Трушкин Анатолий. Кто на свете всех смешнее?

Уроки в школе дураков

   В понедельник в подъезде объявление:

   Желающие приобрести слитки золота по цене рубль за килограмм, сдайте вечером тысячу на оформление купчей.

 

   Вечером пришли все, деньги сдали, спрашиваем:
    – Где золото?
   Нам говорят:
    – Кто ж его знает.
   Мы говорим:
    – Не знаете – ищите!
   Они говорят:
    – Некогда нам искать, нас самих ищут.
   И ушли с деньгами.
   Мы их час подождали, потом милицию вызвали. Милиция говорит:
    – Вы в своем уме? Это же жулики!
   И тут, как солнце из-за туч, прояснило сразу: «Жулики! Обманули, обокрали нас!»
   На следующий день в подъезде объявление:

   Всевидящая мать-девственница Серна Львовна Трефовая за пятьсот рублей скажет, как за час заработать миллион.

   Все ученые уже, сказали: «Аферистка! Дураков ищет». Но вечером пришли насчет миллиона. Выходит Серна всевидящая – один глаз подбит, другого нет, и видно, что она дней пять без продыха, без просыпа и без закуса. Ну, то есть совсем она никакая, еле-еле деньги берет и кладет мимо лифчика. И ни слова никому.

 
   Но все-таки молча собрала все деньги и ушла. Мы через час милицию вызвали. Они:
    – Вы что?! Это же известная аферистка!
   И тут, как солнце из-за туч, прояснило сразу: «Аферистка! Вон оно что! Обокрали нас, обманули! Урок нам на всю жизнь!»
   На следующий день в подъезде объявление:

   Для тех, кого всю жизнь обманывали, сегодня в бане в двадцать два ноль-ноль состоится оргия. Будут проститутки. Билеты. по сто рублей. Пенсионерам скидка.

   Тут уж все стали кричать: «Афера! За кого они нас принимают?!» А Татьяна Павловна из тридцать седьмой к каждому подходила и говорила:
    – Что хотите со мной делайте, а я не пойду. Вот что хотите.
   В двадцать два ноль-ноль думаю: «Неужели после всего кто-то из наших клюнет?» Подхожу к бане – темно. Я где светлее, ближе к кассе – опять темно. Взял билет, прошел в предбанник – там темнее темного и тихо, никого нет.
   Через полчаса свет вдруг вспыхнул и оказалось всё наоборот – в кассе никого нет, а здесь все наши.
   И мы стали смеяться над собой горьким смехом – хороший урок нам, дуракам.
   Пошли домой... Там объявление:

   Возьму в долг пятьдесят рублей, через полчаса верну пять тысяч.. Падлой буду. Абдула.

   Интересно, вернет мне деньги Абдула или нет?..

