— Устроили два урока математики один за другим, — объяснила Марта. — Директор посчитал, что сейчас это важнее.
— Два урока математики один за другим, — повторил Альбер. — Вечером я снова должен уйти…
Он не обрадовался тому, что застал жену дома. Ему хотелось побыть часок в одиночестве, без помех поразмышлять о деле. Он видел, что Марта только и ждет, чтобы он обнял ее, погладил, успокоил; сказал, что директор болван, математика вовсе не важнее английского. Но ему хотелось побыть одному. Он никого не хотел видеть, ни с кем не желал разговаривать.
— Твой директор болван, — сказал он. Обнял Марту. На мгновенье все же ощутил искушение поделиться с женой тем, что произошло. — Пойду вздремну часок, — счел за лучшее сказать он.
— Джейн говорила, будто у вас кого-то убили во время допроса, — заговорила Марта. Нельзя было понять, спрашивает она или утверждает. Джейн была ее коллегой. Она всегда все знала, все смотрела по телевизору, слушала по радио и читала в газетах. Водились за ней и грехи посерьезнее, стоит хотя бы вспомнить о том, когда Альбер в интересах следствия несколько раз пообедал с одной бразильской танцовщицей.
— Не знаю, — ответил Альбер. Ему очень не хотелось сейчас говорить об этом.
— Чего ты не знаешь? — Голос Марты звучал более нервно, чем обычно.
— Так да или нет?
— Не знаю, — упрямо ответил он. — Говорят, вроде бы кто-то умер. Меня там не было. Это дело не мое, я им не занимаюсь, у меня свои неприятности, мне их вполне хватает.
— Значит, вроде бы кто-то умер, — повторила жена зловещим тоном. — Но тебе нет никакого дела. Теперь я понимаю, как происходят подобные вещи. Как в полиции могут забить человека до смерти, и никого даже не привлекут к ответственности.
Альбер вздохнул.
— Понять не могу, как можно такое замять! — полная решимости, продолжала Марта. В подобных ситуациях было немыслимо заставить ее молчать ни вздохами, ни репликами. — Люди считают, что там, в полиции, есть порядочные полицейские, которые стыдятся того, что такое может произойти, и хотят защитить честь мундира наказанием виновника и признанием, случившегося. Именно таким человеком я считала тебя.
В глазах ее появились первые слезы, что обычно означало конец дискуссии.
— Так вот послушай, — произнес Альбер дрожащим от раздражения голосом. — Я не знаю, что случилось, и меня это не интересует. Возможно, это работа какого-то дикаря, садиста, но меня это все равно не интересует. Почему именно в полиции, среди нас, не может быть садистов? Оглянись вокруг! Кругом одни дикари, попросту звери! Нас толкают, топчут, пыряют ножами, стреляют, взрывают, когда мы идем на службу. Нельзя предугадать, когда на тебя нападут трое наемных убийц! А мы должны быть святыми?!
В другое время Марта заметила бы его обмолвку. Но теперь она была слишком поглощена тем, что сама хотела сказать. Однако сейчас очередь была за Альбером. Почти против воли слова так и хлынули из него.
— Любой из нас может убить человека. Думаешь, мне это приятно? Я живу с этим сознанием, но не думаю об этом, потому что, если подумаю, не смогу идти на работу. И ты бы не села больше за руль, если бы все время думала, что задавишь, собьешь кого-нибудь, но если даже задавишь, это еще не значит, что ты убийца, зверь, а ведь именно так будут считать родственники жертвы.
— Но ты… — начала было Марта.
— Но я не убийца, не садист и не зверь даже в том случае, если однажды кого-то убью, потому что выстрелю раньше его или во время допроса отшвырну его к стене, и он проломит себе череп. А если я зверь, то пусть им и буду. Ты сказала, чтобы я написал руководство по выживанию в Париже. Вот я и нашел первое правило: будь сам тверже и бей первым.
— Где тот юноша, которого я полюбила? — тихо произнесла Марта.
— Все жалеют этих паршивых преступников, даже ты. А кто пожалеет меня, когда я сдохну? Найдется у твоей дрянной приятельницы хоть одно слово сожаления? Будет она бранить убийц? Требовать их наказания?
— Я уже сейчас тебя жалею, — сказала Марта. Она больше не плакала, и в глазах ее как будто в самом деле светилось сожаление.
Альбер повернулся и пошел в свою комнату. Остановился у зеркала, грустно взглянул в него и медленно вынул пистолет. Он никогда еще не был так близок, как сейчас, к тому, чтобы спустить курок.
— Два урока математики один за другим, — повторил Альбер. — Вечером я снова должен уйти…
Он не обрадовался тому, что застал жену дома. Ему хотелось побыть часок в одиночестве, без помех поразмышлять о деле. Он видел, что Марта только и ждет, чтобы он обнял ее, погладил, успокоил; сказал, что директор болван, математика вовсе не важнее английского. Но ему хотелось побыть одному. Он никого не хотел видеть, ни с кем не желал разговаривать.
— Твой директор болван, — сказал он. Обнял Марту. На мгновенье все же ощутил искушение поделиться с женой тем, что произошло. — Пойду вздремну часок, — счел за лучшее сказать он.
— Джейн говорила, будто у вас кого-то убили во время допроса, — заговорила Марта. Нельзя было понять, спрашивает она или утверждает. Джейн была ее коллегой. Она всегда все знала, все смотрела по телевизору, слушала по радио и читала в газетах. Водились за ней и грехи посерьезнее, стоит хотя бы вспомнить о том, когда Альбер в интересах следствия несколько раз пообедал с одной бразильской танцовщицей.
— Не знаю, — ответил Альбер. Ему очень не хотелось сейчас говорить об этом.
— Чего ты не знаешь? — Голос Марты звучал более нервно, чем обычно.
— Так да или нет?
— Не знаю, — упрямо ответил он. — Говорят, вроде бы кто-то умер. Меня там не было. Это дело не мое, я им не занимаюсь, у меня свои неприятности, мне их вполне хватает.
— Значит, вроде бы кто-то умер, — повторила жена зловещим тоном. — Но тебе нет никакого дела. Теперь я понимаю, как происходят подобные вещи. Как в полиции могут забить человека до смерти, и никого даже не привлекут к ответственности.
Альбер вздохнул.
— Понять не могу, как можно такое замять! — полная решимости, продолжала Марта. В подобных ситуациях было немыслимо заставить ее молчать ни вздохами, ни репликами. — Люди считают, что там, в полиции, есть порядочные полицейские, которые стыдятся того, что такое может произойти, и хотят защитить честь мундира наказанием виновника и признанием, случившегося. Именно таким человеком я считала тебя.
