Это была цветущего вида молодая женщина с окрашенными в пшеничный цвет волосами и слегка веснушчатым носиком. Ее строгая одежда все же предостаточно оставляла для всеобщего обозрения такого, на что стоило посмотреть. И пока они вместе поджидали такси, Митч поймал себя на том, что пялится на нее во все глаза. Но моментом позже понял, что и она внимательно его разглядывает зелеными глазами из-под длинных ресниц. Смутившись, Митч был уже готов потупить взгляд, как вдруг эти глаза дважды моргнули, носик мило сморщился, а она на него... зарычала. Да, именно зарычала!
— Г-р-р-р, — произнесла Тидди. — Р-р-раф-ф!
— Ч-ч-что? — опешил он.
— Г-р-р, воуф! — раздалось в ответ. — Воу-боу!
Митч был не из тех, кому надо тыкать куском пирога под нос, чтобы дать понять, что принесли десерт. Едва узнав номер ее телефона, он тут же нагрянул к ней на квартиру, образно говоря, с тарелкой и вилкой наготове, и со всем пылом заявил, что не прочь разделить с ней постель. Тидди с притворной застенчивостью возразила:
— Я приберегаю свои прелести для муженька. Мне представляется, что если мужчина покупает товар, то он вправе рассчитывать, что им до него никто не пользовался.
Митч заявил, что им ничто не мешает продолжить обсуждение этой темы, лежа в постели, но Тидди отрицательно покачала головой с копной волос пшеничного цвета.
— Ты ведь не хочешь ограбить моего будущего мужа, польстившись на то, что принадлежит ему по праву?
— Ну, посмотри... — Митч нахмурился. — Если ты так к этому относишься, то почему же ты...
— Я подумала, что тебе, возможно, интересно взглянуть на предлагаемый товар, — объяснила Тидди. — Ну как ты можешь заключить сделку, не зная, что тебе предлагают?
— Ух! Что? Хм... — У Митча перехватило дыхание.
— Но пожалуйста, обращайся с осторожностью, — промурлыкала Тидди, стыдливо снимая домашний халат. — Ничто из того, что ты увидишь, возврату не подлежит.
Чокнутая? А то как же! Другого и не скажешь! Митч и сам чувствовал себя чокнутым, когда она проводила его до двери, вежливо пожелав хорошенько отоспаться за день. Выспаться? Да Бога ради, как вообще можно было заснуть после того, как он столько увидел и ничем не попользовался!
Митч еще никогда не чувствовал себя настолько выбитым из колеи и в таком бешенстве. Ну, и... польщенным. Перед ним — а в этом сомневаться не приходилось — была девушка экстракласса, скорее даже женщина, которая, помимо прелестей от плеч и ниже, имела еще и голову, и в ней достаточно ума, чтобы знать себе цену. Такая женщина конечно же могла бы заполучить любого мужчину, однако почему-то предпочла его — парня, который, по сути дела, ничего из себя не представляет. Так, по крайней мере, все это выглядело. А как, скажите на милость, можно закрыть глаза на такой факт?
На следующее утро Митч снова оказался в ее квартире. Готовый почти что сдаться, он пытался выяснить причину ее поведения по отношению к нему и ее желания женить его на себе. Но ответ — вернее, никакого ответа — был один и тот же: «Потому что ты мой сладенький, мой единственный душка».
— Но ты же даже не знаешь меня толком! Впервые увидела всего-то несколько дней тому назад.
— О да, недавно и вместе с тем знала тебя давно, — лучезарно улыбнулась она.
— Но как такое может быть? Я о том, когда ты успела меня узнать?
— Я знаю моего сладенького, — возразила она. — Где бы ни увидела моего муженька, сразу же его узнала бы.
К концу недели Митч на ней женился. Были сотни причин, как ему казалось, вынуждающих его так поступить, и ни одной — против.
В первую брачную ночь они оба изрядно накачались шампанским, да еще так основательно, что утром он весьма смутно себе представлял, что присутствовал на собственной свадьбе. Но когда услышал рыдания Тидди, сразу же вернулся к суровой действительности. Она трясла его за голову, немилосердно тиская в своих объятиях.
— Я... п-просто счастлива, дорогой. Я т-так рада, что ты не умер!
— Гм? Что? — недоуменно пробормотал Митч. — Кто умер?
— Я знала, что ты не можешь быть мертвым, дорогой! Все так считали, и даже генерал написал мне письмо, но я знала, знала, знала...
— Очень мило с твоей стороны. — Митч зевнул и тут же опять заснул.
На следующее утро он не вполне был уверен, что все это ему не приснилось. Более того, Митч почти не думал о странной выходке жены. Тидди была из тех, кто в состоянии заставить мужчину думать о более интересных и восхитительных вещах. Когда же, наконец, встревожившись, Митч обратился к психиатру — постоянному обитателю отеля, где он тогда работал, и тот пояснил, что Тидди, возможно, отвела ему ведущую роль в своих сексуальных фантазиях, уходящих корнями к периоду ее полового созревания, он просто не поверил и даже рассердился.
Этого быть не может, проклятие! Никак не может быть, ну никак! Однако, вне всяких сомнений, именно так и было! И лучшего объяснения для ее поведения он найти не мог. И сон, частью которого Митч оказался — вернее, каким его представляла Тидди в своих грезах, — вскоре обернулся для него кошмаром.
Приблизительно где-то в то же время Митч встретился с матерью. Их свидание, будучи в целом негативным, имело один явный плюс. После него даже Тидди — пусть с натяжкой — стала казаться ему вполне нормальной.
Прошло целых пять лет, как Митч видел последний раз мать на похоронах отца. Она писала ему нерегулярно, весьма туманно, но он отвечал. Однако бывало и так, что его письма возвращались с пометкой: «Адресат выбыл». Однажды Митч получил срочную телеграмму из Далласа с просьбой выслать сто долларов. Раз в год — и так в течение трех лет — мать напоминала о себе в день его рождения тем, что присылала ему десять баксов. Наконец, после почти годового молчания, она сообщила, что вновь вышла замуж, и очень удачно.
Это письмо дошло до него довольно быстро, так как было отправлено из того же самого города, где Митч тогда работал. Он прочел его, ощущая, как сердце щемит от тоски по матери. Поэтому, закончив после полудня работу, отправился с ней повидаться.
Дом ничем не выделялся из ему подобных, расположенных по соседству в этом золотушном районе. С одной стороны к нему примыкала заросшая сорняками одноколейка. С другой стороны — покинутое коммерческое строение с облупленным фасадом, сплошь обклеенным плакатами с изображениями ухмыляющихся или хмурящихся, но с одинаково проницательными глазами прожженных политиканов — идолов недавних избирательных кампаний.
