Торстон Роберт. Путь кланов

Роберт Торстон


 

Путь Кланов


 

Серия: Боевые роботы (Battletech)

ПРОЛОГ. ЧТО ТАКОЕ СУДЬБА?

   Бывают моменты, когда командиру хочется хоть немного побыть одному. Скажем, в ночь перед боем или после любовных утех. В отличие от большинства воинов Клана, командир, когда нахлынут воспоминания, не ищет общества товарищей, а идет на мостик своего боевого робота или же отправляется в лес. Вот и на этот раз он предпочел уйти к тихому лесному озеру, где берег образует небольшой мысок. Лес на мыске почти вплотную подступает к воде. Есть тут одно место, где лежит поваленное дерево, в четырех или пяти шагах от него – кромка воды. В каком-то смысле дерево напоминает командиру его самого – обугленная и сорванная местами кора говорит о том, что дерево, как и он, искалечено войной. С небольшой лишь разницей: он остался жив, а дерево – погибло.
   Командир сидит, прислонившись к стволу, и смотрит на лунную дорожку, протянувшуюся по воде. Легкий, еле заметный ветерок слегка шелестит листвой и морщит водную гладь.
   В одной книге, давным-давно сгоревшей во время боя, в книге, которую командир как-то принес на мостик своего боевого робота, – ее обугленные страницы развеяны по полям сражений безымянной планеты, – так вот, в этой книге прочел он одну историю, и она запала ему в душу. Там речь идет об отце, который оплакивает сына, павшего в бою. Бой, как помнится, велся примитивными. средствами, да и война была нелепая – ради обладания предметом, который почему-то считался очень ценным. Смерть в этой истории рассматривалась как трагедия. Почему? Что в ней трагичного? Этого командир никогда не понимал. Где тут элемент трагедии? Не было ни крушения планов, ни героев, готовых на все ради достижения цели. Ну, показана война. Тысячи скорбящих, тысячи снискавших почет и славу. Война как война, ничего особенного. Все войны такие. Парнишка погиб из-за допущенной кем-то ошибки. А перед этим успел спасти друга, ребенка или врага – в истории переплетено столько сюжетных линий, что и не упомнишь. В конце концов он был убит снарядом, выпущенным из метательного орудия той эпохи. И отец спешит отыскать его тело в горе трупов на поле брани сразу после битвы, пока запах крови не сменился запахом тления.
   А потом он смотрит на искаженное агонией лицо парнишки. И кажется ему, что в глазах -сына еще светится жизнь. Вот только смотрят эти глаза не на него, а поверх головы. Вдаль. И перед мысленным взором отца проносятся тысячи картин-воспоминаний, тысячи эпизодов из жизни сына. Вот малыш первый раз самостоятельно выбрался из колыбели. Детские шалости. Первые жизненные уроки, первые ошибки, желание скорее повзрослеть. И постоянно – выбор, цепочка непреложных «или-или», которая неотвратимо ведет парнишку на поле битвы. События выстраиваются в прямую линию, протянувшуюся от колыбели к горе трупов. И во всем ощущение неизбежности, неотвратимости. В книге об этом говорилось как о судьбе. Там утверждалось, что судьба вела по жизни и отца и сына. Вообще, из той истории следовало, что в мире, где жили отец и сын, судьба определяла все. Судьба была последней инстанцией. И в глазах погибшего сына, чья голова покоилась на коленях отца, навеки запечатлелась рабская покорность судьбе.
   Однако история на этом не кончалась. Сюжет развивался дальше, и отец того парнишки оказывался вовлеченным в дьявольски сложную интригу, в результате которой он каким-то образом избавлялся от того, что пятнало его имя или затрудняло ему жизнь, и примирялся со смертью сына, Остался ли в конце концов он жив или нет, командир не помнил.
   А вот он, командир, выжил. Есть у него такой особый талант: умение выживать.
   В свое время взгляды на жизнь (и на судьбу), привитые ему Кланом, переплелись с собственным пониманием той истории. Потом на это наложились впечатления от множества прочих книг, обнаруженных им в Брайеновских шахтах (как давно это было!) во время долгой и выматывающей вахты. Первоначально ему не давал покоя вопрос, что древние вкладывали в понятие «отец». Быть отцом, что это значит? Техническое значение слова конечно же понятно. Но какой смысл оно имело во времена, к которым относилась та история? Что значило быть отцом для того скорбящего человека, который оплакивал своего сына?
