Троицкий Андрей Борисович. Удар из прошлого (Напролом)

   – Садитесь, какие уж там церемонии, – Тимонин показал Семену на свободный стул. – Располагайтесь. Место для героической женщины всегда найдется. Лично я не пробовал, но говорят, рожать детей очень тяжело. Кстати, в жизни не сиживал за одним столом с матерью героиней.
   Тимонин неизвестно чему рассмеялся. Семен не расслышал его слов, а дядя Коля последнее замечание о героической женщине и детях пропустили мимо ушей.
   За ранним ужином Тимонин уже выпил пару глубоких стопок забористой самогонки. Ощутил сильное головокружение и жжение в желудке, будто махнул стакан уксуса. Но то было лишь начало. Самогонка легла на старые дрожжи, вызвав термоядерную реакцию.
   Сейчас Тимонин чувствовал себя так, будто получил по затылку валенком, в который чья-то заботливая рука вложила парочку увесистых кирпичей. Мир плыл перед глазами, окружающие люди и вещи то и дело меняли форму, очертания и даже цвет. Однако эта цветовая фантасмагория не раздражала Тимонина, напротив, забавляла и смешила.
   – А я вижу, чья-то машина стоит, – сказал церемонной Семен, оправдывая свое появление. – Думаю, к дяде Коле гости приехали. Надо зайти. По-соседски. У нас в деревне так положено. Сюда гости не часто приезжают.
   Перейдя от слов к делу, он распахнул пиджак, выудил из внутреннего кармана поллитровку и поставил на стол. Тимонин радостно воспринял появление новой бутылки, он потер ладони одна о другую и опять рассмеялся. Вместо бутылки мутного паршивого самогона он видел штоф виски «Белая лошадь».
   – Хороший напиток, – сказал Тимонин. – Люблю виски. Особенно «Белую лошадь».
   – А, не слышу? – крикнул Семен.
   – Говори громче, – пояснил дядя Коля. – Кричать надо, то человек на ухо немного тугой.
   Тимонин решил, что женщина частично потеряла слух во время очередных родов. Дядя Коля поставил на стол третью тарелку и наполнил рюмки. Тимонин встал, держа стопку перед собой, откашлялся в кулак.
   – Я, как мужчина, как джентльмен, должен выпить стоя, – заявил он и покосился на Семена. – За вас. За детей, потому что дети – надо будущее. И ради них, ради всего такого, стоит многое вынести, даже слух потерять. Дети… Ну, это дети. И точка. И все на этом.
   Дядя Коля не понял, за чьих детей они пьют, но из солидарности поднялся, чокнулся с Тимониным. Затем сел отвернулся и, скрепя сердце, выплеснул рюмку под стол. Семен тоже хотел встать, но Тимонин не позволил ему двинуться, надавил рукой на плечо.
   – Вы сидите, – прокричал он. – Сидите, пожалуйста, отдыхайте. Наверное, устали сегодня?
   – Не особенно, – честно ответил Семен, который за долгий нынешний день ничего тяжелее поллитровки не поднимал.
   – Вот и сидите. А я за вас стоя выпью. И вообще, старайтесь не нагружать себя тяжелой работой. Пожалейте себя.
   – Придется себя пожалеть, раз никто не жалеет, – кивнул Семен.
   Дядя Коля не слушал эту болтовню. Он снова разлил по рюмкам самогон. Нужно пить ударными темпами, чтобы Тимонин, уже хмельной, совсем окосел, окончательно потерял способность к сопротивлению.
   – Предлагаю поднять тост за гостя, – прогудел дядя Коля. – Чтобы почаще к нам, темным людям, заглядывал.
   Тимонин замотал головой.
   – Нет, я хочу выпить за эту женщину, – заупрямился Тимонин и снова поднялся на ноги. – Потому что… Потому что… Эта женщина, её дети. Это, знаете ли, не хвост собачий. Такие вот медали, – он показал пальцем на значок «Освода», сверкавший на лацкане Семенова пиджака. – Такие медали за красивые глаза не дают. Их надо родить. То есть заслужить.
   – В каком смысле? – заинтересовался дядя Коля.
   – В прямом, – отрезал Тимонин и удержал Семена за плечо, чтобы не вставал. – Пью за вас, дорогой мой человек.
   – Спасибо, – вконец растрогался Семен. – Большое спасибо.
   Тимонин выпил стоя, сел, положил в рот кислый огурец.
   Дядя Коля решил – пора.

