— Знакомый почерк, тебе не кажется? Небось и автомат сброшен?
— Сброшен. Ты имеешь в виду убийство начальника порта?
— Именно.
Мы с Игорем подумали об одном и том же — убийстве Петухова, которое случилось год назад. Убийца устроился на третьем этаже расселенного дома, углом выходящего на бульвар. Из-за забора, огородившего строительство, проезжая часть стала уже, и все машины именно в этом месте, перед домом, притормаживали; киллеру оставалось только хорошенько прицелиться.
В тот день, первого августа, в час дня по бульвару ехали одна за другой две машины: красный «мерседес» начальника порта и синяя «тойота» директора фирмы «Атлант» (переработка цветных металлов). Из расселенного дома раздались выстрелы, «мерседес» вильнул вправо и врезался в стену дома; «тойота» резко остановилась. Обоим водителям пули попали в голову, оба умерли сразу. Поскольку начальник порта Петухов каждый божий день ездил этим маршрутом на обед в одно и то же время, а водителя директора «Атланта» за пятнадцать минут до происшествия послали с бумагами в налоговую инспекцию, но маршрута с ним не оговаривали, был сделан вывод о том, что выстрелы предназначались Петухову, а водитель из «Атланта» случайно оказался на линии огня.
Тут же были найдены вездесущие дети, которые за два дня до стрельбы видели на стройке высокого дяденьку, спускавшегося по веревке с третьего этажа дома на второй, лестница там провалилась. Уголовный розыск обшарил стройку и нашел автомат АК-74 с пустым рожком, а также любовно оборудованное место для стрельбы.
Была тщательно изучена официальная документация порта и фирмы по переработке цветных металлов, документы находились в идеальном порядке, а по агентурным данным у обоих было столько «доброжелателей», что в тюрьму просилось чело век пятьдесят.
Я эти подробности знала потому, что по делу работал Толик. А у него была привычка — во время наших встреч на «тетиной» квартире из постели пересаживаться за стол; и наша болтовня за коньяком длилась ровно столько же, сколько мы развлекались на сексодроме. Поначалу, когда я пригревшись на его груди, получала резкую команду: «А теперь — за стол!» и мы переселялись в кухню, у меня возникали всякие нехорошие мысли о том, что кухня утыкана «жучками» и что ем нужны на меня какие-нибудь компроматы, — разговор Толик всегда сводил к работе, к разным громким делам; потом я от этой мысли отказалась! говорил на кухне, в основном, Толик, а я слушала с восторженным видом и восхищалась его оперативным гением.
Лежа рядом с мужем на диване перед телевизором — после ужина Игорь переместился на диван, я пристроилась рядышком, пользуясь тем, что Игорь был вроде в неплохом настроении, — я по ассоциации с делом Петухова вспомнила про Толика, про наши тайные интимные встречи, и, как всегда, испытала жгучий стыд перед мужем.
Ну что я могу поделать, если уже давно утратила к нему всякий интерес! По-человечески я к нему привязана, и, если бы можно было жить с ним, не исполняя супружеские обязанности, все было бы прекрасно, но ему-то этого мало. Он уже как-то во время очередного скандала кричал мне в запальчивости, что не выносит моих стиснутых зубов по ночам и вынужден заниматься онанизмом в ванной. В порыве раскаяния я прижалась к нему и вдруг ощутила запах холостяка, запах брошеного, нелюбимого мужчины, исходящий от моего щеголя-мужа, несмотря на то, что он каждый день менял рубашки и пользовался только французской туалетной водой.
— Когда едем на дачу: в пятницу вечером или в субботу? — поглаживая меня по плечу, спросил муж.
— Игорь, я в субботу дежурю по городу, — заныла я, предчувствуя его недовольство.
— Какая же ты сука, Швецова, — с силой оттолкнув меня, злобно выкрикнул Игорь. — Никакого у тебя материнского инстинкта, лишь бы шляться да развлекаться!
— Ничего себе развлечение! Я же работать еду, — попыталась оправдаться я, но процесс уже пошел.
Игорь вскочил и нервно захлопал себя по карманам в поисках зажигалки. Найдя ее, он ушел на лестницу курить, громко хлопнув дверью. Вот и поговорили… Вернувшись, он ни слова не говоря, расстелил постель и лег, отвернувшись к стене. Не стал даже смотреть «Новости». Ну и ладно, хоть таким путем, но сегодня обойдется без посягательств на мою половую неприкосновенность.
Я убавила звук и стала переключать телик с канала на канал в поисках чего-нибудь интересного, но везде говорили о дерзком убийстве главы бюро регистрации сделок с недвижимостью. Один популярный телеведущий, которого лично я бы наградила «Золотым нарциссом», поскольку человек перед телекамерой вел себя так, будто он перед зеркалом — и так повернется, и сяк, и причесочку поправит, и глянет кокетливо, — с придыханиями вещал такую чушь, что я ради смеха задержалась на этом канале.
— Это выстрел не в Бориса Хапланда! — патетически провозгласил «Золотой нарцисс», и вот это-то меня заинтересовало больше всего: а в кого же? — Это выстрел в начальника ГУВД Виталия Оковалко, это выстрел в наше государство, во всех, нас. — Дальше он понес такое, что я, невзирая на испорченное настроение, стала давиться хохотом. — Это убийство совершено для того, чтобы показать обществу, что власть в руках организованной преступности! Это плевок в лицо общественности, это вызов, сделанный с целью показать беспомощность правоохранительных органов. Место для убийства выбрано не случайно: Бориса Хапланда умышленно застрелили в центре города, на глазах у людей, чтобы продемонстрировать силу мафии!
Этого я уже вынести не смогла: «А где, по-вашему, — спрашивала я экран, — должны были застрелить Хапланда? У пивного ларька, куда Боря Хапланд выходил по вечерам посудачить с местными ханыгами? Или в очереди за хлебом?..» Да это была единственная возможность его убить, потому что дом он покидал только в сопровождении охраны, которая тщательно проверяла безопасность прохода по двору к машине. Двор этого знаменитого домика оборудован двумя постами, посторонний туда не войдет и не въедет, вокруг дома понатыканы телекамеры — в общем, дом высокой культуры быта.
Среди соседей Хапланда были только солидные люди — члены городского Законодательного собрания, заместитель начальника ГУВД, председатель коллегии адвокатов, — ив изобилии были представлены разнообразные преступные сообщества, лидерам которых давно приглянулся этот монументальный дом с высокими мавританскими арками. Поэтому, несмотря на охранные кордоны, на улице Бородина постоянно что-то случалось. То пальба из автомата среди бела дня по машине, которая оказывается ничьей, брошенной сбежавшими пассажирами; то подложенная к парадной дома коробка с тротилом; то взрыв ирландского бара, на который глядят окна мавританского дома…
С мыслями о плотности криминальных происшествий на квадратный метр улицы Бородина я уснула; и снились мне эротические сны.
