Информационные войны не такое уж большое зло для публики и СМИ. Каковы бы ни были цели их вдохновителей, публичным результатом этих войн стало то, что СМИ очень много интересного, полезного и правдивого рассказали, а публика, соответственно, узнала о новых хозяевах страны и собственно о власти.
Одной из первых жертв информационных войн, кстати, стал теоретик новой модели взаимоотношений власти, бизнеса и СМИ Анатолий Чубайс. Пострадал он от других авторов этой модели, двух других членов группы ГБЧ – Гусинского и Березовского, постоянно инициировавших критику Чубайса в принадлежащих или подконтрольных им СМИ.
К 1997 году в России окончательно сложились две самые мощные медиаимперии, а точнее – олигополии, ибо помимо
СМИ эти империи включали еще политические, финансовые, административные и даже фактически разведывательные ресурсы: олигополия Березовского во главе с ОРТ и Гусинского во главе с НТВ (естественно, что общенациональные телеканалы были и главным калибром, и авангардом соперников в информационных войнах).
К осени 1999 года, пройдя через четыре главные информационные войны 1997 – начала 1999 года, эти олигополии окончательно оформились в две общенациональных квазипартии, на которые нанизывались все остальные политические, в том числе и собственно партийные структуры. Лицом этих двух квазипартий были ОРТ и НТВ.
• 1997 год. Информационные бизнес-войны.
• 1998 год, весна. Первая политическая информационная война – за смещение (или против этого) Черномырдина с поста премьера.
• 1998 год, лето. Вторая политическая информационная война – за назначение «своего премьера» после отставки Кириенко. НТВ – за Лужкова, ОРТ – за Черномырдина, потом – за Примакова.
• 1999 год. Третья политическая информационная война – за смещение Примакова с поста премьер-министра и начало борьбы за политическое наследство Ельцина.
Борьба в этой войне велась на четырех главных фронтах. Первый фронт – примаковский. И ОРТ, и НТВ сначала были за его смещение, но когда Гусинский и Березовский не сошлись в кандидатуре, которая заменит Примакова в кресле премьера, они разошлись и на втором фронте, скуратовском.
Мало кто помнит, но в первоначальном обнародовании факта наличия компрометирующей генпрокурора пленки приняли участие не только руководители ОРТ и ВГТРК (чей канал в конце концов и показал пленку), но и гендиректор «Медиа-Моста» и НТВ Игорь Малашенко. Однако позже НТВ стало защищать Скуратова, подрывая доверие к Ельцину и начав кампанию против Семьи. Так возник третий – семейный – фронт. Борьба на нем Гусинского включала дискредитацию лично Ельцина, его физической семьи и семьи политической (дело Бородина, борьба с Аксененко и Березовским), а также фактическую поддержку идеи отставки Ельцина, инициированной вообще-то коммунистами, злейшими врагами медиаолигарха.
Четвертый фронт – собственно премьерский, или наследничий, ибо новый премьер скорее всего должен был стать наследником Ельцина в Кремле.
НТВ боролось против кандидатуры Аксененко, поддерживая Степашина (раз не удалось провести Лужкова), а затем – против Путина. ОРТ – сначала за Степашина, раз не удалось провести Аксененко, потом против него, но за Путина.
Далее наступило главное сражение третьей политической информационной войны. Это осень 1999 года – зима 1999–2000 годов. Судьба мест в парламенте и президентского кресла разыгрывалась в схватке не на жизнь, а на смерть между олигополиями Березовского (ОРТ) и Гусинского (НТВ).
Партия ОРТ выдвигала на пост президента – Путина, в Думу – «Единство» и СПС (Березовский к этому времени опять соединился с Чубайсом).
Кандидатами партии НТВ (Гусинского) были: в президенты – Примаков, в премьеры, который вскоре должен был заменить Примакова в Кремле, Лужков (дублер – Явлинский), в Думу – «Отечество – Вся Россия» и «Яблоко».
Для аудитории свобода информации была полнейшей – враждующие медиаимперии рассказывали о соперниках и их клиентах все и даже кое-что сверх того. Для СМИ свобода была максимальной, но в рамках того, что обеспечивало достижение победы. Если СМИ не делали то, что хотели хозяева, то действовали два рычага: (1) перебои в финансировании СМИ; (2) смена главного редактора. Партия Гусинского была более сплоченной идеологически, поэтому там почти не менялись первые лица в СМИ (правда, вскоре НТВ по собственной инициативе покинул один из его создателей Олег Добродеев).
У Березовского империя была неорганизованной. Поэтому он постоянно менял руководителей СМИ, в нее входящих, в том числе и тех, кого назначал сам. Он расстался с Львом Гущиным («Огонек»), Сергеем Благоволиным (ОРТ), Эдуардом Сагалаевым (ТВ-6), Рафом Шакировым («Коммерсантъ») и, наконец, – позже всего, в начале лета 2001 года со мною («Независимая газета»).
Последний эпизод случился уже за рамками третьей политической информвойны (она закончилась с избранием Путина президентом). Но политическое поражение в этой войне партии НТВ (Гусинского) не смутило самого медиаолигарха. Он начал четвертую политическую информационную войну, которую я называю Большой медийной войной. Фактически, конечно, третья и четвертая войны были единой кампанией, разделенной лишь небольшой передышкой (январь – начало марта 2000 года). Тем не менее в силу ряда обстоятельств, о которых надо говорить отдельно, я разделяю эти схватки.
