Страница:
На это я ответил в том смысле, что почему бы и нет, вот только шмотки распакую; она напоследок одарила меня улыбкой и вышла. Я принялся разбирать чемоданы.
Что ж, я мог быть вполне доволен тем, как на первых порах пошло дело. Был момент, когда я засомневался, не слишком ли я гоню, но, с другой стороны, все вроде бы пока о’кей. С такой мадамой, если она и впрямь проникнется к тебе расположением, можно будет тормоза и вовсе выкинуть.
Закончив раскладывать вещи, я растянулся на кровати с журналом, посвященным криминалистике и реальным расследованиям.
Перелистнул до той страницы, на которой остановился в поезде.
…стала история некоего Чарли Бигера «Малого» – самого неуловимого киллера в истории уголовного мира. Установить общее количество совершенных им заказных убийств, скорее всего, не удастся никогда, официально же ему вменяется шестнадцать эпизодов. По однотипным делам его разыскивает полиция Нью-Йорка, Филадельфии, Чикаго и Детройта.
В 1943 году Бигер Малый будто сквозь землю провалился – исчез сразу после того, как во время преступной разборки убили его брата и доверенного посредника «Большого» Люка Бигера. Что именно с Малым Бигером произошло, до сих пор является предметом жарких споров как в полицейских, так и в криминальных кругах. Ходят слухи, что несколько лет назад он умер от туберкулеза. По другим сведениям, его кто-то убил из мести, как его брата, Большого Люка. Есть и такие, кто утверждает, что он жив. Причина расхождений проста: что бы ни произошло с Малым Бигером, никто об этом рассказать не может, потому что лично его никто не знал. Вернее, из тех, кто его знал лично, в живых никого не осталось.
На заказчиков он выходил через брата. Полицией не задерживался, отпечатки пальцев у него не брали, его фотографий тоже нет. Разумеется, о столь активном преступнике не может не быть известно хотя бы что-то, и кое-что о Малом Бигере мы знаем. Но тот его портрет, который у нас все же имеется, составлен из разнородных фрагментов и поэтому в большей мере дразнит воображение, нежели несет в себе действительно полезную информацию.
Если предположить, что Малый Бигер жив и с тех пор не изменился, то это безобидный с виду мужчина маленького роста – чуть больше полутора метров при весе килограммов сорок пять. Из-за слабого зрения носит очки с толстыми стеклами. Предположительно болен туберкулезом. У него очень плохие зубы, щербатый рот. Раздражителен, очень неглуп, курит и пьет умеренно. По нашим оценкам, сейчас ему должно быть лет тридцать – тридцать пять, но выглядел он всегда моложе своих лет.
Несмотря на не слишком презентабельную внешность, Малый Бигер умеет располагать к себе людей, особенно женщин…
Я отложил журнал. Сел, сбросил башмаки на удлиняющей рост «манной каше». Подошел к трюмо, наклонил зеркало ниже и открыл рот. Вынул верхнюю и нижнюю вставные челюсти. Приподнял одно веко, другое, извлек контактные линзы.
Постоял немного еще, осмотрел себя в целом. Мне понравился мой загар, понравилось то, как я раздался, прибавил в весе. Кашлянул, посмотрел на платок, но увиденное там мне понравилось уже меньше.
Я снова лег, размышляя о том, что за здоровьем надо последить, и, кстати, вот: не будет ли мне вредно с нею трахаться?
Я закрыл глаза, подумал о ней… о нем… о Боссе… о Кувшин-Варене… об этой паршивой, рвотного цвета халабуде с голым двором и скрипучим крылечком и… Да, кстати, между прочим: калитка.
Мои глаза открылись, но я их тут же снова прикрыл. С этой калиткой надо что-то делать. А то пойдет кто-нибудь мимо – не ровён час, зацепится, одежду порвет…
3
Что ж, я мог быть вполне доволен тем, как на первых порах пошло дело. Был момент, когда я засомневался, не слишком ли я гоню, но, с другой стороны, все вроде бы пока о’кей. С такой мадамой, если она и впрямь проникнется к тебе расположением, можно будет тормоза и вовсе выкинуть.
Закончив раскладывать вещи, я растянулся на кровати с журналом, посвященным криминалистике и реальным расследованиям.
Перелистнул до той страницы, на которой остановился в поезде.
…стала история некоего Чарли Бигера «Малого» – самого неуловимого киллера в истории уголовного мира. Установить общее количество совершенных им заказных убийств, скорее всего, не удастся никогда, официально же ему вменяется шестнадцать эпизодов. По однотипным делам его разыскивает полиция Нью-Йорка, Филадельфии, Чикаго и Детройта.
В 1943 году Бигер Малый будто сквозь землю провалился – исчез сразу после того, как во время преступной разборки убили его брата и доверенного посредника «Большого» Люка Бигера. Что именно с Малым Бигером произошло, до сих пор является предметом жарких споров как в полицейских, так и в криминальных кругах. Ходят слухи, что несколько лет назад он умер от туберкулеза. По другим сведениям, его кто-то убил из мести, как его брата, Большого Люка. Есть и такие, кто утверждает, что он жив. Причина расхождений проста: что бы ни произошло с Малым Бигером, никто об этом рассказать не может, потому что лично его никто не знал. Вернее, из тех, кто его знал лично, в живых никого не осталось.
На заказчиков он выходил через брата. Полицией не задерживался, отпечатки пальцев у него не брали, его фотографий тоже нет. Разумеется, о столь активном преступнике не может не быть известно хотя бы что-то, и кое-что о Малом Бигере мы знаем. Но тот его портрет, который у нас все же имеется, составлен из разнородных фрагментов и поэтому в большей мере дразнит воображение, нежели несет в себе действительно полезную информацию.
Если предположить, что Малый Бигер жив и с тех пор не изменился, то это безобидный с виду мужчина маленького роста – чуть больше полутора метров при весе килограммов сорок пять. Из-за слабого зрения носит очки с толстыми стеклами. Предположительно болен туберкулезом. У него очень плохие зубы, щербатый рот. Раздражителен, очень неглуп, курит и пьет умеренно. По нашим оценкам, сейчас ему должно быть лет тридцать – тридцать пять, но выглядел он всегда моложе своих лет.
Несмотря на не слишком презентабельную внешность, Малый Бигер умеет располагать к себе людей, особенно женщин…
Я отложил журнал. Сел, сбросил башмаки на удлиняющей рост «манной каше». Подошел к трюмо, наклонил зеркало ниже и открыл рот. Вынул верхнюю и нижнюю вставные челюсти. Приподнял одно веко, другое, извлек контактные линзы.
Постоял немного еще, осмотрел себя в целом. Мне понравился мой загар, понравилось то, как я раздался, прибавил в весе. Кашлянул, посмотрел на платок, но увиденное там мне понравилось уже меньше.