5
— Сброшен. Ты имеешь в виду убийство начальника порта?
— Именно.
Мы с Игорем подумали об одном и том же — убийстве Петухова, которое случилось год назад. Убийца устроился на третьем этаже расселенного дома, углом выходящего на бульвар. Из-за забора, огородившего строительство, проезжая часть стала уже, и все машины именно в этом месте, перед домом, притормаживали; киллеру оставалось только хорошенько прицелиться.
В тот день, первого августа, в час дня по бульвару ехали одна за другой две машины: красный «мерседес» начальника порта и синяя «тойота» директора фирмы «Атлант» (переработка цветных металлов). Из расселенного дома раздались выстрелы, «мерседес» вильнул вправо и врезался в стену дома; «тойота» резко остановилась. Обоим водителям пули попали в голову, оба умерли сразу. Поскольку начальник порта Петухов каждый божий день ездил этим маршрутом на обед в одно и то же время, а водителя директора «Атланта» за пятнадцать минут до происшествия послали с бумагами в налоговую инспекцию, но маршрута с ним не оговаривали, был сделан вывод о том, что выстрелы предназначались Петухову, а водитель из «Атланта» случайно оказался на линии огня.
Тут же были найдены вездесущие дети, которые за два дня до стрельбы видели на стройке высокого дяденьку, спускавшегося по веревке с третьего этажа дома на второй, лестница там провалилась. Уголовный розыск обшарил стройку и нашел автомат АК-74 с пустым рожком, а также любовно оборудованное место для стрельбы.
Была тщательно изучена официальная документация порта и фирмы по переработке цветных металлов, документы находились в идеальном порядке, а по агентурным данным у обоих было столько «доброжелателей», что в тюрьму просилось чело век пятьдесят.
Я эти подробности знала потому, что по делу работал Толик. А у него была привычка — во время наших встреч на «тетиной» квартире из постели пересаживаться за стол; и наша болтовня за коньяком длилась ровно столько же, сколько мы развлекались на сексодроме. Поначалу, когда я пригревшись на его груди, получала резкую команду: «А теперь — за стол!» и мы переселялись в кухню, у меня возникали всякие нехорошие мысли о том, что кухня утыкана «жучками» и что ем нужны на меня какие-нибудь компроматы, — разговор Толик всегда сводил к работе, к разным громким делам; потом я от этой мысли отказалась! говорил на кухне, в основном, Толик, а я слушала с восторженным видом и восхищалась его оперативным гением.
Лежа рядом с мужем на диване перед телевизором — после ужина Игорь переместился на диван, я пристроилась рядышком, пользуясь тем, что Игорь был вроде в неплохом настроении, — я по ассоциации с делом Петухова вспомнила про Толика, про наши тайные интимные встречи, и, как всегда, испытала жгучий стыд перед мужем.
Ну что я могу поделать, если уже давно утратила к нему всякий интерес! По-человечески я к нему привязана, и, если бы можно было жить с ним, не исполняя супружеские обязанности, все было бы прекрасно, но ему-то этого мало. Он уже как-то во время очередного скандала кричал мне в запальчивости, что не выносит моих стиснутых зубов по ночам и вынужден заниматься онанизмом в ванной. В порыве раскаяния я прижалась к нему и вдруг ощутила запах холостяка, запах брошеного, нелюбимого мужчины, исходящий от моего щеголя-мужа, несмотря на то, что он каждый день менял рубашки и пользовался только французской туалетной водой.
— Когда едем на дачу: в пятницу вечером или в субботу? — поглаживая меня по плечу, спросил муж.
— Игорь, я в субботу дежурю по городу, — заныла я, предчувствуя его недовольство.
— Какая же ты сука, Швецова, — с силой оттолкнув меня, злобно выкрикнул Игорь. — Никакого у тебя материнского инстинкта, лишь бы шляться да развлекаться!
— Ничего себе развлечение! Я же работать еду, — попыталась оправдаться я, но процесс уже пошел.
Игорь вскочил и нервно захлопал себя по карманам в поисках зажигалки. Найдя ее, он ушел на лестницу курить, громко хлопнув дверью. Вот и поговорили… Вернувшись, он ни слова не говоря, расстелил постель и лег, отвернувшись к стене. Не стал даже смотреть «Новости». Ну и ладно, хоть таким путем, но сегодня обойдется без посягательств на мою половую неприкосновенность.
Я убавила звук и стала переключать телик с канала на канал в поисках чего-нибудь интересного, но везде говорили о дерзком убийстве главы бюро регистрации сделок с недвижимостью. Один популярный телеведущий, которого лично я бы наградила «Золотым нарциссом», поскольку человек перед телекамерой вел себя так, будто он перед зеркалом — и так повернется, и сяк, и причесочку поправит, и глянет кокетливо, — с придыханиями вещал такую чушь, что я ради смеха задержалась на этом канале.
— Это выстрел не в Бориса Хапланда! — патетически провозгласил «Золотой нарцисс», и вот это-то меня заинтересовало больше всего: а в кого же? — Это выстрел в начальника ГУВД Виталия Оковалко, это выстрел в наше государство, во всех, нас. — Дальше он понес такое, что я, невзирая на испорченное настроение, стала давиться хохотом. — Это убийство совершено для того, чтобы показать обществу, что власть в руках организованной преступности! Это плевок в лицо общественности, это вызов, сделанный с целью показать беспомощность правоохранительных органов. Место для убийства выбрано не случайно: Бориса Хапланда умышленно застрелили в центре города, на глазах у людей, чтобы продемонстрировать силу мафии!
Этого я уже вынести не смогла: «А где, по-вашему, — спрашивала я экран, — должны были застрелить Хапланда? У пивного ларька, куда Боря Хапланд выходил по вечерам посудачить с местными ханыгами? Или в очереди за хлебом?..» Да это была единственная возможность его убить, потому что дом он покидал только в сопровождении охраны, которая тщательно проверяла безопасность прохода по двору к машине. Двор этого знаменитого домика оборудован двумя постами, посторонний туда не войдет и не въедет, вокруг дома понатыканы телекамеры — в общем, дом высокой культуры быта.
