Страница:
Эта обоюдная экзальтация не мешала Николаю время от времени заниматься государственными делами. Рапорты министров, визиты послов, официальные приемы, разбор телеграмм, пришедших из-за границы… Но все, что отвлекает его от благоверной, кажется ему досадной обузой, отнимающей время. «Просто нет сил расстаться друг с другом», – признается он. И далее: «Невыразимо приятно прожить спокойно, но не видя никого – целый день и ночь вдвоем». (Записи 19 и 22 ноября). Но если при дворе иные умилялись этой картине идеальной супружеской любви, то другие уже испытывали страх, достанет ли Николаю II качеств, необходимых для управления империей в сто с лишним миллионов душ.
Глава третья
Глава третья
Первые шаги: в России и во Франции
В пору авторитарного правления Александра III Россия застыла неподвижно, точно под стальным колпаком. Любая мысль о реформе беспощадно пресекалась, о заговорах забыли и думать – просто жили ото дня ко дню в порядке, мире и традиции. Даже такая ярая монархистка, как мадам Богданович, и та чувствовала себя неуютно в атмосфере этого удушающего оцепенения. По ее словам, доверенным бумаге 26 ноября 1894 года, покойный император внушал один лишь страх, и, когда он испустил дух, все остальные вздохнули с облегчением – его уход был воспринят более чем прохладно, и сожалели о нем одни лишь те, кто боялся потерять свои портфели.
С восшествием на престол Николая II долго сдерживаемые либеральные идеи снова стали носиться в воздухе. Многим думалось – нет, не сможет этот новый 26-летний государь во всем следовать по стопам отца. Молодой и влюбленный в идеал, он наверняка щедро отзовется на чаяния своего народа. Со своим пригожим лицом и изящной походкой, он представлялся воплощением надежд нового поколения. Но близкие Николая, для которых не была секретом слабость его характера, уже задавались вопросом, кто будет руководить им при принятии первых решений. Если недостатком Александра III было нежелание никого слушать и все решать самому, то недостатком его сына, как представлялось, была, напротив, тенденция опираться на чужую компетенцию и волю, которой ему явно недоставало. Его кузен и друг детства Вел. кн. Александр Михайлович (который впоследствии возьмет в жены его сестру, Вел. кн. Ксению) вспоминал крик души, вырвавшийся у Николая в порыве откровенности: «Сандро, Сандро, что мне делать? Что будет со мной, с тобой, с Ксенией, с мамой – со всей Россией? Я не готов быть царем! Я не хотел им быть! Я ничего не понимаю в управлении. Я понятия не имею, как обращаться с министрами…»
Великий князь Александр Михайлович, которого близкие называли просто «Сандро» – человек умный, образованный, амбициозный, – с самого начала почувствовал необходимость взять на себя роль первого советника при этом робком монархе, не имеющем при восшествии на престол никакой определенной программы. Ну а, помимо него, опорой престолу – целая шеренга дядьёв: «дядя Ниша» – Великий князь Михаил Николаевич, младший брат Александра II, председатель Государственного совета; «дядюшка Алексей» – Вел. кн. Алексей Александрович, брат Александра III, адмирал, главнокомандующий российским флотом; «дядюшка Сергей» – Вел. кн. Сергей Александрович, брат Александра III, московский генерал-губернатор, женившийся на сестре царицы – Елизавете; «дядюшка Владимир» – Вел. кн. Владимир Александрович, старший из братьев Александра III; «дядюшка Константин» – Вел. кн. Константин Константинович, внук Николая I; «дядюшка Николай» – Вел. кн. Николай Николаевич, еще один внук Николая I, обладавший реальными познаниями в области военного дела и настаивавший, чтобы ими овладевал и монарх-дебютант. Этих ревнующих друг к другу членов пышного клана объединяли гордость за принадлежность по рождению к высшей касте и представление о власти только как о самодержавии. Вел. кн. Александр Михайлович, он же Сандро, рассказывал: Николай боялся остаться с глазу на глаз с этими грозными персонажами. В присутствии свидетелей они воспринимали слова государя как приказы, но стоило им шагнуть за порог его кабинета, как каждый из них тут же принимался выказывать свои амбиции и претензии – Николай Николаевич мнил себя великим полководцем, Алексей – повелителем морей, Сергей спал и видел, как бы превратить Москву в свою вотчину, Владимир взял на себя роль покровителя изящных искусств… У каждого из них были фавориты из числа генералов и адмиралов, не говоря уже о фаворитках-танцовщицах, мечтавших, чтобы им аплодировали в Париже. В конце каждого дня император выглядел совершенно как выжатый лимон.
Помимо дядьев и кузенов, чье мнение было у Николая на высоком счету, огромное влияние оказывала на него мать – вдовствующая императрица Мария Федоровна, которая казалась ему святой и которой он внимал с благоговением. В глазах этой 47-летней женщины юная Александра Федоровна была всего лишь легкомысленной немочкой, без году неделя обращенной в православие и ничего не смыслящей в российском укладе жизни. Кстати сказать, согласно протоколу вдовствующая императрица обладала старшинством над царствующей, и Мария Федоровна демонстрировала это при каждом удобном случае. Именно она на официальных церемониях шествовала под руку с сыном, ей первой сервировали за столом, она консультировала Николая по всем вопросам, относящимся к жизни двора. Повинуясь принятым при российском дворе правилам, Александра страдала от необходимости постоянно уступать этой надменной особе; она видела в своей свекрови соперницу и раздражалась от того, что та выказывала в отношении сына авторитарность и снисходительность, как будто он по-прежнему оставался ничего не значащим Ники.
