Томпсон Джим. Преступление

   Это, знаете ли, просто удивительно, насколько люди готовы счесть своего ближнего преступником. Еще не было случая, чтобы соседи и знакомые арестованного не заявляли, что уж они-то никогда не сомневались в его крайней испорченности. Он, понимаете ли, вел себя не так. Не смотрел прямо в глаза (либо смотрел чересчур пристально). Слишком много говорил (или, наоборот, недостаточно). Да, они, конечно, знали — добром это не кончится. Так что же они его не остановили, не выказали ему своих подозрений? Ну, знаете...
   Тэлберт, естественно, не пошел на работу, и они с женой были дома. Они целый день ждали, когда их сына освободят; она была немного не в себе от новости, что его забрали без оснований. Это читалось с первого взгляда: истерический блеск в глазах, сбивчивая речь. Она, похоже, и раньше была несколько чудаковатой, а теперь к этому добавился климакс.
   Тэлберт пытался ее успокаивать — заодно вроде бы и сам успокаивался. И это была его оплошность. Тут она на него и переключилась. Это он довел Бобби! Вечно пилил и изводил мальчика! Обращался с ним как с мужчиной, а тот был еще ребенком.
   — Это ты его довел! Да-да, ты!..
   Тэлберт терпел, сколько мог. Потом и он разошелся. У мальчика не было дома. Она все куда-то таскалась, сплетничала с соседями, вместо того чтобы вести хозяйство. И материнской заботы он не знал. Стеснялся ее глупостей до того, что стыдился пригласить друзей домой. Ну и встречался с ними на улице, и, конечно, не с теми, с кем надо, вот и...
   Фотограф начал их снимать. Они быстренько приумолкли, напугавшись, я так думаю, что своими взаимными претензиями как бы подтверждают вину мальчика.
   Тэлберт велел нам выметаться. Он был настроен решительно, так что мы его требование выполнили.
   Миновав несколько домов, мы зашли к Эдлманам, родителям убитой девочки. Те заливали горе выпивкой и были-таки разговорчивы. Довольно странно, как мне показалось, но они не торопились топить мальчишку. Они не верили, что Бобби мог такое совершить. Конечно, если он это сделал, его бы следовало...
   — Не хочу даже думать, что это сделал он, — сказал Эдлман. — Не очень мне верится. Я никогда не принимал всерьез таких молчунов, которые, только улыбнись, сразу считают, что над ними потешаются. Но...
   — Понимаю, что вы имеете в виду, — отозвался я. — Он был такой, да? Не знаю его родителей, но, кажется, они могли его затюкать.
   Глаза Эдлмана сверкнули, а пунцовая физиономия порозовела еще больше. Он проворчал:
   — Да что-то вроде того, мистер. Этот его папаша, старый сухарь, не знаю, кто бы о нем сказал доброе слово. Просто черт какой-то! А раздражительный! Да вот, я как-то попробовал подшутить над ним — помнишь, Фэй, я тебе говорил, — так я думал, он меня прибьет.
   Фэй Эдлман кивнула:
   — Это точно, мистер Уиллис. А его мать! Совсем помешалась. Вы идете себе по своим делам, а тут она подходит и начинает такое вытворять! Даже сказать нельзя, о каких только гадостях она думает!
   — Да она с приветом, — добавил Эдлман. — Но муженьку и в подметки не годится. А он просто маньяк, да и плут в придачу. Я как-то продавал дом человеку, имевшему с ним дела, так он сказал...
   Мы поговорили еще, и, видимо, вы догадываетесь, к какому выводу пришли Эдлманы.
   Они решили — конечно, это сделал он. Он уже пытался изнасиловать девочку прежде, были и другие признаки, что он прирожденный убийца. Они это всегда чувствовали. Он, конечно, чудовищно виноват, но родители его еще хуже. Вот кто действительно должен отвечать и понести наказание с ним наравне.
   ...Мы с фотографом пробежались по торговому центру, там уже закрывали. Я ему велел сделать по три отпечатка каждого снимка и отпустил его, а сам отправился домой.
   Материал я написал, или, вернее, он сам написался, в оригинале и трех копиях. Разложил их по страницам и перечитал.
