Страница:
Вся эта эквилибристика проделывается, как мы слышали, в интересах союза рабочих и крестьян. Радек предупреждает оппозицию против недооценки крестьянства и напоминает о борьбе Ленина с меньшевиками. Когда видишь, что проделывают с ленинскими цитатами, то чувствуешь подчас горькую обиду за достоинство человеческой мысли. Да, Ленин говорил не раз, что отрицание революционной роли крестьянства характерно для меньшевиков. И это было верно. Но кроме этих цитат, был еще на свете 1917 год, причем, восемь месяцев, отделяющих февральскую революцию от октябрьской, прошли в неразрывном блоке меньшевиков с эсерами. А в тот период эсеры представляли подавляющее большинство пробужденного революцией крестьянства. Меньшевики вместе с эсерами называли себя революционной демократией и ставили нам на вид, что именно они опираются на союз рабочих и крестьян (солдат). Таким образом, после февральской революции меньшевики как бы экспроприировали большевистскую формулу союза рабочих и крестьян. Большевиков они обвиняли в стремлении оторвать пролетарский авангард от крестьянства и тем погубить революцию. Другими словами, меньшевики обвиняли Ленина в игнорировании крестьянства или, по крайней мере, в его недооценке. Критика Каменева, Зиновьева и других против Ленина была только отголоском критики меньшевиков. Нынешняя критика Радека есть только запоздалый отголосок критики Каменева.
Политика эпигонов в Китае, в том числе и политика Радека, есть продолжение и развитие меньшевистского маскарада 1917 года. Пребывание коммунистической партии в Гоминдане оправдывалось не только Сталиным, но и Радеком все той же ссылкой на необходимость союза рабочих и крестьян. Когда же "нечаянно" выяснилось, что Гоминдан есть буржуазная партия, опыт был повторен в отношении "левого" Гоминдана. Результаты получились те же. Тогда над этой печальной конкретностью, не оправдавшей высоких надежд, поднята была абстракция демократической диктатуры, в противовес диктатуре пролетариата. Опять повторение пройденного. Мы сотни раз слышали от Церетели, Дана и других в 1917 году: "у нас уже есть диктатура революционной демократии, а вы ведете к диктатуре пролетариата, т. е. к гибели". Поистине у людей память коротка. "Революционно-демократическая диктатура" Сталина-Радека решительно ничем не отличается от "диктатуры революционной демократии" Церетели-Дана. Между тем эта формула не только проходит по всем резолюциям Коминтерна, но и внедрилась в программу его. Трудно придумать более изощренный маскарад и вместе с тем более жестокую месть со стороны меньшевизма за обиды, нанесенные ему большевизмом в 1917 году.
Революционеры Востока могут все же требовать на вопрос о характере "демократической диктатуры" конкретного ответа, основанного не на старых априорных цитатах, а на фактах и политическом опыте. На вопрос о том, что есть "демократическая диктатура", Сталин не раз давал поистине классический ответ: для Востока это, примерно, то самое, что "Ленин представлял себе по отношению к революции 1905 года". Эта формула стала в некотором смысле официальной. Ее можно найти в книгах и резолюциях, посвященных Китаю, Индии или Полинезии. Революционеров отсылают к "представлениям" Ленина о будущих событиях, которые давно уже стали прошлыми событиями, при чем гипотетические "представления" Ленина истолковывают вкривь и вкось, но не так, как сам Ленин истолковал их после событий.
- Хорошо, - говорит, понуря голову, коммунист Востока, - мы постараемся представить себе это точь в точь так, как Ленин, по вашим словам, представлял себе это до революции. Но скажите нам, пожалуйста, как этот лозунг выглядит на деле? Как он осуществился у вас?
- У нас он осуществился в виде керенщины в эпоху двоевластия.
- Можем ли мы сказать нашим рабочим, что лозунг демократической диктатуры осуществится у нас в виде нашей национальной керенщины?
- Что вы, что вы! Ни в каком случае! Ни один рабочий не примет такого лозунга: керенщина есть лакейство перед буржуазией и измена трудящимся.
- Тогда как же мы должны, все таки, сказать? уныло спрашивает коммунист Востока.
- Вы должны сказать, - нетерпеливо отвечает ему дежурный Куусинен, - что демократическая диктатура есть то самое, что Ленин представлял себе в отношении будущей демократической революции.
Если коммунист Востока не лишен смысла, то он попытается сказать:
- Но ведь Ленин в 1918 году разъяснил, что настоящее и подлинное осуществление свое демократическая диктатура нашла только в октябрьском перевороте, установившем диктатуру пролетариата. Не лучше ли нам именно по этой перспективе ориентировать партию и рабочий класс?
- Ни в каком случае. И думать не смейте. Это пер-р-р-рманентная р-р-р-революция! Это тр-р-р-роцкизм!
После этого грозного окрика коммунист Востока становится белее снега на самых высоких вершинах Гималаев и отказывается от всякой дальнейшей пытливости. Пусть будет, что будет!
А результат? Его мы хорошо знаем: либо презренное пресмыкательство перед Чан-Кай-Ши, либо героические авантюры.
VIII
ОТ МАРКСИЗМА К ПАЦИФИЗМУ.
Самым, пожалуй, тревожным, в симптоматическом смысле, является место статьи Радека, стоящее, правда, как будто в стороне от интересующей нас центральной темы, но связанное с ней единством сдвига Радека к нынешним теоретикам центризма. Дело идет о слегка замаскированных авансах по адресу теории социализма в отдельной стране. На этом необходимо остановиться, ибо эта "побочная" линия ошибок Радека, при дальнейшем развитии может перекрыть все остальные разногласия, обнаружив, что количество их окончательно перешло в качество.
Дело идет об опасностях, которые угрожают революции извне. Радек пишет, что Ленин
"отдавал себе отчет, что при уровне экономического развития России 1905 года эта (пролетарская) диктатура может удержаться, лишь если ей на помощь придет Западно-европейский пролетариат". (Подчеркнуто мною. Л. Т.).