Родня

   ОН. Зойк, Иван-то Никифорыч умер?
   ОНА. Гос-споди! Царствие небесное... Когда же?
   ОН. Так я не знаю. Я тебя спрашиваю. Вспомнил тут, давно что-то Ивана Никифорыча не видать, помер он, что ли?
   ОНА. Погоди-погоди. Какой Иван Никифорыч?
   ОН. Здорово живешь! Совсем, что ли, плохая стала? Петьки нашего шурин.
   ОНА. Какого Петьки нашего?
   ОН. Брат твой Петька!
   ОНА. Чего ты мелешь? Ванька у меня брат, Сережа и Саша.
   ОН. Да троюродный твой брат! Из Протасовки. Сын тети Гали.
   ОНА. А-а-а!
   ОН. Ворона кума.
   ОНА. Женька!
   ОН. Женька?.. А я: «Петька». Женька! Ну да! Их семь человек у ей, у тети Гали, всех не упомнишь. О-о-о! Женька, Женька, точно. У него кто шурин?
   ОНА. У него нет шурина. Он неженатый еще. Да какой Иван Никифорыч-то?
   ОН. С Чуйского тракта... Печник он, что ли.
   ОНА. Кто у нас с Чуйского?.. Не кум ли Лешкин?
   ОН. Который Лешка?
   ОНА. Тети Дуни Лешка.
   ОН. Которая тетя Дуня?
   ОНА. Стрелочница. Рельсы-то у нас откуда? Картошку нам всё помогала сажать. А Лешка – сын ей родной. На спасательной станции работал.
   ОН. Так он утонул же!
   ОНА. Когда?!
   ОН. В том годе.
   ОНА. Кум утонул?!
   ОН. Лешка сам.
   ОНА. Лешка... я знаю. Я думала, ты про кума.
   ОН. А тетки Прасковьи Лешка. У него кто кум?
   ОНА. Тетки Прасковьи бабы-Машиной?
   ОН. Да.
   ОНА. Твоей бабы Маши или моей?
   ОН. Твоей.
   ОНА. Моей бабы Маши Прасковья в Хабаровске за прапорщиком... Сапоги-то у нас с портянками откуда? У них двое ребят: Танечка в третьем классе и Вовик в шестом. Никакого Лешки нету.
   ОН. Несешь сама не знаешь что. «Вовик в шестом». Уж он армию отслужил!
   ОНА. Сиди – «армию»! Это тети Кати сын отслужил, Владик.
   ОН. А тот Вовик?
   ОНА. А тот Вовик... Уж он женился на Лиде дяди-Сережиной.
   ОН. В шестом классе?
   ОНА. Я про Владика. Лиду взял он, дяди-Сережину, который сват нашей Зине. Их-то дети поженились весной. Забыл, на свадьбе гуляли? Павлик и Вика. В универмаге она торгует...
   горшками. А Лида – вторая дочь. Малярша она, краска-то у нас откуда? Они с Владиком тоже друг другу как-то приходятся. У нас всех один прапрапрадед.
   ОН. Ну... умер он, что ли?!
   ОНА. Давно. Уж лет сто.
   ОН. Как – сто?! Пять лет назад выпивали с ним вот здесь.
   ОНА. Про кого ты спрашиваешь? Про деда нашего общего?
   ОН. Печку нам кто клал?
   ОНА. Степан Иваныч. Которая развалилась печка?
   ОН. Нет! Которая развалилась, я сам клал. А потом-то?.. Рыжий такой! С головы до колен! Аж на пятках у него конопатины. Ваша родня-то!
   ОНА. А у вас все косопузые.
   ОН. При чем здесь?
   ОНА. А при том. Только пожрать да выпить за чужой счет.
   ОН. О-о! Понесло ее.
   ОНА. Вся родня такая. Убьют за стакан. И жрут, и жрут, пока в слюне не запутаются.
   ОН. Куды тебя понесло? Про что говорим-то? Про Ивана Никифорыча... О-о-о! Вспомнил!! Как же, как же... Нет, не вспомнил... А зеленки ведро у нас пятый год стоит, откуда оно?
   ОНА. Поля подарила дяди-Витина. Медсестра.
   ОН. Которая задницей вертит?
   ОНА. Это Оля, буфетчица. Вилки-то с ложками у нас откуда?
   ОН. У ей кто муж?
   ОНА. Виктор.
   ОН. Виктору ж я помогал погреб копать, когда он ногу-то сломал?
   ОНА. Это Сергей – брат мужа невестки дяди-Мишиной. Он нам помогал копать, когда у тебя рука отнялась. А Виктор нам крышу стелить помогал. Несчастье тогда тоже случилось – сорвался он со стропил... самогон весь разлил.
   ОН. А печку кто же клал?.. С Чуйского тракта-то кто у нас?
   ОНА. Никто вроде бы.
   ОН. Как – никто? Рассказывай мне. Ванька тети-Ленин – шурин Женьке из Маснева? А Женька через Верку, жену свою, Славке доводится кем-то?.. Он Славке доводится, доводится! А Славка сам с Чуйского!.. Вот я и вспомнил... О-о-о. Наконец-то, твою мать, прости господи... Вспотел аж.
   ОНА. Какому Славке?
   ОН. Кудимовскому... Почтарю... Ваша родня-то, рыжие.
   ОНА. Почтарь – ваша родня, косопузый.
   ОН. Еще чего? Не ты – я бы его давно отвадил. Одна рожа наглая чего стоит.
   ОНА. Ну да.
   ОН. Что – ну да?
   ОНА. Наглая рожа... Я так и думала, что из ваших. К нам он ни с какого боку.
   ОН. А что же брат его гостил у нас неделю целую... лет семь назад? Это ж брат его был, Славкин?
   ОНА. Почем я знаю. Ты принимал.
   ОН. Я думал: ваша родня.
   ОНА. Еще чего?
   ОН. Кого ж мы принимали?
   ОНА. Вот он, наверное, и есть Иван Никифорыч.
   ОН. Будет тебе! Что я, Иван Никифорыча не помню?
   ОНА. Ну, кто он, Иван Никифорыч твой?
   ОН. Кто?
   ОНА. Да. Кто?
   ОН. Кто... Всё! Иди. Пристала: кто, кто?.. Иван Никифорыч, и всё... Родня чья-то... Небось, уж помер давно.

