Она металась в замкнутом пространстве пустого простого фона, каменный куб, белые стены, большое окно. Без стекла, но... не пускает наружу... Ну конечно, он проболтался!
Значит, я - умерла. Это все-таки случилось. Гос-споди! И я это не я. Я даже не человек. Хоть я ощущаю себя, свое тело, свою память, но я - никто. И этот непохожий Фред - никто. На самом деле он парализованный старик - и я не смогу его увидеть настоящего! А если он отключит терминал, то я мгновенно умру снова - или нет? - и не узнаю об этом, а потом снова оживу, и опять это буду не я... Безумие стало бы спасением. Она сопротивлялась панике, как могла только, временами радовала его, разделила с ним трапезу, без эмоций, трезво поспрашивала о новостях в большом мире, о жизни мира малого - даже он был закрыт для нее. Но все равно, без конца прокручивалось в голове - я умерла - она умерла - так кто же я? Барон Фредерик в абсолютной растерянности наполовину вытряс душу из мастера Тима. Астания спешно сочиняла отвар из девяти трав. Тщетно. Вопли сменились всхлипами.
Упал псевдо-вечер на землю, на замок, на двух отчаявшихся чужаков, чужих всему здешнему миру.
- Что ты видишь?
- Стены, белые стены... - отвечала Селина в полудреме. - И ты за стеклом. Фредди, ты слышишь меня? Дай руку. Вот.
До предела холст и ее выпускал вовне, но чем дальше - тем сильнее тянул назад.
- Фред-ди... - она заплакала тихо, устало. Он не откликнулся. Некое новое соображение им завладело. Протяжным шелестом отозвался стилет, извлеченный из ножен. Он не торопился. Обошел портрет, протиснулся между рамой и стеной, хранившей кровавые отпечатки его кулаков. Царапины еще саднило. Холодная рукоять стилета стала единственной опорой в зыбкой, расползавшейся спелой мякотью персика юдоли слез.
- Стой! Что ты задумал?
- Я ее освобожу, - отвечал тот монотонно.
- Ты?
- Я распорю холст сзади. Я взломаю белые стены.
- Ты убьешь ее!
- Нет, - он, казалось, опешил, и я повторил, - Ты убьешь ее сзади, ударишь в спину!
- Пусть лучше она умрет.
- НЕТ! - закричал я, - ХВАТИТ! Я уже раз убил ее! Это я уговорил ее лететь с нами! Я убил ее так же верно, как ножом! Брось нож, мальчишка! Я тебе приказываю, слышишь, не смей! Я войду в игру! Ты убьешь ее и сам не захочешь жить! Сейчас же войду в игру!..
- Фредди! - позвала Селина тревожно с той стороны.
- Сотру вас обоих! - я осекся. Забыл пароль. - Энди!
- Да, сэр?
- Записная книжка!
- Раздел, сэр?
Барон Фредерик долго не думал.
- Трусливый старик! Убей нас! - Он ударил клинком в упругий холст. Я оцепенел.
- Раздел, сэр?
Лезвие с треском раздирало матерчатую основу, поднимаясь все выше. Фредерик повернул стилет и рванул наискось вниз. Не веря себе, боясь верить, я увидел в прорехе круглую луну в окне. И медленно, в ритме сновидения, оборачивающуюся фигуру.
Как тонок ее профиль в сиянии твоем, о, богиня!
Стилет упал и зазвенел.
- Селина!
- Раздел, сэр?
Я не мог выдавить ни слова. Я, трусливый глупый старик, молчал и с натугой сглатывал комок адамова яблока, и первые, самые трудные слезы набухали и торопливо стекали к уголкам рта, на подбородок... Я на экране, я - молодой - такой, каким не помнил себя и в молодости, беспечный и окаянно обаятельный, с Селиной на руках вышел в сад.
Тихий ночной ветер не в силах шелохнуть листья. В небе чистом звезды кружатся так незаметно, что только напряжением ума постигаешь их движение и ужасаешься страшной тяжести проворачиваемых бездн.
Поверь этому миру, и он примет тебя. Прижми к щеке холодное гладкое яблоко, измазанное в земле, погрузи пальцы в эту мокрую вскопанную землю под яблоней, сорви пучок травы... Поверь свежему запаху ее сока. Смерти нет! Мир молод.
Благословляю вас, дети мои! Забудьте про меня...
Так судьба, не спрашивая нас, ломает любые хитроумные планы и выстраивает нечто такое, некое смешение вчерашних мечтаний и опасений... Данность. Не кара, не дар... Не думай больше, не надо...
Они жили долго и счастливо, и все-таки умерли - в один день. Что же сталось с ним, неведомо. Да и вряд ли кому бы то ни было интересно, кроме него самого и налогового инспектора.
* * * * * * * * *
... на рассвете, холодном и гулком, я давно уж бодрствовал. Зябко было в плаще и даже под попоной. Черт меня побери совсем, если я понимаю, почему холод терзал меня так же, как рыцаря Ренато. Костер дымился вяло, не балуя ни теплом, ни светом. Много ли проку от влажного валежника? Казалось, будто ушей моих достигает странный легчайший звук, подобный тому, который издает земля в цветочном горшке после поливки. Вода уходит вглубь, и бесчисленные устья одно за другим пропускают ее, хлоп - и снова раскрываются поры почвы. Подобный тому, который невесомым фоном наполняет лес осенью, после дождя, когда опавшие листья - намокшие, слипшиеся - начинают расправляться. Торчат черные ветки и с мокрых сучьев отрываются редкие капли...
Серый неяркий рассвет пришел, и туман едва посветлел. Стоя, я не видел носков сапог, ноги расплывались на высоте колен. Из серого молока ткнулась морда Гарольда. Ренато принялся неторопливо снаряжать его, словно специально растягивая никчемное свое занятие. Словно испытывая мое терпение. Словно ожидая чего-то...
Компьютер поинтересовался, - Ваши действия?
- Выйти к ближайшему селению, - сказал я наудачу.
- Пи-пи-пи, пии-пии-пии, пи-пи-пи, - пронеслось в наушниках. Ренато поднял взгляд на меня.
- А что мы там забыли? - осведомился он хмуро.
- П-привет...
- Виделись.
- А что ты предлагаешь?
- На большую дорогу - и в город, в Зиурию!
- А где она, эта большая дорога? - схитрил я и воровато нажал привод оружия. Рука его вскинулась и опустилась, и снова поднялась. Он попытался скрыть свой невольный конфуз - дескать, сам по себе махнул на север, на темную стену сосен.
- Но ты забываешь о Макитоне, дружище.
Он дернул плечом.
- Не вижу связи.
- Разве не хочешь попробовать?
- Решай сам.
- Мы пойдем в деревню, - решил я поспешно, - Эй, компьютер, далеко ли до деревни?
Он не отвечал, только Ренато уверенно потянул повод. Мы пошли сквозь чащу напрямик, будто по компасу.
- Фактор времени один к десяти, - буркнул я напоследок. И встал, и потянулся каждой жилочкой. И зевнул до хруста в челюсти. У нас было позднее утро. Я поднял жалюзи.
Вот еще один экран, в большой мир, над которым я не властен. Здесь все жестко и определенно. И камни не летают под облаками, но и чудовища не падают на город разодранным брюхом. Впрочем, моя бабка Мария когда еще говорила, и я с ней согласен, что не сыскать зверя страшнее человека. Вдруг мне стало плохо.
Чисто физически шок походил на резкий удар в нос - слабое место любого зверя, и человека тоже. Из голубой пустоты сверху к небоскребам опускалась серая глыба - размеренно, неотвратимо. Мой ужас еще усилился, когда я узнал в ней нашу старую матушку-Свободу из гавани. Шок не проходил. Статуя снижалась, поворачиваясь драпированной спиной к моему окну. Потом реакция подогнула мне ноги, я опустился на дрожавшие колени и беззвучно захохотал, упершись в холодный подоконник.