Подробно история Большой информационной войны изложена в моих статьях того периода, которые я собрал воедино в седьмом разделе данной книги. Хронологически Большая медийная война разворачивалась в последний из рассматриваемых мною периодов наиновейшей истории российской прессы, к которому я и перехожу.
СВОБОДА СЛОВА ПРИ ГОСУДАРСТВЕННОМ ДОМИНИРОВАНИИ В СМИ: с весны 2000 года и по сей день
После президентских выборов 2000 года Владимир Путин и его команда, на собственной судьбе испытавшие мощь двух квазипартий ОРТ и НТВ, разгромили сначала одну олигополию («Медиа-Мост») – не без помощи Березовского. А затем и олигополию самого Березовского, который захотел диктовать Кремлю свои правила игры.
Так получилось, что с осени 1995 года я работал с Березовским, возглавляя «Независимую газету», включенную (правда, на особых правах) в его медиаимперию. Кроме того, я неплохо знал и Владимира Гусинского, руководителей «Медиа-Моста» и СМИ, входивших в эту группу. Словом, я оказался отчасти внутри всей этой борьбы, во всяком случае гораздо ближе к ее эпицентру, чем многие другие. Моя профессиональная и политическая позиция резко отличалась от позиции руководителей этих олигополии, как я их, вслед за политологом Андраником Миграняном, стал называть. Я полностью осознавал необходимость для государства, центральной власти и президента, созданного одной из этих олигополии в борьбе с другой, ограничить их влияние на жизнь государства и общества, ввести это влияние в рамки нормы. В реальности же на начало 2000 года возможности империй Березовского и Гусинского едва ли не превышали мощь и власть не то что всех остальных политических сил страны, но и совокупности основных государственных институтов власти – парламента, правительства, суда и даже президента. Иллюзий относительно того, что медиаимперии Гусинского и Березовского в своей борьбе с Кремлем лишь отражали интересы гражданского общества, у меня не было. Я знал это и теоретически, и практически: цели отрабатывались эгоистические, а из интересов гражданского общества, еще не сформировавшегося и, естественно, не вполне свои интересы осознававшего, бралось лишь то, что укладывалось в прокрустово ложе исключительно частных интересов этих олигополии. Более того, там, где эти частные, эгоистические интересы вступали в противоречие с интересами, как я их понимал, не только власти, но и гражданского общества, медиаолигархи всякий раз выбирали свои интересы.
Поплатившись за такую позицию в конце концов постом главного редактора созданной мною «Независимой газеты», я тем не менее не жалею о случившемся. Передо мной встала проблема морального, гражданского и политического выбора, что часто бывает в журналистике, но в менее значимых масштабах (об этом мы еще поговорим в специальной лекции). И я этот выбор, даже ценой потери мною созданного, сделал.
В моих статьях периода 1999–2001 года в значительной степени отражена и хроника, и так сказать «теория» этого периода истории нашей журналистики, полностью к тому времени сросшейся с политикой, поэтому для печатного курса лекций я и воспользуюсь своими статьями, в которых вся эта история анализируется и отчасти описывается.
Перед этим, однако, вернусь к критериям, по которым я и делю историю наиновейшей русской журналистики на определенные периоды. Напомню эти критерии: свобода слова, взаимоотношения с властью, экономическая свобода СМИ.
Так вот, в начале этого, последнего, то есть текущего на момент выхода этого курса, периода экономическая свобода СМИ была полностью ограничена стратегией и возможностями олигополии, в которые эти СМИ входили; свобода слова (за малыми исключениями, в частности это была руководимая мною «Независимая газета») – рамками конкретной политики тех же самых олигополии. А отношения СМИ с властью, естественно, были продолжением отношений с властью владельцев медиа-империй.
Сами по себе свобода слова и свобода печати в связи с этой ситуацией в России не погибли, но основной их потенциал использовался для борьбы с властью или борьбы за власть. Все остальное было побочным, то есть маргинальным.
К концу же этого периода обе главных олигополии были разгромлены – методами, не вполне законными юридически, но вполне адекватными тем, какими они сами боролись с властью и со своими конкурентами.
Проще говоря, была осуществлена демонополизация в медиасфере с одновременной ренационализацией самого главного СМИ страны – первого телеканала (ОРТ). Средств массовой информации не стало меньше – здесь аудитория ничего не потеряла. У них просто стало больше владельцев, правда, более лояльных центральной власти. Кстати, даже Гусинский и особенно Березовский сохранили часть своих империй, но исключительно в виде печатных изданий (издания ИД «Коммерсантъ», нынешняя «Независимая газета», «Еженедельный журнал», «Новая газета», связи с некоторыми активно работающими в московской прессе журналистами).
Действительно, государство (власть) поставили под свой контроль главный телеканал страны («Первый», ОРТ), ранее фактически находившийся в распоряжении частного лица (Березовского), усилив тем самым свое присутствие на медиарынке. То есть государство осталось единственным крупным монополистом на этом рынке, что теоретически не очень правильно. Практически же это был правильный шаг – полностью на тот момент соответствовавший интересам не только власти, но и общества. С учетом специфики России, естественно, и специфики конкретного этапа ее истории.
Говорить о справедливости в том, что касается владения общенациональными СМИ, вообще невозможно. Не вполне ясно, что будет дальше, но на момент выхода в свет этой книги под полный государственный контроль центральной власти поставлены четыре из шести действующих в России метровых канала: «Первый» (ранее контролировался Березовским), «Россия» (второй), «Культура» (пятый) и шестой (ранее контролировался тоже Березовским). ТВЦ (третий канал) контролируется московской властью. Кстати, этот канал довольно критичен, если не сказать, что оппозиционен всей центральной власти, кроме лично президента страны. НТВ (четвертый канал), ранее принадлежавший Гусинскому, контролируется одной из крупнейших госмонополий страны «Газпромом», но время от времени демонстрирует оппозиционность. Во всяком случае его отличает гораздо больший плюрализм, чем прямо государственные каналы.
