Трояновский Павел. На восьми фронтах

   Впереди, сзади, слева и справа от НП - позиции бригад и полков дивизии. Полковник Снегуров находится как бы в самом центре огня, который ведут и наши батареи, и, в ответ, батареи противника. Вместе с ним в блиндаже - трое бойцов-связистов и двое представителей из штабов армии и корпуса.
   Нам, честно говоря, показалась слишком уж рискованной такая близость НП комдива к переднему краю. Сказали об этом А. И. Снегурову. Тот ответил:
   - Да, определенный риск есть, вы правы. Огонь врага порой довольно интенсивен. Было даже несколько попаданий в наш блиндаж. Но, во-первых, над нами восемь накатов бревен. А во-вторых, не видя поля боя, как же организовывать результативную стрельбу дивизии?
   Что ж, полковник по-своему прав...
   Гром выстрелов наших дивизионов смешивается с трескучими раскатами близких разрывов неприятельских снарядов. И временами мы даже не слышим друг друга. Блиндаж то и дело вздрагивает, как живой, с потолка и стен сыплется земля.
   А. И. Снегуров, высокий, с характерным орлиным носом на энергичном лице, скорее похож на профессора, чем на кадрового военного. Он то припадает к окулярам стереотрубы, то говорит по телефону с бригадами или с командиром артиллерийского корпуса генералом Н. В. Игнатовым.
   - "Коршун", "Коршун"! Видишь, из-за развалин выходят танки? Видишь? Шестнадцать? К окопам пехоты ни в коем случае их не допускай. Большие потери у нее. Не подпускай!..
   - "Ворона" мне... "Ворон"? Почему до сих пор не подавлены дальнобойные? У моих соседей слева и справа разбито четыре орудия... Экономишь снаряды? Попробую принять меры...
   - Второго, пожалуйста... Товарищ второй, у моего "Ворона" на исходе боеприпасы. Из-за этого он не может подавить цели в квадрате шестьдесят один... Понял - машины в пути. Понял - поможете своим огнем... У нас ничего тревожного. "Коршун" отбивает атаку шестнадцати танков... Есть, не ослаблять бдительности!
   - "Коршун"! "Коршун"!.. Что, прервана связь? Немедленно восстановить!
   Один из связистов тут же выбегает из блиндажа исправлять обрыв на линии. Вражеский огонь тем временем усиливается.
   Снегуров сам крутит ручку полевого телефона.
   - "Коршун"! "Коршун"!..
   Но "Коршун" по-прежнему не откликается. Не отвечает он и через десять, двадцать минут. Значит, со связистом что-то случилось. Вслед за ним на линию уходит второй...
   Комдив снова подходит к стереотрубе. Говорит нам:
   - Посмотрите, как метко бьют мои артиллеристы. Видите, у развалин уже горят семь танков...
   Да, на поле боя среди частых разрывов снарядов поднимаются к небу столбы чадного дыма. И ближе к окопам, куда подходят уцелевшие вражеские танки, тоже вспениваются блестки огня...
   Блиндаж в это время вздрагивает так, что меня бросает от стереотрубы к столику, на котором стоят телефоны. Пономарев тоже теряет равновесие, хватается за стену.
   - Это стопятидесятимиллиметровый,- говорит Снегуров, припадая к окулярам стереотрубы. И тут же, чертыхнувшись, выпрямляется. Поясняет всем присутствующим: - Ну вот мы и ослепли. Стереотруба повреждена, если не разбита совсем...
   Полковник прислушивается к огненной буре, которая бушует за стенами блиндажа. И принимает решение:
   - Переходим на запасной наблюдательный пункт. Капитан, проследите, чтобы здесь не осталось ни одного документа... Двигаемся так: сначала идет телефонист, затем я с корреспондентами. Майор и капитан - за нами. В ходу сообщения головы не поднимать, а то еще зацепит осколком...
