Страница:
Джим Томпсон
Кромешная ночь
1
Пока мотался с вокзала на вокзал в Чикаго, слегка простыл, потом Нью-Йорк, там в ожидании стрелки с Боссом замутил трехдневный гудеж с девками, так что поправить здоровье, увы, не получилось. Когда приехал на Лонг-Айленд, был уже никакой. Впервые за много лет заметил в мокроте следы крови.
Зал ожидания станции Пиердейл крошечный – вошел и вышел; стою в дверях, смотрю. Главная улица. Она там всего-то четыре квартала, делит город на две половины, одинаково задрипанные. Ведет к педагогическому колледжу – полудюжине красных кирпичных домиков, разбросанных примерно на пяти гектарах неухоженной территории кампуса. Самое высокое здание – три этажа. А общежития так и вовсе бараки.
Напал кашель, я закурил сигарету, утихомирить. Подумал: может, рискнуть да опрокинуть два-три стопарика – как-то же надо от похмелья избавляться. «Надо» – это даже не то слово! Поднял свои два чемодана и шагнул на улицу.
Отчасти, конечно, тому виной было мое настроение, но чем дальше я углублялся в Пиердейл, тем меньше он мне нравился. Весь городок скукоженный, поганый – как яблоко, загнившее на ветке. Местная промышленность, похоже, отсутствует напрочь – так, собирают в кучку то, что привезут фермеры. Чтобы в Нью-Йорк на работу ездить – с этим тоже облом: куда там, девяносто пять миль, шутка ли! Педагогический колледж как раз кстати – все-таки подспорье, но он, видать, тоже маленький и никчемный. И у всего вокруг унылый вид – как у лысеющих мужиков, что зачесывают последние пряди волос из-за ушей на макушку.
Прошел пару кварталов, и ни одного бара – ни на главном «броде», ни в переулках. Потный, дрожа всеми поджилками, я поставил чемоданы и прикурил еще одну сигарету. Опять закашлялся. Выругал про себя Босса последними словами, какие только вспомнил.
Я все на свете отдал бы за то, чтобы вновь оказаться на той автозаправке в Аризоне.
Но это – дудки. Или я буду с тридцатью тысячами Босса, или не будет ни тысяч, ни меня, ни вообще ничего.
Остановился у обувного магазина и, выпрямившись, краем глаза поймал свое отражение в витрине. Особо не впечатлился. Нет, ну, конечно, видно, что за последние восемь-девять лет я практически выздоровел: вон какой стал – почти как огурчик, чего там. Но вот красавцем – нет, не сделался. Штабелями при виде меня девки не укладываются, врать не буду. Главное, росточком не вышел. В витрине отражался мальчик, который пытается выглядеть мужчиной. Как говорится, метр с кепкой. Ну, полтора.
Отвернулся от витрины, постоял, посмотрел снова. Светить деньгами мне не с руки, это да, но, чтобы иметь приличные ботинки, человеку что, непременно надо в золоте купаться? Новая обувка всегда влияла на меня благотворно. Надел – и кум королю, даже если остальное не очень катит. Захожу внутрь.
У входа небольшой прилавок, полный носков и подвязок, над ним морда щекастого малого средних лет – хозяин, надо полагать; склонился, читает газету. На меня едва глянул, лишь ткнул через плечо большим пальцем.
– Тебе туда, сынок, – проговорил он. – К тем красным кирпичным зданиям – видал?
– Что?! – вырвалось у меня. – Да какой я тебе…
– Туда, туда. Ходи прямо, не промахнешься, там пристроят. Направят в общагу и скажут все, что тебе надо знать.
– Слышь, ты! – сказал я. – Я ведь…
– Давай-давай, топай, сынок.
Что меня в жизни сильно раздражает, так это когда меня называют сынком. Дико ненавижу это обращение. Я вздел чемоданы повыше да как грохну ими об пол! От сотрясения у него чуть очки с носа не слетели.
Подошел к примерочным креслам, сажусь. Покрасневший, с обескураженным видом он последовал за мной, сел против меня на табурет.
– Не надо так. Зачем? – произнес он с укоризной. – Ай, вспыльчивый какой! Надо за собой следить.
Это он в точку. Мне предстояло крепко держать себя в руках.
– Да надо, конечно, – процедил я с ухмылкой. – Просто, когда меня называют сынком, я взрываюсь. Ты ж тоже, наверное, так же… когда тебя пузаном величают.
Он начал было хмуриться, но в конце концов усмехнулся. Ладно, думаю, парень ты вроде неплохой.
Просто любопытный больно. Деревенщина! Я попросил принести самые лучшие штиблеты на каблуке и суперской толстой подошве, и он занялся своим делом. Двигался, правда, нога за ногу, чтобы успеть ковырнуть меня как можно большим количеством вопросов.
Не в педагогический ли колледж я приехал? И не слишком ли поздно: семестр давно начался! Где думаю поселиться? Место забил?
Я сказал, что задержался по болезни, а жить буду на квартире у мистера Джей Си Уинроя.
– У Джейка Уинроя?! – кинул он на меня удивленный взгляд. – Да ты неужто не… Зачем тебе туда?
– Главным образом из-за цены, – объяснил я. – То ж самый дешевый пансион из всех предлагаемых колледжем!
– Ну да, – кивнул он, – но ты хоть знаешь, почему там так дешево, сынок… в смысле, молодой человек? Да потому что квартировать у них никто не жаждет!
Я разинул рот, сижу гляжу на него. С этаким жутко обеспокоенным видом.
– Ох, да ни фигас-се, – говорю. – Ты, что ли, серьезно? Это тот самый Уинрой?
– В том-то и дело! – Он победительно вскинул голову. – Он самый и есть, кто ж еще! Жулик, собиравший дань со всех – черт бы их драл-то – ипподромов штата!
– Ни фигас-се, – повторил я. – А я думал, его закрыли!
Хозяин лавки улыбнулся снисходительно и жалеючи.
– Отстал, отстал ты от времени, сы… Слушай, как тебя звать-то?
– Бигелоу. Карл Бигелоу.
– Отстаешь от жизни, Карл. Джейк на свободе уже… два, четыре… шесть или семь месяцев. Тошно, видать, ему в тюряге сделалось. Невмоготу стало – даже притом, что большие люди платили крутые бабки, лишь бы сидел да помалкивал.
Я продолжал изображать обеспокоенность, даже испуг.
– Ты пойми правильно: я не говорю, что с тобой в доме этого Уинроя что-то должно случиться. Есть у них, кстати, и еще один жилец – не студент, нет. Просто работает чувак неподалеку – в пекарне, что ли, – и ничего, живет себе, в ус не дует. Полиция неделями к дому не подходит.
– Еще и полиция! – пробурчал я.