Исполненная жажды реванша, Александра стремилась завоевать уважение и доверие своего супруга. Пусть она еще не успела в достаточной степени выучить русский язык и освоиться с нравами новой родины, но тем не менее она не упускает случая напомнить Николаю, чтобы он не забывал, что он – абсолютный хозяин империи. В этой схватке ее поддерживает ряд друзей и советников из стана покойного свекра. Мало-помалу она узнаёт, кто есть кто в этом семействе, суетящемся за хрупкими плечами нового самодержца. В последний день переломного 1894 года Николай делает следующую запись в своем дневнике: «Мороз усилился и дошел до 14 градусов, потом он сдал… читал до 7 ½, тогда пошли наверх к молебну. Тяжело было стоять в церкви при мысли о той страшной перемене, которая случилась в этом году. Но, уповая на Бога, я без страха смотрю на наступающий год – потому что для меня худшее случилось, именно то, чего я так боялся всю жизнь. Вместе с таким непоправимым горем Господь наградил меня также и счастьем, о каком я не мог даже мечтать, дав мне Аликс».
Мирная атмосфера, царившая внутри и вовне империи, навела либеральные круги на мысль, что настал момент привлечь внимание молодого царя к необходимости проводить более ясно выраженную политику. По случаю восшествия нового государя на престол различные земские собрания направили Его Величеству приветственные адреса, в которых нашли место сдержанные, облаченные в самую почтительную форму пожелания умеренных реформ и некоторых мероприятий по улучшению материального и правового положения крестьянства. В некоторых содержались намеки на желательность привлечения выборных земских людей к принятию политических решений. Особенно отчетливо это прозвучало в адресе Тверского земства, давно уже снискавшего роль лидера либеральных настроений среди органов местного самоуправления. В этом адресе выражалась надежда, что выборные представители получат право и возможность высказывать свои собственные мнения по касающимся их проблемам и доносить до высот престола нужды и чаяния не только правящих кругов, но и русского народа в целом.
Это – робкое, оправленное в уверения в почтении и лояльности – послание изумило и насторожило государя. Как реагировать на это? Заявить ли публично, сколь шокирован он таким посягательством на свое императорское достоинство? Или вообще проигнорировать, чтобы выразить свое пренебрежение к этой нерешительной агитации со стороны земств? Не зная, что и предпринять, он собирает семейный совет, на который приглашаются Вел. кн. Владимир, министр внутренних дел Дурново, генерал-адъютант, шеф политической полиции П.А. Черевин и его бывший наставник, обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев. Большинство присутствующих убеждали государя, что этот инцидент не имел никакой политической подоплеки и что, принимая депутации, прибывавшие поздравить его с бракосочетанием со всех концов России, виновнику торжества надлежит просто благодарить за благопожелания. Казалось, Николай согласился с этой позицией. И все-таки в итоге занял противоположную. Чем был вызван этот поступок монарха? По словам Александра Извольского – в то время посла России в Дании, впоследствии министра иностранных дел, – это Победоносцев призвал его проявить твердость во имя памяти отца. Сам же Победоносцев утверждал обратное – этим поворотом Николай обязан влиянию юной императрицы. Мол, Александра Федоровна, ничего не зная о России, мнила себя знатоком всего и в частности ее преследовала мысль, что император не в полной мере утверждается в своих правах и не получает всего, что ему полагалось бы. «Она бóльшая самодержица, чем Петр Великий, – утверждал Победоносцев, – и, пожалуй, столь же жестока, как Иван Грозный. Похоже, за ее короткою мыслью скрывался большой ум».[33]
Как бы там ни было, когда 17 января 1895 года новый государь принимал депутации от дворянств, земств и городских обществ, на лице его запечатлелась необычная строгость. По словам очевидцев, царь прочел свою речь по бумажке, которую держал в шапке. Вот эта речь слово в слово: «Я рад видеть представителей всех сословий, съехавшихся для заявления верноподданнических чувств. Верю искренности этих чувств, искони присущих каждому русскому, но мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земств в делах управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель». И добавил сухим, как бы вызывающим тоном: «Я говорю это громко и открыто».[34] Делегаты обменивались удрученными взглядами, они пожаловали в самый разгар празднества, чтобы поздравить государя, а получили ушат холодной воды.
Заявление царя насчет «бессмысленных мечтаний» земских собраний сделались притчей во языцех во всем русском обществе; неуклюжесть этого заявления признали даже самые отъявленные монархисты вроде мадам Богданович, которая 20 января 1895 года отметила, что слова о «бессмысленности мечтаний» породили множество комментариев и немало недовольства. Утрата иллюзий была всеобщей, даже те немногие, кто с одобрением отнесся к императорской речи, досадовали по поводу этих сказанных императором слов. Что же касается германского посла, генерала Вердера, то 3(15) февраля он передавал на родину депешу: «Вся Россия критикует императора. В начале правления ему курили фимиам, восхваляли его действия. Теперь же все резко изменилось».[35]
Вот так одною бессмысленно резкой фразой Николай рассеял иллюзии русской интеллектуальной элиты. Впрочем, сам он ничуть не сожалел о сказанном. Как и многие люди со слабым характером, он по временам блажил, артачился и принимал необдуманные решения, которые человек с большей твердостью характера отклонил бы или отложил для зрелого размышленья. Даже на его авторитетных поступках часто лежала печать мимолетного каприза – Ея Превосходительство. А.Ф. Богданович, в своем репертуаре, записывает: «Молодая царица, которая хорошо рисует, нарисовала картинку – мальчик на троне (ее муж) руками и ногами капризничает во все стороны, возле него стоит царица-мать и делает ему замечание, чтобы не капризничал. Говорят, царь очень рассердился на эту карикатуру». (Запись от 3 марта 1895 года.) Но куда более серьезной оказалась реакция Революционного исполнительного комитета в Женеве, который в правление Александра III занимал выжидательную позицию, на сей раз распространил по России открытое письмо в адрес Николая II. Тысячи экземпляров этого документа были перехвачены полицией, но куда большее число дошло до русских читателей, а один экземпляр даже лег на письменный стол адресата. Письмо было выдержано в патетических тонах. В нем говорилось, что адресат, до недавнего времени бывший никому не ведомой «темной лошадкой», становится теперь фактором, определяющим ситуацию в стране, которая не находит себе места, услышав это заявление о «бессмысленных мечтаниях». Чего же хотели земства? Всего-навсего более тесного союза между монархом и его народом, возможности без посредников доводить свои чаяния до высочайшего престола, заручиться законом, который стоял бы выше капризов любых администраций. А речь монарха 17 января разрушила ореол, которым столько русских людей увенчали юную, неопытную голову нового государя, низведя, таким образом, его популярность до ничтожества.
