Страница:
– Слушай, в чем дело? Я просто не верю, что Боря до сих пор не прочитал книгу! Почему он не звонит – он что, действительно так сильно занят?
– Знаешь, это очень хорошо, что он не звонит. Пусть он хотя бы немного остынет… – нервно рассмеялась Дикун.
– Ты хочешь сказать, что он на меня обиделся?!? – изумилась я.
– Не то слово! – все с тем же нервным смехом поведала мне Дикун. – Ты бы слышала, как Боря кричал: «Сука Трегубова! А еще друг называется! Она же там у себя в книжке меня… изобразила! (Смысл непечатного термина, употребленного, по рассказам Дикун, Немцовым по отношению к своему персонажу из „Баек“, точнее всего было бы перевести на литературный русский язык как „чересчур открытый парень“. – Е.Т.) Я знала, что по части способности посмеяться над собой у Немцова все в порядке. Поэтому решила действительно просто подождать, пока он остынет. И правильно сделала: как только до Немцова дошли сведения, что мой тираж задерживают, он весьма благородно, забыв про свои обиды, позвонил мне и предложил с думской трибуны выступить с депутатским запросом по этому поводу как лидер фракции.
– Трегубова, если честно, то книжка очень смешная! – сообщил мне мой друг Боря, – Я смеялся в голос, когда читал! Но как ты про меня написала?!? Стерва!
С другим правым деятелем мне пришлось даже помериться тиражами. В конце 2003 года у меня была презентация в Питере в книжном магазине на Невском, 13, который принадлежит ведущей книготорговой фирме «Буквоед». Сев в самолет на обратном пути, я поняла, что авиакомпания, видимо, специально сортирует пассажиров по интересам: мне дали место рядом с Альфредом Кохом, который незадолго до этого тоже выпустил книжку «Ящик водки». Поскольку писатель Кох по совместительству являлся еще и главой избирательного штаба «Союза правых сил», а дело было буквально за неделю до парламентских выборов, я, разумеется, едва, сев, стала монить его за трусливую позицию СПС по аресту Ходорковского. Да, безусловно, на фоне всех остальных трусливо молчавших бизнесменов и политиков «крестный отец» СПС Анатолий Чубайс, сразу после ареста выступивший по телевизору против «выборочного правосудия», когда репрессируются только неугодные властям предприниматели, выглядел прямо-таки последним героем. Однако ни он, ни кто-либо другой из правых так и не решился перед выборами публично произнести то единственное и главное имя госзаказчика посадки Ходорковского, которое все они со стопроцентной уверенностью называли в кулуарах. Протест Чубайса тоже был трусливо адресован только Генпрокуратуре – точно так же, как за три года до этого, на заре путинского президентства, в момент посадки Гусинского. Тогда, после того как Гусинского общипали и вышвырнули за границу, Чубайс еще долго с гордостью поминал мне эту свою подпись под вялым обращением к прокурору, когда я упрекала его, что он лег под Путина и предал свои же либеральные убеждения. За годы путинских реформ моральный прогресс правых явно не стоял на месте. Теперь на мои упреки, что «либералы» покорно проглотили арест Ходорковского, друг Чубайса Кох возразил:
– А меня сейчас абсолютно все устраивает! Знаете, что в советские годы с вами за такую книгу сделали бы? Уже давно бы принудительное питание через клизму в психушке вливали!
Я на пальцах пыталась доказать Коху, что их тактика по Ходору «две шаги налево, две шаги направо», даже не просто аморальна, а предельно неэффективна с менеджерской точки зрения. До сих пор убеждена, что если бы в тот момент правые не испугались и не подставились Кремлю в удобной позе, а честно выступили бы как представители либерального электората (который в тот момент был ярко выражено протестным) с жесткой критикой репрессивных действий Путина против Ходорковского, а также действий Кремля по установлению тотальной цензуры в СМИ – то они не просто прошли бы в Думу, а получили бы на выборах как минимум 15%. Мне долго объясняли потом, что встать в оппозицию мешала некая кулуарная договоренность, которая якобы была у СПС с Кремлем. Якобы с Сурковым. Который якобы пообещал лидерам СПС, что, если они перед выборами откажутся от критики Путина в своих публичных выступлениях, их партию пропустят в Думу и не будут перекрывать кислород на телевидении для их предвыборной рекламы. Ну что ж, если такая сделка действительно имела место, то можно только поздравить Кремль с еще одной удачной разводкой. За время нашего полета Питер-Москва мне, разумеется, ни в чем не удалось убедить Коха: он все твердил мне, что ему «посчитали», что их электорат поддерживает Путина.
– Вот, послушайте, какие мне дают рейтинги…
– Да какие у вас рейтинги! – разозлилась я, когда мы уже приземлялись. – Вы знаете, что моя книга уже на первом месте в рейтинге бестселлеров во всех магазинах Москвы? А ваша книга, между прочим, в конце всех рейтингов плетется! Вот это – реальные рейтинги.
Я знала, что это удар под дых. Вернее, по писательскому самолюбию. Причем удар несправедливый, потому что его книжка сделана совсем недурно. Но иного средства воздействия, кроме шоковой терапии, в моем арсенале уже не оставалось.
– Ах так?!? – заорал Кох с моментально загоревшимся маниакальным азартом в глазах. – А вот мы сейчас приземлимся и проверим в аэропорту, чья книжка лучше расходится!!!
И, едва выйдя в зал прилета «Шереметьево-1», мы, как два маньяка, одержимых нарциссизмом, моментально позабыв, что Родина в опасности, отпихивая локтями друг друга и не вовремя попавшуюся под ноги изумленную публику, наперегонки бросились к книжным лоткам. Это была моя сокрушительная моральная победа. В первых двух ларьках книги могильщика НТВ Коха не оказалось вовсе.
