– Ведра там нет, Ефросинья Дмитриевна. Вы все еще раньше забрали.
– Что же я, без ума, по-твоему?
На вопрос этот ответить определенно Алексей Палыч не решился, да и некогда было разговаривать – нужно было немедленно увести Ефросинью Дмитриевну от двери.
– У меня ключей нет.
– Принеси.
– И потом... я вспомнил... Вы извините, но, кажется, ведро я...
– Загубил, – сурово сказала Ефросинья Дмитриевна.
– Вот-вот... что-то в этом роде. Но я сегодня же куплю.
– Ведро-то эмалированное было.
– Ну конечно... обязательно... Хороший день сегодня, верно, Ефросинья Дмитриевна?
– У вас всегда все хорошо, – сказала Ефросинья Дмитриевна и медленно стала удаляться. Даже со спины она выглядела величественной и неприступной.
Между тем у себя дома Ефросинья Дмитриевна была весьма неплохой женщиной.
Она ухаживала за больным мужем, помогала соседям; из своей скудной зарплаты умудрялась выкраивать деньги на переводы для сына, служившего в армии.
И только в школе ей кружила голову власть, которая была велика, потому что распространялась на все школьные помещения, вплоть до кабинета директора.
Когда Ефросинья Дмитриевна удалилась, Алексей Палыч попытался что-нибудь разглядеть в подвальное окно, но ничего не увидел: вчера перед уходом он сам аккуратно завесил окно газетой.
Из подвала не доносилось ни звука.
Алексей Палыч нащупал было в кармане ключ, но в школе послышался звонок, и Алексей Палыч торопливо пошел к главному входу.
Пока он раздевался в учительском гардеробе и поднимался на второй этаж, прошло минут пять. В пустом коридоре он встретился с директором.
– Опаздываешь? – спросил директор.
– Сам видишь.
С директором школы они жили на одной улице вот уже двадцать лет.
– А что нужно сказать? – улыбнулся директор.
– Я больше не буду.
– Верю. А вот с Ефросиньей Дмитриевной ты, ради бога, не ссорься. Это я тебя по-дружески прошу. Подвал я тебе отдал... Мало того, что мне физкультурник всю шею перепилил: секцию борьбы он там хотел организовать... Да ты еще какие-то ведра ей не вернул.
– Жаловалась?
– Не то слово.
– Ведер там не было. Но я куплю.
– Купи, пожалуйста. Ты меня прости, но на наше с тобой место другие найдутся, а вот на ее – не знаю. Для меня это – проблема номер один.
– Я бы тебе сказал, какая у меня проблема...
– Заходи домой, потолкуем.
– Может, и зайду, – сказал Алексей Палыч, подумав, что не плохо было бы иметь еще одного соучастника. С директором они были в самых дружеских отношениях.
Как назло, первый урок был у Алексея Палыча в шестом классе.
Хоть и свой человек Борис, но все же мальчишка: тайна распирала его; весь урок он вертелся, смотрел на Алексея Палыча глазами то намекающими, то сочувствующими; весь вид его говорил о том, что и под страхом смерти не выдаст он их великую тайну, но тот же вид просто кричал о том, что тайна все-таки есть.
Весь урок Алексей Палыч как бы раздваивался. Душа его находилась в подвале, а тело передвигалось по классу, вызывало к доске и задавало вопросы. Ученики, заметив, что учитель частично отсутствует, понемногу обнахалились. Когда к доске был вызван сын директора крупяного завода, ему стали подсказывать нарочно неверно. Тот, не надеясь на себя, повторял глупости, Алексей Палыч слушал его невнимательно, но написанное на доске говорило само за себя.
Получив двойку, сын крупяного директора, знавший, разумеется, о токарном станке, сел на место и до конца урока смотрел на Алексея Палыча как на предателя.
Весь день Алексей Палыч чувствовал себя не в своей тарелке. Ученики ему попадались на редкость тупые, учителя выглядели хмуро и подозрительно. Посмотрев на перемене в окно учительской, Алексей Палыч увидел стоящий неподалеку от школы милицейский газик. Он знал, что в доме напротив живет шофер этого газика, но все же вид желто-синей машины наводил его на неприятные мысли.
Кроме того, Алексей Палыч все время прислушивался. Он понимал, что невозможно услышать сквозь два потолочных перекрытия слабый младенческий крик, но все же ждал этого крика.
Немного утешало его то, что мальчик вчера "обещал" не кричать. Но кто, как не учителя, знают цену всяким обещаниям...
И еще Алексей Палыч думал о том, что мальчик голоден. Андрюша в подобных случаях поднимал такой крик, будто кормили его не три часа тому назад, а в прошлом году. Правда, мальчик был не земной. Возможно, он вообще не нуждался в пище или питался электричеством, но это еще надо было проверить. А пока перед глазами Алексея Палыча возникал голый беззащитный ребенок, которого чья-то мощная и безжалостная рука швырнула в холодный космос. Земля, которая встретилась на его пути, даже не сумела накормить далекого гостя. Но больше это не повторится. Земля поможет ему!
Так думал Алексей Палыч.
Он чувствовал себя уже не просто человеком и не просто учителем.
Он был не похитителем продуктов и загрязнителем ведер.
Он не боялся даже неприятного разговора с крупяным директором. Алексей Палыч ощущал себя представителем всего Человечества.
Это была минута радости, горячая искра, недолгий всплеск.
А потом, на перемене, подошел Борис Куликов и все разрушил.
– Его там нет, Алексей Палыч, – сказал Борис.
– Ты с ума сошел! – прошептал Алексей Палыч, снова превращаясь в заговорщика. – Я же тебе сказал – не открывать без меня.
– А я и не открывал. Там в стекле дырочка; я карандашом газету проткнул – его в загородке нет.
– Замок на месте?
– Все на месте.
...Маленькие руки цепляются за край доски... раз... другой... десятый... переваливается через загородку голый малыш... внизу пустота. Мягкий удар... Так вот почему там все время тихо!
Алексей Палыч бросился вниз по лестнице. Ученики прижимались к стенке, уступая ему дорогу. Наткнувшись на пожилую учительницу английского языка, Алексей Палыч сбил с нее очки прежде, чем она его разглядела. Впоследствии учительница долго говорила на педсовете о безобразном поведении учеников на переменах.
Не озираясь, не думая ни о какой конспирации, Алексей Палыч открыл замки и ворвался в подвал.
Мальчик лежал на своем месте.
Все еще не веря глазам, Алексей Палыч ощупал его. Не было ни ушибов, ни царапин. Мальчик был живой и выглядел весело. Правда, что-то в нем изменилось. Впопыхах Алексей Палыч не заметил, что именно. Да и не до того ему было. Ведь если вдуматься, то Алексей Палыч за эти минуты пережил и смерть и новое рождение этого мальчика.