   Запасной НП недалеко, к нему ведет глубокий ход сообщения. Тут, на обратном скате высоты, немного потише. Снегуров подает нам пачку боевых донесений из частей и говорит:
   - Выбирайте, что вам понравится...
   Начинаем читать эти еще пахнущие порохом документы.
   * * *
   Подвиги, подвиги... Их наши воины совершали каждый день и каждый час в то огненное начало июля 1943 года. Расскажу лишь о некоторых из них.
   Артиллерийский расчет коммуниста ефрейтора Кузьмы Зуева вместе с несколькими другими расчетами батареи занял огневую позицию непосредственно в боевых порядках пехоты из 307-й стрелковой дивизии. 7 июля утром он первым увидел колонну вражеских танков, идущих на Поныри. Приказал расчету приготовиться к бою, так как понял, что какая-то часть из этой стальной колонны обязательно отделится и навалится на оборону стрелковой роты, где занял позицию и его расчет.
   Так оно и вышло. Четыре фашистских танка развернулись вправо и пошли на окопы. Но первый же из них, приблизившийся к орудию Зуева, был сразу подбит. Потом один за другим грянули еще три выстрела. И столько же дымных костров запылало перед позициями стрелковой роты...
   Гитлеровцы засекли позицию орудия ефрейтора и направили против него теперь уже восемь бронированных машин. И советский расчет принял этот бой. Вскоре в поле перед огневой позицией орудия горели семь танков противника.
   Правда, восьмой, уцелевший танк, маскируясь дымом подбитых, сумел, прежде чем отойти назад, несколько раз выстрелить. Один из снарядов вывел из строя пушку Зуева. Но расчет, к счастью, уцелел.
   Но теперь стрелковая рота осталась без противотанковой поддержки. Что делать? И тут Зуев узнал, что у соседей справа погиб весь артиллерийский расчет. Орудие же исправно. Так вот же он, выход!
   По приказу ефрейтора его расчет кинулся к уцелевшему орудию. На руках перекатил его на свою позицию. Вот теперь можно и опять воевать...
   И как же, наверно, удивился враг, когда при новой его атаке ожило вдруг орудие, которое он с полным на то основанием считал уничтоженным. Но удивился слишком поздно, только лишь тогда, когда в бок устремившемуся на позиции стрелковой роты "тигру" впился снаряд, выпущенный расчетом ефрейтора Кузьмы Зуева...
   Это похоже на легенду. Но это было! Один советский расчет сжег сразу три фашистских "тигра"!
   Нам потом показали наградной лист на Зуева. Из него мы узнали, что до войны Кузьма работал ветеринарным фельдшером в селе Карабаха, что в Приволжье, что ему всего лишь 22 года, что он сын солдата, который еще в первую мировую войну был артиллеристом...
   7 августа 1943 года Указом Президиума Верховного Совета СССР ефрейтору К. А. Зуеву было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.
   А вот еще один подвиг, который совершил комсорг одной из противотанковых батарей сержант Сапунов. Его орудие в составе батареи прикрывало дорогу севернее деревни Горелово.
   ...Три атаки уже отбили мужественные артиллеристы, уничтожив при этом немало пехоты и танков противника. А в четвертую на их позиции пошло сразу 30 "тигров".
   Шесть из них двигались прямо на орудие сержанта Сапунова.
   - Ну, держитесь, ребята! Думаю, настал наш последний и решительный бой. И все равно мы должны выстоять! - сказал Сапунов наводчику Абрамову и заряжающему Тайпакову. И сам припал к прицелу...
   Подряд прогремели четыре выстрела. У первого "тигра" тут же заклинило башню. Второй загорелся. А вот зачадил и третий...
   И все равно схватка была неравной. Ведь еще три "тигра", умело маневрируя, приближались. А у расчета кончились бронебойные снаряды. Сержант стрелял теперь осколочно-фугасными. Но что они против брони тяжелого танка! И тогда Сапунов, схватив противотанковую гранату, пополз навстречу "тиграм". Вскоре раздался сильный взрыв. Четвертый танк встал с разорванной гусеницей. Но пятый "тигр" подмял под себя комсорга батареи...
