Суварин, который в катехизисе Бакунина и в методах Нечаева хочет открыть зародыши принципов большевизма, придает
   понятию и фигуре "профессионального революционера" огромное значение для понимания аморализма большевиков и их дальнейшего перерождения. Профессионального революционера нужно, однако, сравнивать не с совершенным человеком, вне времени и пространства, а с европейским рабочим-бюрократом (парламентарием, секретарем профсоюза, редактором рабочей газеты). Профессиональный революционер и есть рабочий-бюрократ, только в условиях подполья, нелегальной работы и постоянных преследований. Он так же приспособляется к условиям царизма, как французский социалист к кулуарам парламента. Что касается их морали, то профессиональный революционер во всяком случае должен был быть гораздо глубже проникнут идеей социализма, чтоб идти навстречу лишениям и жертвам, чем парламентский социалист, идея которого открывала заманчивую карьеру. Разумеется, и профессиональный революционер мог руководствоваться, вернее, не мог не руководствоваться личными мотивами, т.е. заботой о добром мнении товарищей, честолюбием, мыслью о грядущих победах. Но такого рода историческое честолюбие, которое почти растворяет в себе личность, во всяком случае выше парламентского карьеризма или тред-юнионистского черствого эгоизма.
   Вслед за Дон Левиным Суварин считает революционный катехизис Нечаева основой морали большевиков. Исторический подход подменяется чисто литературным. Бакунин был вдохновителем народнического анархизма. Марксизм вырос в борьбе с этим течением. К этому можно еще прибавить, что методы Нечаева вызвали острую реакцию в самом народничестве.
   Суварин открывает главную слабость большевистской партии в том, что она, способная к единодушному действию под руководством гениального вождя, зависела от него полностью, в том числе и от его ошибок, и, следовательно, без него, предоставленная самой себе, неминуемо должна была оказаться несостоятельной. Несмотря на всю свою внешнюю правоту, это рассуждение имеет столь же отвлеченный и безжизненный характер, как и большинство суждений того же автора. Что гениальные люди не рождаются пачками, -- несомненно, как и то, что*" они оказывают исключительное влияние на свою партию и на современников вообще. Такова была судьба Ленина. Средний
   уровень большевистской партии был, во всяком случае, не ниже среднего уровня меньшевиков. Если гениальность Ленина выражалась в том, что он прокладывал новые исторические пути, то и люди, которые группировались вокруг него, не могли уступать по своему интеллектуальному и моральному уровню тем, которые топтались в старой колее. Разумеется, каждый большевик не мог заново создавать те формулы и открывать те перспективы, вокруг которых Ленин объединял партию. Авторитет Ленина был, однако, не впитан с молоком матери и не внушен школьными учебниками и церковными проповедями. Каждый большевик от ближайших сотрудников Ленина и до провинциального рабочего должен был на опыте бесчисленных дискуссий, полити-' ческих событий и действий убеждаться в превосходстве идей и методов Ленина. Вряд ли уместно поэтому говорить об интеллектуальной пассивности. Что партия без Ленина сразу оказалась неизмеримо слабее, чем с Лениным, -- бесспорно. Но это вовсе не значит, что партии, созданные или руководимые посредственностями, имеют в этом отношении преимущество. Будем надеяться, что в дальнейшем человечество научится поднимать интеллектуальный уровень всех своих членов до гениальности, но это не причина видеть в отдельных гениях историческое несчастье.
   В брошюре "Наши политические задачи", написанной автором этой книги в 1904 году и заключающей в себе резкую критику Организационных планов Ленина, имеется, между прочим, следующий прогноз: "Аппарат партии замещает партию, Центральный Комитет замещает аппарат, и, наконец, диктатор замещает Центральный Комитет". Не трудно видеть, что эти строки дают достаточно точное выражение тому процессу перерождения, который большевистская партия претерпела за последние 15 лет. Немудрено, если некоторые историки пытаются воспользоваться этой формулой для доказательства того, что сталинизм был полностью заложен в методах Ленина. На самом деле это не так. Прогноз в моей юношеской брошюре вовсе не отличается той исторической глубиной, какую ему неосновательно приписывают некоторые авторы.