– Так ведь это же значит, что ее всю раскупили! Это же прекрасно! – радовался, как ребенок, Кох.
– Не раскупили, а не завезли. Расходится плохо, вот мы и не заказали, – быстро вернула его с небес на землю продавщица.
«Байки» были выставлены везде. Наконец, в третьем киоске мы отыскали «Ящик» Коха. Трагикомедия с продавщицей, у которой мы пытались узнать «рейтинги», едва поддается описанию. Она в тот момент разговаривала с кем-то, кажется с любимым человеком, по телефону. Разговор был явно тяжелым.
– Вася, ты меня неправильно понял… – с похоронным выражением на лице говорила она в мобилу. Тут Кох подскочил к ней и, как джентльмен, чтобы не мешать ее личному разговору, начал молча тыкать пальцем в «Байки» и одними губами спрашивать: – Сколько экземпляров продали сегодня? Но Вася явно ничего не желал понимать, и поэтому женщине уже было ну совершенно пополам, что у ее киоска приплясывают от нетерпения с нездоровым блеском в глазах авторы двух выставленных у нее на прилавке бестселлеров.
– Вася, я тебе клянусь, Ты меня неправильно понял. Ничего такого не было… – совсем уже упавшим голосом уговаривала она трубку.
Тут продавщица заметила, наконец, Коха, расшифровала его пантомиму по поводу моей книги и с какой-то горечью сунула ему в лицо свою растопыренную ладонь: пять экземпляров. Но Кох, разумеется, не унимался и опять начал приставать к бедной женщине теперь уже со своей книжкой. Тут киоскерша обернулась и так показала нам один палец, что разночтений в том, что это – фигура, а не цифра, быть не могло. Мы с Кохом обменялись книжками (причем каждый купил в ларьке свою книгу и передал конкуренту) и разошлись по углам писать язвительные дарственные надписи. Я, памятуя, что Кох как-то раз назвал себя «великим русским писателем», разумеется, вывела на титульном листе: «Великому русскому писателю от великой русской писательницы». Алик примирительно написал мне: «Жаль, что приходится конкурировать. Если бы договорились, могли бы поделить рынок».
Что же касается моей вечной сердечной боли – Чубайса, то он, как пересказали мне мои друзья с радиостанции «Свобода», грустно заявил им в интервью, что «Байки кремлевского диггера» – очень искренняя книга, но что он «до сих пор так и не понял, к кому я причислила его лично – к мутантам или диггерам». Видите ли, Анатолий Борисович, я вам напоследок, как диггер – диггеру, раскрою тайну. Главное в диггерском деле – не забывать: консервы имеют свойство портиться. И если диггер, уходя в подполье, берет с собой консервы, нужно четко знать их срок годности. Именно так вы законсервировали свой ресурс влияния – в надежде на то, что в самый последний, критический момент вскроете НЗ и всех спасете. Но критический момент уже прошел. А вскрывать НЗ уже незачем – поздно. Стухло. Самое обидное, что ресурс личного влияния на ситуацию в стране потенциально был у вас, пожалуй, больше, чем у кого бы то ни было в России. Просто потому, что для Запада вы оставались последним «живым» символом (или, скорее, иллюзией) либеральных рыночных реформ в России. И ровно поэтому до недавнего времени все кремлевские руководители предпочитали держать вас где-нибудь неподалеку, под рукой, во властных структурах – как аленький цветочек. И даже если забыть про теневые ресурсы, у вас, как у диггера, всегда оставался последний патрон, последняя серебряная пуля. Когда начались аресты и уголовные дела против неугодных Кремлю предпринимателей, когда ликвидировали все неподкремлевские телеканалы, когда ввели тотальную цензуру – вы могли просто встать и объявить, что отказываетесь работать на этот режим. Но вы этого не сделали. А теперь – в силу неприличных цен на нефть и мыслительных способностей господина Буша Кремлю на вас уже в принципе наплевать. Тем более что один, два, три, пять раз подряд вы уже промолчали (или слишком осторожно сказали – что сейчас абсолютно одно и то же), когда Путин, на которого вы работаете, растоптал ваши прежние личные принципы относительно гражданских свобод и недопустимости передела собственности репрессивными методами в пользу кремлевских ставленников. Вы прекрасно знаете: я никогда не верила в корыстную мотивировку ваших действий. Ради чего тогда? Бороться с теплоцентралями, когда страна, построение которой вы считали смыслом своей жизни, уничтожена? В смысле, фидеры дороги вам как память об убитой мечте? Я встретила Чубайса в ночь выборов, когда мои друзья – лидеры СПС с изменившимися лицами пытались объяснить друг другу чудовищный смысл цифры 4,3% на мониторах. Чубайс, потерянный, жалкий, осунувшийся, не вполне отдающий себе отчет в том, что все происходящее с выборами – не кошмарный сон, попытался заговорить со мной. А я не смогла. Отдернулась, отстранилась и ушла, сделав вид, что у меня срочные, неотложные дела в другом конце зала. И даже соврала, что сейчас, сейчас вернусь. И не вернулась. Уехала домой. Потом переживала, что как-то не по-человечески это сделала. Он ведь растоптанный, проигравший все. И тут я еще его добила, даже разговаривать не стала. Я ведь действительно на протяжении нескольких лет считала его своим близким другом. Нужно было подойти, обнять, как-то поддержать, пожалеть.
А потом я поняла, почему не подошла и не пожалела. Потому что, если честно: вот не жалко мне уже вас больше ни капельки, друзья-демократы. Потому что не надо быть трусами. Вы сами сделали выбор. Никто вас не заставлял шоколадному Путину облизывать все, что можно. Кого мне жалко, так это страну, которую вы кинули.
