Страница:
– Нет. Но я считаю, что сейчас одного такого позднего вечера раз в неделю более чем достаточно.
– Это зависит от того, что, по-вашему, значит поздно. Одиннадцать часов до нелепости рано. Впрочем… – он пожал плечами, – раз вы настаиваете, пусть так и будет. На мой взгляд, вы чересчур усердно следуете правилу Уоррена «хороший отдых ночью». Мой девиз – работай что есть силы и развлекайся что есть силы.
– Что вы успешно осуществляете на практике без каких-либо отрицательных последствий, – мягко пошутила Керри. – Мне требуется вся моя сообразительность, чтобы в какой-то степени разумно следовать указаниям Уоррена, и я могу сохранять ее только за счет десятичасового сна. Когда я уставшая, от меня никакого толку.
– Доедайте же ваш сандвич. Мы с минуты на минуту должны опять начать.
За десять дней они дошли почти до конца третьего акта, третьего акта по Уоррену, не по Шекспиру. В тот день они должны были доработать последнюю сцену и вернуться снова к первой, внося дополнительные детали, как новые ингредиенты в уже наполовину готовый соус. Кое-что нужно было изменить, и предстояло много раз прерываться и опять начинать. Но пьеса обрела форму и исполнители уже не чувствовали себя бродящими вслепую.
– Восемь часов, – напомнил Керри Адриан, когда они выходили из театра. – Лучший наряд, милочка, и три часа вам на подготовку.
– Куда он тебя ведет? – спросила Лиз по дороге к метро.
– Надеюсь, не в очень шикарное место. – Керри мысленно перебирала свой гардероб. – У меня есть новое платье, я его купила на прошлой неделе. Но пальто к нему совершенно не подходит.
– Возьми мое меховое манто, – с готовностью предложила Лиз. – Я его почти не надевала с тех пор, как макси вошли в моду, а размер у нас почти одинаковый. Не спорь, – сказала она, едва только Керри раскрыла рот, – станем получать зарплату полностью, купишь себе такое же.
– Поскольку дело идет к весне, едва ли в этом будет смысл. – Керри благодарно ей улыбнулась. – Спасибо, Лиз. Я с ним буду очень бережно обращаться.
После этого они долго молчали, и только уже входя в квартиру, Лиз спросила, говорила ли Керри Адриану про вечеринку.
– А почему, как ты думаешь, я иду с ним в ресторан посредине недели? – сказала Керри, повесив в прихожей пальто и направляясь в кухню. – Он поставил такое условие.
– Так тебе не хочется идти? Я думала, он тебе нравится.
– В общем, да, – Керри зажгла газ и поставила чайник. – Но это не тот человек, из-за которого я бы потеряла сон и покой, если хочешь знать.
– Хочу, – Лиз неожиданно улыбнулась. – Видишь ли…
В этот момент раздался звонок в дверь.
– А, это, наверное, Ноэль, узнать насчет завтра. В последний раз я пришла к нему пораньше, чтобы помочь с приготовлениями. Пригласить его на чашку чая?
– А почему бы и нет? Надо же мне с ним когда-нибудь познакомиться.
Оставшись одна, Керри достала из шкафчика над мойкой чашки и блюдца и начала расставлять их на подносе, чтобы отнести в гостиную. Отсутствие у нее романтического интереса к Адриану вызвало у Лиз явное облегчение. Имело ли это отношение к тому, что говорил о нем Райан? Или Лиз сама заподозрила в нем несколько мелочную натуру? В любом случае для их опасений не было оснований. Если она когда-нибудь полюбит, то совсем другого человека. Если на то будет воля звезд, подумалось ей, и она слегка вздрогнула.
Убирая после завтрака, Лиз зачем-то поставила сахарницу на самую верхнюю полку. Опасаясь, что потянувшись за ней, она просыпет сахар, Керри подвинула табуретку и встала на нее. Она услышала, как у нее за спиной открылась дверь. Девушка уже держала в руках сахарницу, когда каблук у нее подвернулся и табуретка закачалась.
В следующее мгновение чьи-то руки подхватили ее за талию, и она благополучно оказалась на полу.
– Вам никто не говорил, что влезать на кухонные табуретки опасно? – резко спросил ее Райан. – Вы бы шею себе могли сломать, дурочка!
Керри осторожно поставила сахарницу на стол, прежде чем встретиться взглядом с раздраженно смотревшими на нее серыми глазами.
– У вас уже вошло в привычку спасать терпящих бедствие девиц, – сказала она. – Спасибо.
– Не стоит благодарности, – теперь он смотрел на нее с уже знакомой ей насмешливостью. – Вы что-то раскраснелись. Это от усилий по приготовлению чая, или я могу льстить себя мыслью, что имею к этому некоторое отношение?
– Как вам больше нравится, – отвечала Керри. Шипение чайника дало ей повод отвернуться от Максвелла. – Хотите чаю?
– Не откажусь. – Он взглянул на поднос. – Я вижу, у вас собрано на троих. Ожидали меня?
– Нет. – Керри не видела необходимости скрытничать. – Мы думали, что придет наш сосед сверху.
– Вот как? Какое разочарование! И что, это сокровище часто к вам заглядывает на чашку чая? – спросил он суховато.
– Да нет. Во всяком случае, с тех пор, как я здесь. – Она взглянула на него с любопытством. – А если бы и так?
– Мне бы этого не хотелось. – Райан взял печенье, которое она только что достала. – Лиз имеет тенденцию заводить себе самых невероятных друзей.
– Включая меня?
Он усмехнулся:
– Мое личное мнение о вас я предпочел бы высказать в более подходящей обстановке. Кухня мне не подходит.
Всем своим существом ощущая близость этого стройного, сильного человека, Керри подумала, что ему подошла бы любая обстановка, если бы он только этого пожелал. Почувствовав, как что-то сжалось в ней, она быстро спросила:
– Лиз переодевается?
– Так она мне сказала, – судя по голосу, ситуация забавляла Максвелла. – Вы готовите по очереди?
– Так проще, чем нам двоим здесь толкаться.
– Уж не намек ли это на то, что я занимаю слишком много места? Ну, ладно, – он взял поднос, – принесу пользу, захватив это. А больше ничего не будет?
Керри покачала головой:
– Мы обычно ужинаем в шесть. Это только чтобы перекусить.
– На диете не сидите? – Он оглядел ее стройную фигуру в брючном костюме. – Ну, конечно, нет, вам это не нужно.
В прихожей Керри кинула быстрый взгляд в зеркало. Глаза ее блестели, на щеках проступил румянец, она невольно улыбалась.
В гостиной Райан поставил поднос на столик у камина и уселся на диване, наблюдая за тем, как она расставляет чашки и разливает чай.