Ворона

   Мужчина, не смотри на меня так, мне неловко. Меня Ворона зовут. Тебя как? Будем знакомы.
   Ой! Чего-то прямо в жар бросило!.. Мужчина, а ты знаешь, что сильнее ворон любить не может никто?.. На втором месте лебеди, мы на первом. Честно. Ой, мы на всю жизнь! У меня был ворон... Мужчина, на тебя похожий. Вы как два яйца. Такой же наглый. Вот я его любила!.. свово Петю... Васю. Прости господи, когда это было... Не, Сережу! Ну да, Игоря.
   И не сомневайся даже, мы в любви первые, но у нас с памятью плохо... на имена. Так память отличная, а имена путаем.
   Ой, я его любила всей душой!.. Или телом? Память прямо подводит иногда, неудобно даже. Помню, что любила, помню, что Евгений, а чем любила – хоть убей.
   Мужчина, тебе который раз говорю: не смотри на меня так, я же смущаюсь, я же начинаю планы строить.
   Ты скажи, ты с серьезными намерениями или просто жене отомстить?.. Тебя, наверное, из дома выгнали. Мало принес или грубость сказал.
   Ты свою как зовешь?.. Ласточка?.. Голубка?.. А ты ей скажи: «Ворона моя». Ой, она тебя любить будет!
   Серьезно говорю: хочешь, чтобы тебе повезло в любви?.. Хочешь? Бери похожую на ворону, носастенькую. Не пожалеешь.
   Мы веселые! Мы – певуньи!.. «А две гитары за стеной жалобно заныли, милый мой, что с тобой, эх, да это ты ли?! Эх, раз, еще раз, еще много-много раз! Лучше сорок раз по разу – понял, мужчина? – чем ни разу сорок раз».
   Сплясать можем, если захочешь. Мужчина, слышишь, я говорю: удовольствие если захочешь получить – только с вороной.
   Ой мы ловкие! Ой мы заводные! Сперва семья, конечно, потом уже гуляй до посинения. А семья – первое дело. Будешь, как у Христа за пазухой.
   Тебе самому только что останется? Пообстираться, подкормиться где-нибудь, пообстричься как-нибудь, и всё.
   Я же готовить не буду, чтобы не потерять эту... ауру эротическую. Понял, про чего я?.. Эротическое – знаешь что такое? Ты посмотрел на меня, и в тебе все проснулось, понял?.. И если потом заснет, то уже только вечным сном. Это вот и есть эротика.

 
   Вот смотрит! Вот глаза вылупил! Я тебя буду звать «ненасытный». Молчи!
   А меня знаешь как полностью зовут?.. Ворона-красавица. По-другому не обращайся, я не пойму, кого зовешь.
   Мужчина... Да что же такое?! Не смотри на меня так, я теряюсь... не знаю, то ли на колени к тебе сесть, то ли сразу на голову.
   Видишь, мы открытые, без утайки, что думаем, то и говорим. Святая простота.
   Еще хочу предупредить тебя: мы, вороны, если сойдемся с кем – на всю жизнь! Так и знай. До гробовой доски! До белой березки.
   Тебя самого потом от меня не оторвешь, хоть током бей, хоть топором по голове. Помню, у меня один был... Да нет, не один... Слушай, на имена плохая память, но на цифры!.. Всех помню!.. Первого только забывать стала, а шестого!.. Одиннадцатого особенно... Ой, что было у нас с сорок третьим! Такая география!.. Нет, порнография.. Литрография?.. Вспомню – скажу.
   Мужчина, чего хочу спросить. Ты отсюда домой?.. Ой, мы тоже домашние! Из дома никуда. Только в цирк помолиться, и всё... И в казино. На часик! Не больше. А так – дома... у кого-нибудь... Или в ресторане... очень приличном. В трактиры редко ходим.
   Не смотри так!.. Раздевает взглядом... Ты чего делаешь, люди кругом... Совсем уже раздел... О-ой, в чем мать родила! Не стыдно? Лишь бы своего добиться?.. Ну и что ты меня взглядом раздевал? У тебя что, рук нет?.. А-ха-ха! Покраснел как!
   Хорошо сказала, да?.. Ой, мы озорные! С нами не соскучишься. Чтобы хоть раз кончилось без милиции... без конной...
   Ну, что придумал-то?.. Куда отсюда едем гулять?.. Оцепенел прямо. Согласная я... Кому говорю-то?
   Вот смотрит! Вот разбирается в красоте! Глаз не может оторвать... своих наглых карих... Или бесстыжих синих?.. Чего-то я без очков не разберу. Спит он, что ли?
   Правду говорят: все мужчины – свиньи.

