Страница:
Потом по двору бегал Званцев, но тогда я уже вырубилась. Может, их там даже много бегало… Они бы живо прихватили зажигалку как вещественное доказательство, и сейчас она пылилась бы в каком-нибудь ихнем шкафу, а не болталась бы на острове Долес.
Было только несколько минут, в течение которых зажигалка могла исчезнуть из-под окна. Это – между вышвыриванием Борисовых манаток и его ползанием под окном. Но об этом-то и подумать было страшно.
Ведь существовал, черт возьми, человек, который примерно в это время пробежал по двору. Или прошел быстрым шагом – по нашим дорожкам не очень-то разбежишься, надо внимательно смотреть под ноги. Этот человек в зги самые минуты мог увидеть блестящее, наклониться, вглядеться в декольте велосипедистки, ухмыльнуться, сунуть зажигалку в карман и удалиться туда, где его до сих пор отыскать не могут.
Значит, один из присутствующих – он?
И тут я впервые в жизни почувствовала шевеление волос на голове. Они, убранные в хвост, норовили выпрямиться, и в результате сопротивления резинки волосы рассвирепели, более того – разгорячились в прямом смысле этого слова. Температура моего скальпа была никак не меньше сорока.
За столом – шестеро.
Это не дядя Вернер, хотя физиономия у дяди та еще. Из всех присутствующих он больше всего похож на грабителя-профессионала. Но дяде незачем, однажды взяв свою зажигалку в руки, тянуться через весь стол, чтобы положить ее подальше от себя.
Это может быть Эдвин. Он еще мальчишка, но эти теперешние мальчишки на все способны. Только недоставало, чтобы это оказался Эдвин.
Кто-то из гостей….
Вылитый Боярский отпадает, и слава Богу! Он сидит рядом с дядей. Будь это его зажигалка, дядя бы так не вытягивался.
Маленький брюнет с бобровой сединой. Дядя положил зажигалку почти напротив него. Но это еще ничего не доказывает, потому что рядом с его соседом – лысым, но зато при бакенбардах – две тарелки и полная пепельница. Не класть же зажигалку в объедки!
Тарелки – слева. Справа – сверток. Вот если бы дядя положил зажигалку на сверток, это бы точно означало, что она принадлежит лысому. Чушь! Никто не станет водружать зажигалку на сверток, когда на столе есть свободное место.
Равным образом хозяином зажигалки может оказаться блондин с арапским загаром.
Все эти соображения возникли в моей сорокаградусной голове с сумасшедшей скоростью, Немногим медленнее я обежала взглядом четыре подозрительных лица, но ни на одном из них не было написано крупными буквами: «3ажигалка – моя!» Все курили – стало быть, все могли иметь при себе зажигалки.
Слух мой опять включился – как раз посередине очередного монолога Кузины. Она закатывала длиннейшие монологи в любом обществе и на любую тему и добивалась того, чтобы ее слушали.
Впервые в жизни от монолога была зримая польза – увлекшись. Кузина не обратила внимания на зажигалку. А эту штуковину она знает не хуже меня. Я вспомнила, как она тыкала наманикюренным лиловым ногтем в ожог и костерила Светку. И трудно представить даже, что произойдет, если Кузина узнает зажигалку.
Прикрыв ееладонью, я вслушалась в монолог. Кузина толковала о том, в чем она разбиралась примерно так же, как в мореходном деле, – о сортах, видах и типах домашнего пива…
Тут я сообразила, что могу определить хозяина зажигалки без заумных выкладок. Просто возьму и спрошу – чья такая прелестная штучка? Ведь имеет же право женщина быть любопытной!
Но для этого нужно было хоть на две минуты сплавить Кузину. А лучше – на пять.
Моя сумка с вещами стояла в средней комнате дома. Я стала соображать, что бы мне теперь могло срочно понадобиться. Остановилась на кофте. Хотя вечер был теплый, но мы, беременные, народ капризный, холодно – и точка.
Я и объявила, что мне теперь простужаться – хуже смерти, так что пусть милая сестричка сбегает за кофточкой, мне что-то не по себе.
Кузина сорвалась и ускакала.
Я заторопилась и все испортила.
Мне нужно было задать вопрос ни к селу ни к городу, чисто по-женски! Мне бы ответили автоматически, и разговор потек дальше. Но у меня не было времени сообразить это. Я потратила драгоценные секунды на совершенно нелепый обходной маневр.
