Томпсон Джим. Преступление

   — Погоди. Ты ведь целый день прозанимался, корпел над учебниками до одури. Ты — ох, Боб, ну как ты можешь? Ты же большой мальчик!
   — Прости, — промямлил он. — Я больше не буду.
   — Хотелось бы надеяться! Где ты, прости Господи, шляешься?
   — На поле для гольфа. Я хотел подзаработать на подхвате н-немного деньжат и купить отцу подарок.
   Час от часу не легче! Иной раз подумаешь, что у него не все дома.
   — Отцу подарок? С какой стати? Не день рождения, да и вообще ничего такого.
   — Просто захотелось, — прошептал он. — Не знаю почему.
   — Ну, ты меня здорово подставил. Я иду к твоей учительнице, естественно, уверена, что ты там, — что я еще должна думать? — мы с ней ходим вокруг да около и...
   — Ну, мам, ну к чему это все? Она — мисс Брендедж то есть — единственный там более или менее приличный человек, а тебе надо обязательно...
   — Я тебя умоляю! Ты со своими штучками из меня дуру сделал! И я же еще виновата!
   — А, черт с ним! Пускай!
   Я ему посоветовала чертыхаться на себя, а еще лучше прекратить лоботрясничать и начать учиться.
   — Здорово придумал — шляться где угодно и когда угодно! Ну и заработал ты денег?
   — Не-а. — Он мотнул головой, не глядя на меня. — Там таких полно. А игроков мало.
   — Вот красота! Ты прогуливаешь школу целый день, топаешь восемь или десять миль, как будто обувь у нас дармовая, и в результате в кармане у тебя ни цента. Здорово!
   — Ну ладно! Ладно! Сказал, больше не буду, так ведь?
   — Не вопи, а то миссис Эдлман все слышит. И веди себя прилично.
   Фэй, конечно, торчала перед своим домом. Бывает она где-нибудь еще?
   — Эй, привет, Марта, Боб. Боб, ты сегодня видел Джози в школе?
   — А? — Боб как дурень уставился на нее. — Что вы говорите, миссис Эдлман?
   — Не видал ли, говорю, ты Джо...
   Я рассмеялась:
   — Это у него такая манера, Фэй. Он всегда так, когда кто-нибудь поминает Джози. Видел он ее, все нормально. Я сама только что его спросила.
   — Ну не чудаки ли? — Она тоже усмехнулась. — Ну, я думаю, она скоро придет. Еще рано.
   Мы с Бобом пошли домой. Я подумала, он, верно, голоден, и велела ему побыстрее умыться, пока я приготовлю сандвич со стаканом молока.
   — Я не слишком хочу есть, — сказал он. — Подожду до ужина. Я... я хочу принять ванну, мам.
   — Ванну? Что я слышу? Ты хочешь принять ванну без... Боб, постой-ка, а что это, скажи на милость, у тебя на штанах, спереди?
   — Ничего, — забормотал он, пытаясь прикрыть низ руками. — Я это, ну, перелезал по дороге через забор и, кажется, оцарапался немножко.
   — Да уж! Теперь их надо отдавать в чистку, да ты, наверное, и все нижнее белье запачкал, да и...
   Ну, для одного дня это было уже чересчур. Я села на диван и заплакала.
   — Пожалуйста, мам. Прости, я даю честное слово, что не...
   — Ой, ладно, иди. Иди в ванную и не жалей горячей воды. Дай Бог, чтоб столбняка не было.
   Он поднялся, и вскоре я услыхала, как льется вода. Прикрыла глаза и прилегла в тишине. Видимо, я очень устала, потому как задремала тут же. То есть даже не заметила, как задремала, вернее, заметила, когда уже проснулась.
   Уже стемнело, проспала я больше двух часов. Я слышала, что Боб еще в ванной, то есть он провел там все это время. И это казалось, конечно, ненормальным, если знать Боба. Но было здесь и еще что-то необычное.
   Я это ощутила внутренним чутьем, и что-то во мне затрепетало. Подошла к двери — словно меня кто-то подтолкнул — и остановилась на пороге.
