Страница:
Надо полагать, в этих беседах у окошка звучали и грустные нотки: цесаревич отправлялся в дальние странствия. Так решил его батюшка – а как еще было разлучить сына с молодой особой, отношения с которой, как ему представлялось, зашли слишком далеко! Склонившись над страницами своего дневника, Николай записывает: «31 июля. Вторник. Вчера выпили 125 бутылок шампанского. Был дежурным по дивизии. В 3 час. выступил с эскадроном на военное поле. Происходило учение всей кавалерии с атаками на пехоту. Было жарко. Завтракали в Красном. В 5 часов был смотр военным училищам под проливным дождем. После закуски в последний раз поехал в милый Красносельский театр. Простился с Кшесинской. Ужинал у Мамá до часу».
Маршруты великих князей, отправлявшихся в заграничные путешествия с образовательными целями, обыкновенно пролегали через столицы Центральной Европы. На сей раз российский император, желая расширить политические горизонты своего сына, направил его на Дальний Восток. Но взамен того, чтобы назначить ему в сопровождающие людей в трезвом уме и с твердыми дипломатическими знаниями, которые могли бы ему все показывать и изъяснять, царь-отец дал наследнику в попутчики брата Георгия (который, уже пораженный чахоткой, вынужден был вернуться с полпути) и нескольких гвардейских офицеров, которые только и делали, что кутили да соблазняли цесаревича местными красавицами. Среди этих юных повес и вертопрахов один только князь Ухтомский – будущий историограф славного путешествия – отличался пытливым и серьезным умом. В Афинах к странствующей группе присоединился греческий царевич Георг, сын царя Георга I и страстный любитель женщин и шампанского. Как не преминул заметить в своих язвительных мемуарах С.Ю. Витте, этот молодой человек был весьма склонен к поступкам, которые никак не могли служить примером великим князьям и царевичам. Материальная организация путешествия была поручена князю Барятинскому – почтенному, почти ослепшему от старости генералу, безупречно верному престолу, но с ограниченным кругозором.
Маленькая компания отправилась в путь 23 октября 1890 года с недвусмысленным намерением развлечься. Несмотря на всю экзотичность и красочность пейзажей, Николай остался безразличен к живописным красотам. В Египте ничто: ни пирамиды, ни Луксор, ни колосс Мемнона – не привлекло его внимания так, как пляски восточных танцовщиц-альмей. «17 ноября. Суббота… Пошли осматривать Луксорский храм, а затем на ослах Карнакский храм. Поражающая громадина… После обеда отправились тайно смотреть на танцы альмей. Этот раз было лучше, они разделись и выделывали всякие штуки с Ухтомским».
Вполне естественно, на каждом этапе пути наследника ждали пышные почести и докучливые суконные речи; он пожимал руки министрам, генералам, главам местных администраций. В Каире его приветствовала восторженная толпа, осыпавшая его розами и возгласами «Да здравствует Россия!». В Индии на встречу с цесаревичем пожаловал сам вице-король, маркиз Лансдоунский. Но, несмотря на пышность приема, устроенного британской колониальной администрацией, Николай все-таки записывает в своем дневнике: «Несносно быть снова окруженным англичанами и всюду видеть красные мундиры».
В Сайгоне, куда российская эскадра прибыла 16(28) марта, французская колония устраивает торжественную встречу сыну государя, который в пику традициям решился пойти на сближение с республиканской Францией. Наследника провозят под триумфальной аркой в ландо, запряженном шестеркой белых мулов; в его честь устраивается банкет с проникновенными тостами за мир и согласие между двумя державами, он приветствует марш колониальных войск, аплодирует факельному шествию, участвует в череде балов, танцуя и кокетничая с прелестными француженками, и радуется, как дитя, на представлении французской комедии «Жирофле-Жирофля». В конце концов Николай в восторге заявляет французскому губернатору, что здесь, в Сайгоне, он чувствует себя как дома – жаль только, что он не сможет задержаться дольше.
Добрые вести с пути, которые летели в Петербург депешами, укрепляли царя-отца во мнении, что он правильно поступил, отправив сына в странствие по столь дальним землям к странам. И вдруг – катастрофа! Из Японии пришла телеграмма, подписанная супругой микадо. Последняя, рассыпавшись в извинениях, сообщала, что в результате покушения царевич получил ранение в голову. Вскоре пришли и официальные рапорты – от российского посланника в Токио Шевича и от Барятинского.
Несчастье произошло в городе Оцу – побывав на приеме у губернатора, цесаревич собирался возвращаться в Киото. Николай со свитой ехали в легких открытых повозках, которые тянули рикши. Кортеж следовал по узкой улице сквозь кордон из двух рядов полицейских, расставленных в восьми шагах друг от друга. В ряды полицейских затесался фанатик-японец по имени Тсуда Сантсо – в момент, когда тележка с цесаревичем поравнялась с ним, он подскочил к ней и нанес Его Высочеству удар мечом, который держал обеими руками. Лезвие проникло в голову до самой черепной кости. По сообщениям врачей, жизнь его вне опасности. Покушавшийся собрался было нанести второй удар, но, к счастью, греческий царевич Георг сшиб его с ног. А тут подоспели верные своему долгу полицейские. Фанатик упал в обморок. Придя в себя, он только пробормотал, скорчив гримасу ненависти: «Я самурай». Потеряв много крови, Николай тем не менее сохранил спокойствие; в эту ночь он крепко спал, а проснувшись, даже выказал беззаботную веселость. Сам микадо пожаловал к его изголовью. Японский двор пребывает в отчаянии.
От этого ранения у царевича останется рубец костной ткани, который будет давить на мозг, отчего несчастный будет страдать частыми и мучительными мигренями. Проникнув в его плоть, лезвие японского меча нанесло удар и по его самолюбию. Душевная боль, вызванная этим ничем не заслуженным нападением, не проявляясь внешне, терзала все его нутро. В нем затаилась глухая ненависть к Японии, где его так дурно приняли. Во избежание новых приключений такого рода Александр III приказывает ему срочно прервать путешествие и направиться во Владивосток для участия в церемонии закладки самой восточной станции Транссибирской железнодорожной магистрали. На обратном пути Николай отдал в Томске поклон могиле старца Федора Кузьмича – ведь, согласно поверью, в ней покоились останки не кого иного, как царя Александра I. Он, конечно, не верил в эти легенды, но все же народная молва не оставляла его сердце равнодушным. По мере приближения к родному дому впечатления от путешествия сливались в его сознании в некую путаницу причудливых красок, в итоге в памяти отложилось немногое. После девятимесячных странствий ему больше всего на свете хотелось вернуться к своим товарищам-офицерам, показаться в блистательных салонах и, конечно же, увидеть прелестную Матильду Кшесинскую, воспоминания о которой не дано было вытеснить из его сознания никаким восточным впечатлениям.