   Он, командир, продукт генной инженерии, его гены были взяты из священного генного пула, и он мог назвать имена нескольких отцов, причастных к его появлению на свет. Но если бы его спросили:
   «Кто твой отец?» – самое большее, что он мог бы сделать, это заявить: «Один из них». Так что всякий раз, когда командир сталкивался в книгах с концепцией отношений родителей и детей, он был вынужден опираться лишь на собственное воображение.
   Сам он вырос среди сверстников-сибов, зачатых и рожденных согласно евгеническим программам Клана, в группе, имевшей общего родителя с женской стороны, в так называемой сиб-группе. Спроси командира, что значит быть сибом, и он даст исчерпывающий ответ. Но как мог он понять скорбь родителя, потерявшего сына или дочь? Помнится, в свое время концепция родительских отношений здорово озадачила его. Теперь все изменилось – к этому примешивалось его собственное горе, такое горе, о возможности которого он раньше и не предполагал, о существовании которого ему запрещено было даже знать.
   А вот насчет понятия судьбы – с этим проще. В Кланах тоже существовало такое понятие. Люди Кланов старались управлять своей судьбой, методично и тщательно оберегая ее от случайностей. Все в жизни имеет свою цену, за все нужно платить. Нужно уметь ставить все на кон. Если человек делает это успешно, значит, он контролирует свою судьбу. А что такое успех, скажем, в военном деле? Это значит, что командир поведет своих воинов в бой, заранее спланирует все маневры, саму битву в целом. Это значит, что он предусмотрит все варианты, не оставит места случайности, с честью отразит все неожиданные выпады, которые уготовит ему судьба, потому что он хороший стратег. Хотя в то же время для другого воина пилот в кабине пикирующего на него истребителя может олицетворять неучтенный фактор, проигрыш, и по большому счету, судьбу.
   Перед битвой офицеры Клана сходятся вместе и разыгрывают почетное право участвовать в бою. Это сложнейшая процедура. Называется она Спор Благородных, Имеется боевое задание и военные подразделения, выделенные штабом для его выполнения. Первый из соискателей заявляет, что он может добиться успеха, уменьшив число подразделений на одну боевую единицу. Второй соискатель может либо оспорить возможность выполнения задания в данных условиях, либо сделать встречную заявку, еще уменьшив число подразделений или проведя замену одной боевой единицы другой, меньшей. И так далее. Один боевой робот может быть заменен флайером или пятью элементалами, тяжелыми пехотинцами. Спор продолжается, пока один из соискателей не возьмется выполнить задание с минимально возможными ресурсами. Считается, что нет ничего тяжелее, чем проиграть в Споре Благородных и видеть, как другой выигрывает битву, которую мог бы выиграть ты. И нет ничего более позорного, чем проиграть эту битву.
   Даже победа в сражении не может так прославить боевого офицера, как победа в Споре Благородных. Когда он затем выигрывает битву, товарищи вместе с ним радуются его победе, но к радости всегда примешивается толика ревности. Воины ревниво относятся к победам друг друга. Оттого каждый офицер так беспокоится, чтобы ни при каких обстоятельствах не потерять лицо. Но и это не самое страшное. Куда страшнее потерять лицо в своих собственных глазах. Нет ничего хуже, чем смотреть на себя в зеркало и испытывать непреодолимое желание отвернуться.
   В связи с этим командиру всегда вспоминается один из офицеров, с которым ему довелось когда-то служить. Тот был прекрасным воином. Блестяще пройдя Аттестацию, он сразу получил чин капитана. Это был самый молодой капитан за всю историю Клана Кречета. Он был чудовищно честолюбив. Каждый раз, чтобы одержать верх в Споре Благородных, он делал нереальные заявки. В результате – множество проигранных сражений и побед, почти равных поражениям. В бою перед ним никто не мог устоять. Но это не помогало. Непомерное честолюбие привело к тому, что капитан лишился сперва звания, а потом и боевого робота. В. конце концов он погиб в одном из сражений. Спрашивается, оказался ли он жертвой злосчастной судьбы? Вероятно, нет. Хотя преждевременная гибель привела к тому, что гены этого капитана не попали в священный генный пул. Но, может быть, это закономерно и справедливо? Иначе его непомерное честолюбие передалось бы потомкам.
   Сам командир считал – судьба не может не благоволить к тому, кто твердо знает, чего он хочет. Философии Кланов чужд страх перед судьбой. Даже в Предании об этом упоминается. Есть там одно место, где говорится, как судьба боролась с Кланами.