   Снаружи стояла Фэй Эдлман и Джек, ее муж, вместе с ней. Он обнимал ее, так что лица ее не было видно, только его — белое как полотно. Он, видно, чувствовал себя в этот миг так же паршиво, как я. Поодаль была еще пара людей, полицейских, как я догадалась, хотя не в форме. На обочине притулилась полицейская машина. Я подумала, что за чертовщина, но еще не осознала толком. Шестым чувством я понимала, что стряслось, догадывалась смутно, но близко к истине. Так я стояла и смотрела, пока не заставила себя отвернуться. И тут увидела, что по улице идет Ал.
   Он шел очень медленно, словно нехотя, и я подумала, что он тоже, должно быть, знает.
   Один из полицейских что-то сказал Джеку, тот взглянул мельком и кивнул. И они двинулись навстречу Алу.

Глава 5
Роберт Тэлберт

   Я не знаю почему. Всегда всем зачем-то надо знать — почему? Черт возьми, если вы всякий раз оглядываетесь и спрашиваете себя почему, вы никогда никуда не дойдете. Я только знаю, что хотел ему купить подарок, поэтому вместо школы отправился через каньон к полю для гольфа. Вот и все.
   Я прошел по краю каньона к тому ручейку, что протекал посередине, и добрался до опор подвесной дороги. Стал перелезать через них и тут поскользнулся, дьявольщина, хотя делал это сто раз и, наверное, не ошибся бы и во сне. Ну, так или иначе — может, всему виной роса, — рука сорвалась, и я упал со всего размаху и промочил ногу по щиколотку.
   Конечно, я выругался, а потом стал ржать над собой, поскольку настроение у меня было не то, чтобы расстраиваться из-за мелочи. Отец такой добрый и все прочее, и мне хотелось купить ему небольшой хороший подарок. А если все будет в порядке, мы опять станем с ним разговаривать, как раньше. Я сниму камень с души и расскажу все про школу, как прогуливал и все остальное, а он скажет: «Ладно, сынок, никогда не поздно начать с чистого листа, и я уверен, теперь все пойдет лучше и... Ладно уж. Я и не из таких передряг, мальчик, выпутывался!»
   Я стащил ботинок и вылил из него воду, потом отжал носок и повесил его на куст посушиться. Времени у меня был вагон. Я мог легко управиться на поле с двадцатью семью или даже тридцатью шестью лунками, если повезет. Только, хорошо бы, хоть сегодня туда не набежала бы куча соперников. Но на душе у меня было слишком легко, чтобы об этом думать.
   Я валялся на спине с закрытыми глазами и мечтал в полудреме о том, как теперь пойдут дела. Тут мне почудились какие-то звуки позади, какой-то хруст, но я не обратил на них внимания. О ней я и не помышлял, пока она не запустила руку мне в волосы.
   Я вскочил и сел. Она смеялась и потряхивала волосами, сидя на корточках прямо передо мной. Мне пришлось подвинуться, чтобы сесть.
   — Какого черта ты тут? — спросил я. — Чего ты не в школе?
   — Простыла. А ты чего не в школе?
   — Ты, надо думать, меня заложишь. Ну, валяй, посмотришь, что из этого выйдет.
   — Ох-ох. — Она тряхнула головой. — Я не стану тебя закладывать, что бы ты ни сделал.
   — Да ладно, мне без разницы.
   Я дотянулся и снял носок с куста, он совсем высох, и я стал его надевать. Она взяла его у меня — не вырвала, а так, мягко, — и повесила обратно.
   — Хочешь простудиться? — спросила она. — Оставь его там, пока я не разрешу тебе его надеть.
   — Черт, тебе какое дело? Кто тебя просил приходить сюда и командовать?
   — Но это же так хорошо — всегда нужно, чтобы кто-то о тебе заботился.
   Я сказал, что она спятила.
   — Спорим, твоя мать не знает, где ты. Ты наверняка слиняла, ничего ей не сказав.
   — Она даже не знает, что я у нее стянула сигареты. Хочешь сигаретку, Бобби? — На ней были такие смешные шорты — ну, не шорты, а девчачьи штанишки для велосипеда. И еще одна из тех дурацких тесных блузок, которые ее мать всегда носит, и свитерок из той же серии. Она его надела не как положено, а набросила на плечи, так что рукава мотались и мешали ей достать сигареты и спички. — Ну же, Бобби! — Она в конце концов надулась, словно это я был виноват. — Ты не хочешь мне помочь?