Я снова лег, размышляя о том, что за здоровьем надо последить, и, кстати, вот: не будет ли мне вредно с нею трахаться?
Я закрыл глаза, подумал о ней… о нем… о Боссе… о Кувшин-Варене… об этой паршивой, рвотного цвета халабуде с голым двором и скрипучим крылечком и… Да, кстати, между прочим: калитка.
Мои глаза открылись, но я их тут же снова прикрыл. С этой калиткой надо что-то делать. А то пойдет кто-нибудь мимо – не ровён час, зацепится, одежду порвет…
3
С мистером Кендалом (вторым их квартирантом) я встретился на лестнице, спускаясь к обеду. Это был старый пень из тех, что с детства имеют начальственную осанку; мужчина этой породы сохранит значительный вид, даже выползая из-под двери общественного сортира, где его заперли. Он сказал, что весьма рад знакомству и почтет за честь содействовать моему обустройству в Пиердейле. Я поблагодарил.
– Я тут насчет работы думал, – сказал он по пути в комнату, служившую столовой. – С приездом вы, конечно, припозднились, это усложняет дело. Практически все места с неполным рабочим днем уже заняты. Но я взгляну – может, подыщу для вас что-нибудь у себя в пекарне; у нас, между прочим, студентов больше, чем на любом другом предприятии в городе. Не исключено – глядишь, что-нибудь и подвернется.
– Мне бы не хотелось заставлять вас из-за меня беспокоиться, – сказал я.
– Да какое тут беспокойство? Мы все-таки соседи, а кроме того… О, миссис Уинрой, как это красиво смотрится!
– Спасибо. – Она скривила губы, дунув на лезущую в глаз прядь волос. – А пора уже и на вкус попробовать. Скоро ли явится Джейк, все равно один бог знает.
Все сели. Мистер Кендал полностью взял на себя труд распорядителя: передавал, накладывал, тогда как хозяйка сидела, откинувшись в кресле, и обмахивалась ладонью. Насчет того, чтобы соорудить обед по-быстрому, она, оказывается, не шутила. Выскочила, видимо, в магазин да и набрала там первых попавшихся консервов.
Обед не был плох, вы не подумайте. Она накупила кучу всего, причем лучшего качества. Просто, если бы она хоть слегка приложила руки, получилось бы в два раза лучше и в два раза дешевле.
Мистер Кендал отведал спаржи и сказал, что она бесподобна. Попробовал кильку, импортных сардин и консервированный язык и тоже каждый раз хвалил. Приложил к губам салфетку, и, я думал, ее он тоже похвалит. Или разразится развернутым славословием по поводу несказанного качества хозяйского консервного ножа. Но нет, вместо этого вдруг повернулся и, склонив голову набок, посмотрел на дверь.
– Должно быть, это Руфь, – сказал он через мгновенье. – Верно я говорю, миссис Уинрой?
Миссис Уинрой послушала. Кивнула. Облегченно перевела дух.
– Слава богу, – просветлев, выговорила она. – А я уж боялась, что она там еще на день застрянет.
– Руфь – это молодая леди, которая здесь работает, – пояснил мне мистер Кендал. – Она тоже студентка колледжа. Очень славная девушка, весьма достойная.
– Правда? – счел возможным усомниться я. – Может, мне не следует этого говорить, но на мой слух… у нее погуливает поршень.
Старый пень посмотрел на меня без выражения. Миссис Уинрой коротко хохотнула.
– Да нет же, глупенький! – сказала она. – Машина не ее, ее папаши – «Па», как она его называет. Он ее увозит и привозит обратно, когда она ездит навещать родных на ферме.
В тоне миссис Уинрой мельком прозвучало что-то пародийное; правда, едва ли злое, скорее насмешливо-высокомерное.
Автомобиль остановился перед домом. Дверца открылась и закрылась (с дребезжащим лязгом), после чего мужской голос сказал: «Ну, пока, Руфь, береги себя», после чего постукивание поршня в изношенном цилиндре возобновилось и автомобиль уехал.
Скрипнула калитка. Послышались шаги на дорожке – странные: шаг – и тут же удар, этакий шаг с прихлопом. Странные шаги двинулись по дорожке – то есть не шаги, конечно, а она, эта самая Руфь, странными шагами одолела дорожку (шаг-стук, шаг-стук, шаг-стук), поднялась на крыльцо (шаг-стук, шаг-стук) и пошла по веранде.
Мистер Кендал глянул на меня и печально качнул головой.
– Бедная девочка, – понизив голос, сказал он.
Миссис Уинрой, извинившись, встала.
Она встретила Руфь в дверях дома и тут же отправила ее по коридору прямиком на кухню. Поэтому я девчонку почти не разглядел – вернее, только и успел бросить на нее один-единственный взгляд. Но то, что я увидел, поразило меня. Может быть, вас это не поразит, но меня поразило.
На ней было старенькое, какое-то серо-буро-малиновое пальтецо (настолько явно из универмага «Сирс и Роубак», что по совести эта уважаемая торговая фирма должна была бы ей за его ношение приплачивать) и грубошерстная юбка. На носу очки, в каких ходил, может быть, еще ваш дед, – маленькие круглые стекла, стальные дужки, оправа, давящая на переносицу. Такие очки делают глаза похожими на орешки в тарелке взбитых сливок. Волосы черные, густые и блестящие, но прическа – убиться можно!
У нее была одна нога, правая. Пальцы левой руки, сжимающие перекладину костыля, казались слегка кривоватыми.
Было слышно, как миссис Уинрой на кухне ею командует – опять-таки не то чтобы зло, но довольно жестко и нервно. Доносился шум воды, льющейся в раковину, звон кастрюль и шаг-стук, шаг-стук, шаг-стук во все более и более быстром темпе; в этих звуках слышалась встревоженность, покорность, признание вины. Казалось, чуть напрягись, и на их фоне расслышишь учащенное биение сердца.
Мистер Кендал передал мне сахарницу, а затем и в свой кофе положил ложечку сахара.
– Ц-ц-ц, – произнес он.
По книжкам я давно знал, что иногда люди произносят такие звуки, но в реальной жизни он был первым, от кого я их услышал.
– Как жаль! Такая славная девушка!
– М-да-а, – сказал я, – надо же!
– И ничего тут, видимо, не попишешь. Так и придется ей всю жизнь с этим маяться.
– Это вы к тому, что ей на деревянную ногу капусты не накосить? – переспросил я. – Так насчет этого есть обходные способы.
– Ну-у-у, – начал он, смущенно глядя в тарелку, – вообще-то, да, семья у них очень бедная. Но тут… в общем, дело тут не в деньгах.
– А в чем же?
– Ну… гм… гм… – Он даже покраснел. – Я, в сущности… гм… ничего конкретного о ее ситуации не знаю, но, насколько мне известно, дело в весьма специфической деформации ее левой… ну, как это…
– Ну! ну! – подстегивал его я.
