Страница:
– Это хорошо, что с тобой можно о всяком поговорить. Что ты не ханжа – это хорошо. У нас ведь промеж собой разговор. Мужской. Никто лишнего чужим людям не сболтнет. Тем более что лично ты скоро помрешь. Прямо за этим столом и помрешь. Так что, можно о всяком поговорить. О всяком.
– О всяком, – повторил Чемоданов, вдруг почувствовавший, что у него онемели ноги. Сперва пальцы ног, затем икры и вот теперь бедра. Он пошевелил под столом носком правой, потом левой ноги и убедился в том, что онемевшие конечности ещё послушны своему хозяину.
– Скажите, вы ведь пошутили? Вы не застрелите меня? – нижняя челюсть предательски дрожала, голос звучал тонко, по-бабьи.
– А чего тебе бояться? Умереть-то все равно придется. Сегодня или завтра – не велика разница. Между нами говоря, твои бабы, – Егоров показа стволом пистолета на фотографию любовницы Чемоданова, – они устроят тебе шикарные похороны, пышные. Чтоб у всех инвалидов России была такая жизнь, какие будут у тебя похороны.
– Подождите, – Чемоданов, вяло выражая свой протест, помотал головой. – Мы сумеем договориться. Как деловые люди. У меня есть деньги. Ведь вам нужны деньги?
– За здорово живешь, за так я денег не беру, – Егоров поправил очки на носу. – Вот если бы я тебе что-то продал. Тогда другое дело, договориться можно. Тогда возьму деньги. Вот хотя бы пистолет купи. Тогда, может, мы миром и разойдемся, – не снимая с прицела Чемоданова, Егоров достал из-под свитера пистолет ТТ, сделав шаг вперед, положил его на письменный стол. – Вот, купи.
– Конечно, я возьму этот пистолет, за любые деньги…
– Нет, я котами в мешках не торгую, – нахмурился Егоров. – Возьми пистолет в руки и убедись, что он в прекрасном состоянии.
– Я вам и так верю, – упирался Чемоданов.
– А ты все-таки убедись, что пистолет хороший, – настаивал Егоров.
– Я возьму его в руки, а вы меня пристрелите, – не зная, как себя вести, сбитый с толку предложением купить пистолет, Чемоданов махнул в воздухе руками. – А на следствии вы скажете: самооборона.
– Пистолет хоть и заряжен, но стоит на предохранителе.
– Все равно я не хочу и не буду к нему прикасаться.
– Не будешь? – Егоров направил ствол в лицо Чемоданова.
– Хорошо, хорошо, – Чемоданов взял крупно дрожавшими руками пистолет, зачем-то повернул его дулом к себе, и снова положил на прежнее место. – Хороший.
– Правда, хороший? – обрадовался инвалид, достал из брючного кармана целлофановый пакет и быстро, одним движением упаковал в него ТТ. – Если пистолет хороший, так лучше я его себе оставлю.
Чемоданов готов был разрыдаться. Ощущение несправедливого, бессовестного, хамского обмана жгло душу, а слезы уже закипали на веках.
– Но мы ведь можем договориться, – крупная слеза выкатилась из правого глаза Чемоданова, тронула щеку и упала на шелковый галстук.
– Конечно, можем, – согласился безжалостный инвалид. – Вот сейчас ты мне покажешь свои зубы. Я взгляну на них и уйду.
Чемоданов, парализованный страхом, поднял голову и оскалил пасть.
– Фу, какие плохие зубу, – Егоров почмокал губами. – Ну, сейчас мы их исправим.
Егоров резко поднял руку с пистолетом и пустил пулю в рот Чемоданова. Второй раз он выстрелил в сердце. Выпустив из мертвеющих пальцев подлокотники кресла, Чемоданов медленно съехал под стол. Продавец Костя повернулся к Егорову.
– Боже мой, за что? – Костя крепко прижался ягодицами к подоконнику. – А за то, – Егоров сунул пистолет в карман плаща. – Эта сука теперь будет знать, как обманывать инвалидов второй группы.
Егоров взял палку, постучал резиновым набалдашником об пол и, сильно припадая на левую ногу, покинул кабинет, оставив в нем продавца, и запер дверь снаружи. Тишина. Кажется, выстрелы никого не потревожили. Егоров вышел на улицу через черный ход.
«Да не знаю я ничего, – Костя тоже мучился, понимая, что несет какую-то чушь. – Они про коров говорили. А потом дед выстрелил. Честно говоря, я не очень-то прислушивался. У меня живот схватило. Я только о нем и думал, о животе. Я боялся, как бы не того… Как бы…» «Как бы не обделаться?» – нашел следователь искомое слово следователь. «Точно, – кивнул продавец. – Я такого страху натерпелся. Этот инвалид проклятый, он ведь совсем без тормозов. Запросто мог и меня уложить из своей пушки».
Глава 29
– О всяком, – повторил Чемоданов, вдруг почувствовавший, что у него онемели ноги. Сперва пальцы ног, затем икры и вот теперь бедра. Он пошевелил под столом носком правой, потом левой ноги и убедился в том, что онемевшие конечности ещё послушны своему хозяину.
– Скажите, вы ведь пошутили? Вы не застрелите меня? – нижняя челюсть предательски дрожала, голос звучал тонко, по-бабьи.
– А чего тебе бояться? Умереть-то все равно придется. Сегодня или завтра – не велика разница. Между нами говоря, твои бабы, – Егоров показа стволом пистолета на фотографию любовницы Чемоданова, – они устроят тебе шикарные похороны, пышные. Чтоб у всех инвалидов России была такая жизнь, какие будут у тебя похороны.
– Подождите, – Чемоданов, вяло выражая свой протест, помотал головой. – Мы сумеем договориться. Как деловые люди. У меня есть деньги. Ведь вам нужны деньги?
– За здорово живешь, за так я денег не беру, – Егоров поправил очки на носу. – Вот если бы я тебе что-то продал. Тогда другое дело, договориться можно. Тогда возьму деньги. Вот хотя бы пистолет купи. Тогда, может, мы миром и разойдемся, – не снимая с прицела Чемоданова, Егоров достал из-под свитера пистолет ТТ, сделав шаг вперед, положил его на письменный стол. – Вот, купи.
– Конечно, я возьму этот пистолет, за любые деньги…
– Нет, я котами в мешках не торгую, – нахмурился Егоров. – Возьми пистолет в руки и убедись, что он в прекрасном состоянии.
– Я вам и так верю, – упирался Чемоданов.
– А ты все-таки убедись, что пистолет хороший, – настаивал Егоров.