* * * *

   Он отставил в сторону полную рюмку и, выйдя в сени, заглянул в ведро. Поочередно вытаскивая топор и ножи, проверил, остро ли Семен их наточил. Вышло в самый раз, хоть корову режь и разделывай, не то, что человека. Он вытащил из кармана кусок бельевой веревки, подергал за концы, прочная. Затем намотал веревку на левую ладонь.
   Тимонин скрестил руки на груди, прищурил глаза и стал разглядывать Семена. Эта горемычная женщина с простым крестьянским лицом, короткой стрижкой русых волос внушала ему бесконечное доверие и глубокую симпатию. Видимо, работает не разгибаясь, пашет с утра до темной ночи, обстирывает, кормит ораву ребятишек.
   А на себя уже рукой махнула. Вот до чего хорошую бабу жизнь довела, одеть нечего. Ни сарафана приличного, ни платья. От нужды носит мужнин пиджак и штаны. А может, у бедной женщины и мужа нет? Надорвался на колхозной работе и дуба врезал. Может, схоронила его? Из деликатности Тимонин не тронул эту тему. Просто решил для себя, что Семен – баба вдовая. Спросил о другом.
   – С детьми-то тяжело приходится?
   Семен расслышал единственное слово «тяжело». Он подумал, что гостья интересуют тяготы жизни в сельской глубинке.
   – А кому нынче легко? – ответил он. – Лес вот горит. Дышать нечем. А жизнь наша, сами знаете, какая. Работы совсем нет. Надо в город ездить, чтобы работу найти. А на чем я в город поеду? На велосипеде?
   – На велосипеде далеко не уедешь, – согласился Тимонин. – Вам машина нужна.
   Семен выглянул в окно. С его места синие новенькие «Жигули» виделись как на ладони. Он вздохнул.
   – Очень нужна машина, – сказал он.
   – Да, и детей в школу возить лучше на машине, – кивнул Тимонин.
   Он наполнил рюмки. Тимонин хотел выпить и сказать, что раз Семену никак не обойтись без транспорта, пусть забирает себе «Жигули», которые стоят под окном. Это подарок. Только есть один неприятный момент. Машина в угоне, могут быть неприятности. С другой стороны, лучше иметь угнанную машину, чем и вовсе никакой не иметь. Кроме того, Тимонин подбросит геройской матери деньжат на жизнь.
   Он уже открыл рот, но тут в комнату широким шагом вошел дядя Коля. Встав за спиной Тимонина, он набросил удавку на его шею. Резко дернул на себя концы веревок. Семен подскочил, бросился на гостя, ударил Тимонина кулаком по лицу.
   Нападение было настолько неожиданным, что Тимонин не сразу понял, что он на волосок от смерти. А когда понял, шансы отбиться оказались почти нулевыми.
   Тимонин хрипел, стараясь засунуть пальцы под веревку, сдернуть удавку, сдавливающую шею, пережимающую горло и пищевод. Но жилистый дядя Коля не ослабил хватку. Капроновая веревка впилась в горло, а Семен, размахнувшись пудовыми кулаками, съездил Тимонина по лицу справа и слева. Тимонин, превозмогая боль, болтал в воздухе ногами, мычал, давился слюной и кровью.
   – Где портфель? – прошипел из-за спины Попов. – Говори, паскуда.
   Но Тимонин физически не мог и слова выдавить. Он чувствовал, как занемели губы. Кровь прикатила к лицу, потерявшему человеческий цвет, ставшему бордово-синим. Он пучил глаза, глотал воздух раскрытым ртом, но воздух не проходил в грудь. Дядя Коля, сообразив, что уже основательно придушил гостя, пустил кислород, слегка ослабив давление веревки на шею.
   – Куда дел портфель с деньгами? – заорал Семен тонким, действительно, бабьим голосом. – Куда?
   Тимонин глотнул воздуха и только закашлялся в ответ. До сих пор он не смог понять, чего от него хотят. Семен замахнулся для нового удара, но кулак не попал в цель. Тимонин вскинул ноги, оттолкнулся подметками ботинок от столешницы. Со стола полетели на пол недопитые бутылки, стопки, металлический чайник, вареная картошка и прокисшие огурцы. Стул качнулся назад, не удержался на двух ножках. Дядя Коля выпустил веревку, шагнул в сторону.
   Тимонин рухнул на пол. Гнутая спинка стула треснула, рассыпалась на части. Упав на спину, Тимонин сдернул с себя веревку, попытался встать. Но на его грудь, тяжелый и громоздкий, как холодильник, уже повалился Семен. Дядя Коля тоже рухнул вниз, ногами прижал к полу правую руку Тимонина, навалился на левую руку. Семен слева ударил Тимонина кулаком в шею.
   – Где портфель? – проорал дядя Коля.
   Тимонин набрал в грудь воздуха, словно, запасался им впрок, опасаясь скорого удушья.
   – Ты, женщина, слезь с меня, – крикнул Тимонин в лицо Семена. – Сука, подумай о детях. Слезь, говорю. Ты же мать…
   – Мать? – Семен врезал Тимонину в правое ухо. – Где деньги?
   Дядя Коля запустил одну руку в карман штанов, вытащил финку, передал её Семену. Тот приставил нож к горлу Тимонина, провел острием по коже, сделав надрез. Но шее выступили крупные капли крови, они слились в тонкий ручеек, побежали вниз, растеклись на досках пола.
   Тимонин тихо застонал. Семен ещё крепче прижал лезвие к его шее.
   – Последний раз спрашиваю, – прошипел Семен. – Куда ты дел портфель? Лучше скажи.