   Можете поверить, это было нечто. Давненько такого не публиковалось. Я представил себе, что скажет Скайсмит, и рассмеялся. Потом перечитал снова.
   Бедный малый... Господи, как же ему будет плохо! Но я ведь ничего не придумал, верно? Не преувеличивал? «Нет», — ответил я сам себе.
   Это была грязь, и накопал ее я. Много грязи. Но я ведь не наводил на них пистолет. Просто беседовал с ними и давал им выговориться — вот откуда эта грязь.
   Я налил себе выпить. Глотнул залпом и добавил еще. Потом вернулся к тексту. И вновь меня стали посещать те же сомнения и предчувствия, что и утром. Люди думали, что мальчишка виновен. Даже те, кто знали его лучше всех, собственные родители, и то думали так же. Но никакого реального подтверждения его виновности за этим не было. Так, чепуха, которую можно наболтать про любого подростка. Ну и что же из этого? Это не говорит в его пользу? И не подтверждает его невиновность, так ведь?
   Множество людей думают о нем одинаково плохо. И вел он себя, когда я с ним говорил, сомнительно. Рассказывал всю историю слишком уж заученно. Был вроде и очень прям... и не слишком откровенен. Казалось, он не особо сожалел о девочке — какая-то ненормальная бесчувственность. И...
   В общем, он мог быть и виновен, и не виновен. Я не сказал бы ни «да», ни «нет».
   Я заставил себя поесть и еще выпил. Несколько раз звонил телефон, я не отвечал. Это, наверное, из редакции, Дадли или Скайсмит интересуются, куда, к черту, я запропастился. Ехать к ним я был еще не готов, по нескольким причинам.
   Явился курьер с готовыми фото. Я присоединил их к тексту. Трижды прозвонил и замолк телефон. Я снял трубку и набрал номер прокурора. Он сказал, что парень раскололся. Помощников он отослал поесть, а потом они им займутся вплотную.
   — Думается мне, мы его укатаем, — сказал он. — Удивительно, как это мы не выписали ордер на арест раньше.
   — Да уж, — ответил я, — а куда вы его отправите, Клинт?
   — Ну... вам действительно надо знать, Билл?
   — Нет. Думаю, нет. Ничего я не знаю. Просто позвоните мне в редакцию, если будут новости.
   ...Я приехал в редакцию почти в десять часов, за час с небольшим до ухода в печать завтрашнего номера. Народу было немного. Дадли закончил и отправился домой, но Дон Скайсмит еще сидел на месте. Он так и подпрыгнул, когда я вошел.
   — Господи Боже мой, Билл, где тебя носило? Готово? Давай сюда, ради Христа!
   Он выхватил у меня бумаги. Я уселся наискосок от него и развернул макет утреннего выпуска. Скайсмит застонал и хватил рукой по столу.
   — Ради всего святого, Билл! Что это такое?
   — Что-то не так, мистер Скайсмит?
   — Что-то не так! Ты что, совсем спятил? Быстро вали отсюда! Вали к машинистке и сделай как положено! Ты прекрасно знаешь, мы не можем...
   — Мистер Скайсмит, — начал я, — материал пойдет точно в таком виде, как написан. Именно таким, понятно? Я его хочу сдать в наборный цех, а после в печать.
   Он уставился на меня с открытым ртом.
   — Да, — продолжил я. — Таким, как есть, мистер Скайсмит, или никаким.
   Ну что, уволишь меня, жулик?
   Скайсмит снова повторил, что я сошел с ума.
   — Послушай, Билл. — Губы у него дрожали, лицо побледнело. — Я знаю, как это тебе тяжело далось. Я з-знаю, каково репортеру насиловать себя и чтобы потом какой-то редактор тебе... Ладно, Билл, оставь это мне. У меня больна жена, и я сильно тороплюсь...
   — Дональд, — сказал я. — Ваше величество. Это пойдет так как есть.
   — Невозможно! И что ты имеешь в виду, называя меня...
   — Вы хотели грязи. Вы ее получили.
   — Черт тебя побери, такого я не хотел! Я тебе говорил, мы должны быть рассудительны, осторожны! Но это — это возмутительно! На это плохо отреагируют. Мы оказываем влияние на ход дела. Какого черта Капитан должен рисковать, если...