   Я повторил, что она с приветом, но начал рыться в ее карманах, и, черт побери, это было такое безумное ощущение, когда я копошился в этой идиотской блузке, а она вся выгнулась, ну и — вы понимаете.
   Мы взяли по сигарете, и я дал ей прикурить, а потом бросил пачку и спички ей на колени.
   — Так, — сказал я, — вообще-то мне надо двигать побыстрее. Дел сегодня полно.
   Она промычала что-то, опершись на локоть.
   — Схожу на гольф, — сказал я, — сниму баксов.
   — Да? — Она лениво выпустила струйку дыма. — Так вот куда ты таскаешься все время.
   — Ну, не все время. Заработаю и валю в город! Раз у меня оказалось баксов десять — вот это была жизнь! Поешь в ресторане на вокзале, потом по лавочкам походишь, и в тир, и еще в раз в кафе. Красота!
   — Ну, какой ты скверный мальчик.
   — Да ладно, может, это и звучит глупо, но на самом деле правда.
   Она потушила сигарету и легла на спину, заложив руку за голову. Улыбнулась мне и как-то так пригладила место рядом с собой, и я тоже прилег. Так было гораздо удобнее, и почему-то мне хотелось на нее смотреть, словно я по ней соскучился. Не то чтобы она мне очень нравилась или что-то в этом роде, просто вы привыкаете, что кто-то всегда рядом, а потом вдруг его не находите, и вам становится грустно.
   Так мы валялись, и ее рука очутилась в моей, хоть это ничего и не значило на самом деле. Да, черт, она вечно таскалась за мной, сколько я себя помню, и я то поддерживал ее, чтобы не упала, то еще как-то помогал, и хотя так долго за руки мы раньше и не держались, но в этом не было ничего особенного, самое обычное дело. Просто мы валялись и болтали, и все нормально.
   — Бобби... — начала она.
   — Чего?
   — Ты помнишь, как мы играли вместе целыми днями, а потом пора было идти домой, и мы... мы целовались на прощанье.
   — Ну... да.
   — Бобби, когда же это было? Ну, то есть когда ты меня целовал.
   — Откуда я знаю? Да ну тебя, Джози!
   — Ну, если ты психуешь, стоит мне что-нибудь сказать, лучше я пойду.
   — Ну и иди. Это ты психуешь. Я только сказал, что не помню.
   — Нет, ты злишься. Сразу видно.
   — А мне вот не видно. Вот смехота!
   — Погляди мне в глаза и скажи, что ты не злишься.
   — Очень надо. Слушай, Джози, что ты все мелешь чепуху про...
   — А вот и не скажешь...
   Ну, этого я, конечно, снести уже не мог. Я перевернулся, посмотрел на нее и повторил, что я не психую, два раза повторил, глядя на нее в упор, ну, почти — но ей, конечно, этого было мало.
   — Все равно ты псих, — сказала она. — А то бы ты знал, что тебе надо делать.
   — Джози, прекрати!
   — Да, да, ой, Бобби, да что же это...
   Ну вот, я абсолютно ничего не сделал, а она стала плакать. Не сильно, правда, прикрываясь руками, ну, вы понимаете как. Тут я ее поцеловал, а она меня, а когда я попробовал отодвинуться, то она мне не дала.
   Я ощущал ее всем телом, так же как когда полез за сигаретами и спичками, только еще сильнее, и вдруг вспомнил об отце и что бы он сказал, но не мог от нее оторваться. Она вся прямо прильнула ко мне, прижалась лицом и поцеловала несколько раз в ухо, и я тоже, и мы зашептали что-то друг другу.
   — Бобби...
   — Что?
   — Это как тогда, у тебя дома, да? Когда папа поднял шум из-за пустяков.
   — Мы ничего такого не делали. Ничего плохого.
   — Да он просто шизик. Все равно, хоть бы и делали, что такого? Они же с мамой делают. Если это так плохо, так почему...
   — Джози, — сказал я. — Ты что, спятила? Ты знаешь прекрасно, что... ну, что это не одно и то же.