Эта чертова старая дева возносила высоко над городом вафельный конус с воздетым языком мягкого мороженого - апельсинового с клубничным, судя по раскраске. Эта громадная бабища с бесстыжей рекламной ухмылкой была просто воздушным шаром, и ветер легко гнал ее над ущельями улиц. Я отсмеялся, и на сердце опять легла тревога.
Я почти всесилен в мире Игры, в своей маленькой Валгалле. Но, джентльмены, кто, чей разум - и разум ли? - играет мною, в этом компьютере, в ЭТУ ИГРУ? "Планета Земля" зовется она, и еще - "штат Нью-Джерси", и еще "Жизнь Ренато Ромеро"... С такими мыслями впору вешаться. Но я выключил свет, горевший всю ночь напролет, сполоснул лицо и вернулся в мир Чаши Грааля. И обрел забвение и спокойствие души, когда увидел Ренато с конем на опушке, на вдающемся в нее широком лугу.
Трава была скошена накануне и лежала ровными широкими рядами. Туман таял незаметно. Темная фигура отделилась от деревьев на том краю луговины и зашагала к нам. Я погладил клавишу с плюсом. Ренато как бы почувствовал мое прикосновение.
- Спроси, черный он или белый? - громко прозвучал в наушниках его шепот.
- Черный, - успокоил компьютер.
Ренато загрустил и пошел медленнее, поддавая груды мокрой травы. Исполин, проходя сквозь завесы тумана, мельчал на глазах. Мы встретились почти посередине луга, позади полукругом вздымалась темная волна леса, под ноги нам сбегала с высокого крутого холма крепко набитая тропинка. Роса гнула долу траву на холме, некошеную, высокую. Исполин сократился до размеров крупного мужика. На плече его висела большая холщовая сумка, тяжелая дубина в руке, штаны мокрые до колен, в глине, грязи, репьях и прочем цепком семени. Длинная свирель торчала наружу, перевешивая сумку набок. Глаза у мужика были совсем отчаянные, борода сбилась в колтун. Он и заговорил первым.
- Ради всего святого, добрый сэр рыцарь, помогите горемыке.
Только дважды за свою недолгую жизнь слышал я такой бас, от которого предметы поблизости начинают вибрировать. Русская опера. И сержант Бабилла из тринадцатого полицейского участка. А детина неожиданно скорчил жалобную гримасу и захныкал, словно мальчишка-даго в Бабилловой лапе. "Издевается, хулиган", - с тоской подумал я. Ренато поежился и проворно вытянул из кушака маленькую золотую монетку. Удивительный хулиган не заметил этого движения моего двойника. Он хныкал, уставившись на склон холма. Светало.
- Не встретили ль вы Фею в лесу? - робко прогундосил человек-гора, отирая слезы с лица кулаком-булыжником.
- Нет, добрый человек, - мягко отвечал Ренато, кося глазом в поисках возможных путей отступления, - Тебя Фея обидела?
- Я ей надоел, - пуще прежнего разнылся незнакомец. - Я - бедный пастушок. Ребята со мной не водятся, все из-за горба, так я на дудочке выучился, и меня госпожа здешнего холма приметила. Пожалела... убогово-оооо...
Он оглушительно шмыгнул носом, и Гарольд невольно подался назад, присев на задние ноги.
- Он псих, - заторопился шепот Ренато, - Но он без оружия. Как бы дубинку выбить...
- Погоди!
- Она меня по лесу водила, показывала, рассказывала, а я ей на дудочке играл. А потом я ей надоел, и она больше не приходит. Но я помню ее смех, я по старым местам хожу, по болотам...
- Оно и видно... - процедил Ренато.
- ... я ее ищу, кричу, зову, а ее все нет и нет. Мне даже будто теплей становится там, где мы с ней вместе были. А где она мне впервые явилась, я шалаш поставил, и сплю теперь только там...
- И облегчаешься от съеденного и выпитого, - Ренато положил руку на топорище, - тоже только там?
Я был ошеломлен. Хулиган - тоже.
- Кабы я был большим и сильным, я б вас за такое в землю втоптал, жалобно пробасил пастушок и залился слезами.
- Ты в уме сам-то?
- Он меня и пальцем не тронет, - откликнулся Ренато, - Я все понял. У него комплекс неполноценности. Он меня боится.
Бородач отвернулся от нас, все еще всхлипывая. Он вытащил свирель, и покрутил ее в губах, примериваясь. И засвистал пронзительно и чисто. У меня перехватило дух от нежной простоты мелодии. Всепрощение, грусть, легкая мечта, невесомая надежда сменялись и сливались и затихали, и снова оживали в звуке. Не переставая играть, бородач пошел прочь, напрямик на холм. Страшная дубинка так и осталась брошенной перед изумленным Ренато. Бородатый детина уходил все выше к утренним лучам, и роса блистала вокруг него, а он шел уверенно и быстро, и ни разу не сфальшивил, не сбил дыхания, не споткнулся. Потом он пропал из вида, и песенка его умерла в отдалении.
Гарольд фыркнул и тревожно замотал головой, вырывая повод. Он первый почуял ее. Смех прилетел ниоткуда, и так прост он был, как птичьи разговоры поутру, когда внезапно слух наполняется ими, но знаешь, что их голоса так и звучали все утро напролет, да ты-то этого привычного фона не замечал. Ренато обернулся - еще и еще - и я вместе с ним охватил взглядом полный круг. Или то Гарольд обрел речь и смех? Тоже мне, Вильямова ослица!
- Чужак, - повеяло вдруг холодом, когда смех оборвался. - Что делаешь ты на моем холме?
Будто невидимые стены окружили нас, а в них рождалось эхо каждого слова, произнесенного ею.
- Лещей ловлю, госпожа моя фея! - бойко крикнул Ренато в пустоту. И потрепал коня по гриве. - Вот, на живца ловлю!
Фея прыснула, и ледяные стены исчезли. Теперь она чудилась совсем близко, на расстоянии дыхания.
- Не ты ли тот рыцарь, что разогнал разбойников на Бузинном ручье? Коростель, глупая птица, сказала, что это было десятирукое чудище верхом на медведе...
- Видно, она и близко у того ручья не пролетала, - усмехнулся Ренато, Твоя коростель. Две руки у меня, вот, потрогай.
- Я же сказала - глупая птица. Да пусть ее. Скажи, что с Кумом, как он после всего этого? Я знаю, мудрого Кума могли захватить только обманом или врасплох. Что же ты молчишь? Он жив, я знаю. Ночью он опять играл с молниями, я же зарево видела.
- Он умер, - жестко сказал Ренато. - Нынче же ночью. И дом сгорел. Я еле вырвался из огня.
- А он не сумел...
- Он был мертв еще до пожара. Сердце не выдержало.
Фея молчала долго.
- Скажи, а ты... ничего... не успел...
- Я видел его сокровища, фея, но у меня в мыслях ничего дурного не было, так... любопытно было, а потом... стало не до того.
- И Книга Судеб сгорела, - горестно протянула она, - Все пропало.
Ренато смутился.
- Только вот это.
Он развернул тряпицу и показал прозрачный камушек.
- Он попал мне в сапог, я думал - камушек закатился - а это брильянт Кума. Возьми себе, хочешь?
- Глупый, глупый чужак... Это не камушек, это юкк. Из тех, что "льются струей" - так?
- Ну... да. они явились из порошка. На, я его дарю тебе.
Ее голос постарел, в нем послышалась безмерная усталость.
- Он мне ни к чему. Он приносит удачу только смертным. Предохраняет вас от поступков... опрометчивых...
Она удалялась невидимо, неслышно, как бы отплывая по воздуху.
- Постой, - позвал Ренато. - Не уходи. Не сейчас. Как добраться до деревни?
- Это тебе юкк подскажет, - донеслось с другой стороны.
Он повернулся на ее слова.
- Покажись мне на прощанье!
Молчание.
- Эй... Где живет Макитон?
Бац! Порыв ветра толкнул его в грудь!
- Кто? - громко спросила фея совсем рядом.