– Я возьму его в руки, а вы меня пристрелите, – не зная, как себя вести, сбитый с толку предложением купить пистолет, Чемоданов махнул в воздухе руками. – А на следствии вы скажете: самооборона.
– Пистолет хоть и заряжен, но стоит на предохранителе.
– Все равно я не хочу и не буду к нему прикасаться.
– Не будешь? – Егоров направил ствол в лицо Чемоданова.
– Хорошо, хорошо, – Чемоданов взял крупно дрожавшими руками пистолет, зачем-то повернул его дулом к себе, и снова положил на прежнее место. – Хороший.
– Правда, хороший? – обрадовался инвалид, достал из брючного кармана целлофановый пакет и быстро, одним движением упаковал в него ТТ. – Если пистолет хороший, так лучше я его себе оставлю.
Чемоданов готов был разрыдаться. Ощущение несправедливого, бессовестного, хамского обмана жгло душу, а слезы уже закипали на веках.
– Но мы ведь можем договориться, – крупная слеза выкатилась из правого глаза Чемоданова, тронула щеку и упала на шелковый галстук.
– Конечно, можем, – согласился безжалостный инвалид. – Вот сейчас ты мне покажешь свои зубы. Я взгляну на них и уйду.
Чемоданов, парализованный страхом, поднял голову и оскалил пасть.
– Фу, какие плохие зубу, – Егоров почмокал губами. – Ну, сейчас мы их исправим.
Егоров резко поднял руку с пистолетом и пустил пулю в рот Чемоданова. Второй раз он выстрелил в сердце. Выпустив из мертвеющих пальцев подлокотники кресла, Чемоданов медленно съехал под стол. Продавец Костя повернулся к Егорову.
– Боже мой, за что? – Костя крепко прижался ягодицами к подоконнику. – А за то, – Егоров сунул пистолет в карман плаща. – Эта сука теперь будет знать, как обманывать инвалидов второй группы.
Егоров взял палку, постучал резиновым набалдашником об пол и, сильно припадая на левую ногу, покинул кабинет, оставив в нем продавца, и запер дверь снаружи. Тишина. Кажется, выстрелы никого не потревожили. Егоров вышел на улицу через черный ход.
* * *
Через пару часов продавец Костя давал показанию следователю прокуратуры. «Этот дед, убийца этот, обвинил хозяина в скотоложестве», – говорил Костя. «Он что, деревенский, этот дед?» – следователь быстро измучился с бестолковым продавцом. «Может, и деревенский, – ответил Костя. – А потом он обвинил Чемоданова, что тот зубы не чистит. И предложил купить пистолет». «У кого купить пистолет, и кто зубы не чистит? – следователь решал и не мог решить, заносить ли это бессвязное бормотание в протокол. – Давайте все по порядку».«Да не знаю я ничего, – Костя тоже мучился, понимая, что несет какую-то чушь. – Они про коров говорили. А потом дед выстрелил. Честно говоря, я не очень-то прислушивался. У меня живот схватило. Я только о нем и думал, о животе. Я боялся, как бы не того… Как бы…» «Как бы не обделаться?» – нашел следователь искомое слово следователь. «Точно, – кивнул продавец. – Я такого страху натерпелся. Этот инвалид проклятый, он ведь совсем без тормозов. Запросто мог и меня уложить из своей пушки».
Глава 29
Соседка Екатерина Евдокимовна смотрела на Ларионова жалостливо, морщинки в уголках её глаз обозначились резко, казалось, старуха вот-вот всхлипнет и пустит слезу. Ларионов, устроившись за кухонным столом, под этим скорбным взглядом жевал мало съедобный жирный бифштекс с макаронами, сдабривая кушанье бутылочным лимонадом.
– Чего-то я смотрю, ты все дома сидишь, – сказала соседка. – Уже третий день все сидишь, не выходишь.
– А куда мне теперь идти? – горько обронил Ларионов, наслаждавшиймся двухнедельным отпуском. Он припал к горлышку пластиковой бутылки, глотнул сладкого, пахнущего содой лимонада. – Некуда мне теперь идти, как тому персонажу Достоевского, – Ларионов подумал и решил, что старуха вряд ли имеет представление о Достоевском и его персонажах. – Ну, писатель такой был. Он книжку написал, так там один мужик все страдал оттого, что пойти ему некуда. И на этой почве все водку глушил, совсем спился.
– А ты не пей водку, а то, как тот мужик, с круга сойдешь, – сказала баба Катя. – Ты на работу иди. Там тебе дело найдут.
– Выгнали меня с работы, – Ларионов мрачнел и жевал бифштекс. – Совсем выгнали.
– За что же это? – баба Катя всплеснула руками.
– За правду, ясно, за что. Я ведь правду режу, не взирая на личности, в глаза режу. Ну, сказал пару слов, меня и поперли.
– А ты обратно попросись, – посоветовала баба Катя. – Скажи, не буду больше.
– Не могу я молчать, – Ларионов чуть не подавился макаронами. – Да и не примут обратно. Правду ведь никто не любит.
– И что же теперь делать будешь? Плохо ведь без работы.
– А правда мне дороже любой работы, самой золотой, – Ларионов почему-то решил, что баба Катя совсем отупела и при ней можно говорить любую чушь. – Что делать – это вопрос вечный. Ну, для начала соберу рюкзак и поеду куда-нибудь далеко-далеко, за романтикой, за туманом. В Сибирь, например, на великую стройку. Или в деревню глухую, в фольклорную экспедицию, слов разных набираться. Там обживусь, на новом месте, пущу тебе открытку с адресом. А ты ко мне в гости приедешь. Поживешь у меня в свое удовольствие, станешь в тайгу за грибами ходить, за морошкой. Места там грибные, ягодные.
– Господь с тобой. Я дальше булочной не хожу. И тебе там делать нечего надо тут на работу проситься.
– И то верно, – тут же переменил мнение Ларионов. – И чего в такую даль таскаться, в Сибирь эту, комарам на съедение? И строек великих не осталось. Может, на всю Сибирь и строят один какой курятник, так там своих работников хватает, местных. Нет, не поеду. Да и холодно сейчас там. Снег глубокий лежит, все в тайгу на лыжах ходят, ну, за пушниной. А у меня ни ружья, ни лыж нету. А без ружья там пропадешь ни за грош.
– Я молодая была, так нас на торфоразработки посылали, – начала бабка, но, услышав звонок в дверь, прервала рассказ. – Два раза, значит, к тебе. Иди открывай.
– Я хотел поговорить насчет Ирошникова, – сказал мужчина вместо приветствия. – Можно войти?
– Какого ещё Ирошникова? – Ларионов постарался сделать удивленное лицо.