Дециметровые каналы (в Москве их еще до десяти) – частные, хотя и находятся в руках бизнес-групп в целом лояльных центральной власти. Но эти каналы, как правило, развлекательные.
Я объясняю (и отчасти даже оправдываю) фактическую ренационализацию метровых (общенациональных) телеканалов страны двумя причинами.
Первая. В пик плюрализма собственности на общенациональные каналы, несмотря на то, что фактических собственников было больше, чем сейчас (федеральная власть, московская власть, Березовский и Гусинский), эти каналы не представляли все значимые политические силы страны и все значимые социальные группы России, в том числе и электоральные. КПРФ, крупнейшая партия России, и все левые (в нашем понимании) слои населения (а это как минимум 30–40 миллионов человек) не были представлены ни через государство, ни через частных лиц среди собственников телеканалов. В этом смысле ренационализация даже восстановила политический баланс и то, что можно назвать справедливостью.
Вторая причина. В период политических битв 1999 года центральная власть окончательно осознала, что федеральные каналы в политике сравнимы с ядерным оружием в военном деле (да и в политике тоже). Между прочим, само по себе это утверждение настолько близко к реальности, что я считаю его максимой современной журналистики.
ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ ЕСТЬ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЯДЕРНОЕ ОРУЖИЕ, РАДИУС ДЕЙСТВИЯ КОТОРОГО ОГРАНИЧЕН ТЕРРИТОРИЕЙ ТОЛЬКО СОБСТВЕННОЙ СТРАНЫ, ЧТО ДЕЛАЕТ ЭТО ОРУЖИЕ ЕЩЕ БОЛЕЕ ОПАСНЫМ.
Именно поэтому центральная власть приняла решение ввести режим нераспространения этого оружия и сосредоточить весь (или почти весь) его арсенал в собственных руках. Справедливо ли это? Не более, чем решение пяти государств – США, СССР (России), Китая, Великобритании и Франции – ввести в международное право собственную монополию на владение реальным ядерным оружием, запретив его распространение и вводя санкции против тех, кто стремится к обладанию оным.
И хотя режим пяти ядерных держав, основанный на их собственном решении и освященный статусом держав – победительниц в войне, со дня окончания которой минуло 60 лет, фактически рухнул, вполне несправедливые соответствующие нормы международного права продолжают действовать и, как всегда в международной политике, избирательно применяться.
Абсолютно то же самое мы имеем и в России в сфере общефедерального телевидения (и радиовещания, кстати, тоже).
Дальнейшее будет зависеть не от Путина (или президента страны с любой другой фамилией), а от общемировых и общероссийских политических тенденций. Если, как утверждают многие – и я с этим согласен, мы реально вступили в эпоху медиакратии и неоавторитаризма (демократического авторитаризма, или авторитарных демократий), то новой денационализации федеральных телеканалов в России мы не увидим. Скорее, сходные процессы, но с национальной спецификой, пойдут и в других демократических странах.
Если слухи о наступлении медиакратии и неоавторитаризма преувеличены, то через некоторое время несколько федеральных телеканалов опять будут переданы в частные руки.
Ясно одно – решение об этом будет принимать правящий класс по инициативе самой мощной из групп влияния внутри его.
Пора забыть о «свободных частных СМИ» как крупнейших игроках на поле общенациональной политики. Их историческое время прошло. Что не отменяет ни возможность частного владения более мелкими СМИ, в том числе и электронными, ни свободы слова и печати (в тех пределах, в которых они ныне функционируют, о чем я уже рассказывал), ни, разумеется, самой журналистики.
Поскольку публичная политика сегодня почти на 100 % реализуется через каналы и механизмы СМИ, равно как и значительная часть политики непубличной, у публики (аудитории) создается ощущение тождественности политического процесса и его отражения в СМИ, а иногда происходит и реальное замещение политики ее инобытием в СМИ.
В странах, где наличествуют все необходимые элементы, субъекты и механизмы политического процесса, медиаполитика (инобытие политики в СМИ) дополняет реальную политику, не замещая ее полностью. В России, где отсутствуют многие необходимые элементы нормальной демократической политики, например партии, а политика (по крайней мере на уровне ритуала) функционирует, СМИ просто-напросто замещают, заменяют, подменяют собой то, что существует в политике как в развернутой системе субъектов, объектов и механизмов управления. Именно эту подмену, которую еще можно назвать фальсификацией, мы и видели в 1999 году, когда в политическом процессе, но особенно в его отражении в массовом сознании, вместо отсутствующих реальных партий функционировали фальшивые партии, или квазипартии, ОРТ и НТВ. Осень 1999 года показала это столь выпукло, что не заметить подмену мог только слепой (другое дело, что этот феномен не был как-либо квалифицирован большинством аналитиков)[2]. Но в менее очевидных формах выполнение фантомами из СМИ функций различных элементов реальной политики в России происходит постоянно.
Теоретически не исключено, что квазиполитика из СМИ, или виртуальная политика, может заменить собой всю реальную политику. Это и была бы медиакратия не в смысле управления миром через СМИ, а собственно медиакратия – где медиа превратились бы в центр власти, в главный субъект власти. Известный фильм «Хвост вертит собакой» дает эпизод такого смещения политической субъектности из конституционных центров власти в СМИ, но в жизни этого как нормы и системы пока нет. И, видимо, никогда не будет. А вот случайные или преднамеренные подмены СМИ-фантомами элементов реальной политики будут продолжаться и, скорее всего, нарастать по масштабам и частоте.