- Макитон, колодезных дел мастер.
- Откуда ты знаешь про Макитона?
- От Кума Гараканского!
- И что же ты знаешь про него?
Ренато открыл и закрыл рот.
- Достаточно, - нагло соврал я, - чтобы понять, что с ним мне надо встретиться. Это нужно для нас обоих - для него, для меня, недостойного, и для всего подлунного мира.
Ренато важно покивал головой и надул щеки. Фея молчала. Я продолжил, чуть более суетливо, чем следовало бы.
- Ну да, мудрый Кум поведал мне о Макитоне, когда узнал, что я Белый чужак. Только не успел рассказать, где же его найти. Вот так оно и было.
Ренато несколько запоздало вынул на свет свой амулет, и тот слегка шелохнулся в его протянутой руке.
- Удивительно, - вздохнула фея, - Мне трудно поверить тебе. Ведь ты встретил Кума только вчера, и прежде... он не знал тебя?
Я замешкался, и инициативу перехватил Ренато.
- Испытай меня! - выпалил он. Я воззрился на его простодушную физиономию. Все! Сорвалось. - Кум показал мне нечто, принадлежавшее Макитону.
Я зажмурился. Но уши-то не заткнул, и в наушники по-прежнему проникал птичий щебет, и хриплое дыхание Гарольда. И листья на ветру.
- И что же это? - как бы нехотя, но с затаенным напряжением поинтересовалась фея.
Торжествующая улыбка Ренато.
- Это палка, маленькая такая рогатинка из ореха.
- Сию же минуту мы отправимся к мастеру! Эй...
Она прощелкала по-сорочьи, и большая пестрая птица закружилась над моей головой. Они обменялись еще парой подобных фраз. Сорока полетела на взошедшее солнце. Потом Ренато окликнул фею, и та отозвалась со склона холма, и Ренато поднялся на его вершину пешком, а потом, покачавшись на ноге в стремени, запрыгнул в седло. Я полуследил за экраном. Он опередил меня своей догадкой. А ведь все так просто. Ореховая рогулька, та палка о трех концах. Лозоходец. Колодезных дел мастер... Я пустил коня неспешной рысцой.
Мы пробирались по перелескам, по светлым лужайкам, холмам. Солнышко начинало припекать, и от тяжелого плаща пошел пар.
- За мной! - звенело впереди.
- Подожди! - крикнул я, - Я в жизни никогда не видел фей, а ты все убегаешь!
Опять теплая волна ветра прихлынула.
- А ты и не увидишь меня! - лукаво откликнулась она. - Разве что в лунном свете. И о чем нам говорить, чужак?
- Расскажи мне о бедном пастушке!
- О ком?
- Об этом жалком горбуне со свирелью и длинной бородищей. Я готов поверить, что он и свихнулся-то, посмотрев на тебя в лунном свете...
- Вы как дети, смертные, чужаки. Ведь я могу принять любой образ. И ты поверишь, что я - только та, кем я выгляжу. А все то, что делает меня мною самой, ты додумаешь, подгонишь под внешний облик...
Гарольд споткнулся и захромал, угодив в кротовую норку. Я чуть не вылетел из седла и, сильно дернувшись, напорол щеку на острый сучок.
- Следи за дорогой, чудак-чужак, не то к Макитону я только коня приведу!
- Я не чужак! - огрызнулся я, размазывая кровь ладонью, - Зови меня Ренато. И расскажи про горбуна.
- А что я говорила? Как ты подгоняешь мою душу под мое тело? С этим мальчиком все случилось наоборот. Да, он был горбун и чисто играл на свирели, и я приручила его забавы ради. Двадцать лет назад... Как-то раз, когда он снова плакался мне на судьбу, я решила созорничать. И изменила его тело. Это ведь не труднее, чем вырастить пятую лапу у курицы!
Я аж рванул узду, раня губы Гарольда.
- Какой курицы?
- Да хоть крылья у зайца! И тогда новое тело подчинило его робкую душу. Или разбудило, не знаю... Сироте-калеке жить страшно. Пол-деревни ходило в его обидчиках. Пастушок в новом своем обличье сжег всю деревню и побил кого до смерти, а кого - до увечий...
- В одиночку? - усомнился я.
- Дар феи - великая сила, - отвечала она грустно и задумчиво. Потом он набрал шайку из отпетых бездельников. Три года ловили в лесах удачу. Перепортили всех девушек в округе. Только когда капитан Игдлерант собирал наемников под знамена герцога Доринга, они завербовались под его начало. Мой дар хранил его в битвах и переходах. Чем больше власти он забирал, тем больше лил крови. Тому пять лет, как он стал маршалом и полноправным наместником Альмирских Ландов. Что он там творил, представить нельзя. Дважды бунтовали его же солдаты. В последний раз задавили всех его отборных головорезов, он один спасся. Выжил, но обезумел. Он вернулся в родные края, пробирался почти полгода по черным дорогам, побирался и воровал. Он позабыл все и помнит только свое детство. Здесь его никто не знает, все люди новые, подкармливают юродивого. Тем и живет... Ну, да полно об этом, Ренато. Хочешь, я спою для тебя? Хочешь? - повторила она повелительно.
- Да, да! - встрепенулись мы оба. Она запела. Тот же напев, который строил бывший пастушок на своей дудочке, нес теперь слова на неизвестном мне языке. Колдовская их зримость поражала. Бессмысленные наборы звуков представали осязаемыми образами. Вот страшное слово, злое, сладкое, пушисто-доверчивое... Вот слово-любовь. Она замолчала неожиданно, нежеланно для меня.
- Спой еще, - шепнул Ренато.
- Две песни подряд уведут тебя в страну грез навсегда, а третья убьет. Так петь? - насмешливый нежный голос. Я буду тосковать по нему... Ренато сник.
- А как это - "подряд"? - не унимался я.
- Хотя бы раз в день, мой Ренато! - "Мой Ренато"?
- Ах вот как?
- Да-да-да!
Мы обогнули густой орешник. По левую руку оставались холмы. Миновали поваленный огромный кол, черный от времени, весь во мху и трещинах.
- Вот и приехали. Вот его хижина.
Земля была растерзана, словно на ней свои экзерциции проводил эскадрон конной гвардии. Ободранные до белого тела ветви и жерди, кинутые на полдороге, круглые метины подкованных копыт. В отдалении красовался большой балаган из свежерубленных лесин, так плотно укрытый зеленью, что казался стогом из листьев. Туда волокли по земле стволы деревьев, следы от них придавили траву.
Фея не дала мне опомниться.
- Скорее, за мной!
Впереди мелькнуло нечто нежно-розовое, воздушное. Кружева, лепестки? Ренато не думал. Он тронул шпорами бока Гарольда и осадил его только у черного треугольника входа.
- Сюда! - женская рука из глубины показалась в призывном жесте.
- Только без оружия, храбрый рыцарь! - пробасили изнутри. - У нас так принято...
Пожав плечами, Ренато шагнул в проем. Негромкий тупой удар отрезал все звуки, и я не сразу сообразил, что темнота не моделирует сумрак в шалаше, что это мой двойник оглох, ослеп и онемел.
- В чем дело?
- Вы без сознания.
- Почему? Кто напал на меня?
- Это разбойники. Ваши действия?
- Но ведь...
Экран оживал, и так же медленно приходил в себя Ренато. Свет слабо протекал сквозь пунктиры щелей. Смутные фигуры приблизились. Я попытался привстать, а веревки не пустили. Из темноты на меня с ворчанием набросилась мохнатая масса и прижала снова к земле, наложив клыки на шею.
- Фу, Мар, - спокойно сказал кто-то. Пес убрал клыки, но не лапы. Вот он заработал языком, слизывая запекшуюся кровь со щеки. Зрение привыкало. Их было пятеро. Шестой была фея. Не в лунном свете, для разнообразия.
- Что вам нужно? - пробормотал я, - Фея! Что, что-нибудь не так? Я же Белый!
Один коротко рассмеялся.