– …нижней конечности! – закончил он.
Он так запинался и страдал, словно в этом слове было что-то неприличное. Я внутренне ухмыльнулся и опять его понукаю: «Ну! Конкретней!..» Но он не пожелал больше говорить о Руфи и ее… гм… конечностях, а я не стал настаивать. Когда не знаешь, оно даже как-то интереснее.
Я предчувствовал, что все узнаю сам.
Он набил трубку и прикурил. Спросил меня, замечал ли я когда-нибудь, сколь многие достойные люди – люди, которые бьются как рыба об лед, делают все от них зависящее, – от жизни получают слишком мало.
– Ясен пень, – подтвердил я.
– Н-да, – проговорил он. – Однако же у каждой тучки, как я понимаю, есть и светлая изнанка. Руфь не могла устроиться ни к кому другому, а миссис Уинрой не могла… гм… миссис Уинрой испытывала некоторые трудности в кадровом вопросе. Так что все замечательно сошлось. Миссис Уинрой получила благодарную и усердную прислугу. А Руфь имеет стол и дом и деньги на расходы. Теперь, кажется, пять долларов в неделю.
– Да неужто? – вскинулся я. – Пять долларов в неделю! Это, должно быть, ужасная нагрузка для бюджета миссис Уинрой.
– С учетом всех обстоятельств, думаю, да, – серьезно согласился он. – Но Руфь на редкость хороший работник.
– А как же! Старается – за такие-то деньжищи!
Он вынул трубку изо рта, заглянул в ее чашечку.
Поднял взгляд на меня и хмыкнул.
– У меня нет привычки без конца ссылаться на собственный опыт, мистер Бигелоу, но… в общем, я много лет преподавал. Вел курс родной литературы. Да-да, и в этом колледже тоже какое-то время работал. Тогда еще живы были мои родители, и на нас троих моей зарплаты категорически не хватало. Поэтому я сменил амплуа и занялся делом, которое кормит лучше. Но интерес к литературе у меня никогда не пропадал, и особенно я обожаю сатириков.
– Понятно, – сказал я.
Пришла пора и мне слегка покраснеть.
– Но мне всегда казалось, что сатира не может существовать вне области, где царит атмосфера совершенства. То есть должно быть либо совершенство, либо не надо ничего. Буду рад одолжить вам «Путешествия Гулливера», мистер Бигелоу. А также избранные сочинения Луцилия, Ювенала, Батлера…
– Все, все, сдаюсь. И так уже, в натуре, выше крыши! – Улыбаясь, я поднял руки вверх. – Извините, мистер Кендал.
– Ничего, ничего, – миролюбиво замотал он головой. – Вам просто неоткуда знать, но студентка, которая зарабатывает пять долларов в неделю, имея при этом полный пансион, может считать, что она очень неплохо устроилась. По крайней мере, в этом городе.
– Конечно, – сказал я. – Ни капельки не сомневаюсь.
Внезапно у меня насчет него появилась сумасшедшая идея – из тех, что возникают в минуты озарений. Потому что не от каждого встречного-поперечного может быть прок, а вот от этого тупого, спесивого старого пня – хо-хо! – еще как может! Значит, надо его купить – дать ему то, что он хочет, а потом запрячь его и на нем ехать. Если придется ломать комедию, он может послужить мне опорой, а может и в полном смысле реально выручить. Впрочем, не исключено, что он вообще здесь только для того, чтобы за мной приглядывать, пасти меня, смотреть, как бы я отсюда не свинтил.
Нет, это вряд ли. Как я говорил уже, Босс знает: никуда я не денусь. И осечек за мной не водится. Так что это свое подозрение я выкинул из головы решительно. Подобные фантазии, вообще-то, до добра не доводят.
Из кухни вышла миссис Уинрой, взяла с серванта сумочку. У стола задержалась.
– Не хочу торопить вас, джентльмены, но Руфь готова приступить к уборке, как только вы закончите.
– Конечно, конечно. – Мистер Кендал поднялся, отодвинул стул. – Что если нам взять с собой кофе в гостиную, а, мистер Бигелоу?
– А вы не могли бы захватить с собой чашку Карла? – спросила хозяйка. – Я хотела еще минутку с ним поговорить.
– Разумеется, конечно, – с готовностью согласился он.
Он взял наши чашки и перешел в гостиную – напротив, через коридор. А я вышел за хозяйкой следом на крыльцо.
На улице стемнело. Женщина стояла ко мне вплотную.
– Ах ты, мерзавчик! – полушутя напала на меня она. – Думаешь, я не слышала, как ты меня продернул? Я, значит, подвергаю свой бюджет большой нагрузке, да?
– Черт! – воскликнул я. – Как же я мог – такой удобный случай да упустить! Между прочим, когда дело до всяких подначек доходит, я…
Она хихикнула.
– Послушай, Карл, зайка…
– Да-а? – проговорил я, обхватывая ее пониже талии.
– Или нет, все, все, зайчик, я помчалась, надо в город сбегать. Постараюсь обернуться мигом, но, если Джейк вернется, пока меня нет, не надо… в общем, не обращай на него внимания.
– Довольно сложная задачка, на мой взгляд, – сказал я.
– Это я к тому, что он почти наверняка явится пьяный. Если задерживается допоздна, всегда пьяный приходит. При этом наболтать может с три короба, но ни на что реальное его не хватит. Просто не обращай внимания ни на какие его слова, и все будет в ажуре.
Я сказал, что постараюсь. Что я еще мог сказать? Она наскоро, но довольно крепко меня поцеловала. Затем отерла мне губы платком и пошла с крыльца вниз.
– Помни, Карл. Просто не обращай внимания.
– Ладно, усёк, – сказал я.
Мистер Кендал ждал, переживая, что остынет мой кофе. Я заверил его, что это не важно, как раз такой я и люблю, и тогда он, расслабившись, откинулся в кресле. Опять повел разговор о том, чтобы найти для меня работу, – то, что она нужна мне, он считал само собой разумеющимся. От работы для меня переключились на его собственную. Насколько я понял, он был в пекарне за начальника, хотя официально таковым не числился и вкалывал день и ночь, получая всего на несколько долларов больше обычного простого работяги.
Похоже, он решил посвятить весь свободный вечер тому, чтобы преподать мне полный курс истории хлебопекарного дела. Но вышло, что поразглагольствовать ему дали всего минут десять-пятнадцать, потому что потом прибыл Джейк Уинрой.
Вы, конечно, видели Джейка на фотографиях: его видел каждый, кто читает газеты. Однако на газетных снимках он, видимо, такой, каким оставался, пока был при делах. Так что тот Джейк, которого видели вы, и тот, которого увидел я, это два разных человека.