Глава вторая
Маршруты великих князей, отправлявшихся в заграничные путешествия с образовательными целями, обыкновенно пролегали через столицы Центральной Европы. На сей раз российский император, желая расширить политические горизонты своего сына, направил его на Дальний Восток. Но взамен того, чтобы назначить ему в сопровождающие людей в трезвом уме и с твердыми дипломатическими знаниями, которые могли бы ему все показывать и изъяснять, царь-отец дал наследнику в попутчики брата Георгия (который, уже пораженный чахоткой, вынужден был вернуться с полпути) и нескольких гвардейских офицеров, которые только и делали, что кутили да соблазняли цесаревича местными красавицами. Среди этих юных повес и вертопрахов один только князь Ухтомский – будущий историограф славного путешествия – отличался пытливым и серьезным умом. В Афинах к странствующей группе присоединился греческий царевич Георг, сын царя Георга I и страстный любитель женщин и шампанского. Как не преминул заметить в своих язвительных мемуарах С.Ю. Витте, этот молодой человек был весьма склонен к поступкам, которые никак не могли служить примером великим князьям и царевичам. Материальная организация путешествия была поручена князю Барятинскому – почтенному, почти ослепшему от старости генералу, безупречно верному престолу, но с ограниченным кругозором.
Маленькая компания отправилась в путь 23 октября 1890 года с недвусмысленным намерением развлечься. Несмотря на всю экзотичность и красочность пейзажей, Николай остался безразличен к живописным красотам. В Египте ничто: ни пирамиды, ни Луксор, ни колосс Мемнона – не привлекло его внимания так, как пляски восточных танцовщиц-альмей. «17 ноября. Суббота… Пошли осматривать Луксорский храм, а затем на ослах Карнакский храм. Поражающая громадина… После обеда отправились тайно смотреть на танцы альмей. Этот раз было лучше, они разделись и выделывали всякие штуки с Ухтомским».
Вполне естественно, на каждом этапе пути наследника ждали пышные почести и докучливые суконные речи; он пожимал руки министрам, генералам, главам местных администраций. В Каире его приветствовала восторженная толпа, осыпавшая его розами и возгласами «Да здравствует Россия!». В Индии на встречу с цесаревичем пожаловал сам вице-король, маркиз Лансдоунский. Но, несмотря на пышность приема, устроенного британской колониальной администрацией, Николай все-таки записывает в своем дневнике: «Несносно быть снова окруженным англичанами и всюду видеть красные мундиры».
В Сайгоне, куда российская эскадра прибыла 16(28) марта, французская колония устраивает торжественную встречу сыну государя, который в пику традициям решился пойти на сближение с республиканской Францией. Наследника провозят под триумфальной аркой в ландо, запряженном шестеркой белых мулов; в его честь устраивается банкет с проникновенными тостами за мир и согласие между двумя державами, он приветствует марш колониальных войск, аплодирует факельному шествию, участвует в череде балов, танцуя и кокетничая с прелестными француженками, и радуется, как дитя, на представлении французской комедии «Жирофле-Жирофля». В конце концов Николай в восторге заявляет французскому губернатору, что здесь, в Сайгоне, он чувствует себя как дома – жаль только, что он не сможет задержаться дольше.
Добрые вести с пути, которые летели в Петербург депешами, укрепляли царя-отца во мнении, что он правильно поступил, отправив сына в странствие по столь дальним землям к странам. И вдруг – катастрофа! Из Японии пришла телеграмма, подписанная супругой микадо. Последняя, рассыпавшись в извинениях, сообщала, что в результате покушения царевич получил ранение в голову. Вскоре пришли и официальные рапорты – от российского посланника в Токио Шевича и от Барятинского.
Несчастье произошло в городе Оцу – побывав на приеме у губернатора, цесаревич собирался возвращаться в Киото. Николай со свитой ехали в легких открытых повозках, которые тянули рикши. Кортеж следовал по узкой улице сквозь кордон из двух рядов полицейских, расставленных в восьми шагах друг от друга. В ряды полицейских затесался фанатик-японец по имени Тсуда Сантсо – в момент, когда тележка с цесаревичем поравнялась с ним, он подскочил к ней и нанес Его Высочеству удар мечом, который держал обеими руками. Лезвие проникло в голову до самой черепной кости. По сообщениям врачей, жизнь его вне опасности. Покушавшийся собрался было нанести второй удар, но, к счастью, греческий царевич Георг сшиб его с ног. А тут подоспели верные своему долгу полицейские. Фанатик упал в обморок. Придя в себя, он только пробормотал, скорчив гримасу ненависти: «Я самурай». Потеряв много крови, Николай тем не менее сохранил спокойствие; в эту ночь он крепко спал, а проснувшись, даже выказал беззаботную веселость. Сам микадо пожаловал к его изголовью. Японский двор пребывает в отчаянии.
От этого ранения у царевича останется рубец костной ткани, который будет давить на мозг, отчего несчастный будет страдать частыми и мучительными мигренями. Проникнув в его плоть, лезвие японского меча нанесло удар и по его самолюбию. Душевная боль, вызванная этим ничем не заслуженным нападением, не проявляясь внешне, терзала все его нутро. В нем затаилась глухая ненависть к Японии, где его так дурно приняли. Во избежание новых приключений такого рода Александр III приказывает ему срочно прервать путешествие и направиться во Владивосток для участия в церемонии закладки самой восточной станции Транссибирской железнодорожной магистрали. На обратном пути Николай отдал в Томске поклон могиле старца Федора Кузьмича – ведь, согласно поверью, в ней покоились останки не кого иного, как царя Александра I. Он, конечно, не верил в эти легенды, но все же народная молва не оставляла его сердце равнодушным. По мере приближения к родному дому впечатления от путешествия сливались в его сознании в некую путаницу причудливых красок, в итоге в памяти отложилось немногое. После девятимесячных странствий ему больше всего на свете хотелось вернуться к своим товарищам-офицерам, показаться в блистательных салонах и, конечно же, увидеть прелестную Матильду Кшесинскую, воспоминания о которой не дано было вытеснить из его сознания никаким восточным впечатлениям.