В глазах ее появились первые слезы, что обычно означало конец дискуссии.
— Так вот послушай, — произнес Альбер дрожащим от раздражения голосом. — Я не знаю, что случилось, и меня это не интересует. Возможно, это работа какого-то дикаря, садиста, но меня это все равно не интересует. Почему именно в полиции, среди нас, не может быть садистов? Оглянись вокруг! Кругом одни дикари, попросту звери! Нас толкают, топчут, пыряют ножами, стреляют, взрывают, когда мы идем на службу. Нельзя предугадать, когда на тебя нападут трое наемных убийц! А мы должны быть святыми?!
В другое время Марта заметила бы его обмолвку. Но теперь она была слишком поглощена тем, что сама хотела сказать. Однако сейчас очередь была за Альбером. Почти против воли слова так и хлынули из него.
— Любой из нас может убить человека. Думаешь, мне это приятно? Я живу с этим сознанием, но не думаю об этом, потому что, если подумаю, не смогу идти на работу. И ты бы не села больше за руль, если бы все время думала, что задавишь, собьешь кого-нибудь, но если даже задавишь, это еще не значит, что ты убийца, зверь, а ведь именно так будут считать родственники жертвы.
— Но ты… — начала было Марта.
— Но я не убийца, не садист и не зверь даже в том случае, если однажды кого-то убью, потому что выстрелю раньше его или во время допроса отшвырну его к стене, и он проломит себе череп. А если я зверь, то пусть им и буду. Ты сказала, чтобы я написал руководство по выживанию в Париже. Вот я и нашел первое правило: будь сам тверже и бей первым.
— Где тот юноша, которого я полюбила? — тихо произнесла Марта.
— Все жалеют этих паршивых преступников, даже ты. А кто пожалеет меня, когда я сдохну? Найдется у твоей дрянной приятельницы хоть одно слово сожаления? Будет она бранить убийц? Требовать их наказания?
— Я уже сейчас тебя жалею, — сказала Марта. Она больше не плакала, и в глазах ее как будто в самом деле светилось сожаление.
Альбер повернулся и пошел в свою комнату. Остановился у зеркала, грустно взглянул в него и медленно вынул пистолет. Он никогда еще не был так близок, как сейчас, к тому, чтобы спустить курок.
II
Они встретились в одиннадцать вечера. Буасси заехал за Альбером, — по дороге они захватили Бришо, который жил в центре города.
Альбер целый час подряд практиковался в быстром выхватывании пистолета, затем лег и принялся рассуждать. Марта весь вечер к нему не обращалась.
Буасси в своем темном костюме выглядел провинциальным дядюшкой, которому сейчас впервые показывают ночную жизнь. Это их вполне устраивало, они хотели оглядеться в кабаре «Рэнди кок», не привлекая к себе внимания.
«Рэнди кок» был еще более скверным местом, чем они предполагали. Какое-то длинное, безликое помещение с маленькой круглой эстрадой в конце, длинная стойка бара, около десятка столиков. Музыка на несколько децибеллов громче, чем следует, у стойки бара нахально пялилась на входящих третьеразрядная, из захудалых, золотая молодежь в костюмах, сшитых из дешевого материала, но подчеркнуто по последней моде. Лица в полумраке, медленно меняющиеся цветные огни рисуют круги у людей под глазами. Только за тремя столиками посетители. Альбер и его приятели расположились возле эстрады.
Бришо начал жалеть, что пришел. Мог бы догадаться, что нет никакого смысла. После убийства всех по нескольку раз допросили. Возможно, эти субчики даже не были здесь в тот вечер. Но Альбер сказал, что хочет осмотреться, тихонько, не привлекая внимания, в штатском. А он, Шарль, попался ему на удочку. На девиц, видите ли, захотелось поглядеть этому типчику!
Буасси весьма довольный развалился на стуле и повернулся лицом к эстраде. Две стареющие толстоватые бабенки, вертели бедрами, иногда попадая в такт музыки.
— Выпьем вина? — спросил Буасси.
Альбер, моргая, смотрел на дверь.
— Того субъекта я уже видел, — сообщил он Бришо.
— Какого?
— Вышибалу. В тренировочном зале у Ламана.
— Он тебя тоже видел?
— Не думаю. Он все время тренировался.
Шарль пожал плечами.
— В протоколе записано, что Фанфарон прежде, чем уйти, говорил со швейцаром.
— А спросили, о чем?
— Ответил, будто ни о чем. Просто так побеседовали.
— Танцовщиц кто-нибудь опрашивал, не знают ли они дружка убитой девушки?
— Еще вчера вечером.
Альбер замолчал. Конечно, спрашивали. Он повернулся к эстраде. Вышли две новые танцовщицы, одна из них совсем приличная. Буасси отвернулся от сцены, ища глазами официанта.
— Зачем сюда таких кляч допускают? — сердито спросил он.
Альбер не ответил. Знал, что тот хочет его подначить. Буасси заказал шампанское. Одну бутылку. Бришо попросил коктейль мартини, Альбер кофе с виски по-ирландски. Они глядели друг на друга и молчали. Буасси начинает развлекаться!
У девушек лишь вокруг бедер была повязана какая-то веревочка, их тугие тела, стройные бедра, маленькие задики, задорные груди странным образом не казались сексуальными, когда они, расставив ноги, наклонялись, выгибались, трясли бедрами. Одна из них поймала взгляд Альбера и улыбнулась. Ее улыбка была не дружелюбной, а скорее насмешливой и пренебрежительной. Другая смотрела на субчиков, сидящих за стойкой бара, и временами кому-то махала рукой. Альбер даже не потрудился посмотреть, кому именно.
Он видел перед собой, словно сидел здесь в тот вечер, Фанфарона у стойки бара. Он звезда, он король среди этих захудалых сутенеров, известный борец, его афишами заполнен город… все ему приятели. Он шутил, беседовал с вышибалой, с которым в тренировочном зале, возможно, и в разговор не вступил бы, но здесь иное дело, здесь при его известности просто подобает поговорить со швейцаром, спросить, как тот поживает, как у него идут дела. В тот вечер ему помахала рукой какая-то девица. Конечно, его же знают…
Официант принес шампанское, с громким хлопком открыл бутылку. Все посмотрели на него и заулыбались, будто он невесть какой классный поступок совершил; снова улыбнулась и танцовщица, теперь дружелюбнее. У нее были короткие светло-каштановые обрамляющие лицо волосы, похожие на подогнутую снизу каску. Альбер не мог больше думать. Они чокнулись. Буасси удовлетворенно вздохнул.