– А, виноват, – кивнул мужчина. – Не Ирошникова, а господина Шеваловского. Дело в том, что именно я помогал оформить ему новый паспорт и военный билет. А потом передал через Максименкова документы вам. Теперь можно войти?
– Теперь можно, – Ларионов попятился задом, пропуская Егорова в прихожую.
Сняв кепку и куртку, Егоров нашел свободный крючок на вешалке.
– Ботинки не снимайте, – Ларионов распахнул перед гостем дверь в свою комнату. – Проходите.
– Что гирей балуетесь? – Егоров увидел в углу комнаты зеленую двухпудовую гирю, похожую на незрелый арбуз с ручкой. – Похвально. Я вас искал на работе, но там сказали, что вы в отпуске.
– Гирей я давно не балуюсь, – по прядку ответил Ларионов, не упустивший новой возможности соврать. – А с работы меня три дня как уволили, – он подумал несколько секунд и добавил. – За правду.
– Разумеется, разумеется, за правду, – Егоров устроился на стуле за письменным столом. – За что же ещё могут уволить золотое перо газеты? Но это даже хорошо, что вас уволили. Много свободного времени появилось и вообще, – что «вообще» Егоров не пояснил. – Я начальник службы безопасности в фирме отца Романовой Лены. То есть бывший начальник. Меня уволили, как и вас. Кажется, тоже за правду. Впрочем, это не имеет значения.
– Я вас слушаю, – Ларионов, решивший сразу перейти к делу, сел на диван и положил ладони на колени.
– Вы тут один живете? – Егоров оглядел комнату.
– А вы именно это пришли узнать? – снова насторожился Ларионов. – Этот же вопрос на прошлой неделе мне задавал участковый. Такое впечатление, что я занимаю не комнату, а роскошные апартаменты и меня собираются уплотнить.
– Это я к слову спросил, без задней мысли, – стул тихо заскрипел под Егоровым. – Я по делу пришел, не то что участковый. Собственно, хотел вас попросить кое о чем. Дело в том, что вместе с Ирошниковым из Москвы уезжает и Лена, я передал ей билет. И я хотел, чтобы послезавтра вместе с Ирошниковым и Леной в Питер отправились и вы. Так получилось, что у меня оказались билеты на тот же поезд. Только в соседнее купе. Но, я думаю, вы поменяетесь с кем-нибудь местами и поедете втроем в одном купе. Как вам мое предложение?
– Никак, – хмыкнул Ларионов. – Не могу его сразу переварить, предложение это. Если уж они едет вместе, зачем там я, третий лишний. Пусть в поезде шепотом обсудят свои дела, помирятся окончательно. Кстати, вы не знаете, почему между ними произошла ссора? Они долго не виделись и Ирошников узнал о беременности Лены, так сказать, задним числом. А ведь мог и вообще не узнать.
– Рано или поздно они все равно бы помирились, – сказал Егоров. – Я так думаю. Тут мне на глаза попалось одно письмишко, Лена дала почитать, – Егоров не знал, как объяснить свою осведомленность. – Это письмо Ирошников написал ей перед отъездом.
– И передал его мне, вставил Ларионов – Я опустил письмо в ящик, а вы, значит, прочитали.
– С позволения Лены, – замялся Егоров. – Да это и не важно. Как я понял, Лена вычитала в одном журнале, который учит женщин ненавидеть мужчин, что сексуальные и человеческие отношения с партнером нужно время от времени прерывать. Так, на несколько недель. Тогда и любовь крепче станет и чего-то там еще. Полное дерьмо, а не теория. На этой почве, на пустом месте они и поссорились. Но когда Ирошников узнал о беременности Лены, он во всем стал винить не её, а себя самого. Вот и все. Можно сказать, недоразумение.
– Ясно, – Ларионов покачал головой. – Тогда тем более мне не понятно, зачем переться в Питер вместе с ними? Только весь кайф людям поломаю. Пусть посидят, выяснят все между собой, выпьют пива. А там уж, совет да любовь. Жаль только, что на их свадьбе погулять не придется ни вам, ни мне.
– Вы ведь не можете предупредить Ирошникова, чтобы он никуда не ехал? Не можете. Тогда ехать вам нужно. За последние дни кое-что изменилось. Отец Лены до сих пор уверен, что Ирошников убийца. Он хочет оградить от него Лену, защитить. Защитить любыми способами и методами. А я переубедить Романова я не могу Он сейчас в больнице. По телефону с ним созвониться нельзя – не соединяют. Увидеться тоже невозможно. Буду до конца откровенен: чтобы, так сказать, окончательно избавиться от вашего приятеля и была придумана вся эта поездка в Питер, новые документы и так далее. Ирошников не доехал бы до Питера. А поутру на путях нашли бы его тело, и все списали на несчастный случай. Поэтому я и попросил Лену поехать. Если она будет рядом, Ирошникова не тронут. Ну, и ваше присутствие не помешает.
– Вот дела, – Ларионов поскреб пальцами затылок. – Ну и дела. А Максименков? Можно ведь связаться с отцом Лены через него, объясниться.
– Сейчас Максименков играет не за нашу команду, – покачал головой Егоров. – Сначала и я полагал, что Ирошников убийца, а вы соучастник. Думал, что вашей следующей жертвой может стать Лена. Но для меня все разъяснилось. А Максименков, ему до лампочки, кто убийца. И в этом деле у него свой интерес. Он хотел, чтобы вместе с Ирошниковым исчезли и вы.
– Знаете, а вы меня напугали, – Ларионов зябко поежился. – Это сволочизм. Приговорили меня ни за хрен собачий. Это хуже, чем человека в карты проиграть. А почему бы вам самому не поехать в Питер вместо меня?
– У меня есть веские причины для того, чтобы остаться, – ответил Егоров. – И потом не забывайте: убийца-то на свободе ходит.
– И что вы собираетесь делать?
– Займусь святым делом: надо расправиться с врагом руками милиции и прокуратуры.
– Жаль, что вы не можете поехать. А я бы заколотил дверь в свою комнату двумя досками, крест на крест, и подождал, пока все кончится. Вы все-таки профессионал и сможете защитить Ирошникова лучше, чем я.
– Если вы останетесь дома, неделями не будете вылезать из норы, просто спятите от страха. Любого шороха станете бояться. Один мой знакомый сутками сидел дома и смотрел фильмы про мертвецов и вампиров, читал книжки про всякую нечисть и таким способом на свой лад развлекался: сам себя пугал до полусмерти. Может сперва это ему и нравилось, самозапугивание. Но, в конце концов, нервы у бедняги совсем расстроились, а позже и крыша поехала. На нервной почве он оглох.
