– Лу, вам же известно не все! Тот рабочий...
– Я знаю. Тот рабочий был случайным человеком, имел разрешение на работу. Он приехал в город с пустыми карманами. Через три дня после гибели Майка он появился в новеньком «шевроле», за который заплатил наличными. Все это выглядит очень нехорошо и в то же время ничего не значит. Не исключено, что он выиграл эту кучу денег в кости или...
– И все же, Лу, вам известно не все! Конвей...
– Давайте проверим, все или нет, – предложил я. – Компания Конвея выполняла как архитектурные, так и строительные работы по зданию. И по проекту он выделил слишком мало места для водогрейных котлов. Чтобы впихнуть их, ему пришлось бы внести кое-какие изменения, которые Майк никогда бы не принял, и он знал это. Он оказался перед выбором: либо спорить с Майком, либо потерять несколько сотен тысяч долларов.
– Продолжайте, Лу.
– И тогда он выбрал второе. Ему смерть как не хотелось идти на это, однако он пошел.
Ротман коротко рассмеялся.
– Пошел, говорите? Я лично выбивал деньги на эту работу, и...
– Итак, – я устремил на него озадаченный взгляд, – он пошел на это, верно? Не важно, что случилось с Майком, но вы, местная профсоюзная организация, не должны закрывать глаза на опасные ситуации, вроде этой. Вы несете ответственность. Против вас может быть возбуждено дело. Вас могут обвинить в тайном сговоре. Вас...
– Лу – Ротман прокашлялся. – Вы правы на сто процентов. Естественно, мы не поставили бы себя под удар ради денег, как бы велика ни была сумма.
– Разумеется, – я изобразил на лице тупую улыбку. – Вы просто плохо продумали сделку, вот и все, Джо. Вы отлично ладили с Конвеем, и теперь, когда он вознамерился идти против профсоюза, вы – как бы это сказать – очень расстроились. Я думаю, если бы вы считали, что тогда действительно произошло убийство, вы не ждали бы шесть лет, чтобы заговорить о нем.
– Да, естественно, не ждал бы. Естественно. – Он принялся скатывать новую сигарету. – Лу, а вы не могли бы рассказать мне, как вы узнали все эти детали?
– Ну, все очень просто. Майк был полноправным членом семьи, а я общаюсь со многими. Стоит кому-то о чем-то заговорить, и я обязательно услышу об этом.
– Гм... А я и не догадывался, что ходит так много слухов. Признаться, я вообще не знал, что ходят слухи. И у вас никогда не возникало желания предпринять какие-то действия?
– А зачем? – пожал я плечами. – Это просто слухи. Конвей – крупный бизнесмен, кажется, крупнейший подрядчик в Западном Техасе. Он бы не стал ввязываться в убийство, тем более что вы все равно сидели бы и помалкивали.
Ротман пристально посмотрел на меня и опустил взгляд на стол.
– Лу, – тихо проговорил он, – вам известно, сколько дней в году работает монтажник металлоконструкций? Вам известно, какова продолжительность его жизни? Вы когда-нибудь видели постаревшего монтажника? Вы хоть раз задумывались о том, что способов умереть множество, но смерть одна?
– Нет. Наверное, нет, – ответил я. – Я плохо понимаю, Джо, к чему вы ведете.
– Не берите в голову. Это к делу не относится.
– Полагаю, что монтажникам живется несладко, – сказал я. – Но я смотрю на ситуацию так: нет такого закона, обязывающего их работать на одной работе. Если она им не нравится, они могут заняться чем-то другим.
– Да, – согласился Джо, – все верно, так? Забавно, как видит наши проблемы человек со стороны... Если им не нравится, пусть займутся чем-то другим. Отлично, просто замечательно...
– Ай, – махнул я рукой, – я ничего особенного не сказал.
– Не согласен. Вы раскрыли мне глаза. Вы даже удивили меня, Лу Я в течение многих лет встречал вас на улице, и, честно признаюсь, вы никогда не казались мне глубоким мыслителем... А есть ли у вас решение для более крупных проблем, например, ситуации с неграми?
– Ну, здесь все просто, – ответил я. – Отправить их всех в Африку.
– Э-э. Понятно. Понятно, – сказал он и, встав, протянул мне руку – Сожалею, что зря потревожил вас, Лу, но наша беседа доставила мне удовольствие. Надеюсь, у нас еще будет возможность пообщаться.
– С радостью, – сказал я.
– Кстати, мы с вами не виделись. Вы меня понимаете?
– О, конечно.
Мы поговорили еще пару минут, а потом прошли к входной двери. Ротман внимательно оглядел ее, а потом повернулся ко мне.
– Эй, – пробормотал он, – разве я ее не закрыл?
– Мне казалось, что закрыли, – сказал я.
– Ладно, надеюсь, вреда от этого не будет, – вздохнул он. – Лу, могу я сделать вам одно предложение, в ваших же интересах?
– Естественно, Джо. Все что угодно.
– Забудьте этот бред.
Он кивнул и улыбнулся мне. В наступившей тишине было слышно, как шуршит пыль. Больше он ничего не сказал. Он не собирался ничего говорить. И выдавать свои тайны. Поэтому я тоже в конечном итоге заулыбался.
– Я не знаю причины этого, Лу, я ничего не знаю – понимаете? Ничего. Но будьте осторожны. Это хороший шаг, но нельзя переступать границы.
– Ну вы, Джо, кажется, уже просили меня об этом, – напомнил я.
– И теперь вы знаете почему Я не очень сообразительный – иначе я не был бы в профсоюзе.
– Да, – кивнул я, – я понимаю, что вы имеете в виду.
Мы снова пожали друг другу руки, он подмигнул мне, мотнул головой. И я пошел по темному коридору, а потом спустился по лестнице.
4
5
– Я знаю. Тот рабочий был случайным человеком, имел разрешение на работу. Он приехал в город с пустыми карманами. Через три дня после гибели Майка он появился в новеньком «шевроле», за который заплатил наличными. Все это выглядит очень нехорошо и в то же время ничего не значит. Не исключено, что он выиграл эту кучу денег в кости или...
– И все же, Лу, вам известно не все! Конвей...
– Давайте проверим, все или нет, – предложил я. – Компания Конвея выполняла как архитектурные, так и строительные работы по зданию. И по проекту он выделил слишком мало места для водогрейных котлов. Чтобы впихнуть их, ему пришлось бы внести кое-какие изменения, которые Майк никогда бы не принял, и он знал это. Он оказался перед выбором: либо спорить с Майком, либо потерять несколько сотен тысяч долларов.
– Продолжайте, Лу.