Я взяла и поинтересовалась, откуда такие зажигалки привозят, как будто сама этого не знала.
– А их отовсюду привозят, – ответил мне дядя. – Главным образом, из Гонконга, я думаю. В этом чертовом Гонконге научились гнать такую фирму – от настоящей не отличишь. Когда я плавал, слово «Париж» означало именно Париж, а теперь – поди разбери.
– Они пишут «Париж» слишком большими буквами, – усмехнулся вылитый Боярский. И они заговорили о каких-то рейсах с заходами, бонах, боннике и радиоаппаратуре.
Я своими руками столкнула разговор на неверный путь, а драгоценные секунды убегали!
– Почему у нас не делают таких штучек? – опять встряла я в мужской разговор. – Почему в каком-то Гонконге могут, а у нас – никак?
Такие маневры нельзя проделывать с грацией слона в посудной лавке. Я поняла это, когда Эдвин спросил;
– А тебе очень нравится эта зажигалка?
– Платонически, я ведь не курю, – поняв, к чему он клонит, я в ужасе поспешила отречься от проклятой безделушки. Если он примется дарить мне зажигалку, значит, хозяин… Бр-р!
– Но мы же видим, что нравится! – ввязался дядя, – Мужики, будущим мамочкам ни в чем нельзя отказывать. Откажешь – а эту вещь мыши сгрызут. Подарим даме зажигалку?
– Подарим! – хором ответили гости.
– Да что вы, да зачем, мне неловко… – забормотала я, положив на стол зажигалку и отстраняя ее. – Возьмите, чья она, ну, возьмите, я очень вас прошу!
– Мужики, ни за что! – приказал дядя. – А то мыши заведутся. Женский каприз – это свято!
Итак, зажигалка вернулась ко мне, хоть и разжалованная из французской в гонконгскую. Последняя возможность вычислить ее владельца растаяла.
Мысль о том, что вредная Светка наверняка знала о происхождении зажигалки и все же содрала с меня восьмирублевый брасматик, неожиданно привела меня в ярость.
Я чувствовала знакомое ощущение попадания вожжи под хвост. А это означало, что я могу сейчас перевернуть стол, шарахнуть кого-нибудь сковородкой по лбу и побежать за милицией.
И тут я подумала, что человек, которому по долгу службы полагалось бы сейчас арестовывать хозяина зажигалки, сидит в музее и целуется с невестой!
Он там целуется с невестой, а я тут – распутывай его гнусную уголовщину? Дудки! Справедливость требует, чтобы каждый занимался своим делом. Его дело – раскрытие преступлений, и нечего ему отлынивать.
Под этой свирепой мыслью, как всегда у меня, затаилась другая – более соответствующая реальному положению дел. Только что я проявила самодеятельность – и в результате стала хозяйкой собственной зажигалки. Если я в детективном азарте еще что-нибудь предприму, то из этого может выйти еще меньше толку. Так что нужно искупать грехи. А единственный способ – поскорее все доложить Званцеву. Какой бы он ни был размазней – он следователь, или инспектор, или я уж не знаю кто, но в подобных ситуациях он разбираться должен по долгу службы.
Добежать до музея недолго. Четверть часа, не больше. Если бежать, конечно… Но кто меня в лесу увидит? Практиканток там не так уж много, и вряд ли они ложатся спать после передачи «Спокойной ночи, малыши!». Значит, еще десять минут – на поиски невесты. Но отправляться надо немедленно, чтобы Званцев застал всю компанию за столом.
Кузина и Кузен с хохотом и приплясом тащили мою кофту. Уж не знаю, что их так рассмешило, могу только догадываться – они вели кофту за два рукава, как барбоса на задних лапах, и оказывали ей разнообразные знаки внимания.
Я зажала в кулаке зажигалку и закашлялась. Чтобы привлечь к этому событию внимание, еще и застонала – негромко, но очень выразительно.
Все повернулись ко мне.
– Сколько раз я тебе говорила – не смей нюхать этот дым! Ишь, уселась в самое облако! – мгновенно встряла Кузина. – Курица копченая! Это в твоем-то положении!
– Меня продуло на реке! – возмутилась я. – И дым тут ни при чем.
– И ты простывшая сидишь на улице? Держи свою кофту! Впервые вижу такое безответственное отношение к своему здоровью. О режиме я уж молчу!