   — А давайте предоставим решение Капитану? — предложил я.
   — Что? Ты знаешь, что мы...
   — Позвоните ему и скажите, что вы пытались меня облапошить, но я вас перехитрил. Скажите ему...
   Я втолковывал ему, что сказать Капитану. Материал должен пойти в «Стар» в моем варианте. Иначе я отдам его в три конкурирующих издания, которые, проведав о наших намерениях, его напечатают. В таком случае, даже если они смягчат тональность, наша сенсация не состоится. Капитан жаждет сюрприза, чтобы свалить конкурентов. Он этого не дождется, и, по всей вероятности, «Стар» прокатит саму себя.
   — Да, — добавил я, — и можете сказать ему, что я уверен в успехе. Спросите, понравится ли ему, если это выйдет в «Стар» позже, чем у других.
   Скайсмит пошевелил губами и медленно опустился в кресло.
   — Т-ты никуда не пойдешь с этим, Уиллис! Я такое устрою тебе и этому вшивому прокурору, если...
   — Вы что, хотите, чтобы вас сочли размазней? Не думаю, Дональд, что вы этого хотите. Капитан может простить небольшой перебор — от излишнего рвения, — но не жалует слизняков. Вы же знаете, он их просто не выносит. Его не слишком волнует, если человек мерзавец...
   — Как ты, к примеру, да?
   — Ну да. Только я не напрашивался на комплимент... Итак, можно мне?.. — Я потянулся через стол за бумагами и вытащил карандаш.
   Он спросил:
   — Но зачем, Билл? К чему все это?
   — Вы меня вынудили. А мне это не нравится, — ответил я.
   А тем более я не стану терпеть подобное от человека, никогда не бывшего настоящим журналистом.
   — Но я не вынуждал! Я совсем не это имел в виду! Слушай, не играй с Дадли против меня, слышишь! Он мне нужен!
   Я молча склонился над бумагами. Скрипнул ящик стола, послышалось звяканье стекла, и пахнуло виски. Он спросил:
   — Билл, что ты делаешь?
   Я поднял взгляд и ответил спокойно:
   — Пишу заголовки. Подбираю фото. Составляю макет. На все руки мастер, а? Не надо беспокоить корректоров, редакторов, фотолабораторию. Могу и собрать материал, и написать, и снести его прямо к выпускающему, и проделаю это все получше любого здешнего негодяя. Могу даже сверстать. И не надо мне ничьих советов. Я сам могу насоветовать кому угодно. Потому что я газетчик, понимаете? Весь, с головы до ног. Это все, чем я занимаюсь, чем хотел бы заниматься. Отними у меня газету, и я сгину. А вам этого не понять, Скайсмит. Потому что вы не газетчик. Вы никчемный человек, воспользовавшийся благоприятными обстоятельствами. Мальчик из колледжа, ухвативший Пулицеровскую премию и изо всех сил эксплуатирующий этот счастливый случай. Вы... ну да ладно, оставим это.
   Он глотнул еще, поколебался и выставил бутылку на стол. Я притворился, что не заметил.
   — Я понимаю, Билл, — произнес он тихо. — Начинаю понимать, почему...
   Я пожал плечами, ощутив себя выжатым до капли.
   — Не делайте поспешных выводов, Дон. Просто у меня словесный понос.
   — Я понимаю. Понимаю, что ты должен думать обо мне.
   Я усмехнулся криво и встал.
   — Да полно. Дон. Я и в мыслях не держал, что это вас так заденет. Да я, собственно, даже люблю вас, по-братски. Пойдемте вместе, а? Пошли со мной в наборный.
   — Да нет. Я тебе там не нужен, Билл.
   — Конечно, нужны. Какого черта? Одна голова хорошо, а две лучше.
   — Пойду лучше домой. У меня жена... жена очень больна.

Глава 9
Ричард Йомэн

   Прокурор запер за мальчиком дверь и протянул мне пятерку. По два пятьдесят мне и Чарли Олту. Сказал, чтобы мы поужинали, но не всю ночь напролет.
   — И чтоб никакой трепотни, понятно? — сказал он. — Вы ничего про Тэлберта не знаете.