Уже после того как меня уволили из газеты Березовского, вдруг раздался телефонный звонок, и я услышала в трубке:
– Лена, это Березовский. Я звоню, чтобы выразить вам восхищение вашей книгой!
Березовский заявил мне, что «Байки кремлевского диггера» – «первая книга за последнее время, которую он прочитал от начала и до конца на одном дыхании. Последней книгой, которую я вот так же прочитал от корки до корки, была только „Невыносимая легкость бытия“ Кундеры…»
Надо же, читать умеет, – с ехидством подумала я. Березовский заверил, что мне удалось «абсолютно точно передать запах времени» и «ощущение ответственности за страну, вернее, ощущение отсутствия такой ответственности у основных политических игроков». Из уст одного из главных участников инсайдеровского процесса ельцинского двора (да еще и того, кто наверняка обижен данным ему в книге эпитетом «злой гений российской политики») такая оценка звучала не только как комплимент, но и как самокритика. Не скрою: я была польщена. Хотя и отдавала себе отчет, что накануне выборов ценителю литературы Березовскому в первую очередь наверняка приятно, что Путину в книге досталось еще больше. Впрочем, в демонстрации дружеских чувств Березовский пошел еще дальше: в конце января 2004 года я получила приглашение приехать к нему на день рождения. Я почувствовала, что навестить его в «изгнании» – это круто. И внезапно очутилась среди очень тесной компании его ближайших друзей и семьи – сначала на празднике в лондонском офисе, а затем в его доме под Лондоном. Говорили о Маркесе. Надо сказать, что самым сложным был выбор подарка для олигарха. Ну что можно подарить человеку, входящему в сотню самых богатых людей мира, рассуждала я. «Ролс-Ройс»? – как-то пошло… Я подумала, что нужно подарить что-то такое, чего ему точно никогда не подарят его богатые друзья и испекла Березовскому в подарок домашнее еврейское печенье с корицей, изюмом, грецкими орехами, вареньем и тертой лимонной корочкой. Делаю я это печенье, конечно же, гениально. Но все гениальное, как известно, бывает штучным. И сильно разнесенным во времени. Так, чтобы запомнилось на всю жизнь. Короче, последний раз я делала это печенье, когда мне было 17 лет. Ну и, разумеется, как всегда, отложила все на последний момент. Представьте себе: глубокая ночь с четверга на пятницу. А в пятницу утром я должна вылетать к Березовскому. И тут я обнаруживаю, что дома у меня, разумеется, даже скалки нет, чтобы раскатать тесто для печенья. Я бужу соседку напротив и прошу у нее скалку напрокат (ту самую соседку, у которой спустя полторы недели вышибло взрывом бомбы верхнее перекрытие двери. И которая потом, наслушавшись каких-то папарацци, с тревогой спросила меня: «Лена, а правда, вы моей скалкой торт для Романа Абрамовича делали?»). Возвращаюсь домой, раскатываю печенье, готовлю начинку, закатываю рулетики, укладываю на противень, посыпаю корицей, аккуратненько разрезаю дольками, ставлю в духовку и обнаруживаю, что духовка не работает. Разумеется, я ни разу в жизни ею не пользовалась с тех пор, как сняла эту квартиру. Таким образом, в три часа ночи я оказалась перед нехитрым выбором: либо выбросить сырое тесто со вкуснейшей начинкой в мусорное ведро и явиться к имениннику без подарка, либо… разбудить соседку еще раз. Дважды за ночь будить одну и ту же соседку я все таки не решилась. Взяв противень, я отправилась на первый этаж к легендарной Галине Бекетовне – душе Дома Нирнзее (той самой, к которой потом после взрыва приходил какой-то тип и просил шпионить за мной, как вы прочитаете чуть ниже). Я пощадила нервы женщины и не стала ей говорить, для кого до полпятого ночи пекла печенье в ее плите. Ну и, в общем, пока я, поставив противень в духовку, бегала то к себе в квартиру, то к Галине Бекетовне, печенье, разумеется… Нет, ну не до угольков, конечно… Но, как бы так сказать поприличнее: нежность уже перешла в зрелость. Поэтому, когда 2 февраля сразу после взрыва бомбы около моей квартиры Березовский позвонил, чтобы узнать, живали я, и выразить поддержку, я на всякий случай осведомилась у него:
– Борис Абрамович, скажите честно: вы там случайно, зуб о мое печенье не сломали?
Он оценил шутку и со смехом заверил, что нет, что печенье ему понравилось. В интервью «Коммерсанту» сразу после взрыва, когда корреспондент поинтересовался, не считаю ли я, что взрыв заказал Березовский, мне пришлось объяснить:
– Вы знаете, несколько дней назад я была у этого человека дома на дне рождения. Я подарила ему печенье. Печенье, конечно, слегка подгорело. Но, честно говоря, я не думаю, что он стал бы мне за это мстить таким способом.
Вот теперь вы знаете реакцию узкой читательской аудитории. И вам судить – кто из моих «друзей» спустя три месяца после публикации книги мог передать мне горячий, слишком горячий привет в виде бомбы под дверью. В принципе я могу понять, почему, после того как я «взорвала» их, они в ответ решили взорвать меня. Ну что я могу поделать, если на этот раз у меня это вышло чуть более профессионально, чем у них?
ПРОСТО ЧТОБЫ ПОПРОЩАТЬСЯ
– Знаешь, это очень хорошо, что он не звонит. Пусть он хотя бы немного остынет… – нервно рассмеялась Дикун.