– Мирная домашняя сцена, разыгрываемая в этот час по всей Англии, – лениво пошутил он. – Интересно, какая из вас получится жена? Станете ли вы почитать мужа и повиноваться ему, как подобает всем добропорядочным женам?
– В пределах разумного, – ответила Керри. – Вам сахару?
– Две ложки, пожалуйста. Я не уверен, что эмансипация – хорошая вещь. Многие выступают за викторианскую женственность.
– Ну, далеко не все. Моя бабушка была суфражисткой.
– Это можно было предположить. Ваш независимый дух не сам по себе возник. – Райан взял у нее чашку и небрежно спросил: – Что, по-вашему, должно лежать в основе счастливого супружества?
– Партнерство, – быстро отозвалась она.
Он презрительно скривил губы.
– Даже в партнерстве всегда доминирует один – тот, кто принимает ответственные решения.
– И это совсем необязательно должен быть мужчина.
– Обязательно, чтобы отношения были нормальными. Всякая жена, держащая мужа под башмаком, жаждет в глубине души, чтобы над ней властвовали.
– Тебе дай только волю, ты бы женщин за волосы таскал. – Вошедшая Лиз услышала его последние слова. – Не позволяй ему злить себя, Керри. Он это нарочно.
– Уважай старших, девчонка, а не то я проучу тебя, как часто раньше делал. – Он протянул Керри чашку. – Можно мне еще чаю?
– Сначала налью вашей племяннице первую, а потом уже вам вторую, – пообещала та со сладкой улыбкой, и он усмехнулся.
– Нельзя сказать, чтобы вы были очень любезной хозяйкой! Возможно, мне следует и вас взять на воспитание. Немножко светской любезности увеличивает очарование женщины.
– К совету эксперта всегда следует прислушаться. – Лиз удобно уселась на ручку дивана и взяла чашку. – Райан, перестань дразнить Керри и лучше помоги ей немного. У нее серьезные сомнения по поводу пьесы.
– А у тебя их нет?
– Ну, мне не о чем особенно беспокоиться. Не могу сказать, что я вполне удовлетворена своей Ирой, но думаю, что смогу ее усовершенствовать. А Керри не уверена в Хармиане.
– Почему? – Райан смотрел на девушку теперь очень внимательно, покровительственный тон исчез. – Что вас тревожит?
– Все. – Она смотрела себе в чашку. Как жаль, что Лиз не предупредила ее, что заведет этот разговор. – Все как-то не так. Я делаю шаг сюда, поворачиваюсь туда и чувствую себя марионеткой, которую дергают за веревочки.
– Вы находите, что Уоррен неправильно трактует образ?
– Нет, – Керри помолчала, пытаясь разобраться в своих мыслях. – Все, что он предлагает, вполне обоснованно. Только в его доводах я не вижу… логики. – Она подняла глаза и неловко улыбнулась. – Это глупо звучит, да?
– Я так не нахожу, – он смотрел на нее задумчиво. – В чем, по-вашему, суть любой роли?
Керри задумалась.
– В побуждении.
– А какими побуждениями руководствуется Хармиана? Что ею движет?
– Любовь? – сказала Керри после минутного колебания.
– Да, но к кому? К мужчине? К себе? К жизни, наконец?
– Нет, – сказала Керри с большей уверенностью, – к Клеопатре.
– Вот именно. Она порабощена – физически и эмоционально – своей царицей и госпожой. А характер у нее далеко не слабый. У нее есть мужество и честолюбие и достаточно ума. Достаточно, казалось бы, чтобы видеть, что представляет собой Клео.
– Вы имеете в виду – в начале?
Райан презрительно усмехнулся:
– Я имею в виду то, какова она есть и какой остается до конца – распутницей, стяжательницей и совершенно чуждой всякой жалости.
– О нет, неправда, – возбужденная Керри забыла на минуту, кто ее собеседник, – сначала – да, она именно такая. Но не после смерти Антония. Она убивает себя из-за любви.
– Она убивает себя, – хладнокровно возразил Райан, – потому, что ее гордость и тщеславие не позволяют ей смириться с унижением, уготованным ей Цезарем. Эта мысль приходила ей и раньше, но решимость она обретает только тогда, когда Долабелла подтверждает то, что ей уже подсказала интуиция.
– По-вашему, значит, она никогда не любила Антония по-настоящему. Он для нее просто еще один любовник?
– Разумеется, она его любила. Насколько она способна любить кого-либо, помимо себя самой. Но не забудьте, что даже когда он умирает и умоляет Клеопатру спуститься к нему, чтобы поцеловать ее в последний раз, она отказывается: «Я в руки Цезаря боюсь попасть». О ком она думает в этот момент?
– Она боится.
– Да, за свою шкуру. Она хочет проститься с возлюбленным, но не рискуя. Шекспир задумал ее как натуру мелкую, и так ее и следует играть. Такая интерпретация не всем придется по вкусу, но это будет верный подход.
В комнате воцарилось молчание, немного погодя Лиз медленно сказала:
– Паула согласна с тобой?
Он пожал плечами.
– Может быть, и да, может быть, и нет. Это не имеет значения. Клеопатру так долго идеализировали на сцене, что только очень смелая актриса решится представить ее в ином виде.
– Но если вы не верите в такое толкование образа…
– Мне необязательно верить. Что бы Паула ни сделала с Клео, Антоний останется тем, кем он был, – человеком, совершенно запутавшимся в ее сетях.
– Она выглядит у вас просто воплощением зла.
– Вот этого в ней и нет. Прекрасная, обворожительная, полная женского коварства, часто жестокая, но не злая. Каждая женщина втайне мечтает быть такой, но мало кто осмеливается. Вот вам ключ к вашей Хармиане, Керри. Она боготворит свою госпожу за те самые качества, которые жаждала бы иметь сама. Если, по-вашему, с Клеопатрой происходит такая перемена, то и Хармиана должна измениться.
Сумерки сгущались, и в комнате становилось темно. Райан взглянул на светящийся циферблат своих часов.
– Мне пора, – сказал он. – Я хотел зайти только на пару минут посмотреть, как вы устроились, В театре не поговоришь.
– В особенности, если мы хотим сохранить нашу маленькую тайну, – согласилась Лиз. – Знаешь, я жалею теперь, что затеяла этот разговор. Я совсем запуталась.
– Значит, у тебя не хватает смелости отстаивать свои убеждения, – сказал он ей напрямик. Он взглянул на Керри, и в выражении его лица было что-то, чего она не могла понять. – Вас я не переубедил?
– Нет. Я предпочитаю идеалистический подход.
– Так я и думал. Будем надеяться, что вам удастся сохранить свои иллюзии.
Надевая в прихожей пальто, Максвелл предупредил:
– Завтра у вас тяжелый день. Уоренну наверняка не понравится проделанная работа, и он пожелает начать все с начала. Наберитесь терпения, вам оно понадобится.