Поднявшись на крыльцо и не решаясь постучаться, Митч глянул вовнутрь через открытую дверь. Жилище относилось к типу так называемых «гладкостволок с обрезанным дулом» — три с половиной смежные комнаты, расположенные в ряд одна за другой. И было почти невозможно не увидеть с порога спальню — вторую комнату от входа, не услышать характерный скрип постельных пружин, недвусмысленно говорящих о том, чем занимались в данный момент обитатели дома.
Митч опустил руку, так и не постучав. Затем тихо спустился на дорожку, прошел до угла и вернулся обратно. На сей раз, направляясь к крыльцу, он громко насвистывал, а поднявшись по ступеням, с силой стукнул в дверь. После второго такого удара послышался шум спускаемой воды в туалете, за ним смачные ругательства мужчины и глупый, похожий на ржание женский смех, который, хотя Митч и никак не мог в такое поверить, принадлежал его матери. Тогда он окликнул ее:
— Мама! Это я, Митч!
К тому времени, когда она наконец подошла к двери, он был готов уже плюнуть на все и уйти. Митч не мог себе представить, как он встретится лицом к лицу с особой, которая пыталась прикрыть свой страх, явственно звучавший в ее голосе, визгливым смехом-ржанием, и проникся уверенностью, что ему вовсе не хочется видеть ее мужа. Он успел заметить его, пока тот метался по спальне — смуглый тип, с прилизанными волосами, широкоплечий, с квадратным туловищем, — и сразу возненавидел всей душой.
Но все же, зная, что сумеет справиться с собой, Митч заставил себя не поддаться искушению уйти и остался стоять на месте. Поэтому минут десять спустя смог наконец поприветствовать мать.
— Фрэнсис, — робко крикнула она через плечо. — Это мой сын, дорогой!
— Велика важность!
— Уф, как ты на это смотришь, могу ли я его впустить, дорогой?
— Это твой щенок — сама решай!
— О, спасибо, дорогой, как я тебе благодарна! — с облегчением выдохнула мать.
И Митчу было дозволено войти.
Она скорее клюнула, нежели поцеловала сына в щеку, явно опасаясь бурным проявлением радости рассердить мужчину в соседней комнате. Митч уселся на простой стул с прямой спинкой, слегка озадаченный видом стоящего напротив дивана, пока наконец не признал в нем переднее сиденье от автомобиля. Мать спросила, чем Митч занимается в настоящее время, и он ответил, что работает старшим ночной смены в главном отеле города.
— Ой, как это здорово, просто великолепно! Ну, разве не здорово, а, Фрэнсис? — тут же заявила мать.
На что последовало:
— Эка важность.
И Митч подумал: «О Боже, что же случилось с ней?»
Ответ ему был известен и в некотором роде даже говорил в ее пользу. Порывистость и готовность постоянно язвить уступили место коровьей покорности и животным инстинктам. Видок у нее был как у ведьмы, потрепанной временем. Но, дьявольщина, подумал Митч, ей ведь скоро стукнет пятьдесят, а ее несравненному Фрэнсису никак не дашь больше тридцати пяти!
— ...Танцор, знаешь ли? — говорила между тем мать. — Фрэнсис очень талантливый танцор. Все так говорят.
— Как здорово! О, это и в самом деле здорово, — отозвался Митч.
— Да, да, он танцует.
— О, — поправил Митч, — ты хочешь сказать, пляшет?
— Д-да... Танцор, в общем.
— Ну, это здорово! Ужасно здорово! — съязвил Митч. Но тут завидев умоляющие глаза матери, решил вести себя поприличнее. — Не сомневаюсь, что у него хорошо получается, — проговорил он. — Хотелось бы как-нибудь на него посмотреть.
Фрэнсис не соизволил появиться в гостиной, пока не вырядился как на парад. На нем был черный костюм в обтяжку, остроносые штиблеты, черная рубашка и желтый галстук. Он дождался, когда Митч привстанет на стуле, и только тогда протянул ему руку. После чего уселся и принялся открывать принесенную с собой банку пива. Открыв ее, наконец устремил пристальный взгляд на Митча, молча, не мигая. Тот ответил ему, улыбаясь, не менее пристальным взглядом.
— Итак, выходит, ты коридорный? — буркнул новоявленный отчим. — И что же ты делаешь, когда какой-нибудь мужик попросит себе бабу?
— А что бы ты стал делать? — вопросом на вопрос ответил Митч.
— Я вот слышал, что птички, подобные вам, сплошь сутенеры.
— Вот как? — деланно удивился Митч. — А сам-то ты как думаешь?
Его мать нервно заерзала и жалобно проблеяла, пытаясь разрядить обстановку, что Митч, возможно, не отказался бы от пива.
— Ну так за чем же дело стало? — ответил Фрэнсис и внезапно швырнул пасынку банку.
Митч поймал ее, но несколько неуклюже — пиво выплеснулось на брюки его костюма за сто пятьдесят долларов. Очень осторожно он поставил банку на голые сосновые доски пола и снова одарил улыбкой Фрэнсиса, который содрогался от смеха.
— Не больно-то ты ловок, коридорный!
— Да, не очень, — согласился Митч, по-прежнему улыбаясь. — Броски у меня получаются лучше.
— Сколько же ты отвалил за этот костюмчик, что на тебе.
— Я сшил его сам, — ответил Митч. — Всю одежду для себя я делаю сам.
— Да ты, коридорный, выходит, толковый малый?
— И ты можешь попытаться сделать то же самое, — предложил Митч. — Хотя бы экономии ради.
— И сколько же ты заколачиваешь за неделю, коридорный?
— Давай махнемся информацией. Сначала ответь, где ты держишь свою маленькую красную шапочку?
— Хм, у меня нет никакой красной шапочки.
— А во что же ты тогда собираешь медяки?
— Собираю мед... что?
— Ну да, те, что люди швыряют тебе за пляски. Или шарманщик не доверяет тебе собирать деньги?
Выругавшись, Фрэнсис вскочил со стула. Но он оказался недостаточно быстрым, потому что прежде, чем понял, что произошло (если понял вообще), Митч угостил его пинком в пах, а когда тот согнулся, заехал коленом в лицо и принялся молотить кулаками в ребра, не обращая внимания на мать, которая с истерическим воплем накинулась на сына.
Он был огорчен, ужасно огорчен, опрометью убегая из дома, что Фрэнсис оказался шутом гороховым и наглым болваном — не причина, чтобы избивать его до полусмерти. Срывая злость на Фрэнсисе, Митч, как он теперь понимал, на самом деле мстил тогда своей матери. Это ее он избрал своей жертвой и ей предназначались побои, от которых пострадал жалкий плясун. Больше он никогда уж не осмелится искать встречи с матерью снова. И Митч решил, что должен как можно скорее покинуть город.