- Эллис, растолкуй ему, старушка...
- Говорить буду я, - возразил первый - спокойный - голос. Как, ты сказала, зовут его?
- Ренато.
- Так вот, Ренато, - он наклонился ("Пошел вон, Мар! ") и заглянул мне прямо в глаза. Я невольно мотнул головой, он ухватил меня за волосы.
- Ты, кукла, не тормошись. Я говорю тебе, тебе, игрок, слышишь, неважно, Ренато ты или Джузеппе Гарибальди...
Смешливый опять хихикнул.
- Сейчас ты расскажешь мне все, что знаешь о Макитоне. И о Куме. И об ореховой палочке. Так?
- Так, - подтвердила фея.
- А если нет, - он еще сильнее нагнулся. - Мы станем мучить твоего двойника. И вот увидишь, тебе будет больно наравне с ним. Кто-нибудь из вас расколется, не тот, так этот.
- Брат! - в ужасе простонал Ренато, не в силах оторвать взгляд от глаз злодея. Я плотно надавил на клавишу экстренного вызова.
- Ваши действия?
- Освободиться. Отобрать оружие. Драться.
- Невозможно!
- Совсем?
- Невозможно.
- ... и проткнем ему глаз. Но убивать не будем. Наоборот. Залечим раны и продадим на соляные копи.
- Или в рудники Тахана, - подсказали сзади.
- Или Тахану-одо. Попрошу, чтоб помягче там с тобою, чтоб подольше протянул. Это ж не игра, а пытка. А как конец придет - опять хлопоты. Ждать новую вакансию, денежки выкладывать... Думайте, братишки.
- Бра-ат, - стонал Ренато, будто загипнотизированный.
- Бу-де-те го-во-рить? - раздельно проговорил разбойник.
- Джентльмены! - не совсем ловко начал я, - Но ведь я ничегошеньки про Макитона не знаю. И не больше, чем вы. Я не знаю, каких вы от меня ждете секретов. Я тоже хотел его найти, вон фея, она скажет... Я думал, она меня к нему ведет, напустил перед нею туману, она и поверила. И палочку я случайно заметил, уже когда пожар начался. Отпустите меня, я ничего худого не делал...
Главарь слушал внимательно, уставя глаза на ладонь, по которой зачем-то прутиком поводил, тонким таким... Наконец я выдохся, и он так же неспешно повернулся к сияющему проему.
- Несите жаровню сюда, - страшнее всех угроз на свете был его будничный тон. Ренато дико озирался. В шалаше оставались главарь и двое бандитов. Я лежал в углу, в двух шагах валялись сорванные плащ и сумка. Потом свет снаружи заслонил еще один. Он тащил, раскорячиваясь и изгибаясь, чтоб не обжечься, большой гнутый железный лист, полный зловеще мерцавших углей. За ним второй внес два кожаных ведра с водой.
Скверно запомнил я следующие полчаса. Но я не отключался, а был с Ренато до конца. Слабое утешение, не так ли? Я ловил моменты, когда мой охрипший двойник был способен промычать что-то, отличное от сиплых криков. Я взывал к логике, милосердию, к фее - исчезнувшей по всей вероятности навсегда, - к матери Алимне, к черту, к Макитону. Да, мне было больно наравне с Ренато, особенно когда они принялись за пальцы. Быть может, у меня слишком острое воображение. Потом братишка даже не мог повторять мои бессвязные возгласы. Компьютер пояснил, что нарушен канал связи с фантомом-носителем, и посоветовал ждать.
Брат протянул недолго. Я вцепился руками в край стола, точно хотел от него отломать кусок. Н экране мельтешили вспышки огня от раздуваемых углей, металл, заляпанный кровью, ощеренные пасти палачей. Потом он потух, а я все цеплялся за столешницу. Целыми и невредимыми пальцами. Я просидел без дела минут пять, потом глухо сказал, - Фактор времени стандартный, - и стал ждать чуда.
Потом попросил карту окрестностей. Деревня была так близко. Я смотрел на карту. Ждал. Недавно еще я глазел на великий город и в необузданной гордыне мнил себя всесильным в мире игры. Нет, нам тесно даже в придуманных Вселенных. Мне было так худо, так погано, что я был готов воззвать к господу, которого нет. Мне было очень плохо одному. Но нет никого, кроме тебя и мира. И мы стоим друг против друга. И всегда мир побеждает... В самом разгаре подобных зубодробительных рассуждений судьба еще раз кинула мне счастливый номер. "На, ешь, собака... "
На экране, у входа в шалаш сидел человек, голый по пояс. Я не сразу узнал себя. Я ни разу не видел себя со спины, столь приукрашенным и мускулистым, в свежих ожогах и шрамах, сочившихся или заплывших кровью в черной жесткой корке. Он противоестественно заламывал руку за спину, пытаясь дотянуть мазь до всех больных мест. Он постанывал и вздрагивал от неудачных движений.
- Рен, - шепнул я, боясь спугнуть удачу.
Он обернулся и тут же скривился от боли.
- Рад тебя слышать, - сухо сказал он, запуская кровоточившую пятерню в большую круглую деревянную коробку. Еще порция мази, стонов и трехъязычного мата.
- Ты что... сердишься на меня?
- Вот еще! Ты не виноват, господи. Это я сам - кретин - показал тебе мое поле.
Он извел полбанки тигровой мази из Эверглета, игнорируя упреки экономного компьютера и подчистил жалкий запас провизии. К вечеру сумерки наползали со стороны леса холодными длинными тенями, а он уже довольно сносно ковылял, запалил костер и сводил Гарольда к недальнему ручейку за орешником. Медленно прежняя связь между нами налаживалась. Куда девались мои - наши мучители? Лишь труп большого черного пса, брошенный невдалеке от шалаша точно бесплотная шкура, оставался напоминанием о происшедшем. И только ночью я узнал все.
Что мог он, безоружный и изувеченный, без советов компьютера и моих (тоже весьма ценных, надо полагать)?
- Я очнулся от странного - не прикосновения или боли - а какой-то зуд назойливо вызывал меня из небытия. Это был юкк. И он внушал мне план спасения. Ты помнишь список нашего снаряжения? Там еще был красный орех. Как же долго я тянулся к сумке за два шага. Это было больнее всего. А потом я на время позабыл про боль.
- Как ты их одолел, пятерых?
- Юкк научил меня покатать орех между зубами и легонько надавить, до первого хруста. И столб пламени встал передо мной. Я слышал крики снаружи они тоже испугались. Но не успели даже сбежать. Сквозь треск и шипение - ну как радиопомехи - я услышал, как демон обращался ко мне. Он требовал приказа. И я приказал убить разбойников. Орех исчез вместе с демоном. Не осталось никого. Кроме...
- Собаки! - догадался я.
- Ну да! Я про чертова пса забыл совсем. Он кинулся как бешеный, я еле успел заслонить горло рукой, а он начал ее трепать. Юкк что-то передавал мне, но было не до него! Мы катались, и оба рычали от злости и боли...
- А ты бы его двойным нельсоном! Как Тарзан леопарда!
- Дурак!
- Ладно, прости...
Он молчал, лежа на спине, аккуратно уложив истерзанную левую руку.
- Он наткнулся на жаровню, прямо на угли, завизжал и ослабил хватку, а я нащупал железный прут и ткнул ему в пасть, ломая зубы, выворачивая, все глубже, глубже...
Его скрючило, он повернулся набок и судорожно задергался, опорожняя желудок. Я с ужасом ждал. Рен успокоился и продвинулся в сторону, несколько раз со всхлипом вздохнул.
- Рен, - сказал я с силой. - Дружище! Мы завтра же утром отправляемся в Зиурию. Не в одиночку больше. Пристанем к какой-нибудь приличной компании. И я тебе обещаю забыть про Макитона. Мы едем к морю, в отпуск, слышишь?..
Он спал, дыша прерывисто, со всхлипами, и рука, уложенная на груди, подымалась в такт дыханию. Как я разглядел это в кромешной ночи? Я чувствовал, я знал... Мы снова были в контакте.