   Сержанту А, Д. Сапунову также было присвоено звание Героя Советского Союза. Посмертно.
   * * *
   Перебирая на НП у комдива А. И. Снегурова донесения, я неожиданно натолкнулся на знакомую фамилию - Петряков. Уж не Федор ли?
   Читаю:
   "В бою восточнее станции Поныри отличилась батарея 540-го легкого артиллерийского полка старшего лейтенанта Петрякова. Чтобы помочь пехоте сменить позиции, Петряков вывел свои орудия из укрытия на прямую наводку. В быстротечном бою батарея старшего лейтенанта уничтожила четыре танка, самоходное орудие и до пятидесяти гитлеровцев. Наблюдавший бой командующий 13-й армией генерал-лейтенант Н. П. Пухов тут же вручил старшему лейтенанту Ф. С. Петрякову орден Красного Знамени".
   Похоже, что это Федор. Надо его во что бы то ни стало найти.
   Подумать-то подумал, но дела и события вскоре так закрутили, что стало не до поисков друга.
   А все началось с того, что меня неожиданно вызвал к себе начальник политуправления фронта генерал С. Ф. Галаджев. Сообщил:
   - Мы получили из вашей редакции телеграмму, в которой Петру Олендеру предписано отбыть на Воронежский фронт. Вы же назначаетесь старшим корреспондентом. А следовательно, и старшим корреспондентского корпуса на нашем фронте. Удивлены? Но такова уж у нас традиция: старший корреспондент "Красной звезды" автоматически становится и, образно выражаясь, старшиной корреспондентского корпуса. Так что принимайте свою команду...
   А она, эта команда, собралась на Центральном фронте очень сильная, работоспособная. "Правду" представляли Оскар Курганов, Леонид Коробов и Михаил Калашников. От "Известий"- Евгений Кригер, Леонид Кудреватых, Михаил Рузов и Павел Трошкин. Но самую большую группу составляли мы, работники "Красной звезды". Из краснозвездовцев здесь были Андрей Платонов, Константин Бельхин, Николай Денисов, Владимир Кудрявцев, Георгий Хомзор, Олег Кнорринг и автор этих строк. Кроме того, к нам наезжали Константин Симонов, Илья Эренбург и Борис Галин.
   Замечательных товарищей командировали на Центральный фронт Совинформбюро, газеты "Комсомольская правда", "Сталинский сокол", "Труд", а также Всесоюзное радио и другие, как принято выражаться, органы массовой информации. Словом, компания большая. И каждому что-то нужно срочно, сверхсрочно. А пробивать, утрясать - мне, старшине. Забот - выше головы.
   И все же выдался момент, когда мы с Георгием Пономаревым снова попали в 5-ю артиллерийскую дивизию прорыва. Я снова вспомнил о Федоре и попросил полковника А. И. Снегурова помочь мне его найти.
   - Старший лейтенант Петряков? - наморщил лоб Снегуров. Покачал головой.Нет, у нас такого вроде бы нет...
   - А уж не тот ли это Петряков, что недавно отличился у наших соседей? подсказал комдиву начальник политотдела полковник П. И. Фокин.
   - У соседей?.. А ведь верно, теперь вспоминаю,- обрадовался Снегуров. И, обращаясь ко мне, посоветовал: - Поезжайте-ка в стрелковую дивизию...
   И назвал фамилию генерала, командира этой дивизии.
   Вечером мы уже были на НП этой стрелковой дивизии. Изложил комдиву свою просьбу. Тот сразу же приказал позвать командующего артиллерией.
   Через четверть часа на НП появился командующий артиллерией дивизии. Чем-то очень довольный, сияющий. Одет с подчеркнутым шиком.
   - Все форсишь, Александр Иванович? - встретил его, вопросом генерал,-Хотя сегодня можно претензий к тебе не иметь. Артиллеристы славно поработали. Спасибо...