– А ты как думал! Надо же им следить, чтобы Джейка не кокнули. Пойми, Карл, – заговорил он с нажимом, будто объясняет умственно отсталому ребенку. – Этот Джейк – он же главный свидетель по делу о шайке в верхах, которая опекала букмекеров! Только он один может ткнуть пальцем в каждого из оборзевших политиков, всяких там взяточников-судей и прочих крупных коррупционеров. Так что с тех самых пор, как он согласился дать показания и вышел из тюрьмы, следователи опасаются, чтоб его не порешили.
– Апып… – я даже поперхнулся. Но, вообще-то, благодаря разговору с этим клоуном мое здоровье резко улучшилось. – А пып-пытались уже?
– Ну-ка, ну-ка… Встань на минуточку, Карл. Не жмет? Давай тогда вторую туфлю примерим… Не-ет, никто не пытался ни разу. И чем больше об этом думаешь, тем легче понять почему. В обществе просто нет большой заинтересованности в том, чтобы букмекеров посадили, и это тоже понятно. Люди не видят, что дурного – делать ставки у них в конторах, если прямо на ипподроме по закону можно. Но заключать пари, делать ставки – это одно, а убийство – извините, совсем другой коленкор. Такое народу не понравится, и, конечно, все сразу поймут, кому оно выгодно. И у тех же букмекеров весь бизнес прахом пойдет. Такой вонизм подымется, что наверху просто придется изобразить кое-какую чистку – пусть через силу, пусть нехотя, но придется.
Я кивнул. Это он точно, не в бровь, а в глаз. Джейка Уинроя убивать нельзя. Во всяком случае, нельзя убивать его так, чтобы это выглядело заказухой.
– И что, по-твоему, теперь будет? – спросил я. – Так и позволят Джей… мистеру Уинрою спокойно дать показания?
– Отчего ж нет-то! – фыркнул он. – Если доживет. Как суд начнется – съездит, даст показания; лет, этак, через сорок. Может, через пятьдесят… В них и потопаешь?
– Ага. Старые сам выкинь, ладно?
– Н-да, вот таким вот образом. Заканителят. Все откладывают и откладывают. Суд переносили дважды, и будут продолжать в том же духе. Готов поставить сотню долларов на то, что никакого суда не допустят.
Деньги-то он потерял бы. Суд был уже назначен – через три месяца, и никто его откладывать не собирался.
– Что ж, – сказал я, – видимо, так и будет. Хорошо, что ты мне объяснил, а то и не знаю уж, как бы я жил у этих Уинроев.
– Не тушуйся, – подмигнул он мне. – Тебе, может, еще и понравится. Миссис Уинрой еще та штучка, но это я не к тому, чтобы в ее дела лезть, осуждать… Ты меня понял?
– Разумеется. Еще та – как ты сказал? – штучка, да?
– Ну, то есть, похоже, она бы не отказалась, если бы ей кто-нибудь подвернулся. Джейк женился на ней, когда переехал отсюда в Нью-Йорк, он там высоко летал – сыт, пьян и нос в табаке. Для нее то, как она живет сейчас, – у-у – большое понижение!
К кассе забирать сдачу я подошел с хозяином вместе.
На первом углу свернул налево, зашагал по немощеному переулку. Тут даже и домов-то не было, только задний фасад углового конторского здания с одной стороны да какой-то двор за забором с другой. Тротуар узкий, под ногами неровные грубые кирпичи, но мне теперь было все нипочем. Возникло ощущение, будто я вырос и стал как бы на равных со всем, что меня окружало. Предстоящее дело уже не казалось мне безнадежным. Хотя встревать в него у меня никакого желания не было – ни прежде, ни теперь. Теперь главным образом из-за того, что я узнал об этом Джейке.
Эк ведь, до чего этот несчастный раздолбай похож на меня! Был ничем, но лез из кожи вон, чтобы стать кем-то. Удрал из захолустья и завел себе парикмахерскую в Нью-Йорке. Единственное ремесло, которым владел (точней, единственное, в чем худо-бедно петрил), это стрижка-брижка – чем он еще мог заняться? Но уж парикмахерскую приобрел правильную, какую надо – у самого здания Сити-Холла! Правильно обхаживал правильных завсегдатаев, смеялся их сальным шуткам, лизал задницы, втирался в доверие. К моменту, когда все рухнуло, он уже много лет не брал в руки ножниц, зато денег (всяческой дани и взяток) через его руки проходило по лимону в месяц.
Ну как есть раздолбай – ни кожи ни рожи, ни образования, ничего, – а умудрился влезть на самый верх. И вот теперь на дно обратно – шмяк! Сидит опять в захолустье, в той самой – об одном-единственном кресле – парикмахерской, с которой начинал, да пытается еще слегонца наварить на семейном своем обиталище, развалюхе, которую даже не продашь.
Все нахапанное на рэкете сгинуло. На часть бабок наложил лапу штат, еще изрядный кус выхватили федеральные власти, остальное докушали господа адвокаты. Все, что осталось, это жена, причем ходит слушок, будто он давно от нее доброго слова не может дождаться, не говоря уже о чем-то большем.
Я шел и все думал о нем, жалел; даже не заметил, как подрулил большой черный «кадиллак», и на человека, в нем сидящего, не обратил внимания. Только было нацелился пройти мимо, слышу: «Псст!», гляжу – здра-асте! – да это же Кувшин-Варень!
Опустил наземь чемоданы, сошел с поребрика.
– Ты, гнида сцаная, – приветствовал его я. – Почем слово за шухер?
– Спокуха, – осклабился он, сузив глаз. – Желаю знать, почем твое слово, сынишка. Твой поезд уже час как сдриснул.
Я покачал головой, от обиды онемев. Ведь ясен пень: не Босс подвесил его мне на бейцым. Если бы Босс опасался, что я сделаю ноги, меня бы тут не стояло изначально.
– Давай-ка хряй отсюда, – сказал я. – Черт тебя принес! Если не уберешься из города с концами, уберусь я.
– Да ну? И что, по-твоему, скажет на это Босс?
– А спроси его, – предложил я. – Расскажи, как рассекал тут в цирковом фургоне и ко мне на улице подкатывал.
Он облизнул губы, явно смущенный. Я прикурил сигарету, опустил пачку в карман и вновь вынул руку. Скользнул ею вдоль спинки сиденья.
– Ну ладно, ладно, чо ты возбухаешь! – забормотал он. – В субботу будешь в городе? Босс вернется, и… э, э!
– Нож выкидной, – объяснил я. – Сейчас он у тебя в горле на три миллиметра. Хочешь поглубже щекотнуться?
– Ты чо? Прям в жопу раненная рысь… Э, э!
Я усмехнулся и выпустил нож, он упал на сиденье.
– Чирк можешь оставить себе, – сказал я. – Все равно собирался выкинуть. А Боссу передай, что повидаться с ним приеду обязательно.
Обругав меня, он со скрежетом воткнул передачу и пулей рванул с места – мне аж отпрыгнуть пришлось, не то с ним вместе так бы и уехал.
Посмеиваясь, вернулся на тротуар.