– Очень утешительно, нечего сказать, – произнесла выразительно Лиз, когда за ним закрылась дверь. – И как раз, когда я думала, что худшее уже позади. – Она постояла немного в задумчивости, а потом заявила твердо: – Одно, по крайней мере, ясно: он никогда не женится на Пауле. Она имен но такая, какой он описал Клеопатру, и если он так хорошо понимает одну, другой его не обмануть.
Керри взяла поднос с чайной посудой и отнесла его на кухню. Она налила в миску горячей воды, плеснула туда моющей жидкости, опустила в нее чашки и блюдца и почувствовала, как тепло обволакивает ее пальцы. Лиз права, подумала она безрадостно. Райан не женится на Пауле. Маловероятно, что он вообще на ком-нибудь женится. Нет женщины, которая значила бы для него достаточно много.
Адриан пришел рано. Расчесывая волосы перед зеркалом на туалетном столике, Керри слышала доносившиеся из гостиной голоса и один раз взрыв смеха. Потом раздались звуки музыки. Когда Керри вошла, они сидели на диване, перебирая коллекцию пластинок Лиз.
– Здесь есть некоторые, которые должны порядочно стоить, – говорил Адриан. Он улыбнулся Керри самой очаровательной улыбкой.
– Должен сказать, вас стоило подождать. Зеленый – определенно ваш цвет.
Поднимаясь, он оперся на подушку и наткнулся рукой на какой-то предмет. С минуту он смотрел на тонкий золотой карандаш, и по лицу его пробежало что-то неуловимое.
– Хорош, – сказал он. – Твой, Лиз?
– Нет, – честно ответила она, забирая у него карандаш. – Одного… знакомого. – Наблюдая, как он помогает Керри надеть медового цвета меховое манто, она живо сказала: – Желаю вам хорошо провести время. Я, наверное, уже лягу, когда ты вернешься.
«Нет уж, я не задержусь», – твердо решила про себя Керри, выходя.
Вечер прошел очень приятно, хотя временами Адриан был, казалось, чем-то озабочен. Они ужинали, танцевали, болтали. Разговор неизбежно перешел на театр, и Адриан рассказал ей несколько занимательных анекдотов о собратьях по профессии.
– Вы играли со всеми современными знаменитостями, – сказала Керри в какой-то момент разговора, и лицо его слегка омрачилось.
– Совершенно верно. А кто из тех, кто слышал мое имя, знает его?
Он увидел, что Керри собирается протестовать.
– О да, завзятые театралы, быть может. Но я говорю о широкой публике, о человеке из толпы, которому известно все об оливье, редгрейвах и максвеллах из нашей среды. Десять лет второстепенных ролей – это уже на пять лет больше, чем следовало бы. Пора мне подняться повыше.
Но это вряд ли уже возможно, подумала Керри. Адриан – хороший актер, не будь он им, он не достиг бы и того, что имеет сейчас, но ему не хватает того особого волшебного качества, которое именуется звездным. Его единственный шанс – найти главную роль, как будто специально для него написанную, и менеджеров, готовых рискнуть капиталом.
– Сегодня в театральном мире не так важно, что вы знаете, как кого вы знаете, – продолжал Воэн, вертя в пальцах рюмку. – Если у вас хорошие связи, вы можете далеко пойти. Почему вы решили поселиться с Лиз? – спросил он после паузы. – Вы ее знали раньше?
– Нет, мы встретились на первой читке. Ей нужен был кто-нибудь, чтобы вместе снять квартиру, а я как раз подыскивала жилье. Это был отличный выход из положения – особенно для меня. Теперешняя квартира намного лучше той, где я раньше жила.
– И намного дороже, я полагаю?
– Не слишком. Я вполне могу платить свою долю и еще откладывать кое-что на черный день.
– А до вас Лиз жила там одна, – Адриан что-то соображал про себя. – Или у нее очень состоятельные родители, или где-то прячется фея-крестная.
– Вероятно. – Керри заторопилась. – Адриан, вечер был чудесный…
– … Но уже поздно и вам пора домой, – закончил он, приходя неожиданно в хорошее настроение. – Ну что же, мисс Беспокойная душа, воля ваша.
Возле дома он велел таксисту подождать и проводил ее до дверей.
– Одиннадцать часов ровно, – сказал он. – Какова точность?
– Великолепно. – Керри взялась за ручку двери. – Спасибо, Адриан. Мне доставил большое удовольствие этот вечер.
– Нельзя сказать, чтобы на удовольствие было много времени. – Он не сделал попытки ее задержать. – Увидимся завтра утром.
Свернувшись на диване, в пижаме и халате, Лиз пила какао и перелистывал журнал.
– Как ты рано, – сказала она вместо приветствия. – Хорошо провела время?
– Неплохо. – Керри повесила манто на спинку ближайшего стула и со вздохом облегчения уселась рядом с Лиз. – Я уже сто лет не танцевала.
– Это все, чем вы занимались?
– Если тебя интересует, пытался ли Адриан меня соблазнить, могу ответить – нет. Весь вечер он был образцовым джентльменом. Кстати, ты мне еще не сказала, с кем идешь завтра к Ноэлю.
– Потому что у меня нет никого на примете. Посмотрю, кто подвернется. – Она бросила журнал на столик и поднялась. – Я ложусь. А ты?
– Пожалуй. – Керри взяла манто и погладила нежный мех. – Тысяча благодарностей тебе за него! Я себя чувствовала такой шикарной!
– Пожалуйста. – Лиз улыбнулась ей как-то странно. – Когда-нибудь я тоже у тебя что-нибудь одолжу.
* * *
Говоря об утренней репетиции, Райан был прав. Как только Уоррен просмотрел еще раз первые сцены, то, как одержимый, принялся все менять. Большинство актеров принимало перемены философски, однако Керри заметила, что хотя Райан внимательно выслушивал все новые идеи, он очень часто приспосабливал их к своим вкусам и настроениям, а иногда и вообще игнорировал. Его поведение вызывало у Керри улыбку. Он принимал указания режиссера, когда они соответствовали его собственным мыслям, или пропускал их мимо ушей. Его Антоний не был Антонием Уоррена и не таким, каким воображала его Керри, но он был великолепен: остроумный, блестящий, полный мужественной силы и бесконечно трагичный в своем поражении. Паула относилась к происходящему совсем по-другому. Когда она не соглашалась с режиссером, то возникали бесконечные споры. В ходе работы Уоррен становился все раздражительнее, его замечания все более язвительными. Оставив все старания придать этим спорам видимость дружелюбной дискуссии, они порой начинали кричать друг на друга.
– Нет, нет, нет! – завопил он в середине третьей сцены. Не «Что, нам пишет законная жена – ты можешь уезжать?», а «Что нам пишет законная жена? Ты можешь уезжать!» Она задает вопрос и отвечает на него, прежде чем он успевает заговорить. Ну почему ты не можешь произнести это так?