История одной любви

   Один я щас остался... совсем один. Старуха моя того... уехала к сестре.
   Сестра у ей болеет... кажную осень. Телеграмму шлет: «При смерти я!», лет сорок уж помирает.
   Говорю своей: «Что ж ты, поганка, делаешь? Я и так об одной ноге – ты опять норовишь сбежать. А куры на ком? А корова? А поросенок?!» – «Я договорилася».
   Договорилася она. Вот что творит, падло. Думаю развестись. А на что она щас?.. Всё уж. От их щас одно беспокойство.
   Зуб у ей летом болел. Думал, в гроб лягу. Враз заболел. Днем ходила – ничего, все зубы на месте. Ночью дергаться стала. Дергатся и дергатся. Твою мать! Что ж такое? А ну? Встал, свет зажег. Раздуло у ей лицо – не признаешь. Ей-бо! Уже пошло на мою подушку.
    – Помираю! Помираю!
    – Чего, – говорю, – несешь? Кто от зуба помер? Сестра-аферистка сорок лет никак не помрет, и ты туда же. Что я тебе? Четыре утра! Куды я тебе? Кого-чего?! Спи знай!
   Утром у ей рот набок, язык не пролазит. Так-то говорит – не поймешь что, а тут вовсе: мы-мы. Чего «мы»?
   Дескать, в больницу ее отвези. Щас!! С утра кровельщик обещался подойти насчет сеней, изгородь на задках покосилась, козлы править надо. Я всё брошу – в больницу попрусь. Туда пять километров да обратно... шесть. Пятьдесят шесть километров! Бензин дороже молока! Кто повезет?
   Легче без зубов жить. Ей-бо! А на что они? Цены щас – все одно ничего не укусишь. Куды я поеду? Зачем? Кого-чего?!
   Пошел. Машины в разгоне все, и лошадей нету ни одной. Ни одной! Какая где. И что теперь делать?! И где взять?!
   Она:
    – Мы-мы.
   Говорю:
    – Замолчи! Не трепли невров!
   Замолкла. Еще хуже – не поймешь, живая, нет. Потрогал – теплая еще. Плохо, ходить не может. Силится встать, а ей в голову отдает. А что я тебе?! Куды я? Кого-чего?! И что я могу сделать с одной ногой?
   Пошел в сарай, от Ирки коляска осталася, от внучки. Крышу проели крысы, сиденье крепкое. Что ему? Весной навоз только возил, и всё. Соломы бросил пучок, подогнал к крыльцу.
   Теперь ее перетащить надо! А в ей пудов шесть! Ей-бо! В сестре шесть, и в ей. Аферистки. Шесть пудов целиком не поднять мне... только частями. Твою мать-то! Соседку кликнул. Подтащили как-то. Хорошо, крыльцо высокое – прямо перевалили в коляску... Немецкая коляска. Рассчитано всё... на шесть кило. Тут – шесть пудов! Колеса не вертются.
   Смазал солидолом. Соседка над душой стоит ахает. Стерва! Нашла когда ахать. Костылем отодвинул ее... по спине. Куда ты лезешь? Что ты ахаешь?! Помогла – пошла на хрен!
   Отъехали с километр – дождь. Ни одной тучи не было. Откуда дождь?! Соседка подгадила. У ей глаз дурной. Куры дохнут. «Хорек, хорек...» Какой хрен хорек? Чуть ветер с ее стороны – дышать нечем.
   У ей даже колорадский жук не держится. У всех путных людей картошка облеплена, у ей – ни одного.
   Льет и льет дождь, конца нету. Глина под ногами, склизь. Ее пиджаком прикрыл, сам до нитки в одну минуту... Ну, едем. Кто едет, конечно, кто идет. Навстречу Олюшка-спекулянтка тащится. У ей зять у нас с краю живет, Ванька. Ты не помнишь, давно уж было. За бутылку взялся голым вдоль деревни пробечь. А мужики подгадали – в аккурат бабы вечером коров гонют с того конца. Загнали его в крапиву. Измуздыкали так – прибежал, не поймешь, где зад, где перед. Так вздулось всё. Рот нашли, тогда определили... где зад. Олюшка навострилась сразу:
    – И что везешь?..
   Спекулянтка, собака.
    – Что? А ты не знашь?.. С час назад объявили по радио: старух порченых меняют на телевизоры.
    – Шутишь.
    – Какие шутки?
   Она под пиджак глянула, моя там: «Мы-мы». И эта – готовая, тоже: «Мы-мы».
   Говорю:
    – Что ты топчешься, собака? Дуй бегом, Ванька тебя заждался с коляской.
   Разворачивается, как даст ходу назад.
    – Эй, подмогни хоть маленько!