Это предупреждение никоим образом не взволновало Николая, который в силу своего темперамента и отсутствия политического образования никогда не предвидел неизбежных последствий своих поступков. Будучи в мире со своею совестью, он совершенно искренне считал, что родная страна не сможет поставить ему в вину ни одного просчета: ведь он честный человек, усердно корпеет над государственными бумагами, обожает свою жену, как и она – его, ведет у себя во дворце жизнь образцового семьянина – а что еще? Если какие-то ворчуны и упрекают его за ответ земствам, то скоро, как он думал, недоразумение рассеется – ведь в мае 1896 года в Москве состоятся пышные коронационные торжества! А за полгода до этого события прелестная Аликс принесла в семью большущую радость – 3 ноября 1895 года она благополучно разрешилась от бремени дочкой, которую нарекли Ольгой. В день прибавления в семействе Николай в восторге запишет: «Вечно памятный для меня день, в течение которого я много, много выстрадал! Еще в час ночи у милой Аликс начались боли, которые не давали ей спать. Весь день она пролежала в кровати в сильных мучениях – бедная! Я не мог равнодушно смотреть на нее. Около 2 часов дорогая Мамá приехала из Гатчины; втроем с ней и Эллой находились неотступно при Аликс. В 9 час. ровно услышали детский писк, и все мы вздохнули свободно! Богом посланную дочку при крещении мы назвали Ольгой! Когда все волнения прошли и ужасы кончились, началось просто блаженное состояние при сознании о случившемся! Слава Богу, Аликс перенесла роды хорошо и чувствовала себя вечером бодрою. Поел поздно вечером с Мамá, и когда лег спать, то заснул моментально!»
С началом зимы во дворце впервые со времени смерти Александра III возобновились празднества. На приемах и балах царица Александра Федоровна, дотоле знакомая лишь небольшому числу избранных, оказалась теперь на глазах раболепствующей и злословящей толпы придворных. Суд оных был более чем строгим. Послушать их, и царица не такая красавица, как нам ее расписывают, и манерами она – неисправимая гордячка, держащая всех на расстоянии от себя, отталкивая людей, которых должна бы привлекать к себе. Новая царица вовсе не симпатична, замечает мадам Богданович, а взгляд у нее злой и неискренний. Да и Николай при его невысоком росте, ласковом взгляде голубых глаз, короткой бородке и шелковых усиках не мог импонировать тем, в чьем представлении государь непременно должен был обладать физической мощью и почти сверхчеловеческой моралью. Поднимет ли коронация в глазах народа и двора престиж такого скромного, бледного и благонамеренного монарха? Между тем в канцеляриях и мастерских ускорились приготовления, и беспощадная мадам Богданович фиксирует на бумаге слухи, что коронация Николая II обойдется вдвое больше против одиннадцати миллионов, затраченных на коронование Александра III. (Запись от 4 марта.)
Уже в первых числах мая Москва была готова к церемонии. На пути следования коронационного кортежа воздвигались триумфальные арки, трибуны и эстрады, гигантские мачты для желтых флагов с золотой бахромой, гипсовые бюсты императора и императрицы. Несколько военных моряков, которые только и были сочтены способными на выполнение этих, подобных акробатическим трюкам, высотных работ, украсили кремлевские башни и купола гирляндами электрических ламп, а плотники вырубали топорами деревянных двуглавых орлов, короны и императорские вензели.
6 мая – в день рождения Николая – царствующая чета прибыла в Первопрестольную, остановившись в старом путевом Петровском замке при въезде в город. 9 мая колокола московских «сорока сороков» возвестили о начале торжеств. Огромные людские толпы теснились на пути следования процессии, жаждя лицезреть обожаемого монарха. Салютовали пушки. В голубом небе плыли легкие облачка и кружили стаи обезумевших птиц. Процессия растянулась на несколько верст. Вот выступают казаки Его Величества в красных мундирах, вот – казаки Императорской гвардии, крепко сжимающие в руках пики; пестреют экзотические одеяния подвластных России азиатских народов, делегации которых прибыли на торжества; придворные лакеи в расшитых золотом кафтанах; скороходы со страусовыми перьями на причудливых головных уборах; царские арапы, музыканты, два отряда кавалергардов и конногвардейцев в полном парадном убранстве. Государь восседал на белоснежном скакуне, подкованном по обычаю серебряными подковами; при его приближении толпы взрывались криками «Ура!». На государе – парадный мундир и орден Андрея Первозванного на широкой синей ленте, пересекавшей грудь. Внимая овациям своих подданных, он мог вздохнуть с облегчением: никто не таил на него зла за неуклюжее высказывание в обращении к земским депутациям.