   Она сказала: ну ладно, как хочешь, стоит мне открыть рот, как ты начинаешь психовать. А я ей сказал, это она псих, и в доказательство опять ее поцеловал.
   — Бобби, а... ты... когда-нибудь... — начала она.
   — Не-а.
   — Слушай... обещай, что никому не скажешь, если я тебе кое-что расскажу!
   — Ну, обещаю.
   Она поколебалась. Потом, прижавшись ртом вплотную к уху, зашептала. Выслушав, я сказал:
   — Да ну, ты врешь.
   — Ну и пожалуйста, и не верь.
   Я судорожно сглотнул, у меня рот как будто свело.
   — И к-к-когда, Джози?
   — А прошлым летом. Как-то в субботу. Я была около станции, и один дядька, не знаю кто, у него была большая машина, спросил, не хочу ли я прокатиться. Ну и...
   — Черт возьми, и ты с ним поехала, Джози. А вдруг он оказался бы, ну я не знаю, маньяком или...
   Она дернула плечом:
   — Подумаешь. Это все сказки для деток.
   — Да ты вспомни, про это все время в газетах пишут. Сажают девчонку в машину, а потом, потом делают с ней это и — в общем, сама небось все это читала.
   — Ага, — дернулась она снова. — Все равно. Он это делал со мной.
   Я не ответил, мне надо было перевести дух.
   — Он сначала так это заигрывал, — продолжила она, — а потом свернул в сторонку, за большой рекламный щит. И... — тут ее голос задрожал, — Бобби, он сделал мне больно.
   — О, черт.
   — Я... я думала, все кровью перепачкаю. Даже во второй раз, когда, ну, знаешь, не должно бы...
   Я опять с трудом сглотнул, а она вытащила руку у меня из-за головы и стала шарить по карманам. Потом достала, что искала, и сунула мне в руку.
   — Б-бобби, ты знаешь, что это?
   — Ну, в общем, да.
   — Я это стащила у родителей из спальни. Я... они все одинаковые, да, Бобби? То есть они всем подходят?
   — Наверное. Господи, да не знаю я. Вроде бы.
   — А — что, если ты... Попробуй?
   — Джози! Ты что...
   — Погоди, подожди минутку, Бобби. Здесь нас могут увидеть.
   Она оттолкнулась от меня и встала, глядя на меня сверху вниз, глаза ее затуманились, и потом протянула мне руку. Я поднялся, и мы пошли к пригорку поодаль, где у подножия росли какие-то кустики и было что-то вроде маленькой пещерки.
   Я присел на корточки и расстелил ее свитер, все это походило на сон — и я с этой штукой в руке, и она, легшая навзничь. Все казалось нереальным, в голове у меня шумело, и я словно онемел и едва мог дышать.
   Я повернулся к ней спиной, пока надевал эту штуковину, и руки у меня тряслись, но в конце концов надел. Развернулся к ней, а она как ни в чем не бывало расстегивает свои дурацкие шортики, вытаскивает из-под них блузку, расстегивает и ее и...
   Вот мы уже обнялись и целуемся...
   — Бобби! — кричит она, заливаясь безумным смехом. — Ну, подожди же, глупый!
   Я же не мог вымолвить ни слова.
   — Бобби, слышишь? Я с тобой с ума сойду! Т-ты — Бобби, пожалуйста! Мы не м-можем... ты не должен... Бобби!
   И мы проделали это, и она притихла, а потом опять взбеленилась. Она запричитала: нет, вы только посмотрите на нее, и как она пойдет домой, в крови, и что во всем я виноват, и что все-то она расскажет своей маме, что это я ее заставил.
   — Прости, Джози, — пробормотал я. — Ради Бога, я же не хотел. Сколько раз я тебе говорил?
   — Ну и что толку, все равно ты виноват.
   — Ладно, вместо того чтобы меня обвинять, ты бы лучше сплетни обо мне не распускала.
   — О-хо-хо! Но мне же надо что-то делать. Не будешь же ты все на меня валить.
   Я испугался. Подумал про отца, и как Джек Эдлман поднял тогда шум, а сейчас ему и на самом деле есть из-за чего переполошиться. И если он в тот раз такое устроил, то что же теперь-то будет?