1986
Значит, я - умерла. Это все-таки случилось. Гос-споди! И я это не я. Я даже не человек. Хоть я ощущаю себя, свое тело, свою память, но я - никто. И этот непохожий Фред - никто. На самом деле он парализованный старик - и я не смогу его увидеть настоящего! А если он отключит терминал, то я мгновенно умру снова - или нет? - и не узнаю об этом, а потом снова оживу, и опять это буду не я... Безумие стало бы спасением. Она сопротивлялась панике, как могла только, временами радовала его, разделила с ним трапезу, без эмоций, трезво поспрашивала о новостях в большом мире, о жизни мира малого - даже он был закрыт для нее. Но все равно, без конца прокручивалось в голове - я умерла - она умерла - так кто же я? Барон Фредерик в абсолютной растерянности наполовину вытряс душу из мастера Тима. Астания спешно сочиняла отвар из девяти трав. Тщетно. Вопли сменились всхлипами.
Упал псевдо-вечер на землю, на замок, на двух отчаявшихся чужаков, чужих всему здешнему миру.
- Что ты видишь?
- Стены, белые стены... - отвечала Селина в полудреме. - И ты за стеклом. Фредди, ты слышишь меня? Дай руку. Вот.
До предела холст и ее выпускал вовне, но чем дальше - тем сильнее тянул назад.
- Фред-ди... - она заплакала тихо, устало. Он не откликнулся. Некое новое соображение им завладело. Протяжным шелестом отозвался стилет, извлеченный из ножен. Он не торопился. Обошел портрет, протиснулся между рамой и стеной, хранившей кровавые отпечатки его кулаков. Царапины еще саднило. Холодная рукоять стилета стала единственной опорой в зыбкой, расползавшейся спелой мякотью персика юдоли слез.
- Стой! Что ты задумал?
- Я ее освобожу, - отвечал тот монотонно.
- Ты?
- Я распорю холст сзади. Я взломаю белые стены.
- Ты убьешь ее!
- Нет, - он, казалось, опешил, и я повторил, - Ты убьешь ее сзади, ударишь в спину!
- Пусть лучше она умрет.
- НЕТ! - закричал я, - ХВАТИТ! Я уже раз убил ее! Это я уговорил ее лететь с нами! Я убил ее так же верно, как ножом! Брось нож, мальчишка! Я тебе приказываю, слышишь, не смей! Я войду в игру! Ты убьешь ее и сам не захочешь жить! Сейчас же войду в игру!..
- Фредди! - позвала Селина тревожно с той стороны.
- Сотру вас обоих! - я осекся. Забыл пароль. - Энди!
- Да, сэр?
- Записная книжка!
- Раздел, сэр?
Барон Фредерик долго не думал.
- Трусливый старик! Убей нас! - Он ударил клинком в упругий холст. Я оцепенел.
- Раздел, сэр?
Лезвие с треском раздирало матерчатую основу, поднимаясь все выше. Фредерик повернул стилет и рванул наискось вниз. Не веря себе, боясь верить, я увидел в прорехе круглую луну в окне. И медленно, в ритме сновидения, оборачивающуюся фигуру.
Как тонок ее профиль в сиянии твоем, о, богиня!
Стилет упал и зазвенел.
- Селина!
- Раздел, сэр?
Я не мог выдавить ни слова. Я, трусливый глупый старик, молчал и с натугой сглатывал комок адамова яблока, и первые, самые трудные слезы набухали и торопливо стекали к уголкам рта, на подбородок... Я на экране, я - молодой - такой, каким не помнил себя и в молодости, беспечный и окаянно обаятельный, с Селиной на руках вышел в сад.
Тихий ночной ветер не в силах шелохнуть листья. В небе чистом звезды кружатся так незаметно, что только напряжением ума постигаешь их движение и ужасаешься страшной тяжести проворачиваемых бездн.
Поверь этому миру, и он примет тебя. Прижми к щеке холодное гладкое яблоко, измазанное в земле, погрузи пальцы в эту мокрую вскопанную землю под яблоней, сорви пучок травы... Поверь свежему запаху ее сока. Смерти нет! Мир молод.
Благословляю вас, дети мои! Забудьте про меня...
Так судьба, не спрашивая нас, ломает любые хитроумные планы и выстраивает нечто такое, некое смешение вчерашних мечтаний и опасений... Данность. Не кара, не дар... Не думай больше, не надо...
Они жили долго и счастливо, и все-таки умерли - в один день. Что же сталось с ним, неведомо. Да и вряд ли кому бы то ни было интересно, кроме него самого и налогового инспектора.
* * * * * * * * *
... на рассвете, холодном и гулком, я давно уж бодрствовал. Зябко было в плаще и даже под попоной. Черт меня побери совсем, если я понимаю, почему холод терзал меня так же, как рыцаря Ренато. Костер дымился вяло, не балуя ни теплом, ни светом. Много ли проку от влажного валежника? Казалось, будто ушей моих достигает странный легчайший звук, подобный тому, который издает земля в цветочном горшке после поливки. Вода уходит вглубь, и бесчисленные устья одно за другим пропускают ее, хлоп - и снова раскрываются поры почвы. Подобный тому, который невесомым фоном наполняет лес осенью, после дождя, когда опавшие листья - намокшие, слипшиеся - начинают расправляться. Торчат черные ветки и с мокрых сучьев отрываются редкие капли...
Серый неяркий рассвет пришел, и туман едва посветлел. Стоя, я не видел носков сапог, ноги расплывались на высоте колен. Из серого молока ткнулась морда Гарольда. Ренато принялся неторопливо снаряжать его, словно специально растягивая никчемное свое занятие. Словно испытывая мое терпение. Словно ожидая чего-то...
Компьютер поинтересовался, - Ваши действия?
- Выйти к ближайшему селению, - сказал я наудачу.
- Пи-пи-пи, пии-пии-пии, пи-пи-пи, - пронеслось в наушниках. Ренато поднял взгляд на меня.
- А что мы там забыли? - осведомился он хмуро.
- П-привет...
- Виделись.
- А что ты предлагаешь?
- На большую дорогу - и в город, в Зиурию!
- А где она, эта большая дорога? - схитрил я и воровато нажал привод оружия. Рука его вскинулась и опустилась, и снова поднялась. Он попытался скрыть свой невольный конфуз - дескать, сам по себе махнул на север, на темную стену сосен.
- Но ты забываешь о Макитоне, дружище.
Он дернул плечом.
- Не вижу связи.
- Разве не хочешь попробовать?
- Решай сам.
- Мы пойдем в деревню, - решил я поспешно, - Эй, компьютер, далеко ли до деревни?
Он не отвечал, только Ренато уверенно потянул повод. Мы пошли сквозь чащу напрямик, будто по компасу.
- Фактор времени один к десяти, - буркнул я напоследок. И встал, и потянулся каждой жилочкой. И зевнул до хруста в челюсти. У нас было позднее утро. Я поднял жалюзи.
Вот еще один экран, в большой мир, над которым я не властен. Здесь все жестко и определенно. И камни не летают под облаками, но и чудовища не падают на город разодранным брюхом. Впрочем, моя бабка Мария когда еще говорила, и я с ней согласен, что не сыскать зверя страшнее человека. Вдруг мне стало плохо.
Чисто физически шок походил на резкий удар в нос - слабое место любого зверя, и человека тоже. Из голубой пустоты сверху к небоскребам опускалась серая глыба - размеренно, неотвратимо. Мой ужас еще усилился, когда я узнал в ней нашу старую матушку-Свободу из гавани. Шок не проходил. Статуя снижалась, поворачиваясь драпированной спиной к моему окну. Потом реакция подогнула мне ноги, я опустился на дрожавшие колени и беззвучно захохотал, упершись в холодный подоконник.