   Демократизм и централизм, сведенные к отвлеченным прин
   ципам, могут, подобно законам математики, найти свое применение в самых различных областях. Не трудно чисто логически "предсказать", что ничем не сдерживаемая демократия ведет к анархии или атомизированию, ничем не сдерживаемый централизм -- к личной диктатуре. Такие обобщения можной найти не только в брошюре 1904 года, но и несколько раньше, например, у Плутарха и, пожалуй, у Фукидида. Поскольку централист Ленин казался* мне чрезмерным, я, естественно, прибег к логическому доведению до абсурда. Но дело шло все же не об абстрактных математических принципах, а о конкретных элементах организации, причем соотношение между этими элементами вовсе не оставалось неподвижным. После периода разброда и местного обособления (1898-1903) стремление к централизации не могло не принимать утрированный и даже карикатурный характер. Сам Ленин говорил, что палку, изогнутую в одну сторону, пришлось перегибать в другую. Его собственная организационная политика вовсе не представляет одной прямой линии. Ему не раз пришлось давать отпор излишнему централизму партии и апеллировать к низам против верхов. В конце концов партия в условиях величайших трудностей, грандиозных сдвигов и потрясений, каковы бы ни были колебания в ту или другую сторону, сохраняла необходимое равновесие элементов демократии и централизма. Лучшей проверкой этого равновесия явился тот исторический факт, что партия впитала в себя пролетарский авангард, что этот авангард сумел через демократические массовые организации, как профсоюзы, а затем Советы, повести за собой весь класс и даже больше, весь трудящийся народ. Этот великий исторический подвиг был бы невозможен без сочетания самой широкой демократии, которая дает выражение чувствам и мыслям самых широких масс с централизмом, который обеспечивает твердое руководство.
   Нарушение этого равновесия явилось не логическим результатом организационных принципов Ленина, а политическим результатом изменившегося соотношения между партией и классом. Партия переродилась социально, став организацией бюрократии. Утрированный централизм явился необходимым средством ее самообороны. Революционный централизм стал бюрократическим централизмом; аппарат, который для разреше
   ния внутренних конфликтов не может и не смеет апеллировать к массе, вынужден искать высшую инстанцию над собой. Так бюрократический централизм неизбежно ведет к личной диктатуре.
   В 1898 году, когда партия была формально провозглашена, она заключала в себе по некоторым весьма приблизительным вычислениям не более пятисот членов. Впрочем, самое понятие о членах не отличалось в тот период большой определенностью.
   В 1900 году в Мюнхене была основана "Искра". Программное заявление и первая статья были написаны Лениным. Он относился в тот период с величайшим уважением к Плеханову, как и к другим членам группы "Освобождения труда". Тем не менее, ему и в голову не могло прийти просить Плеханова написать руководящую статью. У него было глубокое чувство уверенности, что он сам напишет конкретнее, деловитее, т.е. в большем соответствии с потребностями движения.
   Уже в "Искре" Плеханов писал, что в мировом социалистическом движении пробиваются две различные тенденции и кто знает, -- спрашивал он, -- может быть, революционная борьба XX века приведет к разрыву между социал-демократической горой и социал-демократической жирондой.
   На Втором съезде Плеханов выдвинул ряд якобинских положений, которые потрясли чистых демократов. "Благо революции -- высший закон", -- говорил он. Он допускал возможность такой обстановки, когда пролетариат окажется вынужден ограничить избирательные права имущих классов. Он предвидел возможность того, что пролетариату в революционную эпоху придется разогнать представительное собрание, избранное на основе всеобщего голосования. Наконец, он не отказывался в принципе от смертной казни, считая, что она может понадобиться против царя и его сановников.
   Поразительно, что этот человек, дававший такие законченные якобинские прогнозы, оказался сам, когда пришли события, на правом фланге жиронды. Разгардка в том, что революционной теории его мысли не соответствовала революционная воля.
   В руках Ленина в начале нынешнего столетия сосредоточилась фактически руководящая организационная работа. Его переписка с Россией, которую он вел то лично, то через посредство Крупской, составляла исключительно важную часть его работы.