Глава вторая
Романы юности
Едва вернувшись в Санкт-Петербург 4 августа 1891 года, Николай отправляется в Красное Село, где проводила лето царская семья. Но не стремление побыстрее встретиться с родителями было причиной такой спешки. Вместо того, чтобы провести с ними вечер, он отправился в театр, чтобы рукоплескать Матильде Кшесинской, выступавшей в балете «Спящая красавица». Особенно пленительным виделся ему образ Красной Шапочки, оказавшейся с глазу на глаз со злым Волком – невинные и испуганные взгляды юной прелестницы наполняли его сердце радостью.
Больше даже – наследник престола решается на дерзостный шаг: пожаловал на дом к Матильде Кшесинской и назвался гусаром Волковым (это был его попутчик по восточному путешествию), Матильда уже в течение нескольких дней не выходила из комнаты, леча нарывы – один на веке, другой на прелестной ножке. Коль скоро ей приходилось носить повязку на глазу, она никак не была настроена принимать визитеров. Тем не менее она явилась в гостиную – представьте же себе ее изумление, когда вместо гусара Волкова она увидела наследника престола! По всему ее телу, с головы до ног, пробежала радостная дрожь. «Я не верила своим глазам, вернее, одному своему глазу, так как другой был повязан, – вспоминала она. – Эта нежданная встреча была такая чудесная, такая счастливая. Оставался он в тот первый раз недолго, но мы были одни и могли свободно поговорить. Я так мечтала с ним встретиться, и это случилось так внезапно. Я никогда не забывала этого вечернего часа нашего первого свидания.
На другой день я получила от него записку на карточке:
„Надеюсь, что глазок и ножка поправляются… до сих пор хожу, как в чаду. Постараюсь возможно скорее приехать. Ники“».[13]
И он действительно вернулся, и его настойчивые ухаживания одновременно льстили и беспокоили родителей Матильды, тем более что красавица-дочь более не скрывала своей привязанности к царевичу. Последний являлся каждый или почти каждый день – то один, то в компании своих кузенов, юношей великокняжеского звания. К дружеской компании присоединялась и старшая сестра Матильды – здесь весело танцевали, пели хором, наряжались, тайком попивали шампанское. Николай вручил даме своего сердца золотой браслет с крупным сапфиром и мелкими бриллиантами. На конских состязаниях он посылал ей цветы в ложу, а однажды подарил ей свою фотографию с надписью: «Здравствуй, душка». Вскоре эта идиллия стала предметом пересудов в русском великосветском обществе.
Однажды вечером к Матильде по приказу государя явился полицмейстер для установления личностей находившихся у нее лиц. Вот что писал на этот счет в своем дневнике публицист А.С. Суворин, издававший крупнейшую газету «Новое время»: «Наследник посещает Кшесинскую и… ее (многоточие в оригинале. – С.Л.) Она живет у родителей, которые устраняются и притворяются, что ничего не знают. Он ездит к ним, даже не нанимает ей квартиры и ругает родителя, который держит его ребенком, хотя ему 25 лет. Очень неразговорчив, вообще сер, пьет коньяк и сидит у Кшесинских по 5–6 часов, так что очень скучает и жалуется на скуку».[14] Страсть царевича к без пяти минут царице сцены не оставила равнодушной и Ея Превосходительство А.Ф. Богданович, супругу ярого монархиста генерала Богдановича:[15]«Цесаревич серьезно увлечен танцовщицей Кшесинской 2-й, которой 19 лет. Она не красивая, не грациозная, но миловидная, очень живая, вертлявая, зовут ее Матильдой. Цесаревич говорил этой „Мале“ (так ее зовут), что упросил царя два года не жениться. Она всем и каждому хвалится своими отношениями с ним». (Запись от 21 февраля 1893 года.)
Безразличная к этим салонным сплетням Матильда хотела теперь только одного – выбраться из-под родительского крова и обзавестись собственным уголком. «Встречаться у родителей становилось просто немыслимым. Хотя Наследник, с присущей ему деликатностью, никогда об этом открыто не заговаривал, я чувствовала, что наши желания совпадают… Я сознавала, что совершаю что-то, чего я не имею права делать из-за родителей. Но… я обожала Ники, я думала лишь о нем, о моем счастье, хотя бы кратком…»[16]
После тягостного объяснения с отцом, который прекрасно понимал, что творится на душе у дочери, и лишь спросил, отдает ли она себе отчет в том, что ей никогда не суждено выйти замуж за наследника престола! – она вместе со старшей сестрой переезжает в особняк под номером 18 по Английскому проспекту, некогда построенный великим князем Константином Николаевичем – братом Александра II – для танцовщицы Кузнецовой. На новоселье Ники подарил Матильде питейный сервиз из восьми золотых чарок, инкрустированных редкими камнями. Связь между ними сделалась официальной. «Наследник писал Кшесинской, – отмечает А.C. Суворин (она хочет принимать православие, может быть, считая возможным сделаться императрицей), – что он посылает ей 3000 рублей, говоря, что больше у него нет… что он приедет, и… „тогда мы заживем с тобой, как генералы“. Хорошее у него представление о генералах! Он, говорят, выпросил у отца еще два года, чтобы не жениться. Он оброс бородкой и возмужал, но тем не менее маленький».[17]
Ну, а сама Матильда Кшесинская пребывала на седьмом небе от счастья. В театре она срывала щедрые рукоплескания, ей поручали все новые и новые роли – но, пожалуй, еще более драгоценными казались ей успехи на интимном фронте. Иные злые языки даже судачили о том, что, одурманенная любовью, она уже возмечтала о возможности в один прекрасный день сделаться императрицей. Однако в действительности Матильда уже пришла к осознанию того, что их роман близится к своему скорому концу и что ей ничего не остается, как срывать последние цветы удовольствия, даруемые этим приключением. «Я знала приблизительно время, когда Наследник ко мне приезжал… Я издали прислушивалась к мерному топоту копыт его великолепного коня о каменную мостовую, затем звук резко обрывался – значит, рысак остановился… у моего подъезда».[18] Но визиты царевича становились все реже. Зато при дворе и в городе все больше говорили о планах женитьбы наследника престола на принцессе Аликс Гессен-Дармштадтской. На заданный ему Матильдой вопрос в упор Николай чистосердечно признался, что долг перед государством обязывает его сочетаться законным браком и что из всех представленных ему невест Аликс представлялась самой достойной. После этого, однако, он заверил ее, что ничего еще не решено. Между тем он все чаще отсутствует в столице – отправляется в Лондон на свадьбу своего кузена, герцога Йоркского (будущего короля Георга V), затем в Данию, где пребывает с августа по октябрь 1893 г.; весною следующего года он снова устремляется за границу. C каждым из этих путешествий шансы Аликс повышаются в его сердце, тем более что из этого последнего Матильда выветрилась совершенно – вернувшись из странствий по Дальнему Востоку, он заносит в свой дневник 21 декабря 1891 г.: «Вечером у Мамá… рассуждали о семейной жизни теперешней молодежи из общества; невольно этот разговор затронул самую живую струну моей души, затронул ту мечту и надежду, которыми я живу изо дня в день… Моя мечта – когда-либо жениться на Аликс Г. Я давно ее люблю, но еще глубже и сильнее с 1889 года, когда она провела шесть недель в Петербурге! Я долго противился моему чувству, стараясь обмануть себя невозможностью осуществления моей заветной мечты… Я почти уверен, что наши чувства взаимны! Все в воле Божьей. Уповая на Его милость, я спокойно и покорно смотрю в будущее».