Кстати, в России, кроме квазипартий, сфабрикованных из СМИ-фантомов, существуют еще и квазиполитики, скроенные из того же материала, квазиинтеллигенция, квазиобщественное мнение (по некоторым вопросам), квазипредставительные органы власти (особенно это относится к региональным законодательным собраниям), квазисудебные органы, квазиминистры и т. д.
Это интереснейший процесс, всех характеристик и составляющих которого мы пока уловить не можем. Я предполагаю, что неавторитарные тенденции, нарастающие в современной евроатлантической цивилизации, потребуют для сохранения видимости демократии усиления фантомообразующей функции СМИ. Возможно, со временем она перестанет только дополнять их политическую функцию и просто заменит ее.
Ныне в России, да и в мире в целом, свобода слова и печати, с одной стороны, возвращаются туда, где родились – в печатную прессу, то есть в прошлое, а с другой – в сетевые издания, в Интернет, то есть в будущее. Телевидение есть слишком настоящее, чтобы те, кто имеет власть, забыли о нем.
Так что в ближайшее время нет никаких оснований ожидать наступления качественно нового этапа в наиновейшей истории русской журналистики.
Лекция 7
Одной из первых жертв информационных войн, кстати, стал теоретик новой модели взаимоотношений власти, бизнеса и СМИ Анатолий Чубайс. Пострадал он от других авторов этой модели, двух других членов группы ГБЧ – Гусинского и Березовского, постоянно инициировавших критику Чубайса в принадлежащих или подконтрольных им СМИ.
К 1997 году в России окончательно сложились две самые мощные медиаимперии, а точнее – олигополии, ибо помимо
СМИ эти империи включали еще политические, финансовые, административные и даже фактически разведывательные ресурсы: олигополия Березовского во главе с ОРТ и Гусинского во главе с НТВ (естественно, что общенациональные телеканалы были и главным калибром, и авангардом соперников в информационных войнах).
К осени 1999 года, пройдя через четыре главные информационные войны 1997 – начала 1999 года, эти олигополии окончательно оформились в две общенациональных квазипартии, на которые нанизывались все остальные политические, в том числе и собственно партийные структуры. Лицом этих двух квазипартий были ОРТ и НТВ.
• 1997 год. Информационные бизнес-войны.
• 1998 год, весна. Первая политическая информационная война – за смещение (или против этого) Черномырдина с поста премьера.
• 1998 год, лето. Вторая политическая информационная война – за назначение «своего премьера» после отставки Кириенко. НТВ – за Лужкова, ОРТ – за Черномырдина, потом – за Примакова.
• 1999 год. Третья политическая информационная война – за смещение Примакова с поста премьер-министра и начало борьбы за политическое наследство Ельцина.
Борьба в этой войне велась на четырех главных фронтах. Первый фронт – примаковский. И ОРТ, и НТВ сначала были за его смещение, но когда Гусинский и Березовский не сошлись в кандидатуре, которая заменит Примакова в кресле премьера, они разошлись и на втором фронте, скуратовском.
Мало кто помнит, но в первоначальном обнародовании факта наличия компрометирующей генпрокурора пленки приняли участие не только руководители ОРТ и ВГТРК (чей канал в конце концов и показал пленку), но и гендиректор «Медиа-Моста» и НТВ Игорь Малашенко. Однако позже НТВ стало защищать Скуратова, подрывая доверие к Ельцину и начав кампанию против Семьи. Так возник третий – семейный – фронт. Борьба на нем Гусинского включала дискредитацию лично Ельцина, его физической семьи и семьи политической (дело Бородина, борьба с Аксененко и Березовским), а также фактическую поддержку идеи отставки Ельцина, инициированной вообще-то коммунистами, злейшими врагами медиаолигарха.
Четвертый фронт – собственно премьерский, или наследничий, ибо новый премьер скорее всего должен был стать наследником Ельцина в Кремле.
НТВ боролось против кандидатуры Аксененко, поддерживая Степашина (раз не удалось провести Лужкова), а затем – против Путина. ОРТ – сначала за Степашина, раз не удалось провести Аксененко, потом против него, но за Путина.
Далее наступило главное сражение третьей политической информационной войны. Это осень 1999 года – зима 1999–2000 годов. Судьба мест в парламенте и президентского кресла разыгрывалась в схватке не на жизнь, а на смерть между олигополиями Березовского (ОРТ) и Гусинского (НТВ).
Партия ОРТ выдвигала на пост президента – Путина, в Думу – «Единство» и СПС (Березовский к этому времени опять соединился с Чубайсом).
Кандидатами партии НТВ (Гусинского) были: в президенты – Примаков, в премьеры, который вскоре должен был заменить Примакова в Кремле, Лужков (дублер – Явлинский), в Думу – «Отечество – Вся Россия» и «Яблоко».
Для аудитории свобода информации была полнейшей – враждующие медиаимперии рассказывали о соперниках и их клиентах все и даже кое-что сверх того. Для СМИ свобода была максимальной, но в рамках того, что обеспечивало достижение победы. Если СМИ не делали то, что хотели хозяева, то действовали два рычага: (1) перебои в финансировании СМИ; (2) смена главного редактора. Партия Гусинского была более сплоченной идеологически, поэтому там почти не менялись первые лица в СМИ (правда, вскоре НТВ по собственной инициативе покинул один из его создателей Олег Добродеев).