Мужик он был длинный, под два метра ростом, в норме его вес был бы килограмм под сто. Но теперь он отощал чуть ли не до семидесяти. Кожа на лице собралась складками. Брыли отвисли, уголки рта оттянулись вниз, под глазами мешки. Даже нос загнулся книзу. Висел, как тающая свечка, воткнутая в прилепленный к столбу блин грязного стеарина. Ссутулился, плечи опали. Подбородок чуть не касался грудины, тонкая шея вихлялась, вот-вот сломается под тяжестью головы.
Естественно, он был пьян в дымину. А что? Имел полное право! Потому что он был мертв – или все равно что мертв; надо полагать, он понимал это.
Входя в калитку, он, конечно, попался – я же говорил, калитка была сущий капкан. А когда он наконец из него вырвался, то промчался, загребая ногами, на грани падения, почти до самого крыльца. Пока на него взбирался, падал на каждой ступеньке по два раза – во всяком случае, судя по звукам, было очень на то похоже. По веранде пробежал на заплетающихся ногах. Ввалился в коридор. Стоял, клонясь и раскачиваясь, моргая и пытаясь сообразить, куда двигаться дальше.
– Мистер Уинрой! – Мистер Кендал стал осторожно к нему подбираться. – Может быть, вы… гм… Можно я уложу вас в кровать, мистер Уинрой?
– Как-кая-шо кровать? – икнув, выговорил Джейк. – Тык-к кто такой?
– Да ладно вам, вы же меня отлично знаете, сэр!
– Коэш-шно. Я – знаю, а ты-то сам – знаешь? Ты скажешь или нет? Г-говри!
Мистер Кендал поджал губы.
– Мистер Бигелоу, не сходить ли нам ненадолго в пекарню, а?
– А может, мне просто к себе подняться? – сказал я. – Я бы…
Тут Джейк как дернется, будто подстреленный.
Дернулся и аж завертелся, услышав незнакомый голос. Глянул на меня дикими глазами, и одна из его длинных жилистых рук выметнула указующий перст.
– Ты кто такой?
– Это мистер Бигелоу, – сказал мистер Кендал. – Ваш новый жилец.
– Да ну? Здра-асте вам! – Он сделал шаг назад, не спуская с меня глаз. – Ж-ж-жилец, да? Наш новый ж-ж-жилец – а-га! Ну на-адо же!
– Жилец – кто же еще! – возмутился мистер Кендал. – Очень приличный молодой человек, а вы сейчас закатываете отвратительную сцену, смущаете его. Слушайте, почему бы…
– Скажи-ите-ка! На-адо же!
При этом он исподволь сдвигался в сторону двери, отступал, пригнувшись и как бы на полусогнутых. Сквозь спутанные пряди сальных черных волос взглядом так и сверлил меня.
– Новый жилец! Я, видите ли, его смущаю! Я! Его! Смущаю! Это ж надо!
Его голос звучал как с заезженной пластинки – пластинки, запиленной тупой, изношенной иглой. Он виделся мне больным диким зверем, загнанным в угол.
– Ах как интересно! Коне-ечно!
Он не владел собой. Единственное, что он мог, – это пятиться, пятиться, пятиться…
– Слушайте, постыдились бы, сэр! Вы прекрасно знаете, что мистер Бигелоу и должен был приехать. Помню, как вы при мне говорили об этом с миссис Уинрой.
– Да ну? Вот это да! Мистер Бигелоу и должен был приехать? Все ждали-ждали, не могли дождаться!
Его спина коснулась противомоскитной сетчатой двери.
Тут он споткнулся о порог, пробежал, заплетаясь ногами, по веранде и с грохотом свалился с крыльца. Падая, сделал форменное сальто.
– Бог ты мой! – проговорил мистер Кендал, бросаясь включить свет на крыльце. – Бог мой! Он же, наверное, убился!
Ломая руки, Кендал пролетел веранду, сбежал с крыльца. Я неспешно пошел за ним. Однако Джейк Уинрой если и убился, то отнюдь не до смерти, а уж помощи от меня не желал и вовсе.
– Н-н-н-е-ет! – вопил он. – Нет! Нет! Нет!
Перекатился на живот, встал на ноги. Бросившись к калитке, поскользнулся и опять упал. Кое-как поднялся и на неверных ногах выскочил на дорогу.
И пустился в путь к центру города, причем по самой середине проезжей части. Взмахивая руками, вихляя ватными ногами и выписывая дикие кренделя. К тому же еще и бегом – что ему оставалось, как не бежать!
Мне ужасно было его жаль. Ему, конечно, не обязательно было доводить свой дом до состояния лачуги, этого я ему не прощал. Но все равно его было жалко.
– Пожалуйста, постарайтесь из-за этого не расстраиваться, мистер Бигелоу. – Кендал коснулся моей руки. – Просто он как примет на грудь, так дуреет.
– Конечно, – сказал я. – Я понимаю. У меня у самого отец крепко поддавал… Давайте свет выключим, а?
Кивком головы я указал на улицу. За моей спиной стайкой выкатившиеся из бара остолопы во все глаза таращились через улицу на нас.
Свет я выключил, вернулся и еще пару минут мы стояли на веранде, разговаривали. Он выразил надежду, что все это не слишком испугало Руфь. Еще раз пригласил меня в пекарню, но я отказался.
Набив трубку табаком, он нервно ею запыхтел.
– Не могу выразить, как я восхищен вашим самообладанием, мистер Бигелоу. Со своей стороны… боюсь, что я… А ведь я всегда считал себя человеком выдержанным и спокойным, но…
– Но так оно и есть, – заверил его я. – Вы были просто супер. Просто вы не привыкли общаться с пьяными.
– Вы говорите, ваш отец… гм… а?
Странно, чего ради я упомянул отца? Не в том смысле, что это может как-то повредить, но все это было так давно – больше тридцати лет назад!
– Да я, в сущности, ничего о нем и не помню, – сказал я. – Дело было в тридцатом году, я в те времена сосунком был; но вот мать… – То была ложь, которую требовалось вбить покрепче: мой возраст.
– Ц-ц-ц! Бедная женщина. Представляю, как ей приходилось ужасно.
– Он работал на угольной шахте, – продолжил я. – Около Макалестера, в Оклахоме. Профсоюз в те годы ничего не значил, к тому же – не мне, как говорится, напоминать вам – грянула депрессия. Работу можно было найти только на диких выработках, где ни разведки, ни инспекции. На толщину столбов между штреками вообще ноль внимания…
Я помолчал, вспоминая. Что я помнил? Помнил сгорбленную спину, свирепый взгляд полубезумных от страха глаз. Помнил сдавленные звуки по ночам, скрываемые рыдания.
– Он вбил себе в голову, что мы хотим его смерти, – рассказывал я. – Перевернешь ли тарелку с едой, порвешь одежду или еще что-нибудь такое сделаешь, отлупит почем зря… То есть других своих детей, я хочу сказать. Я-то был еще маленький.
