Троицкий Андрей Борисович. Удар из прошлого (Напролом)

   «Москвич» медленно подкатил к последнему дому с правой стороны улицы, остановился у калитки. Валиев достал из-под сидения автомат, вставил снаряженный магазин с тридцатью патронами. Сунул готовое к стрельбе оружие обратно в сумку. На заднем сидении Хусейнов передернул затвор пистолета, наклонился над раненым Баладжановым.
   – Недолго тебе осталось, – сказал он. – Мы скоро обратно вернемся. А потом в сразу больницу дунем. Вот на тех «Жигулях», что впереди у забора стоят.
   Хусейнов сунул пистолет в карман, открыл дверцу, вылез из машины. Валиев уже распахнул калитку. Помахивая нейлоновой сумкой, пошел по прямой глубоко протоптанной дорожке к крыльцу. Поднимаясь по ступенькам, Валиев заметил, как зашевелилась светлая занавеска на окне. Значит, из дома его заметили, за ним наблюдают.
   Дядя Коля отступил от окна. Через полупрозрачную занавеску он видел, как из машины вышли два кавказца. Тот, что сидел за рулем, держал в руке сумку из синтетической ткани. В сумке угадывался какой-то продолговатый предмет, то ли обрез, то ли короткоствольный автомат. Но Попова поразило другое – одежда непрошеных гостей.
   Их светлые брюки, сорочки, ботинки из плетеной кожи были залиты свежей кровью, которая даже не высохла. Брызги крови попали на руки и даже на лица кавказцев. Такое впечатление, будто только что, минуту назад, в салоне милицейской машины они зарезали, освежевали на шашлык толстого кровяного барана. Догадка яркая и неожиданная, как ночная молния, осветила мрак неизвестности. Дядя Коля поднял с пола топор, тронул Семена за плечо. Мол, читай по моим губам.
   – Это не менты, – прошептал Попов.
   Семен кивнул головой, мол, и без тебе понял.
   – Это убийцы, его друзья, – дядя Коля показал пальцем в угол, где, шевеля разбросанными по сторонам руками, валялся Тимонин. – Ментов, видно, грохнули. А теперь пришли, суки, по наши души.
   – По наши души, – шепотом повторил Семен последние слова Попова, словно магическое заклинание.
   Как оказались в деревенской глуши убийцы, друзья Тимонина? Откуда они узнали адрес дяди Коли? Что им нужно? Времени, чтобы ответить на эти вопросы, уже не осталось. Надо действовать. Решительно и беспощадно.
   – Сначала их сделаем, а потом уж с ним…
   Дядя Коля не договорил, погрозил Тимонину кулаком.
   – Сиди тихо, тогда жить будешь.