Позади государя следуют Великие князья, иностранные принцы, послы. В золотой карете, запряженной четырьмя парами белых лошадей, – вдовствующая императрица Мария Федоровна, следом точно в такой же – Александра Федоровна, далее в каретах едут великие княгини и княжны… «Все заметили, что государь был чрезвычайно бледен, сосредоточен, – записал в своем дневнике А.С. Суворин. – Он все время держал руку под козырек во время выезда и смотрел внутрь себя. Императрицу-мать народ особенно горячо приветствовал. Она почти разрыдалась перед Иверской, когда государь, сойдя с коня, подошел к ней высадить ее из кареты».[36]
И вот наконец настало главное событие празднеств. 14 мая в Успенском соборе Московского Кремля в 10 часов утра начался торжественный обряд Священного Коронования. По ступеням, ведущим к трону, поднялся медленными шагами митрополит Санкт-Петербургский Палладий.
Взойдя на верхнюю площадку, Высокопреосвященный стал перед государем императором и обратился к Его Величеству со следующей по уставу речью:
«Благочестивейший Великий Государь наш Император и Самодержец Всероссийский! Понеже благоволением Божиим и действием Святого и Всеосвящающего Духа и Вашим изволением имеет ныне в сем первопрестольном храме совершиться Императорского Вашего Величества Коронование и от святого мира помазание; того ради, по обычаю древних христианских Монархов и Боговенчанных Ваших Предков, да соблаговолит Величество Ваше вослух верных подданных Ваших исповедать православную кафолическую веру, како веруеши?»
С этими словами митрополит поднес Его Величеству разогнутую книгу, по которой государь император громко и отчетливо прочитал Символ Веры, осенив себя крестным знамением троекратно при произнесении святых имен Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа.
По прочтении государем императором Символа Веры митрополит возгласил: «Благодать Святого Духа да будет с Тобою. Аминь» и сошел с тронного места, а диакон после обычного начала возгласил великую ектению со следующими, особыми на этот случай, прошениями.
По окончании второй молитвы наступила одна из торжественных минут. Государь император повелел подать себе корону. На малиновой бархатной подушке генерал-адъютант граф Милютин поднес большую императорскую корону, усыпанную драгоценными алмазами, ярко сиявшими под лучами солнца, проникавшими в окна храма. Митрополит Палладий принял корону и представил ее Его Величеству. Государь император, стоя в порфире перед своим престолом, твердыми руками взял корону и неторопливым, спокойным и плавным движением надел ее на голову.[37]
«Во Имя Отца и Сына и Святага Духа», – произнес митрополит Палладий и прочел по книге следующую речь:
«Благочестивейший, Самодержавнейший Великий Государь Император Всероссийский! Видимое сие и вещественное главы Твоея украшение – явный образ есть, яко Тебя, Главу всероссийскаго народа, венчает невидимо Царь Славы Христос, благословением Своим благостынным утверздая Тебе владычественную и верховную власть над людьми Своими».
После этого Его Величество повелел подать скипетр и державу. Митрополит Палладий поднес эти регалии государю императору и прочитал по книге речь: «О! Богом венчанный и Богом дарованный и Богом преукрашенный, Благочестивейший, Самодержавнейший, Великий Государь Император Всероссийский! Прими скипетр и державу, еже есть видимый образ даннаго Тебе от Вышняго над людьми Своими самодержавия к управлению их и ко устроению всякаго желаемаго им благополучия». Одетый в порфиру и корону, со скипетром в правой руке и державою в левой, государь император снова воссел на престол.
Вслед затем Его Величество, положив обе регалии на подушки, изволил призвать к себе государыню императрицу Александру Федоровну. Ея Величество сошла с своего места и стала перед августейшим своим супругом на колени на малиновую бархатную подушку, окаймленную золотою тесьмою; монарх снял с себя корону, прикоснулся ею ко главе императрицы и снова возложил корону на себя. В это время митрополит подал государю малую корону, и он возложил ее на свою августейшую супругу. После этого Его Величеству была поднесена порфира и алмазная цепь ордена св. апостола Андрея Первозванного. Государь император, приняв эти регалии, возложил их на Ея Величество при содействии ассистентов государыни императрицы Великих князей Сергея и Павла Александровичей, а также приблизившейся с этой целью к Его Величеству статс-дамы графини Строгоновой. Государыня императрица, облаченная, стала на свое место. Государь император поцеловал государыню.
«Как он нежно надевал на нее корону! – вспоминала позднее его сестра Ольга. – А обернувшись, долго смотрел на меня своими кроткими голубыми глазами…» Наконец все торжественно выходят из собора – Николай и Александра трижды кланяются собравшейся огромной толпе. Аккомпанементом могучему хору всех колоколов возгремел артиллерийский салют; не смолкало громогласное «Ура!», пели трубные звуки гимна «Боже, царя храни»; сами собою лились слезы умиления, восторга, благодарности.[38]
Впрочем, и тут не обошлось без злоязычия – по мнению иных свидетелей, «корона царя была так велика, что ему приходилось ее поддерживать, чтобы она совсем не свалилась». (Источник – запись в дневнике Ея Превосходительства А.Ф. Богданович от 22 мая 1896 г.) Но и это не самое страшное – многие утверждали: у государственного советника Набокова в тот самый момент, когда он держал корону перед торжественным актом, «сделался понос, и он напустил в штаны»[39] (а это уже дневник Суворина – запись от 19 мая 1896 г.).