* * * *

   Помощник Тимонина Сергей Боков, немного бледный, притихший лежал на кровати в номере «Интуриста», симулировал сердечную боль и смотрел в потолок. Он сложил руки на груди и прикрыл веки, будто сей же момент готовился отдать Богу душу. Девяткин сидел на стуле рядом с кроватью и листал газету. Полчаса назад из гостиничного номера ушел врач «Скорой помощи», дядька преклонных лет с седой бороденкой. Он осмотрел Бокова, послушал сердце, измерил давление и только затылок почесал.
   «Серьезных отклонений я не вижу, – заявил врач. – Но нижнее давление повышено. Почки надо проверить. Кроме того, легкая сердечная аритмия. Ничего страшного, но оставайтесь в постели ещё пару часов». «Пару часов?» – переспросил Боков, именно эти слова он и хотел услышать. Врач кивнул, потрепал Бокова по голове: «Вам, молодой человек нужно вести активный образ жизни, укреплять сердечную мышцу. Займитесь лечебной физкультурой». «Я об этом только и думаю, – соврал Боков. – О лечебной физкультуре».
   Дав совет, врач закрыл чемоданчик и, сопровождаемый бесцветной молчаливой медсестрой, удалился. Девяткин приготовился к ожиданию, стащил с себя рубаху и брюки, оставшись в майке и трусах, отгородился от мира газетой.
   – Ладно, подождем немного, – сказал он. – Два часа – ерунда. Но, вообще-то говоря, ты должен был сразу предупредить насчет здоровья. Что оно у тебя того… Оставляет желать.
   – Раньше не жаловался, – ответил Боков. – Неожиданно сердце прихватило. С кем не бывает?
   – Со мной, например, не бывает, – строго ответил Девяткин.
   – А что это у вас за шрам на руке? Как после ожога.
   Боков высунул из-под одеяла руку и показал пальцем на голое плечо Девяткина. Сложил газету, Девяткин бросил её на подоконник.
   – Мы с твоим начальником Леней Тимониным вместе служили в Краснознаменном Среднеазиатском военном округе. Спецназ ВДВ. Наша часть находилась на юге Казахстана. Оттуда нас забрасывали в командировки в Афганистан и обратно. Ну, разбомбить какой-нибудь кишлак, сопроводить колонну с важным грузом или снайперов. Когда только начинал службу, был салагой, сделал себе татуировку. Крылышки, под ними три буквы – ВДВ. Дурацкое фраерство.
   – Почему дурацкое? – удивился Боков. – Татуировки сейчас в моде. А татуировка ВДВ – символ мужества.
   – Символ непроходимой тупости. Один наш приятель с такой наколкой попал в плен к душманам. Позднее я своими глазами видел его труп. С этим парнем сделали такое, что меня наизнанку вывернуло. Я блевонул тем, что ел, наверное, пять лет назад. Даже десять. Душманы не любили десантников. Короче, я вывел татуировку кислотой.
   – Из соображений безопасности?
   – Точно. Духи, если возьмут в плен, будут рады увидеть такую наколочку. Тогда уж они постараются. Для начала отрежут яйца, и заткнул их тебе в горло. И дальше… Не хотелось мучительной смерти.
   – А у Тимонина я татуировки не видел, – сказал Боков.
   – Он не хотел татуировку. Он даже дембельский альбом не делал. Кому, говорит, я его стану показывать? Родных у меня нет. Телкам на гражданке?
   – А вы альбом делали?