Ошибка на ошибке и, прежде всего, грубое нарушение исторической перспективы. На самом деле Ленин говорил, и притом не раз, что демократическая диктатура (а вовсе не пролетарская) не сможет удержаться в России без социалистической революции в Европе. Эта мысль проходит красной нитью через все ленинские статьи и речи эпохи стокгольмского съезда 1906 г. (полемика с Плехановым, вопросы национализации и пр.). В тот период Ленин вообще не поднимал вопроса о пролетарской диктатуре в России до социалистической революции в З. Европе. Но главное сейчас не в этом. Что значит: "при уровне экономического развития России 1905 г."? А как обстоит дело с уровнем 1917 года? На этой разнице уровней построена теория социализма в отдельной стране. Программа Коминтерна разграфила весь земной шар на клетки, "достаточные" и "недостаточные" для самостоятельного построения социализма, и создала таким образом для революционной стратегии ряд безнадежных тупиков. Разница экономических уровней может несомненно иметь решающее значение для политической силы рабочего класса. В 1905 году мы не поднялись до диктатуры пролетариата, как не поднялись, впрочем, и до демократической диктатуры. В 1917 году мы установили диктатуру пролетариата, поглотившую собою демократическую диктатуру. Но при экономическом развитии 1917 года, как и при уровне 1905 года, диктатура может удержаться и развернуться в социализм только, если на помощь ей своевременно придет западный пролетариат. Разумеется, эта "своевременность" не поддается априорному рассчету: она определяется в ходе развития и борьбы. По отношению к этому основному вопросу, определяемому мировым соотношением сил, которому принадлежит последнее и решающее слово, разница уровней России 1905 и 1917 г. г., как ни важна она сама по себе, является фактором второго порядка.
Но Радек этой двусмысленной ссылкой на разницу уровней не ограничивается. Указав, что Ленин понимал связь внутренних проблем революции с мировыми (ну, еще бы!), Радек присовокупляет:
"Ленин не обострял только понятия этой связи между сохранением социалистической диктатуры в России и помощью западно-европейского пролетариата черезчур заостренной формулировкой Троцкого, а именно, что это должна быть государственная помощь, т. е. уже победившего западно-европейского пролетариата". (Подчеркнуто мною. Л. Т.).
Признаться, я не поверил глазам, прочитавши эти строки. Зачем понадобилось Радеку это негодное оружие из эпигонского арсенала? Ведь это же просто застенчивый пересказ сталинских пошлостей, над которым мы так основательно всегда издевались. Помимо всего прочего приведенная цитата показывает, что Радек очень плохо представляет себе основные вехи ленинского пути. Ленин не только никогда не противопоставлял, по сталински, давление европейского пролетариата на буржуазную власть - завоевание пролетариатом власти, но наоборот, ставил вопрос о революционной помощи извне еще острее, чем я. В эпоху первой революции он неустанно повторял, что мы не удержим демократии (даже демократии!) без социалистической революции в Европе. В 1917-1918 и следующих годах Ленин вообще не рассматривал и не оценивал судьбу нашей революции иначе, как в связи с уже начавшейся социалистической революцией в Европе. Он, например, прямо говорил, что "без победы революции в Германии наша гибель неизбежна". Он утверждал это в 1918 году, а не при "экономическом уровне" 1905 г., и имел в виду не будущие десятилетия, а самые близкие сроки, измеряемые немногими годами, если не месяцами.
Ленин десятки раз объяснял: если мы устояли, "то только потому, что специально сложившиеся условия на короткий момент (на короткий момент! Л. Т.) прикрыли нас от международного империализма". И далее: "Международный империализм... ни в каком случае, ни при каких условиях ужиться рядом с Советской Республикой не мог... Тут конфликт представляется неизбежным". А вывод? Не пацифистская ли надежда на "давление" пролетариата и "нейтрализацию" буржуазии? Нет, вывод такой: "Здесь величайшая трудность русской революции... необходимость вызвать международную революцию" (т. XV, стр. 126). Когда это говорилось и писалось? Не в 1905 г., когда Николай II сговаривался с Вильгельмом II о подавлении революции, и когда я давал свою "заостренную формулу", а в 1918, 1919 и в следующие годы.
Вот что Ленин излагал на III Конгрессе Коминтерна, оглядываясь назад:
"Нам было ясно, что без поддержки международной, мировой революции победа пролетарской революции (у нас. Л. Т.) невозможна. Еще до революции, а также и после нее, мы думали: или сейчас же, или, по крайней мере, очень быстро, наступит революция в остальных странах, капиталистически более развитых, или в противном случае, мы должны погибнуть. Несмотря на это сознание, мы делали все, чтобы при всех обстоятельствах и во что бы то ни стало сохранить советскую систему, так как знали, что работаем не только для себя, но и для международной революции. Мы это знали, мы неоднократно выражали это убеждение до Октябрьской революции, точно так же, как и непосредственно после нее и во время заключения брест-литовского мира. И это было, говоря вообще, правильно. Но в действительности движение шло не так прямолинейно, как мы этого ожидали". (Протоколы III конгресса Коминтерна, стр. 354, русск. изд.).
Движение пошло, начиная с 1921 года, не так прямолинейно, как мы вместе с Лениным ждали в 1917-19 г. г. (а не только в 1905). Но оно все же пошло по линии непримиримых противоречий между рабочим государством и буржуазным миром. Кто-нибудь из них должен погибнуть. Оградить рабочее государство от смертельных опасностей, не только военных, но и экономических, может только победоносное развитие пролетарской революции на Западе. Пытаться в этом вопросе открыть две позиции: ленинскую и мою, это уж верх теоретической неряшливости. Перечитайте, по крайней мере, Ленина, не клевещите на него, не кормите нас остывшей сталинской лапшой.