– Потому что я чувствую это по-другому, – раздалось в ответ со сцены. – Она просто спрашивает, требует ли Фульвия его возвращения.
– В таком случае она бы сказала «должен», а не «можешь». – Уоррен воздел кверху руки, словно призывая небеса в свидетели, какой крест ему приходится нести. Глубоко вздохнув, он переменил тактику. – Паула, милочка, ты устала, я устал, все устали. Может быть, прервемся ненадолго…
– Я нисколько не устала, – отвечала та с полным спокойствием. – Но если все нуждаются в отдыхе… – Улыбаясь, она повернулась к Райану: – У тебя не найдется для меня сигареты, дорогой?
Когда Райан открывал золотой портсигар, Керри пошла за кулисы, где уже столпились кое-кто из актеров. Уоррен прав, подумала она. Несмотря на пунктуацию в тексте, для Клеопатры более естественно произнести эти слова так, как он рекомендует. Это больше соответствует ее характеру. Райан признал бы справедливость такого замечания, будь оно адресовано его Антонию. Хотя он в таких замечаниях не нуждался. Он нисколько не уступал Уоррену в способности интерпретировать Шекспира.
Девушка, устало проведя рукой по виску, который у нее ломило, решила не ввязываться в дискуссию и, миновав группу обсуждавших этот эпизод, прислонилась к стене, пытаясь расслабиться хоть на несколько минут. Впервые ей страстно хотелось, чтобы репетиция поскорее кончилась.
Вдруг чья-то рука взяла ее за подбородок – Райан внимательно смотрел ей в лицо, потом отпустил ее и сунул руки в карманы брюк.
– Вы совсем расклеились, – заметил он. – Почему вы принимаете все, что говорит Уоррен, на свой счет? У вас должно быть достаточно опыта общения с режиссерами, чтобы не раскисать от их нападок.
– Как Паула? – не могла удержаться она от вопроса.
Он слегка усмехнулся:
– Нет, не как Паула. Если не хотите, чтобы вас с землей сравняли. Я хочу сказать, что вы должны принимать все спокойно и извлекать уроки. Уоррен нетерпелив и ужасный тиран, но он знаток Шекспира.
– Да, я знаю. – Глаза Керри следили за Паулой, разговаривавшей у рампы с режиссером. – Кто, по-вашему, из них прав в данном случае?
Райан приподнял плечи:
– С художественной точки зрения – Уоррен. Но эту роль играет Паула, и если ее не устраивает такое толкование, то она должна придерживаться своего собственного. Актер – это, по сути дела, вал, на котором вращается колесо.
– Песню делает певец, – проговорила она, и Максвелл засмеялся.
– Благодарю за более точное выражение. – Помолчав, он сказал несколько иным тоном: – Я слышал, вы с Лиз собираетесь на вечер к этому чуду природы?
– Да, – отвечала девушка коротко, подумав при этом, сочла ли Лиз необходимым упомянуть, что Адриан тоже идет с ними. – Почему вы его так называете?
– Отчасти потому, что никак не могу запомнить его фамилию, а еще потому, что он чересчур уж изысканный. Вообще я думаю, эта компания не для вас.
– Я еще не знаю, что это будет за компания.
– Шумная, чтобы не сказать большего. Я как-то зашел к Лиз, когда у них там наверху было сборище – ужасный гам внутри и снаружи. Судя по вашему виду, вам лучше сразу же лечь, как придете домой.
Керри была склонна с ним согласиться. Ей очень не хотелось никуда идти.
– Если вы имеете в виду отсутствие румянца, – попыталась она пошутить, – то это мой естественный цвет лица. Кажется, это называется недостаточная пигментация.
– Вздор, – он вынул руки из карманов и, поддернув на колене брюки, поставил ногу на маленький ящик, стоявший поблизости. – Я видел у вас румянец десяток раз, не меньше. – Максвелл с интересом стал приглядываться к ней. – Вот он и опять появляется.
Она закусила губу, зная, что он говорит правду, по не в состоянии была преодолеть смущения под этим насмешливым взглядом.
– Вам просто нравится дразнить людей, – скачала она.
– Да, когда это приводит к таким восхитительным результатам. Может быть, это и избитое сравнение, но ваша кожа напоминает мне персик, который выглядит так же свежо утром, как и после обеда. Вам повезло, когда подумаешь, какие суммы тратят некоторые женщины в салонах красоты, чтобы достичь подобного эффекта. – Глаза его смеялись. – И не говорите, что не любите комплиментов. Вы были бы первой женщиной, кто их не любит:
– Похоже, они собираются начинать, – сказала Керри с некоторым облегчением, когда группа за кулисами стала расходиться.
– Вовремя, – заметил он шутливо. – Ну как, справитесь?
– Конечно, – отвечала она, и Райан одобрительно кивнул: – Молодец! – и взял ее под руку. – Посмотрим, как это у вас получится.
Керри шла с ним рядом, ощущая на себе провожавшие их взгляды. Когда они вышли на сцену и Паула повернулась к ним лицом, ее очаровательные глазки застыли на руке, все еще поддерживавшей локоть Керри.
– Мы готовы, Уоррен, – объявил Райан, не взглянув на Паулу. – Откуда начнем?
Улыбка чуть заметно тронула губы режиссера:
– Начнем с «Увы, превратности моей судьбы испортили такого человека!» – сказал он, возвращаясь на свое место в восьмом ряду.
Между актрисой и режиссером был явно достигнут компромисс. Паула сохранила свою трактовку, но заменила «можешь» на «должен». Слушая ее, Керри не могла не восхищаться тем, как она овладела своими эмоциями, на одном дыхании переходя от насмешки к пафосу. В сцене, где все реплики ее партнера состояли из одних только восклицаний, всякий другой актер остался бы в тени. Но мастерство Райана было невозможно затмить. Нельзя было оторвать взгляда от игры чувств на выразительном лице, от малейших движений гибкого стройного тела. У такого художника говорило даже само молчание.
– Прекрасно! Прекрасно! – воскликнул в восторге Уоррен, когда они кончили. – Оставим это как есть. – Улыбаясь, он встал. – На сегодня все. Отдохните вечером как следует. Завтра мы возьмем темп побыстрее.
Керри уходила из театра с облегчением. День был долгий и трудный, да еще головная боль. Но все бы это было ничего, если бы она не чувствовала, что ею воспользовались в своих целях. Пауле очень не понравилось, когда Райан вышел с Керри на сцену, и Райан это прекрасно понял. Видимо, в последнее время примадонна стала слишком уж уверенной в себе, и было вполне в его духе выбрать такой способ поставить ее на место. Больше всего Керри страдала от того, что он полностью пренебрег ее собственными чувствами. В нем одно высокомерие и жестокость и совсем нет сердца.