   Жизнь – это Круг Равных.
   Там Судьба стремится подчинить себе Клан Волка и проигрывает.
   Там Судьба хочет разбить Клан Медведя и смиряется.
   Там Судьба хочет заставить прислушаться к ее речам Клан Кречета и внемлет Клану сама.
   Почему он так много думает о судьбе? Перед боем командира часто одолевали такие мысли, от которых он всегда переходил к воспоминаниям. Слишком много книг довелось ему прочитать, слишком много историй услышать. И он начал сомневаться. А для воина сомневаться опасно. Командир знал это, но все же ничего не мог с собой поделать. За плечами трудная жизнь, много было в ней поражений, позора, потерь. Ему ничего не давалось просто так. Но все же он сумел все преодолеть. И выжить.
   Некоторые говорят, что, если бы им представилась возможность прожить свою жизнь еще раз, с нуля, они прожили бы ее точно так же. Командир знал – уж он-то сделал бы все, чтобы прожить иначе. Пусть в той, другой жизни он и не добился бы того высокого положения в Клане Кречета, которое занимает сейчас. Слишком много тяжелых воспоминаний. И вечное положение аутсайдера. Быть человеком Клана и в то же время оставаться вне Клана...
   «Слишком много книг я прочитал, – думал командир, – слишком много. И в конце концов стал думать по-книжному. Воин не может себе такого позволить».
   А все-таки хорошо было бы с сегодняшним опытом вернуться назад, во времена молодости. Скольких ошибок можно было бы избежать. Скажем, вернуться в тот день, когда только предстояло проходить подготовку.

I

   Они были еще совсем детьми, когда попали в руки суровых и безжалостных офицеров-инструкторов, которые сначала разрушили его личность, а потом на свой лад воссоздали заново. И поступили так не с ним одним. Со всеми теми, кто был с, ним, кто впоследствии стал воином.
   В воспоминаниях командира его товарищи-кадеты так и остались молодыми. Где они теперь? Иных, конечно, уже нет в живых.
   Для Клана жизнь индивидуума отнюдь не священна. Это на Терре и на планетах Внутренней Сферы она почиталась как нечто исключительное. Командир узнал об этом из книг. Клан без колебания жертвовал людьми, если это служило на благо обществу. Для Клана важно другое: кто победил – твой боевой робот или БМР противника. Только это имеет значение.
   Но если бы пришло известие, что Марта погибла, неужели он не ощутил бы горечи потери? Ощутил бы и стал бы горевать, пусть это и не правильно для человека Клана.
   Он, командир, выжил. И это было главное для него. А для Клана – все равно. Клан равно гордится и живыми воинами и павшими. Клан силен мужеством своих воинов. И он, командир, сумел принять свой Клан таким, каков он есть. Более того, он сумел полюбить свой Клан. На это ушло немало времени. А началось все с того дня, когда он вместе с другими вышел из шаттла и впервые ступил на холодную землю Железной Твердыни – одной из планет Клана Кречета, где располагались учебно-тренировочные лагеря.
   На широкую каменистую, голую, как череп, равнину там и тут садились шаттлы. Из каждого на посадочное поле спускались группы новичков-сибов. На поле новички сбивались в кучки, боязливо поглядывая на офицеров – будущих своих наставников. От одного только их вида каждого новобранца охватывала необъяснимая оторопь. Офицеры стояли группами по нескольку человек и о чем-то оживленно беседовали. Иногда до сибов доносились отрывистые реплики и взрывы хриплого хохота. Прибывшее пополнение, казалось, их ничуть не интересовало. Выглядели офицеры-инструкторы довольно странно. В облике и мужчин и женщин было что-то общее. Эйден на мгновение даже засомневался: а люди ли перед ним? Их разговор друг с другом то и дело сопровождался тычками и угрожающими жестами – это не вязалось с представлением о дружеском общении. Эйдену они напоминали скорее хищных ястребов, помещенных в одну клетку: каждый готов к кровавому, не на жизнь, а на смерть поединку, если сосед посягнет на его территорию.
   Несмотря на холод и пронизывающий ветер, который пассажиры шаттла ощутили, едва открылся входной люк, офицеры-инструкторы были очень легко одеты. Эйден и его товарищи по сиб-группе кутались в толстые меховые куртки и поглубже натягивали на уши меховые ушанки, одновременно притопывая, чтобы согреться, хотя и были обуты в утепленные, с толстой подошвой ботинки.