Но сползание не останавливается и на этом. Выдумав, будто Ленин признавал достаточной "простую" (по существу дела реформистскую, перселианскую) помощь мирового пролетариата, тогда как Троцкий "заостренно требовал" только государственной, т. е. революционной помощи, Радек продолжает:
"Опыт показал, что и в этом пункте прав был Ленин. Европейский пролетариат не сумел еще завоевать власти, но уже достаточно был силен, чтобы помешать мировой буржуазии во время интервенции бросить против нас значительные силы. Этим он помог нам отстоять советскую власть. Боязнь рабочего движения являлась, наряду с противоречиями капиталистического мира, главной силой, обеспечившей нам мир в продолжении восьми лет после окончания интервенции".
Это место, хоть и не блещущее оригинальностью на фоне упражнений современных литературных чиновников, все же замечательно - сочетанием исторических анахронизмов, политической путаницы и грубейших принципиальных ошибок.
Из слов Радека вытекает, будто Ленин в 1905 году в своей брошюре "Две тактики" (только на эту работу Радек и ссылается) заранее предвидел, что после 1917 года соотношение сил между государствами и между классами будет таково, что надолго исключит возможность большой военной интервенции против нас. В противовес этому Троцкий не предвидел в 1905 г. ситуации, которая должна была создаться после империалистской войны, а считался с тогдашними реальностями, в роде мощной гогенцоллернской армии, очень сильной габсбургской армии, могущественной французской биржи и пр. Да ведь это же чудовищный анахронизм, осложненный сверх того смехотворным внутренним противоречием. Ведь по Радеку, основная ошибка моя состояла в том, что перспективу диктатуры пролетариата я выставил уже "при уровне 1905 года". Теперь обнаруживается вторая "ошибка": почему перспективу диктатуры пролетариата, выдвинутую мною накануне революции 1905 года, я не ставил в международную обстановку, создавшуюся лишь после 1917 года. Если таковы обычные аргументы Сталина, то мы не удивляемся, ибо достаточно хорошо знаем его "уровень развития", и в 1917 и в 1928 году. Но как в эту компанию попал Радек?
Однако, худшее еще не в этом. Худшее в том, что Радек перепрыгнул через грань, отделяющую марксизм от оппортунизма, революционную позицию от пацифистской. Дело ведь идет не о чем другом, как о борьбе с войной, т. е. о том, какими путями и методами можно предотвратить или приостановить войну: давлением ли пролетариата на буржуазию, или гражданской войной для низвержения буржуазии? Радек, невзначай, ввел в спорную между нами область и этот коренной вопрос пролетарской политики.
Не хочет ли уж Радек сказать, что я вообще "игнорирую" не только крестьянство, но и давление пролетариата на буржуазию и принимаю в расчет только пролетарскую революцию? Вряд ли, однако, он станет поддерживать такой вздор, достойный Тельмана, Семара или Монмуссо! На III-м Конгрессе Коминтерна тогдашние ультра-левые (Зиновьев, Тальгеймер, Тельман, Бела-Кун и пр.) защищали тактику путчизма на Западе, как путь спасения СССР. Вместе с Лениным я как можно популярнее разъяснял им, что лучшей помощью с их стороны нам будет, если они станут систематически и планомерно укреплять свои позиции и готовиться к завоеванию власти, а не импровизировать для нас революционные авантюры. Тогда Радек, к сожалению, был не на стороне Ленина и Троцкого, а на стороне Зиновьева и Бухарина. Но Радек, конечно, помнит во всяком случае это помнят протоколы III-го Конгресса, - что суть ленинской и моей аргументации состояла именно в борьбе против неразумно "заостренной формулировки" ультра-левых. Однако, разъясняя им, что усиление партии и возрастающее давление пролетариата есть очень веский фактор внутренних и международных отношений, мы, марксисты, присовокупляли, что "давление" является лишь функцией революционной борьбы за власть и полностью зависит от развития этой последней. Вот почему на исходе того же III-го Конгресса Ленин на большом частном совещании делегатов произнес речь, направленную против тенденций пассивности и выжидательности и резюмировавшуюся, примерно, в такой морали: авантюр не делайте, но все же, дорогие друзья, поторапливайтесь, ибо на одном "давлении" долго держаться нельзя.
Радек указывает на то, что европейский пролетариат после войны власти взять не мог, но помешал буржуазии нас разгромить. Об этом и нам случалось говорить не раз. Однако же европейскому пролетариату удалось помешать нас разгромить только потому, что его давление присоединилось к тягчайшим объективным последствиям империалистской войны и к обостренным ею мировым антагонизмам. Какой из этих элементов: борьба империалистских лагерей, хозяйственная разруха или давление пролетариата, имел решающее значение, ответить нельзя, да и вопроса так нельзя ставить. Но что одного мирного давления недостаточно, это слишком ясно показала империалистская война, разразившаяся несмотря на все "давления". Наконец, и это самое главное, если давление пролетариата в первые наиболее критические для советской республики годы оказалось действительным, то только потому, что дело шло тогда для рабочих Европы не о давлении, а о борьбе за власть, причем борьба не раз принимала форму гражданской войны.
В 1905 году в Европе войны не было, не было разрухи, капитализм и милитаризм отличались бешенным полнокровием. Помешать Вильгельму и Францу Иосифу ввести свои войска в Царство Польское и прийти вообще на помощь царю "давление" тогдашней социалдемократии было абсолютно не в силах. Да и в 1918 году давление германского пролетариата не помешало Гогенцоллерну занять Прибалтику и Украину; если он не дошел до Москвы, то только потому, что не хватило военных сил. Иначе почему и зачем мы заключали брестский мир? Как легко люди забывают вчерашний день! Не ограничиваясь надеждой на "давление" пролетариата, Ленин не раз говорил, что без немецкой революции мы погибнем наверняка. И это было по существу правильно, хотя сроки передвинулись. Не нужно иллюзий: мы получили мораториум без обозначенного срока. Мы живем по прежнему в условиях "передышки".
Такое состояние, когда пролетариат еще не может взять власть, но уже мешает буржуазии пользоваться властью для войны, есть состояние неустойчивого классового равновесия в его высшем выражении. Неустойчивое равновесие потому так и называется, что оно не может долго держаться. Оно должно разрешиться в ту или другую сторону. Либо пролетариат приходит к власти, либо буржуазия рядом последовательных разгромов ослабляет революционное давление настолько, чтоб вернуть себе свободу действий, прежде всего, в вопросе войны и мира.