— Это я в тебе люблю, — сказал Шарль Бришо.
— Что ты сказал? — Альбер и не пытался скрыть подозрения в голосе.
— С тобой работа всегда идет по-иному, чем следует.
— Ну… — Лелак не знал, что на это сказать.
— В фильмах жизнь сыщиков — сплошное волнение. В действительности — смертельная скука, не лучше, чем у чиновников. Только утомительнее и опаснее.
— Вот видишь! — вставил Буасси. Бришо махнул рукой.
— Опасность не приключение. Опасность в том, что ты можешь сдохнуть. Приключение… приключение.
Девушки, послав прощальные улыбки, исчезли, вышла новая пара — поразительно красивая девушка восточного типа и здоровенная блондинка.
Буасси смотрел на Бришо с интересом.
— А с Альбером работа — приключение? — спросил он.
— Нет. — Бришо изучал девушку-азиатку. Альбер размышлял над тем, каково с ним работать. — С Лелаком ни приключений, ни скуки. С ним ходишь по барам, ресторанам, беседуешь с разными людьми, путешествуешь, идешь в кино, покупаешь книги, оклеиваешь обоями квартиру…
— И позволяешь себя избивать, — мрачно добавил Буасси. Он все еще не мог простить Альберу, что тот однажды прибыл с опозданием, потому что долго флиртовал по телефону с бразильской пташкой. Из-за этого Буасси целую неделю продержали в больнице — так его избили, — а когда выпустили, бок продолжал болеть еще несколько месяцев.
— Другой сыщик, когда хочет поговорить со свидетелем, вызывает того на допрос, Альбер — сам его где-то отыскивает, — безжалостно продолжал Бришо. — В таких местах, где другой ищет стукачей, Альбер Лелак присаживается, чтобы оглядеться.
Альбер не обращал на него внимания. Он встал, засунул руки в карманы и направился к двери. Гардеробщик вопросительно повернулся к нему. Альбер улыбнулся и пошел дальше. Швейцар стоял, привалясь спиной к двери и уставившись на стойку бара. Он не смотрел на Альбера, но, почувствовав, что тот идет, отодвинулся с дороги.
Альберу не хотелось его раздражать. Он остановился за шаг перед ним. Ждал, чтобы парень медленно поднял на него глаза и смерил взглядом. Он видел, что тот расслабил плечи и едва заметно изменил центр тяжести. Интересно, сколько людей привязывались к нему лишь ради того, чтобы себя испытать?
— Я видел тебя у Ламана на тренировке, не так ли? — спросил Альбер.
— Может быть. — Взгляд все еще недоверчивый, разве чуть подружелюбнее.
— Хороший тренер старик?
— Смотря для чего.
— Один приятель порекомендовал мне у него поразмяться.
— Борьбой занимаешься?
Альбер пожал плечами.
— Когда-то было дело. Думаю, пора снова начать.
— Вместо бега трусцой?
— Наверное.
Оба ухмыльнулись.
— Скажи, не было здесь вчера трех типчиков?
— Здесь их больше было…
— Они очень кого-то искали.
— Ну и что?
— Нашли меня.
Оба мерили друг друга взглядами. Альбер понимал, что швейцар не знает, куда его причислить. Сначала попробовал к тем, кто хочет завязать обычные приятельские отношения, потом к фараонам, затем к крутым парням, но ни на кого из них он не походил.
Появились посетители. Альбер дал им пройти и глянул на свой столик. Приятели смотрели на эстраду, казалось, внимания на него не обращали. На сцене вертели бедрами здоровенная девица и маленькая улыбчивая девушка. Альбер и сейчас попытался поймать ее взгляд. Безуспешно. Посетители прошли в зал, швейцар занял свой сторожевой пост, опершись спиной о дверь.
— Чего ты хочешь? — спросил он. Альбер все еще смотрел на девушку.
— Кого искали эти три типа?
— Не знаю, как его зовут.
— Но знаешь, кто он?
Швейцар заколебался.
— Я фараон, — сказал Альбер. Вышибала смотрел ему в глаза. — Не из той породы, что пристает к людям, не давая им покоя.
— Я думал, ты на самом деле борьбой занимаешься.
— Спасибо. Стараюсь.
— Не знаю, как его зовут, — повторил швейцар, однако теперь чувствовалось, что он не прекратит разговор. — Но физиономия того типа мне знакома. Он по ночам шастает по таким заведениям…
— Как он выглядит?
— Тощий, с усами, немного пониже тебя. Носит пиджаки кричащих расцветок, считает, что он кум королю.
— Знаю я таких типчиков, — проворчал Альбер.
— Конечно знаешь, — сказал швейцар. Оба посмотрели в сторону стойки бара.
— Он дружок какой-нибудь из танцовщиц?
— Ну, это преувеличение. Одна девушка иногда уходила с ним.
Он умолк и принялся чистить пальцем коротко обрезанные ногти.
— Та, что погибла?
— Да. Не знаю, почему она с ним ходила. Славная была девушка.
— Славные девушки иногда ходят с самыми погаными подонками. — Эта житейская мудрость была извлечена Альбером из опыта долгих лет службы. — А ты сказал тем троим, где его можно найти?
— Назвал два-три места, где он обычно бывает. И пару его приятелей.
— А что девушка погибла, сказал?
— Нет. — Он ухмыльнулся. — Об этом они не спрашивали.
— А мне что ты скажешь? — Они пристально глядели друг на друга.
— То же самое, — решительно произнес наконец швейцар.
— Ну? — спросил Шарль, когда он вернулся к столику.
— Ничего особенного, — ответил Лелак. Повернул стул к эстраде и уселся.
— Завербовал? — поинтересовался Буасси.
— Мы думали, ты поступишь помощником к швейцару. Вы так хорошо смотрелись рядом, — заявил Бришо.
— Вас я бы сюда не пропустил! — проворчал Альбер.
«Быть может, Бришо прав, — думал он. — Я завоевал себе репутацию ленивого болвана. Прихожу, ухожу, беседую, опаздываю на службу, прогуливаю совещания, протоколы у меня с пробелами, и все это принимается во внимание. Как и то, что Буасси умеет только водить машину, а Бришо хочет сделать карьеру».