У Березовского империя была неорганизованной. Поэтому он постоянно менял руководителей СМИ, в нее входящих, в том числе и тех, кого назначал сам. Он расстался с Львом Гущиным («Огонек»), Сергеем Благоволиным (ОРТ), Эдуардом Сагалаевым (ТВ-6), Рафом Шакировым («Коммерсантъ») и, наконец, – позже всего, в начале лета 2001 года со мною («Независимая газета»).
Последний эпизод случился уже за рамками третьей политической информвойны (она закончилась с избранием Путина президентом). Но политическое поражение в этой войне партии НТВ (Гусинского) не смутило самого медиаолигарха. Он начал четвертую политическую информационную войну, которую я называю Большой медийной войной. Фактически, конечно, третья и четвертая войны были единой кампанией, разделенной лишь небольшой передышкой (январь – начало марта 2000 года). Тем не менее в силу ряда обстоятельств, о которых надо говорить отдельно, я разделяю эти схватки.
Подробно история Большой информационной войны изложена в моих статьях того периода, которые я собрал воедино в седьмом разделе данной книги. Хронологически Большая медийная война разворачивалась в последний из рассматриваемых мною периодов наиновейшей истории российской прессы, к которому я и перехожу.
СВОБОДА СЛОВА ПРИ ГОСУДАРСТВЕННОМ ДОМИНИРОВАНИИ В СМИ: с весны 2000 года и по сей день
После президентских выборов 2000 года Владимир Путин и его команда, на собственной судьбе испытавшие мощь двух квазипартий ОРТ и НТВ, разгромили сначала одну олигополию («Медиа-Мост») – не без помощи Березовского. А затем и олигополию самого Березовского, который захотел диктовать Кремлю свои правила игры.
Так получилось, что с осени 1995 года я работал с Березовским, возглавляя «Независимую газету», включенную (правда, на особых правах) в его медиаимперию. Кроме того, я неплохо знал и Владимира Гусинского, руководителей «Медиа-Моста» и СМИ, входивших в эту группу. Словом, я оказался отчасти внутри всей этой борьбы, во всяком случае гораздо ближе к ее эпицентру, чем многие другие. Моя профессиональная и политическая позиция резко отличалась от позиции руководителей этих олигополии, как я их, вслед за политологом Андраником Миграняном, стал называть. Я полностью осознавал необходимость для государства, центральной власти и президента, созданного одной из этих олигополии в борьбе с другой, ограничить их влияние на жизнь государства и общества, ввести это влияние в рамки нормы. В реальности же на начало 2000 года возможности империй Березовского и Гусинского едва ли не превышали мощь и власть не то что всех остальных политических сил страны, но и совокупности основных государственных институтов власти – парламента, правительства, суда и даже президента. Иллюзий относительно того, что медиаимперии Гусинского и Березовского в своей борьбе с Кремлем лишь отражали интересы гражданского общества, у меня не было. Я знал это и теоретически, и практически: цели отрабатывались эгоистические, а из интересов гражданского общества, еще не сформировавшегося и, естественно, не вполне свои интересы осознававшего, бралось лишь то, что укладывалось в прокрустово ложе исключительно частных интересов этих олигополии. Более того, там, где эти частные, эгоистические интересы вступали в противоречие с интересами, как я их понимал, не только власти, но и гражданского общества, медиаолигархи всякий раз выбирали свои интересы.
Поплатившись за такую позицию в конце концов постом главного редактора созданной мною «Независимой газеты», я тем не менее не жалею о случившемся. Передо мной встала проблема морального, гражданского и политического выбора, что часто бывает в журналистике, но в менее значимых масштабах (об этом мы еще поговорим в специальной лекции). И я этот выбор, даже ценой потери мною созданного, сделал.
В моих статьях периода 1999–2001 года в значительной степени отражена и хроника, и так сказать «теория» этого периода истории нашей журналистики, полностью к тому времени сросшейся с политикой, поэтому для печатного курса лекций я и воспользуюсь своими статьями, в которых вся эта история анализируется и отчасти описывается.
Перед этим, однако, вернусь к критериям, по которым я и делю историю наиновейшей русской журналистики на определенные периоды. Напомню эти критерии: свобода слова, взаимоотношения с властью, экономическая свобода СМИ.
Так вот, в начале этого, последнего, то есть текущего на момент выхода этого курса, периода экономическая свобода СМИ была полностью ограничена стратегией и возможностями олигополии, в которые эти СМИ входили; свобода слова (за малыми исключениями, в частности это была руководимая мною «Независимая газета») – рамками конкретной политики тех же самых олигополии. А отношения СМИ с властью, естественно, были продолжением отношений с властью владельцев медиа-империй.
Сами по себе свобода слова и свобода печати в связи с этой ситуацией в России не погибли, но основной их потенциал использовался для борьбы с властью или борьбы за власть. Все остальное было побочным, то есть маргинальным.
К концу же этого периода обе главных олигополии были разгромлены – методами, не вполне законными юридически, но вполне адекватными тем, какими они сами боролись с властью и со своими конкурентами.
Проще говоря, была осуществлена демонополизация в медиасфере с одновременной ренационализацией самого главного СМИ страны – первого телеканала (ОРТ). Средств массовой информации не стало меньше – здесь аудитория ничего не потеряла. У них просто стало больше владельцев, правда, более лояльных центральной власти. Кстати, даже Гусинский и особенно Березовский сохранили часть своих империй, но исключительно в виде печатных изданий (издания ИД «Коммерсантъ», нынешняя «Независимая газета», «Еженедельный журнал», «Новая газета», связи с некоторыми активно работающими в московской прессе журналистами).