Только реформист может представлять себе давление пролетариата на буржуазное государство, как перманентно возрастающий фактор, и как гарантию от интервенции. Из такого именно представления и родилась теория построения социализма в одной стране при нейтрализации мировой буржуазии (Сталин). Так как сова вылетает в сумерки, то и сталинская теория нейтрализации буржуазии путем давления пролетариата возникла не раньше, чем стали исчезать условия, ее породившие.
В то время, как неправильно истолкованный опыт послевоенного периода привел к фальшивой надежде обойтись без революции европейского пролетариата, заменив ее "поддержкой" вообще, мировое положение претерпело крутые перемены. Поражения пролетариата открыли пути для капиталистической стабилизации. Послевоенная разруха капитализма оказалась преодолена. Поднялись новые поколения, не отведавшие ужасов империалистской бойни. Результат таков, что сейчас буржуазия свободнее может располагать своей военной машиной, чем пять-восемь лет тому назад.
Полевение рабочих масс в дальнейшем своем развитии несомненно снова усилит их давление на буржуазное государство. Но это фактор обоюдо-острый. Именно возрастающая опасность со стороны рабочих масс может на одном из дальнейших этапов толкнуть буржуазию на решающие шаги, чтобы доказать, что она хозяин в доме, и чтобы попытаться уничтожить главный очаг заразы, советскую республику. Борьба с войной не решается давлением на правительство, а только революционной борьбой за власть. "Пацифистское" действие классовой борьбы пролетариата, как и реформистское ее действие, представляет только побочный продукт революционной борьбы за власть, имеет относительную силу и легко может перейти в свою противоположность, т. е. подтолкнуть буржуазию на путь войны. Страх буржуазии перед рабочим движением, на который так односторонне ссылается Радек, есть основная надежда всех социалпацифистов. Но один лишь "страх" перед революцией не решает. Решает революция. Вот почему Ленин говорил в 1905 году, что единственной гарантией от монархической реставрации, а в 1918 году - от реставрации капитализма, является не давление пролетариата, а его революционная победа в Европе. Это единственно правильная постановка вопроса. Несмотря на длительный характер "передышки", ленинская постановка сохраняет всю свою силу и сейчас. Не иначе ставился этот вопрос и мною. В своих "Итогах и перспективах" я писал в 1906 году:
"Именно страх перед восстанием пролетариата заставляет буржуазные партии, вотирующие чудовищные суммы на военные расходы, торжественно манифестировать в пользу мира, мечтать о международных примирительных камерах, даже об организации Соединенных Штатов Европы - жалкая декламация, которая не может, разумеется, устранить ни антагонизма государств, ни вооруженных столкновений". ("Наша революция", "Итоги и перспективы", стр. 283).
Коренная ошибка VI-го Конгресса в том, что он, для спасения пацифистской и национально-реформистской перспективы Сталина-Бухарина пустился на революционно-технические рецепты против военной опасности, отделив борьбу против войны от борьбы за власть.
Вдохновители VI-го Конгресса, по существу дела перепуганные пацифисты, встревоженные строители социализма в отдельной стране, сделали попытку увековечить "нейтрализацию" буржуазии при помощи усиленных методов "давления". А так как они не могут не сознавать, что их предшествующее руководство привело к поражению революции в ряде стран и отбросило международный авангард пролетариата далеко назад, то они первым делом поспешили разделаться с "заостренной формулировкой" марксизма, которая соединяет неразрывно проблему войны с проблемой революции. Они превратили борьбу против войны в самодовлеющую задачу. Чтоб национальные партии не проспали решающего часа, они объявили военную опасность перманентной, неотложной, немедленной. Все, что творится в мире, творится для войны. Теперь уже не война есть орудие буржуазного режима, а буржуазный режим орудие войны. В результате борьба Коминтерна против войны превращается в систему ритуальных формул, которые автоматически повторяются по всякому поводу и выдыхаются, теряя действенную силу. Сталинский национальный социализм имеет тенденцию превратить Коминтерн во вспомогательное орудие "давления" на буржуазию. Именно этой тенденции, а не марксизму, помогает Радек своей торопливой, неряшливой, непродуманной критикой. Потерявши компас, он попал в чужую струю, которая может увлечь его к совсем другим берегам.
Алма-Ата, октябрь 1928 г.
ЭПИЛОГ.
Предсказание или опасение, высказанное в заключительных строках предыдущей главы, как известно, оправдалось в течение немногих месяцев. Критика перманентной революции послужила Радеку лишь рычагом для отталкивания от оппозиции. Вся наша работа свидетельствует, надеемся, что переход Радека в лагерь Сталина не явился для нас неожиданностью. Но и в отступничестве есть свои градации, свои степени унижения. В своем покаянном заявлении Радек реабилитирует полностью политику Сталина в Китае. Это значит опуститься на самое дно измены. Мне остается только привести здесь выдержку из моего ответа на покаянное заявление Радека, Преображенского и Смилги, которое является волчьим паспортом политического цинизма.
"Как полагается всем уважающим себя банкротам, тройка не могла, конечно, не прикрыться перманентной революцией. От самого трагического во всей новейшей истории опыта поражения оппортунизма - от китайской революции - тройка капитулянтов отделывается дешевой клятвой насчет того, что она не имеет ничего общего с теорией перманентной революции.