* * * *

   Взойдя на крыльцо, Валиев прошел сени, остановился перед дверью, ведущей в комнату. Он обхватил ладонью рукоятку автомата, бросил на пол сумку, поднял ствол до уровня груди. Хусейнов встал с другой стороны двери. Протянул руку, постучал костяшками пальцев по дереву.
   – Дома есть кто?
   За дверью послышались тихий скрип половиц, шорохи. Дядя Коля с занесенным над головой топором занял позицию с правой стороны двери. Семен с ножом на изготовку забился в закуток между стеной и печкой, задернул ситцевую занавеску. От двери его отделяли три коротких шага.
   – Спрашиваю, есть кто дома? – повторил вопрос Валиев.
   Ответа нет. Дядя Коля стоял, тесно прижавшись к притолоке правым плечом. Он чувствовал, как капельки пота, выступившие на лбу, падают вниз. Щекочут щеки, губы, катятся по неровно выбритому подбородку.
   Рука с топором, занесенная над головой, предательски подрагивает от напряжения, вибрирует в локте. А Попов никак не может справиться с этой дрожью. Под мышками на рубахе образовались пахучие водянистые круги. Ладонь, обхватившая топорище, сдалась влажной и скользкой. «Господи, скорее бы уж все кончилось», – подумал дядя Коля.
   Тишина. Гулкая и пронзительная. Уже и шорохов и скрипов не слышно. И в этой тишине громкий, словно раскат небесного грома, раздался сначала кашель, а затем стон Тимонина. Приходя в себя, он сел на полу, поднял руку, ухватился за подоконник, попытался встать на ноги, но лишь оторвал зад от пола и опять плюхнулся на прежнее место.
   Валиев, уставший от ожидания, дал знак Хусейнову: тяни дверь, заходи первым. Хусейнов, держа пистолет в согнутой руке, потянул за дверную ручку левой рукой, сделал шаг вперед. Он увидел человека в разорванной грязноватой рубашке, видимо, мертвецки пьяного. Мужчина сидел на полу, в дальнем углу комнаты и, кажется, хотел подняться. Его лицо распухло от побоев, на подбородке, на рубашке кровь. Хусейнов прищурился, он старался узнать в мужчине Тимонина, виденного только на фотографиях. И не мог узнать.
   Вроде похож, вроде, этот самый, – решил Хусейнов. Он сделал ещё полшага вперед, поднял пистолет, готовясь выстрелить в Тимонина. Но тут Хусейнову показалось, что линялая ситцевая занавеска, закрывающая простенок между печкой и стеной дома, дрогнула. Он повернул голову к занавеске и тут же уловил какое-то движение у себя за спиной. Инстинктивно Хусейнов сделал шаг вперед, обернулся.
   Он увидел над головой блеск наточенного топора, перед собой перекошенную от злобы физиономию Попова. Дядя Коля метил в голову Хусейнова. В распоряжении азербайджанца осталось лишь короткое мгновение. Он, забыв о пистолете, успел вжать голову в плечи и наклонить корпус в сторону – только и всего.
   Лезвие топора, описав в воздухе стремительный полукруг, глубоко вонзилось в плечо Хусейнова, раздробив ключицу.
   Он вскрикнул от нестерпимой ослепительной боли. Хусейнов посмотрел на плечо, увидел торчащий из раны топор. Мягкие ткани плеча разошлись, из-под рубашки вылезли неровные края разрубленной ключицы. Хусейнов вскрикнул ещё громче, даже не от боли, от страха.
   Рука повисла вдоль тела, пистолет выпал из ладони.
   – А, сука, – ощерил зубы Попов.
   Дядя Коля кипел от ярости, лицо его оставалось бледным, как застиранная простыня.
   – Паскуда. Еще?
   Попов потянул за топорище, выдернул лезвие из плеча. Кровь фонтаном хлынула из глубокой раны. Хусейнов зажал плечо ладонью. Испустив гортанный звук, встал на колени. Попов зарычал по-звериному, занес топор над Хусейновым. Со второй попытки он срубит с плеч чернявенькую башку кавказца.
   Из– за двери выскочил Валиев. Но топор уже шел, стремительно летел вниз по намеченной траектории. Лезвие вошло чуть ниже того места, в которое метил Попов. Острие вонзилось в верхнюю часть спины, верхним концом перерубило шейный позвонок.
   Валиев, держа автомат одной рукой на уровне живота, дал три коротких очереди. Расстояние между противниками было слишком мало, все выстрелы достигли цели.
   Дядя Коля не успел даже охнуть.
   Одна пуля по касательной задела горло, две пули прошли грудь навылет, изменили траекторию и застряли в потолке. Четыре пули вошли под ребра, превратив печень в грубый фарш. Попов дернулся всем телом, выпустил топор, рухнул на Хусейнова. Валиев опустил ствол автомата и дал короткую очередь в голову уже мертвого хозяина дома.