Шампанское кончилось, они уже знали наизусть каждый изгиб тела всех танцовщиц, Бришо сделал официанту знак, что хочет расплатиться. Раньше он вообще предоставлял это делать Альберу, но с тех пор, как Бришо повысили, считает своим долгом иногда расплачиваться по двум-трем счетам. Было заметно, что делает он это неохотно. За плохое шампанское взяли непомерно много, и Шарль долго копался в бумажнике. Альбер откинулся на спинку стула, не выказывая готовности помочь ему. Если бы он пришел один, то еще остался бы здесь. Ему хотелось поговорить с той танцовщицей, с которой Фанфарон обменялся парой слов прежде, чем уйти. Это была очаровательная девушка восточного происхождения, которая (как сказано в протоколе) родилась во Франции девятнадцать лет назад и никакого понятия не имела об интересующем их деле. В тот вечер они подурачились немного, а потом она пошла на сцену. Фанфарон же отправился домой спать. Точнее, умирать.
Бришо наконец наскреб денег. Он поднялся. Никто на них не обратил внимания, когда они уходили, золотая молодежь громко над чем-то прыскала, на эстраде скучающе дергались две очередные девицы, только вышибала подмигнул Альберу, открывая перед ними дверь.
Альбер целый час подряд практиковался в быстром выхватывании пистолета, затем лег и принялся рассуждать. Марта весь вечер к нему не обращалась.
Буасси в своем темном костюме выглядел провинциальным дядюшкой, которому сейчас впервые показывают ночную жизнь. Это их вполне устраивало, они хотели оглядеться в кабаре «Рэнди кок», не привлекая к себе внимания.
«Рэнди кок» был еще более скверным местом, чем они предполагали. Какое-то длинное, безликое помещение с маленькой круглой эстрадой в конце, длинная стойка бара, около десятка столиков. Музыка на несколько децибеллов громче, чем следует, у стойки бара нахально пялилась на входящих третьеразрядная, из захудалых, золотая молодежь в костюмах, сшитых из дешевого материала, но подчеркнуто по последней моде. Лица в полумраке, медленно меняющиеся цветные огни рисуют круги у людей под глазами. Только за тремя столиками посетители. Альбер и его приятели расположились возле эстрады.
Бришо начал жалеть, что пришел. Мог бы догадаться, что нет никакого смысла. После убийства всех по нескольку раз допросили. Возможно, эти субчики даже не были здесь в тот вечер. Но Альбер сказал, что хочет осмотреться, тихонько, не привлекая внимания, в штатском. А он, Шарль, попался ему на удочку. На девиц, видите ли, захотелось поглядеть этому типчику!
Буасси весьма довольный развалился на стуле и повернулся лицом к эстраде. Две стареющие толстоватые бабенки, вертели бедрами, иногда попадая в такт музыки.
— Выпьем вина? — спросил Буасси.
Альбер, моргая, смотрел на дверь.
— Того субъекта я уже видел, — сообщил он Бришо.
— Какого?
— Вышибалу. В тренировочном зале у Ламана.
— Он тебя тоже видел?
— Не думаю. Он все время тренировался.
Шарль пожал плечами.
— В протоколе записано, что Фанфарон прежде, чем уйти, говорил со швейцаром.
— А спросили, о чем?
— Ответил, будто ни о чем. Просто так побеседовали.
— Танцовщиц кто-нибудь опрашивал, не знают ли они дружка убитой девушки?
— Еще вчера вечером.
Альбер замолчал. Конечно, спрашивали. Он повернулся к эстраде. Вышли две новые танцовщицы, одна из них совсем приличная. Буасси отвернулся от сцены, ища глазами официанта.
— Зачем сюда таких кляч допускают? — сердито спросил он.
Альбер не ответил. Знал, что тот хочет его подначить. Буасси заказал шампанское. Одну бутылку. Бришо попросил коктейль мартини, Альбер кофе с виски по-ирландски. Они глядели друг на друга и молчали. Буасси начинает развлекаться!
У девушек лишь вокруг бедер была повязана какая-то веревочка, их тугие тела, стройные бедра, маленькие задики, задорные груди странным образом не казались сексуальными, когда они, расставив ноги, наклонялись, выгибались, трясли бедрами. Одна из них поймала взгляд Альбера и улыбнулась. Ее улыбка была не дружелюбной, а скорее насмешливой и пренебрежительной. Другая смотрела на субчиков, сидящих за стойкой бара, и временами кому-то махала рукой. Альбер даже не потрудился посмотреть, кому именно.
Он видел перед собой, словно сидел здесь в тот вечер, Фанфарона у стойки бара. Он звезда, он король среди этих захудалых сутенеров, известный борец, его афишами заполнен город… все ему приятели. Он шутил, беседовал с вышибалой, с которым в тренировочном зале, возможно, и в разговор не вступил бы, но здесь иное дело, здесь при его известности просто подобает поговорить со швейцаром, спросить, как тот поживает, как у него идут дела. В тот вечер ему помахала рукой какая-то девица. Конечно, его же знают…
Официант принес шампанское, с громким хлопком открыл бутылку. Все посмотрели на него и заулыбались, будто он невесть какой классный поступок совершил; снова улыбнулась и танцовщица, теперь дружелюбнее. У нее были короткие светло-каштановые обрамляющие лицо волосы, похожие на подогнутую снизу каску. Альбер не мог больше думать. Они чокнулись. Буасси удовлетворенно вздохнул.
— Это я в тебе люблю, — сказал Шарль Бришо.
— Что ты сказал? — Альбер и не пытался скрыть подозрения в голосе.
— С тобой работа всегда идет по-иному, чем следует.
— Ну… — Лелак не знал, что на это сказать.
— В фильмах жизнь сыщиков — сплошное волнение. В действительности — смертельная скука, не лучше, чем у чиновников. Только утомительнее и опаснее.
— Вот видишь! — вставил Буасси. Бришо махнул рукой.
— Опасность не приключение. Опасность в том, что ты можешь сдохнуть. Приключение… приключение.
Девушки, послав прощальные улыбки, исчезли, вышла новая пара — поразительно красивая девушка восточного типа и здоровенная блондинка.
Буасси смотрел на Бришо с интересом.
— А с Альбером работа — приключение? — спросил он.