А он, кажется, узнал Алексея Палыча. Он ткнул ему пальцем в глаз и с улыбкой произнес:
– Палыч...
– Я, миленький, я... – сказал Алексей Палыч. – Ты полежи еще чуть-чуть, я скоро приду. Я приду еще с одним мальчиком... Мы ему ушки оторвем за то, что он нас так напугал.
Наверху снова зазвенел звонок. Он призывал Алексея Палыча на последний урок и никогда еще не звенел так отвратительно.
В том же темпе Алексей Палыч замкнул дверь и направился в школу.
На ходу он потирал глаз, ибо малыш ткнул в него по всем правилам.
В коридоре снова встретился директор.
– Опять опаздываешь?
Алексей Палыч молча пожал плечами.
– Что с тобой сегодня? И вид у тебя такой, как будто с Луны свалился.
– Почему с Луны? – вздрогнул Алексей Палыч. – Кто тебе сказал, что с Луны?
На сей раз директор взглянул на Алексея Палыча с удивлением.
– А откуда же?
– Это ты про меня? – сообразил наконец Алексей Палыч.
– А про кого же еще... – засмеялся директор. – Тебе же все космос мерещится: серебристые облака и так далее...
– Скорее – и так далее, – сказал Алексей Палыч.
– Слушай, – нахмурился директор, – мне тут с крупяного звонили... Опять ты ему двойку влепил?
– Сегодня, – сказал Алексей Палыч. – Когда и нажаловаться успел...
– Вот успел. Он что, совсем безнадежный?
– Почему безнадежный? Не умственно отсталый, вполне нормальный. Просто не хочет. А главное – на папу надеется.
– Тогда вот что: ты его подтяни или... или станок верни. А то в неловком мы с тобой положении.
– Я лучше станок верну, – сказал Алексей Палыч.
– И вообще, – сказал директор, – я ведь даже не знаю, что там у тебя в подвале творится. У меня сейчас время есть. Дай-ка мне ключи, зайду посмотрю на твою лабораторию.
– Ключи? – спросил Алексей Палыч. – Ах, ключи... А вот ключей у меня как раз и нет. Всегда, понимаешь, ношу, а сегодня дома забыл.
Алексей Палыч нахально похлопал себя по карману. Так как врать он начал привыкать только со вчерашнего дня, то похлопал как раз по тому карману, где эти ключи лежали.
– Да вот же, звенят, – сказал директор.
– Да это от дома.
– Зачем же тебе от дома, если дом ваш никогда не запирается?
– Почему не запирается?
– Потому что дома у тебя всегда кто-нибудь с внуком.
– А если я поздно приду?
– А когда ты поздно приходил?
– Да что ты ко мне пристал! – сказал Алексей Палыч.
– А то, – ответил директор, – что запасные ключи всегда должны висеть в учительской. Это на случай пожара. Иначе инспекция с меня будет стружку снимать, а не с тебя. Завтра чтобы ключи были. Договорились?
– Хорошо, – буркнул Алексей Палыч и направился к двери класса, из которой уже одна над другой, в три этажа, выглядывали ребячьи головы.
День 2-й
– Что же я, без ума, по-твоему?
На вопрос этот ответить определенно Алексей Палыч не решился, да и некогда было разговаривать – нужно было немедленно увести Ефросинью Дмитриевну от двери.
– У меня ключей нет.
– Принеси.
– И потом... я вспомнил... Вы извините, но, кажется, ведро я...
– Загубил, – сурово сказала Ефросинья Дмитриевна.
– Вот-вот... что-то в этом роде. Но я сегодня же куплю.
– Ведро-то эмалированное было.
– Ну конечно... обязательно... Хороший день сегодня, верно, Ефросинья Дмитриевна?
– У вас всегда все хорошо, – сказала Ефросинья Дмитриевна и медленно стала удаляться. Даже со спины она выглядела величественной и неприступной.
Между тем у себя дома Ефросинья Дмитриевна была весьма неплохой женщиной.
Она ухаживала за больным мужем, помогала соседям; из своей скудной зарплаты умудрялась выкраивать деньги на переводы для сына, служившего в армии.
И только в школе ей кружила голову власть, которая была велика, потому что распространялась на все школьные помещения, вплоть до кабинета директора.
Когда Ефросинья Дмитриевна удалилась, Алексей Палыч попытался что-нибудь разглядеть в подвальное окно, но ничего не увидел: вчера перед уходом он сам аккуратно завесил окно газетой.
Из подвала не доносилось ни звука.
Алексей Палыч нащупал было в кармане ключ, но в школе послышался звонок, и Алексей Палыч торопливо пошел к главному входу.
Пока он раздевался в учительском гардеробе и поднимался на второй этаж, прошло минут пять. В пустом коридоре он встретился с директором.
– Опаздываешь? – спросил директор.
– Сам видишь.
С директором школы они жили на одной улице вот уже двадцать лет.
– А что нужно сказать? – улыбнулся директор.
– Я больше не буду.
– Верю. А вот с Ефросиньей Дмитриевной ты, ради бога, не ссорься. Это я тебя по-дружески прошу. Подвал я тебе отдал... Мало того, что мне физкультурник всю шею перепилил: секцию борьбы он там хотел организовать... Да ты еще какие-то ведра ей не вернул.
– Жаловалась?
– Не то слово.
– Ведер там не было. Но я куплю.
– Купи, пожалуйста. Ты меня прости, но на наше с тобой место другие найдутся, а вот на ее – не знаю. Для меня это – проблема номер один.
– Я бы тебе сказал, какая у меня проблема...
– Заходи домой, потолкуем.
– Может, и зайду, – сказал Алексей Палыч, подумав, что не плохо было бы иметь еще одного соучастника. С директором они были в самых дружеских отношениях.
Как назло, первый урок был у Алексея Палыча в шестом классе.
Хоть и свой человек Борис, но все же мальчишка: тайна распирала его; весь урок он вертелся, смотрел на Алексея Палыча глазами то намекающими, то сочувствующими; весь вид его говорил о том, что и под страхом смерти не выдаст он их великую тайну, но тот же вид просто кричал о том, что тайна все-таки есть.
Весь урок Алексей Палыч как бы раздваивался. Душа его находилась в подвале, а тело передвигалось по классу, вызывало к доске и задавало вопросы. Ученики, заметив, что учитель частично отсутствует, понемногу обнахалились. Когда к доске был вызван сын директора крупяного завода, ему стали подсказывать нарочно неверно. Тот, не надеясь на себя, повторял глупости, Алексей Палыч слушал его невнимательно, но написанное на доске говорило само за себя.
Получив двойку, сын крупяного директора, знавший, разумеется, о токарном станке, сел на место и до конца урока смотрел на Алексея Палыча как на предателя.