* * * *

   Те несколько коротких секунд, что продолжалась схватка, Семен стоял за занавеской, выбирая момент, когда броситься вперед. Он слышал крики, стоны, выстрелы, но не имел полного представления о том, что происходит в комнате с другой стороны занавески. Он осторожно сдвинул пальцем край занавески на сторону, одним глазом заглянул в комнату.
   Валиев стоял спиной к Семену, на расстоянии трех шагов. Он опустил вниз дуло автомата и, кажется, собирался ещё раз пальнуть в дядю Колю. Но передумал, поднял автомат и направил ствол на сидевшего в углу Тимонина.
   – Это ты Тимонин? – спросил Валиев.
   В этом избитом человеке, одетым в разорванную кровавую рубаху, он, как и Хусейнов, старался узнать свою мишень.
   Тимонин, закряхтев, поднялся с пола. Пол уходил из-под ног, вставал на дыбы. Тимонин шатнулся из стороны в сторону, чтобы сохранить равновесие, взмахнул руками. В его голове, как и пять минут назад, гудел мушиный рой, он не слышал слов Валиев. Бригадир повторил вопрос.
   – Кто я? – переспросил Тимонин и сделал пару осторожных шагов вперед. – Я?
   – Ну, ты, кто же еще.
   Валиев положил палец на спусковой крючок. Семен, не дыша, наблюдал за кавказцем, выбирая момент для нападения. Ждать дальше – слишком опасно решил Семен. Он рванул занавеску в сторону, шагнул вперед, рассчитывая нанести удар в спину, так, чтобы нож вошел под ребра снизу. Гнилая веревка, державшая занавеску, оборвалась. Ткань упала вниз, заплела ноги. Семен неловко дернул ногой, стремясь сбросить с себя занавеску.
   Эффект неожиданности был потерян. Валиев повернулся на звук, отступил назад. Он видел незнакомого дюжего мужика с финкой в руке, готовящегося к удару. Не раздумывая, Валиев нажал на спуск.
   Автоматная очередь перерезала тело Семена на уровне груди, сбила его с ног. Он повалился задом на пол, выпустил нож, в предсмертной агонии зачем-то попытался сбросить с себя занавеску. Валиев добил Семена выстрелами в лицо.

* * * *

   Тимонин пришел в тихое бешенство. На его глазах только что без всякой причины убили многодетную мать. Пусть бабу непутевую, пьющую, гулящую, распускающую тяжелые кулаки, но все-таки человека, подарившего жизнь стольким детям… Он нагнулся, подхватил с пола вилку из нержавейки. Другого оружия под руку не подвернулось.
   Тимонин бросился вперед, как бык. Он оттолкнулся ногами от пола, вытянулся в мощном зверином прыжке. Валиев все-таки успел повернуть ствол в сторону нападавшего. Успел нажать на спусковой крючок. Но вместо выстрела – сухой щелчок. Все патроны он уже расстрелял. Валиев попытался ударить Тимонина цевьем автомата по голове, но не успел размахнуться.
   В следующую секунду налетевший, как ураган, Тимонин вонзил стальную вилку в плечо Валиева. Сшиб бригадира грудью, повалил на пол. Бесполезный автомат отлетел в сторону. Валиев сумел выдернуть столовый прибор из своего плеча, попытался вилкой проткнуть нападавшему глаз, но не достал до лица. Лишь зубцами вилки расцарапал Тимонину голую грудь.
   Противники покатились по полу. Тимонин был тяжелее и опытнее Валиева, быстро овладел инициативой. Оседлал бригадира, мертвой хваткой вцепился в его горло, с силой сжал пальцы на шее. Валиев захрипел. Его глаза готовы были вылезти наружу или просто взорваться. Он бил ногами, мычал, дергал головой, слабея с каждой секундой.
   – Пусти, пусти, – еле выдавливал из себя Валиев. – Пус…
   Тимонин оторвал руки от горла ослабевшего противника. Один за другим занес тяжелые кулаки и вырубил Валиева в три удара. Тимонин встал на ноги, поскользнулся в луже крови и чуть снова не упал.
   Он, пошатываясь, отошел к окну, поставил на ножки уцелевший стул. Кажется, стало легче. Голова больше не гудела. Присев к столу, он поднял с пола бутылку, сделал три последние глотка из горлышка. Тимонин поморщился, огляделся в поисках закуски, но ничего съедобного на столе не обнаружил.
   Тогда он поднял с пола раздавленный чьей-то ногой кусок черствого хлеба и огурец с вылезшими наружу желтыми семечками. Снял с огурца прилипший волос, слизал семечки, сунув закуску себе в рот, поморщился. Вырви глаз огурец, совсем кислый.
   Тимонин жевал кусок хлеба и меланхолично наблюдал, как на полу росла, увеличивалась в размерах кровавая лужа. Кровь вытекала из трупов и уже готова была захватить валявшиеся на полу пачки денег и портфель. Тимонин встал. Покидал в портфель деньги, ещё несколько минут назад принадлежавшие Попову. Теперь обстоятельства изменились, и Тимонин справедливо рассудил, что покойнику деньги без надобности. Живым пригодятся.
   В этот момент Валиев застонал, беспокойно заворочался на полу. Тимонин сверху вниз долго смотрел на бригадира и, наконец, решил, что несколько зуботычин – слишком мягкое наказание за убийство многодетной матери. Тимонин встал на корточки, залез под стол, вытащил длинный столовый нож, отлетевший в дальний угол, к плинтусу.
   С ножом в руке он вернулся к Валиеву, расставив ноги, уселся ему на грудь. Бригадир медленно приходил в себя. Он сказал:
   – Ой, мамочка. Спаси Аллах.
   – Сейчас, сейчас, – ответил Тимонин. – Уно моменто.
   Он размахнулся и свободной рукой пару раз врезал бригадиру по морде. Затем поднял руку Валиева, сжал запястье, хорошенько примерился ножом, сделав пробный надрез внизу большого пальца. Тимонин резко чирикнул ножом точно ниже первого сустава и отрезал Валиеву большой палец правой руки.
   Тимонин повертел в руке отрезанный палец и бросил его на пол. Встал на ноги. Затем наклонился, подхватил за щиколотки ноги дяди Коли, оттащил тело к стене. Под трупом лежал ещё живой Хусейнов.
   Лезвие топора, разрубило шейный позвонок, разорвало спинной мозг, вызвав полный паралич. Хусейнов ещё дышал, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, не мог вымолвить слова. На багровом от крови лице жили карие навыкате глаза. Хусейнов вращал зрачками по сторонам, словно просил помощи. Тимонин наклонился над раненым, приподнял его, ощупал шею и понял, что такую рану и хирург Пирогов, воскресни он из мертвых, починить не смог бы.
   Хусейнов доживал последние минуты своей молодой короткой жизни.
   – Сильно тебя задело, – сказал Тимонин. – Извини, друг.