Среди соседей Хапланда были только солидные люди — члены городского Законодательного собрания, заместитель начальника ГУВД, председатель коллегии адвокатов, — ив изобилии были представлены разнообразные преступные сообщества, лидерам которых давно приглянулся этот монументальный дом с высокими мавританскими арками. Поэтому, несмотря на охранные кордоны, на улице Бородина постоянно что-то случалось. То пальба из автомата среди бела дня по машине, которая оказывается ничьей, брошенной сбежавшими пассажирами; то подложенная к парадной дома коробка с тротилом; то взрыв ирландского бара, на который глядят окна мавританского дома…
С мыслями о плотности криминальных происшествий на квадратный метр улицы Бородина я уснула; и снились мне эротические сны.
5
Утром я успела удрать на работу без объяснений с мужем. В метро я уже стояла на ступеньке едущего вверх эскалатора, погруженная в мысли о том, сколько сроков по делам у меня в этом месяце, когда мне в спину уперлось что-то похожее на ствол пистолета. Грубый голос мне в ухо произнес:
— Всем стоять, уголовный розыск!
— Ну ты и придурок, Горчаков! — только и смогла вымолвить я. — Ты же знаешь, что у меня метрофобия, я смертельно боюсь эскалаторов! Я теперь до конца дня в себя не приду.
— Ну извини, Машка, я-то человек со здоровой психикой и не учитываю, что в нашей прокуратуре работают люди, страдающие бзиками, — ответил мой друг и коллега, женатый мужчинам средних лет с высшим образованием, отнимая от моей спины палец. — А кстати, отчего у тебя метрофобия?
— Оттого, что когда я была маленькой, на эскалаторе мне под ноги упал пьяный, разбил в кровь лицо, и я после этого долго мучилась кошмарами. А огда я уже работала в прокуратуре, я подверглась; нападению эскалаторного маньяка.
— Иди ты! — с интересом воскликнул Лешка. — Манюня, ну расскажи!
— Ну чего рассказывать… Возвращалась я около двенадцати ночи из ИВС, поднималась на эскалаторе, ну и стала, дура, искать монетку, чтобы позвонить домой, попросить встретить. Достала кошелек и начала в нем шарить. А потом подняла глаза и увидела, что эскалатор совершенно пустой, а ступеньках в десяти выше меня — какой-то хмырь в замызганном свитере с воротником до носа и в шляпе, как у Фредди Крюгера. И он, ни слова не говоря, вдруг поворачивается и, ласково на меня глядя, начинает ко мне спускаться. А я от него пячусь и смертельно; боюсь упасть. А он продолжает идти на меня. В общем, меня спасло только то, что эскалатор подъехал к самому верху, пока мы играли в гляделки. Там уж я так припустила, что была дома через полсекунды,без всяких встречаний. А ты усугубляешь мою душевную незаживающую травму.
Но на Лешку я сердиться не могла!
Вот бывает так: влюбиться я в него не влюбилась, и он в меня тоже, зато как-то с ходу мы подружились и жить друг без друга не можем. Мы с ним пришли работать в прокуратуру в один день, только я на пять минут раньше него; аттестовали нас в один день, дел нам давали поровну, дежурили мы вместе много раз… В общем, как говорит Лешка, к Маше даже жена не ревнует, а жены-то чувствуют, надо ревновать или нет. А вот моего мужа Лешка на дух не переносит.
Был как-то у Горчакова день рождения, и он заранее отпросил меня у мужа на этот вечер. А поскольку мне ехать было дальше всех, он сначала отвез жену из кафе домой, а потом поймал для меня такси и почему-то сел со мной в машину. А на мой недоуменный вопрос, зачем он со мной потащится в первом часу ночи, промолчал. Подвезя к дому, Лешка мне загадочно сказал: «Ну пока, ты иди, но на всякий случай я тут часик погуляю…» Я пожала плечами, мол, зачем, но Лешка, как всегда, оказался умнее меня: стоило мне войти в дом, как любящий муж, стоявший в прихожей, сначала заорал на меня как резаный — где это я так долго шлялась, а потом съездил мне по физиономии, а заодно сорвал с меня мое любимое янтарное ожерелье; самое обидное, что я не могла понять, какие ко мне претензии, ведь я заранее отпрашивалась на день рождения Лешки! (Как потом оказалось, муж ждал меня до двенадцати, как кучер тыквы в «Золушке», а в полночь чаша его терпения переполнилась.) Мы некоторое время метались по прихожей, а потом мне удалось выскочить на улицу, и я попала в объятия Лешки, терпеливо дожидавшегося, когда он сможет быть мне полезен.
Оказалось, что он лучше знал психологию моего мужа, чем я. До трех часов ночи он утешал меня на лавочке, утирал мне слезы, потом отвел домой, убедился, что меня не убьют из ревности, и отбыл. А я поклялась, что всегда буду это помнить.
Потом, в День прокуратуры, двадцать восьмого мая, бедный Лешка неожиданно напился, а я была единственным трезвым человеком в нашей прокурорской компании, потому что было море водки" только одна бутылка сухого вина, а я водку не пью; И когда мы вышли из конторы и двинулись в направлении метро, Лешку мне пришлось тащить на себе, он так и норовил прилечь на лавочку или под кустик. Я терпеливо вытаскивала его из-под кустиков (остальные наши девушки только хихикали надо мной) и наконец донесла его до метро. У входа на станцию Лешка поднял голову, встрепенулся — откуда только силы взялись! — и бодро сказал: «Ну, девушки, до метро я вас довел, теперь я спокоен», после чего нырнул за турникет, а я осталась стоять с открытым ртом от такой наглости. Но в этом весь Лешка.
Через некоторое время господин Горчаков сам втравил меня в неприятности, но, правда, сам мужественно взял надо мной шефство. Дело было так: я собиралась уходить домой в препоганейшем настроении, поскольку накануне имел место очередной скандал с супругом, да еще и затяжной, прерываемый, только уходом на работу, а когда я приходила домой, скандал продолжался с новой силой, но с прежней тематикой: какая я плохая мать и жена.
В общем, жить не хотелось, а тут Горчаков с гнуснейшим предложением — «зайди на полчасика». Я из вежливости зашла, у Горчакова в кабинете сидел его приятель из уголовного розыска, Андрей, довольно симпатичный парень, а на столе стояла водка. Они мне объяснили, что Андрею вручили орден за Чечню, куда тот ездил прошлой весной, и я должна вместе с ними отметить это выдающееся событие. Поскольку я готова была уцепиться за любой повод, чтобы оттянуть встречу с мужем, я опрометчиво согласилась, но предупредила, что водку я не пью, организм не принимает. «Какая фигня, — сказал Горчаков, — а мы ее тебе пепси-колой разбавим, ты водки и не почувствуешь». И я поддалась на эту провокацию.