   — Джози, хочешь, я могу постирать их в ручейке, а? — предложил я.
   Она фыркнула:
   — Ха! Вот здорово — в холодной воде и без мыла!
   — Ну... тогда, ну, может...
   — Что? Давай, говори! Придумай что-нибудь!
   — Я пытаюсь, не видишь, что ли? — взорвался я. — Что, по-твоему, я тут пытаюсь делать? Заткнись, ради Христа, на минутку, и дай мне сообразить.
   — Ладно. Только нечего мне, мистер Бобби Тэлберт, рот затыкать!
   — Может, ты как-нибудь спрячешься в кустах на краю каньона, а потом дождешься, когда твоя мать заговорится с кем-нибудь, а там — проскользнешь домой дворами и переоденешься.
   — А с этим мне что делать? Ну ладно, можно пролить на них чернил или еще чего и бросить в грязное белье, ну и все будет нормально.
   — Ой, сделай так, Джози, а?
   — Может быть.
   — Обещай.
   — Может быть, если смогу.
   — А что тебе помешает? Мы же все продумали.
   Она пожала плечами, искоса на меня поглядывая. Я знал, что ей не трудно это сделать, и она знала это точно так же, почему же она не пообещала?
   Я догадывался, что она беспокоится не только из-за одежды. Мы оба чувствовали себя одинаково. Я устал, мне было неловко, и я словно весь извалялся в грязи. Даже смешно, что можно себя чувствовать так хорошо — а через пару минут совсем скверно. Да, ощущения у нас были одинаковые, вот только вести себя как она я не мог. Мне надо было ее уговаривать.
   — Джози, послушай. У меня тоже одежда не в порядке, но я не психую. Я ведь не желал тебе ничего плохого.
   Она фыркнула:
   — Ну, у мальчиков совсем другое дело. Все равно ты виноват. Нечего было с ума сходить!
   — Но ты ведь сделаешь, как мы договорились, Джози? А, Джози?
   — Сказала, сделаю. Может быть.
   — Не «может быть», черт бы тебя побрал! Дай слово!
   — Может быть. Сказано — может быть, значит, может быть.
   Она опять взглянула на меня искоса. Я видел, что она издевается; ей ведь и самой придется так сделать, черт бы ее побрал! А если не сделает? С такой ведьмой никогда не знаешь, что она выкинет.
   Мне стало совсем тяжко. Внезапно я схватил ее за плечи и затряс.
   — Я тебе покажу! — заорал я. — Обещай, черт тебя дери, или я... или я...
   — Ну-ну-ну, и что же, интересно, тогда?
   — А вот увидишь. Лучше обещай! Обещаешь?
   — Может быть. Вот что я обещаю. Может быть, может быть, может быть, може... Бобби! Н-нет...

Глава 6
Дональд Скайсмит

   В то утро вышел квартальный отчет «Стар», и это было здорово. Тираж вырос на тридцать тысяч, а реклама составила сорок тысяч строк. С этим отчетом за пазухой я менее всего ожидал, что Капитан намылит мне шею. Но когда я ввалился в редакцию, он уже висел на телефоне, и цветами меня никто не встретил.
   Когда я поднял трубку и поздоровался, он продолжал беседовать с телефонисткой.
   — Так вы вполне уверены в этом, мисс, — говорил он. — Вы точно знаете, что у нас есть ответственный редактор? Мистер Скайсмит все еще у нас служит?
   — Да, сэр, — хихикнула она. — Он... э-э... он сейчас на линии, сэр.
   Дура набитая! Все это было на редкость противно, я так ей и сказал.
   — Так вы уверены, — продолжал Капитан, — а вдруг это не он? Есть у него удостоверение?
   — Нет, сэр. То есть да, сэр. У него... хи-хи-хи...
   Вот дрянь! Хихикает как ни в чем не бывало, когда надо мной издеваются. Господи, и я это должен терпеть не только от старого ублюдка — фашистского сукина сына, но еще и от всякой зассыхи.
   Я пробежал глазами вырезки на столе — из конкурирующих газет и из наших — и так и не понял, что мы упустили. У нас было все то, что и у них, только больше и лучше.
   — Ну, мисс, — сказал Капитан, — если уж вы так уверены. Дон, как настроение этим прекрасным утром? Каким, к черту, ему быть?