– Ты хочешь сказать, что он на меня обиделся?!? – изумилась я.
– Не то слово! – все с тем же нервным смехом поведала мне Дикун. – Ты бы слышала, как Боря кричал: «Сука Трегубова! А еще друг называется! Она же там у себя в книжке меня… изобразила! (Смысл непечатного термина, употребленного, по рассказам Дикун, Немцовым по отношению к своему персонажу из „Баек“, точнее всего было бы перевести на литературный русский язык как „чересчур открытый парень“. – Е.Т.) Я знала, что по части способности посмеяться над собой у Немцова все в порядке. Поэтому решила действительно просто подождать, пока он остынет. И правильно сделала: как только до Немцова дошли сведения, что мой тираж задерживают, он весьма благородно, забыв про свои обиды, позвонил мне и предложил с думской трибуны выступить с депутатским запросом по этому поводу как лидер фракции.
– Трегубова, если честно, то книжка очень смешная! – сообщил мне мой друг Боря, – Я смеялся в голос, когда читал! Но как ты про меня написала?!? Стерва!
* * *
С другим правым деятелем мне пришлось даже помериться тиражами. В конце 2003 года у меня была презентация в Питере в книжном магазине на Невском, 13, который принадлежит ведущей книготорговой фирме «Буквоед». Сев в самолет на обратном пути, я поняла, что авиакомпания, видимо, специально сортирует пассажиров по интересам: мне дали место рядом с Альфредом Кохом, который незадолго до этого тоже выпустил книжку «Ящик водки». Поскольку писатель Кох по совместительству являлся еще и главой избирательного штаба «Союза правых сил», а дело было буквально за неделю до парламентских выборов, я, разумеется, едва, сев, стала монить его за трусливую позицию СПС по аресту Ходорковского. Да, безусловно, на фоне всех остальных трусливо молчавших бизнесменов и политиков «крестный отец» СПС Анатолий Чубайс, сразу после ареста выступивший по телевизору против «выборочного правосудия», когда репрессируются только неугодные властям предприниматели, выглядел прямо-таки последним героем. Однако ни он, ни кто-либо другой из правых так и не решился перед выборами публично произнести то единственное и главное имя госзаказчика посадки Ходорковского, которое все они со стопроцентной уверенностью называли в кулуарах. Протест Чубайса тоже был трусливо адресован только Генпрокуратуре – точно так же, как за три года до этого, на заре путинского президентства, в момент посадки Гусинского. Тогда, после того как Гусинского общипали и вышвырнули за границу, Чубайс еще долго с гордостью поминал мне эту свою подпись под вялым обращением к прокурору, когда я упрекала его, что он лег под Путина и предал свои же либеральные убеждения. За годы путинских реформ моральный прогресс правых явно не стоял на месте. Теперь на мои упреки, что «либералы» покорно проглотили арест Ходорковского, друг Чубайса Кох возразил:
– А меня сейчас абсолютно все устраивает! Знаете, что в советские годы с вами за такую книгу сделали бы? Уже давно бы принудительное питание через клизму в психушке вливали!
Я на пальцах пыталась доказать Коху, что их тактика по Ходору «две шаги налево, две шаги направо», даже не просто аморальна, а предельно неэффективна с менеджерской точки зрения. До сих пор убеждена, что если бы в тот момент правые не испугались и не подставились Кремлю в удобной позе, а честно выступили бы как представители либерального электората (который в тот момент был ярко выражено протестным) с жесткой критикой репрессивных действий Путина против Ходорковского, а также действий Кремля по установлению тотальной цензуры в СМИ – то они не просто прошли бы в Думу, а получили бы на выборах как минимум 15%. Мне долго объясняли потом, что встать в оппозицию мешала некая кулуарная договоренность, которая якобы была у СПС с Кремлем. Якобы с Сурковым. Который якобы пообещал лидерам СПС, что, если они перед выборами откажутся от критики Путина в своих публичных выступлениях, их партию пропустят в Думу и не будут перекрывать кислород на телевидении для их предвыборной рекламы. Ну что ж, если такая сделка действительно имела место, то можно только поздравить Кремль с еще одной удачной разводкой. За время нашего полета Питер-Москва мне, разумеется, ни в чем не удалось убедить Коха: он все твердил мне, что ему «посчитали», что их электорат поддерживает Путина.
– Вот, послушайте, какие мне дают рейтинги…
– Да какие у вас рейтинги! – разозлилась я, когда мы уже приземлялись. – Вы знаете, что моя книга уже на первом месте в рейтинге бестселлеров во всех магазинах Москвы? А ваша книга, между прочим, в конце всех рейтингов плетется! Вот это – реальные рейтинги.
Я знала, что это удар под дых. Вернее, по писательскому самолюбию. Причем удар несправедливый, потому что его книжка сделана совсем недурно. Но иного средства воздействия, кроме шоковой терапии, в моем арсенале уже не оставалось.
– Ах так?!? – заорал Кох с моментально загоревшимся маниакальным азартом в глазах. – А вот мы сейчас приземлимся и проверим в аэропорту, чья книжка лучше расходится!!!
И, едва выйдя в зал прилета «Шереметьево-1», мы, как два маньяка, одержимых нарциссизмом, моментально позабыв, что Родина в опасности, отпихивая локтями друг друга и не вовремя попавшуюся под ноги изумленную публику, наперегонки бросились к книжным лоткам. Это была моя сокрушительная моральная победа. В первых двух ларьках книги могильщика НТВ Коха не оказалось вовсе.
– Так ведь это же значит, что ее всю раскупили! Это же прекрасно! – радовался, как ребенок, Кох.