Как бы там ни было, религиозная церемония – при сиянии свечей, благовонии ладана, блеске риз, мощном голосе хора – до глубины души потрясла Николая. Ведь этой же церемонии в этом соборе подвергались все русские цари, что правили страной доселе! Еще вчера он был правителем едва ли не на «птичьих правах», а с этой минуты он чувствовал возложенную на него божественную миссию, которая вознесла его над простыми смертными! И все-таки он не изменился. При нем – все та же простота, все та же любезность, все те же сомнения, которые привязывают его к земле. Как примирить беспечность, которая была у него в сознании, с тою ролью, которая выпала на его долю?
С восшествием на престол Николая II долго сдерживаемые либеральные идеи снова стали носиться в воздухе. Многим думалось – нет, не сможет этот новый 26-летний государь во всем следовать по стопам отца. Молодой и влюбленный в идеал, он наверняка щедро отзовется на чаяния своего народа. Со своим пригожим лицом и изящной походкой, он представлялся воплощением надежд нового поколения. Но близкие Николая, для которых не была секретом слабость его характера, уже задавались вопросом, кто будет руководить им при принятии первых решений. Если недостатком Александра III было нежелание никого слушать и все решать самому, то недостатком его сына, как представлялось, была, напротив, тенденция опираться на чужую компетенцию и волю, которой ему явно недоставало. Его кузен и друг детства Вел. кн. Александр Михайлович (который впоследствии возьмет в жены его сестру, Вел. кн. Ксению) вспоминал крик души, вырвавшийся у Николая в порыве откровенности: «Сандро, Сандро, что мне делать? Что будет со мной, с тобой, с Ксенией, с мамой – со всей Россией? Я не готов быть царем! Я не хотел им быть! Я ничего не понимаю в управлении. Я понятия не имею, как обращаться с министрами…»
Великий князь Александр Михайлович, которого близкие называли просто «Сандро» – человек умный, образованный, амбициозный, – с самого начала почувствовал необходимость взять на себя роль первого советника при этом робком монархе, не имеющем при восшествии на престол никакой определенной программы. Ну а, помимо него, опорой престолу – целая шеренга дядьёв: «дядя Ниша» – Великий князь Михаил Николаевич, младший брат Александра II, председатель Государственного совета; «дядюшка Алексей» – Вел. кн. Алексей Александрович, брат Александра III, адмирал, главнокомандующий российским флотом; «дядюшка Сергей» – Вел. кн. Сергей Александрович, брат Александра III, московский генерал-губернатор, женившийся на сестре царицы – Елизавете; «дядюшка Владимир» – Вел. кн. Владимир Александрович, старший из братьев Александра III; «дядюшка Константин» – Вел. кн. Константин Константинович, внук Николая I; «дядюшка Николай» – Вел. кн. Николай Николаевич, еще один внук Николая I, обладавший реальными познаниями в области военного дела и настаивавший, чтобы ими овладевал и монарх-дебютант. Этих ревнующих друг к другу членов пышного клана объединяли гордость за принадлежность по рождению к высшей касте и представление о власти только как о самодержавии. Вел. кн. Александр Михайлович, он же Сандро, рассказывал: Николай боялся остаться с глазу на глаз с этими грозными персонажами. В присутствии свидетелей они воспринимали слова государя как приказы, но стоило им шагнуть за порог его кабинета, как каждый из них тут же принимался выказывать свои амбиции и претензии – Николай Николаевич мнил себя великим полководцем, Алексей – повелителем морей, Сергей спал и видел, как бы превратить Москву в свою вотчину, Владимир взял на себя роль покровителя изящных искусств… У каждого из них были фавориты из числа генералов и адмиралов, не говоря уже о фаворитках-танцовщицах, мечтавших, чтобы им аплодировали в Париже. В конце каждого дня император выглядел совершенно как выжатый лимон.
Помимо дядьев и кузенов, чье мнение было у Николая на высоком счету, огромное влияние оказывала на него мать – вдовствующая императрица Мария Федоровна, которая казалась ему святой и которой он внимал с благоговением. В глазах этой 47-летней женщины юная Александра Федоровна была всего лишь легкомысленной немочкой, без году неделя обращенной в православие и ничего не смыслящей в российском укладе жизни. Кстати сказать, согласно протоколу вдовствующая императрица обладала старшинством над царствующей, и Мария Федоровна демонстрировала это при каждом удобном случае. Именно она на официальных церемониях шествовала под руку с сыном, ей первой сервировали за столом, она консультировала Николая по всем вопросам, относящимся к жизни двора. Повинуясь принятым при российском дворе правилам, Александра страдала от необходимости постоянно уступать этой надменной особе; она видела в своей свекрови соперницу и раздражалась от того, что та выказывала в отношении сына авторитарность и снисходительность, как будто он по-прежнему оставался ничего не значащим Ники.
Исполненная жажды реванша, Александра стремилась завоевать уважение и доверие своего супруга. Пусть она еще не успела в достаточной степени выучить русский язык и освоиться с нравами новой родины, но тем не менее она не упускает случая напомнить Николаю, чтобы он не забывал, что он – абсолютный хозяин империи. В этой схватке ее поддерживает ряд друзей и советников из стана покойного свекра. Мало-помалу она узнаёт, кто есть кто в этом семействе, суетящемся за хрупкими плечами нового самодержца. В последний день переломного 1894 года Николай делает следующую запись в своем дневнике: «Мороз усилился и дошел до 14 градусов, потом он сдал… читал до 7 ½, тогда пошли наверх к молебну. Тяжело было стоять в церкви при мысли о той страшной перемене, которая случилась в этом году. Но, уповая на Бога, я без страха смотрю на наступающий год – потому что для меня худшее случилось, именно то, чего я так боялся всю жизнь. Вместе с таким непоправимым горем Господь наградил меня также и счастьем, о каком я не мог даже мечтать, дав мне Аликс».