Вернувшись домой, он сообщил Тидди о своем решении и пообещал, что вызовет ее сразу же, как только найдет работу. Тидди заявила, что отправится вместе с ним.
— Мой муженек никуда не должен ехать без своей женушки. — И, помолчав, провозгласила: — Мы отправимся в Форт-Уэрт. Я знаю, что смогу там получить очень хорошую работу. Ту же самую, что сейчас у меня здесь.
— Но как быть со мной? Откуда мне знать, найдется ли там и для меня работа?
— А тебе и незачем работать — я получаю столько, что нам на двоих этого более чем достаточно. Тем более, что тебе все равно придется сидеть с ребенком.
— Ребенок? Дьявольщина, о чем таком ты болтаешь?
Тидди задрала юбку и спустила трусики, обнажив кремового цвета живот. Затем притянула голову Митча и заставила его припасть к нему ухом. И внезапно он что-то уловил — слабый, но ясно ощутимый толчок.
— Убедился? — С сияющими глазами она взглянула на Митча, когда тот отдернул голову. — Восемь месяцев, а почти ничего не заметно! Доктор говорит, что у некоторых женщин так бывает. Еще он сказал, что я смогу работать почти до самых родов.
— Но... но... — Митч в отчаянии всплеснул руками.
— Так что все должно быть просто отлично и идти как по маслу. Мамочка будет работать, а папочка заботиться о ребенке — ребенок непременно должен воспитываться отцом. И у него будет много времени, чтобы с ним играть.
Внезапно Митч взорвался. За кого, черт возьми, она его принимает? Это он должен зарабатывать деньги для семьи, он найдет себе работу, а она будет заботиться о ребенке!
— А я не желаю, — заявила Тидди, и в ее нежном голосе зазвучал металл. — У меня уже есть о ком заботиться. Мой муж — это и есть мой ребенок!
— Ты слышишь меня? — заорал Митч. — Выброси из головы эту чушь: «муженек — женушка, мамочка — папочка». Кончай с этим сюсюканьем! Меня уже начинает тошнить от твоего лепета!
— Не расстраивай свою женушку! — обиделась Тидди.
— Проклятье! — взвыл Митч. — Я же сказал — выкинь это из головы! — И он бросился на кровать.
Помрачнев словно туча, Тидди направилась в ванную. Митч услышал шум воды. Он закусил губу, мучаясь угрызениями совести. О Боже, сначала собственная мать, потом жена! За один день оттолкнуть от себя сразу двух женщин, единственных, которые для него что-то значили! А Тидди еще и беременна! Почти на той стадии, когда вот-вот должна стать матерью. Ему надо бы быть поласковее с нею в такое время, а не проклинать ее и ругаться.
Митч совсем уже было собрался просить прощение, когда Тидди внезапно склонилась над ним и затолкала ему в рот намыленную губку.
Он был настолько ошарашен, что целую секунду даже не мог пошевельнуться. Затем, задыхаясь, давясь тошнотой, отплевываясь, наконец сумел освободиться от Тидди, которая энергично начала промывать ему рот. Митч вскочил на ноги, проклиная все на свете слабым голосом и пуская при этом изо рта кучу мыльных пузырей. Тидди наблюдала за ним с видом убежденного в своей правоте человека и с явным сочувствием.
— Женушка вовсе не хотела этого делать, — сообщила она. — Для мамочки это было намного больней, чем для папочки.
— Да Бога ради, — выдавил Митч вместе с пузырями. — Какого дьявола? Какой же дурой надо быть?..
— Ты бы лучше поостерегся, — предупредила Тидди. — Тебе лучше быть милым муженьком, а то женушка опять вымоет твой ротик.
Глава 7
— Г-р-р-р, — произнесла Тидди. — Р-р-раф-ф!
— Ч-ч-что? — опешил он.
— Г-р-р, воуф! — раздалось в ответ. — Воу-боу!
Митч был не из тех, кому надо тыкать куском пирога под нос, чтобы дать понять, что принесли десерт. Едва узнав номер ее телефона, он тут же нагрянул к ней на квартиру, образно говоря, с тарелкой и вилкой наготове, и со всем пылом заявил, что не прочь разделить с ней постель. Тидди с притворной застенчивостью возразила:
— Я приберегаю свои прелести для муженька. Мне представляется, что если мужчина покупает товар, то он вправе рассчитывать, что им до него никто не пользовался.
Митч заявил, что им ничто не мешает продолжить обсуждение этой темы, лежа в постели, но Тидди отрицательно покачала головой с копной волос пшеничного цвета.
— Ты ведь не хочешь ограбить моего будущего мужа, польстившись на то, что принадлежит ему по праву?
— Ну, посмотри... — Митч нахмурился. — Если ты так к этому относишься, то почему же ты...
— Я подумала, что тебе, возможно, интересно взглянуть на предлагаемый товар, — объяснила Тидди. — Ну как ты можешь заключить сделку, не зная, что тебе предлагают?
— Ух! Что? Хм... — У Митча перехватило дыхание.
— Но пожалуйста, обращайся с осторожностью, — промурлыкала Тидди, стыдливо снимая домашний халат. — Ничто из того, что ты увидишь, возврату не подлежит.
Чокнутая? А то как же! Другого и не скажешь! Митч и сам чувствовал себя чокнутым, когда она проводила его до двери, вежливо пожелав хорошенько отоспаться за день. Выспаться? Да Бога ради, как вообще можно было заснуть после того, как он столько увидел и ничем не попользовался!
Митч еще никогда не чувствовал себя настолько выбитым из колеи и в таком бешенстве. Ну, и... польщенным. Перед ним — а в этом сомневаться не приходилось — была девушка экстракласса, скорее даже женщина, которая, помимо прелестей от плеч и ниже, имела еще и голову, и в ней достаточно ума, чтобы знать себе цену. Такая женщина конечно же могла бы заполучить любого мужчину, однако почему-то предпочла его — парня, который, по сути дела, ничего из себя не представляет. Так, по крайней мере, все это выглядело. А как, скажите на милость, можно закрыть глаза на такой факт?
На следующее утро Митч снова оказался в ее квартире. Готовый почти что сдаться, он пытался выяснить причину ее поведения по отношению к нему и ее желания женить его на себе. Но ответ — вернее, никакого ответа — был один и тот же: «Потому что ты мой сладенький, мой единственный душка».
— Но ты же даже не знаешь меня толком! Впервые увидела всего-то несколько дней тому назад.