– А потом?
– Его судили, – сказал Егоров. – Естественно, не за то, что оглох.
– Значит, судили за то, что он смотрел страшные фильмы?
– Он совершил преступление. Взял гвозди, сотку, и приколотил этими гвоздями к двери свою родную тетку, между прочим, заслуженную учительницу России. Он надел на неё собачий ошейник и намордник с шипами. Мучил её, стягивал ремень на шее. А потом отпилил ей ножовкой голову, а в грудь вогнал какую-то палку. А там и вовсе разошелся: взял топорик и накрошил кровавый винегрет. Не знаю уж, кем он себя воображал, великим инквизитором или ещё кем. Но в той учительнице он видел воплощение пришедшего на землю дьявола.
– И какой срок получил ваш добрый знакомый? – Ларионов, погруженный в себя, хмурился.
– Его лечили, но это лечение хуже, мучительнее реального срока на зоне. Можно сказать, он попал в ад на земле. Не советую вам идти его дорогой, жить наедине с собственными страхами. Мне лично ближе другая позиция: будь, что будет.
– У вас просто дар художественного слова, вы все так здорово рассказали, выпукло, выразительно. Прямо видишь эту учительницу в собачьем ошейнике, приколоченную к двери длинными гвоздями. Пожалуй, я поеду в Питер, убедили. А то задохнусь в этой комнате собственными страхами. И, в конце концов, накрошу винегрет из соседки бабы Кати.
– Вот и договорились, – Егоров положил на письменный стол конверт с билетами и деньгами. – Думаю, все закончится хорошо. В городе держитесь вместе, а в гостинице снимите соседние номера. К тетке Ирошникова лучше не суйтесь. А дня через три-четыре можете смело возвращаться. Здесь все уже успокоится. И ещё просьба: заберите у Ирошникова паспорт и военный билет на имя Шеваловского, порвите эти бумаги и утопите в унитазе. А то задержат с такой паспартиной – будут неприятности.
– Хорошо, – кивнул Ларионов. – А с Максименковым вы, разумеется, хотите разобраться по-мужски?
– Хочу, но не могу, не смею лишать вас этого удовольствия, – Егоров поднялся. – Можно сказать, это ваше семейное дело.
– Вы правы, – Ларионов проводил гостя в прихожую, когда тот оделся, с чувством пожал руку. – Спасибо за то, что меня не шлепнули.
– И вам спасибо за то, что вы живы, – ответил Егоров. – Мои извинения. Людям свойственно ошибаться.
Заперев за Егоровым дверь, Ларионов вернулся в комнату, несколько минут расхаживал из угла в угол, наконец, сел, поставил на колени телефонный аппарат, набрал номер бывшей жены.
– Максименкова нет дома? – спросил он, когда Вера подняла трубку.
– Его нет, и даже не знаю, когда он вернется, – ответила Вера сонным голосом. – У них на работе какие-то важные дела. Возможно, его сегодня совсем не будет.
– Тогда сделай мне одолжение, – попросил Ларионов. – Передай ему вот что. Передай, что я уезжаю в Питер вместе с Леной Романовой и Ирошниковым. Не перебивай, он знает, с каким Ирошниковым. Но я скоро вернусь. И как только у меня появится свободная минута, одна только минуточка, я к Максименкову непременно зайду. Чтобы в его морду плюнуть. А потом разобью эту харю всмятку. Именно всмятку – так и передай. Так разобью, что ни один косметолог не выправит. Пусть собирает своих друзей, адвокатов и прокуроров, и судится со мной за нанесение вреда здоровью. Только на этом суде твой засранец будет иметь очень бледный вид. А там, глядишь, и сам станет обвиняемым, а не потерпевшим. Передашь? Большое спасибо, – Ларионов положил трубку.
Он заглянул в оставленный Егоровым конверт и полез в шкаф собирать вещи.
– Я и есть Владыкин. Кто говорит?
– Мое имя в данном случае ничего вам не скажет, – ответил Егоров немного гнусавым голосом. – Главное, я честный человек. Я честный предприниматель, бизнесмен. И хочу сделать важное заявление.
– Слушаю вас, – голос Владыкина сделался напряженным, чувствовалось, что он навострил уши.
– Это вы ведете дело об исчезновении доцента Олега Олеговича Десятникова? Он преподавал современную экономику в вузе, а недавно бесследно исчез. Вы этим делом занимаетесь?
– Не я лично. Этим делом занимается милиция, ну и мы, прокуратура, следим за событиями. Могу соединить вас с нужным следователем.
– Не надо, я хочу поговорить с вами. Я о вас в газете читал в связи с делом этого серийного убийцы и вообще, вам я верю. Но если вам не хочется разговаривать…
– Нет, нет, я вас слушаю, – поспешил ответить Владыкин. – Мы ведь одно дело делаем, милиция и прокуратура. Какая разница, с кем именно разговаривать?
– Вот и хорошо, – обрадовался Егоров. – У меня есть ещё и сюрприз лично для вас, но об этом позже. Так вот, я хочу заявить, что стал свидетелем убийства этого несчастного доцента. Можно сказать, его застрелили на моих глазах. В затылок ему пальнули.
– Вы знаете имя убийцы?
– Знаю, иначе не стал бы вас беспокоить, – Егоров проехал Крестовский мост и на красный сигнал светофора остановился на перекрестке возле Рижского вокзала. – Убийц было двое. Один – хозяин магазина автозапчастей Чемоданов Владик. А второй его друг, некто Пахов Федор Михайлович. За имя и отчество его ещё Достоевским называют. Так вот, убийцы – они. Каждый по разу выстрелил в затылок Десятникова из пистолета ТТ.
– А какие-то доказательства их участия в преступлении у вас имеются? – спросил Владыкин. – И меня поймите. Я ведь не хочу, чтобы ваше заявление, безусловно, очень важное, оставалось голословным. Хотя лично я в ваших словах не сомневаюсь, нужно хоть какое-то подтверждение. Чемоданов был убит неизвестными в собственном магазине. Убийцу ищут. И ваше заявление приобретает особую ценность в этом свете.
– Читал в газете о том, что Чемоданова шлепнули, – прогнусавил Егоров, делая поворот в Грохольский переулок. – Если бы Чемоданов здравствовал, я бы не стал вам звонить. Мне самому жить не надоело. Чемоданова я боялся: он большой и очень жестокий человек, с ним лучше не связываться. А его друга Пахова я не боюсь: он просто сутенер, хоть и богатый.
– Так что вы ещё хотите показать по поводу исчезновения доцента Десятникова? Мы говорили о каких-то доказательствах. Ну, хотя бы мотивах.