– И тогда он выбрал второе. Ему смерть как не хотелось идти на это, однако он пошел.
Ротман коротко рассмеялся.
– Пошел, говорите? Я лично выбивал деньги на эту работу, и...
– Итак, – я устремил на него озадаченный взгляд, – он пошел на это, верно? Не важно, что случилось с Майком, но вы, местная профсоюзная организация, не должны закрывать глаза на опасные ситуации, вроде этой. Вы несете ответственность. Против вас может быть возбуждено дело. Вас могут обвинить в тайном сговоре. Вас...
– Лу – Ротман прокашлялся. – Вы правы на сто процентов. Естественно, мы не поставили бы себя под удар ради денег, как бы велика ни была сумма.
– Разумеется, – я изобразил на лице тупую улыбку. – Вы просто плохо продумали сделку, вот и все, Джо. Вы отлично ладили с Конвеем, и теперь, когда он вознамерился идти против профсоюза, вы – как бы это сказать – очень расстроились. Я думаю, если бы вы считали, что тогда действительно произошло убийство, вы не ждали бы шесть лет, чтобы заговорить о нем.
– Да, естественно, не ждал бы. Естественно. – Он принялся скатывать новую сигарету. – Лу, а вы не могли бы рассказать мне, как вы узнали все эти детали?
– Ну, все очень просто. Майк был полноправным членом семьи, а я общаюсь со многими. Стоит кому-то о чем-то заговорить, и я обязательно услышу об этом.
– Гм... А я и не догадывался, что ходит так много слухов. Признаться, я вообще не знал, что ходят слухи. И у вас никогда не возникало желания предпринять какие-то действия?
– А зачем? – пожал я плечами. – Это просто слухи. Конвей – крупный бизнесмен, кажется, крупнейший подрядчик в Западном Техасе. Он бы не стал ввязываться в убийство, тем более что вы все равно сидели бы и помалкивали.
Ротман пристально посмотрел на меня и опустил взгляд на стол.
– Лу, – тихо проговорил он, – вам известно, сколько дней в году работает монтажник металлоконструкций? Вам известно, какова продолжительность его жизни? Вы когда-нибудь видели постаревшего монтажника? Вы хоть раз задумывались о том, что способов умереть множество, но смерть одна?
– Нет. Наверное, нет, – ответил я. – Я плохо понимаю, Джо, к чему вы ведете.
– Не берите в голову. Это к делу не относится.
– Полагаю, что монтажникам живется несладко, – сказал я. – Но я смотрю на ситуацию так: нет такого закона, обязывающего их работать на одной работе. Если она им не нравится, они могут заняться чем-то другим.
– Да, – согласился Джо, – все верно, так? Забавно, как видит наши проблемы человек со стороны... Если им не нравится, пусть займутся чем-то другим. Отлично, просто замечательно...
– Ай, – махнул я рукой, – я ничего особенного не сказал.
– Не согласен. Вы раскрыли мне глаза. Вы даже удивили меня, Лу Я в течение многих лет встречал вас на улице, и, честно признаюсь, вы никогда не казались мне глубоким мыслителем... А есть ли у вас решение для более крупных проблем, например, ситуации с неграми?
– Ну, здесь все просто, – ответил я. – Отправить их всех в Африку.
– Э-э. Понятно. Понятно, – сказал он и, встав, протянул мне руку – Сожалею, что зря потревожил вас, Лу, но наша беседа доставила мне удовольствие. Надеюсь, у нас еще будет возможность пообщаться.
– С радостью, – сказал я.
– Кстати, мы с вами не виделись. Вы меня понимаете?
– О, конечно.
Мы поговорили еще пару минут, а потом прошли к входной двери. Ротман внимательно оглядел ее, а потом повернулся ко мне.
– Эй, – пробормотал он, – разве я ее не закрыл?
– Мне казалось, что закрыли, – сказал я.
– Ладно, надеюсь, вреда от этого не будет, – вздохнул он. – Лу, могу я сделать вам одно предложение, в ваших же интересах?
– Естественно, Джо. Все что угодно.
– Забудьте этот бред.
Он кивнул и улыбнулся мне. В наступившей тишине было слышно, как шуршит пыль. Больше он ничего не сказал. Он не собирался ничего говорить. И выдавать свои тайны. Поэтому я тоже в конечном итоге заулыбался.
– Я не знаю причины этого, Лу, я ничего не знаю – понимаете? Ничего. Но будьте осторожны. Это хороший шаг, но нельзя переступать границы.
– Ну вы, Джо, кажется, уже просили меня об этом, – напомнил я.
– И теперь вы знаете почему Я не очень сообразительный – иначе я не был бы в профсоюзе.
– Да, – кивнул я, – я понимаю, что вы имеете в виду.
Мы снова пожали друг другу руки, он подмигнул мне, мотнул головой. И я пошел по темному коридору, а потом спустился по лестнице.
4
После смерти отца я подумывал продать дом. У меня имелось несколько выгодных предложений – дом был отличным, стоял на границе делового района. Но почему-то я так и не смог расстаться с ним. Налог на недвижимость буквально душил меня, места было раз в десять больше, чем мне требовалось, но я не мог заставить себя продать его. Что-то подсказывало мне, что надо повременить, выждать.
Я подкатил к гаражу, въехал внутрь и выключил фары. Прежде гараж был конюшней. Между прочим, он и до сих пор ею оставался. Я сидел с открытой дверцей и вспоминал прошедшие годы, вдыхая отдающий плесенью запах овса, сена и соломы. Вот в этих двух передних стойлах мы с Майком держали наших пони, а в заднем стойле мы устроили пещеру разбойников. На стропилах висели качели и веревочная лестница. Из кормушки мы сделали бассейн. А наверху, на сеновале, где сейчас носятся крысы, Майк застал меня с той маленькой де...
Вдруг громко запищала крыса.
Я вылез из машины и прошел на задний двор. Интересно, может, я именно для этого и остался здесь, чтобы наказать самого себя.
Я вошел в дом через черный ход и направился к парадной двери, зажигая по пути свет, – я имею в виду, на первом этаже. Затем я вернулся в кухню, сварил себе кофе и отнес кофейник в кабинет отца. Я сел в большое кожаное кресло. Я пил кофе и курил, и напряжение постепенно отпускало меня.
Мне всегда становилось лучше, когда я оказывался здесь, еще с тех времен, когда я под стол пешком ходил. Я чувствовал себя так, будто выбрался из мрака на солнечный свет, из урагана – в тишину и покой. Будто я потерялся и снова нашелся.