   — Отличное, сэр, — ответил я, и телефонистка отключилась. — Как вы, Капитан?
   — Великолепно. Скажу тебе, Дон, с горным воздухом ничто не сравнится. Надо тебе иногда выбираться.
   — Спасибо, сэр. Я был бы очень рад. — И я прикрыл веки, думая: «Ах ты, сукин сын, ты даже не представляешь, как я был бы рад».
   Я представил себя в его замке, как я вхожу на цыпочках в его спальню с колоссальной кроватью. Везде стучат телетайпы, а копнуть поглубже, так наткнешься и на шлюх. Да ну их всех к черту. Спалить бы их всех разом. Сказать: «У меня для вас, Капитан, кое-что горяченькое», — а потом полить бензином да поднести спичку и...
   — Дон, — сказал он, — я очень беспокоюсь о Тедди. Как она там?
   Я разжал зубы и приоткрыл глаза.
   — Ну... надеюсь, нормально, Капитан. Врачи не слишком обнадеживают, но думают, опухоль локализована на левой груди. Теперь остается только ждать.
   — Ужасно, — он цокнул языком, — такая молодая, привлекательная. Ужасно, ужасно.
   Ублюдок, сукин сын!
   — Да, сэр. Она сильно страдает.
   — Ужасно, — повторил он. — И еще тяжелее, когда есть маленькие дети.
   Сводник, пожиратель нечистот! Иди потискай вон ту шлюху! Но подожди, вот начнется пожар высшей категории...
   — Хотя, полагаю, ситуация могла бы быть еще хуже, — продолжил он. — По крайней мере, ты знаешь, что сделал все возможное. Лучшие врачи, отличный уход. За это можно благодарить судьбу, правда, Дон?
   — Да, сэр. Мы с Тедди очень вам признательны, Капитан.
   — Красивая девушка, Дон. И мужественная. Дети бы без нее пропали.
   Чудовище, жестокий подонок! Я тебя удушу прямо по телефону!
   — Так, давай поглядим, сколько ты зарабатываешь. Дон? Двадцать пять тысяч, да?
   — Двадцать две пятьсот.
   — Маловато. Если в у меня на руках был кто-нибудь вроде Тедди — кто-нибудь, кто зависел бы от меня и чья собственная жизнь зависела бы от... Дон, ты что-то сказал?
   — Н-нет, сэр, это я кашлянул, Капитан.
   — Ты должен зарабатывать тысяч по тридцать пять, Дон. О, я знаю, ты полагаешь, что делаешь все возможное, но ты плохо себя знаешь. Ты просто не используешь все ресурсы. Если б ты стал получать тридцать пять тысяч, на двенадцать пятьсот больше, это была бы большая разница. Это могло бы означать жизнь для Тедди, и материнскую ласку для ваших малышей, и... Да, Дон? Ты что-то сказал?
   — Нет, сэр. Вам почудилось.
   Он приумолк. Я выдвинул ящик стола, снял крышечку с бутылки виски и сделал хороший глоток.
   — Ну что, полегче? — спросил он. — Вот что, Дон. Я хочу, чтобы ты подошел к окну и выставил голову наружу.
   — Да, сэр.
   Вот так. Мне дали передышку. Я прошел к окну и высунулся наружу. Именно так, как мне велели. Если бы я не сделал этого, он бы узнал, как узнал о том глотке виски. Капитан всегда все знал. Частью благодаря звериному чутью, но целиком он на него не полагался. Лишь весьма небольшая часть людей, бывших у него на жалованье, работали на его газеты. Прочие же были шпионами, его шпионами, и разнюхивали все.
   Как-то несколько лет назад Капитан велел ответственному редактору пойти и выпить чашку кофе. Чтоб тот, видите ли, не заснул. Ну, малый пошел, но он не любил кофе и взял вместо этого стакан молока. А когда вернулся к телефону, Капитан его уволил. За беднягой просто следили.
   Поганый, вонючий под...
   Я взял трубку:
   — Я вернулся, Капитан.
   — Хорошо. Скажи, там идет дождь или нет?
   — Нет, сэр. Дождя нет.