Весь день Алексей Палыч чувствовал себя не в своей тарелке. Ученики ему попадались на редкость тупые, учителя выглядели хмуро и подозрительно. Посмотрев на перемене в окно учительской, Алексей Палыч увидел стоящий неподалеку от школы милицейский газик. Он знал, что в доме напротив живет шофер этого газика, но все же вид желто-синей машины наводил его на неприятные мысли.
Кроме того, Алексей Палыч все время прислушивался. Он понимал, что невозможно услышать сквозь два потолочных перекрытия слабый младенческий крик, но все же ждал этого крика.
Немного утешало его то, что мальчик вчера "обещал" не кричать. Но кто, как не учителя, знают цену всяким обещаниям...
И еще Алексей Палыч думал о том, что мальчик голоден. Андрюша в подобных случаях поднимал такой крик, будто кормили его не три часа тому назад, а в прошлом году. Правда, мальчик был не земной. Возможно, он вообще не нуждался в пище или питался электричеством, но это еще надо было проверить. А пока перед глазами Алексея Палыча возникал голый беззащитный ребенок, которого чья-то мощная и безжалостная рука швырнула в холодный космос. Земля, которая встретилась на его пути, даже не сумела накормить далекого гостя. Но больше это не повторится. Земля поможет ему!
Так думал Алексей Палыч.
Он чувствовал себя уже не просто человеком и не просто учителем.
Он был не похитителем продуктов и загрязнителем ведер.
Он не боялся даже неприятного разговора с крупяным директором. Алексей Палыч ощущал себя представителем всего Человечества.
Это была минута радости, горячая искра, недолгий всплеск.
А потом, на перемене, подошел Борис Куликов и все разрушил.
– Его там нет, Алексей Палыч, – сказал Борис.
– Ты с ума сошел! – прошептал Алексей Палыч, снова превращаясь в заговорщика. – Я же тебе сказал – не открывать без меня.
– А я и не открывал. Там в стекле дырочка; я карандашом газету проткнул – его в загородке нет.
– Замок на месте?
– Все на месте.
...Маленькие руки цепляются за край доски... раз... другой... десятый... переваливается через загородку голый малыш... внизу пустота. Мягкий удар... Так вот почему там все время тихо!
Алексей Палыч бросился вниз по лестнице. Ученики прижимались к стенке, уступая ему дорогу. Наткнувшись на пожилую учительницу английского языка, Алексей Палыч сбил с нее очки прежде, чем она его разглядела. Впоследствии учительница долго говорила на педсовете о безобразном поведении учеников на переменах.
Не озираясь, не думая ни о какой конспирации, Алексей Палыч открыл замки и ворвался в подвал.
Мальчик лежал на своем месте.
Все еще не веря глазам, Алексей Палыч ощупал его. Не было ни ушибов, ни царапин. Мальчик был живой и выглядел весело. Правда, что-то в нем изменилось. Впопыхах Алексей Палыч не заметил, что именно. Да и не до того ему было. Ведь если вдуматься, то Алексей Палыч за эти минуты пережил и смерть и новое рождение этого мальчика.
А он, кажется, узнал Алексея Палыча. Он ткнул ему пальцем в глаз и с улыбкой произнес:
– Палыч...
– Я, миленький, я... – сказал Алексей Палыч. – Ты полежи еще чуть-чуть, я скоро приду. Я приду еще с одним мальчиком... Мы ему ушки оторвем за то, что он нас так напугал.
Наверху снова зазвенел звонок. Он призывал Алексея Палыча на последний урок и никогда еще не звенел так отвратительно.
В том же темпе Алексей Палыч замкнул дверь и направился в школу.
На ходу он потирал глаз, ибо малыш ткнул в него по всем правилам.
В коридоре снова встретился директор.
– Опять опаздываешь?
Алексей Палыч молча пожал плечами.
– Что с тобой сегодня? И вид у тебя такой, как будто с Луны свалился.
– Почему с Луны? – вздрогнул Алексей Палыч. – Кто тебе сказал, что с Луны?
На сей раз директор взглянул на Алексея Палыча с удивлением.
– А откуда же?
– Это ты про меня? – сообразил наконец Алексей Палыч.
– А про кого же еще... – засмеялся директор. – Тебе же все космос мерещится: серебристые облака и так далее...
– Скорее – и так далее, – сказал Алексей Палыч.
– Слушай, – нахмурился директор, – мне тут с крупяного звонили... Опять ты ему двойку влепил?
– Сегодня, – сказал Алексей Палыч. – Когда и нажаловаться успел...
– Вот успел. Он что, совсем безнадежный?
– Почему безнадежный? Не умственно отсталый, вполне нормальный. Просто не хочет. А главное – на папу надеется.
– Тогда вот что: ты его подтяни или... или станок верни. А то в неловком мы с тобой положении.
– Я лучше станок верну, – сказал Алексей Палыч.
– И вообще, – сказал директор, – я ведь даже не знаю, что там у тебя в подвале творится. У меня сейчас время есть. Дай-ка мне ключи, зайду посмотрю на твою лабораторию.
– Ключи? – спросил Алексей Палыч. – Ах, ключи... А вот ключей у меня как раз и нет. Всегда, понимаешь, ношу, а сегодня дома забыл.
Алексей Палыч нахально похлопал себя по карману. Так как врать он начал привыкать только со вчерашнего дня, то похлопал как раз по тому карману, где эти ключи лежали.
– Да вот же, звенят, – сказал директор.
– Да это от дома.
– Зачем же тебе от дома, если дом ваш никогда не запирается?
– Почему не запирается?
– Потому что дома у тебя всегда кто-нибудь с внуком.
– А если я поздно приду?
– А когда ты поздно приходил?
– Да что ты ко мне пристал! – сказал Алексей Палыч.
– А то, – ответил директор, – что запасные ключи всегда должны висеть в учительской. Это на случай пожара. Иначе инспекция с меня будет стружку снимать, а не с тебя. Завтра чтобы ключи были. Договорились?
– Хорошо, – буркнул Алексей Палыч и направился к двери класса, из которой уже одна над другой, в три этажа, выглядывали ребячьи головы.
День 2-й
Продолжение с подключением
Когда Алексей Палыч вышел после урока во двор, там уже ребята играли в футбол.
Земля просохла достаточно, чтобы мяч не застревал в грязи, но еще не достаточно, чтобы футболисты не проваливались по уши. То есть сами по себе они не проваливались, но вид у них был такой, будто каждого из них хоть по разу закапывали в землю.
Судьи не было. Поэтому штрафных не назначали. Просто нападающий, если его сбивали с ног, на некоторое время выключался из игры, потому что начинал бегать не за мячом, а за защитником, стараясь попасть ему по коленке. (Именно так играла сборная крупяного завода, показывая тем самым пример своим младшим братьям.)
Младшие братья – почти все ученики Алексея Палыча – переняли и другой футбольный прием: после каждого забитого мяча они подолгу обнимали и даже целовали друг друга, словно встретились после долгой разлуки. Впрочем, эта мужская нежность, благодаря телевидению, распространилась сейчас по всему футбольному миру, и, возможно, скоро в футбольных матчах для поцелуев будут назначать дополнительное время.
