сандаловое дерево у окна, чтобы освежить воздух!
   — Да, господин! — мальчик выбежал.
   — Ну, Бертран, Чем могут помочь тебе тамплиеры Антиохии?
   — Мой епископ благословил меня на дело покаяния в этой Святой Стране. Но я хотел бы славы.
   — Славы во имя Господа, конечно.
   — Конечно, кузен. Но тут есть загвоздка. Так дорого плыть от одной безопасной гавани к другой, да еще эти банды безбожников… словом, путешествие истощило мои ресурсы.
   Алоис улыбнулся самой мягкой из своих улыбок, хлопнул родственника по плечу и подтолкнул его к креслу из ливанского кедра. В конце-концов, шерстяной плащ защитит дерево от его кольчуги.
   — Сколько человек было у тебя вначале?
   — Сорок вооруженных рыцарей, дерущихся как берсеркеры.
   — Обоз?
   — Лошади, вооружение и доспехи, пища и вино, телеги для добычи, — Бертран утробно хохотнул. — Грумы и лакеи, повара и поварята и случайно подвернувшиеся девки.
   — И что у тебя осталось?
   Улыбка Бертрана угасла.
   — Четверо рыцарей, шесть лошадей, одна телега. Мы продали девок в рабство пиратам, в обмен на собственные жизни.
   — Итак, родственник. У тебя, похоже, еще лишь твое оружие и кольчуга. Ты можешь вступить в армию, которую будет набирать Ги де Лузиньян после того, как его коронуют королем Иерусалима. Или, если хочешь, можешь присоединиться к Рейнальду де Шатильону, нашему принцу. Это может принести тебе желанную славу.
   — Но я обещал епископу Блуа битву, задуманную и исполненную мною, во славу Иисуса Христа!
   — Это трудно выполнить, имея только четырех человек и то без надлежащего снаряжения.
   — Я думал, ты поможешь.
   — Что я могу сделать?
   — Одолжи мне рыцарей.
   — Тамплиеров?
   — Ты же ими командуешь.
   Алоис поджал губы.
   — Мы в нашем Ордене все братья во Христе. Я лишь руковожу этим хозяйством как островком безопасности и отдыха. Не более того.
   — Ты можешь убедить своих братьев.
   — Последовать за тобой?
   — Да, во славу Господа.
   — Конкретнее?
   — Чтобы захватить Гроб Господень!
   — Ха, ха. Мы, христиане, уже владеем Иерусалимом, родственник. Голгофа, Гроб Господень и место старого храма Соломона. Что еще хотел бы ты захватить — как акт покаяния?
   — Ну, я…
   — Послушай! Какими средствами ты располагаешь?
   — Ну… ничего, кроме того, что со мной.
   — А дома?
   — Моя фамильная честь. Герб, который упоминается раньше, чем герб Карла Великого. Имение в семьдесят тысяч акров превосходной земли в долине рядом с Орлеаном, подаренной старым королем Филиппом в год его смерти.
   — Ничего твоего собственного?
   — Жена…
   — Ничего действительно ценного?
   — Участок или два…
   — Какой площади?
   — Три тысячи акров.
   — Чистые и без долгов?
   — От моего отца.
   — Не хотел бы ты использовать их как коллатераль?
   — Коллат… что?
   — Залог. Под него Орден может одолжить тебе денег, на которые ты наймешь вооруженных рыцарей и купишь лошадей, вооружение, продовольствие. В обмен на это ты обещаешь нам вернуть долги с процентами.
   — Грех стяжательства!
   — Это неподходящее слово, кузен.
   — Какова сумма денег?
   — Я полагаю, Орден мог бы одолжить тебе 36000 пиастров. Это соответствует 1200 сирийским динарам.
   — Сколько же это в деньгах?
   — В пять раз больше, чем сумма, которую потребовали за убийцу сарацинского короля в этой стране. Подумай о количестве откупных, которые мы, тамплиеры и другие монашеские ордена получили, когда Генрих Английский устранил Бекета, простого монаха. А тут убийство короля!
   — Так на эти деньги можно купить людей, оружие и преданность?
   — Все, что тебе нужно.
   — А как во всем этом будет участвовать моя земля?