Радек и Смилга упорно отстаивали подчинение китайской компартии буржуазному Гоминдану, притом, не только до переворота Чан-Кай-Ши, но и после этого переворота. Преображенский бормотал что-то невнятное как и всегда в вопросах политики. Замечательное дело: все те в рядах оппозиции, которые отстаивали закабаление компартии Гоминдану, оказались капитулянтами. Ни на одном из оппозиционеров, остающихся верными своему знамени, нет этого пятна. А пятно заведомо позорное. Через три четверти века после выхода в свет манифеста коммунистической партии, через четверть века после возникновения партии большевиков, эти злополучные "марксисты" считали возможным защищать пребывание коммунистов в клетке Гоминдана! В ответ на мои обвинения Радек уже и тогда, совершенно как в нынешнем покаянном письме, пугал "изоляцией" пролетариата от крестьянства в результате выхода компартии из буржуазного Гоминдана. Незадолго до того, Радек называл кантонское правительство крестьянско-рабочим, помогая Сталину замаскировать закабаление пролетариата буржуазией. Чем прикрыться от этих позорных действий, от последствий этой слепоты, этой тупости, этой измены марксизму? Как чем? Обличением перманентной революции!
Политика эпигонов в Китае, в том числе и политика Радека, есть продолжение и развитие меньшевистского маскарада 1917 года. Пребывание коммунистической партии в Гоминдане оправдывалось не только Сталиным, но и Радеком все той же ссылкой на необходимость союза рабочих и крестьян. Когда же "нечаянно" выяснилось, что Гоминдан есть буржуазная партия, опыт был повторен в отношении "левого" Гоминдана. Результаты получились те же. Тогда над этой печальной конкретностью, не оправдавшей высоких надежд, поднята была абстракция демократической диктатуры, в противовес диктатуре пролетариата. Опять повторение пройденного. Мы сотни раз слышали от Церетели, Дана и других в 1917 году: "у нас уже есть диктатура революционной демократии, а вы ведете к диктатуре пролетариата, т. е. к гибели". Поистине у людей память коротка. "Революционно-демократическая диктатура" Сталина-Радека решительно ничем не отличается от "диктатуры революционной демократии" Церетели-Дана. Между тем эта формула не только проходит по всем резолюциям Коминтерна, но и внедрилась в программу его. Трудно придумать более изощренный маскарад и вместе с тем более жестокую месть со стороны меньшевизма за обиды, нанесенные ему большевизмом в 1917 году.
Революционеры Востока могут все же требовать на вопрос о характере "демократической диктатуры" конкретного ответа, основанного не на старых априорных цитатах, а на фактах и политическом опыте. На вопрос о том, что есть "демократическая диктатура", Сталин не раз давал поистине классический ответ: для Востока это, примерно, то самое, что "Ленин представлял себе по отношению к революции 1905 года". Эта формула стала в некотором смысле официальной. Ее можно найти в книгах и резолюциях, посвященных Китаю, Индии или Полинезии. Революционеров отсылают к "представлениям" Ленина о будущих событиях, которые давно уже стали прошлыми событиями, при чем гипотетические "представления" Ленина истолковывают вкривь и вкось, но не так, как сам Ленин истолковал их после событий.
- Хорошо, - говорит, понуря голову, коммунист Востока, - мы постараемся представить себе это точь в точь так, как Ленин, по вашим словам, представлял себе это до революции. Но скажите нам, пожалуйста, как этот лозунг выглядит на деле? Как он осуществился у вас?
- У нас он осуществился в виде керенщины в эпоху двоевластия.
- Можем ли мы сказать нашим рабочим, что лозунг демократической диктатуры осуществится у нас в виде нашей национальной керенщины?
- Что вы, что вы! Ни в каком случае! Ни один рабочий не примет такого лозунга: керенщина есть лакейство перед буржуазией и измена трудящимся.
- Тогда как же мы должны, все таки, сказать? уныло спрашивает коммунист Востока.
- Вы должны сказать, - нетерпеливо отвечает ему дежурный Куусинен, - что демократическая диктатура есть то самое, что Ленин представлял себе в отношении будущей демократической революции.
Если коммунист Востока не лишен смысла, то он попытается сказать:
- Но ведь Ленин в 1918 году разъяснил, что настоящее и подлинное осуществление свое демократическая диктатура нашла только в октябрьском перевороте, установившем диктатуру пролетариата. Не лучше ли нам именно по этой перспективе ориентировать партию и рабочий класс?
- Ни в каком случае. И думать не смейте. Это пер-р-р-рманентная р-р-р-революция! Это тр-р-р-роцкизм!
После этого грозного окрика коммунист Востока становится белее снега на самых высоких вершинах Гималаев и отказывается от всякой дальнейшей пытливости. Пусть будет, что будет!
А результат? Его мы хорошо знаем: либо презренное пресмыкательство перед Чан-Кай-Ши, либо героические авантюры.
VIII
ОТ МАРКСИЗМА К ПАЦИФИЗМУ.
Самым, пожалуй, тревожным, в симптоматическом смысле, является место статьи Радека, стоящее, правда, как будто в стороне от интересующей нас центральной темы, но связанное с ней единством сдвига Радека к нынешним теоретикам центризма. Дело идет о слегка замаскированных авансах по адресу теории социализма в отдельной стране. На этом необходимо остановиться, ибо эта "побочная" линия ошибок Радека, при дальнейшем развитии может перекрыть все остальные разногласия, обнаружив, что количество их окончательно перешло в качество.
Дело идет об опасностях, которые угрожают революции извне. Радек пишет, что Ленин
"отдавал себе отчет, что при уровне экономического развития России 1905 года эта (пролетарская) диктатура может удержаться, лишь если ей на помощь придет Западно-европейский пролетариат". (Подчеркнуто мною. Л. Т.).