Они налили мне водки, разбавили пепси-колой, очень хорошо пошло, настроение у меня улучшилось, а потом, как в истории про Винни-Пуха, «они посидели еще чуть-чуть, и еще чуть-чуть…» Потом они вдвоем провожали меня до дома, а я все норовила прилечь в сугроб. Они меня оттуда деликатно вынимали, а я, полная раскаяния, говорила им, что не стоит меня провожать, «если меня изнасилуют — так мне и надо!»
Дома меня стошнило, после чего я легла на диван, а надо мной склонился муж и стал кричать, что я опустилась до предела и меня пора ставить на учет в наркологический диспансер. Я в душе горячо с ним соглашалась, но мне было так мерзко его слушать, что я стала про себя молить Бога: пусть меня вызовут на какое-нибудь страшное происшествие, и желательно до утра.
Бог услышал мои молитвы, и тут же зазвонил телефон: дежурный прокурор сообщал, что на улице Надеждиной расстреляли машину с тремя бандитами и мне следует прибыть на место происшествия. Я позвонила Лешке, сообщила ему эту радостную новость, и он, видимо, испытывая угрызения совести за то, что меня напоил, вызвался поехать со мной. К тому времени, когда пришла машина, я уже протрезвела, но чувствовала себя ужасно и даже пожалела, что напросилась на выезд, потому что теперь безумно хотела только одного — прилечь и заснуть.
По дороге водитель оперативной машины рассказал нам, в чем заключалось происшествие. Трое «быков», только что вышедшие из сауны, были расстреляны неизвестными, когда садились в машину напротив детской школы искусств. К нашему приезду тела для удобства осмотра вытащили из машины и перенесли в вестибюль школы.
Мы вошли в школу, и нашему взору открылась такая картина: посреди огромного, залитого светом вестибюля школы искусств, на гладком мраморном полу, лежали рядком три трупа, чистенькие, с еще не просохшими после бассейна волосами; во лбу у каждого, словно звезда у племенного быка, зияла аккуратненькая дырочка. Можно было только мечтать о таком выезде — чисто, сухо, тепло, в наличии стул, стол, телефон… Кроме того, к своему огромному облегчению, я заметила за столом знакомого следователя — Сашку Баркова, дежурившего по городу, — который уже приступил к написанию протокола.
Однако ситуация осложнялась тем, что один из главных участников осмотра — судебно-медицинский эксперт Юра Кравченко — находился в том же состоянии, из которого я вышла пару часов назад, — он был вусмерть пьян. Правда, многолетняя закалка человека, имеющего доступ к спирту, не позволяла ему упасть рядом с трупами на мраморный пол, и говорил он связно, но что говорил!
Кравченко обстоятельно доказывал, что осматривать трупы в такой обстановке он не может, поскольку нет никаких условий для этого, и света нет достаточного, заявлял он, щурясь на люстры. Все присутствующие пытались уговорить его начать осмотр, но безрезультатно.
— Нет, нет и нет, — упирался Кравченко, — трупы надо везти в морг и осматривать там в секционной, в надлежащей обстановке, здесь я осматривать не буду, осмотр получится некачественный.
Барков умоляюще посмотрел на меня:
— Маша, выручай; Кравченко к тебе давно неравнодушен, воспользуйся своими чарами, уговори его осматривать здесь, а то мы до утра прокантуемся; только на тебя и надежда.
Делать было нечего; с мыслью о том, что хоть таким образом я принесу пользу обществу, я подошла к Кравченко и стала упрашивать его осмотреть трупы на месте. Юрка долго ломался, я исполняла вокруг него ритуальные танцы, с моей стороны потребовались жертвы в виде трех поцелуев в щечку, но наконец он сдался.
— Ну ладно, — с чувством сказал он, — только ради тебя, Маша!
С сознанием выполненного долга я тут же отправилась в пустой гардероб, где уже давно присмотрела себе скамеечку. Присев на нее, я подложила под голову свою меховую шапку и задремала. Сквозь сон я слышала какой-то бред Кравченко о том, что он не будет продолжать осмотр… Горчаков позже рассказал, что после того, как я пошла в гардероб спать, «цирк огни не погасил». Кравченко категорически заявил, что при Машке штаны с трупов снимать не может! Трупы мужские, а она женщина, и оскорблять ее нравственность видом обнаженных гениталий он не будет — не то воспитание! Горчаков попытался ему втолковать, что я работаю следователем десять лет, трупов осмотрела немерено, и в штанах, и без штанов, и не такое видала, но Юра стоял на своем.
Тогда Горчаков объяснил, что я сплю и ничего не увижу. Недоверчивый Кравченко заглянул в гардероб, убедился, что я действительно сплю, но одежду с трупов снял только после того, как поставил между гардеробом и трупами кордон из трех милиционеров, которые своими широкими спинами должны были заслонить от меня непотребную картину…
Но все это было очень давно. Водку я с тех пор в рот не беру даже с пепси-колой.
…С шутками-прибаутками дойдя до родной конторы, мы с Лешкой поднялись на наш этаж и одновременно сунули ключи в замочные скважины; кабинеты наши соседствуют, и если Лешка хочет чаю, он грохает кулаком в стенку — это сигнал. Потом он заходит и спрашивает, что у нас к чаю, и не успокаивается, пока не съедает принесенные мной бутерброды, после чего поглаживает себя по животу и умиротворенно говорит что-нибудь вроде: «Ну червячка я заморил, теперь можно пойти пообедать», И уходит обедать, а я остаюсь мыть чашки.
Телефоны надрывались в обоих кабинетах. Я нарочно не торопилась, поскольку по опыту знаю, что ничего хорошего в такую рань не скажут. А может, я просто становлюсь пессимисткой?
Я попудрила нос перед зеркалом, открыла форточку, но телефон не успокаивался. Сняв трубку, я услышала спокойный, хорошо поставленный баритон:
— Здравствуйте, могу ли я поговорить с Марией Сергеевной?
Что меня удивило, так это полное спокойствие человека, только что выслушавшего по меньшей мере полсотни гудков, но не проявившего ни малейшего раздражения; интересно, он действительно не раздражен или так хорошо владеет собой?
— Внимательно вас слушаю, — ответила я.
— Вас беспокоит ФСБ, полковник Арсенов, Юрий Сергеевич, из отдела борьбы с терроризмом.
— Очень приятно, чем обязана?
— Мария Сергеевна, оказывается, у нас есть общие знакомые: вам большой привет от Николая Ивановича Заболоцкого, он очень тепло о вас отзывается.
— Благодарю.
Ох уж этот наш серый кардинал, по полгода его не вижу и не слышу, а у меня такое чувство, будто я всегда под колпаком.