— О да, недавно и вместе с тем знала тебя давно, — лучезарно улыбнулась она.
— Но как такое может быть? Я о том, когда ты успела меня узнать?
— Я знаю моего сладенького, — возразила она. — Где бы ни увидела моего муженька, сразу же его узнала бы.
К концу недели Митч на ней женился. Были сотни причин, как ему казалось, вынуждающих его так поступить, и ни одной — против.
В первую брачную ночь они оба изрядно накачались шампанским, да еще так основательно, что утром он весьма смутно себе представлял, что присутствовал на собственной свадьбе. Но когда услышал рыдания Тидди, сразу же вернулся к суровой действительности. Она трясла его за голову, немилосердно тиская в своих объятиях.
— Я... п-просто счастлива, дорогой. Я т-так рада, что ты не умер!
— Гм? Что? — недоуменно пробормотал Митч. — Кто умер?
— Я знала, что ты не можешь быть мертвым, дорогой! Все так считали, и даже генерал написал мне письмо, но я знала, знала, знала...
— Очень мило с твоей стороны. — Митч зевнул и тут же опять заснул.
На следующее утро он не вполне был уверен, что все это ему не приснилось. Более того, Митч почти не думал о странной выходке жены. Тидди была из тех, кто в состоянии заставить мужчину думать о более интересных и восхитительных вещах. Когда же, наконец, встревожившись, Митч обратился к психиатру — постоянному обитателю отеля, где он тогда работал, и тот пояснил, что Тидди, возможно, отвела ему ведущую роль в своих сексуальных фантазиях, уходящих корнями к периоду ее полового созревания, он просто не поверил и даже рассердился.
Этого быть не может, проклятие! Никак не может быть, ну никак! Однако, вне всяких сомнений, именно так и было! И лучшего объяснения для ее поведения он найти не мог. И сон, частью которого Митч оказался — вернее, каким его представляла Тидди в своих грезах, — вскоре обернулся для него кошмаром.
Приблизительно где-то в то же время Митч встретился с матерью. Их свидание, будучи в целом негативным, имело один явный плюс. После него даже Тидди — пусть с натяжкой — стала казаться ему вполне нормальной.
Прошло целых пять лет, как Митч видел последний раз мать на похоронах отца. Она писала ему нерегулярно, весьма туманно, но он отвечал. Однако бывало и так, что его письма возвращались с пометкой: «Адресат выбыл». Однажды Митч получил срочную телеграмму из Далласа с просьбой выслать сто долларов. Раз в год — и так в течение трех лет — мать напоминала о себе в день его рождения тем, что присылала ему десять баксов. Наконец, после почти годового молчания, она сообщила, что вновь вышла замуж, и очень удачно.
Это письмо дошло до него довольно быстро, так как было отправлено из того же самого города, где Митч тогда работал. Он прочел его, ощущая, как сердце щемит от тоски по матери. Поэтому, закончив после полудня работу, отправился с ней повидаться.
Дом ничем не выделялся из ему подобных, расположенных по соседству в этом золотушном районе. С одной стороны к нему примыкала заросшая сорняками одноколейка. С другой стороны — покинутое коммерческое строение с облупленным фасадом, сплошь обклеенным плакатами с изображениями ухмыляющихся или хмурящихся, но с одинаково проницательными глазами прожженных политиканов — идолов недавних избирательных кампаний.
Поднявшись на крыльцо и не решаясь постучаться, Митч глянул вовнутрь через открытую дверь. Жилище относилось к типу так называемых «гладкостволок с обрезанным дулом» — три с половиной смежные комнаты, расположенные в ряд одна за другой. И было почти невозможно не увидеть с порога спальню — вторую комнату от входа, не услышать характерный скрип постельных пружин, недвусмысленно говорящих о том, чем занимались в данный момент обитатели дома.
Митч опустил руку, так и не постучав. Затем тихо спустился на дорожку, прошел до угла и вернулся обратно. На сей раз, направляясь к крыльцу, он громко насвистывал, а поднявшись по ступеням, с силой стукнул в дверь. После второго такого удара послышался шум спускаемой воды в туалете, за ним смачные ругательства мужчины и глупый, похожий на ржание женский смех, который, хотя Митч и никак не мог в такое поверить, принадлежал его матери. Тогда он окликнул ее:
— Мама! Это я, Митч!
К тому времени, когда она наконец подошла к двери, он был готов уже плюнуть на все и уйти. Митч не мог себе представить, как он встретится лицом к лицу с особой, которая пыталась прикрыть свой страх, явственно звучавший в ее голосе, визгливым смехом-ржанием, и проникся уверенностью, что ему вовсе не хочется видеть ее мужа. Он успел заметить его, пока тот метался по спальне — смуглый тип, с прилизанными волосами, широкоплечий, с квадратным туловищем, — и сразу возненавидел всей душой.
Но все же, зная, что сумеет справиться с собой, Митч заставил себя не поддаться искушению уйти и остался стоять на месте. Поэтому минут десять спустя смог наконец поприветствовать мать.
— Фрэнсис, — робко крикнула она через плечо. — Это мой сын, дорогой!
— Велика важность!
— Уф, как ты на это смотришь, могу ли я его впустить, дорогой?
— Это твой щенок — сама решай!
— О, спасибо, дорогой, как я тебе благодарна! — с облегчением выдохнула мать.
И Митчу было дозволено войти.
Она скорее клюнула, нежели поцеловала сына в щеку, явно опасаясь бурным проявлением радости рассердить мужчину в соседней комнате. Митч уселся на простой стул с прямой спинкой, слегка озадаченный видом стоящего напротив дивана, пока наконец не признал в нем переднее сиденье от автомобиля. Мать спросила, чем Митч занимается в настоящее время, и он ответил, что работает старшим ночной смены в главном отеле города.
— Ой, как это здорово, просто великолепно! Ну, разве не здорово, а, Фрэнсис? — тут же заявила мать.
На что последовало:
— Эка важность.
И Митч подумал: «О Боже, что же случилось с ней?»
Ответ ему был известен и в некотором роде даже говорил в ее пользу. Порывистость и готовность постоянно язвить уступили место коровьей покорности и животным инстинктам. Видок у нее был как у ведьмы, потрепанной временем. Но, дьявольщина, подумал Митч, ей ведь скоро стукнет пятьдесят, а ее несравненному Фрэнсису никак не дашь больше тридцати пяти!
— ...Танцор, знаешь ли? — говорила между тем мать. — Фрэнсис очень талантливый танцор. Все так говорят.
— Как здорово! О, это и в самом деле здорово, — отозвался Митч.
— Да, да, он танцует.
— О, — поправил Митч, — ты хочешь сказать, пляшет?
— Д-да... Танцор, в общем.