Ошибка на ошибке и, прежде всего, грубое нарушение исторической перспективы. На самом деле Ленин говорил, и притом не раз, что демократическая диктатура (а вовсе не пролетарская) не сможет удержаться в России без социалистической революции в Европе. Эта мысль проходит красной нитью через все ленинские статьи и речи эпохи стокгольмского съезда 1906 г. (полемика с Плехановым, вопросы национализации и пр.). В тот период Ленин вообще не поднимал вопроса о пролетарской диктатуре в России до социалистической революции в З. Европе. Но главное сейчас не в этом. Что значит: "при уровне экономического развития России 1905 г."? А как обстоит дело с уровнем 1917 года? На этой разнице уровней построена теория социализма в отдельной стране. Программа Коминтерна разграфила весь земной шар на клетки, "достаточные" и "недостаточные" для самостоятельного построения социализма, и создала таким образом для революционной стратегии ряд безнадежных тупиков. Разница экономических уровней может несомненно иметь решающее значение для политической силы рабочего класса. В 1905 году мы не поднялись до диктатуры пролетариата, как не поднялись, впрочем, и до демократической диктатуры. В 1917 году мы установили диктатуру пролетариата, поглотившую собою демократическую диктатуру. Но при экономическом развитии 1917 года, как и при уровне 1905 года, диктатура может удержаться и развернуться в социализм только, если на помощь ей своевременно придет западный пролетариат. Разумеется, эта "своевременность" не поддается априорному рассчету: она определяется в ходе развития и борьбы. По отношению к этому основному вопросу, определяемому мировым соотношением сил, которому принадлежит последнее и решающее слово, разница уровней России 1905 и 1917 г. г., как ни важна она сама по себе, является фактором второго порядка.
Но Радек этой двусмысленной ссылкой на разницу уровней не ограничивается. Указав, что Ленин понимал связь внутренних проблем революции с мировыми (ну, еще бы!), Радек присовокупляет:
"Ленин не обострял только понятия этой связи между сохранением социалистической диктатуры в России и помощью западно-европейского пролетариата черезчур заостренной формулировкой Троцкого, а именно, что это должна быть государственная помощь, т. е. уже победившего западно-европейского пролетариата". (Подчеркнуто мною. Л. Т.).
Признаться, я не поверил глазам, прочитавши эти строки. Зачем понадобилось Радеку это негодное оружие из эпигонского арсенала? Ведь это же просто застенчивый пересказ сталинских пошлостей, над которым мы так основательно всегда издевались. Помимо всего прочего приведенная цитата показывает, что Радек очень плохо представляет себе основные вехи ленинского пути. Ленин не только никогда не противопоставлял, по сталински, давление европейского пролетариата на буржуазную власть - завоевание пролетариатом власти, но наоборот, ставил вопрос о революционной помощи извне еще острее, чем я. В эпоху первой революции он неустанно повторял, что мы не удержим демократии (даже демократии!) без социалистической революции в Европе. В 1917-1918 и следующих годах Ленин вообще не рассматривал и не оценивал судьбу нашей революции иначе, как в связи с уже начавшейся социалистической революцией в Европе. Он, например, прямо говорил, что "без победы революции в Германии наша гибель неизбежна". Он утверждал это в 1918 году, а не при "экономическом уровне" 1905 г., и имел в виду не будущие десятилетия, а самые близкие сроки, измеряемые немногими годами, если не месяцами.
Ленин десятки раз объяснял: если мы устояли, "то только потому, что специально сложившиеся условия на короткий момент (на короткий момент! Л. Т.) прикрыли нас от международного империализма". И далее: "Международный империализм... ни в каком случае, ни при каких условиях ужиться рядом с Советской Республикой не мог... Тут конфликт представляется неизбежным". А вывод? Не пацифистская ли надежда на "давление" пролетариата и "нейтрализацию" буржуазии? Нет, вывод такой: "Здесь величайшая трудность русской революции... необходимость вызвать международную революцию" (т. XV, стр. 126). Когда это говорилось и писалось? Не в 1905 г., когда Николай II сговаривался с Вильгельмом II о подавлении революции, и когда я давал свою "заостренную формулу", а в 1918, 1919 и в следующие годы.
Вот что Ленин излагал на III Конгрессе Коминтерна, оглядываясь назад:
"Нам было ясно, что без поддержки международной, мировой революции победа пролетарской революции (у нас. Л. Т.) невозможна. Еще до революции, а также и после нее, мы думали: или сейчас же, или, по крайней мере, очень быстро, наступит революция в остальных странах, капиталистически более развитых, или в противном случае, мы должны погибнуть. Несмотря на это сознание, мы делали все, чтобы при всех обстоятельствах и во что бы то ни стало сохранить советскую систему, так как знали, что работаем не только для себя, но и для международной революции. Мы это знали, мы неоднократно выражали это убеждение до Октябрьской революции, точно так же, как и непосредственно после нее и во время заключения брест-литовского мира. И это было, говоря вообще, правильно. Но в действительности движение шло не так прямолинейно, как мы этого ожидали". (Протоколы III конгресса Коминтерна, стр. 354, русск. изд.).
Движение пошло, начиная с 1921 года, не так прямолинейно, как мы вместе с Лениным ждали в 1917-19 г. г. (а не только в 1905). Но оно все же пошло по линии непримиримых противоречий между рабочим государством и буржуазным миром. Кто-нибудь из них должен погибнуть. Оградить рабочее государство от смертельных опасностей, не только военных, но и экономических, может только победоносное развитие пролетарской революции на Западе. Пытаться в этом вопросе открыть две позиции: ленинскую и мою, это уж верх теоретической неряшливости. Перечитайте, по крайней мере, Ленина, не клевещите на него, не кормите нас остывшей сталинской лапшой.
Но сползание не останавливается и на этом. Выдумав, будто Ленин признавал достаточной "простую" (по существу дела реформистскую, перселианскую) помощь мирового пролетариата, тогда как Троцкий "заостренно требовал" только государственной, т. е. революционной помощи, Радек продолжает:
"Опыт показал, что и в этом пункте прав был Ленин. Европейский пролетариат не сумел еще завоевать власти, но уже достаточно был силен, чтобы помешать мировой буржуазии во время интервенции бросить против нас значительные силы. Этим он помог нам отстоять советскую власть. Боязнь рабочего движения являлась, наряду с противоречиями капиталистического мира, главной силой, обеспечившей нам мир в продолжении восьми лет после окончания интервенции".
Это место, хоть и не блещущее оригинальностью на фоне упражнений современных литературных чиновников, все же замечательно - сочетанием исторических анахронизмов, политической путаницы и грубейших принципиальных ошибок.