— Голубушка, Мария Сергеевна, как бы нам увидеться? У меня вопросик к вам небольшой. Могу ли я подъехать к вам сегодня?
— Во сколько вы хотите подъехать?
— Да чем раньше, тем лучше, ну вот если я прямо сейчас выеду? Через полчасика буду у вас, годится?
— Хорошо.
Такие незапланированные встречи лучше всего не откладывать: кто знает, куда меня дернут через час…
Только я положила трубку, в дверь просунулась косматая голова Горчакова. Вот интересно: не красавец он, нос картошкой, волосы в стороны, глазки как у поросенка; ну, правда, косая сажень в плечах и ростом Бог не обидел; но в остальном ничего же особенного, что в нем так бабам нравится?
— Маруська, ты будешь на месте в ближайший час?
— А что ты хочешь? Дежурить за тебя я не буду, ты мне и так два выезда должен.
— Вот, в трудную минуту хочешь опереться на плечо товарища, а вместо этого поскользнешься на кукише с маслом… Андрюха звонит, спрашивает, будешь ли ты, он хочет подъехать, чего-то ему от тебя нужно.
— Какой еще Андрюха?
— Ну какой-какой! Чеченский герой! Ну, Синцов! Что ему сказать?
— Я буду, только у меня через полчаса человек.
— Надолго?
— Кто его знает? Какой-то Арсенов из ФСБ.
— Чо ему надо?
— Приедет — узнаю.
— А ты что, не спросила, чего он хочет?
— А какой смысл? По телефону все равно не скажет.
— оже верно. А какие у тебя дела с ФСБ?
— а никаких пока. Ну пусть твой Синцов подъезжает, если что, у тебя подождет.
Полчаса до встречи с фээсбэшником я провела плодотворно: быстренько настучала на машинке постановление о назначении технической экспертизы документа — нашего вчерашнего трофея — и выпихнула стажера на экспертизу вместе с постановлением и удостоверением майора ГРУ. Буквально через пять минут мой кабинет наполнился благоуханием дорогого мужского парфюма и раскатами барственного баритона. Юрий Сергеевич Арсенов прибыл с огромной коробкой шоколадных конфет, поэтому пришлось поить его кофе.
— Очень приятно, что мы наконец встретились, — говорил мой гость, — я так много слышал о вас и представлял такой грозной, суровой Фемидой. И совершенно не ожидал, что Швецова — то такое очаровательное создание, просто фея…
— А что вас привело ко мне? — прорвалась я наконец сквозь поток елея.
Полковник Арсенов обаятельно улыбнулся.
— Да просто нашел предлог с вами познакомиться. Вы там вчера удостоверение какое-то изъяли, не дадите взглянуть?
В последнюю фразу было вложено столько небрежности, что это бросилось в глаза.
— Вы имеете в виду удостоверение по убийству Шермушенко?
— Да-да. Я, честно говоря, уполномочен руководством попросить вас передать документ в наше распоряжение буквально на пару часиков; наши специалисты глянут в лаборатории и сразу скажут, подделка или нет. Вам ведь все равно экспертизу назначать, а так наши сразу бы и сделали.
Я рассмеялась.
— Юрий Сергеевич, голубчик, я бы вам с удовольствием предоставила это злосчастное удостоверение, но его у меня уже нет.
— А где же оно?!
— Мы его уже отправили на экспертизу. Вы бы сразу, по телефону, сказали, что вас интересует удостоверение, я бы его задержала у себя. А гак вышло, что вы зря проехались.
— Милая Мария Сергеевна, отнюдь не зря! Я счастлив, что наконец познакомился с вами. А на какую экспертизу отправили — в милицию или вашу, Министерства юстиции?
— На нашу. Позвоните мне недельки через две, или, если хотите, я вам позвоню, как только экспертиза будет готова.
Про себя же я поклялась, что не выпущу из рук удостоверение и уж точно не отдам его комитету; чтоб мне потом вернулось такое же, да другое — не на ту напали!
— Обязательно, вот моя визитка, на обороте я вам напишу номер своего мобильного и пейджер, звоните, и не только по поводу удостоверения, я буду рад слышать ваш милый голосок.
Определенно нервы у него железные. Я представила, как он докладывает руководству, что не выполнил задания… Он тоже наверняка это представил, но у него даже мускул не дрогнул. Он поцеловал мне ручку и, улыбаясь, раскланялся. Никакого разочарования.
Из окна я видела, как Арсенов, оглянувшись, садится в вишневую «девятку», и тут меня осенило, почему он так спокойно воспринял весть о том, что документ на экспертизе. Он сейчас прямым ходом туда ; поедет и заберет удостоверение, вот почему он заторопился и почему абсолютно не расстроился — какая разница, у кого взять требуемое, у меня или у эксперта.
Я лихорадочно стала набирать номер экспертизы документов. Занято, занято, занято; руки у меня дрожали. Самое смешное, что я не представляла, что за секрет кроется в этой ксиве. А вот такое пристальное внимание нашей самой демократичной спецслужбы заставило меня заволноваться и прийти к выводу, что мне нужно беречь эту красную книжечку как зеницу ока.
Я продолжала набирать телефонный номер, когда открылась дверь и вошел мой стажер, улыбаясь во весь рот. Стас положил на стол конверт, в который я упаковала объект исследования вместе с постановлением, и сказал, что все привез обратно: эксперты посмотрели и сказали, им необходим сравнительный образец оттиска печати Министерства обороны, и когда мы его получим, они возьмут все вместе.
Я облегченно вздохнула, но тут же спохватилась, что мне опять придется объясняться с Юрием Сергеевичем Арсеновым и придумывать, под каким соусом я откажу ему в выдаче изъятой ксивы на руки. Может быть, сослаться на шефа — мол, с ним решайте? А кстати, странно, что Арсенов вышел сразу на меня, могли ведь сделать иначе — звонок прокурору, а тот дал бы мне указание предоставить сотрудникам ФСБ удостоверение для исследования, или еще проще — сказал бы: «Мария Сергеевна, принесите мне изъятое вами вчера удостоверение», и с этим я бы поспорить не могла. Обжаловать указание — обжалуйте, только помните, что обжалование не приостанавливает его исполнения… В общем, я поняла, что надо скрываться.
Закрыв конверт с вещественным доказательством в сейф, я напечатала рапорт с просьбой направить меня в командировку в Москву, складно объяснила шефу, что это крайне необходимо для раскрытия убийства, быстро подписала у него рапорт и отправилась в прокуратуру города оформлять документы; главное — подальше от телефона.