* * * *

   Он встал, скинул с себя пиджак, рваную окровавленную рубаху, вышел в сени и до пояса обмылся над рукомойником. Тряпочкой стер кровь с ботинок. Вернувшись в комнату, поднял крышку стоявшего в углу комнаты сундука, для крепости обитого жестяными полосками. Покопавшись в сложенном стопками тряпье, нашел-таки пару бумажных штанов с заплаткой на колене, оказавшихся впору, застиранную фланелевую рубаху в красную клетку.
   Переодевшись, Тимонин взял портфель с деньгами, сунул в него вторую бутылку самогонки с бумажной затычкой в горлышке. Поднял с пола отрезанный у Валиева палец и зачем-то опустил его в карман штанов. Тимонин уже вышел из комнаты, но вдруг вернулся обратно, поднял валявшийся на полу чайник. Размахнувшись, врезал чайником по лбу Валиева. Звук от удара вышел смачный, будто зазвонили в треснувший колокол. Валиев, не живой, ни мертвый, вытянулся на полу.
   – Отдыхай, – сказал Тимонин.
   Через минуту покинул избу, залез в «Жигули» и запустил мотор. Машина проехала километра три, но не к выезду из села, а в сторону радиоактивной свалки. На крутом пригорке автомобиль чихнул и встал. Тимонин долго думал над причиной остановки, пока не увидел горящую красную лампочку на панели приборов.
   – Черт, бензин кончился, – сказал самому себе Тимонин.
   Он выбрался из машины и, помахивая портфельчиком, направился дальше по дороге. Солнце медленно опускалось за лес, сумерки густели. Тимонин не знал, куда идет, какое направление держит. Он был уверен: раз есть дорога, она обязательно выведет к людям.
   На этот раз он ошибался. Чем дальше дорога уходила в задымленный лес, тем дальше он удалялся от людей. Прошагав километра четыре, Тимонин обнаружил, что дорога сперва сузилась, а потом и вовсе оборвалась. Вместо неё вперед тянулась тропинка, поросшая жухлой давно не мятой травой. Тимонин шагал вперед и раздумывал, не вернуться ли обратно в деревню. Пока он взвешивал все «за» и «против», тропа куда-то потерялась из-под ног.
   Тимонин повернул обратно, сделал круг, но так и не отыскал ничего похожего на тропу. Он долго блуждал среди деревьев. Наконец, почувствовал усталость. Сел, привалившись спиной к дереву, выпил самогон. Огненный напиток разжег дремавший аппетит, но пожевать нечего. Тимонин вздохнул и сунул в портфель пустую бутылку.
   Наконец, усталость взяла свое, сон сморил Тимонина. Он выбрал место помягче, блаженно вытянул ноги, подложив под голову портфель, крепко заснул под кустом рябины.