Из слов Радека вытекает, будто Ленин в 1905 году в своей брошюре "Две тактики" (только на эту работу Радек и ссылается) заранее предвидел, что после 1917 года соотношение сил между государствами и между классами будет таково, что надолго исключит возможность большой военной интервенции против нас. В противовес этому Троцкий не предвидел в 1905 г. ситуации, которая должна была создаться после империалистской войны, а считался с тогдашними реальностями, в роде мощной гогенцоллернской армии, очень сильной габсбургской армии, могущественной французской биржи и пр. Да ведь это же чудовищный анахронизм, осложненный сверх того смехотворным внутренним противоречием. Ведь по Радеку, основная ошибка моя состояла в том, что перспективу диктатуры пролетариата я выставил уже "при уровне 1905 года". Теперь обнаруживается вторая "ошибка": почему перспективу диктатуры пролетариата, выдвинутую мною накануне революции 1905 года, я не ставил в международную обстановку, создавшуюся лишь после 1917 года. Если таковы обычные аргументы Сталина, то мы не удивляемся, ибо достаточно хорошо знаем его "уровень развития", и в 1917 и в 1928 году. Но как в эту компанию попал Радек?
Однако, худшее еще не в этом. Худшее в том, что Радек перепрыгнул через грань, отделяющую марксизм от оппортунизма, революционную позицию от пацифистской. Дело ведь идет не о чем другом, как о борьбе с войной, т. е. о том, какими путями и методами можно предотвратить или приостановить войну: давлением ли пролетариата на буржуазию, или гражданской войной для низвержения буржуазии? Радек, невзначай, ввел в спорную между нами область и этот коренной вопрос пролетарской политики.
Не хочет ли уж Радек сказать, что я вообще "игнорирую" не только крестьянство, но и давление пролетариата на буржуазию и принимаю в расчет только пролетарскую революцию? Вряд ли, однако, он станет поддерживать такой вздор, достойный Тельмана, Семара или Монмуссо! На III-м Конгрессе Коминтерна тогдашние ультра-левые (Зиновьев, Тальгеймер, Тельман, Бела-Кун и пр.) защищали тактику путчизма на Западе, как путь спасения СССР. Вместе с Лениным я как можно популярнее разъяснял им, что лучшей помощью с их стороны нам будет, если они станут систематически и планомерно укреплять свои позиции и готовиться к завоеванию власти, а не импровизировать для нас революционные авантюры. Тогда Радек, к сожалению, был не на стороне Ленина и Троцкого, а на стороне Зиновьева и Бухарина. Но Радек, конечно, помнит во всяком случае это помнят протоколы III-го Конгресса, - что суть ленинской и моей аргументации состояла именно в борьбе против неразумно "заостренной формулировки" ультра-левых. Однако, разъясняя им, что усиление партии и возрастающее давление пролетариата есть очень веский фактор внутренних и международных отношений, мы, марксисты, присовокупляли, что "давление" является лишь функцией революционной борьбы за власть и полностью зависит от развития этой последней. Вот почему на исходе того же III-го Конгресса Ленин на большом частном совещании делегатов произнес речь, направленную против тенденций пассивности и выжидательности и резюмировавшуюся, примерно, в такой морали: авантюр не делайте, но все же, дорогие друзья, поторапливайтесь, ибо на одном "давлении" долго держаться нельзя.
Радек указывает на то, что европейский пролетариат после войны власти взять не мог, но помешал буржуазии нас разгромить. Об этом и нам случалось говорить не раз. Однако же европейскому пролетариату удалось помешать нас разгромить только потому, что его давление присоединилось к тягчайшим объективным последствиям империалистской войны и к обостренным ею мировым антагонизмам. Какой из этих элементов: борьба империалистских лагерей, хозяйственная разруха или давление пролетариата, имел решающее значение, ответить нельзя, да и вопроса так нельзя ставить. Но что одного мирного давления недостаточно, это слишком ясно показала империалистская война, разразившаяся несмотря на все "давления". Наконец, и это самое главное, если давление пролетариата в первые наиболее критические для советской республики годы оказалось действительным, то только потому, что дело шло тогда для рабочих Европы не о давлении, а о борьбе за власть, причем борьба не раз принимала форму гражданской войны.
В 1905 году в Европе войны не было, не было разрухи, капитализм и милитаризм отличались бешенным полнокровием. Помешать Вильгельму и Францу Иосифу ввести свои войска в Царство Польское и прийти вообще на помощь царю "давление" тогдашней социалдемократии было абсолютно не в силах. Да и в 1918 году давление германского пролетариата не помешало Гогенцоллерну занять Прибалтику и Украину; если он не дошел до Москвы, то только потому, что не хватило военных сил. Иначе почему и зачем мы заключали брестский мир? Как легко люди забывают вчерашний день! Не ограничиваясь надеждой на "давление" пролетариата, Ленин не раз говорил, что без немецкой революции мы погибнем наверняка. И это было по существу правильно, хотя сроки передвинулись. Не нужно иллюзий: мы получили мораториум без обозначенного срока. Мы живем по прежнему в условиях "передышки".
Такое состояние, когда пролетариат еще не может взять власть, но уже мешает буржуазии пользоваться властью для войны, есть состояние неустойчивого классового равновесия в его высшем выражении. Неустойчивое равновесие потому так и называется, что оно не может долго держаться. Оно должно разрешиться в ту или другую сторону. Либо пролетариат приходит к власти, либо буржуазия рядом последовательных разгромов ослабляет революционное давление настолько, чтоб вернуть себе свободу действий, прежде всего, в вопросе войны и мира.
Только реформист может представлять себе давление пролетариата на буржуазное государство, как перманентно возрастающий фактор, и как гарантию от интервенции. Из такого именно представления и родилась теория построения социализма в одной стране при нейтрализации мировой буржуазии (Сталин). Так как сова вылетает в сумерки, то и сталинская теория нейтрализации буржуазии путем давления пролетариата возникла не раньше, чем стали исчезать условия, ее породившие.