   Именно в этот период происходит отбор молодых марксистов, превращающихся в профессиональных революционеров. Из них складывается постепенно централизованный нелегальный аппарат, нити от которого протягиваются за границу и сосредоточиваются в руках Ленина. В поле его зрения попадают неизбежно все сколько-нибудь выдающиеся социал-демократы, те работники не местного только, а общегосударственного значения. Ленин переписывается с одними из них лично, других упоминает в своих письмах в третьем лице, некоторых называет в своих статьях, разумеется, под псевдонимами. С этой точки зрения, список революционеров, названных в статьях и письмах Ленина в период первой революции, представляет исключительный интерес. Списки этих лиц вместе с их краткими биографиями даны в приложении к каждому тому сочинений Ленина. В 1903 году мы насчитываем всего четыре-пять таких имен. В 1903-1904 -- уже около сорока. Около 60-ти в 1904-1905 году. Затем число революционеров начинает уменьшаться, новых лиц почти нет, зато некоторые имена повторяются все чаще. Это значит, что сложился известный кадр центральных работников, который продолжает держаться в нелегальной организации и после снижения революционной волны. Таким образом, список корреспондентов Ленина вместе с лицами, о которых идет речь в самих корреспонденциях, чрезвычайно поучителен с точки зрения развития революции, большевистской партии, роли самого Ленина в ней, как и роли отдельных лиц, которые войдут затем в историю под именем старых большевиков.
   Первая группа, на которую опирается Ленин, состоит из его сверстников, т.е. людей, родившихся около 1870 года. Самым молодым из них является родившийся в 1873 году Мартов, будущий вождь меньшевизма. До 1903 года переписка охватывает преимущественно людей этого поколения (Красиков, Лепешинс-кий. Мещеряков и др.). С 1903 года круг профессиональных революционеров расширяется десятками лиц, родившихся около 1880 года, т.е. ровесников Сталина. Более молодым из них является Каменев, родившийся в 1883 году. Большинство этих лиц участвовали в революционном движении и раньше, некоторые -- с конца предшествующего столетия. Но понадобилась волна студенческого движения, рабочих стачек и уличных мани
   фестаций, наконец, годы тюрьмы и ссылки, чтобы превратить чисто местных работников в революционных деятелей национального масштаба.
   Особенно могущественный толчок дал в этом направлении 1905 год, когда революционное движение окончательно вышло из подполья и даже протягивало руку к власти. Агитаторы, которые до того отдавали свое время кружкам в десяток--два десятка человек, получили сразу возможность говорить перед тысячами. Авторы прокламаций, печатавшихся на подпольных станках, стали редакторами больших ежедневных газет. Во главе Советов стали революционеры, только накануне вышедшие из тюрьмы, или вернувшиеся из ссылки. Нелегальные клички стали достоянием всей печати, политические репутации создавались в течение нескольких недель. На этой волне поднялось немало случайных фигур, рыцарей на час и даже проходимцев, которые вскоре затем повернули спину рабочему классу. Однако в то же время все сколько-нибудь одаренные представители подполья, агитаторы, журналисты или организаторы, успели в большей или меньшей мере показать свой рост в бурные месяцы 1905 года.
   Замечательное дело, что за весь этот период мы ни разу не встречали в переписке и статьях Ленина упоминания о Сталине. Он еще совершенно не входит в поле зрения центральной группы революционных деятелей. Между тем, все остальные члены будущего Политбюро 1917-1926 гг. вступают в этот период в связь с Лениным и между собой.
   Если оставить в стороне Богданова и Луначарского, принадлежавших к тому же поколению, что и Ленин, и не игравших в дальнейшем роли, ближайшими сотрудниками Ленина в эпоху первой революции становятся Зиновьев и Каменев, из которых первый моложе Сталина на два года, а второй -- почти на четыре.
   Мое сотрудничество с Лениным начинается в 1902 году, чтобы через год превратиться во фракционную борьбу. Рыков впервые появляется на арене большевистского Третьего съезда в 1905 году и, как видно из протоколов, проявляет полную независимость по отношению к Ленину.
   В 1907 году на трибуне лондонского съезда обращает на себя внимание молодой рабочий М.Томский, родившийся в 1880 го
   ду. В 1908 году Ленин цитирует в центральном органе партии корреспонденцию Томского из Петербурга, причем стремится отметить в своей статье, что Томский всецело прав, тысячу раз прав, "по меткому выражению Томского" и проч.