   — Замечательно. Это совпадает с моей информацией. Ты, Дон, прямо мне камень с души снял. А то я стал сомневаться, знаешь ли ты, дождь там или нет.
   — Да, сэр.
   Господи, ну к чему все это? Мне сейчас надо говорить с репортерами, редактором телетайпной, заведующим отделом городских новостей, делать макет дневного выпуска. Я взглянул на часы — о ужас! До контрольного срока оставалось всего двадцать минут! Если мы не уложимся, везде понадобятся сверхурочные — в редакции, у репортеров, в отделе распространения; а там эти проклятые профсоюзные кляузники и...
   Я его убью! Господи, я его убью! Я проберусь в его замок ночью, когда его задницу будут обвивать телетайпные ленты и обнимать шлюхи, и тогда я налью старого доброго керосина, и возьму старые добрые спички — большие кухонные спички, — и сожгу его заживо! СОЖГУ ЕГО...
   — Слушай, Дон, у тебя вчера в подвале было восемь строк петитом после раздела объявлений.
   — Да, сэр?
   Он спятил. Если бы там было что стоящее, мы бы за это взялись.
   — Убийство с изнасилованием в округе Кентон-Хиллз. Какая-то четырнадцатилетняя девочка. Дон, плохо раскручено. Почему ты не поставил материал в правую колонку на первой полосе, а еще лучше в центр с заголовком и фото?
   — Н-но, Капитан. — Я отодвинулся от трубки и уставился на нее. Совсем он рехнулся, прости Господи. — Но, сэр, там ничего — на этом этапе — никаких доказательств...
   — И ты думаешь, Дон...
   — Ну, может, конечно, я не прав. Но пока там ничего нет. Наш криминальный репортер поговорил с окружным прокурором, и тот сказал, что не видит...
   — Дон, надо бы помочь ему изменить точку зрения. Подпали его. Подлей масла в огонь, если улавливаешь мою мысль.
   — Ну, я...
   — А что там с этим малым, которого они задержали? Тэлберт, что ли?
   — Они его отпустили, пока во всяком случае. Он признался в сношениях с ней, но изнасилование, судя по всему, не на его совести. Все в округе, даже ее родители, говорят — она сама искала приключений. Она тащилась за всяким, кто носил штаны, а мальчик, напротив, всячески от нее бегал...
   — Но он-таки ее поимел.
   — Один раз, да. Но когда ее задушили, он был совсем в другом месте. Честно говоря, Капитан, я...
   — Он может это доказать?
   — Скорее всего, нет. Железного алиби у него нет. Но он несколько раз в неделю ходил на поле для гольфа, это известно точно. И понятно, что парень достаточно благоразумный, а девица была тот еще фрукт. При данных обстоятельствах прокурор резонно полагает, что малый говорит правду. Он ходил на гольф. Она отсиживалась в каньоне, выжидая момент, чтобы проскочить домой и переодеться. Кто-то напал на нее там — установлено, что смерть наступила около полудня и...
   — И кто бы мог быть этот таинственный «кто-то», а, Дон? Есть у прокурора другой подозреваемый?
   — Пока нет. Они подумывают о каком-нибудь бродяге, соскочившем с товарняка. Для таких субъектов это удобное место, потому как и вода есть, и лес...
   — Но у прокурора больше никого нет? Кроме Тэлберта, других не предвидится?
   — Ну...
   — Дон, надо хорошенько это раздуть. Кроме того, мы в долгу перед общественностью. Мы не знаем факты. И не представили их публике. Кстати, что нам известно об этом мальчишке? О его окружении, характере, поступках? Насколько тщательно работает прокурор? Может, он некомпетентный недотепа? Откуда мы знаем? Мы полагаемся только на его слова. До наших читателей мы правды не доносим.
   Я помотал головой. Черт, но тут речь идет почти о ребенке. Как же можно без твердых оснований копаться...
   — Дон, речь идет об убийстве. Убийстве и насилии. Такие преступления слишком часто замалчивают, особенно когда их совершают подростки. Пора это прекратить, и вот случай просто идеальный.
   Он говорит — идеальный случай. Да, тут есть все. Юношеская влюбленность, и секс, и убийство, и загадка. И пока конкуренты носятся с этическими проблемами...