Воспользовавшись моментом, когда был забит очередной гол и в центре площадки образовалась поцелуйная куча, Алексей Палыч прошмыгнул в подвал и заперся изнутри. Никто, конечно, не обратил на него внимания. Ребята продолжали носиться по полю, выкрикивая спортивные и неспортивные слова.
Алексей Палыч подошел к загородке и обнаружил, что мальчика нет.
Второй дырки в стекле, через которую мог бы исчезнуть мальчик, тоже не замечалось.
"Неужели он попал точно в ту же дырку? – подумал учитель. – Но зачем тогда его присылали?"
На какое-то очень короткое время Алексей Палыч ощутил нечто вроде облегчения: кончилось наваждение, не нужно ни от кого прятаться, не нужно заниматься мелким воровством и обманом. Но тут же он понял, что ему очень хочется увидеть мальчика еще хоть раз. Ему даже было слегка обидно, что от него ушли не попрощавшись, не угостившись питательной смесью, которая была добыта с таким трудом.
"Он на меня обиделся, – подумал Алексей Палыч. – Или _те_, кто его послал, решили, что я плохой человек? Может быть, он сообщил, что здесь не кормят, и его перебросили в другое место? Или вообще забрали назад?"
Короче говоря, если еще несколько минут назад Алексей Палыч не знал, как разделается с этой историей, то сейчас ему хотелось, чтобы история продолжалась.
И она продолжилась.
Между шкафом и стеной, где под окном расположилась батарея отопления, что-то зашевелилось. Алексей Палыч бросился туда; не успел он добежать до окна, как мальчик сам вышел ему навстречу.
И это был совсем другой мальчик. Вернее, не другой, а изменившийся. То, чего не уловил Алексей Палыч во время переменки, сейчас стало совершенно очевидно: мальчик вырос. И как вырос! Не какие-то там месяца, а как будто несколько лет прошло со вчерашнего дня. Перед Алексеем Палычем стоял все тот же голый и беспупковый, но неимоверно подросший ребенок. На вид ему было года четыре.
Мальчик подошел к верстаку, подпрыгнул, ухватился руками за край загородки и подтянулся, он уселся в загородке и сказал:
– Куда пасуешь, дурак! Давай мне пасуй!
За окном раздавались на площадке вполне похожие выражения.
– Так нельзя говорить, понимаешь? – родительским тоном сказал Алексей Палыч. – Дурак – нельзя. Дурак – нехорошо.
– Нехорошо, – согласился мальчик. – Дурак – нехорошо. Дурак, дурак, нельзя, нельзя. Нельзя, дурак, нехорошо.
– Вот и не говори так больше, – посоветовал Алексей Палыч. – Ты ведь меня понимаешь?
– Понимаешь, – согласился мальчик и с наслаждением произнес: Дурак, дурак, дурак...
Алексей Палыч нахмурился, и мальчик, лукаво улыбаясь, добавил гораздо тише:
– Нехорошо...
Алексей Палыч со вздохом подумал, что космические дети, как и земные, любят делать то, что запрещается. Как ни странно, но именно это соображение его подбодрило. Если мальчик имеет земной характер, то и общаться с ним можно по-человечески.
А человеческих детей нужно прежде всего кормить.
Алексей Палыч достал из портфеля питательную смесь, прочитал рецепт и с сомнением посмотрел на подросшего гостя.
– Чем же мне тебя кормить? – сказал он. – Из этой пищи ты уже вырос. Тебе уже небось мяса надо. Вон у тебя зубы какие. Отправим мы тебя, дружок, в Академию наук, должны ведь они поверить, если я им все объясню. Увидят, как ты быстро растешь, и поверят.
– Нехорошо, – сказал мальчик.
– Почему нехорошо?
– Палыч – хорошо, Боря – хорошо.
– А без Палыча и Бори разве нельзя?
– Нельзя.
– Почему?
– Уйду.
– Куда ты уйдешь?
– Туда, – сказал мальчик и показал на дырку в стекле.
Алексей Палыч подумал, что ответы мальчика уже не напоминают прежний лепет, в них чувствовался кое-какой смысл.
– Что значит "уйду"? Если можешь, то объясни.
– Седьмое солнце! – сказал мальчик, и щеки его порозовели. Извини, не сдержался. Мне стыдно: так у нас ругаются только наездники [19]. Но ведь я не могу без конца притворяться, что ничего не понимаю. Надоело. Вчера я еще мало понимал, а сегодня уже подключился. Я понимаю, что с вами можно работать. Но если вы отдадите меня другим людям, то меня отзовут. Меня, конечно, и так отзовут, но гораздо позже.
– Зачем же тебя к нам послали?
– Этого я точно не знаю.
– А что значит "подключился"? К чему ты подключился?
– Этого я тоже не знаю.
– Выходит, – сказал Алексей Палыч, – ты только с виду ребенок? На самом деле ты вполне взрослый и можешь вступить в контакт с человечеством?
– Я и вступил, – ответил мальчик. – Ты и Борис. И достаточно.
– Но я далеко не лучший представитель человечества, – сказал Алексей Палыч. – Я всего только учитель, а Боря еще школьник. Я думаю, что контакт – это дело большого коллектива, где будут ученые разных специальностей. Мы с Борисом заменить их не можем.
– Если вы кому-нибудь расскажете обо мне, то меня немедленно отзовут.
– Не понимаю, – сказал Алексей Палыч. – Тебя посылают для контакта и тут же почему-то должны отозвать.
– О, третье солнце! – сказал мальчик, на этот раз не краснея. – До чего же вы надоели мне с этим контактом! Вам обязательно нужно, чтобы к вам прилетели красивые, умные, дружелюбные. Чтобы они были такие, как вы, но знали больше вас. Чтобы вам открыли рецепт бессмертия или секрет гравитации. Вы хотите, чтобы они были похожи на вас и в то же время были не похожи. Вы мечтаете о том, что называете "контактом", и в то же время боитесь этого. Вы посылаете в космос сигналы в поисках разума, а сами еще толком не знаете, что с этим разумом делать. Знаешь что, Палыч? Попробуй взять ружье, выйди ночью из дома, закрой глаза, выстрели в небо и жди, пока оттуда свалится горный орел.
– Что ты этим хочешь сказать? – спросил Алексей Палыч, изумленный столь горячим выступлением гостя. – У нас не водятся орлы, тем более горные.
– И все же, – ответил мальчик, – попасть таким образом в орла легче, чем попасть вашими лучами в населенную планету. Да и зачем вам попадать. У вас уже много раз были.
– Как это так? Я, например, ничего не слышал.
– Слышал. Писали в газетах и по радио не раз говорили.
– Ты имеешь в виду летающие тарелки и прочее?