   Представителями Кавказа на Втором съезде партии (1903) были Кнунианц и Зурабов. Что они были не случайными представителями, показала их дальнейшая судьба. Кнунианц был руководителем большевиков в первом Петербургском Совете рабочих депутатов, Зурабов стал меньшевистским депутатом Второй Думы.
   О Сталине за весь этот период за пределами Кавказа или, вернее, нескольких мест на Кавказе никто ничего не знает. Правда, и он появляется на Лондонском съезде 1907 года с сомнительным и непризнанным съездом мандатом. Но, в отличие от Томского, Сталин за время съезда не произносит ни слова и, в отличие от Зиновьева, который на этом съезде избирается в Центральный Комитет, Сталин покидает съезд с такой же неизвестностью, как и прибыл на него. Впервые имя Сталина упомянуто Лениным в марте 1910 года в подстрочной ссылке на корреспонденцию из Кавказа в центральном органе партии.
   Разумеется, одной этой хронологии совершенно недостаточно для определения удельного веса будущих вождей Октябрьской революции. Но эта хронология далеко не безразлична для характеристики путей развития каждого из них. Начавшиеся около десяти лет тому назад попытки изобразить Сталина, как одного из наиболее выдающихся вождей революционного движения, начиная с конца прошлого столетия, не находят ни малейшей опоры в фактах. Политическое развитие Сталина имело крайне медленный характер. В нем во всяком случае не было тех черт "вундеркинда", которыми хотят его наделить некоторые биографы. В то время, как Зиновьев вошел в Центральный Комитет 26-ти лет, а Рыков на два года раньше, когда ему не было еще 24-х лет, Сталину было 33 года, когда его впервые кооптировали в руководящее учреждение партии.
   Муссолини и Гитлер каждый были инициаторами движения, исключительными агитаторами, трибунами. Их политическое возвышение, как фантастично оно ни казалось само по себе,
   совершалось на глазах у всех, в неразрывной связи с ростом движения, которое они возглавляли с первых его шагов. Совершенно иной, ни с чем в прошлом не сравнимый характер имело возвышение Сталина. У него как будто нет предыстории. Процесс восхождения совершался где-то за непроницаемыми политическими кулисами. Серая фигура неожиданно отделилась в известный момент от кремлевской стены -- и мир впервые узнал Сталина, как готового диктатора. Тем острее тот интерес, с каким мыслящее человечество присматривается к Сталину вот уж десять лет. В особенностях его личности оно ищет ключ к пониманию его судьбы.
   Нынешние официальные приравнивания Сталина к Ленину -- просто непристойность. Если исходить из размеров личности, то нельзя поставить Сталина на одну доску даже с Муссолини или Гитлером. Как ни скудны "идеи" фашизма, но оба победоносных вождя реакции, итальянской и германской, начинали сначала, проявляли инициативу, поднимали на ноги массы, про лага л и новые пути. Ничего этого нельзя сказать о Сталине. Большевистскую партию создал Ленин. Сталин вырос из ее аппарата и неотделим от него. К массам, к событиям, к истории у него нет другого подхода, как через аппарат. Только после того, как обострение социальных противоречий на основе НЭПа, позволило бюрократии подняться над обществом, Сталин стал подниматься над партией. В первый период он сам был застигнут врасплох собственным подъемом. Он ступал неуверенно, озираясь по сторонам, всегда готовый к отступлению. Но его в качестве противовеса мне поддерживали и подталкивали Зиновьев и Каменев, отчасти Рыков, Бухарин, Томский. Никто из них не думал тогда, что Сталин перерастет через их головы. В период "тройки" Зиновьев относился к Сталину осторожно-покровительственно. Каменев -- слегка иронически. Помню, Сталин в прениях ЦК употребил однажды слово "ригористический" совсем не по назначению (с ним это случается нередко!); Каменев оглянулся на меня лукавым взглядом, как бы говоря: "Ничего не поделаешь, надо брать его таким, каков он есть". Бухарин считал что "Коба" (старая подпольная кличка Сталина) -- человек с характером (о самом Бухарине Ленин публично говорил: "мягче воска"), и что "нам такие нужны, а если он невежествен
   и малокультурен, то "мы" ему поможем. На этой идее основан был блок Сталина-Бухарина после распада тройки. Так все условия, и социальные и персональные, содействовали подъему Сталина.