Немецко-английская принцесса Аликс (полное имя: Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса) родилась в Дармштадте 6 июня 1872 г. в семье потомка одной из старейших германских фамилий – герцога Людвига IV Гессенского. Мать Аликс – дочь королевы Виктории, урожденная английская принцесса Алиса, уже успела заявить о себе склонностью к экзальтации, близкой к мистицизму. Ее охватывала интеллектуальная страсть к немецкому историку Давиду Штраусу, автору скандальной «Жизни Иисуса», в которой Христос объявлялся не более чем мифом. С точки зрения физического состояния предки принцессы вызывали еще больше беспокойства. Ее дедушка по отцовской линии, отец и братья здоровьем были очень хрупки; над семейством тяготела угроза наследственной болезни гемофилии – несвертываемости крови, которая передается по женской линии, но поражает только мужчин. Тем не менее дед Николая – Александр II был женат на гессенской принцессе, которая родила ему здоровых детишек. Дядя Николая, великий князь Сергей Александрович, взял в жены Елизавету Гессенскую, старшую сестру Аликc. В отдаленном прошлом император Павел I также был женат первым браком на принцессе Вильгельмине (получившей при крещении в православную веру имя Наталья Алексеевна) из того же гессенского дома. Почему бы не продолжить эту сложившуюся при русском дворе традицию?
Потеряв в шестилетнем возрасте мать, Аликс была взята на воспитание бабушкой, королевой Викторией. Под суровым оком могучей владычицы она воспринимала дух и манеры, свойственные Британской империи. Ее обучали английскому и французскому, на которых она разговаривала в совершенстве, пению, игре на фортепьяно и живописи акварелью. В 1884 году, двенадцати лет, она впервые приезжала с отцом в Россию – на свадьбу своей старшей сестры Елизаветы, и в этот свой первый приезд впервые встретилась со своим отдаленным родичем – царевичем Николаем, которому тогда минуло 16 лет. В первый же день их встречи царевич заносит в свой дневник: «Я сидел с маленькой двенадцатилетней Аликс, которая мне ужасно понравилась…» Пройдет еще несколько дней – и русский цесаревич будет и вовсе околдован юной златокудрой принцессой, и их детская идиллия не укроется от глаз императора. Когда пятью годами позже – в январе 1889 г. – она снова окажется на берегах Невы, Николай будет до глубины сердца тронут ее робкой и хрупкой красотой. Ну, а саму Алису нежный взгляд наследника престола и вовсе сведет с ума. Кто знает, вдруг она уже в ту пору видела себя российской императрицей, по примеру стольких германских принцесс, дорогу которым на российский престол открыла София-Фредерика-Августа, ставшая Екатериной Великой?
… Увидя на страницах английских газет намеки на возможную женитьбу этих двух молодых людей, граф Владимир Ламздорф[19] обратился за разъяснением на сей счет к Александру III. «Я и не помышляю об этом!» – ответил тот. Но Ламздорф не так-то просто поддавался убеждениям. С его точки зрения, этот флирт кровных царевичей заслуживал внимания. Устремив свой строгий взор на молодую пару, он делает в своем дневнике следующую запись: «Принцесса вроде своей сестры (Елизаветы), но не столь красива. Она покрыта красными пятнами до самых бровей. Походка ее не особенно грациозна. Но выражение лица у нее умное, а улыбка приветлива. Она… постоянно говорит по-английски, в основном с сестрой». Что же касается Николая, то Ламздорф находит его все менее и менее значительным в роли воздыхателя-простофили: «Он не вырос и танцует без задора. Это – довольно приятный маленький офицерик, которому идет парадный наряд гвардейских офицеров – белый мундир, опушенный мехом. Но у него такой посредственный вид, что его едва ли можно выделить в толпе. Лицо его маловыразительно, держится просто, но его манерам недостает изысканности».[20]
Александр III, а в еще большей степени императрица Мария Федоровна бросали на юную Аликс косые взгляды из-под маски учтивости. Ни царь-отец, ни царица-мать не испытывали ни малейшего желания вводить в семью новую германскую принцессу. Когда летом 1890 года Николай испросил у матери дозволения съездить в имение Ильинское под Москвой, где Аликс гостила в то время у своей сестры Елизаветы (она же Элла), жены великого князя Сергея Александровича, то получил категорический отказ – пусть выкинет из головы саму мысль об этом абсурдном союзе! Для его бракосочетания строятся другие планы, в данное время царственные родители подумывают о женитьбе сына на француженке. Ну и что же, что строй во Франции республиканский? Для скрепления французско-русского союза можно бы сочетать законным браком Николая с принцессой Еленой Орлеанской, дочерью графа Парижского! Получив такой афронт, Николай делает в своем дневнике грустную запись, датируемую 29 января 1892 года: «Сегодня утром в разговоре Мамá делала мне намеки насчет Елены Орлеанской… Я на перепутье – сам я хотел бы идти в одну сторону, но Мамá открыто настаивает, чтобы я шел в другую! Что из этого выйдет?»