* * * *

   Валиев очнулся от боли в правой руке и открыл глаза. Горевшая под потолком яркая лампочка отражалась в черной луже. Что это за жидкость? Бригадир потряс головой. А вот оно что. Валиев лежит спиной на сухом месте, а ноги по самые бедра оказались в глубокой кровавой луже. Жидкость – это кровь.
   Он сел на полу, стал рассматривать изувеченную правую руку. Кровотечение почти прекратилось, кожа на руке сделалась синеватой, скукожилась. Наружу вылезла желтоватая косточка. Валиев осмотрелся по сторонам, стараясь отыскать на полу отрезанный палец, но так его и не нашел.
   Голова кружилась от слабости, но Валиев сжал зубы и сумел подняться. Он наклонился над Хусейновым, потрогал его шею. Тело ещё хранило живое тепло. Казалось, молодой человек просто лежал на спине и внимательно разглядывал обитый потрескавшейся фанерой потолок, будто не нашел себе занятия поинтереснее. Пошатываясь, Валиев вышел в сени, спустился с крыльца. Выйдя за калитку, дернул на себя переднюю дверцу «Москвича», сел на водительское место, обернулся назад.
   На полу между сидениями скорчился Баладжанов. Он лежал лицом кверху, поджав к животу колени. Раскрытый рот был полон свежей густой крови. Видимо, Баладжанов, оставшись в машине один, долго вертелся на своем неудобном ложе. Затем съехал вниз. Цеплялся пальцами за передние сиденья, даже обивку ногтями разодрал, но так и не смог подняться, сил не хватило.
   Он умер от удушья, захлебнувшись кровью. Валиев нашел аптечку, зубами открутил крышку пузырька с перекисью водорода. Вылил половину содержимого склянки на рану. Перекись вспенилась, зашипела. Валиев размотал бинт. Действуя левой рукой и зубами, он наложил повязку, завязал узел, пропитал перекисью водорода бинты. Если он человек везучий, заражения крови не будет.
   Он положил голову на баранку и неподвижно просидел пару минут, борясь с головокружением. Все провалилось. Хуже того, что случилось, уже ничего не случится. Ни за хрен собачий, в силу нелепых дурных случайностей, погибли два друга Валиева. А Тимонин… Он не потрудился даже убить Валиева. Побрезговал. Просто набил бригадиру морду, отрезал ему палец на правой руке и спокойно уехал на синих «Жигулях» в неизвестном направлении.