Эта чертова старая дева возносила высоко над городом вафельный конус с воздетым языком мягкого мороженого - апельсинового с клубничным, судя по раскраске. Эта громадная бабища с бесстыжей рекламной ухмылкой была просто воздушным шаром, и ветер легко гнал ее над ущельями улиц. Я отсмеялся, и на сердце опять легла тревога.
Я почти всесилен в мире Игры, в своей маленькой Валгалле. Но, джентльмены, кто, чей разум - и разум ли? - играет мною, в этом компьютере, в ЭТУ ИГРУ? "Планета Земля" зовется она, и еще - "штат Нью-Джерси", и еще "Жизнь Ренато Ромеро"... С такими мыслями впору вешаться. Но я выключил свет, горевший всю ночь напролет, сполоснул лицо и вернулся в мир Чаши Грааля. И обрел забвение и спокойствие души, когда увидел Ренато с конем на опушке, на вдающемся в нее широком лугу.
Трава была скошена накануне и лежала ровными широкими рядами. Туман таял незаметно. Темная фигура отделилась от деревьев на том краю луговины и зашагала к нам. Я погладил клавишу с плюсом. Ренато как бы почувствовал мое прикосновение.
- Спроси, черный он или белый? - громко прозвучал в наушниках его шепот.
- Черный, - успокоил компьютер.
Ренато загрустил и пошел медленнее, поддавая груды мокрой травы. Исполин, проходя сквозь завесы тумана, мельчал на глазах. Мы встретились почти посередине луга, позади полукругом вздымалась темная волна леса, под ноги нам сбегала с высокого крутого холма крепко набитая тропинка. Роса гнула долу траву на холме, некошеную, высокую. Исполин сократился до размеров крупного мужика. На плече его висела большая холщовая сумка, тяжелая дубина в руке, штаны мокрые до колен, в глине, грязи, репьях и прочем цепком семени. Длинная свирель торчала наружу, перевешивая сумку набок. Глаза у мужика были совсем отчаянные, борода сбилась в колтун. Он и заговорил первым.
- Ради всего святого, добрый сэр рыцарь, помогите горемыке.
Только дважды за свою недолгую жизнь слышал я такой бас, от которого предметы поблизости начинают вибрировать. Русская опера. И сержант Бабилла из тринадцатого полицейского участка. А детина неожиданно скорчил жалобную гримасу и захныкал, словно мальчишка-даго в Бабилловой лапе. "Издевается, хулиган", - с тоской подумал я. Ренато поежился и проворно вытянул из кушака маленькую золотую монетку. Удивительный хулиган не заметил этого движения моего двойника. Он хныкал, уставившись на склон холма. Светало.
- Не встретили ль вы Фею в лесу? - робко прогундосил человек-гора, отирая слезы с лица кулаком-булыжником.
- Нет, добрый человек, - мягко отвечал Ренато, кося глазом в поисках возможных путей отступления, - Тебя Фея обидела?
- Я ей надоел, - пуще прежнего разнылся незнакомец. - Я - бедный пастушок. Ребята со мной не водятся, все из-за горба, так я на дудочке выучился, и меня госпожа здешнего холма приметила. Пожалела... убогово-оооо...
Он оглушительно шмыгнул носом, и Гарольд невольно подался назад, присев на задние ноги.
- Он псих, - заторопился шепот Ренато, - Но он без оружия. Как бы дубинку выбить...
- Погоди!
- Она меня по лесу водила, показывала, рассказывала, а я ей на дудочке играл. А потом я ей надоел, и она больше не приходит. Но я помню ее смех, я по старым местам хожу, по болотам...
- Оно и видно... - процедил Ренато.
- ... я ее ищу, кричу, зову, а ее все нет и нет. Мне даже будто теплей становится там, где мы с ней вместе были. А где она мне впервые явилась, я шалаш поставил, и сплю теперь только там...
- И облегчаешься от съеденного и выпитого, - Ренато положил руку на топорище, - тоже только там?
Я был ошеломлен. Хулиган - тоже.
- Кабы я был большим и сильным, я б вас за такое в землю втоптал, жалобно пробасил пастушок и залился слезами.
- Ты в уме сам-то?
- Он меня и пальцем не тронет, - откликнулся Ренато, - Я все понял. У него комплекс неполноценности. Он меня боится.
Бородач отвернулся от нас, все еще всхлипывая. Он вытащил свирель, и покрутил ее в губах, примериваясь. И засвистал пронзительно и чисто. У меня перехватило дух от нежной простоты мелодии. Всепрощение, грусть, легкая мечта, невесомая надежда сменялись и сливались и затихали, и снова оживали в звуке. Не переставая играть, бородач пошел прочь, напрямик на холм. Страшная дубинка так и осталась брошенной перед изумленным Ренато. Бородатый детина уходил все выше к утренним лучам, и роса блистала вокруг него, а он шел уверенно и быстро, и ни разу не сфальшивил, не сбил дыхания, не споткнулся. Потом он пропал из вида, и песенка его умерла в отдалении.
Гарольд фыркнул и тревожно замотал головой, вырывая повод. Он первый почуял ее. Смех прилетел ниоткуда, и так прост он был, как птичьи разговоры поутру, когда внезапно слух наполняется ими, но знаешь, что их голоса так и звучали все утро напролет, да ты-то этого привычного фона не замечал. Ренато обернулся - еще и еще - и я вместе с ним охватил взглядом полный круг. Или то Гарольд обрел речь и смех? Тоже мне, Вильямова ослица!
- Чужак, - повеяло вдруг холодом, когда смех оборвался. - Что делаешь ты на моем холме?
Будто невидимые стены окружили нас, а в них рождалось эхо каждого слова, произнесенного ею.
- Лещей ловлю, госпожа моя фея! - бойко крикнул Ренато в пустоту. И потрепал коня по гриве. - Вот, на живца ловлю!
Фея прыснула, и ледяные стены исчезли. Теперь она чудилась совсем близко, на расстоянии дыхания.
- Не ты ли тот рыцарь, что разогнал разбойников на Бузинном ручье? Коростель, глупая птица, сказала, что это было десятирукое чудище верхом на медведе...
- Видно, она и близко у того ручья не пролетала, - усмехнулся Ренато, Твоя коростель. Две руки у меня, вот, потрогай.
- Я же сказала - глупая птица. Да пусть ее. Скажи, что с Кумом, как он после всего этого? Я знаю, мудрого Кума могли захватить только обманом или врасплох. Что же ты молчишь? Он жив, я знаю. Ночью он опять играл с молниями, я же зарево видела.
- Он умер, - жестко сказал Ренато. - Нынче же ночью. И дом сгорел. Я еле вырвался из огня.
- А он не сумел...
- Он был мертв еще до пожара. Сердце не выдержало.
Фея молчала долго.
- Скажи, а ты... ничего... не успел...
- Я видел его сокровища, фея, но у меня в мыслях ничего дурного не было, так... любопытно было, а потом... стало не до того.
- И Книга Судеб сгорела, - горестно протянула она, - Все пропало.
Ренато смутился.
- Только вот это.
Он развернул тряпицу и показал прозрачный камушек.
- Он попал мне в сапог, я думал - камушек закатился - а это брильянт Кума. Возьми себе, хочешь?
- Глупый, глупый чужак... Это не камушек, это юкк. Из тех, что "льются струей" - так?
- Ну... да. они явились из порошка. На, я его дарю тебе.
Ее голос постарел, в нем послышалась безмерная усталость.
- Он мне ни к чему. Он приносит удачу только смертным. Предохраняет вас от поступков... опрометчивых...
Она удалялась невидимо, неслышно, как бы отплывая по воздуху.
- Постой, - позвал Ренато. - Не уходи. Не сейчас. Как добраться до деревни?
- Это тебе юкк подскажет, - донеслось с другой стороны.
Он повернулся на ее слова.
- Покажись мне на прощанье!
Молчание.
- Эй... Где живет Макитон?
Бац! Порыв ветра толкнул его в грудь!
- Кто? - громко спросила фея совсем рядом.
- Макитон, колодезных дел мастер.
- Откуда ты знаешь про Макитона?