Кувшин-Варень у меня давно дожидался, только все случая не было. Еще с тех пор, как законтачил со мной в Аризоне, – крутой какой: прямо с первотыка наезжает. Я ничего ему еще не сделал, а он давай с ходу погонять… Какой я ему пацан! Какой сынишка! Интересно, что на сей раз все это означало.
Кувшин-Вареню обещанное лавэ надо как хряку сиськи. Когда-то он был бутлегером, потом соскочил и до войны еще, очень вовремя, переключился на подержанные машины. Теперь у него несколько стоянок в Бруклине и Квинсе; легально (если бывает что-то легальное в торговле левыми тачками) он делает денег больше, чем когда-то ему приносило нелегальное спиртное.
Но если он вписался нехотя, зачем рвет на ходу подметки? Уж сюда-то точно не обязательно было соваться! Тем более сегодня. Боссу, между прочим, это совсем не понравится. Стало быть… Стало быть – что?
Так ни до чего и не додумавшись, я подошел к дому Уинроев.
Зал ожидания станции Пиердейл крошечный – вошел и вышел; стою в дверях, смотрю. Главная улица. Она там всего-то четыре квартала, делит город на две половины, одинаково задрипанные. Ведет к педагогическому колледжу – полудюжине красных кирпичных домиков, разбросанных примерно на пяти гектарах неухоженной территории кампуса. Самое высокое здание – три этажа. А общежития так и вовсе бараки.
Напал кашель, я закурил сигарету, утихомирить. Подумал: может, рискнуть да опрокинуть два-три стопарика – как-то же надо от похмелья избавляться. «Надо» – это даже не то слово! Поднял свои два чемодана и шагнул на улицу.
Отчасти, конечно, тому виной было мое настроение, но чем дальше я углублялся в Пиердейл, тем меньше он мне нравился. Весь городок скукоженный, поганый – как яблоко, загнившее на ветке. Местная промышленность, похоже, отсутствует напрочь – так, собирают в кучку то, что привезут фермеры. Чтобы в Нью-Йорк на работу ездить – с этим тоже облом: куда там, девяносто пять миль, шутка ли! Педагогический колледж как раз кстати – все-таки подспорье, но он, видать, тоже маленький и никчемный. И у всего вокруг унылый вид – как у лысеющих мужиков, что зачесывают последние пряди волос из-за ушей на макушку.
Прошел пару кварталов, и ни одного бара – ни на главном «броде», ни в переулках. Потный, дрожа всеми поджилками, я поставил чемоданы и прикурил еще одну сигарету. Опять закашлялся. Выругал про себя Босса последними словами, какие только вспомнил.
Я все на свете отдал бы за то, чтобы вновь оказаться на той автозаправке в Аризоне.
Но это – дудки. Или я буду с тридцатью тысячами Босса, или не будет ни тысяч, ни меня, ни вообще ничего.
Остановился у обувного магазина и, выпрямившись, краем глаза поймал свое отражение в витрине. Особо не впечатлился. Нет, ну, конечно, видно, что за последние восемь-девять лет я практически выздоровел: вон какой стал – почти как огурчик, чего там. Но вот красавцем – нет, не сделался. Штабелями при виде меня девки не укладываются, врать не буду. Главное, росточком не вышел. В витрине отражался мальчик, который пытается выглядеть мужчиной. Как говорится, метр с кепкой. Ну, полтора.
Отвернулся от витрины, постоял, посмотрел снова. Светить деньгами мне не с руки, это да, но, чтобы иметь приличные ботинки, человеку что, непременно надо в золоте купаться? Новая обувка всегда влияла на меня благотворно. Надел – и кум королю, даже если остальное не очень катит. Захожу внутрь.
У входа небольшой прилавок, полный носков и подвязок, над ним морда щекастого малого средних лет – хозяин, надо полагать; склонился, читает газету. На меня едва глянул, лишь ткнул через плечо большим пальцем.
– Тебе туда, сынок, – проговорил он. – К тем красным кирпичным зданиям – видал?
– Что?! – вырвалось у меня. – Да какой я тебе…
– Туда, туда. Ходи прямо, не промахнешься, там пристроят. Направят в общагу и скажут все, что тебе надо знать.
– Слышь, ты! – сказал я. – Я ведь…
– Давай-давай, топай, сынок.
Что меня в жизни сильно раздражает, так это когда меня называют сынком. Дико ненавижу это обращение. Я вздел чемоданы повыше да как грохну ими об пол! От сотрясения у него чуть очки с носа не слетели.
Подошел к примерочным креслам, сажусь. Покрасневший, с обескураженным видом он последовал за мной, сел против меня на табурет.
– Не надо так. Зачем? – произнес он с укоризной. – Ай, вспыльчивый какой! Надо за собой следить.
Это он в точку. Мне предстояло крепко держать себя в руках.
– Да надо, конечно, – процедил я с ухмылкой. – Просто, когда меня называют сынком, я взрываюсь. Ты ж тоже, наверное, так же… когда тебя пузаном величают.
Он начал было хмуриться, но в конце концов усмехнулся. Ладно, думаю, парень ты вроде неплохой.
Просто любопытный больно. Деревенщина! Я попросил принести самые лучшие штиблеты на каблуке и суперской толстой подошве, и он занялся своим делом. Двигался, правда, нога за ногу, чтобы успеть ковырнуть меня как можно большим количеством вопросов.
Не в педагогический ли колледж я приехал? И не слишком ли поздно: семестр давно начался! Где думаю поселиться? Место забил?
Я сказал, что задержался по болезни, а жить буду на квартире у мистера Джей Си Уинроя.
– У Джейка Уинроя?! – кинул он на меня удивленный взгляд. – Да ты неужто не… Зачем тебе туда?
– Главным образом из-за цены, – объяснил я. – То ж самый дешевый пансион из всех предлагаемых колледжем!
– Ну да, – кивнул он, – но ты хоть знаешь, почему там так дешево, сынок… в смысле, молодой человек? Да потому что квартировать у них никто не жаждет!
Я разинул рот, сижу гляжу на него. С этаким жутко обеспокоенным видом.
– Ох, да ни фигас-се, – говорю. – Ты, что ли, серьезно? Это тот самый Уинрой?
– В том-то и дело! – Он победительно вскинул голову. – Он самый и есть, кто ж еще! Жулик, собиравший дань со всех – черт бы их драл-то – ипподромов штата!
– Ни фигас-се, – повторил я. – А я думал, его закрыли!
Хозяин лавки улыбнулся снисходительно и жалеючи.
– Отстал, отстал ты от времени, сы… Слушай, как тебя звать-то?
– Бигелоу. Карл Бигелоу.
– Отстаешь от жизни, Карл. Джейк на свободе уже… два, четыре… шесть или семь месяцев. Тошно, видать, ему в тюряге сделалось. Невмоготу стало – даже притом, что большие люди платили крутые бабки, лишь бы сидел да помалкивал.
Я продолжал изображать обеспокоенность, даже испуг.