– Не раскупили, а не завезли. Расходится плохо, вот мы и не заказали, – быстро вернула его с небес на землю продавщица.
«Байки» были выставлены везде. Наконец, в третьем киоске мы отыскали «Ящик» Коха. Трагикомедия с продавщицей, у которой мы пытались узнать «рейтинги», едва поддается описанию. Она в тот момент разговаривала с кем-то, кажется с любимым человеком, по телефону. Разговор был явно тяжелым.
– Вася, ты меня неправильно понял… – с похоронным выражением на лице говорила она в мобилу. Тут Кох подскочил к ней и, как джентльмен, чтобы не мешать ее личному разговору, начал молча тыкать пальцем в «Байки» и одними губами спрашивать: – Сколько экземпляров продали сегодня? Но Вася явно ничего не желал понимать, и поэтому женщине уже было ну совершенно пополам, что у ее киоска приплясывают от нетерпения с нездоровым блеском в глазах авторы двух выставленных у нее на прилавке бестселлеров.
– Вася, я тебе клянусь, Ты меня неправильно понял. Ничего такого не было… – совсем уже упавшим голосом уговаривала она трубку.
Тут продавщица заметила, наконец, Коха, расшифровала его пантомиму по поводу моей книги и с какой-то горечью сунула ему в лицо свою растопыренную ладонь: пять экземпляров. Но Кох, разумеется, не унимался и опять начал приставать к бедной женщине теперь уже со своей книжкой. Тут киоскерша обернулась и так показала нам один палец, что разночтений в том, что это – фигура, а не цифра, быть не могло. Мы с Кохом обменялись книжками (причем каждый купил в ларьке свою книгу и передал конкуренту) и разошлись по углам писать язвительные дарственные надписи. Я, памятуя, что Кох как-то раз назвал себя «великим русским писателем», разумеется, вывела на титульном листе: «Великому русскому писателю от великой русской писательницы». Алик примирительно написал мне: «Жаль, что приходится конкурировать. Если бы договорились, могли бы поделить рынок».
* * *
Что же касается моей вечной сердечной боли – Чубайса, то он, как пересказали мне мои друзья с радиостанции «Свобода», грустно заявил им в интервью, что «Байки кремлевского диггера» – очень искренняя книга, но что он «до сих пор так и не понял, к кому я причислила его лично – к мутантам или диггерам». Видите ли, Анатолий Борисович, я вам напоследок, как диггер – диггеру, раскрою тайну. Главное в диггерском деле – не забывать: консервы имеют свойство портиться. И если диггер, уходя в подполье, берет с собой консервы, нужно четко знать их срок годности. Именно так вы законсервировали свой ресурс влияния – в надежде на то, что в самый последний, критический момент вскроете НЗ и всех спасете. Но критический момент уже прошел. А вскрывать НЗ уже незачем – поздно. Стухло. Самое обидное, что ресурс личного влияния на ситуацию в стране потенциально был у вас, пожалуй, больше, чем у кого бы то ни было в России. Просто потому, что для Запада вы оставались последним «живым» символом (или, скорее, иллюзией) либеральных рыночных реформ в России. И ровно поэтому до недавнего времени все кремлевские руководители предпочитали держать вас где-нибудь неподалеку, под рукой, во властных структурах – как аленький цветочек. И даже если забыть про теневые ресурсы, у вас, как у диггера, всегда оставался последний патрон, последняя серебряная пуля. Когда начались аресты и уголовные дела против неугодных Кремлю предпринимателей, когда ликвидировали все неподкремлевские телеканалы, когда ввели тотальную цензуру – вы могли просто встать и объявить, что отказываетесь работать на этот режим. Но вы этого не сделали. А теперь – в силу неприличных цен на нефть и мыслительных способностей господина Буша Кремлю на вас уже в принципе наплевать. Тем более что один, два, три, пять раз подряд вы уже промолчали (или слишком осторожно сказали – что сейчас абсолютно одно и то же), когда Путин, на которого вы работаете, растоптал ваши прежние личные принципы относительно гражданских свобод и недопустимости передела собственности репрессивными методами в пользу кремлевских ставленников. Вы прекрасно знаете: я никогда не верила в корыстную мотивировку ваших действий. Ради чего тогда? Бороться с теплоцентралями, когда страна, построение которой вы считали смыслом своей жизни, уничтожена? В смысле, фидеры дороги вам как память об убитой мечте? Я встретила Чубайса в ночь выборов, когда мои друзья – лидеры СПС с изменившимися лицами пытались объяснить друг другу чудовищный смысл цифры 4,3% на мониторах. Чубайс, потерянный, жалкий, осунувшийся, не вполне отдающий себе отчет в том, что все происходящее с выборами – не кошмарный сон, попытался заговорить со мной. А я не смогла. Отдернулась, отстранилась и ушла, сделав вид, что у меня срочные, неотложные дела в другом конце зала. И даже соврала, что сейчас, сейчас вернусь. И не вернулась. Уехала домой. Потом переживала, что как-то не по-человечески это сделала. Он ведь растоптанный, проигравший все. И тут я еще его добила, даже разговаривать не стала. Я ведь действительно на протяжении нескольких лет считала его своим близким другом. Нужно было подойти, обнять, как-то поддержать, пожалеть.
А потом я поняла, почему не подошла и не пожалела. Потому что, если честно: вот не жалко мне уже вас больше ни капельки, друзья-демократы. Потому что не надо быть трусами. Вы сами сделали выбор. Никто вас не заставлял шоколадному Путину облизывать все, что можно. Кого мне жалко, так это страну, которую вы кинули.
* * *
Уже после того как меня уволили из газеты Березовского, вдруг раздался телефонный звонок, и я услышала в трубке:
– Лена, это Березовский. Я звоню, чтобы выразить вам восхищение вашей книгой!
