Трубников Александр. Рыцарский долг

   – Это крепость Бельвуар, – пояснил стоящий рядом Сен-Жермен. – Когда-то госпитальеры выкупили небольшой форт у сеньора Тивериады и возвели здесь мощную крепость. Наш приятель-проводник и все контрабандисты окрестных селений вспоминают те годы, как самое черное время. Госпитальеры стали брать с них дань и прекратили набеги отрядов, приходящих из-за Иордана. Но крепость уже давно разобрали под фундамент, и теперь эти земли снова превратились в пограничную полосу.
   – Вас тут послушать, так речь идет о деревянном частоколе, – воспользовавшись паузой, вклинился в рассказ Робер. – Слушаешь любой рассказ о войнах и удивляешься – то крепость разобрали, то крепость вновь построили.
   – А ты хоть раз, в том же Тире, рассматривал вблизи, из чего построены стены и башни? – ответил вольный каменщик. – Пиленый ракушечник – это не гранит, из которого возводят замки на Западе. Ровные прямоугольные блоки хорошо составляются в любые конструкции. Их кладут на тонкий слой слабого раствора, поэтому здешние крепости возводятся за год-другой, а разбираются до фундамента за три-четыре месяца.
   Спуск в долину прошел без происшествий. Вблизи оказалось, что заболоченная пойма Иордана не так уж и непроходима, как виделось сверху. Она, скорее, представляла собой архипелаг, состоящий из множества островков, разделенных озерцами, протоками и просто подтопленными местами. Камыш здесь был столь высок, что, по выражению Робера, через долину можно было незаметно провести не только небольшой караван, но и стадо слонов.
   Двигаясь вдоль кромки болот, они вскоре вступили на отлично замаскированные, а оттого незаметные для неискушенного взгляда бревна. Гать оказалась надежной, так что вскоре кони и острожные волы перестали бояться и затрусили по ней словно по наезженному тракту.
   Весь последующий путь до осыпавшегося от времени небольшого каменного моста, переброшенного через русло реки еще римлянами, прошел без неожиданностей. Болота, где человек был редким гостем, оказались наполненными жизнью. Здесь селилось бессчетное количество птиц и обитали мелкие и крупные звери. Робер, привыкший к охоте на другую, менее беззащитную дичь, не обращал внимания на то и дело выскакивающих под ноги зайцев и фазанов да пасущихся на сухих лужайках непуганых газелей. Зато мастер Григ, на протяжении всего пути упорно упражнявшийся в стрельбе, наконец-то смог продемонстрировать свое искусство и подстрелил сдуру выскочившего на тропу здоровенного секача, обеспечив отряд мясом на несколько дней вперед. День оказался очень длинным и утомительным. Жак, наевшись до отвала жареной свинины, опустился на теплую землю и, слушая монотонную речь рассказчика, быстро и незаметно для себя уснул.

* * *

   Наутро отряд быстро добрался до подножия Заиорданских гор. Жак не успевал удивляться тому, как быстро изменялась окружающая их местность. Спустившись в долину, перебравшись через Иордан – маленькую, по бургундским меркам, речку – и проехав несколько лье, они вдруг попали в совершенно иной мир. Здесь все было не так, как в Галилее. Теперь их окружали не бархатные холмы с пологими склонами, а коричнево-желтые скалы, изрезанные промоинами, на которых кустились жесткие и такие же желтые, как и приютившие их скалы, травяные пучки.
   Перед самым въездом в ущелье, по дну которого им предстояло подняться наверх, безропотные до сей поры волы, завидев, что зеленый ковер сочной болотной травы остается позади, а ему на смену приходит редкая растительность, больше напоминающая верблюжьи колючки, все как один заревели и напрочь отказались двигаться вперед.
   – Пусть ваши животные не боятся, – под свист кнутов, ругань погонщиков и недовольный рев сказал Роберу проводник, – там наверху их ждет много еды. До пустыни еще дня четыре пути, и, пока вы ее не достигнете, у волов и коней не будет недостатка в траве и воде.
   Проводник оказался прав. Несколько часов спустя они, поднявшись наверх, оказались на почти ровном плато.
   – Ты только погляди! – воскликнул Жак. – Кто бы мог подумать, что здесь, в скалах, места не беднее, чем в Палестине и Галилее!