– С покойным доцентом я знаком не был, так, видел пару раз, – вырулив на ухабистую Большую Переяславскую, Егоров снизил скорость. – Говорили, он большой бабник. Ну, бабы его и сгубили. Десятникову все время нужны были деньги на развлечения. Такая жизнь: все дорожает, а женщины дорожают. Сейчас такие цены, что к приличным бабам и не подступишься, сами знаете. Десятников несколько раз одалживался то у Чемоданова, то у Пахова. Набежала круглая сумма. Они предупредили Десятникова, что включат счетчик, а позже и двойной счетчик, и двойной на проценты… А откуда у преподавателя вуза деньги возьмутся? Небось, он над каждым грошем трясся. В конце концов, Десятников испугался всерьез, хотел отдать им свою машину в счет части долга. Но тут одной машиной уже не отделаться. Тогда Пахов предложил расчет натурой. Два-три раза в месяц Десятников поставляет ему новую студентку на постоянную работу в это срамное бюро интимных услуг. Так они постепенно и рассчитаются.
– То есть живым товаром? – переспросил Владыкин.
– Точно, самым живым. Десятников говорил, что это не реально, две-три свежих девочки в месяц. Одна – ещё куда ни шло, одну можно. А Пахов говорил, что у него поток, конвейер, большой бизнес, а от одной в месяц ни вару, ни навару. Нужно, мол, хотя бы две, а для начала ты мне свою жену приведи. Она хоть и не первой молодости, но на любителя сойдет. И с пьяными ей можно случки устраивать. Тем все равно, старая или молодая. А этот хрен моржовый, Чемоданов, говорит, что жену сразу нельзя к людям допускать, даже пьяным. Ее сперва надо своим ребятам дать, на крепость проверить. И вообще от неё толку мало, хлипкая, такая через себя за ночь много клиентов не пропустит. Уставать сильно будет, пока привыкнет.
– Откуда вам известны эти подробности? – перебил Владыкин.
– Я присутствовал при разговоре, оттуда и известны, – Егоров миновал три вокзала и погнал машину к Сокольникам. – Еще мне известно, что вы дали указание в оперативную часть засечь мой номер телефона. Угадал? Только это напрасные труды. Сейчас я разговариваю с вами по мобильному телефону, я сижу в машине, а машина колесит по Москве. Оставьте попытки меня вычислить, иначе я прекращу разговор. Я ведь сообщаю ценную информацию, не требую за неё денег – и вот она, благодарность.
– Хорошо, разговариваем в два уха, – пообещал Владыкин. – Итак, все происходило на ваших глазах?
– Да, Чемоданов, Пахов и я играли в сику, а Десятников не играл, просто сидел за столом. Он пришел отсрочку по долгу просить. Так вот, мы сидим за одним столом, разговариваем. А Десятников закипает изнутри. Как сейчас помню, бледный, желваки на скулах так и играют, так и ходят. Я себе думаю: сейчас что-то будет. Десятников встает, наклоняется к уху Чемоданова, что-то шепчет и садится на место. Мы продолжаем играть. Смотрю, Чемоданов Пахову глазом мигает, зовет на кухню. Натурально, они выходят, а Десятников все сидит неподвижно, к двери спиной. Через пять минут они возвращаются, смотрю, в руке Пахова ТТ. Он прямо от двери стреляет Десятникову в спину и передает пистолет Чемоданову. Тот стреляет второй раз. А доцент уже повалился лицом на стол, уже готов. Я сижу, обалдел просто, клювом щелкаю. Вот так его и убили.
– Но доказательства, – напомнил Владыкин. – Вы говорили о доказательствах.
– Смотря что вы считаете доказательством, – Егоров зубами распечатал пачку сигарет. – Чемоданов и Пахов долго решали, что делать с телом доцента. Обсуждали разные варианты. Чемоданов предлагал распилить труп, а куски разбросать по городским помойкам, диким собакам на съедение. Я так понял, что опыта в таких делах у них маловато. А поручать постороннему человеку эту грязную работу они не хотели. Насколько я знаю, труп лежал где-то на подмосковной даче, у их общих знакомых. Те и знать ничего не знали, что труп у них на даче. А на днях Чемоданов и Пахов перепрятали тело. Перевезли его на дачу к Пахову, – Егоров подробно объяснил следователю, где именно находится дача Пахова и как туда подъехать на машине. – Там покойник и лежит, в гараже, в смотровой яме. И пистолет ТТ там же, то есть орудие убийства, по-вашему. Все в одном месте. Между собой они решили закопать доцента в лесу, как только земля оттает. Вот вам и доказательства. Выше крыши доказательств.
– Значит, вы не связались с прокуратурой раньше, потому что опасались мести Чемоданова?
– Само собой, – Егоров свернул на Маленковскую улицу. – Мне даже пришлось помогать Чемоданову, перевозить труп доцента с места на место.
– Чего-то я смотрю, ты все дома сидишь, – сказала соседка. – Уже третий день все сидишь, не выходишь.
– А куда мне теперь идти? – горько обронил Ларионов, наслаждавшиймся двухнедельным отпуском. Он припал к горлышку пластиковой бутылки, глотнул сладкого, пахнущего содой лимонада. – Некуда мне теперь идти, как тому персонажу Достоевского, – Ларионов подумал и решил, что старуха вряд ли имеет представление о Достоевском и его персонажах. – Ну, писатель такой был. Он книжку написал, так там один мужик все страдал оттого, что пойти ему некуда. И на этой почве все водку глушил, совсем спился.
– А ты не пей водку, а то, как тот мужик, с круга сойдешь, – сказала баба Катя. – Ты на работу иди. Там тебе дело найдут.
– Выгнали меня с работы, – Ларионов мрачнел и жевал бифштекс. – Совсем выгнали.
– За что же это? – баба Катя всплеснула руками.
– За правду, ясно, за что. Я ведь правду режу, не взирая на личности, в глаза режу. Ну, сказал пару слов, меня и поперли.
– А ты обратно попросись, – посоветовала баба Катя. – Скажи, не буду больше.
– Не могу я молчать, – Ларионов чуть не подавился макаронами. – Да и не примут обратно. Правду ведь никто не любит.
– И что же теперь делать будешь? Плохо ведь без работы.
– А правда мне дороже любой работы, самой золотой, – Ларионов почему-то решил, что баба Катя совсем отупела и при ней можно говорить любую чушь. – Что делать – это вопрос вечный. Ну, для начала соберу рюкзак и поеду куда-нибудь далеко-далеко, за романтикой, за туманом. В Сибирь, например, на великую стройку. Или в деревню глухую, в фольклорную экспедицию, слов разных набираться. Там обживусь, на новом месте, пущу тебе открытку с адресом. А ты ко мне в гости приедешь. Поживешь у меня в свое удовольствие, станешь в тайгу за грибами ходить, за морошкой. Места там грибные, ягодные.