   Но командующий артиллерией вдруг приложил палец к губам: "Тише! Молчите!" И тут же в блиндаж вошел командующий 13-й армией генерал-лейтенант Н. П. Пухов.
   Выслушал доклад комдива, поздоровался со всеми. И, обращаясь к командующему артиллерией дивизии, приказал:
   - Через двадцать минут доставить ко мне старшего лейтенанта Петрякова!
   Петрякова? Вот это удача! Но в то же время... Неужели Федор что-нибудь натворил?
   Но генерал Пухов больше ничего не говорит, присаживается, и я вижу, как у него закрываются глаза. Устал командарм...
   В блиндаже стало тихо, даже телефоны на время отключили...
   Минут через пятнадцать у блиндажной двери раздается такой знакомый мне голос:
   - Разрешите?
   Командующий вздрагивает, открывает глаза, говорит:
   - Входи, входи...
   Петряков входит и останавливается перед генералом.
   - Здравствуй, здравствуй. Не надо мне рапорта. Дайка я на тебя получше посмотрю...
   У Федора забинтована голова, на перевязи левая рука. Он бледен. И только глаза прежние - в них так а прыгают озорные огоньки.
   Меня он еще не видит.
   - Ну и здорово ж ты, товарищ Петряков, шарахнул по фашистским самоходкам! Я уже думал, что они, проклятые, такого сейчас наделают, что и суток не хватит, чтобы расхлебать. А тут откуда ни возьмись - твоя батарея... Дай-ка я обниму тебя.
   После этого командующий задумался. Затем сказал:
   - "Красное Знамя" я тебе девятого числа вручил, верно? А за сегодняшний подвиг получай "Отечественную войну" первой степени! И надевай-ка еще по одной звездочке на погоны!
   Н. П. Пухов тут же прикрепляет к груди Петрякова" орден, а его адъютант достает из кисета две звездочки.
   - Так воюй, капитан, и живи долго!
   И - к командующему артиллерией дивизии:
   - Наградные бумаги и представление на звание составьте сегодня же. Ну, бывайте здоровы, товарищи!
   Командарм вышел. Я уж было кинулся к Федору, как тот вдруг зашатался... и упал на руки командующего артиллерией.
   Вызвали врача. Тот, осмотрев Петрякова, сказал:
   - Большая потеря крови и предельное перенапряжение. Подлежит немедленной отправке в госпиталь...
   Так мне снова не удалось поговорить с Федором. Но зато я увидел его, узнал, как он воюет. А поговорить еще успеем. Главное, что я его нашел.
   * * *
   Начало августа. Наши войска, выстояв на Курской дуге, уже сами идут вперед. Они на подступах к городу Кромы. Вместе с писателем Андреем Платоновым и корреспондентом Константином Бельхиным едем по дорогам наступления.
   Это первая моя поездка с Платоновым. Раньше он наотрез отказывался пользоваться редакционной машиной.
   - У вас задачи оперативные, вот вы и поезжайте,- говорил обычно Платонов.А писателю, чтобы глубже познать жизнь человека на войне, полезно ходить пешком, все видеть, все слышать. А что увидишь и услышишь из вашей эмки?
   И Андрей Платонович, худенький, немного сутуловатый, со впалыми щеками, на которых был заметен болезненный румянец, с вещмешком за плечами, вышагивал иногда до десяти километров по пыльным фронтовым дорогам. Его видели то с маршевой ротой, то с группой легкораненых, то с перебрасываемой на другой участок фронта частью или подразделением. Неделями он жил на передовой, устраиваясь обычно в одном блиндаже с командиром роты или батальона. Наравне с бойцами вынимал из кармана потертый кисет с махоркой и пожелтевшими от никотина пальцами мастерски скручивал козью ножку. Фронтовой быт, солдатский язык, окопные песни, частушки, шутки, солдатские горести и радости он знал не хуже, чем взводный или ротный командир.
   А как Андрей Платонович писал свои, фронтовые очерки, расказы, а позднее и повести! От них пахло порохом, солдатским потом, маршанской махоркой. Словом, настоящей окопной жизнью...