   – Это нагорье, – пояснил Сен-Жермен, – простирается от долины Иордана до Сирийской пустыни. Мы находимся в северной его части. Здесь много потухших вулканов, и их пепел еще в добиблейские времена щедро удобрил эту землю. Кроме того, здесь много воды. Все плато пересекают вади – ущелья, по дну которых текут реки и ручьи. Здесь еще до арабов ромеи держали цепь фортов, которые до прихода Саладина находились в руках у крестоносцев.
   Волы, получив на коротком дневном привале изрядные порции зерна, оживились и до самого вечера весело трусили вперед, так что всадники смогли перейти на легкую рысь.
   В сумерках, когда Сен-Жермен уж было собрался останавливать караван для ночной стоянки, посланный вперед разъезд вернулся с сообщением, что в двух десятках полетов стрелы от них находится большое селение.
   – Ирбид, – кивнул головой проводник, – сирийский город, который вы, франки, называете Арабелла. До прихода франков здесь была деревня, а после захвата побережья сюда ушло много беженцев. Теперь, когда для мусульманских купцов и паломников дороги вдоль морского побережья закрыты, Ирбид стал пересечением путей между Сирией, Трансиорданией и Месопотамией. Местный эмир платит дань султану Дамаска, но имеет благоразумие не интересоваться тем, какому богу молятся останавливающиеся здесь купцы, и что они везут в верблюжьих вьюках и повозках.
   В Арабелле не было большой крепости, как объяснил все тот же проводник, постоянные землетрясения делали любую фундаментальную постройку бессмысленной, она не простояла бы и двух лет. Поэтому укреплены здесь были лишь относительно скромный дом эмира да огромный, как во всех торговых городах, караван-сарай.
   Мастер Григ, прихватив дорогую фландрскую кольчугу и мешочек серебра, в сопровождении двух сержантов отправился на поклон к правителю. Отсутствовал он долго, но вернулся довольно улыбаясь. Дамасский фирман в совокупности с полновесной пошлиной и редким подарком, в отличие от Капернаума, произвели здесь более чем благотворное воздействие. Караван-баши немедленно получил категоричный приказ разместить дорогих гостей как можно лучше и ублажать их до утра всеми возможными способами – от изысканных яств до лучших невольниц. Эмиру, редко принимающему знатных гостей, хотелось проявить настоящее гостеприимство и показать, что и здесь, в левантийском захолустье, они живут не хуже, чем в больших столичных городах.
   Но уставшие путники, обрадовавшись тому, что наконец-то смогут выспаться, имея над головой крышу более надежную, чем звездное небо, предпочли отдых восточным увеселениям, и даже любвеобильный Робер, не пропускавший ни в Акре, ни в ее окрестностях ни одной юбки, и тот, пробурчав:
   – Эх, как говорил покойный дядюшка, граф Гуго Де Ретель: «Всего вина не выпьешь, всех наложниц не переимеешь», – едва покончив с ужином, опустился на ароматное ложе из клевера и, даже не глянув в сторону трех девиц, исполняющих под звуки бубна, барабана и какой-то унылой дудки танец живота, сразу же закрыл глаза. Почти сразу же после этого тонкие стены глинобитной мазанки сотряс богатырский храп.
   Первый отрезок пути был пройден. Теперь, когда между посланниками и их возможными преследователями лежало нагорье и заболоченная долина, Сен-Жермен решил дать рыцарям и сержантам более продолжительный отдых. Два дня, проведенные в Арабелле, прошли в дорожных хлопотах. Братья распрощались с проводником-галилеянином и, по совету эмира, наняли убеленного сединами бедуина с выражением лица столь же мрачным и неприступным, как и у его предшественника.
   Кроме обычных дел, связанных с ремонтом упряжи и закупкой провианта, перед Сен-Жерменом стоял непростой вопрос – как поступить с обездвиженным флорентинцем. После долгих колебаний приор, который не желал попусту проливать кровь, но в то же время опасался за то, что посторонние могут поставить под угрозу их миссию, решил посоветоваться с остальными.
   – Николо я предлагаю взять с собой, – безапелляционно заявил Робер. – Студент еще долго сам на ноги не встанет, а здесь его оставлять нельзя. Он человек неглупый – пообещает местным заправилам горы золота, да и отправит гонца с посланием к Фридриху. Не убивать же его, в самом деле? Пусть пока в обозе побудет.