– Да? Я только не совсем понимаю, почему…
– Это просто. Во всяком случае, ему это казалось очевидным. Он убедил себя в том, что мы стараемся покрепче привязать его к шахте. Сделать так, чтобы он никогда оттуда не вырвался. Как можно быстрее тратим все им заработанное, чтобы он подольше оставался под землей… пока не окажется там похоронен.
Мистер Кендал опять поцокал, потом говорит:
– Кошмар! Бедняга. Надо же как сам себя заморочил! Как будто от вас что-то зависело.
– Да нет, не зависело, конечно, – кивнул я, – но ведь ему от этого не легче. Хочешь не хочешь, должен был идти работать в забой: ведь когда человек вынужден – что ему остается? Хотя… все равно от этого не легче. Можно даже сказать, еще в два раза тяжелее. Потому что он видит себя не храбрым, благородным, дерзновенным или еще каким-то, каким каждому хочется себя видеть. Он просто крыса, загнанная в угол, и вести себя начинает соответственно.
– М-м-м. Похоже, вы необычайно вдумчивый молодой человек, мистер Бигелоу. Вы, кажется, сказали, ваш отец умер от пьянства?
– Нет, – сказал я. – Он умер в шахте. Его завалило такой толщей породы, что пришлось неделю откапывать.
После еще нескольких «ц-ц-ц» и «какой ужас» мистер Кендал отвалил в свою пекарню, а я пошел обратно в дом. Там я невзначай забрел на кухню.
Она стояла, склонившись над раковиной и сжимая костыль под мышкой, мыла посуду, которой там громоздилось чуть не тысяча предметов. Все время, пока прислуга отсутствовала, миссис Уинрой, похоже, копила немытые тарелки (как и прочие виды грязных и неприятных работ).
Я повесил пиджак на стул и закатал рукава. Взял большую ложку и принялся ею скоблить сковородки.
То, что удалось выскрести, собрал в одну и пошел с нею к двери черного хода.
С самого момента моего появления Руфь ни разу на меня не посмотрела; и теперь не взглянула тоже. Зато – ну надо же! – заговорила. Слова брызнули торопливым фонтанчиком, будто она ребенок, отважившийся прочесть стихотворение, – он знает, что лучше оттарабанить его быстро, а то собьешься и ничего не выйдет вообще.
– Мусорный бак у самого крыльца – вот прямо сразу, сбоку.
– То есть хозяева не держат кур? – удивился я. – Странно, столько еды пропадает, могли хотя бы кур завести.
– Д-да, – неуверенно согласилась она.
– Разве можно едой так разбрасываться? Когда на свете столько голодающих!
– Я… я тоже так думаю, – чуть задохнувшись, проговорила она.
Больше она в тот момент ничего произнести не смогла. Вспыхнула, как перегретый овин, и головой так низко наклонилась к раковине, что я уж думал, она туда нырнет. Я вынес объедки на крыльцо и неспешно вывалил в бак.
Я знал, что она чувствует. Мне ли не понимать ощущений того, кто всю жизнь будто не человек, а анекдот ходячий, кого окружающие не принимают всерьез и считают, что так и надо. Привыкнуть к этому невозможно, но к тому, чтобы не ожидать ничего иного, – привыкаешь.
Когда я вновь вошел в дом, она еще пребывала в потрясении оттого, что я заговорил с нею. Однако при всей своей потрясенности вполне явно показывала, что этому рада. Сказала, что мне не с-следует помогать ей вытирать посуду… и тут же сунула в руки полотенце. Сказала: «М-может, фартук наденете?» – и сама мне его повязала (при этом явно не спеша оторвать от меня дрожащие пальчики).
Мы стояли рядом, вместе вытирали тарелки, наши локти то и дело соприкасались. Сперва она при этом вздрагивала, отдергивая руку так, словно коснулась горячей плиты. Довольно скоро, впрочем, дергаться перестала. Был даже такой момент, когда мой локоть скользнул по ее груди, и мне показалось, что она к нему вроде как привалилась плотнее.
– Я тут насчет работы думал, – сказал он по пути в комнату, служившую столовой. – С приездом вы, конечно, припозднились, это усложняет дело. Практически все места с неполным рабочим днем уже заняты. Но я взгляну – может, подыщу для вас что-нибудь у себя в пекарне; у нас, между прочим, студентов больше, чем на любом другом предприятии в городе. Не исключено – глядишь, что-нибудь и подвернется.
– Мне бы не хотелось заставлять вас из-за меня беспокоиться, – сказал я.
– Да какое тут беспокойство? Мы все-таки соседи, а кроме того… О, миссис Уинрой, как это красиво смотрится!
– Спасибо. – Она скривила губы, дунув на лезущую в глаз прядь волос. – А пора уже и на вкус попробовать. Скоро ли явится Джейк, все равно один бог знает.
Все сели. Мистер Кендал полностью взял на себя труд распорядителя: передавал, накладывал, тогда как хозяйка сидела, откинувшись в кресле, и обмахивалась ладонью. Насчет того, чтобы соорудить обед по-быстрому, она, оказывается, не шутила. Выскочила, видимо, в магазин да и набрала там первых попавшихся консервов.
Обед не был плох, вы не подумайте. Она накупила кучу всего, причем лучшего качества. Просто, если бы она хоть слегка приложила руки, получилось бы в два раза лучше и в два раза дешевле.
Мистер Кендал отведал спаржи и сказал, что она бесподобна. Попробовал кильку, импортных сардин и консервированный язык и тоже каждый раз хвалил. Приложил к губам салфетку, и, я думал, ее он тоже похвалит. Или разразится развернутым славословием по поводу несказанного качества хозяйского консервного ножа. Но нет, вместо этого вдруг повернулся и, склонив голову набок, посмотрел на дверь.
– Должно быть, это Руфь, – сказал он через мгновенье. – Верно я говорю, миссис Уинрой?
Миссис Уинрой послушала. Кивнула. Облегченно перевела дух.
– Слава богу, – просветлев, выговорила она. – А я уж боялась, что она там еще на день застрянет.
– Руфь – это молодая леди, которая здесь работает, – пояснил мне мистер Кендал. – Она тоже студентка колледжа. Очень славная девушка, весьма достойная.
– Правда? – счел возможным усомниться я. – Может, мне не следует этого говорить, но на мой слух… у нее погуливает поршень.
Старый пень посмотрел на меня без выражения. Миссис Уинрой коротко хохотнула.
– Да нет же, глупенький! – сказала она. – Машина не ее, ее папаши – «Па», как она его называет. Он ее увозит и привозит обратно, когда она ездит навещать родных на ферме.
В тоне миссис Уинрой мельком прозвучало что-то пародийное; правда, едва ли злое, скорее насмешливо-высокомерное.
Автомобиль остановился перед домом. Дверца открылась и закрылась (с дребезжащим лязгом), после чего мужской голос сказал: «Ну, пока, Руфь, береги себя», после чего постукивание поршня в изношенном цилиндре возобновилось и автомобиль уехал.