В то время, как неправильно истолкованный опыт послевоенного периода привел к фальшивой надежде обойтись без революции европейского пролетариата, заменив ее "поддержкой" вообще, мировое положение претерпело крутые перемены. Поражения пролетариата открыли пути для капиталистической стабилизации. Послевоенная разруха капитализма оказалась преодолена. Поднялись новые поколения, не отведавшие ужасов империалистской бойни. Результат таков, что сейчас буржуазия свободнее может располагать своей военной машиной, чем пять-восемь лет тому назад.
Полевение рабочих масс в дальнейшем своем развитии несомненно снова усилит их давление на буржуазное государство. Но это фактор обоюдо-острый. Именно возрастающая опасность со стороны рабочих масс может на одном из дальнейших этапов толкнуть буржуазию на решающие шаги, чтобы доказать, что она хозяин в доме, и чтобы попытаться уничтожить главный очаг заразы, советскую республику. Борьба с войной не решается давлением на правительство, а только революционной борьбой за власть. "Пацифистское" действие классовой борьбы пролетариата, как и реформистское ее действие, представляет только побочный продукт революционной борьбы за власть, имеет относительную силу и легко может перейти в свою противоположность, т. е. подтолкнуть буржуазию на путь войны. Страх буржуазии перед рабочим движением, на который так односторонне ссылается Радек, есть основная надежда всех социалпацифистов. Но один лишь "страх" перед революцией не решает. Решает революция. Вот почему Ленин говорил в 1905 году, что единственной гарантией от монархической реставрации, а в 1918 году - от реставрации капитализма, является не давление пролетариата, а его революционная победа в Европе. Это единственно правильная постановка вопроса. Несмотря на длительный характер "передышки", ленинская постановка сохраняет всю свою силу и сейчас. Не иначе ставился этот вопрос и мною. В своих "Итогах и перспективах" я писал в 1906 году:
"Именно страх перед восстанием пролетариата заставляет буржуазные партии, вотирующие чудовищные суммы на военные расходы, торжественно манифестировать в пользу мира, мечтать о международных примирительных камерах, даже об организации Соединенных Штатов Европы - жалкая декламация, которая не может, разумеется, устранить ни антагонизма государств, ни вооруженных столкновений". ("Наша революция", "Итоги и перспективы", стр. 283).
Коренная ошибка VI-го Конгресса в том, что он, для спасения пацифистской и национально-реформистской перспективы Сталина-Бухарина пустился на революционно-технические рецепты против военной опасности, отделив борьбу против войны от борьбы за власть.
Вдохновители VI-го Конгресса, по существу дела перепуганные пацифисты, встревоженные строители социализма в отдельной стране, сделали попытку увековечить "нейтрализацию" буржуазии при помощи усиленных методов "давления". А так как они не могут не сознавать, что их предшествующее руководство привело к поражению революции в ряде стран и отбросило международный авангард пролетариата далеко назад, то они первым делом поспешили разделаться с "заостренной формулировкой" марксизма, которая соединяет неразрывно проблему войны с проблемой революции. Они превратили борьбу против войны в самодовлеющую задачу. Чтоб национальные партии не проспали решающего часа, они объявили военную опасность перманентной, неотложной, немедленной. Все, что творится в мире, творится для войны. Теперь уже не война есть орудие буржуазного режима, а буржуазный режим орудие войны. В результате борьба Коминтерна против войны превращается в систему ритуальных формул, которые автоматически повторяются по всякому поводу и выдыхаются, теряя действенную силу. Сталинский национальный социализм имеет тенденцию превратить Коминтерн во вспомогательное орудие "давления" на буржуазию. Именно этой тенденции, а не марксизму, помогает Радек своей торопливой, неряшливой, непродуманной критикой. Потерявши компас, он попал в чужую струю, которая может увлечь его к совсем другим берегам.
Алма-Ата, октябрь 1928 г.
ЭПИЛОГ.
Предсказание или опасение, высказанное в заключительных строках предыдущей главы, как известно, оправдалось в течение немногих месяцев. Критика перманентной революции послужила Радеку лишь рычагом для отталкивания от оппозиции. Вся наша работа свидетельствует, надеемся, что переход Радека в лагерь Сталина не явился для нас неожиданностью. Но и в отступничестве есть свои градации, свои степени унижения. В своем покаянном заявлении Радек реабилитирует полностью политику Сталина в Китае. Это значит опуститься на самое дно измены. Мне остается только привести здесь выдержку из моего ответа на покаянное заявление Радека, Преображенского и Смилги, которое является волчьим паспортом политического цинизма.
"Как полагается всем уважающим себя банкротам, тройка не могла, конечно, не прикрыться перманентной революцией. От самого трагического во всей новейшей истории опыта поражения оппортунизма - от китайской революции - тройка капитулянтов отделывается дешевой клятвой насчет того, что она не имеет ничего общего с теорией перманентной революции.
Радек и Смилга упорно отстаивали подчинение китайской компартии буржуазному Гоминдану, притом, не только до переворота Чан-Кай-Ши, но и после этого переворота. Преображенский бормотал что-то невнятное как и всегда в вопросах политики. Замечательное дело: все те в рядах оппозиции, которые отстаивали закабаление компартии Гоминдану, оказались капитулянтами. Ни на одном из оппозиционеров, остающихся верными своему знамени, нет этого пятна. А пятно заведомо позорное. Через три четверти века после выхода в свет манифеста коммунистической партии, через четверть века после возникновения партии большевиков, эти злополучные "марксисты" считали возможным защищать пребывание коммунистов в клетке Гоминдана! В ответ на мои обвинения Радек уже и тогда, совершенно как в нынешнем покаянном письме, пугал "изоляцией" пролетариата от крестьянства в результате выхода компартии из буржуазного Гоминдана. Незадолго до того, Радек называл кантонское правительство крестьянско-рабочим, помогая Сталину замаскировать закабаление пролетариата буржуазией. Чем прикрыться от этих позорных действий, от последствий этой слепоты, этой тупости, этой измены марксизму? Как чем? Обличением перманентной революции!