   — А как насчет его? Хотите, мы принесем ему сандвич или еще чего-нибудь.
   — Нет. Захочет есть — скажет.
   — Может, принести ему газировки?
   — Ему дадут попить, когда он попросит.
   — Да я так просто интересуюсь.
   — У него все будет, как только он придет в себя.
   Мы с Чарли давно приглядели заведение Китайца как самое близкое и подходящее по ценам, так что спустились вниз и перешли улицу. Чарли что-то бормотал про себя и загибал пальцы и наконец закончил вычисления.
   — По небольшому бифштексу, картошка фри, горошек, пирожное, две чашки кофе. Как раз два пятьдесят, Дик.
   — Ну да, а чаевые?
   — А за что Китайцу платить чаевые? У них и так денег побольше, чем у тебя.
   — Ну, не знаю. Может, и не надо, но мне всегда как-то неловко. А ты им не платишь, Чарли?
   — Сегодня, по крайней мере, не собираюсь.
   Мы зашли к Китайцу, и я велел Чарли занять столик, я сам же якобы собрался позвонить своей старухе.
   — Мне бы тоже надо дочке звякнуть, — сказал он, лукаво на меня взглянув. — Иди первым, а я тебя подожду.
   — Нет, иди лучше займи нам столик. И придержи его до меня, а потом я покараулю.
   — Ладно. Тут полно этих чертовых столиков, — ругнулся он, но пошел.
   Я позвонил Косси в офис, но никто не отвечал, и дома его тоже не было. Наконец я нашел его в федеральной комиссии на вечерних слушаниях по иммиграции.
   — Это Дик Йомэн, мистер Коссмейер, — сказал я. — Мистер Коссмейер, не вы ли адвокат по делу Тэлберта?
   — Тэлберт? — переспросил он. — Тэл... а, да. Конечно, Дик. Они должны его отпустить.
   — Нет, они его не отпускают. И похоже, даже не собираются. Мистер Коссмейер, я вам собирался позвонить раньше, но не получалось и...
   — Сукины дети! — сказал он. — Я думал, он уже дома в кровати. И от его родных нет вестей.
   — Я для мальчишки делал все возможное, мистер Коссмейер. Но, откровенно говоря, этого мало. Я не так уж много-то и могу, если вы меня правильно понимаете.
   — Ну да, — проговорил он быстро. — Спасибо, Дик. Вы — завтра — заскочите ко мне. Где...
   — В котором часу, мистер Коссмейер?
   — В любое время. Дик, где вы его оставили?
   — В здании суда, в офисе мистера Клинтона. Но мне кажется, его переведут.
   — А, черт! Вы знаете, Дик, какова точка зрения, — ну, не важно. Почему его хотят засадить, как вы думаете?
   — Честно, не знаю, мистер Коссмейер. Прокурор особо не распространяется, понимаете...
   — Мерзавец! — вскричал он. — Эти чертовы болваны Тэлберты! Их бы самих под суд отдать.
   — Некоторые люди, конечно, туповаты, — сказал я. — А в таких кризисных ситуациях они начинают терять рассудок.
   — У них вообще нет никакого соображения! Дик, подержите там его. Затяните дело как-нибудь. Дайте мне только час-два. Буду вам очень признателен. Очень, Дик.
   — Постараюсь, мистер Коссмейер. Не могу обещать, но...
   Он бросил трубку.
   Я вернулся к Чарли Олту. Тот поглядел на меня обиженно, а потом рассмеялся и спросил:
   — Ну что, баш на баш?
   — Чарли, ты о чем?
   — Баш на баш — это справедливо, Дик. Я сам собирался позвонить Коссмейеру, если в ты меня не опередил. Если бы позвонил, половина была бы твоя.
   На этот счет могут быть разные мнения. Но мне ничего не оставалось, как только сказать: ну что ж, хорошо, если он так хочет.
   — Косси говорит, нам надо затянуть дело на час-два, пока он не раздобудет нужные бумаги. Он нам будет очень благодарен.
   — Косси молодец, — отозвался Чарли. — Хороший еврей.
   — Что ты хочешь этим сказать? Если еврей, так не может помочь, что ли? Что плохого быть евреем?
   — Да что ты на меня накинулся? Я о нем хорошо отозвался, а ты на меня набросился.