Мирная атмосфера, царившая внутри и вовне империи, навела либеральные круги на мысль, что настал момент привлечь внимание молодого царя к необходимости проводить более ясно выраженную политику. По случаю восшествия нового государя на престол различные земские собрания направили Его Величеству приветственные адреса, в которых нашли место сдержанные, облаченные в самую почтительную форму пожелания умеренных реформ и некоторых мероприятий по улучшению материального и правового положения крестьянства. В некоторых содержались намеки на желательность привлечения выборных земских людей к принятию политических решений. Особенно отчетливо это прозвучало в адресе Тверского земства, давно уже снискавшего роль лидера либеральных настроений среди органов местного самоуправления. В этом адресе выражалась надежда, что выборные представители получат право и возможность высказывать свои собственные мнения по касающимся их проблемам и доносить до высот престола нужды и чаяния не только правящих кругов, но и русского народа в целом.
Это – робкое, оправленное в уверения в почтении и лояльности – послание изумило и насторожило государя. Как реагировать на это? Заявить ли публично, сколь шокирован он таким посягательством на свое императорское достоинство? Или вообще проигнорировать, чтобы выразить свое пренебрежение к этой нерешительной агитации со стороны земств? Не зная, что и предпринять, он собирает семейный совет, на который приглашаются Вел. кн. Владимир, министр внутренних дел Дурново, генерал-адъютант, шеф политической полиции П.А. Черевин и его бывший наставник, обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев. Большинство присутствующих убеждали государя, что этот инцидент не имел никакой политической подоплеки и что, принимая депутации, прибывавшие поздравить его с бракосочетанием со всех концов России, виновнику торжества надлежит просто благодарить за благопожелания. Казалось, Николай согласился с этой позицией. И все-таки в итоге занял противоположную. Чем был вызван этот поступок монарха? По словам Александра Извольского – в то время посла России в Дании, впоследствии министра иностранных дел, – это Победоносцев призвал его проявить твердость во имя памяти отца. Сам же Победоносцев утверждал обратное – этим поворотом Николай обязан влиянию юной императрицы. Мол, Александра Федоровна, ничего не зная о России, мнила себя знатоком всего и в частности ее преследовала мысль, что император не в полной мере утверждается в своих правах и не получает всего, что ему полагалось бы. «Она бóльшая самодержица, чем Петр Великий, – утверждал Победоносцев, – и, пожалуй, столь же жестока, как Иван Грозный. Похоже, за ее короткою мыслью скрывался большой ум».[33]
Как бы там ни было, когда 17 января 1895 года новый государь принимал депутации от дворянств, земств и городских обществ, на лице его запечатлелась необычная строгость. По словам очевидцев, царь прочел свою речь по бумажке, которую держал в шапке. Вот эта речь слово в слово: «Я рад видеть представителей всех сословий, съехавшихся для заявления верноподданнических чувств. Верю искренности этих чувств, искони присущих каждому русскому, но мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земств в делах управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель». И добавил сухим, как бы вызывающим тоном: «Я говорю это громко и открыто».[34] Делегаты обменивались удрученными взглядами, они пожаловали в самый разгар празднества, чтобы поздравить государя, а получили ушат холодной воды.
Заявление царя насчет «бессмысленных мечтаний» земских собраний сделались притчей во языцех во всем русском обществе; неуклюжесть этого заявления признали даже самые отъявленные монархисты вроде мадам Богданович, которая 20 января 1895 года отметила, что слова о «бессмысленности мечтаний» породили множество комментариев и немало недовольства. Утрата иллюзий была всеобщей, даже те немногие, кто с одобрением отнесся к императорской речи, досадовали по поводу этих сказанных императором слов. Что же касается германского посла, генерала Вердера, то 3(15) февраля он передавал на родину депешу: «Вся Россия критикует императора. В начале правления ему курили фимиам, восхваляли его действия. Теперь же все резко изменилось».[35]
Вот так одною бессмысленно резкой фразой Николай рассеял иллюзии русской интеллектуальной элиты. Впрочем, сам он ничуть не сожалел о сказанном. Как и многие люди со слабым характером, он по временам блажил, артачился и принимал необдуманные решения, которые человек с большей твердостью характера отклонил бы или отложил для зрелого размышленья. Даже на его авторитетных поступках часто лежала печать мимолетного каприза – Ея Превосходительство. А.Ф. Богданович, в своем репертуаре, записывает: «Молодая царица, которая хорошо рисует, нарисовала картинку – мальчик на троне (ее муж) руками и ногами капризничает во все стороны, возле него стоит царица-мать и делает ему замечание, чтобы не капризничал. Говорят, царь очень рассердился на эту карикатуру». (Запись от 3 марта 1895 года.) Но куда более серьезной оказалась реакция Революционного исполнительного комитета в Женеве, который в правление Александра III занимал выжидательную позицию, на сей раз распространил по России открытое письмо в адрес Николая II. Тысячи экземпляров этого документа были перехвачены полицией, но куда большее число дошло до русских читателей, а один экземпляр даже лег на письменный стол адресата. Письмо было выдержано в патетических тонах. В нем говорилось, что адресат, до недавнего времени бывший никому не ведомой «темной лошадкой», становится теперь фактором, определяющим ситуацию в стране, которая не находит себе места, услышав это заявление о «бессмысленных мечтаниях». Чего же хотели земства? Всего-навсего более тесного союза между монархом и его народом, возможности без посредников доводить свои чаяния до высочайшего престола, заручиться законом, который стоял бы выше капризов любых администраций. А речь монарха 17 января разрушила ореол, которым столько русских людей увенчали юную, неопытную голову нового государя, низведя, таким образом, его популярность до ничтожества.