Я встал и прошел вдоль книжных шкафов, забитых трудами по психиатрии, толстенными фолиантами по патологии в области психиатрии... Крафт-Эбинг, Юнг, Фрейд, Блелье, Адольф Мейер, Кречмер, Крепелин... Все ответы здесь, на виду, стоит только открыть книгу и поискать. И никого это не приводит в ужас и не пугает. Я выбрался из своего укрытия – а я всегда должен был прятаться – и начал дышать полной грудью.
Я взял увесистую подшивку немецких периодических журналов и почитал их. Потом поставил ее на место и взял такую же подшивку на французском. Затем я прочел одну статью на испанском, а другую – на итальянском. Я не умел разговаривать на этих языках, но понимал их. Я освоил их с помощью отца точно так же, как освоил некоторые разделы высшей математики, физическую химию и еще с десяток других предметов.
Отец хотел, чтобы я стал врачом, но боялся отпускать меня в школу и поэтому делал все возможное, чтобы я получил образование дома. Зная, что творится у меня в голове, он приходил в бешенство, когда видел, что я веду себя как некультурная деревенщина, и страшно злился, когда слышал от меня просторечные выражения. Однако со временем, поняв, насколько тяжела моя болезнь, он стал поощрять подобное поведение. Именно таким я и собирался стать: мне придется жить среди деревенщины и общаться с невежами. У меня будет невысокая, но спокойная должность – вряд ли мне удастся найти что-нибудь лучше, – следовательно, я должен вести себя соответственно. Если отец и мог найти работу, которая давала бы значительно больше, чем имел он, то моим потолком была должность помощника шерифа.
Я остановился у отцовского стола и просто так, от нечего делать, решил несколько математических задачек. Потом повернулся к зеркальной двери в лабораторию и взглянул на свое отражение.
Я все еще был в шляпе – она чуть съехала на затылок, – розоватой рубашке и черном галстуке-бабочке. Форменные брюки из синей саржи были подвернуты так, чтобы закрывать верх высоких ботинок. Худощав и жилист, линия рта говорит о том, что я готов в любую минуту ответить какой-нибудь колкостью. Типичный страж покоя граждан с Запада – вот кто я такой. Возможно, на вид более дружелюбный, чем среднестатистический представитель правоохранительных органов. И вероятно, аккуратнее подстриженный. А так абсолютно типичный.
Именно такой я и есть, и я не смог бы измениться. Даже из соображений безопасности все равно не смог бы. Я так долго притворялся, что теперь в этом нет надобности.
– Лу...
Я вздрогнул от неожиданности и резко повернулся.
– Эми! – выдохнул я. – Какого черта – тебя здесь не должно быть! Где...
– Наверху, ждала тебя. Не злись, Лу. Я выскользнула, когда родители легли спать. Ты же знаешь их.
– Не исключено, что кто-то...
– Никто. Я пробралась по подъездной дорожке. Ты не рад?
Я был не рад, хотя должен был бы радоваться. С ее формами ей было далеко до Джойс, но она была лучшим, что можно найти в Сентрал-сити. Если не считать те моменты, когда она вздергивала подбородок и прищуривалась, изображая, что сердится, она была чертовски симпатичной девчонкой.
– Ну, – промямлил я, – ну, конечно же, я рад. Пошли наверх?
Я поднялся вслед за ней в мою спальню. Она скинула туфли, бросила плащ и остальную одежду на стул и упала навзничь на кровать.
– Ну и дела! – проговорила она через минуту и начала выдвигать вперед подбородок. – Какой энтузиазм!
– О, – сказал я и потряс головой, – прости, Эми. Голова забита другим.
– Г-голова забита другим! – Ее голос дрогнул. – Я тут разделась для него, отбросила в сторону приличия и одежду, а он стоит тут с этим «другим» в голове!
– Послушай, милая, я просто не ждал тебя и...
– А с чего бы тебе ждать меня? Ведь ты все время избегаешь меня и находишь какие-то предлоги, чтобы не встречаться со мной. Если бы у меня оставалась хоть капля гордости, я бы...
Она уткнулась лицом в подушку и зарыдала, предоставив мне любоваться первоклассным видом того, что, возможно, являлось второй по красоте попкой Западного Техаса. Я был абсолютно уверен в том, что она притворяется, – благодаря Джойс мне известно множество признаков, по которым можно определить настрой женщины. Однако я не решился отшлепать ее, хотя она того заслуживала. Вместо этого я быстро разделся, лег в кровать рядом с ней и повернул ее лицом к себе.
– Ладно, кончай, детка, – сказал я. – Видишь ли, я был страшно занят.
– А я этого не знала! Я вообще ничего о тебе не знаю! Ты просто не хочешь быть со мной, вот и все!
– Ты несешь полную чушь, лапочка. Почему это я не хочу быть с тобой?
– П-потому О Лу, дорогой, мне было так плохо...
– Эми, ты ведешь себя глупо, – сказал я.
Она продолжала плакать, причитая, как ей было плохо, а я продолжал прижимать ее к себе, слушая – когда находишься в обществе Эми, всегда приходится много чего слушать, – и вспоминая, с чего все началось.
Честно говоря, все началось ни с чего. Мы просто плыли вместе, как две соломинки в луже. Наши семьи росли вместе, и мы росли вместе в одном квартале. Вместе ходили в школу, а когда появлялись на вечеринках, в нас всегда видели влюбленную пару. Так что мне ничего не надо было делать. Все получилось само собой.
Подозреваю, половина города, в том числе и ее родители, знали, что мы спим вместе. Но никто ничего не говорил и не думал ничего плохого. Ведь мы в конце концов собираемся пожениться... даже несмотря на то, что мы не торопимся.
– Лу, – она пихнула меня локтем, – ты меня не слушаешь!
– Что ты, слушаю, детка.
– Тогда ответь мне.
– Не сейчас, – отказался я. – Сейчас у меня голова занята другим.
– Но... О дорогой....
Я рассчитывал на то, что за своими страданиями она забудет вопрос, на который я должен был ответить. Но не вышло. Как только она закончила ныть и причитать и я протянул ей сигарету, взяв одну и для себя, она снова посмотрела на меня.
– Ну, Лу?
– Просто не знаю, что сказать, – ответил я, причем ответил истинную правду.
– Так ты хочешь жениться на мне, а?
– Же... да, конечно, – промямлил я.
– Думаю, мы и так ждали слишком долго. Я могу пойти преподавать в школу. Мы станем значительно состоятельнее, чем большинство пар.
– Но... но это все, на что мы способны, Эми. Так мы никуда не придем!
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, я не хочу всю жизнь быть помощником шерифа. Я хочу.. гм... стать кем-то.
– Например?
– О, не знаю. Нет смысла говорить об этом.
– Наверное, врачом? Вот было бы забавно. У тебя этим голова забита?