– Ты пойми правильно: я не говорю, что с тобой в доме этого Уинроя что-то должно случиться. Есть у них, кстати, и еще один жилец – не студент, нет. Просто работает чувак неподалеку – в пекарне, что ли, – и ничего, живет себе, в ус не дует. Полиция неделями к дому не подходит.
– Еще и полиция! – пробурчал я.
– А ты как думал! Надо же им следить, чтобы Джейка не кокнули. Пойми, Карл, – заговорил он с нажимом, будто объясняет умственно отсталому ребенку. – Этот Джейк – он же главный свидетель по делу о шайке в верхах, которая опекала букмекеров! Только он один может ткнуть пальцем в каждого из оборзевших политиков, всяких там взяточников-судей и прочих крупных коррупционеров. Так что с тех самых пор, как он согласился дать показания и вышел из тюрьмы, следователи опасаются, чтоб его не порешили.
– Апып… – я даже поперхнулся. Но, вообще-то, благодаря разговору с этим клоуном мое здоровье резко улучшилось. – А пып-пытались уже?
– Ну-ка, ну-ка… Встань на минуточку, Карл. Не жмет? Давай тогда вторую туфлю примерим… Не-ет, никто не пытался ни разу. И чем больше об этом думаешь, тем легче понять почему. В обществе просто нет большой заинтересованности в том, чтобы букмекеров посадили, и это тоже понятно. Люди не видят, что дурного – делать ставки у них в конторах, если прямо на ипподроме по закону можно. Но заключать пари, делать ставки – это одно, а убийство – извините, совсем другой коленкор. Такое народу не понравится, и, конечно, все сразу поймут, кому оно выгодно. И у тех же букмекеров весь бизнес прахом пойдет. Такой вонизм подымется, что наверху просто придется изобразить кое-какую чистку – пусть через силу, пусть нехотя, но придется.
Я кивнул. Это он точно, не в бровь, а в глаз. Джейка Уинроя убивать нельзя. Во всяком случае, нельзя убивать его так, чтобы это выглядело заказухой.
– И что, по-твоему, теперь будет? – спросил я. – Так и позволят Джей… мистеру Уинрою спокойно дать показания?
– Отчего ж нет-то! – фыркнул он. – Если доживет. Как суд начнется – съездит, даст показания; лет, этак, через сорок. Может, через пятьдесят… В них и потопаешь?
– Ага. Старые сам выкинь, ладно?
– Н-да, вот таким вот образом. Заканителят. Все откладывают и откладывают. Суд переносили дважды, и будут продолжать в том же духе. Готов поставить сотню долларов на то, что никакого суда не допустят.
Деньги-то он потерял бы. Суд был уже назначен – через три месяца, и никто его откладывать не собирался.
– Что ж, – сказал я, – видимо, так и будет. Хорошо, что ты мне объяснил, а то и не знаю уж, как бы я жил у этих Уинроев.
– Не тушуйся, – подмигнул он мне. – Тебе, может, еще и понравится. Миссис Уинрой еще та штучка, но это я не к тому, чтобы в ее дела лезть, осуждать… Ты меня понял?
– Разумеется. Еще та – как ты сказал? – штучка, да?
– Ну, то есть, похоже, она бы не отказалась, если бы ей кто-нибудь подвернулся. Джейк женился на ней, когда переехал отсюда в Нью-Йорк, он там высоко летал – сыт, пьян и нос в табаке. Для нее то, как она живет сейчас, – у-у – большое понижение!
К кассе забирать сдачу я подошел с хозяином вместе.
На первом углу свернул налево, зашагал по немощеному переулку. Тут даже и домов-то не было, только задний фасад углового конторского здания с одной стороны да какой-то двор за забором с другой. Тротуар узкий, под ногами неровные грубые кирпичи, но мне теперь было все нипочем. Возникло ощущение, будто я вырос и стал как бы на равных со всем, что меня окружало. Предстоящее дело уже не казалось мне безнадежным. Хотя встревать в него у меня никакого желания не было – ни прежде, ни теперь. Теперь главным образом из-за того, что я узнал об этом Джейке.
Эк ведь, до чего этот несчастный раздолбай похож на меня! Был ничем, но лез из кожи вон, чтобы стать кем-то. Удрал из захолустья и завел себе парикмахерскую в Нью-Йорке. Единственное ремесло, которым владел (точней, единственное, в чем худо-бедно петрил), это стрижка-брижка – чем он еще мог заняться? Но уж парикмахерскую приобрел правильную, какую надо – у самого здания Сити-Холла! Правильно обхаживал правильных завсегдатаев, смеялся их сальным шуткам, лизал задницы, втирался в доверие. К моменту, когда все рухнуло, он уже много лет не брал в руки ножниц, зато денег (всяческой дани и взяток) через его руки проходило по лимону в месяц.
Ну как есть раздолбай – ни кожи ни рожи, ни образования, ничего, – а умудрился влезть на самый верх. И вот теперь на дно обратно – шмяк! Сидит опять в захолустье, в той самой – об одном-единственном кресле – парикмахерской, с которой начинал, да пытается еще слегонца наварить на семейном своем обиталище, развалюхе, которую даже не продашь.
Все нахапанное на рэкете сгинуло. На часть бабок наложил лапу штат, еще изрядный кус выхватили федеральные власти, остальное докушали господа адвокаты. Все, что осталось, это жена, причем ходит слушок, будто он давно от нее доброго слова не может дождаться, не говоря уже о чем-то большем.
Я шел и все думал о нем, жалел; даже не заметил, как подрулил большой черный «кадиллак», и на человека, в нем сидящего, не обратил внимания. Только было нацелился пройти мимо, слышу: «Псст!», гляжу – здра-асте! – да это же Кувшин-Варень!
Опустил наземь чемоданы, сошел с поребрика.
– Ты, гнида сцаная, – приветствовал его я. – Почем слово за шухер?
– Спокуха, – осклабился он, сузив глаз. – Желаю знать, почем твое слово, сынишка. Твой поезд уже час как сдриснул.
Я покачал головой, от обиды онемев. Ведь ясен пень: не Босс подвесил его мне на бейцым. Если бы Босс опасался, что я сделаю ноги, меня бы тут не стояло изначально.
– Давай-ка хряй отсюда, – сказал я. – Черт тебя принес! Если не уберешься из города с концами, уберусь я.
– Да ну? И что, по-твоему, скажет на это Босс?
– А спроси его, – предложил я. – Расскажи, как рассекал тут в цирковом фургоне и ко мне на улице подкатывал.
Он облизнул губы, явно смущенный. Я прикурил сигарету, опустил пачку в карман и вновь вынул руку. Скользнул ею вдоль спинки сиденья.
– Ну ладно, ладно, чо ты возбухаешь! – забормотал он. – В субботу будешь в городе? Босс вернется, и… э, э!
– Нож выкидной, – объяснил я. – Сейчас он у тебя в горле на три миллиметра. Хочешь поглубже щекотнуться?