- От Кума Гараканского!
- И что же ты знаешь про него?
Ренато открыл и закрыл рот.
- Достаточно, - нагло соврал я, - чтобы понять, что с ним мне надо встретиться. Это нужно для нас обоих - для него, для меня, недостойного, и для всего подлунного мира.
Ренато важно покивал головой и надул щеки. Фея молчала. Я продолжил, чуть более суетливо, чем следовало бы.
- Ну да, мудрый Кум поведал мне о Макитоне, когда узнал, что я Белый чужак. Только не успел рассказать, где же его найти. Вот так оно и было.
Ренато несколько запоздало вынул на свет свой амулет, и тот слегка шелохнулся в его протянутой руке.
- Удивительно, - вздохнула фея, - Мне трудно поверить тебе. Ведь ты встретил Кума только вчера, и прежде... он не знал тебя?
Я замешкался, и инициативу перехватил Ренато.
- Испытай меня! - выпалил он. Я воззрился на его простодушную физиономию. Все! Сорвалось. - Кум показал мне нечто, принадлежавшее Макитону.
Я зажмурился. Но уши-то не заткнул, и в наушники по-прежнему проникал птичий щебет, и хриплое дыхание Гарольда. И листья на ветру.
- И что же это? - как бы нехотя, но с затаенным напряжением поинтересовалась фея.
Торжествующая улыбка Ренато.
- Это палка, маленькая такая рогатинка из ореха.
- Сию же минуту мы отправимся к мастеру! Эй...
Она прощелкала по-сорочьи, и большая пестрая птица закружилась над моей головой. Они обменялись еще парой подобных фраз. Сорока полетела на взошедшее солнце. Потом Ренато окликнул фею, и та отозвалась со склона холма, и Ренато поднялся на его вершину пешком, а потом, покачавшись на ноге в стремени, запрыгнул в седло. Я полуследил за экраном. Он опередил меня своей догадкой. А ведь все так просто. Ореховая рогулька, та палка о трех концах. Лозоходец. Колодезных дел мастер... Я пустил коня неспешной рысцой.
Мы пробирались по перелескам, по светлым лужайкам, холмам. Солнышко начинало припекать, и от тяжелого плаща пошел пар.
- За мной! - звенело впереди.
- Подожди! - крикнул я, - Я в жизни никогда не видел фей, а ты все убегаешь!
Опять теплая волна ветра прихлынула.
- А ты и не увидишь меня! - лукаво откликнулась она. - Разве что в лунном свете. И о чем нам говорить, чужак?
- Расскажи мне о бедном пастушке!
- О ком?
- Об этом жалком горбуне со свирелью и длинной бородищей. Я готов поверить, что он и свихнулся-то, посмотрев на тебя в лунном свете...
- Вы как дети, смертные, чужаки. Ведь я могу принять любой образ. И ты поверишь, что я - только та, кем я выгляжу. А все то, что делает меня мною самой, ты додумаешь, подгонишь под внешний облик...
Гарольд споткнулся и захромал, угодив в кротовую норку. Я чуть не вылетел из седла и, сильно дернувшись, напорол щеку на острый сучок.
- Следи за дорогой, чудак-чужак, не то к Макитону я только коня приведу!
- Я не чужак! - огрызнулся я, размазывая кровь ладонью, - Зови меня Ренато. И расскажи про горбуна.
- А что я говорила? Как ты подгоняешь мою душу под мое тело? С этим мальчиком все случилось наоборот. Да, он был горбун и чисто играл на свирели, и я приручила его забавы ради. Двадцать лет назад... Как-то раз, когда он снова плакался мне на судьбу, я решила созорничать. И изменила его тело. Это ведь не труднее, чем вырастить пятую лапу у курицы!
Я аж рванул узду, раня губы Гарольда.
- Какой курицы?
- Да хоть крылья у зайца! И тогда новое тело подчинило его робкую душу. Или разбудило, не знаю... Сироте-калеке жить страшно. Пол-деревни ходило в его обидчиках. Пастушок в новом своем обличье сжег всю деревню и побил кого до смерти, а кого - до увечий...
- В одиночку? - усомнился я.
- Дар феи - великая сила, - отвечала она грустно и задумчиво. Потом он набрал шайку из отпетых бездельников. Три года ловили в лесах удачу. Перепортили всех девушек в округе. Только когда капитан Игдлерант собирал наемников под знамена герцога Доринга, они завербовались под его начало. Мой дар хранил его в битвах и переходах. Чем больше власти он забирал, тем больше лил крови. Тому пять лет, как он стал маршалом и полноправным наместником Альмирских Ландов. Что он там творил, представить нельзя. Дважды бунтовали его же солдаты. В последний раз задавили всех его отборных головорезов, он один спасся. Выжил, но обезумел. Он вернулся в родные края, пробирался почти полгода по черным дорогам, побирался и воровал. Он позабыл все и помнит только свое детство. Здесь его никто не знает, все люди новые, подкармливают юродивого. Тем и живет... Ну, да полно об этом, Ренато. Хочешь, я спою для тебя? Хочешь? - повторила она повелительно.
- Да, да! - встрепенулись мы оба. Она запела. Тот же напев, который строил бывший пастушок на своей дудочке, нес теперь слова на неизвестном мне языке. Колдовская их зримость поражала. Бессмысленные наборы звуков представали осязаемыми образами. Вот страшное слово, злое, сладкое, пушисто-доверчивое... Вот слово-любовь. Она замолчала неожиданно, нежеланно для меня.
- Спой еще, - шепнул Ренато.
- Две песни подряд уведут тебя в страну грез навсегда, а третья убьет. Так петь? - насмешливый нежный голос. Я буду тосковать по нему... Ренато сник.
- А как это - "подряд"? - не унимался я.
- Хотя бы раз в день, мой Ренато! - "Мой Ренато"?
- Ах вот как?
- Да-да-да!
Мы обогнули густой орешник. По левую руку оставались холмы. Миновали поваленный огромный кол, черный от времени, весь во мху и трещинах.
- Вот и приехали. Вот его хижина.
Земля была растерзана, словно на ней свои экзерциции проводил эскадрон конной гвардии. Ободранные до белого тела ветви и жерди, кинутые на полдороге, круглые метины подкованных копыт. В отдалении красовался большой балаган из свежерубленных лесин, так плотно укрытый зеленью, что казался стогом из листьев. Туда волокли по земле стволы деревьев, следы от них придавили траву.
Фея не дала мне опомниться.
- Скорее, за мной!
Впереди мелькнуло нечто нежно-розовое, воздушное. Кружева, лепестки? Ренато не думал. Он тронул шпорами бока Гарольда и осадил его только у черного треугольника входа.
- Сюда! - женская рука из глубины показалась в призывном жесте.
- Только без оружия, храбрый рыцарь! - пробасили изнутри. - У нас так принято...
Пожав плечами, Ренато шагнул в проем. Негромкий тупой удар отрезал все звуки, и я не сразу сообразил, что темнота не моделирует сумрак в шалаше, что это мой двойник оглох, ослеп и онемел.
- В чем дело?
- Вы без сознания.
- Почему? Кто напал на меня?
- Это разбойники. Ваши действия?
- Но ведь...
Экран оживал, и так же медленно приходил в себя Ренато. Свет слабо протекал сквозь пунктиры щелей. Смутные фигуры приблизились. Я попытался привстать, а веревки не пустили. Из темноты на меня с ворчанием набросилась мохнатая масса и прижала снова к земле, наложив клыки на шею.
- Фу, Мар, - спокойно сказал кто-то. Пес убрал клыки, но не лапы. Вот он заработал языком, слизывая запекшуюся кровь со щеки. Зрение привыкало. Их было пятеро. Шестой была фея. Не в лунном свете, для разнообразия.
- Что вам нужно? - пробормотал я, - Фея! Что, что-нибудь не так? Я же Белый!
Один коротко рассмеялся.
- Эллис, растолкуй ему, старушка...