Действительно, государство (власть) поставили под свой контроль главный телеканал страны («Первый», ОРТ), ранее фактически находившийся в распоряжении частного лица (Березовского), усилив тем самым свое присутствие на медиарынке. То есть государство осталось единственным крупным монополистом на этом рынке, что теоретически не очень правильно. Практически же это был правильный шаг – полностью на тот момент соответствовавший интересам не только власти, но и общества. С учетом специфики России, естественно, и специфики конкретного этапа ее истории.
Говорить о справедливости в том, что касается владения общенациональными СМИ, вообще невозможно. Не вполне ясно, что будет дальше, но на момент выхода в свет этой книги под полный государственный контроль центральной власти поставлены четыре из шести действующих в России метровых канала: «Первый» (ранее контролировался Березовским), «Россия» (второй), «Культура» (пятый) и шестой (ранее контролировался тоже Березовским). ТВЦ (третий канал) контролируется московской властью. Кстати, этот канал довольно критичен, если не сказать, что оппозиционен всей центральной власти, кроме лично президента страны. НТВ (четвертый канал), ранее принадлежавший Гусинскому, контролируется одной из крупнейших госмонополий страны «Газпромом», но время от времени демонстрирует оппозиционность. Во всяком случае его отличает гораздо больший плюрализм, чем прямо государственные каналы.
Дециметровые каналы (в Москве их еще до десяти) – частные, хотя и находятся в руках бизнес-групп в целом лояльных центральной власти. Но эти каналы, как правило, развлекательные.
Я объясняю (и отчасти даже оправдываю) фактическую ренационализацию метровых (общенациональных) телеканалов страны двумя причинами.
Первая. В пик плюрализма собственности на общенациональные каналы, несмотря на то, что фактических собственников было больше, чем сейчас (федеральная власть, московская власть, Березовский и Гусинский), эти каналы не представляли все значимые политические силы страны и все значимые социальные группы России, в том числе и электоральные. КПРФ, крупнейшая партия России, и все левые (в нашем понимании) слои населения (а это как минимум 30–40 миллионов человек) не были представлены ни через государство, ни через частных лиц среди собственников телеканалов. В этом смысле ренационализация даже восстановила политический баланс и то, что можно назвать справедливостью.
Вторая причина. В период политических битв 1999 года центральная власть окончательно осознала, что федеральные каналы в политике сравнимы с ядерным оружием в военном деле (да и в политике тоже). Между прочим, само по себе это утверждение настолько близко к реальности, что я считаю его максимой современной журналистики.
ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ ЕСТЬ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЯДЕРНОЕ ОРУЖИЕ, РАДИУС ДЕЙСТВИЯ КОТОРОГО ОГРАНИЧЕН ТЕРРИТОРИЕЙ ТОЛЬКО СОБСТВЕННОЙ СТРАНЫ, ЧТО ДЕЛАЕТ ЭТО ОРУЖИЕ ЕЩЕ БОЛЕЕ ОПАСНЫМ.
Именно поэтому центральная власть приняла решение ввести режим нераспространения этого оружия и сосредоточить весь (или почти весь) его арсенал в собственных руках. Справедливо ли это? Не более, чем решение пяти государств – США, СССР (России), Китая, Великобритании и Франции – ввести в международное право собственную монополию на владение реальным ядерным оружием, запретив его распространение и вводя санкции против тех, кто стремится к обладанию оным.
И хотя режим пяти ядерных держав, основанный на их собственном решении и освященный статусом держав – победительниц в войне, со дня окончания которой минуло 60 лет, фактически рухнул, вполне несправедливые соответствующие нормы международного права продолжают действовать и, как всегда в международной политике, избирательно применяться.
Абсолютно то же самое мы имеем и в России в сфере общефедерального телевидения (и радиовещания, кстати, тоже).
Дальнейшее будет зависеть не от Путина (или президента страны с любой другой фамилией), а от общемировых и общероссийских политических тенденций. Если, как утверждают многие – и я с этим согласен, мы реально вступили в эпоху медиакратии и неоавторитаризма (демократического авторитаризма, или авторитарных демократий), то новой денационализации федеральных телеканалов в России мы не увидим. Скорее, сходные процессы, но с национальной спецификой, пойдут и в других демократических странах.
Если слухи о наступлении медиакратии и неоавторитаризма преувеличены, то через некоторое время несколько федеральных телеканалов опять будут переданы в частные руки.
Ясно одно – решение об этом будет принимать правящий класс по инициативе самой мощной из групп влияния внутри его.
Пора забыть о «свободных частных СМИ» как крупнейших игроках на поле общенациональной политики. Их историческое время прошло. Что не отменяет ни возможность частного владения более мелкими СМИ, в том числе и электронными, ни свободы слова и печати (в тех пределах, в которых они ныне функционируют, о чем я уже рассказывал), ни, разумеется, самой журналистики.
Поскольку публичная политика сегодня почти на 100 % реализуется через каналы и механизмы СМИ, равно как и значительная часть политики непубличной, у публики (аудитории) создается ощущение тождественности политического процесса и его отражения в СМИ, а иногда происходит и реальное замещение политики ее инобытием в СМИ.