— Ну, это здорово! Ужасно здорово! — съязвил Митч. Но тут завидев умоляющие глаза матери, решил вести себя поприличнее. — Не сомневаюсь, что у него хорошо получается, — проговорил он. — Хотелось бы как-нибудь на него посмотреть.
Фрэнсис не соизволил появиться в гостиной, пока не вырядился как на парад. На нем был черный костюм в обтяжку, остроносые штиблеты, черная рубашка и желтый галстук. Он дождался, когда Митч привстанет на стуле, и только тогда протянул ему руку. После чего уселся и принялся открывать принесенную с собой банку пива. Открыв ее, наконец устремил пристальный взгляд на Митча, молча, не мигая. Тот ответил ему, улыбаясь, не менее пристальным взглядом.
— Итак, выходит, ты коридорный? — буркнул новоявленный отчим. — И что же ты делаешь, когда какой-нибудь мужик попросит себе бабу?
— А что бы ты стал делать? — вопросом на вопрос ответил Митч.
— Я вот слышал, что птички, подобные вам, сплошь сутенеры.
— Вот как? — деланно удивился Митч. — А сам-то ты как думаешь?
Его мать нервно заерзала и жалобно проблеяла, пытаясь разрядить обстановку, что Митч, возможно, не отказался бы от пива.
— Ну так за чем же дело стало? — ответил Фрэнсис и внезапно швырнул пасынку банку.
Митч поймал ее, но несколько неуклюже — пиво выплеснулось на брюки его костюма за сто пятьдесят долларов. Очень осторожно он поставил банку на голые сосновые доски пола и снова одарил улыбкой Фрэнсиса, который содрогался от смеха.
— Не больно-то ты ловок, коридорный!
— Да, не очень, — согласился Митч, по-прежнему улыбаясь. — Броски у меня получаются лучше.
— Сколько же ты отвалил за этот костюмчик, что на тебе.
— Я сшил его сам, — ответил Митч. — Всю одежду для себя я делаю сам.
— Да ты, коридорный, выходит, толковый малый?
— И ты можешь попытаться сделать то же самое, — предложил Митч. — Хотя бы экономии ради.
— И сколько же ты заколачиваешь за неделю, коридорный?
— Давай махнемся информацией. Сначала ответь, где ты держишь свою маленькую красную шапочку?
— Хм, у меня нет никакой красной шапочки.
— А во что же ты тогда собираешь медяки?
— Собираю мед... что?
— Ну да, те, что люди швыряют тебе за пляски. Или шарманщик не доверяет тебе собирать деньги?
Выругавшись, Фрэнсис вскочил со стула. Но он оказался недостаточно быстрым, потому что прежде, чем понял, что произошло (если понял вообще), Митч угостил его пинком в пах, а когда тот согнулся, заехал коленом в лицо и принялся молотить кулаками в ребра, не обращая внимания на мать, которая с истерическим воплем накинулась на сына.
Он был огорчен, ужасно огорчен, опрометью убегая из дома, что Фрэнсис оказался шутом гороховым и наглым болваном — не причина, чтобы избивать его до полусмерти. Срывая злость на Фрэнсисе, Митч, как он теперь понимал, на самом деле мстил тогда своей матери. Это ее он избрал своей жертвой и ей предназначались побои, от которых пострадал жалкий плясун. Больше он никогда уж не осмелится искать встречи с матерью снова. И Митч решил, что должен как можно скорее покинуть город.
Вернувшись домой, он сообщил Тидди о своем решении и пообещал, что вызовет ее сразу же, как только найдет работу. Тидди заявила, что отправится вместе с ним.
— Мой муженек никуда не должен ехать без своей женушки. — И, помолчав, провозгласила: — Мы отправимся в Форт-Уэрт. Я знаю, что смогу там получить очень хорошую работу. Ту же самую, что сейчас у меня здесь.
— Но как быть со мной? Откуда мне знать, найдется ли там и для меня работа?
— А тебе и незачем работать — я получаю столько, что нам на двоих этого более чем достаточно. Тем более, что тебе все равно придется сидеть с ребенком.
— Ребенок? Дьявольщина, о чем таком ты болтаешь?
Тидди задрала юбку и спустила трусики, обнажив кремового цвета живот. Затем притянула голову Митча и заставила его припасть к нему ухом. И внезапно он что-то уловил — слабый, но ясно ощутимый толчок.
— Убедился? — С сияющими глазами она взглянула на Митча, когда тот отдернул голову. — Восемь месяцев, а почти ничего не заметно! Доктор говорит, что у некоторых женщин так бывает. Еще он сказал, что я смогу работать почти до самых родов.
— Но... но... — Митч в отчаянии всплеснул руками.
— Так что все должно быть просто отлично и идти как по маслу. Мамочка будет работать, а папочка заботиться о ребенке — ребенок непременно должен воспитываться отцом. И у него будет много времени, чтобы с ним играть.
Внезапно Митч взорвался. За кого, черт возьми, она его принимает? Это он должен зарабатывать деньги для семьи, он найдет себе работу, а она будет заботиться о ребенке!
— А я не желаю, — заявила Тидди, и в ее нежном голосе зазвучал металл. — У меня уже есть о ком заботиться. Мой муж — это и есть мой ребенок!
— Ты слышишь меня? — заорал Митч. — Выброси из головы эту чушь: «муженек — женушка, мамочка — папочка». Кончай с этим сюсюканьем! Меня уже начинает тошнить от твоего лепета!
— Не расстраивай свою женушку! — обиделась Тидди.
— Проклятье! — взвыл Митч. — Я же сказал — выкинь это из головы! — И он бросился на кровать.
Помрачнев словно туча, Тидди направилась в ванную. Митч услышал шум воды. Он закусил губу, мучаясь угрызениями совести. О Боже, сначала собственная мать, потом жена! За один день оттолкнуть от себя сразу двух женщин, единственных, которые для него что-то значили! А Тидди еще и беременна! Почти на той стадии, когда вот-вот должна стать матерью. Ему надо бы быть поласковее с нею в такое время, а не проклинать ее и ругаться.
Митч совсем уже было собрался просить прощение, когда Тидди внезапно склонилась над ним и затолкала ему в рот намыленную губку.
Он был настолько ошарашен, что целую секунду даже не мог пошевельнуться. Затем, задыхаясь, давясь тошнотой, отплевываясь, наконец сумел освободиться от Тидди, которая энергично начала промывать ему рот. Митч вскочил на ноги, проклиная все на свете слабым голосом и пуская при этом изо рта кучу мыльных пузырей. Тидди наблюдала за ним с видом убежденного в своей правоте человека и с явным сочувствием.