– Господь с тобой. Я дальше булочной не хожу. И тебе там делать нечего надо тут на работу проситься.
– И то верно, – тут же переменил мнение Ларионов. – И чего в такую даль таскаться, в Сибирь эту, комарам на съедение? И строек великих не осталось. Может, на всю Сибирь и строят один какой курятник, так там своих работников хватает, местных. Нет, не поеду. Да и холодно сейчас там. Снег глубокий лежит, все в тайгу на лыжах ходят, ну, за пушниной. А у меня ни ружья, ни лыж нету. А без ружья там пропадешь ни за грош.
– Я молодая была, так нас на торфоразработки посылали, – начала бабка, но, услышав звонок в дверь, прервала рассказ. – Два раза, значит, к тебе. Иди открывай.
* * *
Ларионов прошел в коридор, не спрашивая, распахнул дверь и вопросительно посмотрел на незнакомого мужчину в темной куртке и кепке, вытиравшего ноги о резиновый коврик по другую сторону порога.– Я хотел поговорить насчет Ирошникова, – сказал мужчина вместо приветствия. – Можно войти?
– Какого ещё Ирошникова? – Ларионов постарался сделать удивленное лицо.
– А, виноват, – кивнул мужчина. – Не Ирошникова, а господина Шеваловского. Дело в том, что именно я помогал оформить ему новый паспорт и военный билет. А потом передал через Максименкова документы вам. Теперь можно войти?
– Теперь можно, – Ларионов попятился задом, пропуская Егорова в прихожую.
Сняв кепку и куртку, Егоров нашел свободный крючок на вешалке.
– Ботинки не снимайте, – Ларионов распахнул перед гостем дверь в свою комнату. – Проходите.
– Что гирей балуетесь? – Егоров увидел в углу комнаты зеленую двухпудовую гирю, похожую на незрелый арбуз с ручкой. – Похвально. Я вас искал на работе, но там сказали, что вы в отпуске.
– Гирей я давно не балуюсь, – по прядку ответил Ларионов, не упустивший новой возможности соврать. – А с работы меня три дня как уволили, – он подумал несколько секунд и добавил. – За правду.
– Разумеется, разумеется, за правду, – Егоров устроился на стуле за письменным столом. – За что же ещё могут уволить золотое перо газеты? Но это даже хорошо, что вас уволили. Много свободного времени появилось и вообще, – что «вообще» Егоров не пояснил. – Я начальник службы безопасности в фирме отца Романовой Лены. То есть бывший начальник. Меня уволили, как и вас. Кажется, тоже за правду. Впрочем, это не имеет значения.
– Я вас слушаю, – Ларионов, решивший сразу перейти к делу, сел на диван и положил ладони на колени.
– Вы тут один живете? – Егоров оглядел комнату.
– А вы именно это пришли узнать? – снова насторожился Ларионов. – Этот же вопрос на прошлой неделе мне задавал участковый. Такое впечатление, что я занимаю не комнату, а роскошные апартаменты и меня собираются уплотнить.
– Это я к слову спросил, без задней мысли, – стул тихо заскрипел под Егоровым. – Я по делу пришел, не то что участковый. Собственно, хотел вас попросить кое о чем. Дело в том, что вместе с Ирошниковым из Москвы уезжает и Лена, я передал ей билет. И я хотел, чтобы послезавтра вместе с Ирошниковым и Леной в Питер отправились и вы. Так получилось, что у меня оказались билеты на тот же поезд. Только в соседнее купе. Но, я думаю, вы поменяетесь с кем-нибудь местами и поедете втроем в одном купе. Как вам мое предложение?
– Никак, – хмыкнул Ларионов. – Не могу его сразу переварить, предложение это. Если уж они едет вместе, зачем там я, третий лишний. Пусть в поезде шепотом обсудят свои дела, помирятся окончательно. Кстати, вы не знаете, почему между ними произошла ссора? Они долго не виделись и Ирошников узнал о беременности Лены, так сказать, задним числом. А ведь мог и вообще не узнать.
– Рано или поздно они все равно бы помирились, – сказал Егоров. – Я так думаю. Тут мне на глаза попалось одно письмишко, Лена дала почитать, – Егоров не знал, как объяснить свою осведомленность. – Это письмо Ирошников написал ей перед отъездом.
– И передал его мне, вставил Ларионов – Я опустил письмо в ящик, а вы, значит, прочитали.
– С позволения Лены, – замялся Егоров. – Да это и не важно. Как я понял, Лена вычитала в одном журнале, который учит женщин ненавидеть мужчин, что сексуальные и человеческие отношения с партнером нужно время от времени прерывать. Так, на несколько недель. Тогда и любовь крепче станет и чего-то там еще. Полное дерьмо, а не теория. На этой почве, на пустом месте они и поссорились. Но когда Ирошников узнал о беременности Лены, он во всем стал винить не её, а себя самого. Вот и все. Можно сказать, недоразумение.
– Ясно, – Ларионов покачал головой. – Тогда тем более мне не понятно, зачем переться в Питер вместе с ними? Только весь кайф людям поломаю. Пусть посидят, выяснят все между собой, выпьют пива. А там уж, совет да любовь. Жаль только, что на их свадьбе погулять не придется ни вам, ни мне.
– Вы ведь не можете предупредить Ирошникова, чтобы он никуда не ехал? Не можете. Тогда ехать вам нужно. За последние дни кое-что изменилось. Отец Лены до сих пор уверен, что Ирошников убийца. Он хочет оградить от него Лену, защитить. Защитить любыми способами и методами. А я переубедить Романова я не могу Он сейчас в больнице. По телефону с ним созвониться нельзя – не соединяют. Увидеться тоже невозможно. Буду до конца откровенен: чтобы, так сказать, окончательно избавиться от вашего приятеля и была придумана вся эта поездка в Питер, новые документы и так далее. Ирошников не доехал бы до Питера. А поутру на путях нашли бы его тело, и все списали на несчастный случай. Поэтому я и попросил Лену поехать. Если она будет рядом, Ирошникова не тронут. Ну, и ваше присутствие не помешает.
– Вот дела, – Ларионов поскреб пальцами затылок. – Ну и дела. А Максименков? Можно ведь связаться с отцом Лены через него, объясниться.