   До войны я как-то уже проезжал здешними местами. И до чего же красив, очарователен и поэтичен был этот край, воспетый еще гениальным Тургеневым! Поразило меня тогда обилие садов. Потом узнал, что Поныри, оказывается,родина знаменитой русской антоновки!
   Теперь же ничего этого не было. Сама земля стала неузнаваемой, покрылась какими-то лишаями, болячками. Сады вырублены, на их месте - высокий бурьян. В полях кое-где треплется на ветру одинокий стебелек ржи" или пшеницы. Травы и той мало. Вместо деревень и сел - ряды покрытых сорняками бугров. Наподобие запущенных кладбищ...
   Там, где были позиции противника, - все перерыто, опалено огнем. Тут и там - ряды деревянных крестов с противной свастикой.
   За вырубленной рощей - деревня Сомово. Бывшая деревня. Сейчас здесь ни одного двора, ни одной даже печки. Все сожжено, разрушено... У свежесделанного шалашика - не успели завять даже листья на ветках - сидят три маленькие девочки и тревожно смотрят в сторону речки. Их мать ушла туда по воду. Но вот она возвращается. Знакомимся. Мария Матвеевна Овчинникова. Вчера пришла в родную деревню из села Добрыни, куда гитлеровцы до этого согнали население со всей округи. Они убежали.
   - Как жить будем - не зню,- говорит Мария Матвеевна.- Вся надежда на нашу родную советскую власть...
   Немного подальше, у покрытой увядшей травой земляной норы,- девочка лет двенадцати с маленьким ребенком на руках. За подол ее держится мальчик лет двух или трех.
   Спрашиваем девочку:
   - Домой пришла?
   На ее глаза навертываются слезы. Девочка долго молчит. Потом несвязными, полными острого горя словами рассказывает жуткую историю.
   - Мы шли домой. Они встретились у Горчаковой деревни. Мать посадили в машину. Мы кричали. Мама тоже кричала, рвалась к нам. Ее ударили по голове. Один из них нацелился на меня из ружья. Машина с мамой ушла...
   Глаза у девочки снова делаются сухими. Слезы выплаканы все...
   Фамилия ее Зернова, звать Лидой. А маму звали Анастасией Федоровной... Она стоит у вырытой в земле норы-убежища с двумя малыми ребятами. И тот, кто видит это горе, никогда его не забудет, не простит фашистам их злодеяний!
   Корсакове, Морозиха, Барково, Горганово, Каменец... Этих сел и деревень тоже нет, остались одни названия. На пепелищах и развалинах копошатся люди. Все больше старые да малые. Людей среднего возраста - единицы, они или уничтожены, или угнаны врагом в рабство...
   Не могу не привести здесь выдержки из стенограммы совещания в ставке гитлеровского вермахта от 26 июля 1943 года, которую прочел уже после войны. На том совещании присутствовали Гитлер, начальник немецкого генштаба Цейтлер и командующий войсками группы армий "Центр" фон Клюге. Гитлер хотел взять из этой группы часть сил. Фон Клюге, войска которого были разбиты под Курском, отвечал категорическим "нет". Так вот, в стенограмме есть и такие строки:
   "...Фон Клюге: Тогда Заукель не сможет вывезти всех своих рабочих.
   Фюрер: Это должно быть сделано! Ведь Заукель так быстро проводит эвакуацию.
   Фон Клюге: Но, мой фюрер, у него же такая масса людей! Он забьет мне все мосты в тылу через Десну.
   Фюрер: Сколько вообще здесь людей?
   Фон Клюге: Несколько сот тысяч.
   Цейтлер: Говорят, 250 тысяч.
   Фюрер: Что такое 250 тысяч человек? Это же чепуха!
   Фон Клюге: Мой фюрер! Мне нужны мои войска для ведения боя, я же не могу сделать невозможного.
   Фюрер: Я немедленно бы погнал людей в тыл и приказал бы прежде всего строить позиции здесь!