   Вскоре Арабелла скрылась среди скал, и дорога запетляла по нагорью на восток.
   Места здесь были лихие, и предусмотрительный приор все время отправлял вперед усиленный дозор, который, находясь в двух-трех полетах стрелы от медленно двигающихся повозок, поднимался на возвышенности, чтобы не прозевать засаду.
   Через несколько дней они добрались до маленькой арабской деревушки, стоящей у кромки серо-желтого песчаного моря. Здесь начиналась Большая Сирийская пустыня, которая, по словам проводника, тянулась отсюда почти до самого Багдада.

Глава вторая,
в которой герои перестают соглашаться с тем, что Восток – дело тонкое

    Багдадский халифат, двадцать пятый день зульхижжи 625 года хиджры (1228 г., 25 ноября)
   Пустыня была покрыта слоем черно-красных камней самых разных размеров – от огромных глыб величиной с коня, до камушков не больше лесного ореха. Словно неведомый великан густо усыпал земную твердь от Сирии до Ирака, а затем выровнял ее огромной скалкой. С высоты птичьего полета движущийся караван был похож на большую неповоротливую гусеницу, ползущую по поверхности оштукатуренной щебнем стены.
   Путь, который посланники расчитывали одолеть за четыре, от силы пять недель, растянулся почти на два с половиной месяца. Измученные волы оказались совершенно не приспособленными к пустыне. Они тянули повозки со скоростью пешего путника и нуждались в длительных передышках, так что чуть не у каждого оазиса приходилось задерживаться на два, а то и три дня.
   Лошади, не имея больше сил идти рысью, то и дело сбивались на шаг, а сидящие на них всадники еле держались в седлах. Два раза они попадали в страшную пыльную бурю. Красная пыль, от которой не было спасения ни под лицевыми платками, ни под полотняными накидками, быстро въедалась в кожу, укрывала тонким слоем одежду, мазала спины волов и конские чепраки, так что теперь братья ордена и их кони казались ожившими статуями, щедро покрытыми яркой охряной краской.
   Единственным из путешественников, которого, казалось, совершенно не коснулись превратности пути, был едущий на рослом одногорбом верблюде бедуин. Окрас животного и цвет одежд, в которые был облачен наездник, ничем не отличались от цвета пустынной пыли. Проводник оказался единственным человеком в отряде, которому удалось, несмотря ни на что, сохранить свой первоначальный облик. Одна из конных статуй – движущаяся почти бок о бок с верблюдом, вдруг ожила. Всадник с ненавистью сорвал лицевой платок, из-под которого тут же выставились рыжие усы.
   – Ну и сколько нам еще тащиться по этому мертвому полю? – спросила у бедуина ожившая статуя.
   – Чуть меньше четверти луны, – безучастно ответил проводник. Он немного помолчал, после чего рассудительно добавил: – Если, конечно, на то воля Аллаха.
   Достославный рыцарь Робер де Мерлан скривился и с ненавистью огляделся по сторонам.
   – Господь с твоим Аллахом, – пробурчал он, доставая флягу из седельной сумы. – Ты, старик, уже скоро как две недели, изо дня в день талдычишь, что нам осталось не больше семи дней пути. Я уже готов поклясться любимым седлом моего покойного дядюшки, графа Гуго де Ретель, что ты на самом деле не ведешь нас в Багдад, а задумал скормить той самой черепахе, на которой, как известно, стоит земная твердь. Чую, еще неделя-другая, и мы достигнем края земли, да и свалимся прямо в пасть этой твари. Вот что я скажу. Если нам в ближайшие пару дней по-прежнему не встретится ни одна живая душа, то я буду точно уверен, что ты завел нас прямехонько на тот свет.
   – Ты слишком тороплив, франк, – немного помолчав, с обидой ответил бедуин. – Мой род водит караваны по этой пустыне еще с тех далеких времен, когда были живы внуки и правнуки пророка Мухаммеда…
   – А ты случайно не потомок пророка Моисея? – глотнув из фляги воды, ехидно поинтересовался рыцарь. – Тот своих евреев сорок лет по пустыне водил. Хочешь пить, Жак? – Не обращая ни малейшего внимания на уничижительные взгляды старого араба, Робер протянул сосуд скачущему рядом приятелю.