– Это зависит от того, что, по-вашему, значит поздно. Одиннадцать часов до нелепости рано. Впрочем… – он пожал плечами, – раз вы настаиваете, пусть так и будет. На мой взгляд, вы чересчур усердно следуете правилу Уоррена «хороший отдых ночью». Мой девиз – работай что есть силы и развлекайся что есть силы.
– Что вы успешно осуществляете на практике без каких-либо отрицательных последствий, – мягко пошутила Керри. – Мне требуется вся моя сообразительность, чтобы в какой-то степени разумно следовать указаниям Уоррена, и я могу сохранять ее только за счет десятичасового сна. Когда я уставшая, от меня никакого толку.
– Доедайте же ваш сандвич. Мы с минуты на минуту должны опять начать.
За десять дней они дошли почти до конца третьего акта, третьего акта по Уоррену, не по Шекспиру. В тот день они должны были доработать последнюю сцену и вернуться снова к первой, внося дополнительные детали, как новые ингредиенты в уже наполовину готовый соус. Кое-что нужно было изменить, и предстояло много раз прерываться и опять начинать. Но пьеса обрела форму и исполнители уже не чувствовали себя бродящими вслепую.
– Восемь часов, – напомнил Керри Адриан, когда они выходили из театра. – Лучший наряд, милочка, и три часа вам на подготовку.
– Куда он тебя ведет? – спросила Лиз по дороге к метро.
– Надеюсь, не в очень шикарное место. – Керри мысленно перебирала свой гардероб. – У меня есть новое платье, я его купила на прошлой неделе. Но пальто к нему совершенно не подходит.
– Возьми мое меховое манто, – с готовностью предложила Лиз. – Я его почти не надевала с тех пор, как макси вошли в моду, а размер у нас почти одинаковый. Не спорь, – сказала она, едва только Керри раскрыла рот, – станем получать зарплату полностью, купишь себе такое же.
– Поскольку дело идет к весне, едва ли в этом будет смысл. – Керри благодарно ей улыбнулась. – Спасибо, Лиз. Я с ним буду очень бережно обращаться.
После этого они долго молчали, и только уже входя в квартиру, Лиз спросила, говорила ли Керри Адриану про вечеринку.
– А почему, как ты думаешь, я иду с ним в ресторан посредине недели? – сказала Керри, повесив в прихожей пальто и направляясь в кухню. – Он поставил такое условие.
– Так тебе не хочется идти? Я думала, он тебе нравится.
– В общем, да, – Керри зажгла газ и поставила чайник. – Но это не тот человек, из-за которого я бы потеряла сон и покой, если хочешь знать.
– Хочу, – Лиз неожиданно улыбнулась. – Видишь ли…
В этот момент раздался звонок в дверь.
– А, это, наверное, Ноэль, узнать насчет завтра. В последний раз я пришла к нему пораньше, чтобы помочь с приготовлениями. Пригласить его на чашку чая?
– А почему бы и нет? Надо же мне с ним когда-нибудь познакомиться.
Оставшись одна, Керри достала из шкафчика над мойкой чашки и блюдца и начала расставлять их на подносе, чтобы отнести в гостиную. Отсутствие у нее романтического интереса к Адриану вызвало у Лиз явное облегчение. Имело ли это отношение к тому, что говорил о нем Райан? Или Лиз сама заподозрила в нем несколько мелочную натуру? В любом случае для их опасений не было оснований. Если она когда-нибудь полюбит, то совсем другого человека. Если на то будет воля звезд, подумалось ей, и она слегка вздрогнула.
Убирая после завтрака, Лиз зачем-то поставила сахарницу на самую верхнюю полку. Опасаясь, что потянувшись за ней, она просыпет сахар, Керри подвинула табуретку и встала на нее. Она услышала, как у нее за спиной открылась дверь. Девушка уже держала в руках сахарницу, когда каблук у нее подвернулся и табуретка закачалась.
В следующее мгновение чьи-то руки подхватили ее за талию, и она благополучно оказалась на полу.
– Вам никто не говорил, что влезать на кухонные табуретки опасно? – резко спросил ее Райан. – Вы бы шею себе могли сломать, дурочка!
Керри осторожно поставила сахарницу на стол, прежде чем встретиться взглядом с раздраженно смотревшими на нее серыми глазами.
– У вас уже вошло в привычку спасать терпящих бедствие девиц, – сказала она. – Спасибо.
– Не стоит благодарности, – теперь он смотрел на нее с уже знакомой ей насмешливостью. – Вы что-то раскраснелись. Это от усилий по приготовлению чая, или я могу льстить себя мыслью, что имею к этому некоторое отношение?
– Как вам больше нравится, – отвечала Керри. Шипение чайника дало ей повод отвернуться от Максвелла. – Хотите чаю?
– Не откажусь. – Он взглянул на поднос. – Я вижу, у вас собрано на троих. Ожидали меня?
– Нет. – Керри не видела необходимости скрытничать. – Мы думали, что придет наш сосед сверху.
– Вот как? Какое разочарование! И что, это сокровище часто к вам заглядывает на чашку чая? – спросил он суховато.
– Да нет. Во всяком случае, с тех пор, как я здесь. – Она взглянула на него с любопытством. – А если бы и так?
– Мне бы этого не хотелось. – Райан взял печенье, которое она только что достала. – Лиз имеет тенденцию заводить себе самых невероятных друзей.
– Включая меня?
Он усмехнулся:
– Мое личное мнение о вас я предпочел бы высказать в более подходящей обстановке. Кухня мне не подходит.
Всем своим существом ощущая близость этого стройного, сильного человека, Керри подумала, что ему подошла бы любая обстановка, если бы он только этого пожелал. Почувствовав, как что-то сжалось в ней, она быстро спросила:
– Лиз переодевается?
– Так она мне сказала, – судя по голосу, ситуация забавляла Максвелла. – Вы готовите по очереди?
– Так проще, чем нам двоим здесь толкаться.
– Уж не намек ли это на то, что я занимаю слишком много места? Ну, ладно, – он взял поднос, – принесу пользу, захватив это. А больше ничего не будет?
Керри покачала головой:
– Мы обычно ужинаем в шесть. Это только чтобы перекусить.
– На диете не сидите? – Он оглядел ее стройную фигуру в брючном костюме. – Ну, конечно, нет, вам это не нужно.
В прихожей Керри кинула быстрый взгляд в зеркало. Глаза ее блестели, на щеках проступил румянец, она невольно улыбалась.
В гостиной Райан поставил поднос на столик у камина и уселся на диване, наблюдая за тем, как она расставляет чашки и разливает чай.
– Мирная домашняя сцена, разыгрываемая в этот час по всей Англии, – лениво пошутил он. – Интересно, какая из вас получится жена? Станете ли вы почитать мужа и повиноваться ему, как подобает всем добропорядочным женам?