– Я понимаю, это безумие, Эми, но...
Она засмеялась. Она мотала головой по подушке и смеялась.
– О, Лу, впервые слышу такое! Тебе двадцать девять, т-ты говоришь абсолютно безграмотно, и при этом – ой, ха-ха-ха...
Она хохотала до тех пор, пока не начала задыхаться. Моя сигарета дотлела до того места, где я сжимал ее пальцами, и я понял это только тогда, когда почувствовал запах горелого мяса.
– П-прости, дорогой. Я не хотела обидеть тебя, но... Ведь ты дразнил меня? Ты разыграл свою маленькую Эми?
– Ты же знаешь меня, – ответил я. – Лу любит пошутить.
Ее веселость прошла, как только она услышала мой тон. Отвернувшись от меня, она перекатилась на спину и сжала пальцами одеяло. Я встал, нашел сигару и сел на кровать.
– Ты не хочешь жениться на мне, да, Лу?
– Сомневаюсь, что сейчас подходящее время для этого.
– Ты совсем не хочешь жениться на мне.
– Я этого не говорил.
Она молчала несколько минут, однако выражение ее лица было красноречивее слов. Я увидел, что она прищурилась, на ее губах появилась презрительная усмешка, и понял, о чем она думает. Я даже знал, какими словами она скажет мне все это.
– Боюсь, Лу, ты все же должен жениться на мне. Должен, соображаешь?
– Нет, – сказал я. – Не должен. Ты не беременна, Эми. Ты никогда не спала с другим мужчиной, а от меня ты не залетала.
– Считаешь, что я вру?
– Уж такое впечатление создается, – ответил я. – Ты не смогла бы забеременеть от меня, даже если бы мы этого хотели. Я стерильный.
– Ты?!
–Стерильный – это то же, что и бесплодный. Мне сделали вазектомию.
– Тогда почему мы всегда так... почему ты обычно?..
Я пожал плечами.
– Просто не хотелось ничего объяснять. Вернемся к теме. Как бы то ни было, ты не беременна.
– Я не понимаю, – проговорила она, хмурясь. Ее совсем не волновало то, что я поймал ее на вранье. – Это сделал твой отец? Зачем, Лу?
– У меня было сильное переутомление, я был нервным, и он решил...
– Да ничего подобного! Никогда у тебя этого не было!
– Ну а он решил, что есть.
– Он решил! Онсовершил жуткую вещь – сделал тебя таким, что у нас никогда не будет детей, – просто потому, что что-то решил! Ужас! Меня тошнит!.. Когда это случилось, Лу?
– Какая разница? – сказал я. – Да я-то и не помню. Давно.
Я сожалел о том, что не промолчал, когда разуверял ее в том, что она беременна. А давать задний ход нельзя. Она поймет, что я врал, и станет еще более подозрительной.
Я улыбнулся ей и погладил ее по животу. Потом сжал грудь, а затем медленно повел руку вверх, пока она не остановилась у ее горла.
– В чем дело? – спросил я. – Почему на нашем маленьком личике появились хмурые складочки?
Она ничего не сказала. И не улыбнулась в ответ. Она лежала и смотрела на меня, взглядом давая мне понять, что я собой представляю. В одном задача стала для нее более сложной, а в другом – менее. Ответ готов был вырваться наружу и в то же время не сформировался – пока. Потому что на его пути стоял я.
Ответ никак не вязался со сложившимся у нее образом мягкого, дружелюбного, покладистого Лу Форда.
– Думаю, – наконец проговорила она, – мне лучше пойти домой.
– Возможно, так будет лучше, – согласился я. – Скоро рассвет.
– Завтра увидимся? Я имею в виду, сегодня.
– Знаешь, суббота для меня очень трудный день, – ответил я. – Давай в воскресенье вместе сходим в церковь или пообедаем...
– Но ты работаешь в воскресенье ночью.
– Верно, детка. Я пообещал помочь одному парню и даже не знаю, как от этого отказаться.
– Ясно. А тебе никогда не приходило в голову подумать обо мне, когда ты строишь свои планы? Конечно же, нет! Я для тебя ничего не значу.
– Наверняка в воскресенье я быстро освобожусь, – сказал я. – Не позже одиннадцати. Почему бы тебе не прийти сюда и не подождать меня, как сегодня? Я был бы счастлив до смерти.
Ее глаза блеснули, однако она не разразилась новой лекцией, как должна была бы. Она жестом показала мне, чтобы я пропустил ее, поднялась и начала одеваться.
– Я чертовски сожалею, детка, – сказал я.
– Сожалеешь? – Она через голову натянула платье, разгладила его на бедрах и застегнула воротник. Встав сначала на одну ногу, потом на другую, она надела туфли-лодочки. Я поднялся, помог ей надеть плащ и расправил его на плечах.
Оставаясь в кольце моих рук, она повернулась лицом ко мне.
– Ладно, Лу, – сухо проговорила она. – Сегодня мы эту тему обсуждать не будем. Но в воскресенье у нас состоится долгий разговор. Ты объяснишь мне, почему ты так вел себя в последние месяцы. И никакой лжи или уверток. Понял?
– Мэм, мисс Стентон, – сказал я. – Да, мэм.
– Отлично, – кивнула она, – значит, решено. А теперь советую тебе либо одеться, либо забраться в постель, иначе ты простудишься.
Я подкатил к гаражу, въехал внутрь и выключил фары. Прежде гараж был конюшней. Между прочим, он и до сих пор ею оставался. Я сидел с открытой дверцей и вспоминал прошедшие годы, вдыхая отдающий плесенью запах овса, сена и соломы. Вот в этих двух передних стойлах мы с Майком держали наших пони, а в заднем стойле мы устроили пещеру разбойников. На стропилах висели качели и веревочная лестница. Из кормушки мы сделали бассейн. А наверху, на сеновале, где сейчас носятся крысы, Майк застал меня с той маленькой де...
Вдруг громко запищала крыса.
Я вылез из машины и прошел на задний двор. Интересно, может, я именно для этого и остался здесь, чтобы наказать самого себя.
Я вошел в дом через черный ход и направился к парадной двери, зажигая по пути свет, – я имею в виду, на первом этаже. Затем я вернулся в кухню, сварил себе кофе и отнес кофейник в кабинет отца. Я сел в большое кожаное кресло. Я пил кофе и курил, и напряжение постепенно отпускало меня.
Мне всегда становилось лучше, когда я оказывался здесь, еще с тех времен, когда я под стол пешком ходил. Я чувствовал себя так, будто выбрался из мрака на солнечный свет, из урагана – в тишину и покой. Будто я потерялся и снова нашелся.