— Женушка вовсе не хотела этого делать, — сообщила она. — Для мамочки это было намного больней, чем для папочки.
— Да Бога ради, — выдавил Митч вместе с пузырями. — Какого дьявола? Какой же дурой надо быть?..
— Ты бы лучше поостерегся, — предупредила Тидди. — Тебе лучше быть милым муженьком, а то женушка опять вымоет твой ротик.
Глава 7
В баре откуда-то сверху лилась приглушенная музыка. Митч, едва заметно кивнув Рыжей, встал со своего вращающегося стула возле стойки бара.
— Сиди как сидишь, радость моя. Я мигом.
— Митч... — Ее глаза неотрывно следили за высоким сверхэлегантным мужчиной, который предложил им покинуть клуб. — Кто он, Митч?
— Фрэнк Даунинг.
Он поспешно отошел, не дожидаясь, пока Рыжая начнет протестовать. Возле дальней двери Даунинг обернулся, глянув через плечо, и прошел в дверь.
Помещение представляло собой нечто вроде пристройки к бару — место, где можно было размять ноги и побеседовать без помех. Освещение здесь было даже более тусклое, чем снаружи, и сюда не доносилось ни единого звука. Митч заморгал, давая глазам привыкнуть к слабому свету, и начал напряженно вглядываться в наполнявшие комнату тени. Затем послышался щелчок — вспыхнул огонек зажигалки, высветив в полумраке флегматичное бесстрастное лицо Фрэнка Даунинга.
Он сидел за небольшим письменным столом у дальней стены комнаты. Ориентируясь на периодически вспыхивающий огонек сигареты Даунинга, Митч зашагал по глубокому, пушистому ковру, застилавшему пол, к столу и, наконец, молча уселся напротив далласского воротилы.
Даунинг тоже не произнес ни слова. Проходили минуты. Митч зажег сигарету и продолжал ждать. Наконец Даунинг нарушил тишину. Это было нечто вроде фырканья — знак невольного восхищения. Затем вздохнул и стряхнул пепел с сигареты.
— Эта рыжеволосая, — произнес он, — положительно лучшая женщина из виденных мною.
— Да, — с самым невинным видом согласился Митч, — моя сестра весьма привлекательная девушка.
Даунинг опять фыркнул:
— Ты никто, а никто не может иметь никого, и уж тем более такой сестры.
— А посему?..
— А посему можешь купить ей еще выпивки, если хочешь. Можешь угостить обедом и пригласить на несколько танцев, но затем катись отсюда ко всем чертям, как я тебе уже велел. Или, может, ты не расслышал мои слова?
— Почему же, расслышал.
— А я уж было подумал, что нет, — заявил Даунинг. — Еще никто не отваживался околачиваться на том месте, откуда я приказал ему убраться.
— А может, я исключение?
— Эта рыжеволосая, несомненно, женщина с большой буквы, — как бы не слыша Митча, произнес в раздумье Даунинг. — Она, безусловно, заслуживает быть счастливой. — Заявив это, он начал подниматься из-за стола.
Митч поспешно протянул к нему руку, как бы удерживая его на месте.
Митчу было необходимо задержаться в Техасе. За исключением разве что Талсы и Оклахома-Сити, Техас остался единственным тучным пастбищем, где работающий по-крупному игрок-профессионал мог вволю пощипать сочной зеленой травки. Только здесь еще оставались места, где зелень баксов расцветала пышным цветом и можно было не опасаться, что тебе подсунут вместо наличных кредитную карточку или долговую расписку. Здесь любили ощущать в руках деньги, а не чеки. Только в здешних краях еще приходили в шок, когда игрок заявлял, что у него при себе никогда не бывает больше пятидесяти долларов. Здесь, и только здесь, проигравшись дотла, вновь садились играть как ни в чем не бывало. Неугомонность, нетерпение, самоуверенность, вера, что непременно должно повезти, как только минует полоса неудач, — все это делало тут кости такой же популярной игрой, как в других штатах, где деньги появились намного раньше и уже успели осесть на банковских счетах и превратиться в недвижимость, бридж.
Вот такие дела! Митч непременно должен был прокрутить свои операции здесь, в Техасе. Но это исключалось — и Митч боялся даже допустить такую возможность — если он наживет себе врага в лице Даунинга.
— Ладно, — сдался Митч, — хорошо, будь по-твоему, Фрэнк!
Но мне это здорово не по душе.
— Я знал, что деться тебе некуда, — пробормотал Даунинг.
— Я не юнец. Мы всегда с тобой ладили. А сейчас ты хочешь, чтобы я плясал под твою дудку. Почему? Должна же быть причина? Почему тебе так надо, чтобы я отсюда убрался?
— Угости девушку выпивкой, — повторил Даунинг. — Закажи для нее обед. Станцуй несколько раз!
— Кончай эту волынку! — Митч упрямо сдвинул брови. — Я имею право знать. — Он смешался, изучая грозного противника. — Если опасаешься, что я, возможно, попытаюсь перейти тебе дорогу...
— Не будь глупцом! Я и цента не выкину вне моей лавочки.
— Тогда почему? Мы с Рыжей неплохие люди, зачем же обращаться с нами как с грязью?
Даунинг, казалось, не слышал его. Пока Митч пребывал в молчаливом ожидании ответа, он неторопливо раскурил новую сигарету, затянулся и с наслаждением выпустил струйку ароматного дымка. Затем положил сигарету в пепельницу, помешкал и наконец спросил:
— Митч, ты бывал раньше в долине реки Даллас?
— Нет. — Митч недоуменно покачал головой.
Тогда Даунинг неожиданно рассказал, что он родился именно там и это было еще то местечко. И тамошнюю реку иначе как «речушкой», «лужей» и еще «дерьмовым ручьем» старожилы не называли. А все потому, что эта река лучшего и не заслуживала. Глубина ее была такова, что в иных местах ее можно было перейти, не замочив ног. Однако люди в ней купались, коли больше негде, пили из нее воду, окунали в нее своих чертовых младенцев, и некоторые даже тонули. Шлюхи промышляли вовсю, а ублюдков было хоть пруд пруди. Кишмя кишели сволочи, крысы и болезни. Но Фрэнку Даунингу улыбнулась удача — посчастливилось стать жертвой прогресса. Его подобрали на самом дне и вознесли чуть ли не до небес. Благодаря тогдашним реформам его поместили в одну из самых строгих исправительных школ штата и там регулярно кормили. У него была постель на ночь и одежда на каждый день. И за одиннадцать лет учебы он стал полностью соответствовать стандартам Техаса. До тонкостей постиг бесценные науки: как давать и брать взятки, как извлекать незаконные доходы, править железной рукой и играть в азартные игры. А когда Фрэнк покидал школу, сам старший надзиратель дал ему наилучшие рекомендации шефу охранки Далласа...