   На инструкторах же – одни лишь тренировочные костюмы, зияющие дырами, с коротко обрезанными штанинами, оставляющими колени обнаженными, да легкие шнурованные сапоги на босу ногу. Рукава костюмов тоже были укорочены по локоть. Поверх тренировочных костюмов на плечи кое-кто из офицеров небрежно накинул меховую куртку – единственная дань местным климатическим условиям.
   На груди и на рукавах многих виднелись разнообразные планки и нашивки, указывавшие на ранг и на вид войск, к которому принадлежал тот или иной офицер, а также говорившие о его заслугах в минувших сражениях. У нескольких офицеров на руках были толстые рукавицы вроде тех, что используют при соколиной охоте.
   Это напомнило Эйдену тот день, когда он впервые спустил с рукавицы в небо своего любимца, сапсана по имени Забияка. Подойдя к краю обрыва, где мыс обрывался в море, Эйден подбросил птицу в воздух – лети! – и сам на миг переполнился чувством свободы, столь важным для сокола, который почти все свое время проводит на насесте или на рукавице. Клан, к которому принадлежал Эйден, назывался Кланом Кречета. Именно здесь было возрождено древнее искусство, и соколиная охота стала излюбленным занятием любого человека Клана.
   Целое утро ждал тогда Эйден возвращения Забияки. И конечно же сапсан вернулся. Никто в их сиб-группе не мог похвастать охотничьей птицей, которая бы сравнилась с Забиякой по смелости и по умению брать дичь.
   Но как давно это было! А сейчас Эйден стоит здесь, посреди учебного лагеря, и чувствует, что его все сильнее пробирает нервная дрожь. Мир разделился на две части. С одной – сиб-группа. Сейчас она символизирует близость, тепло, покой, надежность. С другой – офицеры-инструкторы: от них веет угрозой и презрением. Они бросают на сиб-группу такие свирепые взгляды, а позы их столь напряженны и нарочито воинственны, что кажется – они вот-вот бросятся на будущих кадетов.
   Эйден оглянулся на Марту. Хотя взгляд Марты не выдавал охватившего ее волнения, Эйден отлично знал, что она чувствует сейчас. Ему не стоило труда понять, что означают чуть нервно вздернутые уголки ее губ.
   Сибы крайне редко сталкиваются со своими генетическими донорами. Когда в свое время первый ильХан Николаи Керенский утвердил евгенические программы, теоретики посоветовали ему предотвращать всякий контакт между донорами и их сиб-детьми, считая, что это может иметь нежелательные и даже опасные последствия. Особенно же они предостерегали Керенского от того, что называли «нездоровыми родительскими наклонностями». Подобные чувства, как утверждали ученые из окружения Керенского, следовало изживать. В противном случае будущие воины окажутся под пагубным воздействием психологических комплексов, и поведение их перестанет быть адекватным, что вполне может привести к ошибочным решениям. А ошибочные решения могут означать поражение в бою, что, в свою очередь, ведет к проигранным кампаниям. В соответствии с законами Кланов донорами могут быть только воины, причем лучшие из лучших.
   С другой стороны, хорошему воину, рассуждали далее теоретики Керенского, лучше не видеться со своими сиблингами (этим словом обозначалось сиб-потомство), потому что это может пагубно сказаться на боевых качествах воина.
   Хотя все в их сиб-группе были связаны друг с другом общими родителями-донорами, Эйден с Мартой имели больше схожих черт, нежели прочие. Только у них двоих были широкие и высокие лбы в сочетании с острыми подбородками, что делало их лица почти треугольными. Говорили, что у Тани Прайд, знаменитого звеньевого командира, чьи многочисленные военные и спортивные подвиги были отражены в анналах Клана Кречета, такие же черты. Таня Прайд все еще числилась среди Бессмертных, но уже не участвовала в сражениях. Обычаи предписывали воинам Клана, достигшим определенного возраста, занятия, не связанные с участием в боевых действиях, или же переход в другую касту. И Таня Прайд не стала исключением.
   Куда меньше было известно о галактическом командире Рамоне Маттлове, генетическом доноре сиб-группы Эйдена с отцовской стороны. Ходили смутные слухи, что его подвиги столь же впечатляющи, как и подвиги командира Прайд, но по каким-то причинам они не нашли своего отражения в анналах. Эйден слышал, что он и Марта именно от Маттлова унаследовали высокий рост и худощавость. В сиб-группе они с Мартой превосходили ростом всех остальных, причем Марта была выше Эйдена на несколько сантиметров.