– В пределах разумного, – ответила Керри. – Вам сахару?
– Две ложки, пожалуйста. Я не уверен, что эмансипация – хорошая вещь. Многие выступают за викторианскую женственность.
– Ну, далеко не все. Моя бабушка была суфражисткой.
– Это можно было предположить. Ваш независимый дух не сам по себе возник. – Райан взял у нее чашку и небрежно спросил: – Что, по-вашему, должно лежать в основе счастливого супружества?
– Партнерство, – быстро отозвалась она.
Он презрительно скривил губы.
– Даже в партнерстве всегда доминирует один – тот, кто принимает ответственные решения.
– И это совсем необязательно должен быть мужчина.
– Обязательно, чтобы отношения были нормальными. Всякая жена, держащая мужа под башмаком, жаждет в глубине души, чтобы над ней властвовали.
– Тебе дай только волю, ты бы женщин за волосы таскал. – Вошедшая Лиз услышала его последние слова. – Не позволяй ему злить себя, Керри. Он это нарочно.
– Уважай старших, девчонка, а не то я проучу тебя, как часто раньше делал. – Он протянул Керри чашку. – Можно мне еще чаю?
– Сначала налью вашей племяннице первую, а потом уже вам вторую, – пообещала та со сладкой улыбкой, и он усмехнулся.
– Нельзя сказать, чтобы вы были очень любезной хозяйкой! Возможно, мне следует и вас взять на воспитание. Немножко светской любезности увеличивает очарование женщины.
– К совету эксперта всегда следует прислушаться. – Лиз удобно уселась на ручку дивана и взяла чашку. – Райан, перестань дразнить Керри и лучше помоги ей немного. У нее серьезные сомнения по поводу пьесы.
– А у тебя их нет?
– Ну, мне не о чем особенно беспокоиться. Не могу сказать, что я вполне удовлетворена своей Ирой, но думаю, что смогу ее усовершенствовать. А Керри не уверена в Хармиане.
– Почему? – Райан смотрел на девушку теперь очень внимательно, покровительственный тон исчез. – Что вас тревожит?
– Все. – Она смотрела себе в чашку. Как жаль, что Лиз не предупредила ее, что заведет этот разговор. – Все как-то не так. Я делаю шаг сюда, поворачиваюсь туда и чувствую себя марионеткой, которую дергают за веревочки.
– Вы находите, что Уоррен неправильно трактует образ?
– Нет, – Керри помолчала, пытаясь разобраться в своих мыслях. – Все, что он предлагает, вполне обоснованно. Только в его доводах я не вижу… логики. – Она подняла глаза и неловко улыбнулась. – Это глупо звучит, да?
– Я так не нахожу, – он смотрел на нее задумчиво. – В чем, по-вашему, суть любой роли?
Керри задумалась.
– В побуждении.
– А какими побуждениями руководствуется Хармиана? Что ею движет?
– Любовь? – сказала Керри после минутного колебания.
– Да, но к кому? К мужчине? К себе? К жизни, наконец?
– Нет, – сказала Керри с большей уверенностью, – к Клеопатре.
– Вот именно. Она порабощена – физически и эмоционально – своей царицей и госпожой. А характер у нее далеко не слабый. У нее есть мужество и честолюбие и достаточно ума. Достаточно, казалось бы, чтобы видеть, что представляет собой Клео.
– Вы имеете в виду – в начале?
Райан презрительно усмехнулся:
– Я имею в виду то, какова она есть и какой остается до конца – распутницей, стяжательницей и совершенно чуждой всякой жалости.
– О нет, неправда, – возбужденная Керри забыла на минуту, кто ее собеседник, – сначала – да, она именно такая. Но не после смерти Антония. Она убивает себя из-за любви.
– Она убивает себя, – хладнокровно возразил Райан, – потому, что ее гордость и тщеславие не позволяют ей смириться с унижением, уготованным ей Цезарем. Эта мысль приходила ей и раньше, но решимость она обретает только тогда, когда Долабелла подтверждает то, что ей уже подсказала интуиция.
– По-вашему, значит, она никогда не любила Антония по-настоящему. Он для нее просто еще один любовник?
– Разумеется, она его любила. Насколько она способна любить кого-либо, помимо себя самой. Но не забудьте, что даже когда он умирает и умоляет Клеопатру спуститься к нему, чтобы поцеловать ее в последний раз, она отказывается: «Я в руки Цезаря боюсь попасть». О ком она думает в этот момент?
– Она боится.
– Да, за свою шкуру. Она хочет проститься с возлюбленным, но не рискуя. Шекспир задумал ее как натуру мелкую, и так ее и следует играть. Такая интерпретация не всем придется по вкусу, но это будет верный подход.
В комнате воцарилось молчание, немного погодя Лиз медленно сказала:
– Паула согласна с тобой?
Он пожал плечами.
– Может быть, и да, может быть, и нет. Это не имеет значения. Клеопатру так долго идеализировали на сцене, что только очень смелая актриса решится представить ее в ином виде.
– Но если вы не верите в такое толкование образа…
– Мне необязательно верить. Что бы Паула ни сделала с Клео, Антоний останется тем, кем он был, – человеком, совершенно запутавшимся в ее сетях.
– Она выглядит у вас просто воплощением зла.
– Вот этого в ней и нет. Прекрасная, обворожительная, полная женского коварства, часто жестокая, но не злая. Каждая женщина втайне мечтает быть такой, но мало кто осмеливается. Вот вам ключ к вашей Хармиане, Керри. Она боготворит свою госпожу за те самые качества, которые жаждала бы иметь сама. Если, по-вашему, с Клеопатрой происходит такая перемена, то и Хармиана должна измениться.
Сумерки сгущались, и в комнате становилось темно. Райан взглянул на светящийся циферблат своих часов.
– Мне пора, – сказал он. – Я хотел зайти только на пару минут посмотреть, как вы устроились, В театре не поговоришь.
– В особенности, если мы хотим сохранить нашу маленькую тайну, – согласилась Лиз. – Знаешь, я жалею теперь, что затеяла этот разговор. Я совсем запуталась.
– Значит, у тебя не хватает смелости отстаивать свои убеждения, – сказал он ей напрямик. Он взглянул на Керри, и в выражении его лица было что-то, чего она не могла понять. – Вас я не переубедил?
– Нет. Я предпочитаю идеалистический подход.
– Так я и думал. Будем надеяться, что вам удастся сохранить свои иллюзии.
Надевая в прихожей пальто, Максвелл предупредил:
– Завтра у вас тяжелый день. Уоренну наверняка не понравится проделанная работа, и он пожелает начать все с начала. Наберитесь терпения, вам оно понадобится.