   Фон Клюге: Это мы уже пробовали. Но сейчас все они на уборке урожая. Сейчас идет жатва ржи. Они еще не имеют понятия, что им предстоит. Они убегают ночью целыми толпами, чтобы скосить свою рожь. Все это представляет трудности. Здесь ничего не организовано.
   Фюрер: Что вы делаете со скошенной рожью? Ее поджигают?
   Фон Клюге: Конечно, мы должны это делать. Допустим, нам следует еще сжигать. Но есть ли у нас для этого время? Мы должны уничтожить и ее, и прежде всего имеющийся в нашем распоряжении дорогой скот..."
   Сейчас на Западе все чаще делаются неуклюжие попытки спять с фашистских офицеров и генералов ответственность за те страшные злодеяния, которые совершали войска вермахта на Востоке и на других театрах второй мировой войны. Современные адвокаты фашизма утверждают, что гитлеровские офицеры и генералы даже, дескать, ничего не знали о массовых убийствах мирного населения, о грабежах и издевательствах над ним.
   Приведенная выше стенограмма - еще один вклад в дело разоблачения подобных писак.
   * * *
   Кромы... Не буду описывать руины и пожарища, которые открылись нашему взору, едва мы въехали в этот старинный русский городок. Руины и пожарища похожи друг на друга...
   Типично и безлюдье городских улиц и площадей. Лишь кое-где встретишь одинокого старика или женщину.
   Вот стоит у взорванного собора престарелая Мария Никифоровна Соловьева и крестится. Потом поднимает на нас глаза, здоровается. Спрашиваем ее:
   - Бабушка, что это ты едва ли не одна во всем городе? Куда же подевалось остальное население?
   - И-и, милай, населения-то у нас теперича и нету. Фашист с самого приходу почал угонять людей в неметчину. А на днях выгнал остатьних. Слыхала, будто б в Брянск. А там, может, и не в Брянск...
   Базарная улица. На ней уцелел дом, в котором, как оказалось, помещалась немецкая комендатура. Как это случилось - непонятно. Такая оплошность необычна для врага. Ведь фашисты всегда в первую очередь взрывают или сжигают при отходе здания штабов, комендатур, гестапо, тюрем. Они знают, что рано или поздно им придется все же отвечать за содеянное. Поэтому улики тщательно уничтожаются. А тут...
   Внешне - дом как. дом. Два этажа. Толстые кирпичные стены. Длинный и темный коридор завален трупами расстрелянных. При свете карманного фонаря еле различаешь мужские и женские лица.
   - Товарищи, сюда! - вдруг зовет наш шофер Валетов.
   ...Просторный каземат с низким потолком. Полуокно, выходящее во двор, затянуто толстой решеткой. На одной из стен гвоздем выцарапано: "Сидели трактористы за неявку на работу и получили наказание - в Германию". Рядом новая надпись: "Здесь сидел Лоскутов Николай Федорович, деревня Морозиха, Троснянского района. Приговорен к расстрелу. Прощайте!"
   Подчеркиваем - это не гестапо, не полицейский участок. Тут была военная комендатура. Комендатура фашистского вермахта. Именно вермахта!
   ...Целый вечер провел в дивизионе Федора Петрякова. Разыскал-таки его снова. Их бригада стоит в лесу за Дмитриевом-Льговским в ожидании нового боевого приказа.
   Петряков после госпиталя осунулся, посерел. Но настроение бодрое. Очень доволен результатами боев у Понырей. Особенно тем, что его подчиненные научились бить "тигры" и "фердинанды".
   - Понимаешь,- говорит он мне,- новые награды, новое звание - это приятно, скрывать не буду. Но вот приобретенное в боях мастерство, психологический настрой - это главное и самое ценное... Думаю, что теперь уже фашист не оправится, надломлен он непоправимо... А у нас, гляди, сколько сил накоплено! Хотя бы мой дивизион взять, к примеру. В июле мы потеряли в боях больше половины своих орудий. И что же? Несколько дней назад к нам доставлены новые, еще лучше прежних. Дали тягачи, пополнили людьми. Считаю, что сейчас дивизион намного сильнее, чем был тогда, в начале июля... Так что повоюем, товарищ корреспондент!