   Однако что действительно отличало их от остальной сиб-группы, так это глаза – пронзительно голубые, как летнее небо на Цирцее. И столь же обманчивые. На Цирцею бури обрушиваются внезапно, и только опытный наблюдатель может заметить, как слегка темнеет небо, а через мгновение налетает ураганный шквал. Вот и у Эйдена с Мартой, когда им случалось стоять перед противником, глаза казались безмятежно спокойными, и вдруг это спокойствие взрывалось стремительной атакой. Эта свойственная их глазам безмятежность, неожиданно оборачивавшаяся бурей, не раз помогала им побеждать противников, равных им в мастерстве.
   Эйден поежился. Даже в теплой одежде ветер пробирал до костей. Остальные новобранцы тоже, похоже, страдали от холода. Перед прибытием сюда им было сказано, что в учебном лагере на другую одежду кроме той, которая на них, они могут не рассчитывать. Поэтому кое-кто из группы напялил на себя все что только мог, одно поверх другого. Сейчас Эйден в душе пожалел, что не сделал то же самое. Холодный ветер находил малейшую щель в одежде и продувал насквозь. У него зуб на зуб не попадал.
   – Что-то не нравятся мне те чужаки,– проговорил Брет, самый маленький в группе. «Чужаками» сибы называли всех, кто не принадлежал к их группе. Например, этих плохо одетых, злобных офицеров, чьи волосы, похоже, забыли, что такое расческа.
   На первый взгляд казалось, что низкорослому Брету гарантирован ранний уход из сиб-группы, но стоило познакомиться с ним поближе, и легко было убедиться в его ловкости, отваге и железной воле. В свое время Брет каждое утро упрямо доводил себя до изнеможения тренировками. Зато теперь тело его стало сильным и мускулистым, и если независимые сибы и признавали за кем-либо право на лидерство в группе, так это, несомненно, был Брет.
   – Неспроста стоят. Явно что-то задумали.
   – Что? Ты как думаешь, Брет?
   – Не знаю. Нас же предупреждали, что с инструкторами – держи ухо востро. Все в один голос говорят, что более злобных и бездушных ублюдков не отыскать. Похоже, так и есть. Думаешь, они просто так делают вид, будто мы – пустое место? Наверняка задумали какую-нибудь пакость.
   – Сомневаюсь, что они будут держать нас здесь на ветру слишком долго,– вставил свое слово Эйден.– Это не в духе Клана.
   – Что? Ты шутишь?
   Эйден и в самом деле шутил, но решил Брету этого не говорить.
   Брет, начисто лишенный чувства юмора, часто ругал Эйдена за слишком легкое отношение к жизни. Бедняга Брет прилагал чересчур много усилий, чтобы все забыли о его небольшом росте. Он был настолько озабочен тем, как выжить в сиб-группе и как сделать, чтобы согруппники в нем ненароком не разочаровались, что на шутки сил у него просто не оставалось. Даже во время отдыха на охоте, вечером у костра его смех звучал вымученно. Это был смех взрослого человека, который, оказавшись среди детей, пытается подладиться под них. Если Брету и доводилось отпускать шутки, то они были обязательно с «бородой». А его манера рассказывать анекдоты просто приводила слушателей в уныние. С другой стороны, когда сиб-группа тестировалась, Брет становился ключевой фигурой: группе были необходимы его сообразительность и способность быстро принимать решения. Поэтому все прощали Брету отсутствие чувства юмора.
   – Нег,– отозвался Эйден.– Я серьезно. Нам ведь не очень-то часто позволят здесь расслабляться, воут?
   – Ут. Знаешь, что я думаю? Они сейчас испытывают наше терпение. Видишь, поглядывают время от времени в нашу сторону. Уверен, проверяют нашу выдержку.
   – А заодно и провоцируют нас, воут? – добавила Марта.
   – Надо делать вид, что. мы спокойны,– сказала Рена.– Покажем им, что мы не какие-то сопляки.