– Ты чо? Прям в жопу раненная рысь… Э, э!
Я усмехнулся и выпустил нож, он упал на сиденье.
– Чирк можешь оставить себе, – сказал я. – Все равно собирался выкинуть. А Боссу передай, что повидаться с ним приеду обязательно.
Обругав меня, он со скрежетом воткнул передачу и пулей рванул с места – мне аж отпрыгнуть пришлось, не то с ним вместе так бы и уехал.
Посмеиваясь, вернулся на тротуар.
Кувшин-Варень у меня давно дожидался, только все случая не было. Еще с тех пор, как законтачил со мной в Аризоне, – крутой какой: прямо с первотыка наезжает. Я ничего ему еще не сделал, а он давай с ходу погонять… Какой я ему пацан! Какой сынишка! Интересно, что на сей раз все это означало.
Кувшин-Вареню обещанное лавэ надо как хряку сиськи. Когда-то он был бутлегером, потом соскочил и до войны еще, очень вовремя, переключился на подержанные машины. Теперь у него несколько стоянок в Бруклине и Квинсе; легально (если бывает что-то легальное в торговле левыми тачками) он делает денег больше, чем когда-то ему приносило нелегальное спиртное.
Но если он вписался нехотя, зачем рвет на ходу подметки? Уж сюда-то точно не обязательно было соваться! Тем более сегодня. Боссу, между прочим, это совсем не понравится. Стало быть… Стало быть – что?
Так ни до чего и не додумавшись, я подошел к дому Уинроев.
2
Тому, кто много мотылялся по востоку Штатов, такие дома должны примелькаться. Всего два этажа, но выглядит выше, потому что узкий, с остроконечной крышей и дымовыми трубами с обоих концов конька; по середине ската пара чердачных слуховых окошек, тоже остроухих. Такие домики, когда покрашены под позолоту, смотрятся чертовски круто, однако обычно их малюют таким цветом, из-за которого они выглядят в два раза хуже некрашеных. Этот был выкрашен в казенную зелень с блевотно-бурыми наличниками.
Я, как увидел, сразу и сочувствовать этому Уинрою почти перестал. Мужик, который живет в таком доме, должен знать, что сам нарывается. Вы ж понимаете, и хоть меня на этот счет, быть может, чуточку заносит, но жить вот так я просто не вижу смысла. Я тоже купил себе в Аризоне халабуду, но халабудой она оставалась недолго. Я выкрасил ее в слоновую кость, наличники и прочие причиндалы сделал голубыми, а по оконным рамам прошелся ярчайшим красным лаком… Красиво? А то нет: как на рождественской открытке!
Пихнул перекошенную калитку. По скрипучим ступенькам поднялся на веранду и позвонил в звонок. Раз позвонил, потом еще, послушал, как звенит внутри, и ни ответа ни привета. И никакого шевеления вокруг.
Я развернулся и оглядел голый двор. Понятно: парень слишком ленив, чтобы засеять его хотя бы травкой. В облупившемся заборчике дыры – недостает половины штакетин. Затем я поднял взгляд и поглядел через улицу. А! Вот она.
Я не позволил себе подать виду, но сразу понял, что это она и есть. Пусть в свитере, в джинсах и с волосами, собранными в конский хвост. Стоит в дверях небольшого бара поодаль, а на лице неуверенность: стою ли я того, чтобы ей напрягаться.
Я спустился с крыльца, вышел за калитку, а она неуверенно направилась через улицу.
– Вы к кому? – окликнула она меня еще издали. – Чем могу вам помочь?
Голос у нее был этакой манерной дамы – они такие голоса специально себе отращивают, – как бы приятный, но с хрипотцой и не без металла. А уж где она набралась манер, об этом ясно говорит физиономия: вся ее юность была, похоже, сплошным родео на хвостангах – когда в кроватях, а когда и не только. В глаза глянешь – мама дорогая! – случись что, она тебя так обложит, столько выдаст грязи, сколько не найдешь на квадратной миле сортирных стенок, самых расписных.
– Я ищу мистера или миссис Уинрой, – сказал я.
– И что? Вот я как раз и есть миссис Уинрой.
– Как поживаете? – пропел я. – Меня зовут Карл Бигелоу.
– И что? – Это ее «и что» сразу начало меня доставать. – И что, мне положено обрадоваться?
– Не смею надеяться, – сказал я. – Но может быть, вас обрадуют пятнадцать долларов в неделю?
– Пят… А, ну конечно! – Она вдруг улыбнулась. – Простите великодушно, Карл… мистер Бигелоу. Нашей уборщице… то есть горничной… пришлось уехать домой повидать родителей – что-то у них там приключилось, не знаю, – а вас мы ожидали на прошлой неделе, но потом все как-то завертелось, закрутилось…
– Конечно. Разумеется… – прервал я поток самооправданий. Противно, когда человек так уродуется из-за жалкой пятнашки баксов. – Это полностью моя вина. Можно, я слегка заглажу ее, предложив вам немножко выпить?
– Вообще-то, я как раз только что, вы… – Она замялась, задумалась и сразу стала мне куда милее. – Если вы уверены, что…
– Могу себе позволить, – сказал я. – Сегодня праздную. А ужиматься начну с послезавтра.
– Что ж, – проговорила она, – в таком случае…
Я взял ей два виски. Потом, заметив, что у нее вертится на языке вопрос, дал тридцать долларов.
– За две недели вперед, – пояснил я. – о’кей?
– Ах, ну что вы! – изобразила она протест, с этакой хрипотцой, во всей красе демонстрируя голос манерной светской дамы. – Платить вперед совсем не обязательно. Все-таки мы – мистер Уинрой и я – делаем это не ради денег. Считаем, что такие вещи в каком-то смысле наш социальный долг. Понимаете? Когда живешь в маленьком городке при колледже, надо…
– Слушайте, давайте дружить, – сказал я.
– Дружить? Боюсь, что я не совсем вас…
– Да ладно. Будьте проще. Я не успел приехать, как через четверть часа уже узнал обо всех проблемах мистера Уинроя.
Ее лицо чуть напряглось.
– Что же вы сразу-то не сказали! А то я тут, как дура последняя…
– Я ж говорю, – повторил я, – будьте проще! – И я осклабился, предъявив коронную свою улыбку – широкую, мальчишескую, открытую. – Когда мне втирают про то, как все завертелось, про дуру последнюю и прочую дребедень, у меня голова сразу кругом. А она и так у кого угодно закружится, стоит ему только взглянуть на вас.
Она улыбнулась. Положила руку на мое запястье и сжала.
– Вас, мужчин, только послушай! Или вы это в хорошем смысле?
– Конечно, в хорошем, неужто в плохом, – усмехнулся я.
– Боже, я, наверно, выгляжу ужасно! Нет, честно-честно, Карл… Ой, что я говорю? Не слушайте меня. Вот разболталась! Уже по имени к вам обращаюсь!