В странах, где наличествуют все необходимые элементы, субъекты и механизмы политического процесса, медиаполитика (инобытие политики в СМИ) дополняет реальную политику, не замещая ее полностью. В России, где отсутствуют многие необходимые элементы нормальной демократической политики, например партии, а политика (по крайней мере на уровне ритуала) функционирует, СМИ просто-напросто замещают, заменяют, подменяют собой то, что существует в политике как в развернутой системе субъектов, объектов и механизмов управления. Именно эту подмену, которую еще можно назвать фальсификацией, мы и видели в 1999 году, когда в политическом процессе, но особенно в его отражении в массовом сознании, вместо отсутствующих реальных партий функционировали фальшивые партии, или квазипартии, ОРТ и НТВ. Осень 1999 года показала это столь выпукло, что не заметить подмену мог только слепой (другое дело, что этот феномен не был как-либо квалифицирован большинством аналитиков)[2]. Но в менее очевидных формах выполнение фантомами из СМИ функций различных элементов реальной политики в России происходит постоянно.
Теоретически не исключено, что квазиполитика из СМИ, или виртуальная политика, может заменить собой всю реальную политику. Это и была бы медиакратия не в смысле управления миром через СМИ, а собственно медиакратия – где медиа превратились бы в центр власти, в главный субъект власти. Известный фильм «Хвост вертит собакой» дает эпизод такого смещения политической субъектности из конституционных центров власти в СМИ, но в жизни этого как нормы и системы пока нет. И, видимо, никогда не будет. А вот случайные или преднамеренные подмены СМИ-фантомами элементов реальной политики будут продолжаться и, скорее всего, нарастать по масштабам и частоте.
Кстати, в России, кроме квазипартий, сфабрикованных из СМИ-фантомов, существуют еще и квазиполитики, скроенные из того же материала, квазиинтеллигенция, квазиобщественное мнение (по некоторым вопросам), квазипредставительные органы власти (особенно это относится к региональным законодательным собраниям), квазисудебные органы, квазиминистры и т. д.
Это интереснейший процесс, всех характеристик и составляющих которого мы пока уловить не можем. Я предполагаю, что неавторитарные тенденции, нарастающие в современной евроатлантической цивилизации, потребуют для сохранения видимости демократии усиления фантомообразующей функции СМИ. Возможно, со временем она перестанет только дополнять их политическую функцию и просто заменит ее.
Ныне в России, да и в мире в целом, свобода слова и печати, с одной стороны, возвращаются туда, где родились – в печатную прессу, то есть в прошлое, а с другой – в сетевые издания, в Интернет, то есть в будущее. Телевидение есть слишком настоящее, чтобы те, кто имеет власть, забыли о нем.
Так что в ближайшее время нет никаких оснований ожидать наступления качественно нового этапа в наиновейшей истории русской журналистики.
Лекция 7
Современная русская журналистика как конкурентная система
От страстей, надеюсь, объективно мною переданных в прошлой лекции, раздиравших русскую журналистику в 90-е годы теперь уже тоже прошлого века, стоит вернуться к хладнокровному патологоанатомическому анализу российских СМИ как системы. И, конечно, системы внутренне глубоко конкурентной.
Свободная журналистика по определению плюралистична, ибо лишь об очень немногих вещах и явлениях в общественной и даже обыденной жизни, в политике, в культуре можно сказать что-то строго определенное, а потому – единственно верное. Явления физической природы, тоже встроенные в нашу жизнь, но изучаемые естественными науками, разумеется, не в счет.
В силу этого объективного плюрализма свободная журналистика внутренне конкурентна. Глубинный уровень внутрижурналистской конкуренции определяется понятием «лучше» (сказать, написать, объяснить). Казалось бы, лучше в журналистике – это точнее, ближе к реальности, то есть правде. Но это не обязательно так. Ведь в обыденной жизни даже приблизительность бывает очень ценна. Если городу угрожает опасность, то гораздо важнее узнать о самом факте опасности, чем о ее характере или точной дате ее наступления.
Кроме того, обыденная жизнь, да во многом и политика, складываются из довольно небольшого набора стандартных событий и явлений. Понятия «война», «катастрофа» (автомобильная, железнодорожная или авиационная – неважно), «смерть» (политика, известного артиста или писателя) вызывают сходные эмоции и реакции в сознании людей.
«Президент страны умер». Это сообщение важнее, чем причина смерти, если только это не насильственная смерть, что в общем-то (по отношению к главе государства) передается уже не понятием «смерть», а понятиями «покушение», «государственный переворот», «акт политического терроризма».
Поэтому в журналистике, призванной (по первой своей, первородной функции) сообщать о случившемся всем, кого это хоть в малой степени касается, существует и внешний (или поверхностный) уровень конкуренции, легко определяемый словом «БЫСТРЕЕ».
В принципе оба уровня конкуренции существуют в глубоком единстве – нельзя отдать предпочтение ни одному, иначе появление радио убило бы газеты, чего не произошло. Радио (сейчас его начал обгонять Интернет) – на сегодня это самая оперативная технологическая система журналистики, но и газеты продолжают существовать и даже преуспевать.
Оперативность радио не помешала становлению самой влиятельной и мощной сегодня технологической системы журналистики – телевидения. Просто потому, что телевидение, отставая в оперативности подачи информации, дает аудитории больше, чем радио.
Телевидение транслирует еще и «картинку», изображение, что конечно же полнее (лучше) отображает событие (даже при том же наборе произнесенных слов). Кроме того, чтение диктором одного и того же текста по радио и по телевидению создает разный эффект. На радио «работают» лишь текст и голос, а на телевидении – еще и мимика, жесты, внешние данные диктора или ведущего.