В городской мне любезно напомнили, что я в субботу дежурю, в связи с летним — отпускным — временем заменить меня некем и что в Москву я могу ехать не ранее двадцати одного часа субботнего вечера, исполнив свой долг перед отечеством, но командировочное подписали. Ну, это уже не так страшно: сегодня четверг, пятницу как-нибудь вытерплю — у меня тюрьма по плану, в субботу меня на дежурстве не достанешь: летом трупы находят! как грибы, только успевай выезжать, воскресенье я на даче, а вечером могу садиться на «Стрелу».
— Всем стоять, уголовный розыск!
— Ну ты и придурок, Горчаков! — только и смогла вымолвить я. — Ты же знаешь, что у меня метрофобия, я смертельно боюсь эскалаторов! Я теперь до конца дня в себя не приду.
— Ну извини, Машка, я-то человек со здоровой психикой и не учитываю, что в нашей прокуратуре работают люди, страдающие бзиками, — ответил мой друг и коллега, женатый мужчинам средних лет с высшим образованием, отнимая от моей спины палец. — А кстати, отчего у тебя метрофобия?
— Оттого, что когда я была маленькой, на эскалаторе мне под ноги упал пьяный, разбил в кровь лицо, и я после этого долго мучилась кошмарами. А огда я уже работала в прокуратуре, я подверглась; нападению эскалаторного маньяка.
— Иди ты! — с интересом воскликнул Лешка. — Манюня, ну расскажи!
— Ну чего рассказывать… Возвращалась я около двенадцати ночи из ИВС, поднималась на эскалаторе, ну и стала, дура, искать монетку, чтобы позвонить домой, попросить встретить. Достала кошелек и начала в нем шарить. А потом подняла глаза и увидела, что эскалатор совершенно пустой, а ступеньках в десяти выше меня — какой-то хмырь в замызганном свитере с воротником до носа и в шляпе, как у Фредди Крюгера. И он, ни слова не говоря, вдруг поворачивается и, ласково на меня глядя, начинает ко мне спускаться. А я от него пячусь и смертельно; боюсь упасть. А он продолжает идти на меня. В общем, меня спасло только то, что эскалатор подъехал к самому верху, пока мы играли в гляделки. Там уж я так припустила, что была дома через полсекунды,без всяких встречаний. А ты усугубляешь мою душевную незаживающую травму.
Но на Лешку я сердиться не могла!
Вот бывает так: влюбиться я в него не влюбилась, и он в меня тоже, зато как-то с ходу мы подружились и жить друг без друга не можем. Мы с ним пришли работать в прокуратуру в один день, только я на пять минут раньше него; аттестовали нас в один день, дел нам давали поровну, дежурили мы вместе много раз… В общем, как говорит Лешка, к Маше даже жена не ревнует, а жены-то чувствуют, надо ревновать или нет. А вот моего мужа Лешка на дух не переносит.
Был как-то у Горчакова день рождения, и он заранее отпросил меня у мужа на этот вечер. А поскольку мне ехать было дальше всех, он сначала отвез жену из кафе домой, а потом поймал для меня такси и почему-то сел со мной в машину. А на мой недоуменный вопрос, зачем он со мной потащится в первом часу ночи, промолчал. Подвезя к дому, Лешка мне загадочно сказал: «Ну пока, ты иди, но на всякий случай я тут часик погуляю…» Я пожала плечами, мол, зачем, но Лешка, как всегда, оказался умнее меня: стоило мне войти в дом, как любящий муж, стоявший в прихожей, сначала заорал на меня как резаный — где это я так долго шлялась, а потом съездил мне по физиономии, а заодно сорвал с меня мое любимое янтарное ожерелье; самое обидное, что я не могла понять, какие ко мне претензии, ведь я заранее отпрашивалась на день рождения Лешки! (Как потом оказалось, муж ждал меня до двенадцати, как кучер тыквы в «Золушке», а в полночь чаша его терпения переполнилась.) Мы некоторое время метались по прихожей, а потом мне удалось выскочить на улицу, и я попала в объятия Лешки, терпеливо дожидавшегося, когда он сможет быть мне полезен.
Оказалось, что он лучше знал психологию моего мужа, чем я. До трех часов ночи он утешал меня на лавочке, утирал мне слезы, потом отвел домой, убедился, что меня не убьют из ревности, и отбыл. А я поклялась, что всегда буду это помнить.
Потом, в День прокуратуры, двадцать восьмого мая, бедный Лешка неожиданно напился, а я была единственным трезвым человеком в нашей прокурорской компании, потому что было море водки" только одна бутылка сухого вина, а я водку не пью; И когда мы вышли из конторы и двинулись в направлении метро, Лешку мне пришлось тащить на себе, он так и норовил прилечь на лавочку или под кустик. Я терпеливо вытаскивала его из-под кустиков (остальные наши девушки только хихикали надо мной) и наконец донесла его до метро. У входа на станцию Лешка поднял голову, встрепенулся — откуда только силы взялись! — и бодро сказал: «Ну, девушки, до метро я вас довел, теперь я спокоен», после чего нырнул за турникет, а я осталась стоять с открытым ртом от такой наглости. Но в этом весь Лешка.
Через некоторое время господин Горчаков сам втравил меня в неприятности, но, правда, сам мужественно взял надо мной шефство. Дело было так: я собиралась уходить домой в препоганейшем настроении, поскольку накануне имел место очередной скандал с супругом, да еще и затяжной, прерываемый, только уходом на работу, а когда я приходила домой, скандал продолжался с новой силой, но с прежней тематикой: какая я плохая мать и жена.
В общем, жить не хотелось, а тут Горчаков с гнуснейшим предложением — «зайди на полчасика». Я из вежливости зашла, у Горчакова в кабинете сидел его приятель из уголовного розыска, Андрей, довольно симпатичный парень, а на столе стояла водка. Они мне объяснили, что Андрею вручили орден за Чечню, куда тот ездил прошлой весной, и я должна вместе с ними отметить это выдающееся событие. Поскольку я готова была уцепиться за любой повод, чтобы оттянуть встречу с мужем, я опрометчиво согласилась, но предупредила, что водку я не пью, организм не принимает. «Какая фигня, — сказал Горчаков, — а мы ее тебе пепси-колой разбавим, ты водки и не почувствуешь». И я поддалась на эту провокацию.
Они налили мне водки, разбавили пепси-колой, очень хорошо пошло, настроение у меня улучшилось, а потом, как в истории про Винни-Пуха, «они посидели еще чуть-чуть, и еще чуть-чуть…» Потом они вдвоем провожали меня до дома, а я все норовила прилечь в сугроб. Они меня оттуда деликатно вынимали, а я, полная раскаяния, говорила им, что не стоит меня провожать, «если меня изнасилуют — так мне и надо!»