   – Еще какой, – засмеялся Девяткин. – У меня был самый роскошный альбом в части. За четыре месяца до дембеля мы с Леней сходили в офицерский городок, там было фотоателье. Леня отвлек приемщицу, зубы ей заговорил. А я спер все готовые женские фотографии, в основном, офицерских жен. И вклеил их в свой альбом.
   – А потом показывал это дело всем желающим?
   – Точно. И говорил: эту бабу я имел и эту бабу имел раз десть, и эту тоже имел во всех позициях. Сколько раз, не помню. Якобы на память о нашей жаркой любви женщины дарили мне свои фотографии. Я слыл батальонным Казановой, хотя за время службы любовных приключений мне почти не выпадало. Солдаты, прослышав про мой богатый опыт, приходили советоваться по деликатным вопросам, читали мне письма от девушек, угощали водкой.
   – И никто не заподозрил вас во лжи?
   – Некоторые старослужащие узнавали на карточках офицерских жен, спрашивали: как это ты ухитрился молодую жену полковника в постель затащить? Отвечаю: вообще-то это она меня затащила. Можно сказать, изнасиловала солдатика. И никто не сомневался, что я говорю правду. Ведь в альбоме были фотографии – а это железное доказательство.
   – Ну и дураки, – усмехнулся Боков.
   Девяткин, вспоминая старинные розыгрыши, смеялся.
   – И на гражданке мой альбом пользовался успехом, – хвастался Девяткин. – Многие сверстники, которые прошли службу у черта на рогах, где живой женщины по году не увидишь, завидовали мне по черному. Просто балдели: ты что, в гареме служил? А я скромно опускал глаза. Еще спрашивали, хороша ли та или эта баба в постели. Я говорил: «Эта так себе, средней паршивости. Зря только простыни пачкал. Зато вот эта – просто бешенная нимфоманка».
   – Скажите, а в Афгане вы многое для себя приобрели? Ну, как говорится, школа мужества…
   – Я больше потерял, чем приобрел.
   – А вообще это страшно? Война, прыжки с парашютом?
   – Эту истину я для себя быстро открыл: в первый раз с парашютом прыгать страшно. Даже очень страшно. А без него – ещё страшее. Вот, коротко говоря, и весь опыт, который я вынес с военной службу. Не густо, да?
   Девяткин рассмеялся, Боков тоже рассмеялся помимо воли. Наконец, Девяткин поднялся, попил воды из крана, вернулся в комнату. Натянул рубаху, штаны и обратился к мнимому больному.
   – Я вижу, Саша, что сумел пробудить в тебе интерес к жизни. Значит, с тобой все в порядке. Жить будешь. Вставай, пора ехать.
   – Но ведь двух часов ещё не прошло.
   – В таком случае, я еду один, – отрезал Девяткин. – А ты оставайся тут. Лечись и поправляйся.
   Боков застонал, встал с кровати.
   – Вот и умница, – обрадовался Девяткин. – Если бы ты был женщиной…
   Боков не дал Девяткину договорить, оборвал на полуслове.
   – Знаю, знаю. Если бы я был женщиной, вы бы на мне женились. Все это вы уже говорили.
   – Нет, я другое хотел сказать. Хотел сказать, что никогда бы на тебе не женился. На больном человеке, сердечнике. На хрен мне такой хворый муж? Молодая развалюха.
   Боков обиделся, он стал придумывать ответный комплимент, но так ничего и не придумал. Через четверть часа они вышли из гостиницы, дошагали до автомобильной стоянки. Девяткин сел за руль, Боков развалился на заднем сидении.