- Говорить буду я, - возразил первый - спокойный - голос. Как, ты сказала, зовут его?
- Ренато.
- Так вот, Ренато, - он наклонился ("Пошел вон, Мар! ") и заглянул мне прямо в глаза. Я невольно мотнул головой, он ухватил меня за волосы.
- Ты, кукла, не тормошись. Я говорю тебе, тебе, игрок, слышишь, неважно, Ренато ты или Джузеппе Гарибальди...
Смешливый опять хихикнул.
- Сейчас ты расскажешь мне все, что знаешь о Макитоне. И о Куме. И об ореховой палочке. Так?
- Так, - подтвердила фея.
- А если нет, - он еще сильнее нагнулся. - Мы станем мучить твоего двойника. И вот увидишь, тебе будет больно наравне с ним. Кто-нибудь из вас расколется, не тот, так этот.
- Брат! - в ужасе простонал Ренато, не в силах оторвать взгляд от глаз злодея. Я плотно надавил на клавишу экстренного вызова.
- Ваши действия?
- Освободиться. Отобрать оружие. Драться.
- Невозможно!
- Совсем?
- Невозможно.
- ... и проткнем ему глаз. Но убивать не будем. Наоборот. Залечим раны и продадим на соляные копи.
- Или в рудники Тахана, - подсказали сзади.
- Или Тахану-одо. Попрошу, чтоб помягче там с тобою, чтоб подольше протянул. Это ж не игра, а пытка. А как конец придет - опять хлопоты. Ждать новую вакансию, денежки выкладывать... Думайте, братишки.
- Бра-ат, - стонал Ренато, будто загипнотизированный.
- Бу-де-те го-во-рить? - раздельно проговорил разбойник.
- Джентльмены! - не совсем ловко начал я, - Но ведь я ничегошеньки про Макитона не знаю. И не больше, чем вы. Я не знаю, каких вы от меня ждете секретов. Я тоже хотел его найти, вон фея, она скажет... Я думал, она меня к нему ведет, напустил перед нею туману, она и поверила. И палочку я случайно заметил, уже когда пожар начался. Отпустите меня, я ничего худого не делал...
Главарь слушал внимательно, уставя глаза на ладонь, по которой зачем-то прутиком поводил, тонким таким... Наконец я выдохся, и он так же неспешно повернулся к сияющему проему.
- Несите жаровню сюда, - страшнее всех угроз на свете был его будничный тон. Ренато дико озирался. В шалаше оставались главарь и двое бандитов. Я лежал в углу, в двух шагах валялись сорванные плащ и сумка. Потом свет снаружи заслонил еще один. Он тащил, раскорячиваясь и изгибаясь, чтоб не обжечься, большой гнутый железный лист, полный зловеще мерцавших углей. За ним второй внес два кожаных ведра с водой.
Скверно запомнил я следующие полчаса. Но я не отключался, а был с Ренато до конца. Слабое утешение, не так ли? Я ловил моменты, когда мой охрипший двойник был способен промычать что-то, отличное от сиплых криков. Я взывал к логике, милосердию, к фее - исчезнувшей по всей вероятности навсегда, - к матери Алимне, к черту, к Макитону. Да, мне было больно наравне с Ренато, особенно когда они принялись за пальцы. Быть может, у меня слишком острое воображение. Потом братишка даже не мог повторять мои бессвязные возгласы. Компьютер пояснил, что нарушен канал связи с фантомом-носителем, и посоветовал ждать.
Брат протянул недолго. Я вцепился руками в край стола, точно хотел от него отломать кусок. Н экране мельтешили вспышки огня от раздуваемых углей, металл, заляпанный кровью, ощеренные пасти палачей. Потом он потух, а я все цеплялся за столешницу. Целыми и невредимыми пальцами. Я просидел без дела минут пять, потом глухо сказал, - Фактор времени стандартный, - и стал ждать чуда.
Потом попросил карту окрестностей. Деревня была так близко. Я смотрел на карту. Ждал. Недавно еще я глазел на великий город и в необузданной гордыне мнил себя всесильным в мире игры. Нет, нам тесно даже в придуманных Вселенных. Мне было так худо, так погано, что я был готов воззвать к господу, которого нет. Мне было очень плохо одному. Но нет никого, кроме тебя и мира. И мы стоим друг против друга. И всегда мир побеждает... В самом разгаре подобных зубодробительных рассуждений судьба еще раз кинула мне счастливый номер. "На, ешь, собака... "
На экране, у входа в шалаш сидел человек, голый по пояс. Я не сразу узнал себя. Я ни разу не видел себя со спины, столь приукрашенным и мускулистым, в свежих ожогах и шрамах, сочившихся или заплывших кровью в черной жесткой корке. Он противоестественно заламывал руку за спину, пытаясь дотянуть мазь до всех больных мест. Он постанывал и вздрагивал от неудачных движений.
- Рен, - шепнул я, боясь спугнуть удачу.
Он обернулся и тут же скривился от боли.
- Рад тебя слышать, - сухо сказал он, запуская кровоточившую пятерню в большую круглую деревянную коробку. Еще порция мази, стонов и трехъязычного мата.
- Ты что... сердишься на меня?
- Вот еще! Ты не виноват, господи. Это я сам - кретин - показал тебе мое поле.
Он извел полбанки тигровой мази из Эверглета, игнорируя упреки экономного компьютера и подчистил жалкий запас провизии. К вечеру сумерки наползали со стороны леса холодными длинными тенями, а он уже довольно сносно ковылял, запалил костер и сводил Гарольда к недальнему ручейку за орешником. Медленно прежняя связь между нами налаживалась. Куда девались мои - наши мучители? Лишь труп большого черного пса, брошенный невдалеке от шалаша точно бесплотная шкура, оставался напоминанием о происшедшем. И только ночью я узнал все.
Что мог он, безоружный и изувеченный, без советов компьютера и моих (тоже весьма ценных, надо полагать)?
- Я очнулся от странного - не прикосновения или боли - а какой-то зуд назойливо вызывал меня из небытия. Это был юкк. И он внушал мне план спасения. Ты помнишь список нашего снаряжения? Там еще был красный орех. Как же долго я тянулся к сумке за два шага. Это было больнее всего. А потом я на время позабыл про боль.
- Как ты их одолел, пятерых?
- Юкк научил меня покатать орех между зубами и легонько надавить, до первого хруста. И столб пламени встал передо мной. Я слышал крики снаружи они тоже испугались. Но не успели даже сбежать. Сквозь треск и шипение - ну как радиопомехи - я услышал, как демон обращался ко мне. Он требовал приказа. И я приказал убить разбойников. Орех исчез вместе с демоном. Не осталось никого. Кроме...
- Собаки! - догадался я.
- Ну да! Я про чертова пса забыл совсем. Он кинулся как бешеный, я еле успел заслонить горло рукой, а он начал ее трепать. Юкк что-то передавал мне, но было не до него! Мы катались, и оба рычали от злости и боли...
- А ты бы его двойным нельсоном! Как Тарзан леопарда!
- Дурак!
- Ладно, прости...
Он молчал, лежа на спине, аккуратно уложив истерзанную левую руку.
- Он наткнулся на жаровню, прямо на угли, завизжал и ослабил хватку, а я нащупал железный прут и ткнул ему в пасть, ломая зубы, выворачивая, все глубже, глубже...
Его скрючило, он повернулся набок и судорожно задергался, опорожняя желудок. Я с ужасом ждал. Рен успокоился и продвинулся в сторону, несколько раз со всхлипом вздохнул.
- Рен, - сказал я с силой. - Дружище! Мы завтра же утром отправляемся в Зиурию. Не в одиночку больше. Пристанем к какой-нибудь приличной компании. И я тебе обещаю забыть про Макитона. Мы едем к морю, в отпуск, слышишь?..
Он спал, дыша прерывисто, со всхлипами, и рука, уложенная на груди, подымалась в такт дыханию. Как я разглядел это в кромешной ночи? Я чувствовал, я знал... Мы снова были в контакте.
1986