– Сейчас Максименков играет не за нашу команду, – покачал головой Егоров. – Сначала и я полагал, что Ирошников убийца, а вы соучастник. Думал, что вашей следующей жертвой может стать Лена. Но для меня все разъяснилось. А Максименков, ему до лампочки, кто убийца. И в этом деле у него свой интерес. Он хотел, чтобы вместе с Ирошниковым исчезли и вы.
– Знаете, а вы меня напугали, – Ларионов зябко поежился. – Это сволочизм. Приговорили меня ни за хрен собачий. Это хуже, чем человека в карты проиграть. А почему бы вам самому не поехать в Питер вместо меня?
– У меня есть веские причины для того, чтобы остаться, – ответил Егоров. – И потом не забывайте: убийца-то на свободе ходит.
– И что вы собираетесь делать?
– Займусь святым делом: надо расправиться с врагом руками милиции и прокуратуры.
– Жаль, что вы не можете поехать. А я бы заколотил дверь в свою комнату двумя досками, крест на крест, и подождал, пока все кончится. Вы все-таки профессионал и сможете защитить Ирошникова лучше, чем я.
– Если вы останетесь дома, неделями не будете вылезать из норы, просто спятите от страха. Любого шороха станете бояться. Один мой знакомый сутками сидел дома и смотрел фильмы про мертвецов и вампиров, читал книжки про всякую нечисть и таким способом на свой лад развлекался: сам себя пугал до полусмерти. Может сперва это ему и нравилось, самозапугивание. Но, в конце концов, нервы у бедняги совсем расстроились, а позже и крыша поехала. На нервной почве он оглох.
– А потом?
– Его судили, – сказал Егоров. – Естественно, не за то, что оглох.
– Значит, судили за то, что он смотрел страшные фильмы?
– Он совершил преступление. Взял гвозди, сотку, и приколотил этими гвоздями к двери свою родную тетку, между прочим, заслуженную учительницу России. Он надел на неё собачий ошейник и намордник с шипами. Мучил её, стягивал ремень на шее. А потом отпилил ей ножовкой голову, а в грудь вогнал какую-то палку. А там и вовсе разошелся: взял топорик и накрошил кровавый винегрет. Не знаю уж, кем он себя воображал, великим инквизитором или ещё кем. Но в той учительнице он видел воплощение пришедшего на землю дьявола.
– И какой срок получил ваш добрый знакомый? – Ларионов, погруженный в себя, хмурился.
– Его лечили, но это лечение хуже, мучительнее реального срока на зоне. Можно сказать, он попал в ад на земле. Не советую вам идти его дорогой, жить наедине с собственными страхами. Мне лично ближе другая позиция: будь, что будет.
– У вас просто дар художественного слова, вы все так здорово рассказали, выпукло, выразительно. Прямо видишь эту учительницу в собачьем ошейнике, приколоченную к двери длинными гвоздями. Пожалуй, я поеду в Питер, убедили. А то задохнусь в этой комнате собственными страхами. И, в конце концов, накрошу винегрет из соседки бабы Кати.
– Вот и договорились, – Егоров положил на письменный стол конверт с билетами и деньгами. – Думаю, все закончится хорошо. В городе держитесь вместе, а в гостинице снимите соседние номера. К тетке Ирошникова лучше не суйтесь. А дня через три-четыре можете смело возвращаться. Здесь все уже успокоится. И ещё просьба: заберите у Ирошникова паспорт и военный билет на имя Шеваловского, порвите эти бумаги и утопите в унитазе. А то задержат с такой паспартиной – будут неприятности.
– Хорошо, – кивнул Ларионов. – А с Максименковым вы, разумеется, хотите разобраться по-мужски?
– Хочу, но не могу, не смею лишать вас этого удовольствия, – Егоров поднялся. – Можно сказать, это ваше семейное дело.
– Вы правы, – Ларионов проводил гостя в прихожую, когда тот оделся, с чувством пожал руку. – Спасибо за то, что меня не шлепнули.
– И вам спасибо за то, что вы живы, – ответил Егоров. – Мои извинения. Людям свойственно ошибаться.
Заперев за Егоровым дверь, Ларионов вернулся в комнату, несколько минут расхаживал из угла в угол, наконец, сел, поставил на колени телефонный аппарат, набрал номер бывшей жены.
– Максименкова нет дома? – спросил он, когда Вера подняла трубку.
– Его нет, и даже не знаю, когда он вернется, – ответила Вера сонным голосом. – У них на работе какие-то важные дела. Возможно, его сегодня совсем не будет.
– Тогда сделай мне одолжение, – попросил Ларионов. – Передай ему вот что. Передай, что я уезжаю в Питер вместе с Леной Романовой и Ирошниковым. Не перебивай, он знает, с каким Ирошниковым. Но я скоро вернусь. И как только у меня появится свободная минута, одна только минуточка, я к Максименкову непременно зайду. Чтобы в его морду плюнуть. А потом разобью эту харю всмятку. Именно всмятку – так и передай. Так разобью, что ни один косметолог не выправит. Пусть собирает своих друзей, адвокатов и прокуроров, и судится со мной за нанесение вреда здоровью. Только на этом суде твой засранец будет иметь очень бледный вид. А там, глядишь, и сам станет обвиняемым, а не потерпевшим. Передашь? Большое спасибо, – Ларионов положил трубку.
Он заглянул в оставленный Егоровым конверт и полез в шкаф собирать вещи.
* * *
Сев за руль, Егоров покружил по Москве, на полчаса завернул в гостиницу «Космос», где приобрел у знакомого перекупщика краденый сотовый телефон. Выехав на Проспект мира, он, сверившись с записной книжкой, набрал номер старшего следователя прокуратуры Владыкина, попросил позвать его к аппарату.– Я и есть Владыкин. Кто говорит?
– Мое имя в данном случае ничего вам не скажет, – ответил Егоров немного гнусавым голосом. – Главное, я честный человек. Я честный предприниматель, бизнесмен. И хочу сделать важное заявление.
– Слушаю вас, – голос Владыкина сделался напряженным, чувствовалось, что он навострил уши.
– Это вы ведете дело об исчезновении доцента Олега Олеговича Десятникова? Он преподавал современную экономику в вузе, а недавно бесследно исчез. Вы этим делом занимаетесь?
– Не я лично. Этим делом занимается милиция, ну и мы, прокуратура, следим за событиями. Могу соединить вас с нужным следователем.
– Не надо, я хочу поговорить с вами. Я о вас в газете читал в связи с делом этого серийного убийцы и вообще, вам я верю. Но если вам не хочется разговаривать…
– Нет, нет, я вас слушаю, – поспешил ответить Владыкин. – Мы ведь одно дело делаем, милиция и прокуратура. Какая разница, с кем именно разговаривать?