Огорченная недомолвками со стороны российского императорского дома, Аликс тем не менее не желает признавать себя побежденной. Выказывая свое расположение к России, она покупает на ярмарке кукол, выточенных из березы – дерева-символа родины Ники. Возвратившись в Англию, она настаивает на том, чтобы ее обучали русскому языку и пускается в длинные теологические дискуссии со священником при русском посольстве. Устав от долгой неопределенности, королева Виктория пишет письмо другой своей внучке – великой княгине Елизавете, – в котором прямо ставится вопрос: не привлекла ли Аликс внимания кого-либо из членов российского царствующего дома? В этом случае она не станет подвергать Аликс конфирмации по англиканским канонам, а напротив, будет готовить ее к обращению в православную веру. Повинуясь предписаниям двора, Елизавета оставила письмо без ответа. В одно мгновенье Аликс поняла, что она решительно не в фаворе в Санкт-Петербурге, и встала на дыбы – любой другой союз казался ей недостойным! Затворившись в гордом одиночестве, она отвергла предложение некоего таинственного немецкого принца, стала искать утешения в благочестивых книгах, согласилась на конфирмацию по англиканскому обряду и заявила, что скорее останется старой девой, чем примет протестантизм.
Со своей стороны наследник российского престола, потеряв надежду на брак с Аликс, стал размышлять, какая женщина ему завтра может быть навязана родительской волей. Проект женитьбы на дочери графа Парижского был отставлен, и наследник вздохнул с облегчением: к этой особе он не питал ни малейшей склонности. С другой стороны, ему докучали попытки втянуть его в политико-административные дела. Когда С.Ю. Витте предложил назначить наследника престола председателем Комитета по строительству Транссибирской железной дороги, удивленный Александр III вскричал: «Да ведь он… совсем мальчик; у него совсем детские суждения; как же он может быть председателем комитета?» Я говорю императору: «Да, ваше величество, он молодой человек, и, как все молодые люди, может быть, он серьезно еще о государственных делах и не думал. Но ведь если вы, ваше величество, не начнете его приучать к государственным делам, то он никогда к этому и не приучится… Для наследника-цесаревича, – сказал я, – это будет первая начальная школа для ведения государственных дел».[21] В итоге Александр III назначил наследника председателем комитета, и он чрезвычайно увлекся этим делом.
И вдруг неожиданная развязка: заболевает Александр III. Гиганта подкосила инфлюэнца, которая вкупе с осложнениями грозила вызвать пневмонию. На сей раз его атлетическое сложение одержало над хворью верх. Но в глубине души его терзало предчувствие: вдруг он снова серьезно заболеет, а наследник еще не женат, и это обстоятельство может затруднить ему вступление на престол. На прямой вопрос отца Николай ответил без обиняков: да, он по-прежнему влюблен в Аликс! И царь, ускоряя ход событий, посылает сына просить руки юной принцессы.
С этой целью Николай отправляется в баварский город Кобург; предлогом для поездки служит женитьба старшего брата Аликс, Эрнста-Людвига Гессен-Дармштадтского, на принцессе Эдинбургской Мелите-Виктории. Окрыленный Николай пускается в дорогу, взяв в попутчики двоих своих дядьев и пышную свиту. Он берет с собою также православного священника, который должен будет обратить Аликс в православную веру, и наставницу, которая станет обучать ее русскому языку. В Кобурге он оказывается в гуще многоголосого улья, где суетятся сотни блистательных особ. Достопочтенная королева Виктория, бабушка жениха, уже на месте – ее невысокий массивный силуэт уравновешивается воинственной усатой фигурой императора Вильгельма II в парадном мундире. Посреди всей этой шумной канители Аликс продолжала дуться – отгородившись от всех неким мистическим упрямством, она отказалась принять православие, без чего не могло быть и речи о браке с царевичем. Русский священник и Вильгельм II предприняли совместные атаки на заартачившуюся девственницу – первый говорил ей о достоинствах православного вероисповедания, второй – о благах такого союза для Германии. Под воздействием подобных аргументов она стала колебаться, но все же возражала – для проформы. И тогда Николай сам пошел в атаку.
5 апреля 1894 г. наследник записывает в своем дневнике:
«Боже! Что сегодня за день! После кофе, около 10 часов пришли к т[етушке] Элле в комнаты Эрни и Аликс. Она замечательно похорошела, но выглядела чрезвычайно грустно. Нас оставили вдвоем, и тогда начался между нами тот разговор, которого я давно сильно желал и вместе [с тем] очень боялся. Говорили до 12 часов, но безуспешно, она все противится перемене религии. Она бедная много плакала. Расстались более спокойно…» На следующий день, 6 апреля, – новая запись: «Аликс… пришла, и мы говорили с ней снова; я поменьше касался вчерашнего вопроса, хорошо еще, что она согласна со мной видеться и разговаривать». И вот наконец, два дня спустя – победный клич: «8-го апреля. Пятница, чудный, незабвенный день в моей жизни – день моей помолвки с дорогой, ненаглядной моей Аликс… Боже, какая гора свалилась с плеч; какою радостью удалось обрадовать дорогих Мамá и Папá. Я целый день ходил как в дурмане, не вполне сознавая, что собственно со мной приключилось!.. Даже не верится, что у меня невеста». В тот же день царевич посылает письмо родителям: «Милая Мамá, я тебе сказать не могу, как я счастлив и также как я грустен, что не с вами и не могу обнять тебя и дорогого милого Папá в эту минуту. Для меня весь свет перевернулся, все: природа, люди – все кажется милым, добрым, отрадным». Самые пустячные события, случавшиеся во время его пребывания в Кобурге, только подстегивали экзальтацию окрыленного счастливчика: «9-го апреля. Суббота. Утром гвардейские драгуны королевы сыграли целую программу под моими окнами – очень трогательно! В 10 часов пришла чудная Аликс, и мы вдвоем отправились к королеве (Виктории. – Прим. авт.) пить кофе. День стоял холодный, серый, но на душе зато было светло и радостно». «10 апреля. Воскресенье… Все русские господа поднесли моей невесте букет». «11 апреля. Понедельник… Она [Аликс] так переменилась в последние дни в своем обращении со мною, что этим приводит меня в восторг. Утром она написала две фразы по-русски без ошибки!» «14 апреля, четверток вел. (Великий четверг на Страстной неделе. – С.Л.)… В 11 ¼ пошел с Аликс и всеми ее сестрами к здешнему фотографу, у которого снялись в разных положениях и поодиночке, и попарно». «15 апреля. Пятница. В 10 часов поехал с Аликс к королеве… Так странно кататься и ходить с ней просто вдвоем, даже не стесняясь нисколько, как будто в том ничего удивительного нет!» Но вот настало 20 апреля – грустный день расставанья… «Проснулся с грустным чувством, что настал конец нашего житья душа в душу… Она уезжает в Дармштадт и затем в Англию… Как пусто мне показалось, когда вернулся домой!.. Итак, придется провести полтора месяца в разлуке. Я бродил один по знакомым и дорогим мне теперь местам и собрал ее любимые цветы, которые отправил ей в письме вечером».