— Нет. — Бришо изучал девушку-азиатку. Альбер размышлял над тем, каково с ним работать. — С Лелаком ни приключений, ни скуки. С ним ходишь по барам, ресторанам, беседуешь с разными людьми, путешествуешь, идешь в кино, покупаешь книги, оклеиваешь обоями квартиру…
— И позволяешь себя избивать, — мрачно добавил Буасси. Он все еще не мог простить Альберу, что тот однажды прибыл с опозданием, потому что долго флиртовал по телефону с бразильской пташкой. Из-за этого Буасси целую неделю продержали в больнице — так его избили, — а когда выпустили, бок продолжал болеть еще несколько месяцев.
— Другой сыщик, когда хочет поговорить со свидетелем, вызывает того на допрос, Альбер — сам его где-то отыскивает, — безжалостно продолжал Бришо. — В таких местах, где другой ищет стукачей, Альбер Лелак присаживается, чтобы оглядеться.
Альбер не обращал на него внимания. Он встал, засунул руки в карманы и направился к двери. Гардеробщик вопросительно повернулся к нему. Альбер улыбнулся и пошел дальше. Швейцар стоял, привалясь спиной к двери и уставившись на стойку бара. Он не смотрел на Альбера, но, почувствовав, что тот идет, отодвинулся с дороги.
Альберу не хотелось его раздражать. Он остановился за шаг перед ним. Ждал, чтобы парень медленно поднял на него глаза и смерил взглядом. Он видел, что тот расслабил плечи и едва заметно изменил центр тяжести. Интересно, сколько людей привязывались к нему лишь ради того, чтобы себя испытать?
— Я видел тебя у Ламана на тренировке, не так ли? — спросил Альбер.
— Может быть. — Взгляд все еще недоверчивый, разве чуть подружелюбнее.
— Хороший тренер старик?
— Смотря для чего.
— Один приятель порекомендовал мне у него поразмяться.
— Борьбой занимаешься?
Альбер пожал плечами.
— Когда-то было дело. Думаю, пора снова начать.
— Вместо бега трусцой?
— Наверное.
Оба ухмыльнулись.
— Скажи, не было здесь вчера трех типчиков?
— Здесь их больше было…
— Они очень кого-то искали.
— Ну и что?
— Нашли меня.
Оба мерили друг друга взглядами. Альбер понимал, что швейцар не знает, куда его причислить. Сначала попробовал к тем, кто хочет завязать обычные приятельские отношения, потом к фараонам, затем к крутым парням, но ни на кого из них он не походил.
Появились посетители. Альбер дал им пройти и глянул на свой столик. Приятели смотрели на эстраду, казалось, внимания на него не обращали. На сцене вертели бедрами здоровенная девица и маленькая улыбчивая девушка. Альбер и сейчас попытался поймать ее взгляд. Безуспешно. Посетители прошли в зал, швейцар занял свой сторожевой пост, опершись спиной о дверь.
— Чего ты хочешь? — спросил он. Альбер все еще смотрел на девушку.
— Кого искали эти три типа?
— Не знаю, как его зовут.
— Но знаешь, кто он?
Швейцар заколебался.
— Я фараон, — сказал Альбер. Вышибала смотрел ему в глаза. — Не из той породы, что пристает к людям, не давая им покоя.
— Я думал, ты на самом деле борьбой занимаешься.
— Спасибо. Стараюсь.
— Не знаю, как его зовут, — повторил швейцар, однако теперь чувствовалось, что он не прекратит разговор. — Но физиономия того типа мне знакома. Он по ночам шастает по таким заведениям…
— Как он выглядит?
— Тощий, с усами, немного пониже тебя. Носит пиджаки кричащих расцветок, считает, что он кум королю.
— Знаю я таких типчиков, — проворчал Альбер.
— Конечно знаешь, — сказал швейцар. Оба посмотрели в сторону стойки бара.
— Он дружок какой-нибудь из танцовщиц?
— Ну, это преувеличение. Одна девушка иногда уходила с ним.
Он умолк и принялся чистить пальцем коротко обрезанные ногти.
— Та, что погибла?
— Да. Не знаю, почему она с ним ходила. Славная была девушка.
— Славные девушки иногда ходят с самыми погаными подонками. — Эта житейская мудрость была извлечена Альбером из опыта долгих лет службы. — А ты сказал тем троим, где его можно найти?
— Назвал два-три места, где он обычно бывает. И пару его приятелей.
— А что девушка погибла, сказал?
— Нет. — Он ухмыльнулся. — Об этом они не спрашивали.
— А мне что ты скажешь? — Они пристально глядели друг на друга.
— То же самое, — решительно произнес наконец швейцар.
— Ну? — спросил Шарль, когда он вернулся к столику.
— Ничего особенного, — ответил Лелак. Повернул стул к эстраде и уселся.
— Завербовал? — поинтересовался Буасси.
— Мы думали, ты поступишь помощником к швейцару. Вы так хорошо смотрелись рядом, — заявил Бришо.
— Вас я бы сюда не пропустил! — проворчал Альбер.
«Быть может, Бришо прав, — думал он. — Я завоевал себе репутацию ленивого болвана. Прихожу, ухожу, беседую, опаздываю на службу, прогуливаю совещания, протоколы у меня с пробелами, и все это принимается во внимание. Как и то, что Буасси умеет только водить машину, а Бришо хочет сделать карьеру».
Шампанское кончилось, они уже знали наизусть каждый изгиб тела всех танцовщиц, Бришо сделал официанту знак, что хочет расплатиться. Раньше он вообще предоставлял это делать Альберу, но с тех пор, как Бришо повысили, считает своим долгом иногда расплачиваться по двум-трем счетам. Было заметно, что делает он это неохотно. За плохое шампанское взяли непомерно много, и Шарль долго копался в бумажнике. Альбер откинулся на спинку стула, не выказывая готовности помочь ему. Если бы он пришел один, то еще остался бы здесь. Ему хотелось поговорить с той танцовщицей, с которой Фанфарон обменялся парой слов прежде, чем уйти. Это была очаровательная девушка восточного происхождения, которая (как сказано в протоколе) родилась во Франции девятнадцать лет назад и никакого понятия не имела об интересующем их деле. В тот вечер они подурачились немного, а потом она пошла на сцену. Фанфарон же отправился домой спать. Точнее, умирать.
Бришо наконец наскреб денег. Он поднялся. Никто на них не обратил внимания, когда они уходили, золотая молодежь громко над чем-то прыскала, на эстраде скучающе дергались две очередные девицы, только вышибала подмигнул Альберу, открывая перед ними дверь.