   По поводу своего обращения в социализм Сталин говорил: "Я стал марксистом благодаря, так сказать, моей социальной позиции -- мой отец был рабочий в обувной фабрике, моя мать также была работницей, -- но так же и потому, что я слышал голос возмущения в среде, которая меня окружала, на социальном уровне моих родителей, наконец, вследствие резкой нетерпимости и иезуитской дисциплины, господствовавших в православной семинарии, где я провел несколько лет... Вся моя атмосфера была насыщена ненавистью против царского гнета, и я от всего сердца бросился в революционную борьбу".
   Казалось бы, вопрос о том, был ли Джугашвили-отец пролетарием или ремесленником, вряд ли может повлиять на историческую репутацию сына. Маркс вышел из буржуазной среды, Энгельс был фабрикантом, Ленин принадлежал к бюрократической семье. Социальное происхождение может представить значительный биографический интерес, но ничего не прибавляет и не убавляет в значении исторического деятеля. Однако это верно лишь в тех случаях, когда само это значение бесспорно, т.е. когда оно вытекает из исключительных неоспоримых качеств самой личности. Наполеону I не нужны были предки. Наоборот, Наполеон lit был жизненно заинтересован в фамильном сходстве со своим мнимым дядей. Биография Сталина строится такими же бюрократическими приемами, как его политическая карьера.
   Во всяком случае, привлекать для объяснения жизненного пути сына характеристику отца как фабричного рабочего, значит, вводить в заблуждение. Пролетарское родословие могло бы действительно представить интерес, если бы дело шло о крупной промышленности и современном пролетариате, объединенном опытом классовой борьбы. Ни о чем подобном не было в данном случае и речи. Семья Джугашвили стояла на грани захолустного ремесла и пауперизма. Своими корнями она уходила в крестьянское средневековье. Она продолжала жить в атмосфере традиционной нужды и традиционных суеверий. Вступление на
   революционный путь означало для сына не продолжение семейной традиции, а разрыв с нею. Однако и после разрыва эта отвергнутая традиция продолжала жить в нервах и в сознании в виде примитивных культурных навыков, грубости ощущений, узости горизонта. В частности, пренебрежительное отношение к женщине и деспотическое -- к детям наложило на Иосифа отпечаток на всю жизнь.
   Ретроспективный взгляд на детство Иосифа Джугашвили способно бросить детство Якова Джугашвили, протекавшее в Кремле на глазах моей семьи. Двенадцатилетний Яша походил на отца, каким его представляют ранние снимки, не восходящие, впрочем, раньше 23-х лет; только у сына в лице было, пожалуй, больше мягкости, унаследованной от матери, первой жены Сталина. Мальчик Яша подвергался частым и суровым наказаниям со стороны отца. Как большинство мальчиков тех бурных лет, Яша курил. Отец, сам не выпускавший трубки изо рта, преследовал этот грех с неистовством захолустного семейного деспота, может быть, воспроизводя педагогические приемы Виссариона Джугашвили. Яша вынужден был иногда ночевать на площадке лестницы, так как отец не впускал его в дом. С горящими глазами, с серым отливом на щеках, с сильным запахом табака на губах Яша искал нередко убежища в нашей кремлевской квартире. "Мой папа самашедший", -- говорил он с резким грузинским акцентом. Мне думается сейчас, что эти сцены воспроизводили, с неизбежными отличиями места и времени, те эпизоды, которые разыгрывались тридцатью пятью годами раньше в Гори, в домике сапожника Виссариона.
   Во время пребывания Сталина в тюрьме его друг Аллилуев переехал из Тифлиса в Баку, где работал в качестве машиниста. Аллилуев женился на грузинке. В сентябре 1902 года она родила дочку, которую назвали Надеждой. Сталину в это время было 22 года. После революции Надежда Аллилуева станет женой Сталина. От Аллилуевой у Сталина было двое детей: в 1932 году сыну Василию было 8 лет, дочери Светлане 5 лет.