Березовский заявил мне, что «Байки кремлевского диггера» – «первая книга за последнее время, которую он прочитал от начала и до конца на одном дыхании. Последней книгой, которую я вот так же прочитал от корки до корки, была только „Невыносимая легкость бытия“ Кундеры…»
Надо же, читать умеет, – с ехидством подумала я. Березовский заверил, что мне удалось «абсолютно точно передать запах времени» и «ощущение ответственности за страну, вернее, ощущение отсутствия такой ответственности у основных политических игроков». Из уст одного из главных участников инсайдеровского процесса ельцинского двора (да еще и того, кто наверняка обижен данным ему в книге эпитетом «злой гений российской политики») такая оценка звучала не только как комплимент, но и как самокритика. Не скрою: я была польщена. Хотя и отдавала себе отчет, что накануне выборов ценителю литературы Березовскому в первую очередь наверняка приятно, что Путину в книге досталось еще больше. Впрочем, в демонстрации дружеских чувств Березовский пошел еще дальше: в конце января 2004 года я получила приглашение приехать к нему на день рождения. Я почувствовала, что навестить его в «изгнании» – это круто. И внезапно очутилась среди очень тесной компании его ближайших друзей и семьи – сначала на празднике в лондонском офисе, а затем в его доме под Лондоном. Говорили о Маркесе. Надо сказать, что самым сложным был выбор подарка для олигарха. Ну что можно подарить человеку, входящему в сотню самых богатых людей мира, рассуждала я. «Ролс-Ройс»? – как-то пошло… Я подумала, что нужно подарить что-то такое, чего ему точно никогда не подарят его богатые друзья и испекла Березовскому в подарок домашнее еврейское печенье с корицей, изюмом, грецкими орехами, вареньем и тертой лимонной корочкой. Делаю я это печенье, конечно же, гениально. Но все гениальное, как известно, бывает штучным. И сильно разнесенным во времени. Так, чтобы запомнилось на всю жизнь. Короче, последний раз я делала это печенье, когда мне было 17 лет. Ну и, разумеется, как всегда, отложила все на последний момент. Представьте себе: глубокая ночь с четверга на пятницу. А в пятницу утром я должна вылетать к Березовскому. И тут я обнаруживаю, что дома у меня, разумеется, даже скалки нет, чтобы раскатать тесто для печенья. Я бужу соседку напротив и прошу у нее скалку напрокат (ту самую соседку, у которой спустя полторы недели вышибло взрывом бомбы верхнее перекрытие двери. И которая потом, наслушавшись каких-то папарацци, с тревогой спросила меня: «Лена, а правда, вы моей скалкой торт для Романа Абрамовича делали?»). Возвращаюсь домой, раскатываю печенье, готовлю начинку, закатываю рулетики, укладываю на противень, посыпаю корицей, аккуратненько разрезаю дольками, ставлю в духовку и обнаруживаю, что духовка не работает. Разумеется, я ни разу в жизни ею не пользовалась с тех пор, как сняла эту квартиру. Таким образом, в три часа ночи я оказалась перед нехитрым выбором: либо выбросить сырое тесто со вкуснейшей начинкой в мусорное ведро и явиться к имениннику без подарка, либо… разбудить соседку еще раз. Дважды за ночь будить одну и ту же соседку я все таки не решилась. Взяв противень, я отправилась на первый этаж к легендарной Галине Бекетовне – душе Дома Нирнзее (той самой, к которой потом после взрыва приходил какой-то тип и просил шпионить за мной, как вы прочитаете чуть ниже). Я пощадила нервы женщины и не стала ей говорить, для кого до полпятого ночи пекла печенье в ее плите. Ну и, в общем, пока я, поставив противень в духовку, бегала то к себе в квартиру, то к Галине Бекетовне, печенье, разумеется… Нет, ну не до угольков, конечно… Но, как бы так сказать поприличнее: нежность уже перешла в зрелость. Поэтому, когда 2 февраля сразу после взрыва бомбы около моей квартиры Березовский позвонил, чтобы узнать, живали я, и выразить поддержку, я на всякий случай осведомилась у него:
– Борис Абрамович, скажите честно: вы там случайно, зуб о мое печенье не сломали?
Он оценил шутку и со смехом заверил, что нет, что печенье ему понравилось. В интервью «Коммерсанту» сразу после взрыва, когда корреспондент поинтересовался, не считаю ли я, что взрыв заказал Березовский, мне пришлось объяснить:
– Вы знаете, несколько дней назад я была у этого человека дома на дне рождения. Я подарила ему печенье. Печенье, конечно, слегка подгорело. Но, честно говоря, я не думаю, что он стал бы мне за это мстить таким способом.
* * *
Вот теперь вы знаете реакцию узкой читательской аудитории. И вам судить – кто из моих «друзей» спустя три месяца после публикации книги мог передать мне горячий, слишком горячий привет в виде бомбы под дверью. В принципе я могу понять, почему, после того как я «взорвала» их, они в ответ решили взорвать меня. Ну что я могу поделать, если на этот раз у меня это вышло чуть более профессионально, чем у них?