Я встал и прошел вдоль книжных шкафов, забитых трудами по психиатрии, толстенными фолиантами по патологии в области психиатрии... Крафт-Эбинг, Юнг, Фрейд, Блелье, Адольф Мейер, Кречмер, Крепелин... Все ответы здесь, на виду, стоит только открыть книгу и поискать. И никого это не приводит в ужас и не пугает. Я выбрался из своего укрытия – а я всегда должен был прятаться – и начал дышать полной грудью.
Я взял увесистую подшивку немецких периодических журналов и почитал их. Потом поставил ее на место и взял такую же подшивку на французском. Затем я прочел одну статью на испанском, а другую – на итальянском. Я не умел разговаривать на этих языках, но понимал их. Я освоил их с помощью отца точно так же, как освоил некоторые разделы высшей математики, физическую химию и еще с десяток других предметов.
Отец хотел, чтобы я стал врачом, но боялся отпускать меня в школу и поэтому делал все возможное, чтобы я получил образование дома. Зная, что творится у меня в голове, он приходил в бешенство, когда видел, что я веду себя как некультурная деревенщина, и страшно злился, когда слышал от меня просторечные выражения. Однако со временем, поняв, насколько тяжела моя болезнь, он стал поощрять подобное поведение. Именно таким я и собирался стать: мне придется жить среди деревенщины и общаться с невежами. У меня будет невысокая, но спокойная должность – вряд ли мне удастся найти что-нибудь лучше, – следовательно, я должен вести себя соответственно. Если отец и мог найти работу, которая давала бы значительно больше, чем имел он, то моим потолком была должность помощника шерифа.
Я остановился у отцовского стола и просто так, от нечего делать, решил несколько математических задачек. Потом повернулся к зеркальной двери в лабораторию и взглянул на свое отражение.
Я все еще был в шляпе – она чуть съехала на затылок, – розоватой рубашке и черном галстуке-бабочке. Форменные брюки из синей саржи были подвернуты так, чтобы закрывать верх высоких ботинок. Худощав и жилист, линия рта говорит о том, что я готов в любую минуту ответить какой-нибудь колкостью. Типичный страж покоя граждан с Запада – вот кто я такой. Возможно, на вид более дружелюбный, чем среднестатистический представитель правоохранительных органов. И вероятно, аккуратнее подстриженный. А так абсолютно типичный.
Именно такой я и есть, и я не смог бы измениться. Даже из соображений безопасности все равно не смог бы. Я так долго притворялся, что теперь в этом нет надобности.
– Лу...
Я вздрогнул от неожиданности и резко повернулся.
– Эми! – выдохнул я. – Какого черта – тебя здесь не должно быть! Где...
– Наверху, ждала тебя. Не злись, Лу. Я выскользнула, когда родители легли спать. Ты же знаешь их.
– Не исключено, что кто-то...
– Никто. Я пробралась по подъездной дорожке. Ты не рад?
Я был не рад, хотя должен был бы радоваться. С ее формами ей было далеко до Джойс, но она была лучшим, что можно найти в Сентрал-сити. Если не считать те моменты, когда она вздергивала подбородок и прищуривалась, изображая, что сердится, она была чертовски симпатичной девчонкой.
– Ну, – промямлил я, – ну, конечно же, я рад. Пошли наверх?
Я поднялся вслед за ней в мою спальню. Она скинула туфли, бросила плащ и остальную одежду на стул и упала навзничь на кровать.
– Ну и дела! – проговорила она через минуту и начала выдвигать вперед подбородок. – Какой энтузиазм!
– О, – сказал я и потряс головой, – прости, Эми. Голова забита другим.
– Г-голова забита другим! – Ее голос дрогнул. – Я тут разделась для него, отбросила в сторону приличия и одежду, а он стоит тут с этим «другим» в голове!
– Послушай, милая, я просто не ждал тебя и...
– А с чего бы тебе ждать меня? Ведь ты все время избегаешь меня и находишь какие-то предлоги, чтобы не встречаться со мной. Если бы у меня оставалась хоть капля гордости, я бы...
Она уткнулась лицом в подушку и зарыдала, предоставив мне любоваться первоклассным видом того, что, возможно, являлось второй по красоте попкой Западного Техаса. Я был абсолютно уверен в том, что она притворяется, – благодаря Джойс мне известно множество признаков, по которым можно определить настрой женщины. Однако я не решился отшлепать ее, хотя она того заслуживала. Вместо этого я быстро разделся, лег в кровать рядом с ней и повернул ее лицом к себе.
– Ладно, кончай, детка, – сказал я. – Видишь ли, я был страшно занят.
– А я этого не знала! Я вообще ничего о тебе не знаю! Ты просто не хочешь быть со мной, вот и все!
– Ты несешь полную чушь, лапочка. Почему это я не хочу быть с тобой?
– П-потому О Лу, дорогой, мне было так плохо...
– Эми, ты ведешь себя глупо, – сказал я.
Она продолжала плакать, причитая, как ей было плохо, а я продолжал прижимать ее к себе, слушая – когда находишься в обществе Эми, всегда приходится много чего слушать, – и вспоминая, с чего все началось.
Честно говоря, все началось ни с чего. Мы просто плыли вместе, как две соломинки в луже. Наши семьи росли вместе, и мы росли вместе в одном квартале. Вместе ходили в школу, а когда появлялись на вечеринках, в нас всегда видели влюбленную пару. Так что мне ничего не надо было делать. Все получилось само собой.
Подозреваю, половина города, в том числе и ее родители, знали, что мы спим вместе. Но никто ничего не говорил и не думал ничего плохого. Ведь мы в конце концов собираемся пожениться... даже несмотря на то, что мы не торопимся.
– Лу, – она пихнула меня локтем, – ты меня не слушаешь!
– Что ты, слушаю, детка.
– Тогда ответь мне.
– Не сейчас, – отказался я. – Сейчас у меня голова занята другим.
– Но... О дорогой....
Я рассчитывал на то, что за своими страданиями она забудет вопрос, на который я должен был ответить. Но не вышло. Как только она закончила ныть и причитать и я протянул ей сигарету, взяв одну и для себя, она снова посмотрела на меня.
– Ну, Лу?
– Просто не знаю, что сказать, – ответил я, причем ответил истинную правду.
– Так ты хочешь жениться на мне, а?
– Же... да, конечно, – промямлил я.
– Думаю, мы и так ждали слишком долго. Я могу пойти преподавать в школу. Мы станем значительно состоятельнее, чем большинство пар.
– Но... но это все, на что мы способны, Эми. Так мы никуда не придем!
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, я не хочу всю жизнь быть помощником шерифа. Я хочу.. гм... стать кем-то.