   Я спрашиваю Федора, каковы новости из дома. Он оживляется еще больше, достает из планшета письмо и протягивает мне.
   - Почитайте, что моя Нюра пишет...
   Анну Петрякову, оказывается, избрали председателем колхоза. И хотя она в прошлом горожанка, из рабочей семьи, и до замужества работала электромонтером на заводе, но вот чем-то пришлась все-таки по душе односельчанам Федора. Пишет, что дела идут пока неплохо...
   - Вот она какая у меня! - не без гордости говорит Петряков, когда я возвращаю ему письмо.- Многое, конечно, не пишет, жаловаться да хныкать не в ее привычке. Но я-то хорошо понимаю, как ей сейчас трудно. Ведь кроме колхоза у нее на руках пятеро ребятишек...
   Поздно ночью Петряков провожает меня до машины.
   * * *
   Утром 25 августа 1943 года меня вызвал к себе начальник политуправления Центрального фронта генерал С. Ф. Галаджев. В его приемной кроме адъютанта стел уже и корреспондент Совинформбюро Георгий Пономарев. Поздоровавшись, присаживаюсь рядом с ним.
   Пономарев пробует узнать у адъютанта причину нашего приглашения к генералу. Но тот почему-то предпочитает говорить о погоде, затем вспоминает нашего краснозвездовца Константина Бельхина, несколько дней тому назад погибшего во время бомбежки у города Дмитриева-Льговского...
   Так проходит минут тридцать-сорок. И лишь затем адъютант направляется к генералу, чтобы доложить о нас. Знакомая манера! Этот майор почему-то не верит в нашу, корреспондентов, обязательность, поэтому всегда старается вызвать нас на час-полтора раньше назначенного генералом времени. Как и сейчас.
   Выходит адъютант, приглашает нас в кабинет начальника политуправления фронта. Иде.м.
   Сергей Федорович, как всегда, свеж, так же безукоризнен и пробор в его черных волосах. Восточные глаза необыкновенно живы и проницательны.
   - Могилу Бельхина сфотографировали? - сразу же спрашивает меня генерал.Фото семье послали? И после удовлетворивших его ответов говорит:
   - Поезжайте к товарищу Батову... Было б хорошо, если бы вы были на его командном пункте сегодня же вечером.
   Это значит, что 65-й армии, которой командует генерал Павел Иванович Батов, предстоит интересное дело. Это значит еще и то, что после Галаджева не надо заходить ни в оперативный, ни в разведывательный отделы штаба фронта. Все равно больше того, что сказал начальник политуправления, нам никто уже не скажет.
   Когда мы уже собрались уходить, Сергей Федорович вдруг попридержал меня рукой и сказал:
   - А к вам у меня будет еще и личная просьба... Он вернулся к столу и достал из ящика шелковый сиреневый кисет.
   - Здесь трубка и коробка табака "Золотое руно". Надо передать кисет старшине Карпухину. Запишите: старшина Карпухин Иван Иванович. Генерал Батов поможет вам его разыскать. Ну а не найдете -оставьте командующему...
   Адъютант начальника политуправления фронта после нашей аудиенции у генерала стал более разговорчив и ответил на все мои вопросы. Оказалось, что старшина Карпухин - разведчик одной из частей 65-й армии. Батов и Галаджев познакомились с ним в госпитале, когда командующий вручал ему орден Красного Знамени, а начальник политуправлений - подарок от работниц города Иванова. Тогда-то Галаджев и спросил старшину, нет ли у того каких-либо просьб и пожеланий, так сказать, личного свойства.
   - Желание одно, товарищ генерал,- поскорее бы победить фашистов,- ответил старшина.- А что касается просьб, то... есть и просьба, да только вы ее вряд ли выполните...