– Вообще-то, ко мне все так обращаются, – успокоительно произнес я. – Я даже и не знаю, как бы я себя чувствовал, если бы кто-нибудь вдруг назвал меня «мистер».
«Но если кто-то попытается, против не буду, – подумал я. – И наверное, постараюсь к этому привыкнуть».
– Тут такое было, Карл, такое! Месяцами я не могла дверь открыть без того, чтобы передо мной тут же не вырос коп или газетчик, а потом… Только это я подумала, что наступила передышка, как все понеслось сызнова. Поймите, Карл, я не люблю ныть, я и сейчас не ною, но…
Ныть и жаловаться она, естественно, любила, да еще как! Это все любят. Однако дамочка, которая столь долго каталась как сыр в масле, не может не быть достаточно хитра, чтобы сверх меры нытьем не увлекаться.
Она сняла с волос резинку и слегка их взлохматила – как раз настолько, чтобы выглядеть по-свойски.
– Все это действительно ужасно, – сказал я. – И как долго вы планируете здесь кантоваться?
– Как долго? – Она коротко усмехнулась. – Похоже, всю оставшуюся жизнь.
– Да ну, несерьезно, – сказал я. – Такая женщина, как вы!
– Ну почему несерьезно? Что я теперь могу? Все побоку пустила, выйдя за Джейка. Перестала петь… Вы знаете, что я была певицей? Все сгинуло. Много лет уже я не была в ночном клубе – я имею в виду по работе, а не просто зайти пропустить рюмашку. Пропало все – голос, контракты, буквально все. Да ведь и юность ушла.
– Вот это бросьте, – сказал я. – Даже и слышать не хочу.
– Да я не жалуюсь, Карл. Ни боже мой… Как насчет еще по одной?
На сей раз я позволил ей самой заплатить за выпивку.
– Что ж, – снова заговорил я. – Я, конечно, про ваше дело многого не знаю, поэтому мне легко говорить. Но…
– Да?
– Я думаю, мистеру Уинрою следовало бы оставаться в тюрьме. Я бы на его месте остался.
– Вы-то остались бы. Любой мужчина бы остался.
– Но ему, может быть, лучше знать, – сказал я. – Он, видимо, продумал крутую комбинацию, чтобы вам снова взлететь наверх, выше, чем были.
Она резко ко мне обернулась, ожгла взглядом. Но я смотрел все теми же невинными распахнутыми глазами.
Пламя в ее взоре угасло, она улыбнулась и снова стиснула мою руку.
– С вашей стороны, Карл, предполагать такое очень мило, но, боюсь… Я вся внутри выжжена… В общем, что толку говорить, когда сделать я все равно ничего не в силах.
Я вздохнул и дернулся идти за новой порцией выпивки.
– Давайте остановимся, – сказала она. – Я знаю, вы не можете этого себе позволить, да и мне хватит. И так уже я вроде как немножко не в себе. И вообще, меня раздражает, когда человеку достаточно, а он глушит одну за одной.
– О чем вы говорите! – подхватил я. – Это, по-моему, без всяких слов ясно. Я на это смотрю точно так же. Могу выпить рюмку, могу даже три или четыре, но затем, конечно, нужен перерыв. Вообще для меня главное – общение, компания, ведь вот же, по идее, что важно.
– Конечно! Разумеется! – закивала она. – Именно так и должно быть.
Я забрал сдачу, мы вышли из бара. Перешли дорогу, я взял с веранды чемоданы и двинулся за ней в отведенную мне комнату. При этом вид у хозяйки был какой-то слегка озадаченный.
– На мой взгляд, все замечательно, – сказал я. – Уверен, мне здесь понравится.
– Карл… – Она уставилась на меня странным взглядом. Вроде и дружелюбным, но все равно каким-то странным.
– Да? – отозвался я. – Что-нибудь не так?
– Вы ведь гораздо старше, чем выглядите, правда?
– А что, на вид дитё малое? – Затем я кивнул, трезво и серьезно. – Наверное, я чем-то себя выдал, – сказал я. – Иначе вы бы нипочем не догадались.
– Почему вы говорите это таким тоном? Вам не нра…
– Нравится не нравится – что толку? – пожал плечами я. – Ну конечно нравится. Обожаю. Быть мужчиной, который выглядит сопляком. Редкое счастье, не правда ли? Сделаешь что-нибудь как нормальный взрослый, и все смеются.
– Я не смеялась над вами, Карл.
– Просто я вам не давал такой возможности, – скривился я. – Представьте, что было бы, если бы мы встретились иначе. Предположим, познакомились на вечеринке, и я попытался вас поцеловать – нормальное желание любого нормального мужчины. Вы бы ухохотались. И не говорите мне, что нет, потому что я-то знаю!
Я сунул руки в карманы и повернулся к ней спиной. Стоял, ссутулясь, и, склонив голову, разглядывал вытертый ковер под ногами. Старый, избитый, замызганный приемчик, но прежде он почти всегда действовал; сработает и с нею – в этом я был уверен.
Она прошла по комнате и встала передо мной. Взяла меня ладонью за подбородок и подняла его.
– Ты знаешь, кто ты есть? – с хрипотцой спросила она. – Ты настоящий хитрюга.
После чего поцеловала в губы.
– Хитрюга, – повторила она, глядя искоса и улыбаясь. – Что, интересно, такой матерый пройдоха делает в захолустном педагогическом колледже?
– А я и сам не пойму, – отозвался я. – В двух словах не объяснишь. Ну… ты, наверное, в общем-то, знаешь, как это бывает. Долго-долго изо дня в день делаешь одно и то же и вдруг обнаруживаешь, что вперед почти не продвигаешься. Поэтому начинаешь озираться в поисках способа все изменить. При этом то, что делал до сих пор, тебе уже так, скорей всего, осточертело, что с радостью хватаешься за любую возможность.
Она кивнула. Ей-то известно, как это бывает.
– Больших денег я никогда не зарабатывал, – сказал я. – Ну, и решил, что не мешало бы повысить образовательный уровень. Здесь дешево, но, судя по каталогам, не хуже, чем где бы то ни было. Правда, в этом я как раз и усомнился, едва успел сойти с поезда. Вплоть до того, что чуть не полез обратно в вагон.
– Да уж, – мрачно подтвердила она. – Я тебя понимаю. И тем не менее… собираешься все-таки попробовать, верно?
– Ну-у, вроде как, – сказал я. – М-м-м… А вот ответь мне на один вопрос.
– Если смогу.
– Они у тебя настоящие?
– Что-что? Ах вот ты о чем! – проговорила она, тихонько усмехнувшись. – Ну ты и хрюшка-хитрюшка! Так-таки хочешь убедиться?
– Ну так как?
– Как? А вот так!
Она резко наклонилась. Не сводя с меня вдруг заигравших глаз, принялась поводить плечами из стороны в сторону, вверх и вниз. Потом быстро сделала шаг назад, смеясь и отталкивая меня выставленными руками.