   Жак молча принял флягу, чуть опустив свой платок, сделал три бережливых глотка и с благодарным кивком возвратил ее назад. Он настолько вымотался от монотонного пути, что не имел желания ни слушать, ни говорить и держался из последних сил. Нескончаемые, неотличимые друг от друга дни сливались в такие же одинаковые недели, словно их путь продолжался вечность. Каменная равнина, казалось, простирается до самого конца света, и там, впереди, откуда восходит солнце, нет и никогда не было никакого Багдада.
   Совсем не так было в начале пути. Первые лье Большой Сирийской пустыни показались посланнику легкой прогулкой. Простиравшаяся вокруг местность напоминала раскинувшийся от горизонта до горизонта городской пустырь, где проплешины мелкого, плотно утрамбованного песка то и дело перемежались участками сухой глинистой почвы, густо покрытой сеткой трещин. Воздух там имел особый, ни на что не похожий пряный запах, напоминающий сладковатый аромат в лавке, торгующей восточными травами.
   Жак, который провел детство среди лесов и полей альпийских предгорий, с удивлением обнаружил, что пустыня казалась необитаемой лишь на первый взгляд. На самом деле звериная жизнь среди песчаных волн била ключом не слабее, чем в густо заселенной Палестине.
   Время от времени из-за невысоких барханов высовывалась острая мордочка любопытной лисы, выслеживающей хомяка или суслика, то и дело из-под копыт взлетали, шумно хлопая крыльями, разнообразные птицы, и в любое время дня, пошарив взглядом по небу, непременно можно было обнаружить высоко парящего хищника, который облетал свои владения в поисках добычи. Водились в этих местах и волки, и шакалы, и, если верить проводнику, иногда встречались смертельно опасные пустынные рыси.
   Но Сен-Жермена больше беспокоил иной, несравнимо более опасный хищник – двуногий. Чем дальше они забирались в пески, тем больше мер безопасности принимал приор. Рыцари и сержанты теперь были разделены на три смены – караульную, которая, невзирая на жару, облачившись в полные доспехи, следовала в авангарде и арьергарде, бодрствующую, которая скакала без кольчуг и шлемов, но в любой момент была готова в них облачиться, и отдыхающую, которая спала в повозках. Если прибавить к этому четырех наблюдателей, сопровождающих караван со всех сторон на расстоянии голоса, то он не мог быть застигнут врасплох.
   Дорога оказалась довольно оживленной – трижды за первую неделю пути они встретили огромные караваны, составленные из нескольких сотен тяжелогруженых верблюдов, идущих из Багдада в Дамаск и движущихся в сопровождении сильной охраны. Каждый раз при встрече их проводник-бедуин выезжал вперед и объяснялся с представителем своей гильдии, неизменно сопровождающим купцов, после чего они, уступая друг другу дорогу, расходились, ловя на себе привычно подозрительные взгляды арабских всадников, скачущих на легких тонконогих лошадях, и бедуинов, оседлавших боевых дромадеров.
   Чужие дела здесь никого не интересовали. Гонит дурак-киликиец через пустыню волов, каждому из которых ежедневно нужно не меньше двух мехов воды и три меры зерна, – это его дело. Кто знает, может, он богат, как индийский раджа? Взял в охрану вместо местных воинов глупых и неповоротливых франков, которые в пустыне беспомощны, словно заплутавшие в горах дети, – опять же сам виноват. Если на разбойников наткнется, будет у тех богатая добыча, о которой не зазорно на старости лет внукам рассказывать…
   Но, к великому огорчению скучающего в пути Робера, проезжающие мимо купцы так и не рискнули атаковать отряд, который в любое время дня и ночи представлял собой грозную силу, способную дать достойный отпор любому, кто захотел бы проверить, насколько франкские кони медлительны, а сами франки – неповоротливы и беспомощны.
   Тем временем мягкий климат Иордании с каждым днем менялся, становясь все жестче и злее. Ночи делались ощутимо холоднее, а дни – жарче, воздух все суше, а пыль, которую ветер швырял в лица путникам, – все крупнее. Еще через несколько дней среди песчаных дюн начали встречаться крупные каменные обломки. С каждым переходом их становилось все больше и больше, и в один прекрасный день Жак, несущий службу наблюдателя впереди отряда, поднявшись на невысокий холмик, обнаружил, что вся пустыня превратилась в огромное скопление камней.