   — Ты выплатишь долг и проценты из захваченной добычи. Если же не сможешь уплатить, твой земельный надел перейдет к нам.
   — Я уплачу вам.
   — Конечно же. Так что твоя земля вне опасности, не так ли?
   — Я думаю, да… Я должен дать обещание перед Господом, как христианин и рыцарь?
   — Я с удовольствием ограничился бы твоим обещанием. Но моим начальникам в Иерусалиме нужна бумага. Я могу умереть, но твой долг перед орденом останется.
   — Я понимаю.
   — Хорошо. Я подготовлю бумагу. Тебе останется только поставить подпись.
   — И тогда я получу деньги?
   — Ну, не сразу. Мы должны послать гонца в Иерусалим за благословением Жерара де Ридерфорда, нашего Магистра.
   — Ясно. Сколько это займет времени?
   — Недельное путешествие, туда и обратно.
   — А где в этой гостеприимной стране я буду есть и пить все это время?
   — Что за вопрос? Конечно, здесь. Ты будешь гостем Ордена.
   — Спасибо, родственник. Теперь ты говоришь, как истинный норманн.
   Алоис де Медок улыбнулся.
   — Не думай об этом. До обеда у тебя есть время почистить сапоги.
 
   Стол в покоях Жерара де Ридерфорда, Магистра Ордена Тамплиеров, был семи локтей в длину и трех в ширину. Однако он вряд ли занимал все место, отведенное Магистру в Иерусалимской Общине.
   Сарацинские мастера вырезали на длинных боковинах стола украшение из норманнских лиц — овал за овалом с широко раскрытыми глазами под коническими стальными шлемами; пышные усы над квадратными зубами; уши, как ручки кувшинов, переплетающиеся от одной головы к другой.
   Томас Амнет внимательно смотрел на эту цепочку голов, сразу же угадав прототип карикатуры. Господи, сказал он сам себе, как же эти бедные создания должны ненавидеть нас! Западные варвары, удерживающие их города силой оружия, верой в Бога-Плотника и более старого Бога-Духа.
   — Что ты там колдуешь, Томас?
   — А? Что Вы сказали, Жерар?
   — Ты так углубился в изучение края стола, что совсем не слышал меня.
   — Я слышал Вас достаточно хорошо. Вы хотели знать, достоин ли Ги де Лузиньян короны.
   — Выбирает Бог, Томас.
   — Или, в некотором смысле, Сибилла. Она мать покойного короля Валбуина, сестра Балдуина, прокаженного короля, который был до него, и дочь короля Амальрика. И теперь она взяла Ги в супруги.
   — Это еще не делает его королем, — напомнил Жерар. — Все, что я хочу знать, это должен ли орден Тамплиеров поддерживать Ги или употребить свой вес для того, чтобы выбрать принца Антиохии?
   — Вы имеете в виду при условии, что сначала этот принц Рейнальд решит, что не будет пытаться силой захватить трон?
   — Конечно, конечно. А если он попытается?
   — Рейнальд де Шатильон — чудовище — Вы это уже знаете, мой господин.
   — Когда патриарх Антиохии проклял Рейнальда за грабеж Императора Мануэля в Константинополе, — продолжал Амнет, — принц приказал своему парикмахеру обрить старику голову и бороду, оставив ожерелье и корону из неглубоких порезов вокруг глаз и горла. Потом Рейнальд смазал эти раны медом и держал Патриарха на высокой башне под полуденным солнцем, пока мухи чуть не свели его с ума.
   — Рейнальд напал и разграбил поселения на Кипре, за три недели сжег их церкви — церкви, Жерар! — и урожай, убивал крестьян, насиловал женщин, резал скот. Этот остров не оправится от Рейнальда де Шатильона и за поколение.
   — Вряд ли он действовал из благих побуждений, когда захватил корабль в Красном Море и сжег флот, везущий паломников в Медину. Ходили слухи, что он собирался захватить Мекку и сжечь этот святой город до последней головешки. Он смеялся над криками о помощи и обещаниями тонущих паломников…
   — Но, Томас, разве это не обязанность христианина убивать неверных?