– Нет-нет-нет-нет! Нетушки, Карл! И так уже сама не знаю… Должно быть, совсем косая – напрочь стыд потеряла.
– Главное, все остальное не потерять, – сказал я первое, что пришло в голову.
Она опять засмеялась.
На сей раз ее смех был куда громче, чем прежде; хрипотцы в нем тоже прибавилось. Точь-в-точь ржанье, что доносится ночью из салунов определенного пошиба. Ну, сами знаете – когда все гурьбой толпятся у одного конца стойки, глядят на некоего парня зачарованно, заранее приоткрыв рты, скаля зубы и блестя остекленевшими глазами; окончание речи рассказчик словно припечатывает, с размаху хлопнув ладонью по прилавку. Тут-то и раздается гортанное ржанье.
– Ах, какой ты зайчик! – Вновь она коротко потрепала меня по щеке. – Зайчик какой сладкий! Сейчас я должна идти вниз: соберу по-быстрому что-нибудь к обеду. Обед через час, так что при желании можешь лечь отдохнуть.
Я, как увидел, сразу и сочувствовать этому Уинрою почти перестал. Мужик, который живет в таком доме, должен знать, что сам нарывается. Вы ж понимаете, и хоть меня на этот счет, быть может, чуточку заносит, но жить вот так я просто не вижу смысла. Я тоже купил себе в Аризоне халабуду, но халабудой она оставалась недолго. Я выкрасил ее в слоновую кость, наличники и прочие причиндалы сделал голубыми, а по оконным рамам прошелся ярчайшим красным лаком… Красиво? А то нет: как на рождественской открытке!
Пихнул перекошенную калитку. По скрипучим ступенькам поднялся на веранду и позвонил в звонок. Раз позвонил, потом еще, послушал, как звенит внутри, и ни ответа ни привета. И никакого шевеления вокруг.
Я развернулся и оглядел голый двор. Понятно: парень слишком ленив, чтобы засеять его хотя бы травкой. В облупившемся заборчике дыры – недостает половины штакетин. Затем я поднял взгляд и поглядел через улицу. А! Вот она.
Я не позволил себе подать виду, но сразу понял, что это она и есть. Пусть в свитере, в джинсах и с волосами, собранными в конский хвост. Стоит в дверях небольшого бара поодаль, а на лице неуверенность: стою ли я того, чтобы ей напрягаться.
Я спустился с крыльца, вышел за калитку, а она неуверенно направилась через улицу.
– Вы к кому? – окликнула она меня еще издали. – Чем могу вам помочь?
Голос у нее был этакой манерной дамы – они такие голоса специально себе отращивают, – как бы приятный, но с хрипотцой и не без металла. А уж где она набралась манер, об этом ясно говорит физиономия: вся ее юность была, похоже, сплошным родео на хвостангах – когда в кроватях, а когда и не только. В глаза глянешь – мама дорогая! – случись что, она тебя так обложит, столько выдаст грязи, сколько не найдешь на квадратной миле сортирных стенок, самых расписных.
– Я ищу мистера или миссис Уинрой, – сказал я.
– И что? Вот я как раз и есть миссис Уинрой.
– Как поживаете? – пропел я. – Меня зовут Карл Бигелоу.
– И что? – Это ее «и что» сразу начало меня доставать. – И что, мне положено обрадоваться?
– Не смею надеяться, – сказал я. – Но может быть, вас обрадуют пятнадцать долларов в неделю?
– Пят… А, ну конечно! – Она вдруг улыбнулась. – Простите великодушно, Карл… мистер Бигелоу. Нашей уборщице… то есть горничной… пришлось уехать домой повидать родителей – что-то у них там приключилось, не знаю, – а вас мы ожидали на прошлой неделе, но потом все как-то завертелось, закрутилось…
– Конечно. Разумеется… – прервал я поток самооправданий. Противно, когда человек так уродуется из-за жалкой пятнашки баксов. – Это полностью моя вина. Можно, я слегка заглажу ее, предложив вам немножко выпить?
– Вообще-то, я как раз только что, вы… – Она замялась, задумалась и сразу стала мне куда милее. – Если вы уверены, что…
– Могу себе позволить, – сказал я. – Сегодня праздную. А ужиматься начну с послезавтра.
– Что ж, – проговорила она, – в таком случае…
Я взял ей два виски. Потом, заметив, что у нее вертится на языке вопрос, дал тридцать долларов.
– За две недели вперед, – пояснил я. – о’кей?
– Ах, ну что вы! – изобразила она протест, с этакой хрипотцой, во всей красе демонстрируя голос манерной светской дамы. – Платить вперед совсем не обязательно. Все-таки мы – мистер Уинрой и я – делаем это не ради денег. Считаем, что такие вещи в каком-то смысле наш социальный долг. Понимаете? Когда живешь в маленьком городке при колледже, надо…
– Слушайте, давайте дружить, – сказал я.
– Дружить? Боюсь, что я не совсем вас…
– Да ладно. Будьте проще. Я не успел приехать, как через четверть часа уже узнал обо всех проблемах мистера Уинроя.
Ее лицо чуть напряглось.
– Что же вы сразу-то не сказали! А то я тут, как дура последняя…
– Я ж говорю, – повторил я, – будьте проще! – И я осклабился, предъявив коронную свою улыбку – широкую, мальчишескую, открытую. – Когда мне втирают про то, как все завертелось, про дуру последнюю и прочую дребедень, у меня голова сразу кругом. А она и так у кого угодно закружится, стоит ему только взглянуть на вас.
Она улыбнулась. Положила руку на мое запястье и сжала.
– Вас, мужчин, только послушай! Или вы это в хорошем смысле?
– Конечно, в хорошем, неужто в плохом, – усмехнулся я.
– Боже, я, наверно, выгляжу ужасно! Нет, честно-честно, Карл… Ой, что я говорю? Не слушайте меня. Вот разболталась! Уже по имени к вам обращаюсь!
– Вообще-то, ко мне все так обращаются, – успокоительно произнес я. – Я даже и не знаю, как бы я себя чувствовал, если бы кто-нибудь вдруг назвал меня «мистер».
«Но если кто-то попытается, против не буду, – подумал я. – И наверное, постараюсь к этому привыкнуть».
– Тут такое было, Карл, такое! Месяцами я не могла дверь открыть без того, чтобы передо мной тут же не вырос коп или газетчик, а потом… Только это я подумала, что наступила передышка, как все понеслось сызнова. Поймите, Карл, я не люблю ныть, я и сейчас не ною, но…
Ныть и жаловаться она, естественно, любила, да еще как! Это все любят. Однако дамочка, которая столь долго каталась как сыр в масле, не может не быть достаточно хитра, чтобы сверх меры нытьем не увлекаться.
Она сняла с волос резинку и слегка их взлохматила – как раз настолько, чтобы выглядеть по-свойски.
– Все это действительно ужасно, – сказал я. – И как долго вы планируете здесь кантоваться?