Режим! Кузина, охраняющая мой режим! Я поклялась в душе обязательно напомнить ей про режим, когда в очередной раз проворонит последний автобус, последнюю электричку и последнюю маршрутку и явится ко мне ночевать в три часа ночи.
– Режим мне на фиг сдался, можно подумать, что я его раньше соблюдала! – с чувством собственного достоинства ответила я. Ответила, зная, что разыгравшаяся Кузина не любит противоречий.
– Мало ли чего ты раньше не соблюдала! Раньше ты только о себе думала. Эгоистка!
Ей удалось выпроводить меня из-за стола и с торжеством отвести к тете Милде.
– Тетя Милда, мне действительно не по себе, – пожаловалась я, когда Кузина вернулась в компанию. – Мне бы прилечь…
– Это сперва свежий воздух тебя одурманил, а потом мужики обкурили, – спокойно объяснила тетя Милда. – Сейчас пойду их разгоню. Полночь скоро.
Этого только не хватало!
– Не надо их из-за меня разгонять! – взмолилась я, – Я же к ним туда больше не пойду! Завтра выходной, рано вставать им незачем, пусть посидят! Просто я такая дохлятина… А кто эти ребята? Моряки, что ли?
– Виестур – наш сосед, а остальные – черт их знает! Мешки моему старику дотащили. Ну, нельзя не угостить. Сам-то он в четыре захода эти мешки бы таскал.
Виестур – это, кажется, был смуглый блондин.
Не объясняя, что за мешки такие, тетя Милда повела меня в дом, в бабкину комнату. Там помещались только узкая кровать и старинный шкаф, расписанный цветами. Такие шкафы я раньше только в этнографическом музее видела.
– Вот сюда можешь платье повесить. Сюда я тебе стакан компота поставлю, чтобы случайно ночью не опрокинула. Окно вот так закрывается. Сумку можешь поставить сюда, в угол…
Тетя Милда неторопливо стелила постель, и вдруг я поняла, что никогда не буду такой, как она, – толковой хозяйкой, направляющей всю жизнь большого семейства без суеты, с пониманием всех и каждого. Я опоздала – в мои годы тетя Милда была уже матерью сына и дочки, думала о том, что и третий ребенок в доме не лишний, а бодрая и деятельная свекровь не слеша приучала ее вести большое усадебное хозяйство. Я опоздала – я уже не податливая глина, из которой можно лепить то, что требуется по обстоятельствам. Меня уже вылепили и обожгли…
Несколько раз тетя Милда как-то странно на меня взглянула. Это, видимо, не относилось к моему «интересному» положению – если у нее по этой части возникали вопросы, она их и задавала совершенно естественно. И лишь когда я разделась и по уши упряталась под одеяла, пока она ходила за компотом, а потом, пожелав мне доброй ночи, ушла, я поняла, что могли означать эти взгляды. Тетя Милда страшно хотела, но не решилась расспросить меня о Кузине.
Все-таки племянник явно намеривался осчастливить семью новой родственницей. А родственница вертит юбками перед подвыпившими мужиками и закатывает несуразные монологи…
Скажи я хоть слово о Кузине – и расспросы начались бы. Но я, озабоченная своими проблемами, этого слова не сказала, и слава Богу.
Оставшись в одиночестве, я могла хозяйничать в комнате по-своему.
Я и принялась.
Прежде всего, я закрылась на крючок и намертво закрепила его. Потом вскрыла шкаф и соорудила из бабкиных простыней человекообразную фигуру с пузом. Под одеялом фигура смотрелась вполне реалистично, особенно впотьмах. Если бы кто, не в силах достучаться, сунул голову в окно, сомнений бы не возникло.
С одной стороны, затевать все эти страсти было незачем. Я могла и просто сказать, что хочу прогуляться по лесу на сон грядущий. И сумела бы решительно отсечь всех сопровождающих, включая Кузину. Но с другой стороны – а если бы не сумела? Оказаться в ночном лесу наедине с убийцей? Да еще, может быть, подозрительным убийцей – он-то помнит, при каких обстоятельствах попала к нему зажигалка, а я проявила к ней совершенно бесстыжий интерес! Бр-р! Мне еще малость пожить охота…
Вот из этих самых соображений я и сползала своим поролоновым пузом по стене, сползала медленно-медленно, вися на подоконнике и не понимая, когда же наконец коснусь земли.