– Вот и хорошо, – обрадовался Егоров. – У меня есть ещё и сюрприз лично для вас, но об этом позже. Так вот, я хочу заявить, что стал свидетелем убийства этого несчастного доцента. Можно сказать, его застрелили на моих глазах. В затылок ему пальнули.
– Вы знаете имя убийцы?
– Знаю, иначе не стал бы вас беспокоить, – Егоров проехал Крестовский мост и на красный сигнал светофора остановился на перекрестке возле Рижского вокзала. – Убийц было двое. Один – хозяин магазина автозапчастей Чемоданов Владик. А второй его друг, некто Пахов Федор Михайлович. За имя и отчество его ещё Достоевским называют. Так вот, убийцы – они. Каждый по разу выстрелил в затылок Десятникова из пистолета ТТ.
– А какие-то доказательства их участия в преступлении у вас имеются? – спросил Владыкин. – И меня поймите. Я ведь не хочу, чтобы ваше заявление, безусловно, очень важное, оставалось голословным. Хотя лично я в ваших словах не сомневаюсь, нужно хоть какое-то подтверждение. Чемоданов был убит неизвестными в собственном магазине. Убийцу ищут. И ваше заявление приобретает особую ценность в этом свете.
– Читал в газете о том, что Чемоданова шлепнули, – прогнусавил Егоров, делая поворот в Грохольский переулок. – Если бы Чемоданов здравствовал, я бы не стал вам звонить. Мне самому жить не надоело. Чемоданова я боялся: он большой и очень жестокий человек, с ним лучше не связываться. А его друга Пахова я не боюсь: он просто сутенер, хоть и богатый.
– Так что вы ещё хотите показать по поводу исчезновения доцента Десятникова? Мы говорили о каких-то доказательствах. Ну, хотя бы мотивах.
– С покойным доцентом я знаком не был, так, видел пару раз, – вырулив на ухабистую Большую Переяславскую, Егоров снизил скорость. – Говорили, он большой бабник. Ну, бабы его и сгубили. Десятникову все время нужны были деньги на развлечения. Такая жизнь: все дорожает, а женщины дорожают. Сейчас такие цены, что к приличным бабам и не подступишься, сами знаете. Десятников несколько раз одалживался то у Чемоданова, то у Пахова. Набежала круглая сумма. Они предупредили Десятникова, что включат счетчик, а позже и двойной счетчик, и двойной на проценты… А откуда у преподавателя вуза деньги возьмутся? Небось, он над каждым грошем трясся. В конце концов, Десятников испугался всерьез, хотел отдать им свою машину в счет части долга. Но тут одной машиной уже не отделаться. Тогда Пахов предложил расчет натурой. Два-три раза в месяц Десятников поставляет ему новую студентку на постоянную работу в это срамное бюро интимных услуг. Так они постепенно и рассчитаются.
– То есть живым товаром? – переспросил Владыкин.
– Точно, самым живым. Десятников говорил, что это не реально, две-три свежих девочки в месяц. Одна – ещё куда ни шло, одну можно. А Пахов говорил, что у него поток, конвейер, большой бизнес, а от одной в месяц ни вару, ни навару. Нужно, мол, хотя бы две, а для начала ты мне свою жену приведи. Она хоть и не первой молодости, но на любителя сойдет. И с пьяными ей можно случки устраивать. Тем все равно, старая или молодая. А этот хрен моржовый, Чемоданов, говорит, что жену сразу нельзя к людям допускать, даже пьяным. Ее сперва надо своим ребятам дать, на крепость проверить. И вообще от неё толку мало, хлипкая, такая через себя за ночь много клиентов не пропустит. Уставать сильно будет, пока привыкнет.
– Откуда вам известны эти подробности? – перебил Владыкин.
– Я присутствовал при разговоре, оттуда и известны, – Егоров миновал три вокзала и погнал машину к Сокольникам. – Еще мне известно, что вы дали указание в оперативную часть засечь мой номер телефона. Угадал? Только это напрасные труды. Сейчас я разговариваю с вами по мобильному телефону, я сижу в машине, а машина колесит по Москве. Оставьте попытки меня вычислить, иначе я прекращу разговор. Я ведь сообщаю ценную информацию, не требую за неё денег – и вот она, благодарность.
– Хорошо, разговариваем в два уха, – пообещал Владыкин. – Итак, все происходило на ваших глазах?
– Да, Чемоданов, Пахов и я играли в сику, а Десятников не играл, просто сидел за столом. Он пришел отсрочку по долгу просить. Так вот, мы сидим за одним столом, разговариваем. А Десятников закипает изнутри. Как сейчас помню, бледный, желваки на скулах так и играют, так и ходят. Я себе думаю: сейчас что-то будет. Десятников встает, наклоняется к уху Чемоданова, что-то шепчет и садится на место. Мы продолжаем играть. Смотрю, Чемоданов Пахову глазом мигает, зовет на кухню. Натурально, они выходят, а Десятников все сидит неподвижно, к двери спиной. Через пять минут они возвращаются, смотрю, в руке Пахова ТТ. Он прямо от двери стреляет Десятникову в спину и передает пистолет Чемоданову. Тот стреляет второй раз. А доцент уже повалился лицом на стол, уже готов. Я сижу, обалдел просто, клювом щелкаю. Вот так его и убили.
– Но доказательства, – напомнил Владыкин. – Вы говорили о доказательствах.
– Смотря что вы считаете доказательством, – Егоров зубами распечатал пачку сигарет. – Чемоданов и Пахов долго решали, что делать с телом доцента. Обсуждали разные варианты. Чемоданов предлагал распилить труп, а куски разбросать по городским помойкам, диким собакам на съедение. Я так понял, что опыта в таких делах у них маловато. А поручать постороннему человеку эту грязную работу они не хотели. Насколько я знаю, труп лежал где-то на подмосковной даче, у их общих знакомых. Те и знать ничего не знали, что труп у них на даче. А на днях Чемоданов и Пахов перепрятали тело. Перевезли его на дачу к Пахову, – Егоров подробно объяснил следователю, где именно находится дача Пахова и как туда подъехать на машине. – Там покойник и лежит, в гараже, в смотровой яме. И пистолет ТТ там же, то есть орудие убийства, по-вашему. Все в одном месте. Между собой они решили закопать доцента в лесу, как только земля оттает. Вот вам и доказательства. Выше крыши доказательств.
– Значит, вы не связались с прокуратурой раньше, потому что опасались мести Чемоданова?
– Само собой, – Егоров свернул на Маленковскую улицу. – Мне даже пришлось помогать Чемоданову, перевозить труп доцента с места на место.