Дома меня стошнило, после чего я легла на диван, а надо мной склонился муж и стал кричать, что я опустилась до предела и меня пора ставить на учет в наркологический диспансер. Я в душе горячо с ним соглашалась, но мне было так мерзко его слушать, что я стала про себя молить Бога: пусть меня вызовут на какое-нибудь страшное происшествие, и желательно до утра.
Бог услышал мои молитвы, и тут же зазвонил телефон: дежурный прокурор сообщал, что на улице Надеждиной расстреляли машину с тремя бандитами и мне следует прибыть на место происшествия. Я позвонила Лешке, сообщила ему эту радостную новость, и он, видимо, испытывая угрызения совести за то, что меня напоил, вызвался поехать со мной. К тому времени, когда пришла машина, я уже протрезвела, но чувствовала себя ужасно и даже пожалела, что напросилась на выезд, потому что теперь безумно хотела только одного — прилечь и заснуть.
По дороге водитель оперативной машины рассказал нам, в чем заключалось происшествие. Трое «быков», только что вышедшие из сауны, были расстреляны неизвестными, когда садились в машину напротив детской школы искусств. К нашему приезду тела для удобства осмотра вытащили из машины и перенесли в вестибюль школы.
Мы вошли в школу, и нашему взору открылась такая картина: посреди огромного, залитого светом вестибюля школы искусств, на гладком мраморном полу, лежали рядком три трупа, чистенькие, с еще не просохшими после бассейна волосами; во лбу у каждого, словно звезда у племенного быка, зияла аккуратненькая дырочка. Можно было только мечтать о таком выезде — чисто, сухо, тепло, в наличии стул, стол, телефон… Кроме того, к своему огромному облегчению, я заметила за столом знакомого следователя — Сашку Баркова, дежурившего по городу, — который уже приступил к написанию протокола.
Однако ситуация осложнялась тем, что один из главных участников осмотра — судебно-медицинский эксперт Юра Кравченко — находился в том же состоянии, из которого я вышла пару часов назад, — он был вусмерть пьян. Правда, многолетняя закалка человека, имеющего доступ к спирту, не позволяла ему упасть рядом с трупами на мраморный пол, и говорил он связно, но что говорил!
Кравченко обстоятельно доказывал, что осматривать трупы в такой обстановке он не может, поскольку нет никаких условий для этого, и света нет достаточного, заявлял он, щурясь на люстры. Все присутствующие пытались уговорить его начать осмотр, но безрезультатно.
— Нет, нет и нет, — упирался Кравченко, — трупы надо везти в морг и осматривать там в секционной, в надлежащей обстановке, здесь я осматривать не буду, осмотр получится некачественный.
Барков умоляюще посмотрел на меня:
— Маша, выручай; Кравченко к тебе давно неравнодушен, воспользуйся своими чарами, уговори его осматривать здесь, а то мы до утра прокантуемся; только на тебя и надежда.
Делать было нечего; с мыслью о том, что хоть таким образом я принесу пользу обществу, я подошла к Кравченко и стала упрашивать его осмотреть трупы на месте. Юрка долго ломался, я исполняла вокруг него ритуальные танцы, с моей стороны потребовались жертвы в виде трех поцелуев в щечку, но наконец он сдался.
— Ну ладно, — с чувством сказал он, — только ради тебя, Маша!
С сознанием выполненного долга я тут же отправилась в пустой гардероб, где уже давно присмотрела себе скамеечку. Присев на нее, я подложила под голову свою меховую шапку и задремала. Сквозь сон я слышала какой-то бред Кравченко о том, что он не будет продолжать осмотр… Горчаков позже рассказал, что после того, как я пошла в гардероб спать, «цирк огни не погасил». Кравченко категорически заявил, что при Машке штаны с трупов снимать не может! Трупы мужские, а она женщина, и оскорблять ее нравственность видом обнаженных гениталий он не будет — не то воспитание! Горчаков попытался ему втолковать, что я работаю следователем десять лет, трупов осмотрела немерено, и в штанах, и без штанов, и не такое видала, но Юра стоял на своем.
Тогда Горчаков объяснил, что я сплю и ничего не увижу. Недоверчивый Кравченко заглянул в гардероб, убедился, что я действительно сплю, но одежду с трупов снял только после того, как поставил между гардеробом и трупами кордон из трех милиционеров, которые своими широкими спинами должны были заслонить от меня непотребную картину…
Но все это было очень давно. Водку я с тех пор в рот не беру даже с пепси-колой.
…С шутками-прибаутками дойдя до родной конторы, мы с Лешкой поднялись на наш этаж и одновременно сунули ключи в замочные скважины; кабинеты наши соседствуют, и если Лешка хочет чаю, он грохает кулаком в стенку — это сигнал. Потом он заходит и спрашивает, что у нас к чаю, и не успокаивается, пока не съедает принесенные мной бутерброды, после чего поглаживает себя по животу и умиротворенно говорит что-нибудь вроде: «Ну червячка я заморил, теперь можно пойти пообедать», И уходит обедать, а я остаюсь мыть чашки.
Телефоны надрывались в обоих кабинетах. Я нарочно не торопилась, поскольку по опыту знаю, что ничего хорошего в такую рань не скажут. А может, я просто становлюсь пессимисткой?
Я попудрила нос перед зеркалом, открыла форточку, но телефон не успокаивался. Сняв трубку, я услышала спокойный, хорошо поставленный баритон:
— Здравствуйте, могу ли я поговорить с Марией Сергеевной?
Что меня удивило, так это полное спокойствие человека, только что выслушавшего по меньшей мере полсотни гудков, но не проявившего ни малейшего раздражения; интересно, он действительно не раздражен или так хорошо владеет собой?
— Внимательно вас слушаю, — ответила я.
— Вас беспокоит ФСБ, полковник Арсенов, Юрий Сергеевич, из отдела борьбы с терроризмом.
— Очень приятно, чем обязана?
— Мария Сергеевна, оказывается, у нас есть общие знакомые: вам большой привет от Николая Ивановича Заболоцкого, он очень тепло о вас отзывается.
— Благодарю.
Ох уж этот наш серый кардинал, по полгода его не вижу и не слышу, а у меня такое чувство, будто я всегда под колпаком.
— Голубушка, Мария Сергеевна, как бы нам увидеться? У меня вопросик к вам небольшой. Могу ли я подъехать к вам сегодня?
— Во сколько вы хотите подъехать?
— Да чем раньше, тем лучше, ну вот если я прямо сейчас выеду? Через полчасика буду у вас, годится?
— Хорошо.