* * * *

   Ничего исправить нельзя. Но можно, даже нужно, хотя бы замести следы. Валиев вылез из машины, открыл багажник. Нашел сорока литровую канистру с бензином, которую он лично перегрузил из расстрелянного «Форда» в милицейский «Москвич». Он открыл крышку канистры, полил бензином салон машины, труп Баладжанова.
   С канистрой в руке он прошел в дом. Разлил бензин по полу, плеснул на стены. Обильно полил трупы. Теперь, пожалуй, все.
   Нет, не все. Поправил себя Валиев. Он вспомнил о деньгах. Полез в карман брюк и убедился, что стопка наличности, лежавшая в заднем кармане, цела и даже не пропиталась кровью. Он подошел к сундуку, поднял крышку, стал перебирать тряпки. Валиев насилу втиснулся в брезентовые штаны, тесно облегавшие бедра, едва доходившие до щиколоток. Застегнул рубашку, такую длинную, что она подошла бы центровому баскетбольной команды.
   Валиев подвернул рукава, заправил рубашку в брюки, надел на бритую голову матерчатую нашлепку. То ли панаму, то ли картуз без козырька. Глянул на себя в тусклое зеркало, помещенное в самодельную раму. Да, вид шутовской, хоть в цирк клоуном нанимайся. Но, в конце концов, все дачники немного похожи на клоунов. А он похож на дачника идиота. Валиев выкинул тряпье из сундука на пол. Выбирать все равно не из чего. Остальные тряпки просто рассыпались от ветхости, такие и старьевщик не взял бы даром.
   Валиев отошел к порогу, склонился над лужей крови вперемежку с бензином, повернул колесико зажигалки. Лицо обдало жаркой волной. Валиев выскочил из дома, подбежал к «Москвичу». Поднес зажигалку к пропитанному бензином сиденью. «Москвич» вспыхнул, как факел. Валиев обернулся назад. Окна дома осветились оранжевыми языками пламени. Лопнуло первое стекло. Огонь выбрался наружу, лизнул длинным языком карниз, пополз дальше, к крыше. Все, ждать нельзя. Валиев зашел обратно на участок, обогнул горящий дом.
   Чтобы не попасться людям на глаза, начал пробираться к дороге огородами, прячась за деревьями. Возвращаться он решил прежним маршрутом. Но не переть в наглую, по проезжей части. Прямой путь не самый короткий. Из соображений безопасности следует идти краем леса, оставаясь незамеченным с дороги.