* * * *

   Тимонин лежал спиной на полу и не мог пошевелиться. Гостеприимный дядя Коля утвердился коленями на его левой руке, правую сжал двумя ладонями, словно стальными обручами, не давая Тимонину и пальцем пошевелить. Дородный Семен сидел на груди, одной рукой он ухватил Тимонина за волосы, другой прижимал к горлу острый клинок финки.
   На коже образовались неглубокие порезы, кровь сочилась по шее, капала на пол. Тимонин сопел, взбрыкивал ногами, извивался спиной.
   – Скажи, мил человек, куда ты портфель засунул? – дядя Коля взял новую, жалобную нотку. – Скажи, тебе все равно эти деньги теперь без надобности.
   Семен оторвал руку от волос Тимонина, размахнулся и открытой ладонью влепил ему пощечину. Удар получился таким мощным, будто к Семеновой ладони привязали свинцовую пластину. Тимонин провалился в глубокий колодец темноты. Через минуту он пришел в себя от нового удара.
   – Ну, милый, говори, – пел дядя Коля. – Скажи по-хорошему. Самому себе сделай облегчение.
   – А то будем тебя немножко того, – продолжил мысль Семен. – Будем немножко тебя резать.
   – Да, придется, – Попов говорил с усилием, кряхтел, прижимая руку Тимонина к полу. – Больно умирать будешь. А портфель мы все равно найдем.
   Тимонин увидел над собой искаженные злобой лица дяди Коли и того человека, которого он, принял за добропорядочную женщину, за геройскую мать. Высоко под потолком, забранная конусообразным отражателем, горела стосвечовая лампочка. Когда Тимонин закрывал глаза, лампочка совсем не пропадала. Яркая вольфрамовая нить не гасла, продолжала гореть и в закрытых глазах.
   Семен снова ударил Тимонина по лицу, но тот даже не почувствовал боли. Он пытался, но не мог собрать последние силы для сопротивления. Он подумал, что скоро умрет и почувствовал спокойствие, умиротворение в душе. Раздражала, резала глаза эта лампочка…
   – Выключи свет, – выдавил Тимонин. – Ради Бога, свет.
   Семен, впавший в раж при виде крови, замахнулся и ударил Тимонина в верхнюю челюсть.
   – Давай топор, дядя Коля, – заорал Семен. – Топор.
   – Портфель в курятнике лежит, – прошептал Тимонин. – В углу.
   – Что? – не понял Семен.
   Нож в руке дрогнул, надрезал кожу не шее Тимонина. Попов встрепенулся. Сказал Семену, чтобы держал Тимонина крепче, вскочил на ноги и, выбежав из дома, бросился на задний двор, к курятнику.
   Семен ещё крепче надавил коленями на грудь Тимонина. Казалось, ребра под этой тяжестью потрескивают, как сухие дрова в печи. Тимонин больше не стонал, не пытался сбросить с себя противника. Он просто лежал с закрытыми глазами и думал, что Бог наверняка подарит ему ещё один, последний шанс спастись.