– Летающие тарелки! – мальчик засмеялся. – Это наши ребятишки играют. Глупые еще, вот и забавляются. Разве за ними уследишь... Нет, у вас были из Центра. Но вы, люди, странные создания: стоит только одному встретить кого-нибудь из наших, вы сразу бежите ко второму, третьему, чтобы удивить его, рассказать. А тогда нас немедленно отзывают. Вот вам никто и не верит. Если бы меня сейчас отозвали, кто бы тебе поверил?
– Тогда зачем тебя послали?
– Не знаю. На твой вопрос не смогли бы ответить даже те, кто меня послал. Нужно что-то про вас узнать. Такое, что не знает у нас никто. И даже неизвестно, что нужно узнать.
– И много вы про нас знаете? – спросил Алексей Палыч.
– Что значит много? – спросил мальчик. – Много ли ты знаешь обо мне?
– По сравнению со вчерашним днем – очень много. По сравнению с тем, что я еще смогу о тебе узнать, наверное, очень мало.
– Ты сам ответил на свой вопрос, – сказал мальчик. – Повторяю: мы о вас не знаем чего-то очень важного. Это может оказаться важнее всех ваших изобретений. Для нас они не секрет.
– Н-да... – сказал Алексей Палыч, который на секунду вдруг отвлекся от этого разговора и взглянул на себя как-то со стороны.
Со стороны выглядело это, наверное, не совсем обычно: взрослый дядя, мужчина, прилично, как говорят, одетый, стоял возле дурацкой загородки, в которой сидел голый ребенок; на лбу мужчины от напряжения выступила испарина, а ладонь то и дело взъерошивала и без того потрепанную шевелюру. Ребенок сидел в позе восточного божества и спокойно рассказывал дяде веселенькую космическую историю.
Алексею Палычу стало даже слегка досадно. Легкий укол самолюбия земного, если так можно сказать, самолюбия – ощутил Алексей Палыч.
– Чего же это вы... – сказал Алексей Палыч. – Я хочу сказать, вот послали тебя в такую даль... да... через весь, так сказать, космос... а пупка тебе не приделали....
Мальчик вздохнул тяжело, по-взрослому.
– Это у нас проблема, – сказал он. – Сколько раз пробовали – не получается, чтоб его четвертое солнце забрало, этот пупок!
– Ага! – с торжеством сказал Алексей Палыч. – Значит, вы тоже не все умеете! Интересно бы узнать – почему?
– Почему, почему... Потому что кончается на "у"! – ответил мальчик.
– Господи, ты и это знаешь?!
– Это потому, что я подключился. Я скоро отключусь, и тогда тебе будет легко со мной разговаривать.
– Ну, – заметил Алексей Палыч, – я бы не сказал, что мне так уж и трудно. Я, видишь ли, большую часть жизни только и делаю, что разговариваю с такими, как ты. Правда, они немного постарше. Так что ты можешь не отключаться, если тебе не хочется.
– Не хочется, – откровенно признался мальчик. – Но это необходимо. Все должно происходить естественно. Ведь у вас нет младенцев, которые знали бы столько, сколько взрослый землянин.
– Гм... – сказал Алексей Палыч. – Возможно, где-то уже и есть. Во всяком случае, имеется точная тенденция. Я хочу сказать: среди подростков встречается нечто похожее.
Мальчик задумался.
– Знаю, – сказал он. – Это называется – бройлер.
– Не совсем так, – мягко сказал Алексей Палыч. – Бройлер – это цыпленок, который за два месяца становится крупней взрослой курицы. От этого он, правда, не делается умнее ее. Нет. У людей это называется акселерация.
– Так бы и говорил, – сказал мальчик. – Это уже понятно. Но все же мне придется отключиться. Ты ведь не отошлешь меня обратно?
– Даже если б и захотел, то не смог бы, – сказал Алексей Палыч.
– Нет, – вздохнул мальчик, – это проще простого. Я тебе уже говорил: если ты или Боря расскажете кому-нибудь, кто я такой, меня немедленно отзовут. Ты можешь избавиться от меня в любую секунду.
– А тебе самому хотелось бы остаться? – спросил Алексей Палыч.
Задавая этот простой вопрос, Алексей Палыч надеялся услышать в ответ что-нибудь вроде "да, ты мне понравился" или "да, мне на Земле хорошо", но услышал вполне спокойный и деловой ответ:
– Я должен остаться, пока это возможно. Тогда, может быть, я узнаю...
– Сложное у тебя задание, – сказал Алексей Палыч. – "Пойди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что..."
– Не совсем так, – ответил мальчик. – Куда – известно. А вот узнать пока не удавалось. Каждый раз что-то мешало. Один сразу помчался в газету. Другой испугался и выбросил ребенка в реку. От мальчика после так пахло, что его не приняли даже в школу наездников. А некоторые из ваших требуют за молчание миллионы... этих...
– Долларов, – подсказал Алексей Палыч.
– Нет, марок.
– Марки есть в разных странах, – сказал Алексей Палыч.
– В разных и требовали.
– Мне ничего от тебя не нужно, – сердито сказал Алексей Палыч.
– Значит, ты не хочешь, чтобы меня отозвали?
– Нет! – сгоряча сказал Алексей Палыч.
Сказал... и тут же задумался. Теперь-то уж ясно было, что мальчик этот вовсе даже не мальчик, а как бы разведчик, который должен что-то выяснить, чего не удалось прежним разведчикам. Правда, его, кажется, не интересовали технические секреты. Он хотел узнать что-то о людях. Технических секретов Алексей Палыч выдать не мог по причине простой: он их не знал. Потом, подумал Алексей Палыч, вряд ли те, кто швыряется младенцами на такие расстояния (на какие?), будут интересоваться чертежами. Да и мальчик об этом говорил...
Но с другой стороны...
Когда ребенок – ребенок, то с ним чаще всего нелегко. Его надо кормить, одевать, лечить, смотреть, чтобы он не совал в рот куличики из грязи и не выткнул себе глаз вилкой. Такой Алексею Палычу не нужен, потому что у него есть Андрюша, который ничуть не хуже и, честно говоря, не лучше.
Когда ребенок – не ребенок, а такое вот чудо, способное "подключиться", "отзываться", толковать о серьезных вещах, то еще неизвестно, что может он выкинуть в дальнейшем. Такой ребенок тоже не нужен нормальному человеку.
Но дело в том, что Алексей Палыч был человеком ненормальным.
Мир, в основном, заполняют нормальные люди. Они едят, спят, ходят на работу, радуются и огорчаются – живут, как все.
Ненормальные [20]люди тоже едят. Но, кроме того, они отличаются одной особенностью: задумываются над тем, до чего им вроде бы не должно быть никакого дела.