   И де? Ее не видно уже. Твою мать-то... Иду кое-как, кувыркаюсь. Вот он, мосток! Где Петька Шерстков руку сломал. Девок пугал. Девки сзади шли, он забрался под мосток. Подходят они, он: «У-у-у!..» Дурак-то, твою мать. У их сумка с солью пуда на два – ух вниз, по башке ему. Он в овраг и боком об корень березовый – два ребра погнул... И руку сломал... через месяц где-то.
   Вот он, мосток-то, внизу. Чую, щас перевернемся. Ей-бо, перевернемся! И что делать? Объезда нету. И что я?! Куды? Кого-чего?! Бросить всё да развестись к чертовой матери.
   Она: «Мы-мы», дескать, не бросай. Я, дескать, за тобой горшки носила, когда ногу потерял, дескать, поседела через тебя... Ну, что и дети на ей были, и я взвалился... Говорю:
    – Что было, то прошло. Прощай... на всякий случай.
   Костылем уперся – тормозю. Как съехали?! Не пойму. Мосток перешли. Теперь вверх! А куды я с одной ногой?! Что я?! Кого-чего?! Не подняться мне!
   Выперся как-то. Ноги не держат. Тащусь дальше. Слышу – хрусть. Чтой-то?.. Костыль треснул. Твою мать! Ложись, помирай... И тут коляска как задергается. «Всё, – думаю, – агония у ей началась». Заплакал, ей-бо! Чего же? Сорок лет прожили. За сорок! За сорок. Поворачиваюсь попрощаться, пока не остыла, – она смеется лежит. Я в глине весь, как в говне.
   И вот всё у ей так. Когда сгорели в шестидесятом году, стоим в исподнем у головешек – она смеяться давай. Думал, рехнулась. А это в ей, значит, поперек судьбы чтоб. Ума-то нету.
   А мне какой смех? На култышке три километра. Быстрей на пузе вокруг земли. Твою мать-то совсем! И что я?! Как дойтить?! Кого-чего?!
   Ну, пришли. Врач чего-то на месте оказался. Молодой еще, трезвый... ума-то нету. Сразу руки мыть, инструментов ей в рот натыкал – чик! Готова!
   Она:
    – Ой!
   Он:
    – Всё! Следующий!
   В Москве учился... ума-то нету. А у ей вишь что, в десне рыбья кость застряла. Так жрать горазда. Я-то сижу, подо мной лужа – с чего натекло, всем не объяснишь. Костыль сломал, култышку истер в кровь. А в следующий раз у ей баранья кость застрянет?! Мне помирать?
   Думаю развестись... С утра ухлестала. Когда будет? А ну дождь?! А ну пожар?! Что я один? Кого-чего?! Дура чертова, собака!
   Ктой-то там на дороге показался. Глянь, не моя?

Этюды

Диалог

    – Вы не имеете права!
    – Кто?
    – Я буду жаловаться!
    – Куда?
    – Я управу найду!
    – Где?
    – Я – человек!
    – Молчи, козел.

Народ и интеллигенция

    – Брат, брат! Подожди.
    – Какого тебе?
    – Брат, ужли не признал меня? С праздником тебя.
    – У, ё! С каким?
    – «Каким». Ах ты простая душа! Ведь у нас юбилей свободы слова.
    – Ну, ё!
    – Да ведь она, брат, дороже колбасы.
    – Уже дороже?! Вот ё!
    – Эх, брат. Конечно, трудно сейчас. Но мы спасемся.
    – А мы?
    – И вы, и мы, а спасет нас красота!
    – Ох, ё!
    – Брат, нам всем нужно покаяться. Не очистимся – пропадем.
    – Вот ё!
    – Не возродимся!
    – Ну, ё!
    – Мы Бога потеряли!
    – От ё!
    – Не помним о смерти.
    – Ну, ё!
    – Конечно, люди сейчас озлобились. Но гнева не должно быть. Согласен, брат?.. Я вижу, ты согласен. Ты всё сердцем понимаешь. Это дороже. Спасибо, брат... Куда ты?
    – Всё, ё. Побежал я.
    – Брат, брат!.. Вот ё!