ПРОСТО ЧТОБЫ ПОПРОЩАТЬСЯ
Вы, видимо, уже догадались, что, проведя несколько недель после взрыва бомбы за границей, я все-таки вернулась обратно в Москву. А возвратившись, я, наконец, четко поняла, почему меня всю жизнь так тягостно, так маниакально, так по-личному тревожил каждый провал в политике реформ. Идиотски звучит, да? Просто, видимо, я интуитивно, каким-то шестым чувством предвидела, чем все это закончится лично для меня. Перечислить? Тем, что, выходя теперь из квартиры, я каждый раз проверяю, нет ли под дверью растяжек от очередной бомбы – как меня научили специалисты по секьюрити. Тем, что если за мной в моем родном городе десять минут подряд идет по улице один и тот же человек, то я догадываюсь, что это вряд ли поклонник, желающий взять у меня автограф. Тем, что я никогда больше не говорю ни о чем важном по телефону, а если говорю – то каждый раз опытным редакторским взглядом представляю, как эффектно будут смотреться эти распечатки на каком-нибудь сайте, куда спецслужбы регулярно сливают прослушки. Тем, что выпуски теленовостей вызывают у сограждан в лучшем случае легкий матерок: недавно зашла в аптеку, а там две продавщицы по телевизору услышали, как Путин говорит Фрадкову про «хороший задел на будущее». И обе тетушки, хором, не сговариваясь, друг другу: «Брежнев,… твою мать!» Но главный и самый страшный итог – я теперь каждый день боюсь за родных и друзей, спускающихся в метро и переходы как на отложенную казнь, в ожидании новых терактов. И каждый день, оказываясь в магазине, кино и даже просто на улице, вынужденных гнать от себя мысль: «Где в следующий раз?» Вот ровно так человеку, находящемуся сегодня у власти, удалось за неправдоподобно короткий срок изуродовать мою страну, мой родной город. Вот таков лично у меня исторический итог провала либеральных реформ в России. История – это вообще предельно личная штука. Сугубо индивидуальная. Коллективным вообще бывает только психоз. Но иногда в истории случаются странные, волшебные воронки – едва осязаемые, но оттого не менее реальные, закручивающиеся по едва ли объяснимым для человеческого сознания спиралям – когда великие шансы предоставляются не отдельным людям, а целой стране. Предоставляются не «за что», а вопреки. Просто потому, что до этого в истории, сделанной человеческими руками, уже было чрезмерно много зла и бездарности. Так вот, точно так же, как у отдельного человека всегда есть выбор – принять даруемый ему шанс и изменить жизнь – или профукать дар, и продолжить жить средненькой, недореализованной, и из-за этого несчастной жизнью – точно так же и у страны. Страна тоже может воспользоваться тем чудом, тем великим шансом которые ей дарован, – а может вновь, как ветеран-аллигатор, уползти обратно в знакомое, тёпленькое, ленивое и зловонное стигийское болото. Так вот, Ельцин, несчастный старый больной дедушка Ельцин, был чудом. Вернее – конечно, не он сам. Просто был тем, кто неожиданно почувствовал этот великий ритм и дыхание времени, этот великий шанс и великий вызов. И – как маг постарался соответствовать этому вызову. Ну подумайте сами: человек, который всю жизнь проработал в коммунистической партийной номенклатуре, вдруг в 60 лет, задрав штаны, залезает на танк – и ломает свою судьбу. Все-таки что-то символическое была в том, что Ельцин приехал в Москву именно из Екатеринбурга, где в начале прошлого века большевики убили доктора Боткина и семью его любимых пациентов. Был какой-то странный смысл и в там, что именно Ельцин в советское время приказал снести злосчастный Дам Ипатьева – первый расстрельный подвал XX века. И именно этот Ельцин несколькими годами спустя, вдруг, по какому-то наитию, превратился в яростного антикоммуниста, кающегося за массовые убийства и репрессии почти вековой красной диктатуры в моей стране. В Ельцине действительно был какой-то дух покаяния. Ну откуда еще в партаппаратчике, привыкшем управлять волюнтаристскими методами, вдруг, когда он пришел в Кремль (то есть, когда властных возможностей стало на много порядков больше), появилась святое, бережное отношение к журналистам? Ельцина поливали в прессе грязью так, как ни одному президенту за последние десятилетия, наверное, не снилась. И он ни разу не закрыл ни одну газету, ни один телеканал и даже не привлек к суду ни одного журналиста. Поймите меня правильно: я ничуть не обожествляю старого, тяжко и неуёмно закладывавшего, взбалмошного человека, который в моменты депрессий позволял своей семье и окружению из-за неумных мелко корыстных интриг разваливать одну за другой все властные и экономические конструкции, которые могли гарантировать стране стабильность и цивилизованное развитие. Я вообще говорю сейчас не о Ельцине. Я о нем и так уже наговорила в своей первой книге много хорошего, плохого и разного. Я говорю о духе истории. Свою историю можно прожить как великую, а можно – как бездарную. Знаете, это точно так же, как когда парень влюбляется в девушку, но она кажется ему недосягаемой. И вместо того чтобы заняться самосовершенствованием, он, с горя, плюет на мечту и идет в бордель. А потом берет и женится на другой, случайно подвернувшейся под руку. И вроде и жена ничего, как у всех, и дети не дебилы, только вот вся жизнь из-за этого как-то моментально бессмысленной стала, и удавить всех почему-то хочется. Вот точно так же случается и со страной, упустившей свой шанс. Она погружается в безвременье и серенькое уныние. Именно таким был Советский Союз при Брежневе: страной нереализованных спившихся гениев. Заживо замурованных в официоз. Именно такой (ну только чуть более сытой) рисковала стать и путинская Россия. Тоталитарная власть бездарна прежде всего потому, что ставит талантливых людей перед невыносимым выбором: либо «прогнуться» и превратиться в обслуживающий персонал Кремля (то есть слиться с бездарностью), либо быть вышвырнутым на улицу и оказаться лишенным права работать в своей стране в своей профессии. Я говорю страна «рисковала», а не «рискует», потому что теперь, после теракта в московском метро, взрыва на Рижской, гибели самолетов, Беслана, даже застой и серость может показаться самой светлой – и уже нереализуемой мечтой Путина.