– Очень утешительно, нечего сказать, – произнесла выразительно Лиз, когда за ним закрылась дверь. – И как раз, когда я думала, что худшее уже позади. – Она постояла немного в задумчивости, а потом заявила твердо: – Одно, по крайней мере, ясно: он никогда не женится на Пауле. Она имен но такая, какой он описал Клеопатру, и если он так хорошо понимает одну, другой его не обмануть.
Керри взяла поднос с чайной посудой и отнесла его на кухню. Она налила в миску горячей воды, плеснула туда моющей жидкости, опустила в нее чашки и блюдца и почувствовала, как тепло обволакивает ее пальцы. Лиз права, подумала она безрадостно. Райан не женится на Пауле. Маловероятно, что он вообще на ком-нибудь женится. Нет женщины, которая значила бы для него достаточно много.
Адриан пришел рано. Расчесывая волосы перед зеркалом на туалетном столике, Керри слышала доносившиеся из гостиной голоса и один раз взрыв смеха. Потом раздались звуки музыки. Когда Керри вошла, они сидели на диване, перебирая коллекцию пластинок Лиз.
– Здесь есть некоторые, которые должны порядочно стоить, – говорил Адриан. Он улыбнулся Керри самой очаровательной улыбкой.
– Должен сказать, вас стоило подождать. Зеленый – определенно ваш цвет.
Поднимаясь, он оперся на подушку и наткнулся рукой на какой-то предмет. С минуту он смотрел на тонкий золотой карандаш, и по лицу его пробежало что-то неуловимое.
– Хорош, – сказал он. – Твой, Лиз?
– Нет, – честно ответила она, забирая у него карандаш. – Одного… знакомого. – Наблюдая, как он помогает Керри надеть медового цвета меховое манто, она живо сказала: – Желаю вам хорошо провести время. Я, наверное, уже лягу, когда ты вернешься.
«Нет уж, я не задержусь», – твердо решила про себя Керри, выходя.
Вечер прошел очень приятно, хотя временами Адриан был, казалось, чем-то озабочен. Они ужинали, танцевали, болтали. Разговор неизбежно перешел на театр, и Адриан рассказал ей несколько занимательных анекдотов о собратьях по профессии.
– Вы играли со всеми современными знаменитостями, – сказала Керри в какой-то момент разговора, и лицо его слегка омрачилось.
– Совершенно верно. А кто из тех, кто слышал мое имя, знает его?
Он увидел, что Керри собирается протестовать.
– О да, завзятые театралы, быть может. Но я говорю о широкой публике, о человеке из толпы, которому известно все об оливье, редгрейвах и максвеллах из нашей среды. Десять лет второстепенных ролей – это уже на пять лет больше, чем следовало бы. Пора мне подняться повыше.
Но это вряд ли уже возможно, подумала Керри. Адриан – хороший актер, не будь он им, он не достиг бы и того, что имеет сейчас, но ему не хватает того особого волшебного качества, которое именуется звездным. Его единственный шанс – найти главную роль, как будто специально для него написанную, и менеджеров, готовых рискнуть капиталом.
– Сегодня в театральном мире не так важно, что вы знаете, как кого вы знаете, – продолжал Воэн, вертя в пальцах рюмку. – Если у вас хорошие связи, вы можете далеко пойти. Почему вы решили поселиться с Лиз? – спросил он после паузы. – Вы ее знали раньше?
– Нет, мы встретились на первой читке. Ей нужен был кто-нибудь, чтобы вместе снять квартиру, а я как раз подыскивала жилье. Это был отличный выход из положения – особенно для меня. Теперешняя квартира намного лучше той, где я раньше жила.
– И намного дороже, я полагаю?
– Не слишком. Я вполне могу платить свою долю и еще откладывать кое-что на черный день.
– А до вас Лиз жила там одна, – Адриан что-то соображал про себя. – Или у нее очень состоятельные родители, или где-то прячется фея-крестная.
– Вероятно. – Керри заторопилась. – Адриан, вечер был чудесный…
– … Но уже поздно и вам пора домой, – закончил он, приходя неожиданно в хорошее настроение. – Ну что же, мисс Беспокойная душа, воля ваша.
Возле дома он велел таксисту подождать и проводил ее до дверей.
– Одиннадцать часов ровно, – сказал он. – Какова точность?
– Великолепно. – Керри взялась за ручку двери. – Спасибо, Адриан. Мне доставил большое удовольствие этот вечер.
– Нельзя сказать, чтобы на удовольствие было много времени. – Он не сделал попытки ее задержать. – Увидимся завтра утром.
Свернувшись на диване, в пижаме и халате, Лиз пила какао и перелистывал журнал.
– Как ты рано, – сказала она вместо приветствия. – Хорошо провела время?
– Неплохо. – Керри повесила манто на спинку ближайшего стула и со вздохом облегчения уселась рядом с Лиз. – Я уже сто лет не танцевала.
– Это все, чем вы занимались?
– Если тебя интересует, пытался ли Адриан меня соблазнить, могу ответить – нет. Весь вечер он был образцовым джентльменом. Кстати, ты мне еще не сказала, с кем идешь завтра к Ноэлю.
– Потому что у меня нет никого на примете. Посмотрю, кто подвернется. – Она бросила журнал на столик и поднялась. – Я ложусь. А ты?
– Пожалуй. – Керри взяла манто и погладила нежный мех. – Тысяча благодарностей тебе за него! Я себя чувствовала такой шикарной!
– Пожалуйста. – Лиз улыбнулась ей как-то странно. – Когда-нибудь я тоже у тебя что-нибудь одолжу.
* * *
Говоря об утренней репетиции, Райан был прав. Как только Уоррен просмотрел еще раз первые сцены, то, как одержимый, принялся все менять. Большинство актеров принимало перемены философски, однако Керри заметила, что хотя Райан внимательно выслушивал все новые идеи, он очень часто приспосабливал их к своим вкусам и настроениям, а иногда и вообще игнорировал. Его поведение вызывало у Керри улыбку. Он принимал указания режиссера, когда они соответствовали его собственным мыслям, или пропускал их мимо ушей. Его Антоний не был Антонием Уоррена и не таким, каким воображала его Керри, но он был великолепен: остроумный, блестящий, полный мужественной силы и бесконечно трагичный в своем поражении. Паула относилась к происходящему совсем по-другому. Когда она не соглашалась с режиссером, то возникали бесконечные споры. В ходе работы Уоррен становился все раздражительнее, его замечания все более язвительными. Оставив все старания придать этим спорам видимость дружелюбной дискуссии, они порой начинали кричать друг на друга.
– Нет, нет, нет! – завопил он в середине третьей сцены. Не «Что, нам пишет законная жена – ты можешь уезжать?», а «Что нам пишет законная жена? Ты можешь уезжать!» Она задает вопрос и отвечает на него, прежде чем он успевает заговорить. Ну почему ты не можешь произнести это так?