– Например?
– О, не знаю. Нет смысла говорить об этом.
– Наверное, врачом? Вот было бы забавно. У тебя этим голова забита?
– Я понимаю, это безумие, Эми, но...
Она засмеялась. Она мотала головой по подушке и смеялась.
– О, Лу, впервые слышу такое! Тебе двадцать девять, т-ты говоришь абсолютно безграмотно, и при этом – ой, ха-ха-ха...
Она хохотала до тех пор, пока не начала задыхаться. Моя сигарета дотлела до того места, где я сжимал ее пальцами, и я понял это только тогда, когда почувствовал запах горелого мяса.
– П-прости, дорогой. Я не хотела обидеть тебя, но... Ведь ты дразнил меня? Ты разыграл свою маленькую Эми?
– Ты же знаешь меня, – ответил я. – Лу любит пошутить.
Ее веселость прошла, как только она услышала мой тон. Отвернувшись от меня, она перекатилась на спину и сжала пальцами одеяло. Я встал, нашел сигару и сел на кровать.
– Ты не хочешь жениться на мне, да, Лу?
– Сомневаюсь, что сейчас подходящее время для этого.
– Ты совсем не хочешь жениться на мне.
– Я этого не говорил.
Она молчала несколько минут, однако выражение ее лица было красноречивее слов. Я увидел, что она прищурилась, на ее губах появилась презрительная усмешка, и понял, о чем она думает. Я даже знал, какими словами она скажет мне все это.
– Боюсь, Лу, ты все же должен жениться на мне. Должен, соображаешь?
– Нет, – сказал я. – Не должен. Ты не беременна, Эми. Ты никогда не спала с другим мужчиной, а от меня ты не залетала.
– Считаешь, что я вру?
– Уж такое впечатление создается, – ответил я. – Ты не смогла бы забеременеть от меня, даже если бы мы этого хотели. Я стерильный.
– Ты?!
–Стерильный – это то же, что и бесплодный. Мне сделали вазектомию.
– Тогда почему мы всегда так... почему ты обычно?..
Я пожал плечами.
– Просто не хотелось ничего объяснять. Вернемся к теме. Как бы то ни было, ты не беременна.
– Я не понимаю, – проговорила она, хмурясь. Ее совсем не волновало то, что я поймал ее на вранье. – Это сделал твой отец? Зачем, Лу?
– У меня было сильное переутомление, я был нервным, и он решил...
– Да ничего подобного! Никогда у тебя этого не было!
– Ну а он решил, что есть.
– Он решил! Онсовершил жуткую вещь – сделал тебя таким, что у нас никогда не будет детей, – просто потому, что что-то решил! Ужас! Меня тошнит!.. Когда это случилось, Лу?
– Какая разница? – сказал я. – Да я-то и не помню. Давно.
Я сожалел о том, что не промолчал, когда разуверял ее в том, что она беременна. А давать задний ход нельзя. Она поймет, что я врал, и станет еще более подозрительной.
Я улыбнулся ей и погладил ее по животу. Потом сжал грудь, а затем медленно повел руку вверх, пока она не остановилась у ее горла.
– В чем дело? – спросил я. – Почему на нашем маленьком личике появились хмурые складочки?
Она ничего не сказала. И не улыбнулась в ответ. Она лежала и смотрела на меня, взглядом давая мне понять, что я собой представляю. В одном задача стала для нее более сложной, а в другом – менее. Ответ готов был вырваться наружу и в то же время не сформировался – пока. Потому что на его пути стоял я.
Ответ никак не вязался со сложившимся у нее образом мягкого, дружелюбного, покладистого Лу Форда.
– Думаю, – наконец проговорила она, – мне лучше пойти домой.
– Возможно, так будет лучше, – согласился я. – Скоро рассвет.
– Завтра увидимся? Я имею в виду, сегодня.
– Знаешь, суббота для меня очень трудный день, – ответил я. – Давай в воскресенье вместе сходим в церковь или пообедаем...
– Но ты работаешь в воскресенье ночью.
– Верно, детка. Я пообещал помочь одному парню и даже не знаю, как от этого отказаться.
– Ясно. А тебе никогда не приходило в голову подумать обо мне, когда ты строишь свои планы? Конечно же, нет! Я для тебя ничего не значу.
– Наверняка в воскресенье я быстро освобожусь, – сказал я. – Не позже одиннадцати. Почему бы тебе не прийти сюда и не подождать меня, как сегодня? Я был бы счастлив до смерти.
Ее глаза блеснули, однако она не разразилась новой лекцией, как должна была бы. Она жестом показала мне, чтобы я пропустил ее, поднялась и начала одеваться.
– Я чертовски сожалею, детка, – сказал я.
– Сожалеешь? – Она через голову натянула платье, разгладила его на бедрах и застегнула воротник. Встав сначала на одну ногу, потом на другую, она надела туфли-лодочки. Я поднялся, помог ей надеть плащ и расправил его на плечах.
Оставаясь в кольце моих рук, она повернулась лицом ко мне.
– Ладно, Лу, – сухо проговорила она. – Сегодня мы эту тему обсуждать не будем. Но в воскресенье у нас состоится долгий разговор. Ты объяснишь мне, почему ты так вел себя в последние месяцы. И никакой лжи или уверток. Понял?
– Мэм, мисс Стентон, – сказал я. – Да, мэм.
– Отлично, – кивнула она, – значит, решено. А теперь советую тебе либо одеться, либо забраться в постель, иначе ты простудишься.
5
В тот день, в воскресенье, дел у меня оказалось по горло. Так как выплатили зарплату – была середина месяца, – в городе было много пьяных, а пьяные – значит, драки. Все мы, помощники шерифа, два констебля и шериф Мейплз, выбивались из сил, пытаясь держать ситуацию под контролем.
У меня редко возникают проблемы с пьяными.
Отец учил меня, что они до чертиков обидчивы и еще более нервны, и, если не злить и не пугать их, они становятся самыми покладистыми людьми в мире. Нельзя орать на пьяного, говорил он, потому что бедняга уже сам наорался до хрипоты. Нельзя вынимать при нем пистолет или бить его, так как он подумает, что его жизнь в опасности, и будет действовать соответственно.
Поэтому я просто ходил по городу, доброжелательный и дружелюбный, и, когда мог, отводил пьяных домой, а не в тюрьму. И они, и я оставались целы и невредимы. Однако на все это требовалось время. С полудня, когда я вышел на дежурство, до одиннадцати я не присел ни на минуту и не смог выпить даже чашку кофе. Около полуночи, когда я уже почти закончил смену, шериф Мейплз поручил мне одно из тех особых заданий, которые обычно приберегал для меня.