В этом контексте предельно сложно понять тех, кто играл в России по-крупному – олигархов. Почему у этих талантливых, азартных и запредельно целеустремленных ребят, которым хватило смекалки молниеносно попилить бывшую госсобственность и сколотить себе миллиардные состояния, ни разу за последние 10 лет так и не хватило ума, чтобы после первичного дикого, бандитского накопления капитала договориться и объявить мораторий на мочилово ради сохранения у страны шанса на цивилизованное развитие? Почему даже после начала путинского раскулачивания отечественные олигархи продолжили руководствоваться не то чтобы даже трусливым, а скорее глуповатым принципом: «Пусть сожрут всех, но меня – последним»? Почему оставшиеся «в живых», в смысле – на родине, бизнесмены, вместо того чтобы попытаться удержать страну на последнем миллиметре от пропасти, предпочли с упоением грабить более удачливых конкурентов руками спецслужб и прокуратуры, смирившись ради этого с укреплением у власти «людей в штатском», считающих либерализм и гражданские свободы досадной и назойливой помехой для своей новой государственно-клановой монополии, на скорую руку задрапированной новой идеологией квази-культа личности?
У вас что, господа, единственная цель была в жизни – кто кого сколько раз кинет? И стоило ради этого тратить десятилетие на изощренные хитросплетенные интриги, чтобы потом опять вернуться ровно к тому, с чего и начинали? И чтобы страна, так много раз подряд и такими извращенными способами изнасилованная за прошлое столетие, вновь от безнадеги и апатии упала в объятия очередного, невеликого, диктатора? В общем, многолетними коллективными упорными усилиями моя страна опять убила свой великий шанс. Шанс на бархатную революцию после века бездарной тирании. Благодаря Ельцину бархатная революция – мечта, посещавшая хотя бы однажды в истории, пожалуй, каждую страну, название которой вам интересно на карте, – для России почти было уже стала реальностью. «Почти» именно потому, что две главные опасности, которых необходимо избежать бархатным революционерам – это, во-первых, кровопролития и, во-вторых – реванша. Массового кровопролития в момент перехода от одного строя к другому Ельцину удалось избежать. Однако затем, как ни силился он согнуть линию развития страны в спираль, на следующий виток, тем не менее она упрямо загибалась в примитивный круг. И в результате замкнулась ровно в той точке, из которой был начат путь. Но, как показывает опыт Путина, история страшно мстит тем, кто пытается изнасиловать ее ритм. Спираль, которую неестественно сжимают в пружину, в конце концов, распрямляется и бьет в лоб. Пугающим, вопиющим безумием, глухотой, потерей всякого чувства времени и истории, голосом из позавчера прозвучали слова Путина в обращении к нации после Беслана – о том, что «нам удалось сохранить ядро Советского Союза».
В этом контексте предельно сложно понять тех, кто играл в России по-крупному – олигархов. Почему у этих талантливых, азартных и запредельно целеустремленных ребят, которым хватило смекалки молниеносно попилить бывшую госсобственность и сколотить себе миллиардные состояния, ни разу за последние 10 лет так и не хватило ума, чтобы после первичного дикого, бандитского накопления капитала договориться и объявить мораторий на мочилово ради сохранения у страны шанса на цивилизованное развитие? Почему даже после начала путинского раскулачивания отечественные олигархи продолжили руководствоваться не то чтобы даже трусливым, а скорее глуповатым принципом: «Пусть сожрут всех, но меня – последним»? Почему оставшиеся «в живых», в смысле – на родине, бизнесмены, вместо того чтобы попытаться удержать страну на последнем миллиметре от пропасти, предпочли с упоением грабить более удачливых конкурентов руками спецслужб и прокуратуры, смирившись ради этого с укреплением у власти «людей в штатском», считающих либерализм и гражданские свободы досадной и назойливой помехой для своей новой государственно-клановой монополии, на скорую руку задрапированной новой идеологией квази-культа личности?
У вас что, господа, единственная цель была в жизни – кто кого сколько раз кинет? И стоило ради этого тратить десятилетие на изощренные хитросплетенные интриги, чтобы потом опять вернуться ровно к тому, с чего и начинали? И чтобы страна, так много раз подряд и такими извращенными способами изнасилованная за прошлое столетие, вновь от безнадеги и апатии упала в объятия очередного, невеликого, диктатора? В общем, многолетними коллективными упорными усилиями моя страна опять убила свой великий шанс. Шанс на бархатную революцию после века бездарной тирании. Благодаря Ельцину бархатная революция – мечта, посещавшая хотя бы однажды в истории, пожалуй, каждую страну, название которой вам интересно на карте, – для России почти было уже стала реальностью. «Почти» именно потому, что две главные опасности, которых необходимо избежать бархатным революционерам – это, во-первых, кровопролития и, во-вторых – реванша. Массового кровопролития в момент перехода от одного строя к другому Ельцину удалось избежать. Однако затем, как ни силился он согнуть линию развития страны в спираль, на следующий виток, тем не менее она упрямо загибалась в примитивный круг. И в результате замкнулась ровно в той точке, из которой был начат путь. Но, как показывает опыт Путина, история страшно мстит тем, кто пытается изнасиловать ее ритм. Спираль, которую неестественно сжимают в пружину, в конце концов, распрямляется и бьет в лоб. Пугающим, вопиющим безумием, глухотой, потерей всякого чувства времени и истории, голосом из позавчера прозвучали слова Путина в обращении к нации после Беслана – о том, что «нам удалось сохранить ядро Советского Союза».