III
В четверг у него был выходной. И он решил проспать целый день. Это не было сознательно продуманным решением. Сначала его просто охватило счастливое ощущение: спать можно сколько угодно. Потом он примирился с тем, что спать захочется, вероятно, целый день, наверное, не только сегодняшний, но и завтрашний, и послезавтрашний, вообще пока не наступит лето. Однако он не очень удивился, когда зазвонил телефон. Только подосадовал, что перед сном не выдернул шнур из розетки и не разрезал его на одинаковые мелкие кусочки.
Альбер был уверен, что звонит Бришо. В такое время тот обычно искал его. Вежливо, с извинениями, но без стеснения. Знал Альбер, что звонит Бришо. Тот ему даже снился. Они вместе гнались по крыше дома за убийцей, стреляя, мчались от одного надежного прикрытия к другому, словно артисты, выделывали сальто, прыгая с одного дома на другой, падали, но почему-то всегда снова оказывались на крыше, а пули, свистевшие вокруг них, попадали в стены. Внизу кордон сдерживал толпу любопытных, потом улица неожиданно опустела, будто вымерла, лишь время от времени по ней с грохотом проносились редкие автобусы. Порой из окна улыбалась обнаженная девушка, и Альбер знал, что она улыбается ему; он хотел взобраться к ней, но все-таки снова ложился на крышу, поднимал браунинг и целился. А Бришо, не переставая, повторял: это для тебя характерно. Такое только с тобой случается.
В первое мгновенье он даже не сообразил, что спрашивающий его голос принадлежит женщине.
— Какого дьявола ты меня беспокоишь, — заворчал он.
— Извините, я говорю не с Альбером Лелаком?
Какого черта! Это еще что за женщина? Уж не вчерашняя ли девушка из бара? Знает, кто убийца, и хочет ему сказать!
— Почему же не с Лелаком, — хотел он ответить, но губы у него слиплись и ему удалось выдавить из себя лишь долгий звук "о".
— Говорит мадам Дефрок. Извините, что беспокою вас в выходной день, но господин Корентэн желает вас видеть.
Он открыл рот и облизнул губы.
— Зачем?
Это прозвучало уже почти нормально. У Корентэна месяц назад появилась новая секретарша, но Альбер так и не смог к ней привыкнуть. Ни к самому факту, ни к этой женщине. Она была лет пятидесяти, внешне напоминала типичную мамашу, которая не терпит оторванных пуговиц, смятых воротничков и грубых выражений; казалось, у нее всегда можно получить пару добрых слов, горячий кофе, несколько франков взаймы. Однако внешность оказалась обманчивой. Мадам Дефрок признавала за человека только Корентэна, остальных считала неизбежным злом.
— Ваш шеф меня не информировал, — холодно ответила она. — Будьте любезны явиться через час.
Альбер взглянул на часы. Половина десятого. Он проспал меньше шести часов. Марта, разумеется, бодрствовала, когда он прибыл домой из «Рэнди кока» и, естественно, пожелала узнать, как он развлекался. Альбер сообщил, что повеселился прекрасно, истязал электрическим током подозреваемых, ибо это его любимое развлечение. Затем они поссорились и помирились лишь в четыре часа, на рассвете. Марта, конечно, давно поднялась, с утра у нее были уроки, но ведь женщины вообще сделаны из железа… Альбер встал под холодный душ, чтобы прогнать сон, оделся с быстротой молнии, оставил записку жене, которая обещала в полдень прийти домой, чтобы вместе пообедать, и отправился на службу.
Ну, какого дьявола Корентэну от него нужно? Опять, что ли, устал от него? Комиссар раза два в год восставал против характера своего подчиненного и пытался его перевоспитать. Ценой примирения всегда служило быстрое и идеальное расследование какого-нибудь дела. Неужели он снова забыл пойти на какое-то совещание? Не написал какого-то письма? Стоит ли из-за этого вызывать человека в выходной день?
После первых же ста метров он понял, что оделся не по погоде. Солнце сильно пригревало, на небе собирались облака, обещающие не дождь, а парное тепло. Когда Альбер дошел до метро, он взмок от пота, а когда с пиджаком и пуловером в руках прибыл на набережную Орфевр, то уже проклинал Корентэна, желая тому поскорее очутиться в аду, и был полон решимости отчитать шефа как следует.
В здании было прохладно. Альбер почувствовал, как на теле холодным компрессом застывает пропотевшая одежда.
До одиннадцати оставалось еще двадцать минут. Он пошел в кабинет, чтобы успеть за это время прочитать показания танцовщиц.
— А ты что здесь забыл? — спросил его Буасси, запихивая в рот последние крошки завтрака. Надежды Альбера подкрепиться рассеялись, как дым. — Тебя шеф вызывал.
Лелак сделал вид, что не слышит дурацких замечаний, и начал рыться в столе.
— В чем дело? Соскучился дома?
Следовало предположить, что так будет: если на месте полный состав, то сегодня утром все двенадцать человек станут спрашивать его, зачем он явился.
— Да, — проворчал он. Встал и промаршировал в коридор.
В кабинете Корентэна было полно посторонних. Они смотрели на Альбера, как посетители зоопарка на хищника, не заслуживающего большого доверия. Кое-кто поощрительно, будто школьный инспектор на ученика, остальные враждебно.
— Альбер Лелак? — спросил мужчина лет шестидесяти, седовласый, сухощавый и выхоленный. Наманикюренные ногти, до блеска начищенные ботинки, строгий серый пиджак в скромную полоску. Альбер пожалел, что явился небритым и промолчал. Ответ, который пришел ему в голову, он счел за лучшее оставить при себе.
— Это инспектор Лелак, — прервал наконец неловкую паузу Корентэн.
— Садитесь, — произнес незнакомец.
Альбер не шевельнулся. В нем все сильнее зрело желание официально проверить документы у этого типа даже в том случае, если выяснится, что он министр внутренних дел — хотя это было невозможно, того он бы узнал — или сам Господь Бог — хотя и Бога он представлял себе несколько иначе.
— Доктор Сен-Жакоб, руководитель комиссии, созданной для расследования смерти Данило Меничетти, — сказал Корентэн.
— Кто такой Меничетти? — спросил Альбер. Один из мужчин вскочил:
— Это наглость…
— Я не считаю ваш цинизм уместным… — сказал доктор Сен-Жакоб.
Корентэн скорчил такую же мину, как тогда, когда по вине Альбера выяснилось, что он ухаживает за светловолосой девушкой с заячьими зубками из архива. Однако все же поспешил ему на помощь.
— Несомненно, ты знаешь, что два дня назад один подозреваемый при допросе, к сожалению…
Теперь Альбер по крайней мере понял. Только при чем здесь он? Какое он-то имеет к этому отношение?
— Мы слышали, что во время события вы находились в здании, — сказал Сен-Жакоб.
— Возможно, — ответил Альбер. Он сел напротив Сен-Жакоба и начал раскачиваться на стуле. Странно было сидеть в этом кабинете в качестве допрашиваемого.
— Это не ответ, инспектор. — сказал Сен-Жакоб.
— Это не вопрос, — сказал Альбер.
Он догадывался, что ведет себя вызывающе с человеком, с которым вести себя так не следует. Он сам не знал, почему это делает. Возможно, от того, что ему не дали выспаться. Или ему просто не нравилось, что его пытаются допрашивать.
«Надо запомнить это чувство, — подумал он. — Теперь понятно, почему иногда так враждебны те, кого допрашивают». Ясно одно: если у него и были шансы на повышение, теперь они уплыли. Если он будет продолжать перегибать палку, есть вероятность даже вылететь из отдела. Иллюзий на этот счет у него не было. Он знал, что его ни в коей мере не спасет то, что он здесь самый результативный сыщик.
— Вы находились в здании или нет?
— Когда это произошло?
Сен-Жакоб вздохнул. «Профессионала разыгрываешь?» — отразилось в его, глазах. Но ведь он и имел дело с профессионалом.
— В шесть тридцать пять. Вас видели, когда вы входили несколькими минутами раньше.
— Да, — сказал Альбер.
— Предупреждаю, здесь вы говорите, как на суде. Думаю, вам ясно, что это означает.
Альберу было ясно. Он сказал, что с коллегой Буасси они находились вне конторы, проводили расследование по делу об убийстве Фанфарона. За это время их дежурство окончилось. Буасси из полицейской машины сразу пересел в свою и поехал домой. Он не добавил, что его собственная машина «пежо» точно такого же типа и совершенно такого же цвета, а Буасси спешил, потому что женщина, с которой он сейчас живет, требует у него отчета в каждой минуте. Рассказал, что поднялся в контору, чтобы прочесть досье Фанфарона, но не добавил, что унес материал домой. Немного поколебался, говорить ли о звуке, который он слышал. Потом его понесло дальше, он не находил это важным и не считал нужным отрицать. Произошло то, на что он рассчитывал.
— А когда это случилось? — спросил доктор Сен-Жакоб. Корентэн мрачно смотрел на Альбера, словно разочаровался в нем.
— Не знаю, я на часы не смотрел. Работал.
— И вас не заинтересовало, что случилось? Вы не захотели посмотреть?
— Нет, — ответил Альбер.
— А потом?
— Пошел домой. Мое рабочее время давно истекло.
— Быстро же вы прочитали это досье.
— Я читаю быстро. — Потом несколько вежливее добавил: — Нашел в нем то место, которое меня интересовало.
Он понимал, почему это важно. После того, как он ушел, в здании поднялась большая суматоха. Когда тот несчастный не пожелал прийти в себя, они явно вызвали врача, потом свое начальство… А может, всего этого не было, и полицейские заботились лишь о том, как замять дело?
Альбер был уверен, что звонит Бришо. В такое время тот обычно искал его. Вежливо, с извинениями, но без стеснения. Знал Альбер, что звонит Бришо. Тот ему даже снился. Они вместе гнались по крыше дома за убийцей, стреляя, мчались от одного надежного прикрытия к другому, словно артисты, выделывали сальто, прыгая с одного дома на другой, падали, но почему-то всегда снова оказывались на крыше, а пули, свистевшие вокруг них, попадали в стены. Внизу кордон сдерживал толпу любопытных, потом улица неожиданно опустела, будто вымерла, лишь время от времени по ней с грохотом проносились редкие автобусы. Порой из окна улыбалась обнаженная девушка, и Альбер знал, что она улыбается ему; он хотел взобраться к ней, но все-таки снова ложился на крышу, поднимал браунинг и целился. А Бришо, не переставая, повторял: это для тебя характерно. Такое только с тобой случается.
В первое мгновенье он даже не сообразил, что спрашивающий его голос принадлежит женщине.
— Какого дьявола ты меня беспокоишь, — заворчал он.
— Извините, я говорю не с Альбером Лелаком?
Какого черта! Это еще что за женщина? Уж не вчерашняя ли девушка из бара? Знает, кто убийца, и хочет ему сказать!
— Почему же не с Лелаком, — хотел он ответить, но губы у него слиплись и ему удалось выдавить из себя лишь долгий звук "о".
— Говорит мадам Дефрок. Извините, что беспокою вас в выходной день, но господин Корентэн желает вас видеть.
Он открыл рот и облизнул губы.
— Зачем?
Это прозвучало уже почти нормально. У Корентэна месяц назад появилась новая секретарша, но Альбер так и не смог к ней привыкнуть. Ни к самому факту, ни к этой женщине. Она была лет пятидесяти, внешне напоминала типичную мамашу, которая не терпит оторванных пуговиц, смятых воротничков и грубых выражений; казалось, у нее всегда можно получить пару добрых слов, горячий кофе, несколько франков взаймы. Однако внешность оказалась обманчивой. Мадам Дефрок признавала за человека только Корентэна, остальных считала неизбежным злом.
— Ваш шеф меня не информировал, — холодно ответила она. — Будьте любезны явиться через час.
Альбер взглянул на часы. Половина десятого. Он проспал меньше шести часов. Марта, разумеется, бодрствовала, когда он прибыл домой из «Рэнди кока» и, естественно, пожелала узнать, как он развлекался. Альбер сообщил, что повеселился прекрасно, истязал электрическим током подозреваемых, ибо это его любимое развлечение. Затем они поссорились и помирились лишь в четыре часа, на рассвете. Марта, конечно, давно поднялась, с утра у нее были уроки, но ведь женщины вообще сделаны из железа… Альбер встал под холодный душ, чтобы прогнать сон, оделся с быстротой молнии, оставил записку жене, которая обещала в полдень прийти домой, чтобы вместе пообедать, и отправился на службу.
Ну, какого дьявола Корентэну от него нужно? Опять, что ли, устал от него? Комиссар раза два в год восставал против характера своего подчиненного и пытался его перевоспитать. Ценой примирения всегда служило быстрое и идеальное расследование какого-нибудь дела. Неужели он снова забыл пойти на какое-то совещание? Не написал какого-то письма? Стоит ли из-за этого вызывать человека в выходной день?