   У Сталина есть еще, кажется, дочь, от какой именно жены, не знаю, во всяком случае не от Аллилуевой, эта дочь замужем за чешским коммунистом Шмералем.
   Рассказ о том, будто Иосиф преднамеренно выдал всех участников семинарского кружка, является несомненной клеветой. По словам Иремашвили, Коба посещал бывших членов кружка семинарии, доставляя им нелегальную литературу. Это было бы совершенно невозможно, если бы их исключили по его доносу. Но несомненным фактом являются две записки, выброшенные Кобой из окна батумской тюрьмы с расчетом, что кто-либо из посетителей поднимет и передаст по назначению.
   По словам Иремашвили, через несколько дней после 1 мая 1902 года (на самом деле после Батумской манифестации) к к нему ночью явились двое батумских рабочих с запиской от Кобы, в которой заключалась та же просьба: показать в качестве свидетеля, что Коба в дни батумской манифестации находился в Гори. Из этого приходится заключить, что, помимо перехваченной записки, Коба написал другую, дошедшую по назначению.
   Цель записки была уменьшить опасность для себя. Но записка представляла опасность для Иремашвили и для Елисабедаш-вили. По всем обстоятельствам было больше шансов, что записка попадет в руки тюремных надзирателей. Риск был слишком велик. Но Иосиф не остановился перед риском за счет другого. Иремашвили и Елисабедашвили подверглись обыску, о причинах которого тогда вряд ли догадывались.
   Из Сольвычегодске он пишет явно компрометирующее письмо в Москву, без всякой практической надобности, единственно повинуясь толчку тщеславия. И здесь он рискует безопасностью других. Письмо, как и должно было опасаться, попадает в руки жандармов. Ни в одном из этих двух случаев не было, разумеется, желания подвести товарищей под удар. Но нельзя говорить также и о случайной ошибке. Нельзя ссылаться на легкомыслие молодости. Коба не был легкомыслен. Осторожность составляла важнейшую черту его характера. Во втором случае он был уже опытным революционером. В обоих случаях бросается в глаза эгоизм, безразличие к судьбе других. Обращает на себя внимание, что в обоих случаях Иосиф до некоторой степени рисковал своей репутацией революционера. Можно уже сейчас с тревогой спросить себя: на какие действия окажется способен этот молодой человек, когда обстоятельства оградят его от риска?
   Генри Барбюс после сентиментальной биографии Иисуса Христа написал официальную биографию Сталина. Автор не давал себе труда изучать хотя бы наиболее доступные источники. Он ограничился беглой литературной обработкой фактов и цитат, которые были сообщены ему в Кремле и в некоторых других местах во время его посещения СССР. С точки зрения научной, книжка не имеет никакой цены. Но если она неспособна показать Сталина таким, каким он был и стал, то зато она нередко ясно показывает нам Сталина таким, каким он хочет казаться.
   "Его портрет -- скульптура, рисунок, фотография -- повсюду на советском континенте, как портрет Ленина и рядом с портретом Ленина. Нет угла в предприятии, казарме, канцелярии, на оконной выставке, где он не выделялся бы на красном фоне... Невозможно найти комнат рабочих или интеллигентов, где не было бы изображения Сталина".
   "Принципиальная политика единственно правильная", -- повторял Сталин вслед за Лениным.
   "Великая пружина для двигания общественного прогресса -- это вера в массу".
   Барбюс и здесь только повторяет то, что бму предложено было повторить. Несокрушимую верность принципам и веру в массу Ленин действительно пронес через всю свою жизнь, несмотря на маневренную гибкость своей политики. В этих обоих отношениях Сталин составляет прямую противоположность Ленину, его отрицание и, если позволено сказать, его поругание. Принципы никогда не были для него ничем иным, кроме прикрытия. Никогда в течение своей жизни он не имел общения с действительными массами, т.е. не с десятками, а с сотнями тысяч миллионов. У него не было органов и ресурсов для такого общения, и из его неспособности "объясняться с массами" и непосредственно влиять на них, вырос его страх перед массами, а затем и вражда к ним. Весь дальнейший тоталитарный режим вырос из страха бюрократии перед массами.