– Потому что я чувствую это по-другому, – раздалось в ответ со сцены. – Она просто спрашивает, требует ли Фульвия его возвращения.
– В таком случае она бы сказала «должен», а не «можешь». – Уоррен воздел кверху руки, словно призывая небеса в свидетели, какой крест ему приходится нести. Глубоко вздохнув, он переменил тактику. – Паула, милочка, ты устала, я устал, все устали. Может быть, прервемся ненадолго…
– Я нисколько не устала, – отвечала та с полным спокойствием. – Но если все нуждаются в отдыхе… – Улыбаясь, она повернулась к Райану: – У тебя не найдется для меня сигареты, дорогой?
Когда Райан открывал золотой портсигар, Керри пошла за кулисы, где уже столпились кое-кто из актеров. Уоррен прав, подумала она. Несмотря на пунктуацию в тексте, для Клеопатры более естественно произнести эти слова так, как он рекомендует. Это больше соответствует ее характеру. Райан признал бы справедливость такого замечания, будь оно адресовано его Антонию. Хотя он в таких замечаниях не нуждался. Он нисколько не уступал Уоррену в способности интерпретировать Шекспира.
Девушка, устало проведя рукой по виску, который у нее ломило, решила не ввязываться в дискуссию и, миновав группу обсуждавших этот эпизод, прислонилась к стене, пытаясь расслабиться хоть на несколько минут. Впервые ей страстно хотелось, чтобы репетиция поскорее кончилась.
Вдруг чья-то рука взяла ее за подбородок – Райан внимательно смотрел ей в лицо, потом отпустил ее и сунул руки в карманы брюк.
– Вы совсем расклеились, – заметил он. – Почему вы принимаете все, что говорит Уоррен, на свой счет? У вас должно быть достаточно опыта общения с режиссерами, чтобы не раскисать от их нападок.
– Как Паула? – не могла удержаться она от вопроса.
Он слегка усмехнулся:
– Нет, не как Паула. Если не хотите, чтобы вас с землей сравняли. Я хочу сказать, что вы должны принимать все спокойно и извлекать уроки. Уоррен нетерпелив и ужасный тиран, но он знаток Шекспира.
– Да, я знаю. – Глаза Керри следили за Паулой, разговаривавшей у рампы с режиссером. – Кто, по-вашему, из них прав в данном случае?
Райан приподнял плечи:
– С художественной точки зрения – Уоррен. Но эту роль играет Паула, и если ее не устраивает такое толкование, то она должна придерживаться своего собственного. Актер – это, по сути дела, вал, на котором вращается колесо.
– Песню делает певец, – проговорила она, и Максвелл засмеялся.
– Благодарю за более точное выражение. – Помолчав, он сказал несколько иным тоном: – Я слышал, вы с Лиз собираетесь на вечер к этому чуду природы?
– Да, – отвечала девушка коротко, подумав при этом, сочла ли Лиз необходимым упомянуть, что Адриан тоже идет с ними. – Почему вы его так называете?
– Отчасти потому, что никак не могу запомнить его фамилию, а еще потому, что он чересчур уж изысканный. Вообще я думаю, эта компания не для вас.
– Я еще не знаю, что это будет за компания.
– Шумная, чтобы не сказать большего. Я как-то зашел к Лиз, когда у них там наверху было сборище – ужасный гам внутри и снаружи. Судя по вашему виду, вам лучше сразу же лечь, как придете домой.
Керри была склонна с ним согласиться. Ей очень не хотелось никуда идти.
– Если вы имеете в виду отсутствие румянца, – попыталась она пошутить, – то это мой естественный цвет лица. Кажется, это называется недостаточная пигментация.
– Вздор, – он вынул руки из карманов и, поддернув на колене брюки, поставил ногу на маленький ящик, стоявший поблизости. – Я видел у вас румянец десяток раз, не меньше. – Максвелл с интересом стал приглядываться к ней. – Вот он и опять появляется.
Она закусила губу, зная, что он говорит правду, по не в состоянии была преодолеть смущения под этим насмешливым взглядом.
– Вам просто нравится дразнить людей, – скачала она.
– Да, когда это приводит к таким восхитительным результатам. Может быть, это и избитое сравнение, но ваша кожа напоминает мне персик, который выглядит так же свежо утром, как и после обеда. Вам повезло, когда подумаешь, какие суммы тратят некоторые женщины в салонах красоты, чтобы достичь подобного эффекта. – Глаза его смеялись. – И не говорите, что не любите комплиментов. Вы были бы первой женщиной, кто их не любит:
– Похоже, они собираются начинать, – сказала Керри с некоторым облегчением, когда группа за кулисами стала расходиться.
– Вовремя, – заметил он шутливо. – Ну как, справитесь?
– Конечно, – отвечала она, и Райан одобрительно кивнул: – Молодец! – и взял ее под руку. – Посмотрим, как это у вас получится.
Керри шла с ним рядом, ощущая на себе провожавшие их взгляды. Когда они вышли на сцену и Паула повернулась к ним лицом, ее очаровательные глазки застыли на руке, все еще поддерживавшей локоть Керри.
– Мы готовы, Уоррен, – объявил Райан, не взглянув на Паулу. – Откуда начнем?
Улыбка чуть заметно тронула губы режиссера:
– Начнем с «Увы, превратности моей судьбы испортили такого человека!» – сказал он, возвращаясь на свое место в восьмом ряду.
Между актрисой и режиссером был явно достигнут компромисс. Паула сохранила свою трактовку, но заменила «можешь» на «должен». Слушая ее, Керри не могла не восхищаться тем, как она овладела своими эмоциями, на одном дыхании переходя от насмешки к пафосу. В сцене, где все реплики ее партнера состояли из одних только восклицаний, всякий другой актер остался бы в тени. Но мастерство Райана было невозможно затмить. Нельзя было оторвать взгляда от игры чувств на выразительном лице, от малейших движений гибкого стройного тела. У такого художника говорило даже само молчание.
– Прекрасно! Прекрасно! – воскликнул в восторге Уоррен, когда они кончили. – Оставим это как есть. – Улыбаясь, он встал. – На сегодня все. Отдохните вечером как следует. Завтра мы возьмем темп побыстрее.
Керри уходила из театра с облегчением. День был долгий и трудный, да еще головная боль. Но все бы это было ничего, если бы она не чувствовала, что ею воспользовались в своих целях. Пауле очень не понравилось, когда Райан вышел с Керри на сцену, и Райан это прекрасно понял. Видимо, в последнее время примадонна стала слишком уж уверенной в себе, и было вполне в его духе выбрать такой способ поставить ее на место. Больше всего Керри страдала от того, что он полностью пренебрег ее собственными чувствами. В нем одно высокомерие и жестокость и совсем нет сердца.