Скрипнула калитка. Послышались шаги на дорожке – странные: шаг – и тут же удар, этакий шаг с прихлопом. Странные шаги двинулись по дорожке – то есть не шаги, конечно, а она, эта самая Руфь, странными шагами одолела дорожку (шаг-стук, шаг-стук, шаг-стук), поднялась на крыльцо (шаг-стук, шаг-стук) и пошла по веранде.
Мистер Кендал глянул на меня и печально качнул головой.
– Бедная девочка, – понизив голос, сказал он.
Миссис Уинрой, извинившись, встала.
Она встретила Руфь в дверях дома и тут же отправила ее по коридору прямиком на кухню. Поэтому я девчонку почти не разглядел – вернее, только и успел бросить на нее один-единственный взгляд. Но то, что я увидел, поразило меня. Может быть, вас это не поразит, но меня поразило.
На ней было старенькое, какое-то серо-буро-малиновое пальтецо (настолько явно из универмага «Сирс и Роубак», что по совести эта уважаемая торговая фирма должна была бы ей за его ношение приплачивать) и грубошерстная юбка. На носу очки, в каких ходил, может быть, еще ваш дед, – маленькие круглые стекла, стальные дужки, оправа, давящая на переносицу. Такие очки делают глаза похожими на орешки в тарелке взбитых сливок. Волосы черные, густые и блестящие, но прическа – убиться можно!
У нее была одна нога, правая. Пальцы левой руки, сжимающие перекладину костыля, казались слегка кривоватыми.
Было слышно, как миссис Уинрой на кухне ею командует – опять-таки не то чтобы зло, но довольно жестко и нервно. Доносился шум воды, льющейся в раковину, звон кастрюль и шаг-стук, шаг-стук, шаг-стук во все более и более быстром темпе; в этих звуках слышалась встревоженность, покорность, признание вины. Казалось, чуть напрягись, и на их фоне расслышишь учащенное биение сердца.
Мистер Кендал передал мне сахарницу, а затем и в свой кофе положил ложечку сахара.
– Ц-ц-ц, – произнес он.
По книжкам я давно знал, что иногда люди произносят такие звуки, но в реальной жизни он был первым, от кого я их услышал.
– Как жаль! Такая славная девушка!
– М-да-а, – сказал я, – надо же!
– И ничего тут, видимо, не попишешь. Так и придется ей всю жизнь с этим маяться.
– Это вы к тому, что ей на деревянную ногу капусты не накосить? – переспросил я. – Так насчет этого есть обходные способы.
– Ну-у-у, – начал он, смущенно глядя в тарелку, – вообще-то, да, семья у них очень бедная. Но тут… в общем, дело тут не в деньгах.
– А в чем же?
– Ну… гм… гм… – Он даже покраснел. – Я, в сущности… гм… ничего конкретного о ее ситуации не знаю, но, насколько мне известно, дело в весьма специфической деформации ее левой… ну, как это…
– Ну! ну! – подстегивал его я.
– …нижней конечности! – закончил он.
Он так запинался и страдал, словно в этом слове было что-то неприличное. Я внутренне ухмыльнулся и опять его понукаю: «Ну! Конкретней!..» Но он не пожелал больше говорить о Руфи и ее… гм… конечностях, а я не стал настаивать. Когда не знаешь, оно даже как-то интереснее.
Я предчувствовал, что все узнаю сам.
Он набил трубку и прикурил. Спросил меня, замечал ли я когда-нибудь, сколь многие достойные люди – люди, которые бьются как рыба об лед, делают все от них зависящее, – от жизни получают слишком мало.
– Ясен пень, – подтвердил я.
– Н-да, – проговорил он. – Однако же у каждой тучки, как я понимаю, есть и светлая изнанка. Руфь не могла устроиться ни к кому другому, а миссис Уинрой не могла… гм… миссис Уинрой испытывала некоторые трудности в кадровом вопросе. Так что все замечательно сошлось. Миссис Уинрой получила благодарную и усердную прислугу. А Руфь имеет стол и дом и деньги на расходы. Теперь, кажется, пять долларов в неделю.
– Да неужто? – вскинулся я. – Пять долларов в неделю! Это, должно быть, ужасная нагрузка для бюджета миссис Уинрой.
– С учетом всех обстоятельств, думаю, да, – серьезно согласился он. – Но Руфь на редкость хороший работник.
– А как же! Старается – за такие-то деньжищи!
Он вынул трубку изо рта, заглянул в ее чашечку.
Поднял взгляд на меня и хмыкнул.
– У меня нет привычки без конца ссылаться на собственный опыт, мистер Бигелоу, но… в общем, я много лет преподавал. Вел курс родной литературы. Да-да, и в этом колледже тоже какое-то время работал. Тогда еще живы были мои родители, и на нас троих моей зарплаты категорически не хватало. Поэтому я сменил амплуа и занялся делом, которое кормит лучше. Но интерес к литературе у меня никогда не пропадал, и особенно я обожаю сатириков.
– Понятно, – сказал я.
Пришла пора и мне слегка покраснеть.
– Но мне всегда казалось, что сатира не может существовать вне области, где царит атмосфера совершенства. То есть должно быть либо совершенство, либо не надо ничего. Буду рад одолжить вам «Путешествия Гулливера», мистер Бигелоу. А также избранные сочинения Луцилия, Ювенала, Батлера…
– Все, все, сдаюсь. И так уже, в натуре, выше крыши! – Улыбаясь, я поднял руки вверх. – Извините, мистер Кендал.
– Ничего, ничего, – миролюбиво замотал он головой. – Вам просто неоткуда знать, но студентка, которая зарабатывает пять долларов в неделю, имея при этом полный пансион, может считать, что она очень неплохо устроилась. По крайней мере, в этом городе.
– Конечно, – сказал я. – Ни капельки не сомневаюсь.
Внезапно у меня насчет него появилась сумасшедшая идея – из тех, что возникают в минуты озарений. Потому что не от каждого встречного-поперечного может быть прок, а вот от этого тупого, спесивого старого пня – хо-хо! – еще как может! Значит, надо его купить – дать ему то, что он хочет, а потом запрячь его и на нем ехать. Если придется ломать комедию, он может послужить мне опорой, а может и в полном смысле реально выручить. Впрочем, не исключено, что он вообще здесь только для того, чтобы за мной приглядывать, пасти меня, смотреть, как бы я отсюда не свинтил.
Нет, это вряд ли. Как я говорил уже, Босс знает: никуда я не денусь. И осечек за мной не водится. Так что это свое подозрение я выкинул из головы решительно. Подобные фантазии, вообще-то, до добра не доводят.
Из кухни вышла миссис Уинрой, взяла с серванта сумочку. У стола задержалась.
– Не хочу торопить вас, джентльмены, но Руфь готова приступить к уборке, как только вы закончите.