   — Да ладно.
   — Ты, Дик, лучше за собой приглядывай. А то ты так себя ведешь, что можно подумать, в тебе самом еврейская кровь.
   — Кто это, интересно, может так подумать? Да если хочешь знать, уж лучше в я был евреем, чем кем-нибудь еще из тех, кого я знаю.
   — Ну да?
   — Ага.
   Он дулся на меня минуту-другую, потом взял меню.
   — Не знаю, чего ты взбеленился, Дик. Разве я не говорю, что Косси один из лучших моих приятелей? Что он джентльмен высшей марки и превосходный юрист? И нечего злиться.
   — Ладно. Наверное, я тебя не так понял.
   — Знаешь, я вот что думаю, — сказал он. — Я, наверное, не возьму горошек. Тогда будет не два пятьдесят, а два тридцать пять.
   — Я тоже, пожалуй. А если захочется, можно бесплатно взять еще хлеба.
   Мы попросили официанта приготовить хорошо прожаренный бифштекс. Только мы начали есть, позвонил прокурор и передал через официанта, что пора двигаться.
   — Какого черта? — возмутился Чарли. — Нам поесть нельзя?
   — Нечего было заказывать бифштексы.
   — Дик, как ты думаешь, сколько нам даст Косси? — спросил он.
   — Ну... может, по двадцатке. Может, по пятьдесят, если продержимся до его приезда.
   Чарли присвистнул.
   — Пятьдесят баксов! Вот это да! Ты правда думаешь, он даст, Дик?
   — А почему нет? Я от него получал раза два. И за такие трудные дела.
   — Но больше и некому было платить, кроме тебя.
   — Некому? — Я подмигнул Чарли.
   — Фу-у! Пятьдесят баксов! Слушай, Дик. Давай дадим каждый еще по четвертаку Ху Флан Дану?^[2]
   Официанта звали Хоп Ли, но Чарли всегда его называл чем-то этаким. Шутил, знаете ли.
   — То есть мы дадим ему пятьдесят центов плюс тридцать? Почти доллар чаевых?
   — Ну и что? Разве нельзя?
   — Не знаю. А вдруг мы не сможем протянуть на столько времени?
   — Ничего. Если понадобится, я Клинтона скручу и сверху сяду.
   — Ну ладно, давай. Давай дадим оба. Но мне было бы спокойнее, если в те полсотни были у меня в кармане.
   — Полсотни баксов! Господи! Слушай, Дик, ты все еще возишься с тем «смит-и-вессоном»?
   — Я его продам. И подержанные кольты мне не нужны.
   — Не нужны? Значит, ты купил новую модель у самих Смита и Вессона, а не отобрал его у того черномазого налетчика.
   — Чарли, я ни у кого ничего не отбираю, улавливаешь?
   — Ну, так не прохаживайся все время по поводу моего кольта. Люди это слышат, и я никогда от него не избавлюсь. У меня нашлось два или три покупателя, потом до них что-то доходило — не скажу, правда, что от тебя, — и дело расстраивалось.
   — Слушай, Чарли. Не знаю, кто там что тебе наболтал, только я никогда и нигде не критиковал кольт. А даже наоборот, и могу это доказать. Как-то Дасти Креймер подошел ко мне и спросил моего откровенного мнения, и я ответил искренно, что, по-моему, никому не помешает хороший кольт. Я сказал тогда: ты меня спросил по-честному, ну так вот. Сам видишь: хороший кольт по нормальной цене, так что тебе лучше его взять.
   — Ну, я же не говорил, что ты сбиваешь цену, Дик. Даже и не думал.
   — Ты знаешь, почему я не хочу его покупать, — сказал я. — Чарли, я тебе несколько раз объяснял. У меня есть кольт и «смит-и-вессон», и, избавляясь от «смит-и-вессона», я оставляю себе кольт. И второй мне не нужен.
   — Ну вот мое последнее слово, — сказал Чарли. — Меняюсь на кольт и пятнадцать, нет, двадцать долларов. Это мое последнее слово, Дик, как хочешь.
   — Поздравляю вас со сделкой, мистер, — сказал я.
   — Заплачу тебе завтра, как только получим деньжата от Коссмейера.