— Вот откуда я вышел, Митч, — заключил Даунинг. — Только представь мой путь оттуда до Зирсдейлского загородного клуба.
— Да. — Митч кивнул, все еще теряясь в догадках. — История впечатляющая, Фрэнк, и я польщен, что ты мне ее поведал. Но...
— Сейчас я добиваюсь членства в этом клубе.
— Ты — членства?! Так это просто здорово, Фрэнк! Я...
— Это шутка, — невозмутимо перебил его Даунинг. — Это все равно как шлюхе говорить о церкви. Представляешь, что тут поднимется? «Хи-хи, хо-хо, ха-ха, нет, вы только посмотрите, кого мы заполучили в наш клуб!» Пока шутка, а там кто знает? Но я хочу сюда и не могу допустить, чтобы ты или кто другой спутал мне все карты.
Митч поинтересовался, каким же образом он может насыпать ему соль на хвост. И, как ни странно, делец снизошел до объяснения".
— Мы здесь оба по приглашению. Если ты засветишься, то и мне это может выйти боком. Например, кто-то может сказать, что мы работали на пару...
Митч заспорил, доказывая, что у Даунинга здесь уже сложившаяся репутация и ему уже никто и ничто не помешает добиться вступления в члены клуба. Но Даунинг продолжал стоять на своем. Да, у него тут сложившаяся репутация, но с его прошлым лучше не рисковать. Ему стольких трудов стоило подняться! Да, это верно, что Митча никто не знает как шулера. А вдруг да узнают? Верно и то, что Митч не из тех, кого ловят за руку. Но и на старуху бывает проруха.
— Вся штука в том, Митч, что среди всех прочих шансов у тебя всегда есть опасность засыпаться. А раз так, то как знать, не выпадет ли он тебе на этот раз? Поэтому-то я и хочу, чтобы тебя здесь не было как можно скорее. Ты уж не обессудь. — Даунинг кивнул, желчно ухмыльнулся и начал подниматься из-за стола.
Но Митч опять его задержал.
— Не буду темнить, Фрэнк. Рыжая еще не в курсе, но я на мели. Мне нужен куш.
— Да-а? — Даунинг явно ему не поверил. — Раз ты еще не ушел, то позволь тогда мне показать тебе спину.
— Я серьезно, Фрэнк. Мне позарез нужна большая игра.
— Пой, ласточка, пой! — отмахнулся Даунинг. — Тот, кто тебе нужен, только что ушел.
— Кто это?
— Священник. Может, еще догонишь в дверях. Возможно, он тебе посочувствует. Говорят, не может выдержать, когда мужчина плачет. А я бы рад тебя утешить, да сам грешен.
Митч понял, что допустил ошибку, поэтому сразу же изменил тактику.
— Ладно, — засмеялся он, — раз уж я здесь, то хотелось бы хоть глянуть, почем нынче овес? Допустим, я сам и не притронусь к костям, просто поучаствую в игре на равных с другими — глядишь, и выиграю! Это-то ведь никак уж не может тебе повредить, не так ли?
Даунинг смешался. Помимо того, что Митч ему нравился, он считал с прицелом на будущее нелишним, когда это ему ничего не стоило и ни к чему не обязывало, оказывать услуги.
— Ты просишь, чтобы я подключил тебя к игре?
— Нет, не прошу. Хотя, полагаю, тебе хотелось бы понаблюдать за мной...
Даунинг возразил, что ему только не хватает появиться там вместе с Митчем. Но тот не замедлил подъехать с другого бока.
— Сиди как сидишь, радость моя. Я мигом.
— Митч... — Ее глаза неотрывно следили за высоким сверхэлегантным мужчиной, который предложил им покинуть клуб. — Кто он, Митч?
— Фрэнк Даунинг.
Он поспешно отошел, не дожидаясь, пока Рыжая начнет протестовать. Возле дальней двери Даунинг обернулся, глянув через плечо, и прошел в дверь.
Помещение представляло собой нечто вроде пристройки к бару — место, где можно было размять ноги и побеседовать без помех. Освещение здесь было даже более тусклое, чем снаружи, и сюда не доносилось ни единого звука. Митч заморгал, давая глазам привыкнуть к слабому свету, и начал напряженно вглядываться в наполнявшие комнату тени. Затем послышался щелчок — вспыхнул огонек зажигалки, высветив в полумраке флегматичное бесстрастное лицо Фрэнка Даунинга.
Он сидел за небольшим письменным столом у дальней стены комнаты. Ориентируясь на периодически вспыхивающий огонек сигареты Даунинга, Митч зашагал по глубокому, пушистому ковру, застилавшему пол, к столу и, наконец, молча уселся напротив далласского воротилы.
Даунинг тоже не произнес ни слова. Проходили минуты. Митч зажег сигарету и продолжал ждать. Наконец Даунинг нарушил тишину. Это было нечто вроде фырканья — знак невольного восхищения. Затем вздохнул и стряхнул пепел с сигареты.
— Эта рыжеволосая, — произнес он, — положительно лучшая женщина из виденных мною.
— Да, — с самым невинным видом согласился Митч, — моя сестра весьма привлекательная девушка.
Даунинг опять фыркнул:
— Ты никто, а никто не может иметь никого, и уж тем более такой сестры.
— А посему?..
— А посему можешь купить ей еще выпивки, если хочешь. Можешь угостить обедом и пригласить на несколько танцев, но затем катись отсюда ко всем чертям, как я тебе уже велел. Или, может, ты не расслышал мои слова?
— Почему же, расслышал.
— А я уж было подумал, что нет, — заявил Даунинг. — Еще никто не отваживался околачиваться на том месте, откуда я приказал ему убраться.
— А может, я исключение?
— Эта рыжеволосая, несомненно, женщина с большой буквы, — как бы не слыша Митча, произнес в раздумье Даунинг. — Она, безусловно, заслуживает быть счастливой. — Заявив это, он начал подниматься из-за стола.
Митч поспешно протянул к нему руку, как бы удерживая его на месте.
Митчу было необходимо задержаться в Техасе. За исключением разве что Талсы и Оклахома-Сити, Техас остался единственным тучным пастбищем, где работающий по-крупному игрок-профессионал мог вволю пощипать сочной зеленой травки. Только здесь еще оставались места, где зелень баксов расцветала пышным цветом и можно было не опасаться, что тебе подсунут вместо наличных кредитную карточку или долговую расписку. Здесь любили ощущать в руках деньги, а не чеки. Только в здешних краях еще приходили в шок, когда игрок заявлял, что у него при себе никогда не бывает больше пятидесяти долларов. Здесь, и только здесь, проигравшись дотла, вновь садились играть как ни в чем не бывало. Неугомонность, нетерпение, самоуверенность, вера, что непременно должно повезти, как только минует полоса неудач, — все это делало тут кости такой же популярной игрой, как в других штатах, где деньги появились намного раньше и уже успели осесть на банковских счетах и превратиться в недвижимость, бридж.