   — С одной стороны, он громит христиан на Кипре. С другой — расправляется с сарацинами в Медине. Король Саладин, Защитник Ислама, поклялся отомстить этому человеку — так же, как и император Константинополя. Рейнальд де Шатильон представляет угрозу для любого в пределах досягаемости меча.
   — Так что, ты советуешь мне поддержать Ги?
   — Ги дурак и будет наихудшим королем, который когда-либо здесь был.
   — Ты предлагаешь мне выбор между дураком и бешеным псом. Скажи, Томас, ты видел царствование Ги — от Рождества Христова 1180 до Рождества Христова-только-ты-и-дьявол-знает-какого в своем Камне?
   — В Камне, Господин? Неужели нужен Камень, чтобы увидеть то, что может разглядеть ребенок своими собственными глазами? Именно Ги устроил в Араде резню мирных бедуинских племен и их стад, просто чтобы позлить христианских лордов, получающих с них дань.
   — Томас, я вновь спрашиваю, разве это неверно, убивать язычников?
   — Неверно? Я не сказал неверно. Только глупо, мой Господин. Когда нас здесь один на тысячу. Когда каждый француз, чтобы оказаться в этой стране должен переплыть море и проехать по пыльным дорогам, сражаясь с пиратами, язычниками и разбойниками, грабящими караваны, и с кровавым восстанием собственных кишок. Когда тысячи неверных вырастают из песка как трава после весенних дождей, и каждый вооружен острым, как бритва, клинком и воодушевлен верностью своим языческим вождям. Так что будет только мудро отложить наши рассуждения о том, что правильно и неправильно и оставить спящих бедуинов лежать у своих колодцев и получать с них дань.
   — Ты упрекаешь меня, Томас?
   — Господин! Я упрекаю такого дурака как Ги де Лузиньян и такую скотину, как Рейнальд де Шатильон.
   — Но как Хранитель Камня, ты обязан дать мне совет. Скажи мне, достаточно ли силен Гай, чтобы устоять против Рейнальда де Шатильона?
   — Это не важно, — ответил Томас. Мы устоим.
   — И мы должны поддерживать Ги?..
   — О, Ги будет следующим королем Иерусалима. Без сомнения.
   — Но я не об этом спрашиваю…
   Сильный стук в дверь прервал Магистра.
   — Кто там? — заревел Жерар.
   Дверь с треском приоткрылась и молодой слуга, полукровка от норманнского отца и сарацинской матери, просунул голову. Много подобных молодцов были в услужении у тамплиеров, большей частью их собственные незаконнорожденные дети. Юношеское лицо было потным и покрыто дорожной пылью. Испуганные голубые глаза смотрели устало.
   — Я прибыл из Обители в Антиохии, Господин, с сообщением от сэра Алоиса де Медока.
   — Неужели это не может подождать?
   — Он сказал, это срочно. Что-то о богатом простаке, которого можно пощипать.
   — Хорошо, давай сюда.
   Юноша достал кожаный кошель из-под полы куртки и передал его Жерару. Тот взял кинжал с тонким лезвием, разрезал тесемки кошеля, вытащил свиток пергамента и сломал восковую печать. Развернув желтоватый пергамент, он поднес его к глазам.
   Затем вздохнул и передал Томасу. — Написано неразборчиво. Как будто Алоис спешил.
   Томас Амнет взял документ и начал молча читать.
   Жерар наблюдал за ним с некоторым раздражением. Воины, умеющие читать, все еще редкость в мире Амнета. Хотя многие тамплиеры и знали грамоту настолько, чтобы разобрать название города или реки на карте, тех, кто читал с легкостью, было немного. Амнет понимал, что у Жерара другие преимущества — положение и власть — и поэтому он мог не бояться тех, кто знал грамоту. Сейчас, однако, магистра раздражало сознание того, что такой парень, как Амнет, мог что-то вычитать в пергаменте, который для него оставался немым.
   — Ну и что же там? — наконец спросил он.
   — Сэр Алоис ссудил деньги некоему Бертрану де Шамбору, своему дальнему родственнику. Под залог земельного угодья в Орлеане. Орден обязуется снабдить этого Бертрана рыцарями, пешими воинами, лошадьми, оружием и повозками на сумму 1200 динаров.