Больше даже – наследник престола решается на дерзостный шаг: пожаловал на дом к Матильде Кшесинской и назвался гусаром Волковым (это был его попутчик по восточному путешествию), Матильда уже в течение нескольких дней не выходила из комнаты, леча нарывы – один на веке, другой на прелестной ножке. Коль скоро ей приходилось носить повязку на глазу, она никак не была настроена принимать визитеров. Тем не менее она явилась в гостиную – представьте же себе ее изумление, когда вместо гусара Волкова она увидела наследника престола! По всему ее телу, с головы до ног, пробежала радостная дрожь. «Я не верила своим глазам, вернее, одному своему глазу, так как другой был повязан, – вспоминала она. – Эта нежданная встреча была такая чудесная, такая счастливая. Оставался он в тот первый раз недолго, но мы были одни и могли свободно поговорить. Я так мечтала с ним встретиться, и это случилось так внезапно. Я никогда не забывала этого вечернего часа нашего первого свидания.
На другой день я получила от него записку на карточке:
„Надеюсь, что глазок и ножка поправляются… до сих пор хожу, как в чаду. Постараюсь возможно скорее приехать. Ники“».[13]
И он действительно вернулся, и его настойчивые ухаживания одновременно льстили и беспокоили родителей Матильды, тем более что красавица-дочь более не скрывала своей привязанности к царевичу. Последний являлся каждый или почти каждый день – то один, то в компании своих кузенов, юношей великокняжеского звания. К дружеской компании присоединялась и старшая сестра Матильды – здесь весело танцевали, пели хором, наряжались, тайком попивали шампанское. Николай вручил даме своего сердца золотой браслет с крупным сапфиром и мелкими бриллиантами. На конских состязаниях он посылал ей цветы в ложу, а однажды подарил ей свою фотографию с надписью: «Здравствуй, душка». Вскоре эта идиллия стала предметом пересудов в русском великосветском обществе.
Однажды вечером к Матильде по приказу государя явился полицмейстер для установления личностей находившихся у нее лиц. Вот что писал на этот счет в своем дневнике публицист А.С. Суворин, издававший крупнейшую газету «Новое время»: «Наследник посещает Кшесинскую и… ее (многоточие в оригинале. – С.Л.) Она живет у родителей, которые устраняются и притворяются, что ничего не знают. Он ездит к ним, даже не нанимает ей квартиры и ругает родителя, который держит его ребенком, хотя ему 25 лет. Очень неразговорчив, вообще сер, пьет коньяк и сидит у Кшесинских по 5–6 часов, так что очень скучает и жалуется на скуку».[14] Страсть царевича к без пяти минут царице сцены не оставила равнодушной и Ея Превосходительство А.Ф. Богданович, супругу ярого монархиста генерала Богдановича:[15]«Цесаревич серьезно увлечен танцовщицей Кшесинской 2-й, которой 19 лет. Она не красивая, не грациозная, но миловидная, очень живая, вертлявая, зовут ее Матильдой. Цесаревич говорил этой „Мале“ (так ее зовут), что упросил царя два года не жениться. Она всем и каждому хвалится своими отношениями с ним». (Запись от 21 февраля 1893 года.)
Безразличная к этим салонным сплетням Матильда хотела теперь только одного – выбраться из-под родительского крова и обзавестись собственным уголком. «Встречаться у родителей становилось просто немыслимым. Хотя Наследник, с присущей ему деликатностью, никогда об этом открыто не заговаривал, я чувствовала, что наши желания совпадают… Я сознавала, что совершаю что-то, чего я не имею права делать из-за родителей. Но… я обожала Ники, я думала лишь о нем, о моем счастье, хотя бы кратком…»[16]
После тягостного объяснения с отцом, который прекрасно понимал, что творится на душе у дочери, и лишь спросил, отдает ли она себе отчет в том, что ей никогда не суждено выйти замуж за наследника престола! – она вместе со старшей сестрой переезжает в особняк под номером 18 по Английскому проспекту, некогда построенный великим князем Константином Николаевичем – братом Александра II – для танцовщицы Кузнецовой. На новоселье Ники подарил Матильде питейный сервиз из восьми золотых чарок, инкрустированных редкими камнями. Связь между ними сделалась официальной. «Наследник писал Кшесинской, – отмечает А.C. Суворин (она хочет принимать православие, может быть, считая возможным сделаться императрицей), – что он посылает ей 3000 рублей, говоря, что больше у него нет… что он приедет, и… „тогда мы заживем с тобой, как генералы“. Хорошее у него представление о генералах! Он, говорят, выпросил у отца еще два года, чтобы не жениться. Он оброс бородкой и возмужал, но тем не менее маленький».[17]
Ну, а сама Матильда Кшесинская пребывала на седьмом небе от счастья. В театре она срывала щедрые рукоплескания, ей поручали все новые и новые роли – но, пожалуй, еще более драгоценными казались ей успехи на интимном фронте. Иные злые языки даже судачили о том, что, одурманенная любовью, она уже возмечтала о возможности в один прекрасный день сделаться императрицей. Однако в действительности Матильда уже пришла к осознанию того, что их роман близится к своему скорому концу и что ей ничего не остается, как срывать последние цветы удовольствия, даруемые этим приключением. «Я знала приблизительно время, когда Наследник ко мне приезжал… Я издали прислушивалась к мерному топоту копыт его великолепного коня о каменную мостовую, затем звук резко обрывался – значит, рысак остановился… у моего подъезда».[18] Но визиты царевича становились все реже. Зато при дворе и в городе все больше говорили о планах женитьбы наследника престола на принцессе Аликс Гессен-Дармштадтской. На заданный ему Матильдой вопрос в упор Николай чистосердечно признался, что долг перед государством обязывает его сочетаться законным браком и что из всех представленных ему невест Аликс представлялась самой достойной. После этого, однако, он заверил ее, что ничего еще не решено. Между тем он все чаще отсутствует в столице – отправляется в Лондон на свадьбу своего кузена, герцога Йоркского (будущего короля Георга V), затем в Данию, где пребывает с августа по октябрь 1893 г.; весною следующего года он снова устремляется за границу. C каждым из этих путешествий шансы Аликс повышаются в его сердце, тем более что из этого последнего Матильда выветрилась совершенно – вернувшись из странствий по Дальнему Востоку, он заносит в свой дневник 21 декабря 1891 г.: «Вечером у Мамá… рассуждали о семейной жизни теперешней молодежи из общества; невольно этот разговор затронул самую живую струну моей души, затронул ту мечту и надежду, которыми я живу изо дня в день… Моя мечта – когда-либо жениться на Аликс Г. Я давно ее люблю, но еще глубже и сильнее с 1889 года, когда она провела шесть недель в Петербурге! Я долго противился моему чувству, стараясь обмануть себя невозможностью осуществления моей заветной мечты… Я почти уверен, что наши чувства взаимны! Все в воле Божьей. Уповая на Его милость, я спокойно и покорно смотрю в будущее».