Вот такие дела! Митч непременно должен был прокрутить свои операции здесь, в Техасе. Но это исключалось — и Митч боялся даже допустить такую возможность — если он наживет себе врага в лице Даунинга.
— Ладно, — сдался Митч, — хорошо, будь по-твоему, Фрэнк!
Но мне это здорово не по душе.
— Я знал, что деться тебе некуда, — пробормотал Даунинг.
— Я не юнец. Мы всегда с тобой ладили. А сейчас ты хочешь, чтобы я плясал под твою дудку. Почему? Должна же быть причина? Почему тебе так надо, чтобы я отсюда убрался?
— Угости девушку выпивкой, — повторил Даунинг. — Закажи для нее обед. Станцуй несколько раз!
— Кончай эту волынку! — Митч упрямо сдвинул брови. — Я имею право знать. — Он смешался, изучая грозного противника. — Если опасаешься, что я, возможно, попытаюсь перейти тебе дорогу...
— Не будь глупцом! Я и цента не выкину вне моей лавочки.
— Тогда почему? Мы с Рыжей неплохие люди, зачем же обращаться с нами как с грязью?
Даунинг, казалось, не слышал его. Пока Митч пребывал в молчаливом ожидании ответа, он неторопливо раскурил новую сигарету, затянулся и с наслаждением выпустил струйку ароматного дымка. Затем положил сигарету в пепельницу, помешкал и наконец спросил:
— Митч, ты бывал раньше в долине реки Даллас?
— Нет. — Митч недоуменно покачал головой.
Тогда Даунинг неожиданно рассказал, что он родился именно там и это было еще то местечко. И тамошнюю реку иначе как «речушкой», «лужей» и еще «дерьмовым ручьем» старожилы не называли. А все потому, что эта река лучшего и не заслуживала. Глубина ее была такова, что в иных местах ее можно было перейти, не замочив ног. Однако люди в ней купались, коли больше негде, пили из нее воду, окунали в нее своих чертовых младенцев, и некоторые даже тонули. Шлюхи промышляли вовсю, а ублюдков было хоть пруд пруди. Кишмя кишели сволочи, крысы и болезни. Но Фрэнку Даунингу улыбнулась удача — посчастливилось стать жертвой прогресса. Его подобрали на самом дне и вознесли чуть ли не до небес. Благодаря тогдашним реформам его поместили в одну из самых строгих исправительных школ штата и там регулярно кормили. У него была постель на ночь и одежда на каждый день. И за одиннадцать лет учебы он стал полностью соответствовать стандартам Техаса. До тонкостей постиг бесценные науки: как давать и брать взятки, как извлекать незаконные доходы, править железной рукой и играть в азартные игры. А когда Фрэнк покидал школу, сам старший надзиратель дал ему наилучшие рекомендации шефу охранки Далласа...
— Вот откуда я вышел, Митч, — заключил Даунинг. — Только представь мой путь оттуда до Зирсдейлского загородного клуба.
— Да. — Митч кивнул, все еще теряясь в догадках. — История впечатляющая, Фрэнк, и я польщен, что ты мне ее поведал. Но...
— Сейчас я добиваюсь членства в этом клубе.
— Ты — членства?! Так это просто здорово, Фрэнк! Я...
— Это шутка, — невозмутимо перебил его Даунинг. — Это все равно как шлюхе говорить о церкви. Представляешь, что тут поднимется? «Хи-хи, хо-хо, ха-ха, нет, вы только посмотрите, кого мы заполучили в наш клуб!» Пока шутка, а там кто знает? Но я хочу сюда и не могу допустить, чтобы ты или кто другой спутал мне все карты.
Митч поинтересовался, каким же образом он может насыпать ему соль на хвост. И, как ни странно, делец снизошел до объяснения".
— Мы здесь оба по приглашению. Если ты засветишься, то и мне это может выйти боком. Например, кто-то может сказать, что мы работали на пару...
Митч заспорил, доказывая, что у Даунинга здесь уже сложившаяся репутация и ему уже никто и ничто не помешает добиться вступления в члены клуба. Но Даунинг продолжал стоять на своем. Да, у него тут сложившаяся репутация, но с его прошлым лучше не рисковать. Ему стольких трудов стоило подняться! Да, это верно, что Митча никто не знает как шулера. А вдруг да узнают? Верно и то, что Митч не из тех, кого ловят за руку. Но и на старуху бывает проруха.
— Вся штука в том, Митч, что среди всех прочих шансов у тебя всегда есть опасность засыпаться. А раз так, то как знать, не выпадет ли он тебе на этот раз? Поэтому-то я и хочу, чтобы тебя здесь не было как можно скорее. Ты уж не обессудь. — Даунинг кивнул, желчно ухмыльнулся и начал подниматься из-за стола.
Но Митч опять его задержал.
— Не буду темнить, Фрэнк. Рыжая еще не в курсе, но я на мели. Мне нужен куш.
— Да-а? — Даунинг явно ему не поверил. — Раз ты еще не ушел, то позволь тогда мне показать тебе спину.
— Я серьезно, Фрэнк. Мне позарез нужна большая игра.
— Пой, ласточка, пой! — отмахнулся Даунинг. — Тот, кто тебе нужен, только что ушел.
— Кто это?
— Священник. Может, еще догонишь в дверях. Возможно, он тебе посочувствует. Говорят, не может выдержать, когда мужчина плачет. А я бы рад тебя утешить, да сам грешен.
Митч понял, что допустил ошибку, поэтому сразу же изменил тактику.
— Ладно, — засмеялся он, — раз уж я здесь, то хотелось бы хоть глянуть, почем нынче овес? Допустим, я сам и не притронусь к костям, просто поучаствую в игре на равных с другими — глядишь, и выиграю! Это-то ведь никак уж не может тебе повредить, не так ли?
Даунинг смешался. Помимо того, что Митч ему нравился, он считал с прицелом на будущее нелишним, когда это ему ничего не стоило и ни к чему не обязывало, оказывать услуги.
— Ты просишь, чтобы я подключил тебя к игре?
— Нет, не прошу. Хотя, полагаю, тебе хотелось бы понаблюдать за мной...
Даунинг возразил, что ему только не хватает появиться там вместе с Митчем. Но тот не замедлил подъехать с другого бока.