* * * *

   Попов растворил дверь в старый курятник. Темно и пусто, пахнет гнилой сыростью, откуда-то с потолка падает, похожий на снег, сухой помет. Попов бросился в правый угол, пнул ногой деревянный бочонок, решив, что Тимонин спрятал портфель под него. Но под бочонком валялась кверху лапками дохлая мышь.
   Попов шагнул в другой угол, поскользнулся на помете, как на талом льду, упал вперед грудью, не успев выбросить руки. Перепачкал штаны, рубашку и даже лицо. Он сел на загаженный пол, затем встал на карачки и пополз в угол, где, сваленный в кучу, догнивал бесполезный хлам. Дядя Коля стал хватать и отбрасывать в сторону годами копившиеся здесь истлевшие тряпки, масляную ветошь, треснувшие банки.
   Вот он, портфель, в самом низу. Господи, надо было ещё прежде догадаться, заглянуть в курятник. Рукавом рубашки Попов стер с портфеля куриное дерьмо, расстегнул замок. Сердце забилось ровно и сладко. Он пощупал пальцами твердые, как кирпичи, пачки денег, вдоль и поперек схваченные резинками. Закрыл замок, схватил портфель за ручку и, даже не стряхнув с лица куриный помет, выбежал на двор.
   Добежав до дома, Попов взлетел на крыльцо, нырнул в сени, поставил портфель на пол. Он забежал в кухню, стащил с антресоли рюкзак с деньгами. По дороге в комнату остановился, запустив руку в ведро, вытащил оттуда наточенный топор. Сейчас одним махом он отхватит Тимонину голову. Они закопают тело в приготовленной могиле и сразу поделят деньги. А лучше так, сначала деньги поделят, потом все остальное. Две трети – дяде Коле. Семену треть, плюс «Жигули». И то много.
   Попов с топором, рюкзаком и портфелем вбежал в комнату и увидел всю ту же картину. Избитый Тимонин хрипел на полу. Гостя оседлал Семен. Приставил нож к горлу, на давал Тимонину шевелиться.
   – Порядок, нашел, – заорал Попов.
   В радостях, не помня себя от счастья, он высыпал на пол из рюкзака восемь тугих пачек.
   – И в портфеле ещё десять пачек, – крикнул дядя Коля. – И ещё деньги насыпаны. Я их даже не сосчитал. Ничего, пять минут – и сосчитаем.
   Он встал над головой лежавшего на полу Тимонина сжал ладонью топорище, хорошенько примерился и занес смертельное орудие над головой. Семен, продолжая сидеть на Тимонине, отнял руки от его горла, давая место для удара.
   – Руби, – крикнул Семен. – Руби его, суку.
   Топор начал стремительно опускаться. Тимонин, напружинил ноги и спину, изогнулся, вскинув зад, сбросил с себя Семена, покатился по полу. Лезвие топора расщепило надвое половую доску. Семен встал на колени и снова грудью бросился на Тимонина. Тот, переворачиваясь через спину и грудь, докатился до угла комнаты.
   – Шалишь, паря, – прошипел дядя Коля.
   Он дернул за топорище, вытащил лезвие из половицы, шагнул к вжавшемуся в угол Тимонину. Снова взмахнул топором, целя противнику прямо в лицо, в лобную кость. Он прищурился, готовый ударить со всего маху, всадить лезвие топора точно между глаз Тимонина.
   Но вдруг остановился, шагнул назад, разжал пальцы. Топор, перевернувшись в воздухе, грохнулся на пол.
   – Милиция, – крикнул дядя Коля и показал пальцем за окно.
   – Что-что?
   Семен выкатил глаза, слово «милиция» он услышал, но не поверил ушам. Последний раз милиционеры бывали в Черниховке года два назад. В окрестных лесах искали беглого заключенного.
   – Что? – ещё громче крикнул Семен.
   Попов только зубами заскрипел. Забыв о Тимонине, о портфеле с деньгами, бросился к окну, припечатал нос к стеклу. К дому медленно подъезжал бело-голубой милицейский «Москвич». В салоне можно разглядеть каких-то мужчин.
   – Господи, что делать? – Попов схватился за голову. – Менты, сучьи дети. Откуда тут они? Откуда?
   – Иди спроси, откуда, – огрызнулся Семен.