   Климат, и без того не баловавший посланников, теперь стал вовсе невыносим для всех – и для людей, и для животных. Ночью на смену нестерпимой жаре приходил непривычный, почти что зимний холод, а к утру укрывавшие землю камни остывали настолько, что у волов и лошадей из ноздрей валил пар, а крыши фургонов покрывались тонким слоем инея. Жак и представить себе не мог, что где-то на земле существуют подобные места. «Наверное, настоящий ад выглядит именно так», – думал он, косясь по сторонам.
   Недели пути, проведенные среди то ледяных, то нестерпимо жарких камней, казались годами, и в голову путникам сами собой стали приходить мысли о тщете бытия и безнадежности любых начинаний. Каменная пустыня словно пыталась их раздавить, заставить смириться со своей судьбой и показать, сколь ничтожен человек, оказавшись один на один с безучастной и недружелюбной стихией. Многие рыцари и сержанты тоже начали понемногу падать духом, и даже неугомонный жонглер Рембо перестал на привалах играть на лютне и распевать свои шансоны.
   Жака отвлек от недобрых воспоминаний голос Николо Каранзано, который, выглядывая из фургона, что-то рассказывал Роберу. Судя по всему, де Мерлан, несмотря на жару, снова выпросил у мастера Грига немного огненной шотландской воды, слегка окосел и теперь находился в философском настроении.
   – Именно сюда уходили библейские пророки, чтобы разговаривать с Богом и архангелами, – вещал образованный флорентинец. – Они проводили здесь недели и месяцы, а потом возвращались к соплеменникам и диктовали свои пророчества, которые потом составили почти весь Ветхий Завет…
   – Представляю, – бурчал, косясь на не поощрявшего даже невинного богохульства приора, де Мерлан. – Мне в этих местах с мечом, в доспехе, в окружении лучших рыцарей Заморья, и то не по себе. А если забраться в эти места босиком, в рубище, да пробыть одному неделю-другую… Теперь я понимаю, отчего иудейский Бог всегда такой грозный и жестокий.
   Жак открыл было рот, чтобы попросить приятеля богохульствовать потише, как вдруг многомудрую беседу арденнского воина и ломбардского студента прервал дикий вопль брата Серпена, который скакал в передовом дозоре.
   – Будь я проклят! – ревел на всю пустыню широкоплечий нормандец, размахивая над головой мечом. – Но похоже, что эти треклятые камни наконец-то закончились, и впереди лежит обычная земля!
   Путники пришпорили коней, кнуты погонщиков захлопали по спинам ревущих волов, выбивая из них пыль, отряд ускорился. Вдали, у самого горизонта, появилась тонкая зеленая полоска, она стала шириться и утолщаться. Каменная безжизненная равнина мало-помалу превратилась в обитаемую местность с островками зеленеющих кустарников и частыми оазисами, а дорога, до этого прямая, как стрела, зазмеилась, огибая овраги и невысокие холмы. Еще через три дня пути оазисы слились в большие пальмовые рощи, а справа и слева засияли белые квадратные домики арабских деревень.
   – Кто бы мог подумать, – оглядываясь по сторонам, пробормотал Робер, – что при виде самой что ни на есть обычной травы у меня будут слезы наворачиваться на глаза.
   Настал вечер, и торжествующий проводник объявил:
   – Завтра будем поить коней в Евфрате!
   К полудню следующего дня перед взорами пораженных братьев уже расстилалась пойма великой месопотамской реки.

* * *

   – Если бы я не был уверен, что мы находимся в Ираке, – произнес успевший повоевать в Египте Сен-Жермен, – то я бы решил, что мы оказались где-то в долине Нила. Неудивительно, почему франкские путешественники постоянно путали Вавилон и Каир. Если отправиться в путь, не умея ориентироваться по звездам, то можно быть волне уверенным, что вскоре пред тобой покажется не Багдад, а стены Каира или Дамьетты…
   Долина, зеленая и богатая на урожай, оказалась заселенной плотнее, чем окрестности Акры. Пальмы – высокие и стройные, чьи верхушки находились на такой высоте, что для того, чтобы разглядеть свисающие грозди поспевающих фиников, братьям приходилось запрокидывать головы до ломоты в затылках, давно уже перестали грудиться небольшими рощами, превратившись в сплошной, тянущийся до самого окоема ровный и густой лес. И этот лес был для обитателей здешних мест источником настоящего благоденствия.