   — Размеры угодья?
   — Три тысячи акров… Интересно, так ли богата эта земля? Алоис ничего не говорит о ее качестве.
   — Ты когда-нибудь слышал, чтобы он имел дело с плохой землей? Продолжай.
   — Алоис предполагает, что мы купим расположение Рейнальда, передав эту землю его кузену, который собирается вернуться во Францию в этом году…
   — Но, — возразил Амнет, — земля пока не наша. Как же мы можем распоряжаться ею?
   — Земля вскорости будет нашей, — сказал Жерар.
   — Откуда вы с Алоисом знаете это? У вас собственный Камень?
   Жерар похлопал себя по лбу.
   — О, нет, мой юный друг. Зачем мне способность к пророчеству, когда у меня есть мозг, который Бог дал ребенку?
   Магистр Тамплиеров хохотнул, возвращая Амнету его же собственные слова.
   — Этот Бертран будет искать славу, чтобы возместить убытки своей короткой и греховной жизни. Так мы дадим ему славу.
   — И как это будет выглядеть?
   — Мы скажем бедному дурню, что наивысшей славы он может достичь, взяв обитель Гашишиинов Аламут.
   — Они не зря называют ее «Орлиным Гнездом». Она неприступна.
   — Да, но доблестный Бертран не узнает этого, пока полностью не увязнет в осаде. А потом будет слишком поздно.
   — Знатный француз, ищущий славы, против банды на вид безоружных ассасинов. Это будет скорпион в постель шейха Синана, Горного Старца.
   — И приведет к тому, что три тысячи акров в Орлеане будут нашими.
   Томас Амнет некоторое время молча размышлял.
   — Карл, — внезапно сказал он.
   — А? — Жерар де Ридерфорд отвел взгляд от пергамента. Он взял его обратно и держал за восковую печать.
   — Так зовут тоскующего по родине кузена Рейнальда. Карл.
   — Может быть. Он помирит нас с Рейнальдом.
   — Когда вы кормите чудовище, лучше взять длинное копье.
   — Так мы скормим им Бертрана де Шамбора — и сохраним свои пальцы.
 
   В своей комнате, расположенной в высокой башне, Томас Амнет закрыл жалюзи и задернул занавески, чтобы не впускать холодный ночной воздух. Но не только от воздуха хотел он закрыться.
   Несмотря на свою словесную дуэль с Жераром де Ридерфордом, он был обеспокоен приближающейся коронацией Ги де Лузиньяна. Он был плут, это было видно любому. Но Томас Амнет был не любым.
   Дюжина лет в качестве Хранителя Камня — пост, который достался ему в юности, и не только из-за его благородного происхождения и умения обращаться с мечом на службе Ордену — сделали его более чутким к течению времени, чем обычный человек.
   Обычные люди встречают каждый рассвет как начало нового дня, битву или дальнюю дорогу принимают как новую проблему, которую необходимо решить, болезнь, ранение и в конце-концов смерть — как неожиданность.
   Вместо этого Амнет видел время как единое целое.
   Каждый день был звеном в цепи лет. Каждая битва была простой пешкой на великой доске войны и политики. Каждая рана была была частью общей смерти, которая в конце-концов приходила к телу. Амнет видел поток времени и себя как белую щепку в нем.
   Камень, конечно, позволял рассмотреть этот поток подробнее.
   Томас Амнет открыл свой тяжелый старый сундук и вытащил ларец, в котором хранился Камень. Он был сделан из древесины грецкого ореха, почти черный от времени, изнутри выстлан бархатом. Амнет изолировал его при помощи пентаграммы из двойных точек внутри и вокруг крышки. Для того, чтобы сохранить энергию и скрыть Камень от тех глаз, а возможно, и других чувств, что могли бы его обнаружить.
   Он поднял крышку.
   В свете единственной тонкой свечи Камень слабо засветился, будто приветствуя его. Он выглядел, как Космическое Яйцо, гладкий и сверкающий, округлый с одного конца и заостренный с другого.
   Он протянул руку и достал Камень голыми пальцами.