– Конечно, конечно. – Мистер Кендал поднялся, отодвинул стул. – Что если нам взять с собой кофе в гостиную, а, мистер Бигелоу?
– А вы не могли бы захватить с собой чашку Карла? – спросила хозяйка. – Я хотела еще минутку с ним поговорить.
– Разумеется, конечно, – с готовностью согласился он.
Он взял наши чашки и перешел в гостиную – напротив, через коридор. А я вышел за хозяйкой следом на крыльцо.
На улице стемнело. Женщина стояла ко мне вплотную.
– Ах ты, мерзавчик! – полушутя напала на меня она. – Думаешь, я не слышала, как ты меня продернул? Я, значит, подвергаю свой бюджет большой нагрузке, да?
– Черт! – воскликнул я. – Как же я мог – такой удобный случай да упустить! Между прочим, когда дело до всяких подначек доходит, я…
Она хихикнула.
– Послушай, Карл, зайка…
– Да-а? – проговорил я, обхватывая ее пониже талии.
– Или нет, все, все, зайчик, я помчалась, надо в город сбегать. Постараюсь обернуться мигом, но, если Джейк вернется, пока меня нет, не надо… в общем, не обращай на него внимания.
– Довольно сложная задачка, на мой взгляд, – сказал я.
– Это я к тому, что он почти наверняка явится пьяный. Если задерживается допоздна, всегда пьяный приходит. При этом наболтать может с три короба, но ни на что реальное его не хватит. Просто не обращай внимания ни на какие его слова, и все будет в ажуре.
Я сказал, что постараюсь. Что я еще мог сказать? Она наскоро, но довольно крепко меня поцеловала. Затем отерла мне губы платком и пошла с крыльца вниз.
– Помни, Карл. Просто не обращай внимания.
– Ладно, усёк, – сказал я.
Мистер Кендал ждал, переживая, что остынет мой кофе. Я заверил его, что это не важно, как раз такой я и люблю, и тогда он, расслабившись, откинулся в кресле. Опять повел разговор о том, чтобы найти для меня работу, – то, что она нужна мне, он считал само собой разумеющимся. От работы для меня переключились на его собственную. Насколько я понял, он был в пекарне за начальника, хотя официально таковым не числился и вкалывал день и ночь, получая всего на несколько долларов больше обычного простого работяги.
Похоже, он решил посвятить весь свободный вечер тому, чтобы преподать мне полный курс истории хлебопекарного дела. Но вышло, что поразглагольствовать ему дали всего минут десять-пятнадцать, потому что потом прибыл Джейк Уинрой.
Вы, конечно, видели Джейка на фотографиях: его видел каждый, кто читает газеты. Однако на газетных снимках он, видимо, такой, каким оставался, пока был при делах. Так что тот Джейк, которого видели вы, и тот, которого увидел я, это два разных человека.
Мужик он был длинный, под два метра ростом, в норме его вес был бы килограмм под сто. Но теперь он отощал чуть ли не до семидесяти. Кожа на лице собралась складками. Брыли отвисли, уголки рта оттянулись вниз, под глазами мешки. Даже нос загнулся книзу. Висел, как тающая свечка, воткнутая в прилепленный к столбу блин грязного стеарина. Ссутулился, плечи опали. Подбородок чуть не касался грудины, тонкая шея вихлялась, вот-вот сломается под тяжестью головы.
Естественно, он был пьян в дымину. А что? Имел полное право! Потому что он был мертв – или все равно что мертв; надо полагать, он понимал это.
Входя в калитку, он, конечно, попался – я же говорил, калитка была сущий капкан. А когда он наконец из него вырвался, то промчался, загребая ногами, на грани падения, почти до самого крыльца. Пока на него взбирался, падал на каждой ступеньке по два раза – во всяком случае, судя по звукам, было очень на то похоже. По веранде пробежал на заплетающихся ногах. Ввалился в коридор. Стоял, клонясь и раскачиваясь, моргая и пытаясь сообразить, куда двигаться дальше.
– Мистер Уинрой! – Мистер Кендал стал осторожно к нему подбираться. – Может быть, вы… гм… Можно я уложу вас в кровать, мистер Уинрой?
– Как-кая-шо кровать? – икнув, выговорил Джейк. – Тык-к кто такой?
– Да ладно вам, вы же меня отлично знаете, сэр!
– Коэш-шно. Я – знаю, а ты-то сам – знаешь? Ты скажешь или нет? Г-говри!
Мистер Кендал поджал губы.
– Мистер Бигелоу, не сходить ли нам ненадолго в пекарню, а?
– А может, мне просто к себе подняться? – сказал я. – Я бы…
Тут Джейк как дернется, будто подстреленный.
Дернулся и аж завертелся, услышав незнакомый голос. Глянул на меня дикими глазами, и одна из его длинных жилистых рук выметнула указующий перст.
– Ты кто такой?
– Это мистер Бигелоу, – сказал мистер Кендал. – Ваш новый жилец.
– Да ну? Здра-асте вам! – Он сделал шаг назад, не спуская с меня глаз. – Ж-ж-жилец, да? Наш новый ж-ж-жилец – а-га! Ну на-адо же!
– Жилец – кто же еще! – возмутился мистер Кендал. – Очень приличный молодой человек, а вы сейчас закатываете отвратительную сцену, смущаете его. Слушайте, почему бы…
– Скажи-ите-ка! На-адо же!
При этом он исподволь сдвигался в сторону двери, отступал, пригнувшись и как бы на полусогнутых. Сквозь спутанные пряди сальных черных волос взглядом так и сверлил меня.
– Новый жилец! Я, видите ли, его смущаю! Я! Его! Смущаю! Это ж надо!
Его голос звучал как с заезженной пластинки – пластинки, запиленной тупой, изношенной иглой. Он виделся мне больным диким зверем, загнанным в угол.
– Ах как интересно! Коне-ечно!
Он не владел собой. Единственное, что он мог, – это пятиться, пятиться, пятиться…
– Слушайте, постыдились бы, сэр! Вы прекрасно знаете, что мистер Бигелоу и должен был приехать. Помню, как вы при мне говорили об этом с миссис Уинрой.
– Да ну? Вот это да! Мистер Бигелоу и должен был приехать? Все ждали-ждали, не могли дождаться!
Его спина коснулась противомоскитной сетчатой двери.
Тут он споткнулся о порог, пробежал, заплетаясь ногами, по веранде и с грохотом свалился с крыльца. Падая, сделал форменное сальто.
– Бог ты мой! – проговорил мистер Кендал, бросаясь включить свет на крыльце. – Бог мой! Он же, наверное, убился!
Ломая руки, Кендал пролетел веранду, сбежал с крыльца. Я неспешно пошел за ним. Однако Джейк Уинрой если и убился, то отнюдь не до смерти, а уж помощи от меня не желал и вовсе.
– Н-н-н-е-ет! – вопил он. – Нет! Нет! Нет!