Это предупреждение никоим образом не взволновало Николая, который в силу своего темперамента и отсутствия политического образования никогда не предвидел неизбежных последствий своих поступков. Будучи в мире со своею совестью, он совершенно искренне считал, что родная страна не сможет поставить ему в вину ни одного просчета: ведь он честный человек, усердно корпеет над государственными бумагами, обожает свою жену, как и она – его, ведет у себя во дворце жизнь образцового семьянина – а что еще? Если какие-то ворчуны и упрекают его за ответ земствам, то скоро, как он думал, недоразумение рассеется – ведь в мае 1896 года в Москве состоятся пышные коронационные торжества! А за полгода до этого события прелестная Аликс принесла в семью большущую радость – 3 ноября 1895 года она благополучно разрешилась от бремени дочкой, которую нарекли Ольгой. В день прибавления в семействе Николай в восторге запишет: «Вечно памятный для меня день, в течение которого я много, много выстрадал! Еще в час ночи у милой Аликс начались боли, которые не давали ей спать. Весь день она пролежала в кровати в сильных мучениях – бедная! Я не мог равнодушно смотреть на нее. Около 2 часов дорогая Мамá приехала из Гатчины; втроем с ней и Эллой находились неотступно при Аликс. В 9 час. ровно услышали детский писк, и все мы вздохнули свободно! Богом посланную дочку при крещении мы назвали Ольгой! Когда все волнения прошли и ужасы кончились, началось просто блаженное состояние при сознании о случившемся! Слава Богу, Аликс перенесла роды хорошо и чувствовала себя вечером бодрою. Поел поздно вечером с Мамá, и когда лег спать, то заснул моментально!»
С началом зимы во дворце впервые со времени смерти Александра III возобновились празднества. На приемах и балах царица Александра Федоровна, дотоле знакомая лишь небольшому числу избранных, оказалась теперь на глазах раболепствующей и злословящей толпы придворных. Суд оных был более чем строгим. Послушать их, и царица не такая красавица, как нам ее расписывают, и манерами она – неисправимая гордячка, держащая всех на расстоянии от себя, отталкивая людей, которых должна бы привлекать к себе. Новая царица вовсе не симпатична, замечает мадам Богданович, а взгляд у нее злой и неискренний. Да и Николай при его невысоком росте, ласковом взгляде голубых глаз, короткой бородке и шелковых усиках не мог импонировать тем, в чьем представлении государь непременно должен был обладать физической мощью и почти сверхчеловеческой моралью. Поднимет ли коронация в глазах народа и двора престиж такого скромного, бледного и благонамеренного монарха? Между тем в канцеляриях и мастерских ускорились приготовления, и беспощадная мадам Богданович фиксирует на бумаге слухи, что коронация Николая II обойдется вдвое больше против одиннадцати миллионов, затраченных на коронование Александра III. (Запись от 4 марта.)
Уже в первых числах мая Москва была готова к церемонии. На пути следования коронационного кортежа воздвигались триумфальные арки, трибуны и эстрады, гигантские мачты для желтых флагов с золотой бахромой, гипсовые бюсты императора и императрицы. Несколько военных моряков, которые только и были сочтены способными на выполнение этих, подобных акробатическим трюкам, высотных работ, украсили кремлевские башни и купола гирляндами электрических ламп, а плотники вырубали топорами деревянных двуглавых орлов, короны и императорские вензели.
6 мая – в день рождения Николая – царствующая чета прибыла в Первопрестольную, остановившись в старом путевом Петровском замке при въезде в город. 9 мая колокола московских «сорока сороков» возвестили о начале торжеств. Огромные людские толпы теснились на пути следования процессии, жаждя лицезреть обожаемого монарха. Салютовали пушки. В голубом небе плыли легкие облачка и кружили стаи обезумевших птиц. Процессия растянулась на несколько верст. Вот выступают казаки Его Величества в красных мундирах, вот – казаки Императорской гвардии, крепко сжимающие в руках пики; пестреют экзотические одеяния подвластных России азиатских народов, делегации которых прибыли на торжества; придворные лакеи в расшитых золотом кафтанах; скороходы со страусовыми перьями на причудливых головных уборах; царские арапы, музыканты, два отряда кавалергардов и конногвардейцев в полном парадном убранстве. Государь восседал на белоснежном скакуне, подкованном по обычаю серебряными подковами; при его приближении толпы взрывались криками «Ура!». На государе – парадный мундир и орден Андрея Первозванного на широкой синей ленте, пересекавшей грудь. Внимая овациям своих подданных, он мог вздохнуть с облегчением: никто не таил на него зла за неуклюжее высказывание в обращении к земским депутациям.
Позади государя следуют Великие князья, иностранные принцы, послы. В золотой карете, запряженной четырьмя парами белых лошадей, – вдовствующая императрица Мария Федоровна, следом точно в такой же – Александра Федоровна, далее в каретах едут великие княгини и княжны… «Все заметили, что государь был чрезвычайно бледен, сосредоточен, – записал в своем дневнике А.С. Суворин. – Он все время держал руку под козырек во время выезда и смотрел внутрь себя. Императрицу-мать народ особенно горячо приветствовал. Она почти разрыдалась перед Иверской, когда государь, сойдя с коня, подошел к ней высадить ее из кареты».[36]
И вот наконец настало главное событие празднеств. 14 мая в Успенском соборе Московского Кремля в 10 часов утра начался торжественный обряд Священного Коронования. По ступеням, ведущим к трону, поднялся медленными шагами митрополит Санкт-Петербургский Палладий.