Немецко-английская принцесса Аликс (полное имя: Алиса-Виктория-Елена-Луиза-Беатриса) родилась в Дармштадте 6 июня 1872 г. в семье потомка одной из старейших германских фамилий – герцога Людвига IV Гессенского. Мать Аликс – дочь королевы Виктории, урожденная английская принцесса Алиса, уже успела заявить о себе склонностью к экзальтации, близкой к мистицизму. Ее охватывала интеллектуальная страсть к немецкому историку Давиду Штраусу, автору скандальной «Жизни Иисуса», в которой Христос объявлялся не более чем мифом. С точки зрения физического состояния предки принцессы вызывали еще больше беспокойства. Ее дедушка по отцовской линии, отец и братья здоровьем были очень хрупки; над семейством тяготела угроза наследственной болезни гемофилии – несвертываемости крови, которая передается по женской линии, но поражает только мужчин. Тем не менее дед Николая – Александр II был женат на гессенской принцессе, которая родила ему здоровых детишек. Дядя Николая, великий князь Сергей Александрович, взял в жены Елизавету Гессенскую, старшую сестру Аликc. В отдаленном прошлом император Павел I также был женат первым браком на принцессе Вильгельмине (получившей при крещении в православную веру имя Наталья Алексеевна) из того же гессенского дома. Почему бы не продолжить эту сложившуюся при русском дворе традицию?
Потеряв в шестилетнем возрасте мать, Аликс была взята на воспитание бабушкой, королевой Викторией. Под суровым оком могучей владычицы она воспринимала дух и манеры, свойственные Британской империи. Ее обучали английскому и французскому, на которых она разговаривала в совершенстве, пению, игре на фортепьяно и живописи акварелью. В 1884 году, двенадцати лет, она впервые приезжала с отцом в Россию – на свадьбу своей старшей сестры Елизаветы, и в этот свой первый приезд впервые встретилась со своим отдаленным родичем – царевичем Николаем, которому тогда минуло 16 лет. В первый же день их встречи царевич заносит в свой дневник: «Я сидел с маленькой двенадцатилетней Аликс, которая мне ужасно понравилась…» Пройдет еще несколько дней – и русский цесаревич будет и вовсе околдован юной златокудрой принцессой, и их детская идиллия не укроется от глаз императора. Когда пятью годами позже – в январе 1889 г. – она снова окажется на берегах Невы, Николай будет до глубины сердца тронут ее робкой и хрупкой красотой. Ну, а саму Алису нежный взгляд наследника престола и вовсе сведет с ума. Кто знает, вдруг она уже в ту пору видела себя российской императрицей, по примеру стольких германских принцесс, дорогу которым на российский престол открыла София-Фредерика-Августа, ставшая Екатериной Великой?
… Увидя на страницах английских газет намеки на возможную женитьбу этих двух молодых людей, граф Владимир Ламздорф[19] обратился за разъяснением на сей счет к Александру III. «Я и не помышляю об этом!» – ответил тот. Но Ламздорф не так-то просто поддавался убеждениям. С его точки зрения, этот флирт кровных царевичей заслуживал внимания. Устремив свой строгий взор на молодую пару, он делает в своем дневнике следующую запись: «Принцесса вроде своей сестры (Елизаветы), но не столь красива. Она покрыта красными пятнами до самых бровей. Походка ее не особенно грациозна. Но выражение лица у нее умное, а улыбка приветлива. Она… постоянно говорит по-английски, в основном с сестрой». Что же касается Николая, то Ламздорф находит его все менее и менее значительным в роли воздыхателя-простофили: «Он не вырос и танцует без задора. Это – довольно приятный маленький офицерик, которому идет парадный наряд гвардейских офицеров – белый мундир, опушенный мехом. Но у него такой посредственный вид, что его едва ли можно выделить в толпе. Лицо его маловыразительно, держится просто, но его манерам недостает изысканности».[20]
Александр III, а в еще большей степени императрица Мария Федоровна бросали на юную Аликс косые взгляды из-под маски учтивости. Ни царь-отец, ни царица-мать не испытывали ни малейшего желания вводить в семью новую германскую принцессу. Когда летом 1890 года Николай испросил у матери дозволения съездить в имение Ильинское под Москвой, где Аликс гостила в то время у своей сестры Елизаветы (она же Элла), жены великого князя Сергея Александровича, то получил категорический отказ – пусть выкинет из головы саму мысль об этом абсурдном союзе! Для его бракосочетания строятся другие планы, в данное время царственные родители подумывают о женитьбе сына на француженке. Ну и что же, что строй во Франции республиканский? Для скрепления французско-русского союза можно бы сочетать законным браком Николая с принцессой Еленой Орлеанской, дочерью графа Парижского! Получив такой афронт, Николай делает в своем дневнике грустную запись, датируемую 29 января 1892 года: «Сегодня утром в разговоре Мамá делала мне намеки насчет Елены Орлеанской… Я на перепутье – сам я хотел бы идти в одну сторону, но Мамá открыто настаивает, чтобы я шел в другую! Что из этого выйдет?»
Огорченная недомолвками со стороны российского императорского дома, Аликс тем не менее не желает признавать себя побежденной. Выказывая свое расположение к России, она покупает на ярмарке кукол, выточенных из березы – дерева-символа родины Ники. Возвратившись в Англию, она настаивает на том, чтобы ее обучали русскому языку и пускается в длинные теологические дискуссии со священником при русском посольстве. Устав от долгой неопределенности, королева Виктория пишет письмо другой своей внучке – великой княгине Елизавете, – в котором прямо ставится вопрос: не привлекла ли Аликс внимания кого-либо из членов российского царствующего дома? В этом случае она не станет подвергать Аликс конфирмации по англиканским канонам, а напротив, будет готовить ее к обращению в православную веру. Повинуясь предписаниям двора, Елизавета оставила письмо без ответа. В одно мгновенье Аликс поняла, что она решительно не в фаворе в Санкт-Петербурге, и встала на дыбы – любой другой союз казался ей недостойным! Затворившись в гордом одиночестве, она отвергла предложение некоего таинственного немецкого принца, стала искать утешения в благочестивых книгах, согласилась на конфирмацию по англиканскому обряду и заявила, что скорее останется старой девой, чем примет протестантизм.