Перекатился на живот, встал на ноги. Бросившись к калитке, поскользнулся и опять упал. Кое-как поднялся и на неверных ногах выскочил на дорогу.
И пустился в путь к центру города, причем по самой середине проезжей части. Взмахивая руками, вихляя ватными ногами и выписывая дикие кренделя. К тому же еще и бегом – что ему оставалось, как не бежать!
Мне ужасно было его жаль. Ему, конечно, не обязательно было доводить свой дом до состояния лачуги, этого я ему не прощал. Но все равно его было жалко.
– Пожалуйста, постарайтесь из-за этого не расстраиваться, мистер Бигелоу. – Кендал коснулся моей руки. – Просто он как примет на грудь, так дуреет.
– Конечно, – сказал я. – Я понимаю. У меня у самого отец крепко поддавал… Давайте свет выключим, а?
Кивком головы я указал на улицу. За моей спиной стайкой выкатившиеся из бара остолопы во все глаза таращились через улицу на нас.
Свет я выключил, вернулся и еще пару минут мы стояли на веранде, разговаривали. Он выразил надежду, что все это не слишком испугало Руфь. Еще раз пригласил меня в пекарню, но я отказался.
Набив трубку табаком, он нервно ею запыхтел.
– Не могу выразить, как я восхищен вашим самообладанием, мистер Бигелоу. Со своей стороны… боюсь, что я… А ведь я всегда считал себя человеком выдержанным и спокойным, но…
– Но так оно и есть, – заверил его я. – Вы были просто супер. Просто вы не привыкли общаться с пьяными.
– Вы говорите, ваш отец… гм… а?
Странно, чего ради я упомянул отца? Не в том смысле, что это может как-то повредить, но все это было так давно – больше тридцати лет назад!
– Да я, в сущности, ничего о нем и не помню, – сказал я. – Дело было в тридцатом году, я в те времена сосунком был; но вот мать… – То была ложь, которую требовалось вбить покрепче: мой возраст.
– Ц-ц-ц! Бедная женщина. Представляю, как ей приходилось ужасно.
– Он работал на угольной шахте, – продолжил я. – Около Макалестера, в Оклахоме. Профсоюз в те годы ничего не значил, к тому же – не мне, как говорится, напоминать вам – грянула депрессия. Работу можно было найти только на диких выработках, где ни разведки, ни инспекции. На толщину столбов между штреками вообще ноль внимания…
Я помолчал, вспоминая. Что я помнил? Помнил сгорбленную спину, свирепый взгляд полубезумных от страха глаз. Помнил сдавленные звуки по ночам, скрываемые рыдания.
– Он вбил себе в голову, что мы хотим его смерти, – рассказывал я. – Перевернешь ли тарелку с едой, порвешь одежду или еще что-нибудь такое сделаешь, отлупит почем зря… То есть других своих детей, я хочу сказать. Я-то был еще маленький.
– Да? Я только не совсем понимаю, почему…
– Это просто. Во всяком случае, ему это казалось очевидным. Он убедил себя в том, что мы стараемся покрепче привязать его к шахте. Сделать так, чтобы он никогда оттуда не вырвался. Как можно быстрее тратим все им заработанное, чтобы он подольше оставался под землей… пока не окажется там похоронен.
Мистер Кендал опять поцокал, потом говорит:
– Кошмар! Бедняга. Надо же как сам себя заморочил! Как будто от вас что-то зависело.
– Да нет, не зависело, конечно, – кивнул я, – но ведь ему от этого не легче. Хочешь не хочешь, должен был идти работать в забой: ведь когда человек вынужден – что ему остается? Хотя… все равно от этого не легче. Можно даже сказать, еще в два раза тяжелее. Потому что он видит себя не храбрым, благородным, дерзновенным или еще каким-то, каким каждому хочется себя видеть. Он просто крыса, загнанная в угол, и вести себя начинает соответственно.
– М-м-м. Похоже, вы необычайно вдумчивый молодой человек, мистер Бигелоу. Вы, кажется, сказали, ваш отец умер от пьянства?
– Нет, – сказал я. – Он умер в шахте. Его завалило такой толщей породы, что пришлось неделю откапывать.
После еще нескольких «ц-ц-ц» и «какой ужас» мистер Кендал отвалил в свою пекарню, а я пошел обратно в дом. Там я невзначай забрел на кухню.
Она стояла, склонившись над раковиной и сжимая костыль под мышкой, мыла посуду, которой там громоздилось чуть не тысяча предметов. Все время, пока прислуга отсутствовала, миссис Уинрой, похоже, копила немытые тарелки (как и прочие виды грязных и неприятных работ).
Я повесил пиджак на стул и закатал рукава. Взял большую ложку и принялся ею скоблить сковородки.
То, что удалось выскрести, собрал в одну и пошел с нею к двери черного хода.
С самого момента моего появления Руфь ни разу на меня не посмотрела; и теперь не взглянула тоже. Зато – ну надо же! – заговорила. Слова брызнули торопливым фонтанчиком, будто она ребенок, отважившийся прочесть стихотворение, – он знает, что лучше оттарабанить его быстро, а то собьешься и ничего не выйдет вообще.
– Мусорный бак у самого крыльца – вот прямо сразу, сбоку.
– То есть хозяева не держат кур? – удивился я. – Странно, столько еды пропадает, могли хотя бы кур завести.
– Д-да, – неуверенно согласилась она.
– Разве можно едой так разбрасываться? Когда на свете столько голодающих!
– Я… я тоже так думаю, – чуть задохнувшись, проговорила она.
Больше она в тот момент ничего произнести не смогла. Вспыхнула, как перегретый овин, и головой так низко наклонилась к раковине, что я уж думал, она туда нырнет. Я вынес объедки на крыльцо и неспешно вывалил в бак.
Я знал, что она чувствует. Мне ли не понимать ощущений того, кто всю жизнь будто не человек, а анекдот ходячий, кого окружающие не принимают всерьез и считают, что так и надо. Привыкнуть к этому невозможно, но к тому, чтобы не ожидать ничего иного, – привыкаешь.
Когда я вновь вошел в дом, она еще пребывала в потрясении оттого, что я заговорил с нею. Однако при всей своей потрясенности вполне явно показывала, что этому рада. Сказала, что мне не с-следует помогать ей вытирать посуду… и тут же сунула в руки полотенце. Сказала: «М-может, фартук наденете?» – и сама мне его повязала (при этом явно не спеша оторвать от меня дрожащие пальчики).
Мы стояли рядом, вместе вытирали тарелки, наши локти то и дело соприкасались. Сперва она при этом вздрагивала, отдергивая руку так, словно коснулась горячей плиты. Довольно скоро, впрочем, дергаться перестала. Был даже такой момент, когда мой локоть скользнул по ее груди, и мне показалось, что она к нему вроде как привалилась плотнее.