   Ожидаемая волна боли прошла вверх по руке. Со временем и при долгом опыте боль стала более терпимой, но никогда не уменьшалась. Это было похоже на дрожь, которую можно почувствовать сидя на лошади, когда стрела попадает ей в шею. Дрожь приближающейся смерти.
   Прикосновение к Камню вызывало музыку в его мозгу: хор ангелов пел осанну в честь своего Бога. Это была небесная колыбельная, которая повторялась снова и снова, когда Камень бывал в его руках. В то же время огонь славы освещал темное пространство перед его глазами: радуга цветов, будто через кристалл проходил солнечный свет. Цвета кружились в его голове, пока он не положил Камень на крышку стола.
   Амнет тяжело дышал.
   Он почти ожидал, что яйцо прожжет дерево и сделает для себя обугленное гнездо. Однако энергия, им испускаемая, была другого рода.
   Следующая часть ритуала была простой алхимией. В реторте он смешал розовое масло, высушенный базилик, масло жимолости — за большие деньги привезенное из Франции — с чистой водой и драхмой перегнанного вина. Сама по себе смесь не имела никакой силы, она была лишь тем, с чем Камень мог работать.
   Он взболтал смесь в колбе, поместил под нее огарок свечи и зажег фитиль. Укорачивая его и удаляя плавящийся воск, он мог контролировать жар под ретортой. Жидкость в ней должна дымиться, но не кипеть. Пары поднимались к горлышку, которое было направлено на более острый край Камня.
   Методом проб и ошибок Амнет пришел к этому процессу. Камень сам по себе был слишком темным, чтобы можно было рассмотреть что-нибудь внутри. Он представлял собой коричнево-красный агат, полностью непрозрачный, если только не смотреть на его выпуклость по самой короткой хорде, да и то при ярком солнечном свете. Излучения Камня могли управлять окружающими вещами, но очень слабо. Дым или туман в посуде были слишком тяжелы, для них больше подходили испарения. Розовое масло, смешанное с водой, спиртом и травами, работало лучше.
   То, что мог показать Камень, зависело от его настроения, но не от того, что мог, зная или не зная, принести на сеанс Томас.
   Однажды он показал ему точное расположение Приамовых золотых копей, закрытых каменными блоками в сотню футов под зарослями и почвой Илиона. Амнет буквально загорелся идеей снарядить экспедицию и добыть сокровища, но в конце-концов засомневался в этом.
   Конечно, Камень никогда не обманывал его, но можно было очень легко обмануться, пытаясь перевести его видения в человеческое представление. Илион, который показывал Камень, мог быть и не историческим Илионом. То, что можно было разглядеть с помощью силы Камня, совсем не обязательно совпадало с миром людей.
   Хотя однажды он показал ему истинную правду. Он обнажил перед Томасом истинную структуру Ордена Тамплиеров, как башню из отесанных глыб, где каждая глыба была молитвой, ссудой денег, боевым подвигом. Девять Великих Магистров до Жерара, начиная с Хью де Пайенса в 1128 году от Рождества Христова строили, сражались и отвоевывали место для Северных Франков в Святой Стране. Это были те самые светловолосые борцы с горячими сердцами, которые пересекли Северное Море, сначала для набега, потом для того, чтобы обосноваться на том диком берегу, который Франция противопоставляет белым берегам Альбиона. Те же самые Сыны Бури построили и заполнили корабли Вильгельма Завоевателя, когда он высадился на этом острове и начал войну против саксонцев. Сейчас, всего 120 лет спустя, когда старый Генрих Английский воюет с юным Филиппом Французским, норманнские франки находятся посередине, возводя на троны и свергая королей. В то же самое время, далеко за морем, они скачут, как члены Ордена тамплиеров, чтобы помочь обоим королям предъявить свои права на Святую Страну.
   В картине, полученной при помощи Камня, перед Томасом Амнетом прошла история Тамплиеров за прошедшие шестьдесят лет. Одетые в звенящие кольчуги, в плащах из белой шерсти с крестом, вооруженные мечами и копьями, с норманнскими щитами в виде слезы, они ехали по одному: на белых лошадях сидели живые рыцари с полными жизни глазами; на черных лошадях — умершие, чьи глаза вспыхивали знанием суда Одина и воскресения в Вальгалле.