Один мексиканец, рабочий с «трубы», накурился марихуаны и до смерти забил другого мексиканца. Мужики повязали его и приволокли в участок, тем самым приведя его буквально в неистовство, и теперь, обкуренный и злой, он превратился в настоящего дикаря. Им удалось запереть его в одной из «тихих» камер, но, судя по тому, как тот буйствовал, он намеревался выбраться или погибнуть при попытке выбраться.
– Я не смогу обращаться с этим сумасшедшим мексиканцем так, как нам следует, – мрачно проговорил шериф Боб. – Тем более в деле об убийстве. Если я не ошибаюсь, мы уже дали тому крючкотвору-адвокату достаточно поводов, чтобы обвинить нас в применении допроса третьей степени.
– Посмотрю, что можно сделать, – сказал я.
Я прошел в камеру и пробыл там три часа, причем все это время трудился не покладая рук. Мексиканец набросился на меня прежде, чем я успел закрыть дверь. Я заломил руки ему за спину и держал, пока он бился и вырывался. Потом я отпустил его, и он снова бросился на меня. Я снова заломил ему руки и снова отпустил. Так все и продолжалось до бесконечности.
Я ни разу не ударил его ни рукой, ни ногой. Я следил за тем, чтобы в схватке он не причинил себе вреда. Я просто выматывал его, капля за каплей, и, когда он немного утих и обрел способность слушать, я заговорил. Практически все в нашем округе знают мексиканцев, но я знаю их лучше большинства. Я говорил и говорил, чувствуя, что парень успокаивается, и одновременно удивляясь самому себе.
Этот мексиканец был беззащитен в той степени, в какой может быть беззащитен человек. Он был одурманен «травкой» и доведен до безумия. Его уже и так хорошо избили, поэтому несколько лишних кровоподтеков никто не заметил бы. С тем бродягой я рисковал гораздо больше. Бродяга мог создать мне проблемы. А этот мексиканец да наедине со мной в камере – не мог.
И все же я пальцем его не тронул. Я никогда не бил заключенных – тех, кого можно бить безнаказанно. У меня не было ни малейшего желания. Эта особенность принесла мне особую славу, и я, возможно, не хотел порочить свою репутацию. Или, вероятно, я подсознательно считал, что нахожусь по ту же сторону барьера, что и заключенные. Как бы то ни было, я не причинил ему вреда. Не хотел, и очень скоро у меня отпадет стремление вообще кому-либо причинять вред. Я избавлюсь от него, и с этим будет покончено навсегда.
Через три часа, как я сказал, у мексиканца появилось желание вести себя хорошо. Я вернул ему одежду, принес одеяло, позволил выкурить сигарету и уложил. Когда я собирался выходить, шериф Мейплз заглянул в камеру и удивленно покачал головой.
– Не представляю, Лу, как тебе это удалось, – изумился он. – Черт побери, откуда у тебя берется терпение?
– Просто нужно все время улыбаться, – ответил я. – Вот и весь секрет.
– Да? Как же, рассказывай, – усмехнулся шериф.
– Но это так, – настаивал я. – Тот, кто улыбается, всегда выигрывает.
Он подозрительно посмотрел на меня, и я расхохотался и хлопнул его по спине.
– Шучу, Боб, – сказал я.
Какого черта? Ведь нельзя за одну ночь изменить привычки. И какой вред от маленькой шутки?
Шериф пожелал мне приятного воскресенья, и я поехал домой. Я сделал себе огромную яичницу с ветчиной и жареной картошкой и отнес тарелку в кабинет отца. Ел я за его столом, впервые за долгое время чувствуя себя таким умиротворенным.
Я принял одно решение. Что бы ни случилось, на Эми Стентон я не женюсь. Я и так старался держаться от нее подальше исключительно ради ее же блага, поэтому не считал себя вправе жениться на ней. А даже если бы и считал, все равно не сделал бы этого. Если все же мне придется жениться, то уж не на этой властолюбивой вертихвостке с острым, как колючая проволока, языком и такими же тонкими, как проволока, извилинами.
Я отнес посуду в кухню, вымыл ее, а потом принял ванну. После ванны я лег спать и спал как убитый до десяти утра. Завтракая, я услышал, как на подъездной дорожке захрустел гравий, и, выглянув в окно, увидел «кадиллак» Честера Конвея.
Он вошел в дом, не постучав, – люди привыкли не стучаться еще в те времена, когда практиковал отец, – и сразу направился в кухню.
– Сиди, малыш, сиди, – сказал он, хотя я и не собирался вставать. – Продолжай завтракать.
– Спасибо, – проговорил я.
Он сел и, вытянув шею, принялся разглядывать еду на моей тарелке.
– Кофе свежий? Я бы не отказался от чашки. Встань и налей мне, ладно?
– Да, сэр, – просиял я. – Сию минуту, мистер Конвей, сэр.
Моя нарочитая любезность, естественно, не раздражала его – он считал, что имеет на это право. Он с хлюпаньем сделал один глоток, потом второй. Третьим глотком он опорожнил чашку. Он сказал, что больше кофе не будет, хотя я и не предлагал ему, и прикурил сигару. Он бросил спичку на пол, выдохнул дым и стряхнул пепел в чашку.
В большинстве своем жители Западного Техаса очень властны, но они не идут напролом, если обнаруживают, что человек умеет защищаться. Они быстро учатся уважать его права. Честер Конвей являлся исключением. Он был большой «шишкой» в городе еще до нефтяного бума. Ему всегда удавалось строить отношения с людьми на своих условиях. Он так долго жил без оппозиции, что не сразу распознал ее, когда она появилась. Думаю, он бы и головы не повернул, если бы я проклял его в церкви. Его слух иногда вытворял странные вещи.
Мне нетрудно было поверить в то, что он подстроил гибель Майка. Тот факт, что именно он сделал это, сразу расставил бы все на свои места.
– Ну, – сказал он, тряся пепел над столом, – все подготовил к сегодняшнему вечеру, а? Нет вероятности, что что-то сорвется? Ты раскрутишь это дело так, что оно будет крутиться в нужную сторону?
– Я ничего не собираюсь делать, – ответил я. – Я сделал все, что собирался.
У меня редко возникают проблемы с пьяными.
Отец учил меня, что они до чертиков обидчивы и еще более нервны, и, если не злить и не пугать их, они становятся самыми покладистыми людьми в мире. Нельзя орать на пьяного, говорил он, потому что бедняга уже сам наорался до хрипоты. Нельзя вынимать при нем пистолет или бить его, так как он подумает, что его жизнь в опасности, и будет действовать соответственно.