Мелочь

◊ ◊ ◊

   Если все дороги ведут к храму, а мы идем к рынку, не станет ли рынок нашим храмом?

◊ ◊ ◊

   Добро помнят даже гады. Если маленькому гаденышу каждый день в одно и то же время давать еду, он признает вас за своего... будет считать вас гадом.

◊ ◊ ◊

   Я говорю: «Пошел ты в задницу». А он мне: «ПОШЕЛ ТЫ В ЗАДНИЦУ!» За что? Что я ему такого сказал?

◊ ◊ ◊

   Раньше любили, гордились кем-нибудь из вождей. Сейчас тоска.

◊ ◊ ◊

   Шли впереди всех, оказались позади всех. Ничего странного, просто шли не в ту сторону.

Стыдливый смех

   Когда смеются над тобой и по делу, а ты за компанию тоже смеешься. Это редко бывает, потому что обычно в сатирах себя никто не узнаёт и, значит, смеются не над собой.

Бизнес

   От бизнеса польза всем. Сколько людей участвуют в бизнесе – всем польза! Поэтому, конечно, у нас он может привиться только через мордобой.
   Вот тебе субботний случай. В пятницу началось на работе. Парторг наш... он из партии-то вышел, но все крупные праздники отмечает. А как раз только что стукнуло сорок дней кончины ГДР, буквально неделю назад. Он выставил-то три пол-литра на четверых, но нам же только завестись. Ну, и удачно так получилось – завелись.
   В субботу проснулся – в голове тошнит, денег ни копейки, а выпить надо, иначе жизнь в теле не удержится.
   Ну, взял утюг – я-то все равно глажусь раз в год, жены дома не было, ей в тот момент он тоже вроде бы ни к чему, – пошел на барахолку. Продал какой-то морде за пятнадцать рублей. Правда, у мужика какая-то морда лошадиная. Я как первый раз увидел его, подумал: лошадь. Еще удивился: чего это на барахолку лошадей пускают? Продал ему за пятнадцать рублей.

   Походил еще немного, потолкался... Всё продают, слышь! Всё. Носки мужские, минометы, лампы перегоревшие. Как на Западе – всё есть, но дорого. Пулемет десять тысяч стоит! Совсем уже с ума посходили, да? Когда это пулемет десять тысяч стоил?
   Ну, потолкался чуть, двинул к гастроному. Выхожу с барахолки – у выхода лошадь стоит, толкает мой утюг за двадцать пять какому-то лбу клыкастому.
   Я подскакиваю, говорю:
    – Ты что делаешь, морда? Ему красная цена – десять рублей! Он новый стоит пять сорок. Ты его за двадцать пять пихаешь. Надо же совесть иметь!
   Размахиваюсь. Ка-ак дам ему в ухо, он брык в сугроб, говорит:
    – Ты что делаешь, морда? Это же бизнес!
   И смотрит на клыкастого. Клыкастый ничего не говорит, правда, ни слова. Размахивается, ка-ак двинет мне по уху. Забрал утюг за двадцать пять и ушел.
   Мы лежим с лошадью в сугробе, разговариваем, есть ли польза от бизнеса.
   Лошадь говорит:
    – Если по уху за пять рублей, то это еще не бизнес.
   Я говорю:
    – За пять и по скуле не бизнес. А если как мы, по уху, но десять рублей чистой прибыли, то уже бизнес.
   Поговорили, двинули к гастроному. У гастронома лоб клыкастый частушки поет, прихлопывает, притопывает – утюг наш толкает за тридцать пять, старается свой червонец заработать.
   Но бесполезно. Мы уже решили, что не всем польза от бизнеса, и тут он все-таки толкнул какому-то профессору – тот, видно, не по утюгам учился. Может, он и не профессор – просто голова набок.
   Мы клыкастому свистнули, пошли опохмеляться. Как выпили по сто шестьдесят своих граммов, так окончательно поняли: от бизнеса всем польза.
   Теперь смотри. Я вечером домой вернулся – жена чего-то светится от радости.
    – Чего ты, – говорю, – чума, светишься?
   Она говорит:
    – Днем вернулась, хотела погладиться – утюг исчез. Так расстроилась вся! Кинулась в магазин, они говорят: «Вы что? После войны еще ни разу не завозили». Выхожу – какой-то дурачок, голова набок, продает в точности как наш и всего за сорок пять рублей. Это нынче такая удача!