Всегда было известно, что Солнце вращается вокруг Земли. Это было ясно; кроме того, это было просто-напросто видно. Но появился Коперник и сказал:
– Не верьте глазам своим, это Земля вращается вокруг Солнца [21].
– Как так? – сказали ему. – Ты, Коперник, очки-то протри. Вот оно, Солнце. Отсюда оно выходит, а туда входит, разве не видно?
– Видно. Но это потому, что и ты вместе с Землей вращаешься.
– И церковь наша, выходит, вращается?
– И церковь.
– Куда же она вращается, если уже двести лет на месте стоит.
И Коперника объявили сумасшедшим.
Но вот сумасшедшего Коперника мы помним, а тех умных забыли.
Всегда было известно, что дождевая капля падает на Землю. Но появился Ньютон и сказал:
– Земля тоже падает на каплю. Более того, она падает на все, что падает на нее, даже на Луну, которая с виду вообще никуда не падает.
– А чего же Луна на нас до сих пор не упала? – спросили его.
– Потому что она удаляется от нас с такой же скоростью, с какой приближается.
– Как же она удаляется, если приближается? И как приближается, если удаляется?
– А вот это вы узнаете в восьмом классе, – ответил Ньютон.
Многие считали, что Ньютон не в своем уме. Но теперь-то мы знаем: он был не в уме тех, которые так считали.
А однажды появился человек, который сумел оскорбить весь мир. Он заявил, что люди и обезьяны родились в одной колыбели. Оскорбились, конечно, не самые умные, но и умных достаточно.
Говорят, что на одном весьма научном собрании образовался целый хор недовольных и между ними и Дарвином произошел примерно такой разговор:
– Как? – кричал возмущенный хор. – И мы – тоже?..
– И вы тоже, – ответил Дарвин.
– И даже король?
– И даже королева.
– Как же так?!
– А вот так, – сказал Дарвин. – Читать надо больше, учиться.
– У-ху, у-ху, – закричали недовольные и стали бросать в Дарвина сучьями и недозрелыми фруктами.
Портрет Дарвина можно найти в каждой школе.
Алексей Палыч не был ни Коперником, ни Ньютоном, ни Дарвином. Он даже не стал обыкновенным научным работником. Но ненормальность в нем все же была – он мог поверить в невероятное.
Невероятное было все, что произошло с ним за эти два дня. Но это произошло.
И Алексей Палыч решился, теперь уже окончательно.
– Я обещаю, что тебя не отзовут, – сказал Алексей Палыч. – Вернее, если и отзовут, то не по моей вине.
– А Боря?
– Боря поймет. Но должен тебе сказать: у нас будет много трудностей. Я пока просто не представляю, как тебя прятать, и прочее...
– Это хорошо, что будут трудности, – сказал мальчик.
– Смотря для кого хорошо, – не согласился Алексей Палыч.
– Для нас. Я не знаю почему, но очень важно, чтобы трудности были. А прятать меня не обязательно. Не нужно только говорить, кто я. Знаем мы вас – сразу броситесь меня исследовать, показывать кружочки и треугольники или рисовать строение атома. В общем, ты, Палыч, не робей. А я отключаюсь.
Земля просохла достаточно, чтобы мяч не застревал в грязи, но еще не достаточно, чтобы футболисты не проваливались по уши. То есть сами по себе они не проваливались, но вид у них был такой, будто каждого из них хоть по разу закапывали в землю.
Судьи не было. Поэтому штрафных не назначали. Просто нападающий, если его сбивали с ног, на некоторое время выключался из игры, потому что начинал бегать не за мячом, а за защитником, стараясь попасть ему по коленке. (Именно так играла сборная крупяного завода, показывая тем самым пример своим младшим братьям.)
Младшие братья – почти все ученики Алексея Палыча – переняли и другой футбольный прием: после каждого забитого мяча они подолгу обнимали и даже целовали друг друга, словно встретились после долгой разлуки. Впрочем, эта мужская нежность, благодаря телевидению, распространилась сейчас по всему футбольному миру, и, возможно, скоро в футбольных матчах для поцелуев будут назначать дополнительное время.
Воспользовавшись моментом, когда был забит очередной гол и в центре площадки образовалась поцелуйная куча, Алексей Палыч прошмыгнул в подвал и заперся изнутри. Никто, конечно, не обратил на него внимания. Ребята продолжали носиться по полю, выкрикивая спортивные и неспортивные слова.
Алексей Палыч подошел к загородке и обнаружил, что мальчика нет.
Второй дырки в стекле, через которую мог бы исчезнуть мальчик, тоже не замечалось.
"Неужели он попал точно в ту же дырку? – подумал учитель. – Но зачем тогда его присылали?"
На какое-то очень короткое время Алексей Палыч ощутил нечто вроде облегчения: кончилось наваждение, не нужно ни от кого прятаться, не нужно заниматься мелким воровством и обманом. Но тут же он понял, что ему очень хочется увидеть мальчика еще хоть раз. Ему даже было слегка обидно, что от него ушли не попрощавшись, не угостившись питательной смесью, которая была добыта с таким трудом.
"Он на меня обиделся, – подумал Алексей Палыч. – Или _те_, кто его послал, решили, что я плохой человек? Может быть, он сообщил, что здесь не кормят, и его перебросили в другое место? Или вообще забрали назад?"
Короче говоря, если еще несколько минут назад Алексей Палыч не знал, как разделается с этой историей, то сейчас ему хотелось, чтобы история продолжалась.
И она продолжилась.
Между шкафом и стеной, где под окном расположилась батарея отопления, что-то зашевелилось. Алексей Палыч бросился туда; не успел он добежать до окна, как мальчик сам вышел ему навстречу.
И это был совсем другой мальчик. Вернее, не другой, а изменившийся. То, чего не уловил Алексей Палыч во время переменки, сейчас стало совершенно очевидно: мальчик вырос. И как вырос! Не какие-то там месяца, а как будто несколько лет прошло со вчерашнего дня. Перед Алексеем Палычем стоял все тот же голый и беспупковый, но неимоверно подросший ребенок. На вид ему было года четыре.
Мальчик подошел к верстаку, подпрыгнул, ухватился руками за край загородки и подтянулся, он уселся в загородке и сказал:
– Куда пасуешь, дурак! Давай мне пасуй!
За окном раздавались на площадке вполне похожие выражения.
– Так нельзя говорить, понимаешь? – родительским тоном сказал Алексей Палыч. – Дурак – нельзя. Дурак – нехорошо.
– Нехорошо, – согласился мальчик. – Дурак – нехорошо. Дурак, дурак, нельзя, нельзя. Нельзя, дурак, нехорошо.
– Вот и не говори так больше, – посоветовал Алексей Палыч. – Ты ведь меня понимаешь?
– Понимаешь, – согласился мальчик и с наслаждением произнес: Дурак, дурак, дурак...
Алексей Палыч нахмурился, и мальчик, лукаво улыбаясь, добавил гораздо тише:
– Нехорошо...