Поэтому я просто ходил по городу, доброжелательный и дружелюбный, и, когда мог, отводил пьяных домой, а не в тюрьму. И они, и я оставались целы и невредимы. Однако на все это требовалось время. С полудня, когда я вышел на дежурство, до одиннадцати я не присел ни на минуту и не смог выпить даже чашку кофе. Около полуночи, когда я уже почти закончил смену, шериф Мейплз поручил мне одно из тех особых заданий, которые обычно приберегал для меня.
Один мексиканец, рабочий с «трубы», накурился марихуаны и до смерти забил другого мексиканца. Мужики повязали его и приволокли в участок, тем самым приведя его буквально в неистовство, и теперь, обкуренный и злой, он превратился в настоящего дикаря. Им удалось запереть его в одной из «тихих» камер, но, судя по тому, как тот буйствовал, он намеревался выбраться или погибнуть при попытке выбраться.
– Я не смогу обращаться с этим сумасшедшим мексиканцем так, как нам следует, – мрачно проговорил шериф Боб. – Тем более в деле об убийстве. Если я не ошибаюсь, мы уже дали тому крючкотвору-адвокату достаточно поводов, чтобы обвинить нас в применении допроса третьей степени.
– Посмотрю, что можно сделать, – сказал я.
Я прошел в камеру и пробыл там три часа, причем все это время трудился не покладая рук. Мексиканец набросился на меня прежде, чем я успел закрыть дверь. Я заломил руки ему за спину и держал, пока он бился и вырывался. Потом я отпустил его, и он снова бросился на меня. Я снова заломил ему руки и снова отпустил. Так все и продолжалось до бесконечности.
Я ни разу не ударил его ни рукой, ни ногой. Я следил за тем, чтобы в схватке он не причинил себе вреда. Я просто выматывал его, капля за каплей, и, когда он немного утих и обрел способность слушать, я заговорил. Практически все в нашем округе знают мексиканцев, но я знаю их лучше большинства. Я говорил и говорил, чувствуя, что парень успокаивается, и одновременно удивляясь самому себе.
Этот мексиканец был беззащитен в той степени, в какой может быть беззащитен человек. Он был одурманен «травкой» и доведен до безумия. Его уже и так хорошо избили, поэтому несколько лишних кровоподтеков никто не заметил бы. С тем бродягой я рисковал гораздо больше. Бродяга мог создать мне проблемы. А этот мексиканец да наедине со мной в камере – не мог.
И все же я пальцем его не тронул. Я никогда не бил заключенных – тех, кого можно бить безнаказанно. У меня не было ни малейшего желания. Эта особенность принесла мне особую славу, и я, возможно, не хотел порочить свою репутацию. Или, вероятно, я подсознательно считал, что нахожусь по ту же сторону барьера, что и заключенные. Как бы то ни было, я не причинил ему вреда. Не хотел, и очень скоро у меня отпадет стремление вообще кому-либо причинять вред. Я избавлюсь от него, и с этим будет покончено навсегда.
Через три часа, как я сказал, у мексиканца появилось желание вести себя хорошо. Я вернул ему одежду, принес одеяло, позволил выкурить сигарету и уложил. Когда я собирался выходить, шериф Мейплз заглянул в камеру и удивленно покачал головой.
– Не представляю, Лу, как тебе это удалось, – изумился он. – Черт побери, откуда у тебя берется терпение?
– Просто нужно все время улыбаться, – ответил я. – Вот и весь секрет.
– Да? Как же, рассказывай, – усмехнулся шериф.
– Но это так, – настаивал я. – Тот, кто улыбается, всегда выигрывает.
Он подозрительно посмотрел на меня, и я расхохотался и хлопнул его по спине.
– Шучу, Боб, – сказал я.
Какого черта? Ведь нельзя за одну ночь изменить привычки. И какой вред от маленькой шутки?
Шериф пожелал мне приятного воскресенья, и я поехал домой. Я сделал себе огромную яичницу с ветчиной и жареной картошкой и отнес тарелку в кабинет отца. Ел я за его столом, впервые за долгое время чувствуя себя таким умиротворенным.
Я принял одно решение. Что бы ни случилось, на Эми Стентон я не женюсь. Я и так старался держаться от нее подальше исключительно ради ее же блага, поэтому не считал себя вправе жениться на ней. А даже если бы и считал, все равно не сделал бы этого. Если все же мне придется жениться, то уж не на этой властолюбивой вертихвостке с острым, как колючая проволока, языком и такими же тонкими, как проволока, извилинами.
Я отнес посуду в кухню, вымыл ее, а потом принял ванну. После ванны я лег спать и спал как убитый до десяти утра. Завтракая, я услышал, как на подъездной дорожке захрустел гравий, и, выглянув в окно, увидел «кадиллак» Честера Конвея.
Он вошел в дом, не постучав, – люди привыкли не стучаться еще в те времена, когда практиковал отец, – и сразу направился в кухню.
– Сиди, малыш, сиди, – сказал он, хотя я и не собирался вставать. – Продолжай завтракать.
– Спасибо, – проговорил я.
Он сел и, вытянув шею, принялся разглядывать еду на моей тарелке.
– Кофе свежий? Я бы не отказался от чашки. Встань и налей мне, ладно?
– Да, сэр, – просиял я. – Сию минуту, мистер Конвей, сэр.
Моя нарочитая любезность, естественно, не раздражала его – он считал, что имеет на это право. Он с хлюпаньем сделал один глоток, потом второй. Третьим глотком он опорожнил чашку. Он сказал, что больше кофе не будет, хотя я и не предлагал ему, и прикурил сигару. Он бросил спичку на пол, выдохнул дым и стряхнул пепел в чашку.
В большинстве своем жители Западного Техаса очень властны, но они не идут напролом, если обнаруживают, что человек умеет защищаться. Они быстро учатся уважать его права. Честер Конвей являлся исключением. Он был большой «шишкой» в городе еще до нефтяного бума. Ему всегда удавалось строить отношения с людьми на своих условиях. Он так долго жил без оппозиции, что не сразу распознал ее, когда она появилась. Думаю, он бы и головы не повернул, если бы я проклял его в церкви. Его слух иногда вытворял странные вещи.
Мне нетрудно было поверить в то, что он подстроил гибель Майка. Тот факт, что именно он сделал это, сразу расставил бы все на свои места.
– Ну, – сказал он, тряся пепел над столом, – все подготовил к сегодняшнему вечеру, а? Нет вероятности, что что-то сорвется? Ты раскрутишь это дело так, что оно будет крутиться в нужную сторону?
– Я ничего не собираюсь делать, – ответил я. – Я сделал все, что собирался.