Глава одиннадцатая

   Дядя Коля отступил от окна. С приподнятыми до уровня груди руками замер, прижал палец к губам.
   – Тихо, может, пронесет, – прошептал Попов. – Авось, уедут. Авось, не к нам.
   Семен, уже принял для себя какое-то решение, по губам он угадал слова дяди Коли и ответил стихами, почти лирическими.
   – Этим ментам до смертинки – три пердинки.
   Семен стоял над Тимониным, зажав в кулаке наборную ручку самодельной финки, сработанной на зоне. Семен не знал, как лучше поступить. Пришить Тимонина сей же момент? Нож в горло – и кранты. Но его крик, возня в доме, несомненно, привлечет милиционеров. Спрятать разбросанные по полу пачки с деньгами в портфель, а портфель закинуть куда подальше, с глаз долой? Но прятать деньги нет смысла, пока этот гад из Москвы жив и все видит.
   Тимонину, избитому до беспамятства, выпала пару минут, чтобы перевести дух. Он заворочался в углу. Его мутило, обстановка комнаты виделась нечетко, словно через залитое дождем секло. Окружающие предметы двоились, расплывались. В голове шумело так, будто под черепную коробку через уши налетел рой помойных мух. Мухи бились о свод черепа, сталкивались одна с другой, разлетались по сторонам и снова сталкивались. Сотни прозрачных крылышек трепетали, мелко вибрировали.
   Господи, от этого шума оглохнуть можно.

* * * *

   Азербайджанцы въехали в Черниховку, когда заходящее солнце уже повисло на верхушках сосен дальнего леса. Милицейский «Москвич» черепашьи ходом проследовал вдоль единственной сельской улицы. Если бы не пыхтевший движок машины, тишина была бы мертвой. Сельская улица занавесилась дымом пожаров. Ни людей, ни собак. Спросить, где дом дяди Коли, не у кого. Неожиданно по правую сторону дороги, на обочине Валиев увидел старуху в длинной латаной юбке. Задрав кверху тощий зад, старуха добывала питание козе, серпом косила пыльную сухую траву, разросшуюся у внешней части кособокого забора.
   Появлению старухи Валиев так обрадовался, будто встретил родную мать, с которой не виделся уже несколько лет. Он затормозил, выскочил из машины и, окликнув бабку, спросил, который дом занимает дядя Коля Попов. Старуха была совсем древняя, с катарактами на глазах. Она медлила с ответом, морщинистое, дочерно загорелое лицо, выражало любопытство.
   Прищурив глаза, бабка разглядывала кавказца и красивую белую машину с широкой синей полосой вдоль кузова. Пятен крови на Валиеве она не увидела, надпись «милиция» не прочитала, потому что была неграмотна. Но внутренним чутьем бабка догадалась, что перед ней представитель власти, возможно, милиционер, а то и районное начальство.
   Валиев повторил вопрос трижды.
   – Ты из милиции что ли? – спросила в ответ старуха.
   – Нет, я с почты, – ответил Валиев, не коверкая слова, на чистом русском. – Письмо заказное привез. Для дяди Коли.
   – Надо же, – покачала головой бабка. – Для хрыча Кольки машину гоняют. Много чести.
   – Это же заказное письмо, – ответил Валиев. – Очень важное. Вот и дали машину его привезти. Где же его дом?
   – Важное, – передразнила старуха и показала пальцем в конец улицы. – Вона. Самый последний по моему краю.
   – Дядя Коля сейчас дома?
   – А где же ему быть, милок? – бабка обнажила в улыбке беззубый рот. – Сидит сиднем.
   – Спасибо, бабушка.
   Валиев влез в кабину, хлопнул дверцей и плавно тронул машину. На заднем сидении застонал Баладжанов.
   – Дайте пить, – сказал раненый. – Подыхаю, пить хочу.
   – Потерпи, – ответил Валиев. – Уже приехали.