Алексей Палыч со вздохом подумал, что космические дети, как и земные, любят делать то, что запрещается. Как ни странно, но именно это соображение его подбодрило. Если мальчик имеет земной характер, то и общаться с ним можно по-человечески.
А человеческих детей нужно прежде всего кормить.
Алексей Палыч достал из портфеля питательную смесь, прочитал рецепт и с сомнением посмотрел на подросшего гостя.
– Чем же мне тебя кормить? – сказал он. – Из этой пищи ты уже вырос. Тебе уже небось мяса надо. Вон у тебя зубы какие. Отправим мы тебя, дружок, в Академию наук, должны ведь они поверить, если я им все объясню. Увидят, как ты быстро растешь, и поверят.
– Нехорошо, – сказал мальчик.
– Почему нехорошо?
– Палыч – хорошо, Боря – хорошо.
– А без Палыча и Бори разве нельзя?
– Нельзя.
– Почему?
– Уйду.
– Куда ты уйдешь?
– Туда, – сказал мальчик и показал на дырку в стекле.
Алексей Палыч подумал, что ответы мальчика уже не напоминают прежний лепет, в них чувствовался кое-какой смысл.
– Что значит "уйду"? Если можешь, то объясни.
– Седьмое солнце! – сказал мальчик, и щеки его порозовели. Извини, не сдержался. Мне стыдно: так у нас ругаются только наездники [19]. Но ведь я не могу без конца притворяться, что ничего не понимаю. Надоело. Вчера я еще мало понимал, а сегодня уже подключился. Я понимаю, что с вами можно работать. Но если вы отдадите меня другим людям, то меня отзовут. Меня, конечно, и так отзовут, но гораздо позже.
– Зачем же тебя к нам послали?
– Этого я точно не знаю.
– А что значит "подключился"? К чему ты подключился?
– Этого я тоже не знаю.
– Выходит, – сказал Алексей Палыч, – ты только с виду ребенок? На самом деле ты вполне взрослый и можешь вступить в контакт с человечеством?
– Я и вступил, – ответил мальчик. – Ты и Борис. И достаточно.
– Но я далеко не лучший представитель человечества, – сказал Алексей Палыч. – Я всего только учитель, а Боря еще школьник. Я думаю, что контакт – это дело большого коллектива, где будут ученые разных специальностей. Мы с Борисом заменить их не можем.
– Если вы кому-нибудь расскажете обо мне, то меня немедленно отзовут.
– Не понимаю, – сказал Алексей Палыч. – Тебя посылают для контакта и тут же почему-то должны отозвать.
– О, третье солнце! – сказал мальчик, на этот раз не краснея. – До чего же вы надоели мне с этим контактом! Вам обязательно нужно, чтобы к вам прилетели красивые, умные, дружелюбные. Чтобы они были такие, как вы, но знали больше вас. Чтобы вам открыли рецепт бессмертия или секрет гравитации. Вы хотите, чтобы они были похожи на вас и в то же время были не похожи. Вы мечтаете о том, что называете "контактом", и в то же время боитесь этого. Вы посылаете в космос сигналы в поисках разума, а сами еще толком не знаете, что с этим разумом делать. Знаешь что, Палыч? Попробуй взять ружье, выйди ночью из дома, закрой глаза, выстрели в небо и жди, пока оттуда свалится горный орел.
– Что ты этим хочешь сказать? – спросил Алексей Палыч, изумленный столь горячим выступлением гостя. – У нас не водятся орлы, тем более горные.
– И все же, – ответил мальчик, – попасть таким образом в орла легче, чем попасть вашими лучами в населенную планету. Да и зачем вам попадать. У вас уже много раз были.
– Как это так? Я, например, ничего не слышал.
– Слышал. Писали в газетах и по радио не раз говорили.
– Ты имеешь в виду летающие тарелки и прочее?
– Летающие тарелки! – мальчик засмеялся. – Это наши ребятишки играют. Глупые еще, вот и забавляются. Разве за ними уследишь... Нет, у вас были из Центра. Но вы, люди, странные создания: стоит только одному встретить кого-нибудь из наших, вы сразу бежите ко второму, третьему, чтобы удивить его, рассказать. А тогда нас немедленно отзывают. Вот вам никто и не верит. Если бы меня сейчас отозвали, кто бы тебе поверил?
– Тогда зачем тебя послали?
– Не знаю. На твой вопрос не смогли бы ответить даже те, кто меня послал. Нужно что-то про вас узнать. Такое, что не знает у нас никто. И даже неизвестно, что нужно узнать.
– И много вы про нас знаете? – спросил Алексей Палыч.
– Что значит много? – спросил мальчик. – Много ли ты знаешь обо мне?
– По сравнению со вчерашним днем – очень много. По сравнению с тем, что я еще смогу о тебе узнать, наверное, очень мало.
– Ты сам ответил на свой вопрос, – сказал мальчик. – Повторяю: мы о вас не знаем чего-то очень важного. Это может оказаться важнее всех ваших изобретений. Для нас они не секрет.
– Н-да... – сказал Алексей Палыч, который на секунду вдруг отвлекся от этого разговора и взглянул на себя как-то со стороны.
Со стороны выглядело это, наверное, не совсем обычно: взрослый дядя, мужчина, прилично, как говорят, одетый, стоял возле дурацкой загородки, в которой сидел голый ребенок; на лбу мужчины от напряжения выступила испарина, а ладонь то и дело взъерошивала и без того потрепанную шевелюру. Ребенок сидел в позе восточного божества и спокойно рассказывал дяде веселенькую космическую историю.
Алексею Палычу стало даже слегка досадно. Легкий укол самолюбия земного, если так можно сказать, самолюбия – ощутил Алексей Палыч.
– Чего же это вы... – сказал Алексей Палыч. – Я хочу сказать, вот послали тебя в такую даль... да... через весь, так сказать, космос... а пупка тебе не приделали....
Мальчик вздохнул тяжело, по-взрослому.
– Это у нас проблема, – сказал он. – Сколько раз пробовали – не получается, чтоб его четвертое солнце забрало, этот пупок!
– Ага! – с торжеством сказал Алексей Палыч. – Значит, вы тоже не все умеете! Интересно бы узнать – почему?
– Почему, почему... Потому что кончается на "у"! – ответил мальчик.
– Господи, ты и это знаешь?!
– Это потому, что я подключился. Я скоро отключусь, и тогда тебе будет легко со мной разговаривать.
– Ну, – заметил Алексей Палыч, – я бы не сказал, что мне так уж и трудно. Я, видишь ли, большую часть жизни только и делаю, что разговариваю с такими, как ты. Правда, они немного постарше. Так что ты можешь не отключаться, если тебе не хочется.
– Не хочется, – откровенно признался мальчик. – Но это необходимо. Все должно происходить естественно. Ведь у вас нет младенцев, которые знали бы столько, сколько взрослый землянин.