   — Ладно, но если не будет деньжат — сделка не состоится. Деньги на бочку, Чарли.
   — Получишь. Хотя бы даже пришлось этого Клинтона связать.
   Мы покончили с горячим и взяли кофе с пирожными. Потом повторили, и официант почему-то не засчитал этого, так что мы оставили и эти деньги ему. Еще двадцать центов в дополнение к восьмидесяти, всего доллар чаевых ровным счетом. Нам с Чарли, знаете, было интересно, как он отреагирует, но он возился с другими, и мы решили, что пора возвращаться.
   Из суда все уже разошлись, все кабинеты, кроме прокурорского, были закрыты, даже мальчик-лифтер ушел домой. Свет практически везде выключили, и мы пробирались по коридорам почти на ощупь.
   Мы дошли до прокурорского кабинета, вернее, до его приемной. Чарли шел впереди, я за ним следом, и, когда мы остановились, я наступил ему на пятки.
   — Прости, Чарли, — сказал я.
   — Ш-ш, — зашипел он. — Черт!
   Он кивнул в сторону свидетельской комнаты, и я, прислушавшись, уловил разговор прокурора и мальчишки. Что-то прокурор у него выспрашивал, и мне это очень не понравилось, и могу поклясться — Чарли тоже.
   Чарли обернулся и посмотрел на меня, а я на него. Подумали об одном и том же.
   — Ну, Чарли, — сказал я, — думаю, мы наелись самых дорогих бифштексов в своей жизни.
   — Черт, — отозвался он, — вот негодяй!
   — Надо бы нам их есть пореже, — продолжил я.
   Он опять прошипел:
   — Ш-ш, послушай-ка, черт побери!
   Мы прислушались.
   — Ну, Боб, ты хочешь рассказать правду, не так ли? Ты хочешь рассказать правду или ты хочешь продолжать лгать?
   — Да! То есть нет, я не хочу! То есть я не знаю, я...
   — Ты не знаешь, какую правду, так, Боб? Так или нет? Не лучше ли тебе рассказать правду, чем лгать? Если я тебе помогу и расскажу, что было правдой, ты скажешь правду или солжешь?
   — Д-да... нет! Я не знаю! Я... совсем з-запутался...
   — Ты не хотел убивать ту девочку, так, Боб? Или хотел? Отвечай только «да» или «нет»: хотел ты или нет убить ее?
   — Я... н-нет.
   — Если не хотел, тогда, значит, произошел несчастный случай, так? Или нет, Боб?
   — Д-д-думаю, т-так.
   — Ты не был возле поля для гольфа, да? Ну а откуда ты знаешь, что там оставалось не больше полумили? Ты что, измерял? Почему там не могло быть мили, или двух, или...
   — Потому что я вам говорил...
   — Но это была ложь, припомни! Ты же хотел сказать мне правду, потому что лучше сказать правду, чем лгать. Разве не так?
   — Я... я не знаю! Я говорю правду!
   — Отлично, разумеется. Ты начинаешь вспоминать, начинаешь исправляться и начинаешь говорить правду. Ты хороший мальчик, Боб. Я всегда это знал. Тебе нравилась маленькая Джози. Ты мог испугаться и потерять голову, со всяким бывает, но она тебе нравилась. Неужели, убив ее случайно, ты отправился бы на поле гольфа как ни в чем не бывало? Ты же не хочешь, чтобы я подумал, что ты так сделал, да?
   — Н-нет...
   — Сколько раз вы с ней делали это, Боб?
   — Т-только...
   — Ну да, но однажды может быть и несколько раз, разве не так? Могло так быть или нет, Боб? Знаешь, несколько раз подряд?
   — Я н-не знаю... ЧТО ВЫ ХОТИТЕ ОТ МЕНЯ УСЛЫШАТЬ? ЧТО ВЫ...
   — Ну, я не могу тебе приказывать, Боб. Это будет несправедливо. Но если ты хочешь, чтобы я тебе помог вспомнить — и сказать точными словами, чтобы мы поняли, что ты хороший мальчик и что все это произошло по ошибке, со всяким может случиться... Боб, ты это имеешь в виду? Ты хочешь, чтобы я помог тебе высказать это правильно, так...