Радио оперативней, чем телевидение, телевидение полнее, чем радио, и гораздо оперативнее газет, однако газеты все равно живут. Для многих написанный текст оказывается полнее, богаче, лучше, чем даже телерепортаж. Об этом мы еще поговорим
НЕ ПИШИ БЫСТРЕЕ ДРУГИХ, ПИШИ ЛУЧШЕ ДРУГИХ. ТО, ЧТО ТЫ БЫЛ ПЕРВЫМ, ЗАБУДЕТСЯ,ТО, ЧТО ТЫ НАПИСАЛ ЛУЧШЕ, – ОСТАНЕТСЯ.
Это, безусловно, максима. Причем золотая.
В принципе, как журналист-аналитик, я с этим согласен, но как главный редактор и журналист вообще не могу возвести этот принцип в статус абсолютного правила. Раньше других – это все-таки очень важно в журналистике. И не только потому, что моментально и зримо, я бы сказал, физически фиксирует твое лидерство, в первую очередь для профессионалов и профессиональных потребителей журналистской продукции (политиков, аналитиков, спецслужб), но и потому, что тот, кто сообщает раньше, во-первых, привлекает к себе внимание аудитории, а во-вторых, вызывает дополнительное к себе доверие (раз он узнает что-то раньше других, значит, знает это лучше других – логика здравого смысла).
Свободная журналистика по определению плюралистична, ибо лишь об очень немногих вещах и явлениях в общественной и даже обыденной жизни, в политике, в культуре можно сказать что-то строго определенное, а потому – единственно верное. Явления физической природы, тоже встроенные в нашу жизнь, но изучаемые естественными науками, разумеется, не в счет.
В силу этого объективного плюрализма свободная журналистика внутренне конкурентна. Глубинный уровень внутрижурналистской конкуренции определяется понятием «лучше» (сказать, написать, объяснить). Казалось бы, лучше в журналистике – это точнее, ближе к реальности, то есть правде. Но это не обязательно так. Ведь в обыденной жизни даже приблизительность бывает очень ценна. Если городу угрожает опасность, то гораздо важнее узнать о самом факте опасности, чем о ее характере или точной дате ее наступления.
Кроме того, обыденная жизнь, да во многом и политика, складываются из довольно небольшого набора стандартных событий и явлений. Понятия «война», «катастрофа» (автомобильная, железнодорожная или авиационная – неважно), «смерть» (политика, известного артиста или писателя) вызывают сходные эмоции и реакции в сознании людей.
«Президент страны умер». Это сообщение важнее, чем причина смерти, если только это не насильственная смерть, что в общем-то (по отношению к главе государства) передается уже не понятием «смерть», а понятиями «покушение», «государственный переворот», «акт политического терроризма».
Поэтому в журналистике, призванной (по первой своей, первородной функции) сообщать о случившемся всем, кого это хоть в малой степени касается, существует и внешний (или поверхностный) уровень конкуренции, легко определяемый словом «БЫСТРЕЕ».
В принципе оба уровня конкуренции существуют в глубоком единстве – нельзя отдать предпочтение ни одному, иначе появление радио убило бы газеты, чего не произошло. Радио (сейчас его начал обгонять Интернет) – на сегодня это самая оперативная технологическая система журналистики, но и газеты продолжают существовать и даже преуспевать.
Оперативность радио не помешала становлению самой влиятельной и мощной сегодня технологической системы журналистики – телевидения. Просто потому, что телевидение, отставая в оперативности подачи информации, дает аудитории больше, чем радио.
Телевидение транслирует еще и «картинку», изображение, что конечно же полнее (лучше) отображает событие (даже при том же наборе произнесенных слов). Кроме того, чтение диктором одного и того же текста по радио и по телевидению создает разный эффект. На радио «работают» лишь текст и голос, а на телевидении – еще и мимика, жесты, внешние данные диктора или ведущего.
Радио оперативней, чем телевидение, телевидение полнее, чем радио, и гораздо оперативнее газет, однако газеты все равно живут. Для многих написанный текст оказывается полнее, богаче, лучше, чем даже телерепортаж. Об этом мы еще поговорим
подробнее, разбирая специфику работы пишущих, говорящих и показывающих журналистов. Здесь же я хочу отметить лишь то, что и быстрее не является самым главным в журналистике (кроме, пожалуй, информационных агентств, для которых быстрее других – все-таки главная качественная характеристика их профессионализма).Мой старший коллега по давнишней работе в АПН Павел Антонов любил повторять:
НЕ ПИШИ БЫСТРЕЕ ДРУГИХ, ПИШИ ЛУЧШЕ ДРУГИХ. ТО, ЧТО ТЫ БЫЛ ПЕРВЫМ, ЗАБУДЕТСЯ,ТО, ЧТО ТЫ НАПИСАЛ ЛУЧШЕ, – ОСТАНЕТСЯ.
Это, безусловно, максима. Причем золотая.
В принципе, как журналист-аналитик, я с этим согласен, но как главный редактор и журналист вообще не могу возвести этот принцип в статус абсолютного правила. Раньше других – это все-таки очень важно в журналистике. И не только потому, что моментально и зримо, я бы сказал, физически фиксирует твое лидерство, в первую очередь для профессионалов и профессиональных потребителей журналистской продукции (политиков, аналитиков, спецслужб), но и потому, что тот, кто сообщает раньше, во-первых, привлекает к себе внимание аудитории, а во-вторых, вызывает дополнительное к себе доверие (раз он узнает что-то раньше других, значит, знает это лучше других – логика здравого смысла).
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента