Трахтенберг Роман. Лучшее (сборник)

   К «подонкам» относились только старшие ребята. У болтать опытную обитательницу общежицкого кибуца тоже ведь не так просто. У каждого при этом была своя методика. Например, мой однокурсник Артур «работал» с удивительно наглой прямотой и просто врожденной артистичностью. Одним из любимых мест его производственной деятельности был душ. Артурчик безусловно знал, про мужские и женские дни, но принципиально приходил туда только в женский день и прятался в засаде. Нет, он совсем не собирался выскакивать из-за угла и пугать девочек громким криком и длинным хоботом. Он преследовал более важные цели. Как только в душевую заходила новенькая, этот Амурчик потихоньку проскальзывал следом, раздевался и лез под струю.
   «Привет, потри мне спинку!» – Перед обнаженной девочкой, стоящей в пузырьках мыльной пены, возникало самое невинное, какое только могло быть, и добродушное татарское лицо. Девочка взвизгивала от неожиданности и, прикрывая мочалкой то одну, то другую… части своего тела, возмущенно вопрошала: «Что вы здесь делаете?! Что вы себе позволяете?!»
   – А че такого? – косил под лоха Артур. – Я даже не понимаю, что тут такого. Ну, сложно вам, так не трите.
   Играл он хорошо. Девочка даже терялась: «Но сегодня ведь женский день. Или… я что-то перепутала?»
   – Какой день? – Артур смеялся минуты две с половиной, а потом, как маленькому ребенку, принимался ей все объяснять. – Девушка, вы с первого курса, что ли? Ну тогда ясно. Вы, наверное, читаете эти бумажки и верите во все, что там написано? Нет, девушка, это просто так написано. Здесь уже никто никого не стесняется. Все свои… Потрите мне спинку, пожалуйста. И вот здесь еще.
   Так спинка за спинкой, и девочка оказывалась втянутой в сексуальные игры с продолжением. Порой ему удавалось проделывать этот номер даже с двумя или с тремя одновременно. Жаль только, работал Артур всегда в одиночку, и никого из нас не брал на эти водные процедуры.
   Да и вообще, он являлся уникальным человеком. Ничего не стоило, например, проверить, есть ли он в общежитии. Бралась бутылка водки, открывалась и ставилась на стол. Если через пять минут этот сексуальный террорист не появлялся, значит, его в общежитии не было. Можно смеяться, говорить, что это фантастика и просто совпадения, но факт есть факт. Артур шел на водку. На каком бы этаже вы ее ни открыли, пусть бы даже в самой дальней угловой комнате за туалетом, как совершенно случайно появлялся ОН и говорил: «Простите, а такой-то здесь живет?»
   С Артуром мы подружились. Ведь его артистизм проявлялся не только под душем. Однажды, сидя на скамейке Летнего сада, мы придумывали, как нам заработать, и решили, раз мы артисты – будем зарабатывать на искусстве. Пусть хотя бы и на улице. Мы вспомнили все песни о траве, которых в репертуаре певцов прошедшего времени было до жути, и сделали из них «наркоманское попурри». Сшили себе костюмы, чтобы публика при одном взгляде на нас тормозила, видела, что это настоящие бродячие музыканты, и вышли в подземный переход. Он – с гитарой. Я – с бубном.
   «Музыка Союза композиторов, слова Союза писателей!» – громко объявлял я. И мы начинали: «На дальней станции сойду/ Трава по пояс… Трава налево, трава – направо, трава – на счастье, трава – на славу…» Нам особенно нравилась одна песня, она совершенно всех потрясала: «Вот идет журавель-журавель. На бабушкину конопель-конопель. Анаша, анаша, до чего ж ты хороша! Травушка-муравушка зелененькая…»
   Публика сбегалась моментально. Бывало, что за полчаса мы зарабатывали шестьдесят рублей, а стипендия была сорок пять.
   Заработок позволял нам с Артуром чувствовать себя полноценными мужиками и спокойненько крутить романчики с теми, кто нам нравился. Правда, при этом у меня была Лена, которую я любил, и поэтому старался ходить по этажам общежития культуры так, чтобы не оказаться разоблаченным. Благо оно было для этого достаточно большим. У Артура тоже была девочка, с которой он не просто встречался, но даже жил вместе в одной комнате. Причем он плевать хотел на то, что о его выходках думает она. Или не плевать, но у него все равно существовала уверенность, что его простят. И вправду, хотя такого бабника и алкоголика было еще поискать, «любимая» его всегда прощала. И всем рассказывала, как его любит, и какая он сволочь, и как делала от него аборты, и все-все-все. Она называла его Луною. Я как-то спросил, почему Луной, а не Солнцем или звездой. И девица популярно объяснила, что ее «Солнышко» похоже только на Луну: вечером приходит, а утром уходит.
   Но и это лунное расписание не являлось постоянным. Когда его начинало что-то раздражать, он вел себя еще более нагло и цинично. Например, говорил своей подруге, что сходит за спичками, а то они как-то неожиданно закончились. И исчезал дня на три. На четвертый день какие-нибудь студентки стучались к ней в дверь, держа под руки чуть теплого Артура.
   – Это ваше?
   – Мое.
   – Ну так заберите.
   – Вы оставьте пока в коридорчике. Пускай оно полежит, проблюется, а потом затащу к себе. Чтоб в комнате не воняло.
   Когда музыкант счастливо облегчал желудок, его возлюбленная затаскивала тело в комнату, после чего затирала вонючие полы в коридоре. Был случай, когда Артур ушел к двум девчонкам, напился у них, натрахался, а потом облевал простыни. Обе девочки с утра пришли к подружке Артура и предъявили ей претензии: «Что это такое! Ну-ка убери за своим! И простыни постирай. Чего это он у нас в комнате нагадил». Она послушно забрала его, а утром они вдвоем пошли стирать белье.
   Это была какая-то жертвенная любовь, всепрощающая. Она его даже кормила на свои скудные гроши, на стипендию. Хотя он сам умел зарабатывать и к тому же имел обеспеченных родителей. Они присылали ему одежду, деньги. Одежду он носил, деньги пропивал. А девочка одевалась непонятно во что.
   Но поставить ему это на вид было невозможно. У него была практически патологическая жадность, лобовая хитрость и убежденность, что он всегда прав. Однако, в общем и целом, Артур был человек очень яркий, талантливый и веселый. Настоящая душа компании. И отказать ему не могла ни одна девочка. Повелась даже Тыква, которая тогда встречалась со мной. Я не простил ей этой измены с Артуром. Ведь у них не было даже мимолетного романа. Он просто заглянул к ней по дороге от одной девчонки к другой. Неужели бабам так нравятся врожденные юмористы?
   Иногда, впрочем, он мог достать своей шуткой. Как-то я с Леной решил слиться в экстазе и попросил ключи от свободной комнаты. Мне дали. Только мы разделись, легли. Как… раздался стук в дверь.
   – Кто там?
   – Это я.
   – Кто, твою мать, я?
   – Твой друг, Артур.
   – Че надо?
   – Я спросить хотел. Это… У вас веник есть?
   – Нет, – говорю, – Артур, у нас веника! И иди отсюда, пожалуйста, на х…!
   Решив, что моя вежливая просьба не останется без внимания, я снова полез под одеяло к теплому девичьему телу. Мы почти приступили, как… снова раздался стук в дверь.
   – Кто там?!…
   Молчание.
   – Да кто там?!…мать так… растак!..
   Опять молчание.
   Пришлось встать, натянуть трусы и, прикрывая рукой рвущуюся на волю сквозь ткань душу, идти открывать дверь.
   За ней стоял Артур.
   – Ты чего?
   – Я вам веник принес.
   – !!!
   Веселый, короче, парень.
   Но жена мне после этого естественно не дала. Все молодые, «необстрелянные», романтические: в слезах.
   Кстати, о молодости и неопытности.
   Самым показательным примером сексуального невежества и идиотизма стала у нас одна молдаванка. Спокойная, тихая, полноватая девушка. И вот однажды ночью она стучится в комнату к моей Лене и, удивляясь происходящему, говорит: «Вызови скорую помощь. Я, кажется, рожаю».
   – Чего? – спросонья опешила Лена. – Ты напилась, что ли?
   – Нет. Рожаю я.
   Вызвали «скорую», хотя в роддом отвезти уже не успели. Родила девушка прямо в комнате.
   Общежитие трясло, как негра в сугробе! Как могла она ходить беременной, и никто ничего не заметил?! Как? Да она и сама-то поздно поняла, что с ней. В институте, конечно, случился скандал и встал вопрос: «Кто виноват?» Виновных не нашли. Хотели ее выгнать, но потом смирились и оставили. А перед ней встал вопрос: «Что делать?» Вернуться домой – одинокой и с внезапным ребенком – она не могла. Семья ее была из Приднестровья, а там так не принято.
   Потому родители девушки настойчиво предлагали ей авантюру: «Привези хоть какого-нибудь, самого завалящего мужика, – писали они в письмах. – Пройдешься с ним и с колясочкой по селу, чтоб все видели. Потом вы уедете. А мы скажем, что вы развелись. И все в порядке…»
   Однако авантюру проиграть было не с кем. Настоящий отец ребенка предпочел оставаться инкогнито, а с другими девушка даже и не общалась. И снова она стала стучаться в дверь к Лене.
   – Слушай, а может, дашь своего мужика-то. Я его только покажу, да и все. Родители могут денег дать немного. Ну и отдохнет хорошо. У нас природа, река, шашлыки.
   – Даже не знаю, – честно удивилась Лена, – он не поедет, наверное.
   Но все же она рассказала мне об этом, и я решил откликнуться. Дорогу обещали оплатить, так чего ж не съездить. Девочка взяла с собой для смелости подружку, и втроем мы поехали на село.
   Ехали поездом. Не долго, не коротко. Но мне показалось скучно, и уже по дороге я, как неизвестный герой, влез на верхнюю полку к смуглянке-молдаванке, где под унылый стук колес она отдалась мне ритмично и спокойно.
   Родственники встретили нас хорошо. Действительно были и природа, и шашлыки, но… постелили нам в разных комнатах. Мне досталась кровать в комнате ее брата, а она с подружкой спала в другой. Ночью я пролез к ним в комнату, наивно полагая, что подруга небольшая помеха для небольшого, но славного Романа, и мы здесь также сможем… как меня жестоко выставили за дверь.
   Зато уже утром одна из ее младших сестер вдруг заявила: «Мама, а если они муж и жена, то почему они спят в разных комнатах?»
   Хороший ребенок. Умненький.
   И я тоже сказал: «Да! Почему?»
   Обеспокоенные репутацией дочери, родители постелили нам в одной. Малина.
   …Мешала жизни только сильная жара. По ночам я выходил в сад подышать воздухом и как-то увидел, что в летнем душе, закрытом лишь полупрозрачной клеенкой, кто-то моется. Оказалось, это наша подружка. Наличие «законной» жены мне, разумеется, не помешало запустить руку за занавес и схватить девицу за ягодицу.
   – Рома! – строго и возмущенно зашептала она. – Прекрати немедленно и уйди. Я еще невинная девушка.
   – Да ты что?! – восхитился я.
   Буквально на следующий день мы, вместе с братом моей молдаванки, выпивали.
   – Слушай, – заявил он в подпитии, – а че это ты мою сестру трахаешь?
   – Интересно! – возмутился в ответ я. – А что мне с ней делать еще, когда она рядом лежит.
   Но я понимал, что люди там суровые. И вытворять черт те что безнаказанно не очень правильно. Потому и направил энергию брата в другую сторону: «А ты сам чего теряешься? У тебя вон под носом целка ходит, а тебе хоть бы что. Я тут ее пощупал слегка, так она совсем даже и не против».
   Мне тут же стало ясно, что зерно упало на благодатную почву. Утром я поспешил заглянуть в комнату к еще спящей невинности и мимоходом, не удержавшись, просунул руку под одеяло. Грудь поправить. Оказалось – ОНА СПАЛА ГОЛАЯ! «Ага-а-а, – воскликнул я. – Поздравляю!»
   Она ничего не ответила. Только брат потом признался, что поздравлять не с чем: «Я, – говорит, – выпил для храбрости. Прихожу к ней и командую: «Раздевайся!» – «Для чего?» – «Размножаться будем!»
   И она начала раздеваться и плакать. Раздевается и плачет, плачет и раздевается. С недоумением и жалостью он наблюдал за этой трогательной картиной, после чего совесть взяла свое и вместе с ним ушла из комнаты.
   Так у них ничего тем летом и не вышло. А вот меня чуть не женили. Поняв, что мужичонка я не самый завалящий, а, практически, орел, родители девушки начали под меня подбивать клинья. «Ты такой хороший парень, – пели мне по вечерам, – может, останешься? Мы тебе и дом построим, и машину подарим». И все подливали вина, и все подкладывали шашлыков. А на небе роились кустистые облака, в воздухе сгущались стаи крупных стрекоз и… чего там еще бывает в любовных романах? Короче, чуть не окрутили. Я даже не сразу понял, что все серьезно. А когда понял…
   …И тут Винни Пух снова вспомнил об одном неотложном деле…
   Моя циничная бабушка всегда учила меня: «Ромочка, ты же режиссер. Это слесари постоянно женятся. А режиссер подарит девушке цветочек, поцелует в щечку, и ауфвидерзеен». Быстро, оценив все величие народной мудрости, я отчалил в любимое питерское общежитие, где ждала Лена и… еще немало симпатичных девочек.
   К тому времени я так примелькался в общежитии, что мои частые визиты даже не вызывали подозрений у его жителей. Меня считали своим, и я тоже старательно прикидывался приезжим. Сочинил себе красивую, на мой взгляд, легенду. Что раньше мы с родителями жили в Кзыл-Орде, а потом переехали в Барнаул. Там жили на улице Ленина, которая упиралась в горы, где по ночам орали козлы и мешали спать. Мне очень нравятся необычные названия, и, вообще, я хотел бы жить где-нибудь в Гондурасе, но, к сожалению, не знаю, где он находится. То, что это вранье, и я там даже не был, нисколько меня не мучило. У всех в институте были легенды. Ведь люди собрались творческие. Особенно легендами славились студенты драмы. Так, одна красотка работала под эстонку. У нее был замечательный акцент и такое же потрясающее, никем кроме нее не выговариваемое название ее родного эстонского городка. Все ей верили, пока однажды не завалилась в гости с деревенскими сумками ее мама из русского городка Елец и не спалила дочь-«эстонку».
   …Итак, баб, как я уже сказал, мы кадрили по-разному. Я часто делал это на общежитской кухне. К примеру, заходил и говорил, что очень хочется есть. Накормите, пожалуйста. Бабы могли дать кусок мяса и отправить восвояси. Но могли и пригласить к себе в комнату пообедать. Это было уже интересным предложением.
   Иногда способы знакомства были и вовсе неординарными и нахальными. Например, как-то в один из дней мы с ребятами напились по-черному. Я остался у них ночевать, потому что уползти домой было просто невозможно. С утра, естественно, всем очень плохо. Болят бошки, ломит ножки. Хочется жрать, а денежек ни у кого нетути. Наверное, я мог поехать домой и поесть, но бросать приятелей не стал и принял волевое решение пойти по комнатам зарабатывать вокалом. Взял с собою товарища. У него, правда, не было ни слуха, ни голоса, но зато была страшная рожа, и он, один из немногих, мог сам передвигаться. И наш дуэт пошел по этажам.
   – Мы бродячие музыканты и хотим заработать на кусок хлеба, – представлялся я каждому открывшему нам дверь. – Пустите нас, мы вам споем.
   А в общежитии Института культуры почти в каждой комнате стоит ПИАНИНА. Хоть и раздолбанная, но звуки издающая. В некоторые комнаты нас из любопытства пускали. Интересно, все-таки. Не каждый день кунсткамера на дом выезжает. Если пускали – я играл и пел, а мой второй голос тоже что-то подвывал и протягивал всем шляпу. В которую нам из жалости кидали, кто что мог: мелкие деньги, огрызки сосисок, картошку, яйца и другие объедки.
   Одну дверь нам открыли две девочки-припевочки. Они нас впустили, но, немного послушав, важно сказали:
   – Ребята, вы что, не понимаете, что поете отвратительно, а играть вообще не умеете?
   – Неужели? – изумились мы. – А вы умеете?
   – Конечно. Это же наша специальность. Мы – хоровики-народники.
   Мы выслушали это со вздохами извинения, за что нам дали таблетки от головной боли и накормили.
   А вечером на собранную мелочь мы опять устроили пьянку. И я, задавшись вопросом, где мне сегодня давануть храпака, решил навестить добрых самаритянок. Они открыли дверь и по-доброму, в двух-трех матерных образных выражениях, объяснили, что женская комната вообще не место для ночевки грязных бездомных кобелей. После чего попытались меня вытолкать.
   В неравной схватке – а, может, им и не очень хотелось почувствовать себя амазонками – я прорвался к кровати и завалился жопой кверху. Вынести меня они не смогли. Сказав волшебную фразу «Ну их… с тобой!», они легли вдвоем на одну кровать, которую я, проснувшись ночью, и взял на абордаж. Девочка, лежащая с краю, не супротивилась. Вторая, у стенки, вообще делала вид, что спит и к происходящему разврату отношения не имеет.
   …Снова я появился там через неделю. Но той певички, с которой мы так удачно спелись, не было. В наличии имелась только ее соседка, которой я и стал петь серенады. А она начала странно ломаться, как голос парня во время мутации.
   – Понимаешь, Рома, – стесняясь, сообщила она. – Я не могу с тобой быть. Я еще девица.
   – А сколько тебе лет?
   – Девятнадцать.
   – Скока-а? Нет, дай мне мою одежду – я уйду. Я не вынесу твоего позора! В таком возрасте. С таким чудным голосом.
   – Позор, ты думаешь? – растерялась она.
   – Конечно… Давай выпьем за то, чтобы никогда тень позора не легла на наши седины!
   И мы с ней дерябнули. Потом хлопнули еще. Девушка все сильнее задумывалась, а может, девятнадцать – это действительно много? А может, и правда – пора. Я подливал масла в огонь, типа, разве же она не знает, что быть девственницей в двадцать – это вообще клеймо. Не нужна никому, что ли? Это не оценят. Она как-то быстро сломалась. Позже она призналась, что ее соседка уж очень хорошо отзывалась о моих фантастических способностях. У нее перебывало немало парней, и она в этом точно разбирается. А также посоветовала, что если уж лишаться невинности, то с грамотным парнем.
   Это было приятно.
   Наверное, слушок, что я умело лишаю невинности, пополз обо мне, и меня пригласила для этой цели еще одна девочка. Сказала, что до нее, как бы это сказать, дошли слухи о моей компетентности. А она знает, что первый раз важен, и хочет, чтобы все прошло хорошо. К несчастью, когда видишь такое циничное отношение к сексу, ты тоже начинаешь подыгрывать. К тому же, когда она меня встретила, я был не совсем трезв. Чего она в некотором своем волнении не заметила.
   – Ну ладно. Раз ты хочешь, давай, – снисходительно согласился я. А чего не согласиться? Идешь себе по коридору, а тебя зовут девственности лишить. – Девочка ты симпатичная, поэтому работать буду бесплатно. Ну, пошли к тебе.
   В комнате я и вовсе заигрался настолько, что все свел к клоунаде: «Ну, раздевайся. Нет, не так. Медленно. Лучше раком встань…» Потом стал надевать на член очки. Типа, посмотри, кисанька, какого крокодила мы сейчас будем трахать. Так и не довел дело до конца. И все же, возвращаясь к вопросу о девственности и целомудрии, – разве можно ее считать невинной после такого моего визита?
   …Все эти случаи, что естественно, делали меня увереннее и увереннее. Появился сытый цинизм. Так, однажды я заявился к очередной претендентке и, не считая, что нужно тратить время на долгие уговоры, сразу перешел к делу: «Ну, чего, будем сегодня трахаться?»
   – Не, не, не. Посиди лучше, поешь.
   Бедная девочка. Все-таки, я ей тоже нравился.
   – Ну ладно. Поем… А трахаться будем?
   – Нет.
   – Ну ладно. Тогда я ухожу.
   – Да подожди ты.
   – А чего ждать-то? Пойду. А то так и не потрахаюсь сегодня.
   В первый раз я ушел ни с чем, во второй. А в третий раз у нее сидели подружки.
   – Так мы будем трахаться или нет? – снова настойчивым шепотом сразу возле двери осведомился я.
   – А просто с нами посидеть не можешь?! У меня же подруги.
   – Короче, жду пятнадцать минут, если четкого ответа не будет, – уйду. Че, актрисок мало, что ли?
   Просидел пятнадцать минут. Поболтал с дурами. Посмотрел на нее. Глазами она показала: «Нет». Встал и пошел к двери. Возле двери меня догнали. Это было согласие.
   С этой дамочкой мы встречались еще несколько лет. Потом у нее появился муж, но нам не было до него никакого дела. Надо заметить, она была очень раскованна в сексе. Просто класс. Но после секса ее сразу же хотелось куда-нибудь отправить. Говорить с ней было особо не о чем.
   Опытность моя в общении со студентками объяснялась еще и тем, что этот институт не был моим первым учебным заведением. Как говорилось ранее, за спиной уже была пара лет отсидки на филфаке. Достоинством теток-филологов было то, что они действительно хотели учиться; недостатком – что, насколько они были умны, – настолько же и страшны. Есть даже старый студенческий анекдот. Как выбирали королеву красоты филфака. Выбрали настоящую бабу Ягу. После конкурса девочки с физфака и матфака сказали ей: «Какая из тебя красавица, ты ведь такая же страшная, как и мы!» На что она ответила: «Зато на филфаке я самая красивая».
   Еще я короткое время учился на стоматолога, решив идти по стопам матери. Вообще-то мне больше нравилась кардиология, но я тогда рассудил, что стоматология выгоднее. Сердце у человека одно, а зубов тридцать два. Значит, пациенты будут приходить чаще.
   Однако быстро разобравшись, что медицина – это не мой конек, покинул этих юных Гиппократов, но успел познакомиться со студентками. Докторицы сильно отличались от студенток культуры. В «кульке» все были фифочки: главное для них – произвести впечатление. В «меде» более вдумчивые, серьезные. Их даже звали по имени-отчеству. Ту, с которой я там сдружился, звали Анна Сергеевна. Она была на две головы меня выше, сейчас из нее вышла бы модель, а тогда мне ужасно льстило, что такая восхитительная дылда общается со мной, презренным.
   Правда, Анна Сергеевна, или А. С., без боя не далась мне ни разу. То есть она спокойно впускала меня в свою комнату, мы с ней выпивали, после чего я спрашивал: «Ну чего, будем трахаться?»
   – Нет! – в ужасе кричала она и начинала карабкаться от меня по шкафам и по стенам. Залезала под кровать. Я имел ее там, где ловил: на шторах или в холодильнике. Для нее это, по-видимому, было как «веселые старты», и в итоге этого побоища она всегда давала. И, как мне кажется, получала удовольствие. Хотя лежала как корабельная сосна. По крайней мере это было необычно, и других таких девчонок, – которые бы дрались, кусались, катались по полу, – у меня никогда не было. Я только читал о таких, которые получают удовольствие от борьбы.
   Наша связь закончилась внезапно. Однажды я ехал к ней и увидел, что она идет с другим молодым ковбоем-рецидивистом. И вот тогда я решил – все!
   Но если почти все мои романы – за парой исключений – заканчивались без серьезных последствий – «подарил цветочек и все» – то в общежитии народ начинал потихоньку жениться. Так, самый первый мальчик в нашей группе женился на страшной как крокодил девочке (вскоре он пошел в загс и тихо развелся). Причина браков в общежитии была банальна. Часто мальчик женился на девочке только потому, что она согласилась ему дать, если он женится. Он обещал ей это (в момент перевозбуждения), а потом приходилось расплачиваться. Что же ему делать, если очень хочется. Проституции в те времена почти не было. Точнее, нам она была недоступна. Вот и сходили с ума, совершали глупые поступки, то есть женились.
   Еще сильнее потрясло всех известие, что композитор из Казахстана, прыщавый гений из параллельной группы, – тоже все. В смысле, вперед ногами… в ЗАГС. Причем женился на какой-то жуткой – то ли бурятке, то ли монголке – девушке с маленькими хитренькими глазками и с крайне неинтересной, похожей на пингвина внешностью.
   Она, в отличие от симпатичных девочек, – уверенных, что они спокойно выйдут замуж, – относилась к девушкам противоположной категории; а эти всегда сомневаются в замужестве и начинают искать разные кривые пути, как бы и им добиться того же. И пингвиниха стала спать с молодым композитором. По всей видимости, это была его первая, если можно так выразиться, женщина. И единственная, кто не посмотрел с презрением на его невзрачное табло. Этим она его и купила. Они трахались по полной программе в ее комнате, только шум стоял и вой. Потом она сумела убедить поэта-песенника, что их бурный тупой секс – и есть настоящая любовь! На каникулах она пригласила его в гости в родной Свердловск. Едва мальчик переступил порог дома, как его пассия звонко и радостно объявила: «Дорогие родители, это мой жених. И у нас с ним будет свадьба!» Несчастный мальчик конечно же оторопел от такого поворота событий. Но на него смотрели возбужденные от волнения родители. К тому же он находился на «вражеской территории». И он сказал: «ДА».
   Когда об этом узнали – институт встал на уши. У всех на глаза наворачивались слезы, особенно когда видели, как он, безумный, радуется. Когда они объявили о свадьбе, мы отговаривали: «Подумай, ты сейчас еще молодой и некрасивый. Но погоди немного, заматереешь, станешь известным, телок у тебя будет миллион. Ты же талантливый и сейчас сам себя губишь». Он отнекивался. Говорил, что раз он обещал, то слова не нарушит. Приличный человек. Наш однокурсник, ездивший к нему на свадьбу, рассказывал, что его мама там рыдала.
   Через три года у него уже было двое детей и, соответственно, никаких путей для отхода. «Красавица-же-на», которая наверняка не смогла бы долго удерживать его у своих грудей, сумела популярно объяснить своему благоверному, что, если у него будет двое детей, в армию его не заберут. И он влип. Ему стало не до стихов и песен. Надо зарабатывать.
   Девушка Артура тоже все серьезнее прибирала его к рукам. Она вцепилась в него, и он сам втягивался в их совместную жизнь. Она была удобна, прощала практически все: пьянство, загулы. Восхищалась его неслыханным талантом. Дело у них тоже шло к свадьбе.
   У меня же в тот момент было несколько параллельных романов. Из них два серьезных. Один с Леной, а другой – с девушкой, которая появилась в моей жизни еще раньше Лены. Девица была одной из «моих» девственниц. Я лишил ее невинности и обнаружил чрезвычайно сексуального зверька. Она умела трахаться чуть ли не на потолке. Но при этом каждый раз, когда мы вылезали из постели или слезали с потолка, я испытывал непреодолимое желание умчаться подальше…