   Рена была не похожа на остальных ребят из сиб-группы Эйдена. На первый взгляд она казалась полноватой. Все, кто проходил суровую школу, как это принято в Клане, неизбежно набирали избыточную мышечную массу, но у других это не бросалось в глаза, а вот при взгляде на Рену создавалось впечатление, что она рыхловата. Впечатление обманчивое – физически Рена была в отличной форме. При виде ее рыхлого тела противник терял бдительность, к тому же невзрачная внешность делала девушку малозаметной. На этом строилась ее излюбленная игра. Приблизившись незаметно к кому-нибудь, Рена делала резкий жест, вынуждая на ответный выпад. Затем, поднырнув под руку противника, она бросала его на землю. Никто в сиб-группе не мог сравниться с Реной в скорости проведения этого приема. Часто такая игра означала у Рены приглашение к совокуплению, служа одновременно и прелюдией к нему. И прелюдия, и сам акт в исполнении Рены были исполнены мощи. Эйден иногда даже нарочно попадался на ее трюк, отлично зная, что последует за болезненным броском.
   – Думаю, Рена права. Будем делать вид, что не обращаем на них внимания. Как насчет командного состязания?
   Возражений не последовало. Тут же все двенадцать человек привычно разбились на три команды и разошлись в стороны, освобождая пространство посередине. Командные состязания были одновременно упражнением и игрой. Эйден давно заметил, что их правила имитируют правила Большой Схватки – одного из этапов Аттестации. Но в отличие от Большой Схватки командные состязания относительно «бескровны».
   Свое происхождение эти состязания вели от обычных гимнастических соревнований, которые постоянно проводились внутри сиб-групп. Быть лучшим в них – что может быть важнее для сиба? В состязании каждый член сиб-группы показывал свое акробатическое мастерство, а также владение боевыми искусствами, которым сибов начинали учить, как только они выбирались из колыбели.
   Старт командного состязания представлял собой разработанный до мельчайших деталей ритуал. В каждой команде двое брались за руки, образуя «насест», на который вставал или садился третий. Вся игра, особенно церемония ее начала, была построена на образах, связанных с соколиной охотой. В состязании тех, кто начинал игру – «кречетов», вбрасывали на игровое поле с «насеста». Вот и сейчас Брет встал на «насест» из четырех сцепленных рук. В следующее мгновение он был подброшен вверх и вперед. Брет выполнил в воздухе сальто и приземлился на ноги как раз перед Реной, которую ее команда выбросила с «насеста» из положения «сидя». Предугадав движение Брета, Рена приземлилась, приняв нижнюю стойку и коснувшись земли одновременно со своим противником.
   Командное состязание началось. Рена попыталась схватить Брета за лодыжки, но тог разгадал ее маневр и прыгнул в сторону, нацеливаясь на участника от третьей команды, воинственного крепыша по имени Эндо. Тот успел уйти от удара, кувыркнувшись со своего «насеста» назад. Пройдя на руках несколько футов, он стремительно вскочил на ноги и принял стойку, из которой провел молниеносную атаку, нанеся Брету рубящий удар по шее. Тому, кто испытал на себе удар Эндо – тот наносит его обычно ребром ладони,– не позавидуешь. Эндо тренируется на всем, что попадает ему под руку, и ребро ладони у него твердое как камень. Каждый из членов сиб-группы специализируется в каком-нибудь особом виде единоборств. Эндо избрал для себя искусство ведения боя голыми руками, и в этом равных ему в группе не было. Вот и теперь от его удара Брета шатнуло в сторону, где он был встречен Реной, которая с силой толкнула его плечом в корпус.
   Эйден стоял рядом с остальными членами своей команды и нетерпеливо ждал сигнала, после которого можно будет вступить в игру. Первоначально командные соревнования представляли собой просто общую потасовку, но постепенно был разработан сложный свод правил и они приобрели свой нынешний вид. Сейчас, на данном этапе игры, они имитировали Спор Благородных – процедуру розыгрыша права командования сражением, бытовавшую среди офицеров Клана. Сходство было в том, что и в игре, и в Споре Благородных использовался принцип экономии боевых ресурсов. Вот и теперь каждая команда выставила по одному бойцу – «кречету», в задачу которого входило отстаивать честь своей команды ровно две минуты, прежде чем в бой вступали все. Если «кречет» будет явно побежден противником или выйдет из игры в силу иных причин, его команде засчитывалось поражение. Ей придется тогда молча вытерпеть насмешки, а потом еще и выдержать тяжелейший бой. Поэтому на «кречете» лежит огромная ответственность, и для него нет ничего страшнее, чем не оправдать доверия команды. Эйден был отнюдь не лучшим гимнастом, поэтому в роли «кречета» выступал редко. Но эти моменты, когда можно только стоять и смотреть, не имея права вмешаться в схватку, он ненавидел.