   — Д-Д-ДА!

* * *

   Чарли Олт выдернул сигару изо рта и швырнул ее на пол.
   — Дьявольщина, — прорычал он. — Прощай пятьдесят баксов!

Глава 10
И. Коссмейер

   Я обогнул стол и встал прямо перед миссис Тэлберт. Свесил руки наподобие кенгуру, опустил скорбно уголки рта и стал тереть веки. И это было очень на нее похоже, если можно так выразиться.
   — Вот так вы выглядите, миссис Тэлберт, — сказал я. — А вот какие вы издаете звуки.
   И я стал подвывать и верещать, перемежая стоны словами «правда», «действительно», «ну понимаете», «я не могу это выдержать» и все в таком духе. Она была в шоке, не зная, плакать ей или смеяться.
   — Ну, знаете! — начала она. — Я...
   — Вот пожалуйста, — усмехнулся я.
   Она вдруг покраснела и внезапно рассмеялась. Тэлберт метнул на нее испуганный взгляд. Кажется, он не слышал ее смеха годами. Трудно представить, чтобы он отпустил какую-нибудь шутку — разве что под страхом смерти.
   — Так-то лучше, — продолжил я. — И не стыдно вам, миссис Тэлберт? Молодая хорошенькая женщина мечется, словно безголовая курица. Кудахчет и бормочет про все, что знает, и вдесятеро больше про то, о чем не имеет понятия. Право, не будь вы такой славной, я бы вас перегнул через колено да и отшлепал.
   Она вспыхнула и хихикнула:
   — Ну, мистер Коссмейер! Это ужас, что вы...
   — Ладно, ладно. Теперь вы будете хорошей девочкой. Никакой ни с кем трепотни. Никаких гадостей о ком бы то ни было. Нам надо завоевывать друзей, как можно больше, понятно? Мы должны действовать быстро и тайно. Если вам захочется поговорить — приходите ко мне. Мы дадим вашему супругу снотворное и займемся любовью.
   Она жеманно запротестовала:
   — Мистер Коссмейер, вы просто ужасный!
   — Вот вы еще увидите, какой я ужасный, если станете мне мешать. Теперь скройтесь с глаз долой на время, пока я немножко поговорю с вашим мужем. Идите поболтайте с моей секретаршей. Скажите ей, что я приказал выдать вам самый большой стакан кока-колы, а не то я больше не стану сажать ее к себе на колени.
   Она вышла, хихикая и краснея, и вправду вильнула мне задом. Я подтащил стул, на котором она сидела, поближе к Тэлберту.
   — Так, ладно. Ей это было необходимо. Теперь шутки в сторону. Сколько вы можете добыть денег?
   — Ну-у, — он заколебался, — а сколько вам требуется?
   — Больше, чем я от вас могу получить. Так что просветите меня.
   Он чувствовал себя неуютно — явно не привык так вести дела.
   — Ну, не знаю, если в вы могли мне сказать...
   — Вот что, мистер Тэлберт. Вы уже меня поставили в весьма невыгодное положение. Если бы вы не давали выход своим эмоциям и не теряли голову, а поступали правильно, вы бы не сидели тут, а ваш мальчик — там, где он сейчас.
   — Я понимаю, — сказал он, — я не знаю, зачем я...
   Я его прервал.
   — Забудьте. Дело сделано, так что вернемся к нашему предмету. Все, что я прошу от своих клиентов, — это заплатить, сколько они могут. Вы мне называете сумму, и далее мы будем исходить из этого.
   — Ну, так... скажем, тысяча долларов?
   Я кивнул, твердо глядя на него:
   — Хорошо, мистер Тэлберт. Теперь понятно, на что вы способны.
   — А вы?.. — Он уставился в пол. — Мне бы не хотелось думать, что Боб не... что деньги...
   — Они не важны, — отозвался я. — Я делаю за тысячу столько же, сколько сделал бы за десять тысяч. Или за сто. Я всегда стараюсь. И прошу того же от своих клиентов.
   — У меня есть дом, — сказал он. — Довольно приличная недвижимость. Надеюсь, что...
   — Мистер Тэлберт, у многих моих клиентов нет ничего, кроме костюма. А иным и позавтракать не на что.