– Как долго? – Она коротко усмехнулась. – Похоже, всю оставшуюся жизнь.
– Да ну, несерьезно, – сказал я. – Такая женщина, как вы!
– Ну почему несерьезно? Что я теперь могу? Все побоку пустила, выйдя за Джейка. Перестала петь… Вы знаете, что я была певицей? Все сгинуло. Много лет уже я не была в ночном клубе – я имею в виду по работе, а не просто зайти пропустить рюмашку. Пропало все – голос, контракты, буквально все. Да ведь и юность ушла.
– Вот это бросьте, – сказал я. – Даже и слышать не хочу.
– Да я не жалуюсь, Карл. Ни боже мой… Как насчет еще по одной?
На сей раз я позволил ей самой заплатить за выпивку.
– Что ж, – снова заговорил я. – Я, конечно, про ваше дело многого не знаю, поэтому мне легко говорить. Но…
– Да?
– Я думаю, мистеру Уинрою следовало бы оставаться в тюрьме. Я бы на его месте остался.
– Вы-то остались бы. Любой мужчина бы остался.
– Но ему, может быть, лучше знать, – сказал я. – Он, видимо, продумал крутую комбинацию, чтобы вам снова взлететь наверх, выше, чем были.
Она резко ко мне обернулась, ожгла взглядом. Но я смотрел все теми же невинными распахнутыми глазами.
Пламя в ее взоре угасло, она улыбнулась и снова стиснула мою руку.
– С вашей стороны, Карл, предполагать такое очень мило, но, боюсь… Я вся внутри выжжена… В общем, что толку говорить, когда сделать я все равно ничего не в силах.
Я вздохнул и дернулся идти за новой порцией выпивки.
– Давайте остановимся, – сказала она. – Я знаю, вы не можете этого себе позволить, да и мне хватит. И так уже я вроде как немножко не в себе. И вообще, меня раздражает, когда человеку достаточно, а он глушит одну за одной.
– О чем вы говорите! – подхватил я. – Это, по-моему, без всяких слов ясно. Я на это смотрю точно так же. Могу выпить рюмку, могу даже три или четыре, но затем, конечно, нужен перерыв. Вообще для меня главное – общение, компания, ведь вот же, по идее, что важно.
– Конечно! Разумеется! – закивала она. – Именно так и должно быть.
Я забрал сдачу, мы вышли из бара. Перешли дорогу, я взял с веранды чемоданы и двинулся за ней в отведенную мне комнату. При этом вид у хозяйки был какой-то слегка озадаченный.
– На мой взгляд, все замечательно, – сказал я. – Уверен, мне здесь понравится.
– Карл… – Она уставилась на меня странным взглядом. Вроде и дружелюбным, но все равно каким-то странным.
– Да? – отозвался я. – Что-нибудь не так?
– Вы ведь гораздо старше, чем выглядите, правда?
– А что, на вид дитё малое? – Затем я кивнул, трезво и серьезно. – Наверное, я чем-то себя выдал, – сказал я. – Иначе вы бы нипочем не догадались.
– Почему вы говорите это таким тоном? Вам не нра…
– Нравится не нравится – что толку? – пожал плечами я. – Ну конечно нравится. Обожаю. Быть мужчиной, который выглядит сопляком. Редкое счастье, не правда ли? Сделаешь что-нибудь как нормальный взрослый, и все смеются.
– Я не смеялась над вами, Карл.
– Просто я вам не давал такой возможности, – скривился я. – Представьте, что было бы, если бы мы встретились иначе. Предположим, познакомились на вечеринке, и я попытался вас поцеловать – нормальное желание любого нормального мужчины. Вы бы ухохотались. И не говорите мне, что нет, потому что я-то знаю!
Я сунул руки в карманы и повернулся к ней спиной. Стоял, ссутулясь, и, склонив голову, разглядывал вытертый ковер под ногами. Старый, избитый, замызганный приемчик, но прежде он почти всегда действовал; сработает и с нею – в этом я был уверен.
Она прошла по комнате и встала передо мной. Взяла меня ладонью за подбородок и подняла его.
– Ты знаешь, кто ты есть? – с хрипотцой спросила она. – Ты настоящий хитрюга.
После чего поцеловала в губы.
– Хитрюга, – повторила она, глядя искоса и улыбаясь. – Что, интересно, такой матерый пройдоха делает в захолустном педагогическом колледже?
– А я и сам не пойму, – отозвался я. – В двух словах не объяснишь. Ну… ты, наверное, в общем-то, знаешь, как это бывает. Долго-долго изо дня в день делаешь одно и то же и вдруг обнаруживаешь, что вперед почти не продвигаешься. Поэтому начинаешь озираться в поисках способа все изменить. При этом то, что делал до сих пор, тебе уже так, скорей всего, осточертело, что с радостью хватаешься за любую возможность.
Она кивнула. Ей-то известно, как это бывает.
– Больших денег я никогда не зарабатывал, – сказал я. – Ну, и решил, что не мешало бы повысить образовательный уровень. Здесь дешево, но, судя по каталогам, не хуже, чем где бы то ни было. Правда, в этом я как раз и усомнился, едва успел сойти с поезда. Вплоть до того, что чуть не полез обратно в вагон.
– Да уж, – мрачно подтвердила она. – Я тебя понимаю. И тем не менее… собираешься все-таки попробовать, верно?
– Ну-у, вроде как, – сказал я. – М-м-м… А вот ответь мне на один вопрос.
– Если смогу.
– Они у тебя настоящие?
– Что-что? Ах вот ты о чем! – проговорила она, тихонько усмехнувшись. – Ну ты и хрюшка-хитрюшка! Так-таки хочешь убедиться?
– Ну так как?
– Как? А вот так!
Она резко наклонилась. Не сводя с меня вдруг заигравших глаз, принялась поводить плечами из стороны в сторону, вверх и вниз. Потом быстро сделала шаг назад, смеясь и отталкивая меня выставленными руками.
– Нет-нет-нет-нет! Нетушки, Карл! И так уже сама не знаю… Должно быть, совсем косая – напрочь стыд потеряла.
– Главное, все остальное не потерять, – сказал я первое, что пришло в голову.
Она опять засмеялась.
На сей раз ее смех был куда громче, чем прежде; хрипотцы в нем тоже прибавилось. Точь-в-точь ржанье, что доносится ночью из салунов определенного пошиба. Ну, сами знаете – когда все гурьбой толпятся у одного конца стойки, глядят на некоего парня зачарованно, заранее приоткрыв рты, скаля зубы и блестя остекленевшими глазами; окончание речи рассказчик словно припечатывает, с размаху хлопнув ладонью по прилавку. Тут-то и раздается гортанное ржанье.
– Ах, какой ты зайчик! – Вновь она коротко потрепала меня по щеке. – Зайчик какой сладкий! Сейчас я должна идти вниз: соберу по-быстрому что-нибудь к обеду. Обед через час, так что при желании можешь лечь отдохнуть.