– Гм... – сказал Алексей Палыч. – Возможно, где-то уже и есть. Во всяком случае, имеется точная тенденция. Я хочу сказать: среди подростков встречается нечто похожее.
Мальчик задумался.
– Знаю, – сказал он. – Это называется – бройлер.
– Не совсем так, – мягко сказал Алексей Палыч. – Бройлер – это цыпленок, который за два месяца становится крупней взрослой курицы. От этого он, правда, не делается умнее ее. Нет. У людей это называется акселерация.
– Так бы и говорил, – сказал мальчик. – Это уже понятно. Но все же мне придется отключиться. Ты ведь не отошлешь меня обратно?
– Даже если б и захотел, то не смог бы, – сказал Алексей Палыч.
– Нет, – вздохнул мальчик, – это проще простого. Я тебе уже говорил: если ты или Боря расскажете кому-нибудь, кто я такой, меня немедленно отзовут. Ты можешь избавиться от меня в любую секунду.
– А тебе самому хотелось бы остаться? – спросил Алексей Палыч.
Задавая этот простой вопрос, Алексей Палыч надеялся услышать в ответ что-нибудь вроде "да, ты мне понравился" или "да, мне на Земле хорошо", но услышал вполне спокойный и деловой ответ:
– Я должен остаться, пока это возможно. Тогда, может быть, я узнаю...
– Сложное у тебя задание, – сказал Алексей Палыч. – "Пойди туда, не знаю куда. Принеси то, не знаю что..."
– Не совсем так, – ответил мальчик. – Куда – известно. А вот узнать пока не удавалось. Каждый раз что-то мешало. Один сразу помчался в газету. Другой испугался и выбросил ребенка в реку. От мальчика после так пахло, что его не приняли даже в школу наездников. А некоторые из ваших требуют за молчание миллионы... этих...
– Долларов, – подсказал Алексей Палыч.
– Нет, марок.
– Марки есть в разных странах, – сказал Алексей Палыч.
– В разных и требовали.
– Мне ничего от тебя не нужно, – сердито сказал Алексей Палыч.
– Значит, ты не хочешь, чтобы меня отозвали?
– Нет! – сгоряча сказал Алексей Палыч.
Сказал... и тут же задумался. Теперь-то уж ясно было, что мальчик этот вовсе даже не мальчик, а как бы разведчик, который должен что-то выяснить, чего не удалось прежним разведчикам. Правда, его, кажется, не интересовали технические секреты. Он хотел узнать что-то о людях. Технических секретов Алексей Палыч выдать не мог по причине простой: он их не знал. Потом, подумал Алексей Палыч, вряд ли те, кто швыряется младенцами на такие расстояния (на какие?), будут интересоваться чертежами. Да и мальчик об этом говорил...
Но с другой стороны...
Когда ребенок – ребенок, то с ним чаще всего нелегко. Его надо кормить, одевать, лечить, смотреть, чтобы он не совал в рот куличики из грязи и не выткнул себе глаз вилкой. Такой Алексею Палычу не нужен, потому что у него есть Андрюша, который ничуть не хуже и, честно говоря, не лучше.
Когда ребенок – не ребенок, а такое вот чудо, способное "подключиться", "отзываться", толковать о серьезных вещах, то еще неизвестно, что может он выкинуть в дальнейшем. Такой ребенок тоже не нужен нормальному человеку.
Но дело в том, что Алексей Палыч был человеком ненормальным.
Мир, в основном, заполняют нормальные люди. Они едят, спят, ходят на работу, радуются и огорчаются – живут, как все.
Ненормальные [20]люди тоже едят. Но, кроме того, они отличаются одной особенностью: задумываются над тем, до чего им вроде бы не должно быть никакого дела.
Всегда было известно, что Солнце вращается вокруг Земли. Это было ясно; кроме того, это было просто-напросто видно. Но появился Коперник и сказал:
– Не верьте глазам своим, это Земля вращается вокруг Солнца [21].
– Как так? – сказали ему. – Ты, Коперник, очки-то протри. Вот оно, Солнце. Отсюда оно выходит, а туда входит, разве не видно?
– Видно. Но это потому, что и ты вместе с Землей вращаешься.
– И церковь наша, выходит, вращается?
– И церковь.
– Куда же она вращается, если уже двести лет на месте стоит.
И Коперника объявили сумасшедшим.
Но вот сумасшедшего Коперника мы помним, а тех умных забыли.
Всегда было известно, что дождевая капля падает на Землю. Но появился Ньютон и сказал:
– Земля тоже падает на каплю. Более того, она падает на все, что падает на нее, даже на Луну, которая с виду вообще никуда не падает.
– А чего же Луна на нас до сих пор не упала? – спросили его.
– Потому что она удаляется от нас с такой же скоростью, с какой приближается.
– Как же она удаляется, если приближается? И как приближается, если удаляется?
– А вот это вы узнаете в восьмом классе, – ответил Ньютон.
Многие считали, что Ньютон не в своем уме. Но теперь-то мы знаем: он был не в уме тех, которые так считали.
А однажды появился человек, который сумел оскорбить весь мир. Он заявил, что люди и обезьяны родились в одной колыбели. Оскорбились, конечно, не самые умные, но и умных достаточно.
Говорят, что на одном весьма научном собрании образовался целый хор недовольных и между ними и Дарвином произошел примерно такой разговор:
– Как? – кричал возмущенный хор. – И мы – тоже?..
– И вы тоже, – ответил Дарвин.
– И даже король?
– И даже королева.
– Как же так?!
– А вот так, – сказал Дарвин. – Читать надо больше, учиться.
– У-ху, у-ху, – закричали недовольные и стали бросать в Дарвина сучьями и недозрелыми фруктами.
Портрет Дарвина можно найти в каждой школе.
Алексей Палыч не был ни Коперником, ни Ньютоном, ни Дарвином. Он даже не стал обыкновенным научным работником. Но ненормальность в нем все же была – он мог поверить в невероятное.
Невероятное было все, что произошло с ним за эти два дня. Но это произошло.
И Алексей Палыч решился, теперь уже окончательно.
– Я обещаю, что тебя не отзовут, – сказал Алексей Палыч. – Вернее, если и отзовут, то не по моей вине.
– А Боря?
– Боря поймет. Но должен тебе сказать: у нас будет много трудностей. Я пока просто не представляю, как тебя прятать, и прочее...
– Это хорошо, что будут трудности, – сказал мальчик.
– Смотря для кого хорошо, – не согласился Алексей Палыч.
– Для нас. Я не знаю почему, но очень важно, чтобы трудности были. А прятать меня не обязательно. Не нужно только говорить, кто я. Знаем мы вас – сразу броситесь меня исследовать, показывать кружочки и треугольники или рисовать строение атома. В общем, ты, Палыч, не робей. А я отключаюсь.