Такие незапланированные встречи лучше всего не откладывать: кто знает, куда меня дернут через час…
Только я положила трубку, в дверь просунулась косматая голова Горчакова. Вот интересно: не красавец он, нос картошкой, волосы в стороны, глазки как у поросенка; ну, правда, косая сажень в плечах и ростом Бог не обидел; но в остальном ничего же особенного, что в нем так бабам нравится?
— Маруська, ты будешь на месте в ближайший час?
— А что ты хочешь? Дежурить за тебя я не буду, ты мне и так два выезда должен.
— Вот, в трудную минуту хочешь опереться на плечо товарища, а вместо этого поскользнешься на кукише с маслом… Андрюха звонит, спрашивает, будешь ли ты, он хочет подъехать, чего-то ему от тебя нужно.
— Какой еще Андрюха?
— Ну какой-какой! Чеченский герой! Ну, Синцов! Что ему сказать?
— Я буду, только у меня через полчаса человек.
— Надолго?
— Кто его знает? Какой-то Арсенов из ФСБ.
— Чо ему надо?
— Приедет — узнаю.
— А ты что, не спросила, чего он хочет?
— А какой смысл? По телефону все равно не скажет.
— оже верно. А какие у тебя дела с ФСБ?
— а никаких пока. Ну пусть твой Синцов подъезжает, если что, у тебя подождет.
Полчаса до встречи с фээсбэшником я провела плодотворно: быстренько настучала на машинке постановление о назначении технической экспертизы документа — нашего вчерашнего трофея — и выпихнула стажера на экспертизу вместе с постановлением и удостоверением майора ГРУ. Буквально через пять минут мой кабинет наполнился благоуханием дорогого мужского парфюма и раскатами барственного баритона. Юрий Сергеевич Арсенов прибыл с огромной коробкой шоколадных конфет, поэтому пришлось поить его кофе.
— Очень приятно, что мы наконец встретились, — говорил мой гость, — я так много слышал о вас и представлял такой грозной, суровой Фемидой. И совершенно не ожидал, что Швецова — то такое очаровательное создание, просто фея…
— А что вас привело ко мне? — прорвалась я наконец сквозь поток елея.
Полковник Арсенов обаятельно улыбнулся.
— Да просто нашел предлог с вами познакомиться. Вы там вчера удостоверение какое-то изъяли, не дадите взглянуть?
В последнюю фразу было вложено столько небрежности, что это бросилось в глаза.
— Вы имеете в виду удостоверение по убийству Шермушенко?
— Да-да. Я, честно говоря, уполномочен руководством попросить вас передать документ в наше распоряжение буквально на пару часиков; наши специалисты глянут в лаборатории и сразу скажут, подделка или нет. Вам ведь все равно экспертизу назначать, а так наши сразу бы и сделали.
Я рассмеялась.
— Юрий Сергеевич, голубчик, я бы вам с удовольствием предоставила это злосчастное удостоверение, но его у меня уже нет.
— А где же оно?!
— Мы его уже отправили на экспертизу. Вы бы сразу, по телефону, сказали, что вас интересует удостоверение, я бы его задержала у себя. А гак вышло, что вы зря проехались.
— Милая Мария Сергеевна, отнюдь не зря! Я счастлив, что наконец познакомился с вами. А на какую экспертизу отправили — в милицию или вашу, Министерства юстиции?
— На нашу. Позвоните мне недельки через две, или, если хотите, я вам позвоню, как только экспертиза будет готова.
Про себя же я поклялась, что не выпущу из рук удостоверение и уж точно не отдам его комитету; чтоб мне потом вернулось такое же, да другое — не на ту напали!
— Обязательно, вот моя визитка, на обороте я вам напишу номер своего мобильного и пейджер, звоните, и не только по поводу удостоверения, я буду рад слышать ваш милый голосок.
Определенно нервы у него железные. Я представила, как он докладывает руководству, что не выполнил задания… Он тоже наверняка это представил, но у него даже мускул не дрогнул. Он поцеловал мне ручку и, улыбаясь, раскланялся. Никакого разочарования.
Из окна я видела, как Арсенов, оглянувшись, садится в вишневую «девятку», и тут меня осенило, почему он так спокойно воспринял весть о том, что документ на экспертизе. Он сейчас прямым ходом туда ; поедет и заберет удостоверение, вот почему он заторопился и почему абсолютно не расстроился — какая разница, у кого взять требуемое, у меня или у эксперта.
Я лихорадочно стала набирать номер экспертизы документов. Занято, занято, занято; руки у меня дрожали. Самое смешное, что я не представляла, что за секрет кроется в этой ксиве. А вот такое пристальное внимание нашей самой демократичной спецслужбы заставило меня заволноваться и прийти к выводу, что мне нужно беречь эту красную книжечку как зеницу ока.
Я продолжала набирать телефонный номер, когда открылась дверь и вошел мой стажер, улыбаясь во весь рот. Стас положил на стол конверт, в который я упаковала объект исследования вместе с постановлением, и сказал, что все привез обратно: эксперты посмотрели и сказали, им необходим сравнительный образец оттиска печати Министерства обороны, и когда мы его получим, они возьмут все вместе.
Я облегченно вздохнула, но тут же спохватилась, что мне опять придется объясняться с Юрием Сергеевичем Арсеновым и придумывать, под каким соусом я откажу ему в выдаче изъятой ксивы на руки. Может быть, сослаться на шефа — мол, с ним решайте? А кстати, странно, что Арсенов вышел сразу на меня, могли ведь сделать иначе — звонок прокурору, а тот дал бы мне указание предоставить сотрудникам ФСБ удостоверение для исследования, или еще проще — сказал бы: «Мария Сергеевна, принесите мне изъятое вами вчера удостоверение», и с этим я бы поспорить не могла. Обжаловать указание — обжалуйте, только помните, что обжалование не приостанавливает его исполнения… В общем, я поняла, что надо скрываться.
Закрыв конверт с вещественным доказательством в сейф, я напечатала рапорт с просьбой направить меня в командировку в Москву, складно объяснила шефу, что это крайне необходимо для раскрытия убийства, быстро подписала у него рапорт и отправилась в прокуратуру города оформлять документы; главное — подальше от телефона.
В городской мне любезно напомнили, что я в субботу дежурю, в связи с летним — отпускным — временем заменить меня некем и что в Москву я могу ехать не ранее двадцати одного часа субботнего вечера, исполнив свой долг перед отечеством, но командировочное подписали. Ну, это уже не так страшно: сегодня четверг, пятницу как-нибудь вытерплю — у меня тюрьма по плану, в субботу меня на дежурстве не достанешь: летом трупы находят! как грибы, только успевай выезжать, воскресенье я на даче, а вечером могу садиться на «Стрелу».