Глава двенадцатая

   Девяткин и Боков въехали в Черниховку, когда над деревней опустились серые дымные сумерки. Возле догоравшего дома покойного дяди Коли собралось все деревенское народонаселение: четыре старухи и одни старик.
   Жители сбились стайкой возле черного остова сгоревшего «Москвича» и о чем-то переговаривались между собой. Старухи жужжали, как сонные мухи. Дед хранил молчаливое достоинство, рукой он опирался на палку, спину держал прямой, будто жердь проглотил. Видимо, самые интересные события остались позади. Пожар почти отгорел. Крыша и стопила дома уже рухнули вниз, деревянные балки, готовые повалиться, кое-где ещё стояли, испуская серый вонючий дым.
   Девяткин вышел из машины, поздоровался со стариками. Он обошел сгоревший дом кругом, вернулся назад. Подошел к сгоревшему «Москвичу», наклонился. Внутренности машины выгорели полностью. Девяткин принюхался. Тут ошибки быть не может. Дух горелой резины и поджаренного человеческого мяса оказался таким явственным, осязаемым, что его не перебивал никакой другой запах. На полу между проволочными каркасами сидений, свернулся клубком дочерна обгорелый усохший человеческий труп.
   Девяткин плюнул на землю и отошел в сторону. Боков, прилепившись задом к капоту «Жигулей», наблюдал, как тихо затрещала и повалилась горящая балка, выбросив из себя высокий сноп искр.
   – Эх, поздно мы приехали, – горестно покачал головой Боков. – Видно, сгорел Тимонин. Жаль, чертовски жаль человека. Ну, может, сигарету не потушил или что. Сейчас не узнаешь.
   – Не каркай, – махнул рукой Девяткин.
   Он подошел к деду, угостил старика сигаретой и спросил, давно ли начался пожар. Старик медлил с ответом. Прикурив, собрался с мыслями, одной рукой он почесал ухо, другой крепче оперся на палку.
   – Час уже точно горит, – наконец, ответил дед и задал свой вопрос. – А вы к Кольке приехали, к Попову?
   – К нему самому, – кивнул Девяткин. – А как вас зову? Далеко живете? Дед показал на противоположную сторону улицы.
   – Вон мой дом, напротив. Зовут меня Илья Тимофеевич Седов.
   Девяткин достал милицейское удостоверение, развернул его перед носом старика. Подождал, пока тот прочитает.
   – Расскажите, что тут случилось?
   Старухи приблизились к Девяткину, прислушались к разговору, но в беседу не вступили, признавая старшинство и авторитет единственного на всю деревню представителя мужского пола. Дед горестно покачал головой и выдал, все, что знал сначала и до конца. Пару дней назад к Попову приехал на машине какой-то мужик. Видный такой, в костюме и галстуке, с портфелем. Жил у Попова, ночевал на чердаке, но из дома показывался редко. Видимо, пьянствовали с Поповым беспробудно.
   Девяткин попросил старика поподробнее перечислить приметы того мужика, что гостил у Попова. Старик не жаловался, ни на слабое зрение, ни на дырявую память. Описал гостя подробно, обстоятельно. По приметам выходило – Тимонин.
   Сегодня в окошко Седов видел, как во второй половине дня к дому подъехала милицейская машина. Дед показал пальцем на остов «Москвича» – эта самая. Из машины вышли два чернявых мужика – и сразу в дом. Затем старик услышал что-то похожее на выстрелы.
   – Вроде пистолет пукал, – сказал Седов. – Или автомат.
   А потом из дома вышел тот самый мужик, который два дня гостил у Попова. Сел в машину и уехал в сторону свалки.
   – А дом когда загорелся? – спросил Девяткин. – Может, этот мужик и поджег дом? Ну, который уехал.
   – Не он, – отмахнулся дед. – Я же все своими глазами видел. Прошло время, из дома выбежал чернявый мужик. Вытащил из милицейской машины канистру. И с этой канистрой в дом. Потом выскакивает оттуда, а дом уже того… Уже огонь в окнах. Чернявый зажег машину, на которой приехал. И скрылся неизвестно куда. Словно черт его унес.
   Старик выдержал длинную многозначительную паузу и подвел зловещий итого своим наблюдениям.
   – Сгорел Константин Сергеевич Попов заживо. И Семен сгорел, сосед его через двор. Пьяницы чертовы.
   – Так вы же сами сказали, что это был поджог, – удивился Девяткин выводам старика.
   – Пили бы меньше, так и живы остались, – резонно возразил дед.
   Старухи одобрительно закивали головами. Девяткин подошел к Бокову, внимательно слушавшему рассказ деда, велел вызвать по мобильному телефону пожарных и милицию. Затем вернулся к старику, ещё раз уточнил, куда поехал первый гость.
   – Вон, к свалке, – снова показал старик. – Только там дорога скоро кончается. Туда не ездит никто почитай уже года два. Потому что нет там ни деревень, вообще ни хрена.
   Девяткин не дослушал, он занял место за рулем, махнул рукой Бокову, чтобы садился в машину. Молодой помощник устроился на переднем сидение, спросил, куда теперь они отправляются.
   – Сам толком не знаю, – сказал Девяткин.
   – Поздно уже, солнце заходит, – возразил Боков.
   «Жигули» тронулись с места, покатили тем же маршрутом, что поехал Тимонин. Когда выехали из села, по левую сторону дороги потянулся темный смешанный лес. По правую сторону торчали столбы с протянутыми между ними рядами колючей проволоки. За первой полосой ограждения виднелся неглубокий ров или канава, за канавой – вторая полоса колючки.

* * * *

   Кое – где на столбах попадались ржавые косые таблички. Желтая и черная краска на табличках местами облупилась, но слова ещё можно было где прочитать, где угадать: «Стой. Запретная зона», «Стой. Злые собаки», «Стой. Стреляют без предупреждения». Но людей, стреляющих без предупреждения, злых собак или другой живности не попадалось.
   Когда от деревни отъехали километра три, заросшая травой дорога стала сужаться. На взгорке стояли новенькие синие «Жигули». Водительская дверь оказалась распахнутой. Девяткин выбрался наружу, осмотрел салон брошенных «Жигулей», сел за руль, обнаружив ключи в замке зажигания. Он попытался завести двигатель, но бензин оказался на нуле. Значит, дальше Тимонин потопал пешком. Конечно, если это был Тимонин, а не кто-то другой. Боков топтался на дороге и строил догадки.