После первых же ста метров он понял, что оделся не по погоде. Солнце сильно пригревало, на небе собирались облака, обещающие не дождь, а парное тепло. Когда Альбер дошел до метро, он взмок от пота, а когда с пиджаком и пуловером в руках прибыл на набережную Орфевр, то уже проклинал Корентэна, желая тому поскорее очутиться в аду, и был полон решимости отчитать шефа как следует.
В здании было прохладно. Альбер почувствовал, как на теле холодным компрессом застывает пропотевшая одежда.
До одиннадцати оставалось еще двадцать минут. Он пошел в кабинет, чтобы успеть за это время прочитать показания танцовщиц.
— А ты что здесь забыл? — спросил его Буасси, запихивая в рот последние крошки завтрака. Надежды Альбера подкрепиться рассеялись, как дым. — Тебя шеф вызывал.
Лелак сделал вид, что не слышит дурацких замечаний, и начал рыться в столе.
— В чем дело? Соскучился дома?
Следовало предположить, что так будет: если на месте полный состав, то сегодня утром все двенадцать человек станут спрашивать его, зачем он явился.
— Да, — проворчал он. Встал и промаршировал в коридор.
В кабинете Корентэна было полно посторонних. Они смотрели на Альбера, как посетители зоопарка на хищника, не заслуживающего большого доверия. Кое-кто поощрительно, будто школьный инспектор на ученика, остальные враждебно.
— Альбер Лелак? — спросил мужчина лет шестидесяти, седовласый, сухощавый и выхоленный. Наманикюренные ногти, до блеска начищенные ботинки, строгий серый пиджак в скромную полоску. Альбер пожалел, что явился небритым и промолчал. Ответ, который пришел ему в голову, он счел за лучшее оставить при себе.
— Это инспектор Лелак, — прервал наконец неловкую паузу Корентэн.
— Садитесь, — произнес незнакомец.
Альбер не шевельнулся. В нем все сильнее зрело желание официально проверить документы у этого типа даже в том случае, если выяснится, что он министр внутренних дел — хотя это было невозможно, того он бы узнал — или сам Господь Бог — хотя и Бога он представлял себе несколько иначе.
— Доктор Сен-Жакоб, руководитель комиссии, созданной для расследования смерти Данило Меничетти, — сказал Корентэн.
— Кто такой Меничетти? — спросил Альбер. Один из мужчин вскочил:
— Это наглость…
— Я не считаю ваш цинизм уместным… — сказал доктор Сен-Жакоб.
Корентэн скорчил такую же мину, как тогда, когда по вине Альбера выяснилось, что он ухаживает за светловолосой девушкой с заячьими зубками из архива. Однако все же поспешил ему на помощь.
— Несомненно, ты знаешь, что два дня назад один подозреваемый при допросе, к сожалению…
Теперь Альбер по крайней мере понял. Только при чем здесь он? Какое он-то имеет к этому отношение?
— Мы слышали, что во время события вы находились в здании, — сказал Сен-Жакоб.
— Возможно, — ответил Альбер. Он сел напротив Сен-Жакоба и начал раскачиваться на стуле. Странно было сидеть в этом кабинете в качестве допрашиваемого.
— Это не ответ, инспектор. — сказал Сен-Жакоб.
— Это не вопрос, — сказал Альбер.
Он догадывался, что ведет себя вызывающе с человеком, с которым вести себя так не следует. Он сам не знал, почему это делает. Возможно, от того, что ему не дали выспаться. Или ему просто не нравилось, что его пытаются допрашивать.
«Надо запомнить это чувство, — подумал он. — Теперь понятно, почему иногда так враждебны те, кого допрашивают». Ясно одно: если у него и были шансы на повышение, теперь они уплыли. Если он будет продолжать перегибать палку, есть вероятность даже вылететь из отдела. Иллюзий на этот счет у него не было. Он знал, что его ни в коей мере не спасет то, что он здесь самый результативный сыщик.
— Вы находились в здании или нет?
— Когда это произошло?
Сен-Жакоб вздохнул. «Профессионала разыгрываешь?» — отразилось в его, глазах. Но ведь он и имел дело с профессионалом.
— В шесть тридцать пять. Вас видели, когда вы входили несколькими минутами раньше.
— Да, — сказал Альбер.
— Предупреждаю, здесь вы говорите, как на суде. Думаю, вам ясно, что это означает.
Альберу было ясно. Он сказал, что с коллегой Буасси они находились вне конторы, проводили расследование по делу об убийстве Фанфарона. За это время их дежурство окончилось. Буасси из полицейской машины сразу пересел в свою и поехал домой. Он не добавил, что его собственная машина «пежо» точно такого же типа и совершенно такого же цвета, а Буасси спешил, потому что женщина, с которой он сейчас живет, требует у него отчета в каждой минуте. Рассказал, что поднялся в контору, чтобы прочесть досье Фанфарона, но не добавил, что унес материал домой. Немного поколебался, говорить ли о звуке, который он слышал. Потом его понесло дальше, он не находил это важным и не считал нужным отрицать. Произошло то, на что он рассчитывал.
— А когда это случилось? — спросил доктор Сен-Жакоб. Корентэн мрачно смотрел на Альбера, словно разочаровался в нем.
— Не знаю, я на часы не смотрел. Работал.
— И вас не заинтересовало, что случилось? Вы не захотели посмотреть?
— Нет, — ответил Альбер.
— А потом?
— Пошел домой. Мое рабочее время давно истекло.
— Быстро же вы прочитали это досье.
— Я читаю быстро. — Потом несколько вежливее добавил: — Нашел в нем то место, которое меня интересовало.
Он понимал, почему это важно. После того, как он ушел, в здании поднялась большая суматоха. Когда тот несчастный не пожелал прийти в себя, они явно вызвали врача, потом свое начальство… А может, всего этого не было, и полицейские заботились лишь о том, как замять дело?
IV
Его отпустили. Допрос вдруг окончился, чуть ли не прервался. Лелаку этот трюк был знаком. Конечно знаком. Сознание подозреваемого во время допроса настраивается на волну того, кто его ведет. Он заранее высчитывает вопросы, формулирует ответы, накапливает то, что собирается сказать, и испытывает разочарование, когда беседа неожиданно обрывается. Чувствует, будто в нем застряло то, что нужно высказать, приходит в замешательство. Ждет, когда его вновь станут допрашивать, но к тому времени все, что он измыслил, кажется очень надуманным, фальшивым, заученным, и допрашиваемый сам это понимает. И говорит больше, чем следует.