Со своей стороны наследник российского престола, потеряв надежду на брак с Аликс, стал размышлять, какая женщина ему завтра может быть навязана родительской волей. Проект женитьбы на дочери графа Парижского был отставлен, и наследник вздохнул с облегчением: к этой особе он не питал ни малейшей склонности. С другой стороны, ему докучали попытки втянуть его в политико-административные дела. Когда С.Ю. Витте предложил назначить наследника престола председателем Комитета по строительству Транссибирской железной дороги, удивленный Александр III вскричал: «Да ведь он… совсем мальчик; у него совсем детские суждения; как же он может быть председателем комитета?» Я говорю императору: «Да, ваше величество, он молодой человек, и, как все молодые люди, может быть, он серьезно еще о государственных делах и не думал. Но ведь если вы, ваше величество, не начнете его приучать к государственным делам, то он никогда к этому и не приучится… Для наследника-цесаревича, – сказал я, – это будет первая начальная школа для ведения государственных дел».[21] В итоге Александр III назначил наследника председателем комитета, и он чрезвычайно увлекся этим делом.
И вдруг неожиданная развязка: заболевает Александр III. Гиганта подкосила инфлюэнца, которая вкупе с осложнениями грозила вызвать пневмонию. На сей раз его атлетическое сложение одержало над хворью верх. Но в глубине души его терзало предчувствие: вдруг он снова серьезно заболеет, а наследник еще не женат, и это обстоятельство может затруднить ему вступление на престол. На прямой вопрос отца Николай ответил без обиняков: да, он по-прежнему влюблен в Аликс! И царь, ускоряя ход событий, посылает сына просить руки юной принцессы.
С этой целью Николай отправляется в баварский город Кобург; предлогом для поездки служит женитьба старшего брата Аликс, Эрнста-Людвига Гессен-Дармштадтского, на принцессе Эдинбургской Мелите-Виктории. Окрыленный Николай пускается в дорогу, взяв в попутчики двоих своих дядьев и пышную свиту. Он берет с собою также православного священника, который должен будет обратить Аликс в православную веру, и наставницу, которая станет обучать ее русскому языку. В Кобурге он оказывается в гуще многоголосого улья, где суетятся сотни блистательных особ. Достопочтенная королева Виктория, бабушка жениха, уже на месте – ее невысокий массивный силуэт уравновешивается воинственной усатой фигурой императора Вильгельма II в парадном мундире. Посреди всей этой шумной канители Аликс продолжала дуться – отгородившись от всех неким мистическим упрямством, она отказалась принять православие, без чего не могло быть и речи о браке с царевичем. Русский священник и Вильгельм II предприняли совместные атаки на заартачившуюся девственницу – первый говорил ей о достоинствах православного вероисповедания, второй – о благах такого союза для Германии. Под воздействием подобных аргументов она стала колебаться, но все же возражала – для проформы. И тогда Николай сам пошел в атаку.
5 апреля 1894 г. наследник записывает в своем дневнике:
«Боже! Что сегодня за день! После кофе, около 10 часов пришли к т[етушке] Элле в комнаты Эрни и Аликс. Она замечательно похорошела, но выглядела чрезвычайно грустно. Нас оставили вдвоем, и тогда начался между нами тот разговор, которого я давно сильно желал и вместе [с тем] очень боялся. Говорили до 12 часов, но безуспешно, она все противится перемене религии. Она бедная много плакала. Расстались более спокойно…» На следующий день, 6 апреля, – новая запись: «Аликс… пришла, и мы говорили с ней снова; я поменьше касался вчерашнего вопроса, хорошо еще, что она согласна со мной видеться и разговаривать». И вот наконец, два дня спустя – победный клич: «8-го апреля. Пятница, чудный, незабвенный день в моей жизни – день моей помолвки с дорогой, ненаглядной моей Аликс… Боже, какая гора свалилась с плеч; какою радостью удалось обрадовать дорогих Мамá и Папá. Я целый день ходил как в дурмане, не вполне сознавая, что собственно со мной приключилось!.. Даже не верится, что у меня невеста». В тот же день царевич посылает письмо родителям: «Милая Мамá, я тебе сказать не могу, как я счастлив и также как я грустен, что не с вами и не могу обнять тебя и дорогого милого Папá в эту минуту. Для меня весь свет перевернулся, все: природа, люди – все кажется милым, добрым, отрадным». Самые пустячные события, случавшиеся во время его пребывания в Кобурге, только подстегивали экзальтацию окрыленного счастливчика: «9-го апреля. Суббота. Утром гвардейские драгуны королевы сыграли целую программу под моими окнами – очень трогательно! В 10 часов пришла чудная Аликс, и мы вдвоем отправились к королеве (Виктории. – Прим. авт.) пить кофе. День стоял холодный, серый, но на душе зато было светло и радостно». «10 апреля. Воскресенье… Все русские господа поднесли моей невесте букет». «11 апреля. Понедельник… Она [Аликс] так переменилась в последние дни в своем обращении со мною, что этим приводит меня в восторг. Утром она написала две фразы по-русски без ошибки!» «14 апреля, четверток вел. (Великий четверг на Страстной неделе. – С.Л.)… В 11 ¼ пошел с Аликс и всеми ее сестрами к здешнему фотографу, у которого снялись в разных положениях и поодиночке, и попарно». «15 апреля. Пятница. В 10 часов поехал с Аликс к королеве… Так странно кататься и ходить с ней просто вдвоем, даже не стесняясь нисколько, как будто в том ничего удивительного нет!» Но вот настало 20 апреля – грустный день расставанья… «Проснулся с грустным чувством, что настал конец нашего житья душа в душу… Она уезжает в Дармштадт и затем в Англию… Как пусто мне показалось, когда вернулся домой!.. Итак, придется провести полтора месяца в разлуке. Я бродил один по знакомым и дорогим мне теперь местам и собрал ее любимые цветы, которые отправил ей в письме вечером».