   Люди здесь были приветливы и не смотрели на франкских рыцарей с ужасом, как это было в Сирии. В каждом селении вдоль дороги стояли ряды торговцев с едой, поделками и безделушками. Рембо, которого де Мерлан, как хозяин, хорошо кормил и одевал, но на всякий случай не баловал звонкой монетой, был прижимист и обычно мог торговаться полдня за четверть дирхема. Однако и он, справившись о здешних ценах и подсчитав, что за свои два динара он может кормиться чуть не полгода, пришел в лихорадочное возбуждение.
   – Великая страна! – радостно восклицал он, набив рот сластями, которые, купи он их в Тире или Бейруте, проделали бы невосполнимую брешь в бюджете орденского оруженосца. – А какие тут люди! А уж девушки, наверное, столь же прекрасны и доступны, как этот восхитительный шербет!
   Перед самым въездом в селение Рамали их остановил арабский разъезд. Их старший, к удивлению рыцарей явно грамотный, долго и внимательно изучал фирман багдадского халифа и вернул его мастеру Григу с подчеркнутым уважением. Затем, не скупясь на образные слова и превосходные эпитеты, араб поинтересовался, не желают ли достойные путники добровольно пожертвовать для обустройства здешних дорог небольшую денежную сумму, которая для столь богатых людей должна показаться совершенно необременительной. После получасового, крайне вежливого торга «необременительная сумма» в конечном итоге вылилась в полдирхема за каждого коня или вола, четверть дирхема за слугу, десять дирхемов за повозку и по дирхему за каждого полноправного (с точки зрения арабов) путешественника. При этом бедуин и его верблюд оказались свободными от таможенной пошлины.
   Перед тем как переправиться на другую сторону реки, путники провели два дня в караван-сарае Рамали, изгоняя из себя дух пустыни и наслаждаясь восточным гостеприимством. Багдад – цель их путешествия – лежал в четырех или пяти днях пути.
   С каждым лье широкой наезженной дороги, где без труда могли разминуться три, если не четыре повозки, местность, окружающая путников, становилась все оживленнее, а виды расстилающихся вокруг плодородных долин – все живописнее. Казалось, что сам Господь выплеснул в долину двух великих месопотамских рек – Тигра и Евфрата – всю зеленую краску, которую он сберег, обойдя своей милостью Большую Сирийскую пустыню.
   Жак, отбросив вместе с остальными опостылевший за месяц пути лицевой платок, полной грудью вдыхал чистый речной воздух и наслаждался проплывающими перед взором картинами. После черно-красного ада пустыни предместья Багдада казалась ему тем самым библейским раем, который служит христианам наградой за праведную и безгрешную жизнь.
   Словно в подтверждение его мыслям, прямодушный Робер, глядя широко раскрытыми глазами на медленную желтую реку, которую чуть не через каждое лье пересекали частые наплывные мосты, на лес финиковых пальм, тянущихся до горизонта, на сеть каналов, обильно орошающих ячменные и пшеничные поля, то и дело ворчал: «Мы тут, значит, за Царство Небесное с сарацинами сотню лет воюем, а они в это время живут в настоящем раю…»
   И вот, наконец, знаменитая и в то же время загадочная столица мусульманского мира появилась перед глазами посланников.
   – Не зря во всех арабских книгах его называют «Круглый город», – произнес Николо Каранзано, привставая на передке повозки. За время пути сломанная нога у него зажила достаточно, чтобы опираться на нее во время ходьбы, но все же не так хорошо, чтобы путешествовать верхом. – Ты только погляди! Все здесь выглядит в точности так, как описано у кордовского хрониста ибн Джубайра. Лет двадцать назад он совершал хадж и на обратном пути позволил сделать список со своих пергаментов в библиотеке Палермо. Ученые мужи обычно не могут похвалиться красивым слогом, но сей кордовский богослов описал город так, что я, вспоминая о днях, проведенных в Палермо за чтением манускрипта, узнаю все, что вижу перед собой! Вот внешнее кольцо стен, за ним еще одно – внутреннее, за которым располагается огромная площадь. Там, на площади, стоят дворец халифа, главная мечеть, за ней диван (так они называют свой государственный совет), оружейные мастерские и казармы для войск. Для жителей города входа на площадь нет – четверо ворот, расположенных по четырем сторонам света охраняются сильной стражей и постоянно находятся на запоре. Вокруг города – множество роскошных дворцов, где живет местная знать.