Взойдя на верхнюю площадку, Высокопреосвященный стал перед государем императором и обратился к Его Величеству со следующей по уставу речью:
«Благочестивейший Великий Государь наш Император и Самодержец Всероссийский! Понеже благоволением Божиим и действием Святого и Всеосвящающего Духа и Вашим изволением имеет ныне в сем первопрестольном храме совершиться Императорского Вашего Величества Коронование и от святого мира помазание; того ради, по обычаю древних христианских Монархов и Боговенчанных Ваших Предков, да соблаговолит Величество Ваше вослух верных подданных Ваших исповедать православную кафолическую веру, како веруеши?»
С этими словами митрополит поднес Его Величеству разогнутую книгу, по которой государь император громко и отчетливо прочитал Символ Веры, осенив себя крестным знамением троекратно при произнесении святых имен Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа.
По прочтении государем императором Символа Веры митрополит возгласил: «Благодать Святого Духа да будет с Тобою. Аминь» и сошел с тронного места, а диакон после обычного начала возгласил великую ектению со следующими, особыми на этот случай, прошениями.
По окончании второй молитвы наступила одна из торжественных минут. Государь император повелел подать себе корону. На малиновой бархатной подушке генерал-адъютант граф Милютин поднес большую императорскую корону, усыпанную драгоценными алмазами, ярко сиявшими под лучами солнца, проникавшими в окна храма. Митрополит Палладий принял корону и представил ее Его Величеству. Государь император, стоя в порфире перед своим престолом, твердыми руками взял корону и неторопливым, спокойным и плавным движением надел ее на голову.[37]
«Во Имя Отца и Сына и Святага Духа», – произнес митрополит Палладий и прочел по книге следующую речь:
«Благочестивейший, Самодержавнейший Великий Государь Император Всероссийский! Видимое сие и вещественное главы Твоея украшение – явный образ есть, яко Тебя, Главу всероссийскаго народа, венчает невидимо Царь Славы Христос, благословением Своим благостынным утверздая Тебе владычественную и верховную власть над людьми Своими».
После этого Его Величество повелел подать скипетр и державу. Митрополит Палладий поднес эти регалии государю императору и прочитал по книге речь: «О! Богом венчанный и Богом дарованный и Богом преукрашенный, Благочестивейший, Самодержавнейший, Великий Государь Император Всероссийский! Прими скипетр и державу, еже есть видимый образ даннаго Тебе от Вышняго над людьми Своими самодержавия к управлению их и ко устроению всякаго желаемаго им благополучия». Одетый в порфиру и корону, со скипетром в правой руке и державою в левой, государь император снова воссел на престол.
Вслед затем Его Величество, положив обе регалии на подушки, изволил призвать к себе государыню императрицу Александру Федоровну. Ея Величество сошла с своего места и стала перед августейшим своим супругом на колени на малиновую бархатную подушку, окаймленную золотою тесьмою; монарх снял с себя корону, прикоснулся ею ко главе императрицы и снова возложил корону на себя. В это время митрополит подал государю малую корону, и он возложил ее на свою августейшую супругу. После этого Его Величеству была поднесена порфира и алмазная цепь ордена св. апостола Андрея Первозванного. Государь император, приняв эти регалии, возложил их на Ея Величество при содействии ассистентов государыни императрицы Великих князей Сергея и Павла Александровичей, а также приблизившейся с этой целью к Его Величеству статс-дамы графини Строгоновой. Государыня императрица, облаченная, стала на свое место. Государь император поцеловал государыню.
«Как он нежно надевал на нее корону! – вспоминала позднее его сестра Ольга. – А обернувшись, долго смотрел на меня своими кроткими голубыми глазами…» Наконец все торжественно выходят из собора – Николай и Александра трижды кланяются собравшейся огромной толпе. Аккомпанементом могучему хору всех колоколов возгремел артиллерийский салют; не смолкало громогласное «Ура!», пели трубные звуки гимна «Боже, царя храни»; сами собою лились слезы умиления, восторга, благодарности.[38]
Впрочем, и тут не обошлось без злоязычия – по мнению иных свидетелей, «корона царя была так велика, что ему приходилось ее поддерживать, чтобы она совсем не свалилась». (Источник – запись в дневнике Ея Превосходительства А.Ф. Богданович от 22 мая 1896 г.) Но и это не самое страшное – многие утверждали: у государственного советника Набокова в тот самый момент, когда он держал корону перед торжественным актом, «сделался понос, и он напустил в штаны»[39] (а это уже дневник Суворина – запись от 19 мая 1896 г.).
Как бы там ни было, религиозная церемония – при сиянии свечей, благовонии ладана, блеске риз, мощном голосе хора – до глубины души потрясла Николая. Ведь этой же церемонии в этом соборе подвергались все русские цари, что правили страной доселе! Еще вчера он был правителем едва ли не на «птичьих правах», а с этой минуты он чувствовал возложенную на него божественную миссию, которая вознесла его над простыми смертными! И все-таки он не изменился. При нем – все та же простота, все та же любезность, все те же сомнения, которые привязывают его к земле. Как примирить беспечность, которая была у него в сознании, с тою ролью, которая выпала на его долю?