Дом стоял на довольно высоком фундаменте. Вдоль стены, выходившей на реку, шла узкая тропинка, по одну сторону которой и был этот самый фундамент, а по другую – самый настоящий обрыв. И я не могла просто выпрыгнуть в окно, потому что как раз в темноте оступилась бы и загремела с воплем прямо в реку. Приходилось ползти, с риском повредить поролоновое пузо, без которого я не могла явиться перед Званцевым. Его бы инфаркт хватил!
С великим скрипом я оказалась на тропинке, по ту сторону забора, опоясывавшего дядину усадьбу. Со двора доносились голоса и хохот Кузины. Так она хохочет, когда кокетничает. Пожелав ей успехов, я вдоль стенки прокралась до угла.
Хорошо, что у меня хватило ума не пригибаться, шныряя под подоконниками. Я сообразила, что в доме все равно ни души, кроме спящих детей, и некому в этот час таращиться на реку. В порядке награды за интеллект я обнаружила на одном подоконнике карманный фонарик. Это было весьма кстати.
Я цапнула фонарик и смылась.
Оставалось сползти по крутому откосу к реке, берегом отойти подальше, выбраться наверх и приступить к поискам музея.
Конечно, сползая к реке, я хлебнула босоножками колючего и холодного песка вперемешку с еловой хвоей, а когда разулась, чтобы вытряхнуть эту гадость, оказалась на острых и противных камнях. Тут во мне и взыграла отвага – я поняла, что, доводись мне все затевать сначала, я запросто попросила бы мужичков-морячков выгулять меня по ночному лесу до музея и обратно, хохоча при этом не хуже Кузины. А в музее торжественно бы сдала их с рук на руки Званцеву, и оставалось бы только явиться через некоторое время в угрозыск за благодарностью и, ценным подарком. Да, конвоировать по лесу четырех потенциальных убийц было бы приятнее – все-таки по ровной земле, а не по этим мерзким камням.
При ближайшей возможности я вскарабкалась наверх. Пространственное мышление у меня развито. Я вспомнила табличку со стрелкой, сообразила, что дорога к дядиной усадьбе шла по лесу параллельно дороге к музею, прикинул направление и двинулась.
Минут через пять увидела перед собой метрах в десяти белесый квадрат и страшно обрадовалась – это мог быть только очередной указатель со стрелкой! Я нацелила на него луч фонарика.
Плакат сообщал, что на острове водятся фазаны, а штраф за убийство птички – пятьдесят рублей! Я присвистнула – дороговатое получилось бы жаркое!
Еще через пять минут я набрела на настоящий указатель, ускорила шаг и вскоре увидела за деревьями силуэт башни. У барона был неплохой по тем временам архитектурный вкус. Музей окружали газоны, цветники и художественно расположенные кусты. Я пошла прямо к зданию – тем более, что на втором этаже горел свет.
За шиповником появилась голова. Я направила на нее луч. Более того, я к ней устремилась, насколько позволяли изгибы дорожки.
– Добрый вечер! – радостно сказала я, вглядываясь в голову.
– Добрый вечер, – ответила женщина лет пятидесяти и вышла из-за куста. – Ищете кого-нибудь?
В руках у нее были оцинкованные ведра, а сама она была в выцветшем платье и резиновых сапогах на босу ногу.
– Мне бы кого-нибудь из сотрудников музея… – нерешительно сказала я. – Вы не подскажете, где можно найти директора или хотя бы кого-нибудь дежурного?
– Я сотрудник музея.
Я изумилась, но лишь на мгновение, не нужно быть гением, чтобы сообразить – живущие прямо при музее сотрудники наверняка завели себе подсобное хозяйство.
Представив себе, что я говорю с этой сотрудницей днем, когда она – при залитой лаком прическе и, несмотря на жару, в чулках и в туфлях, я завела такую светскую беседу.
– Я, видите ли, не здешняя. Приехала к друзьям, у них остановилась во-он там… У меня здесь подруга, она учится на историческом. Она мне еще весной писала, что у них практика в вашем музее. Вот, хотелось бы ее найти:.
– Так вы подругу ищете? – переспросила женщина.
– Вы не подскажете, где тут у вас живут практикантки? Вряд ли их поселили далеко от музея!
– Практиканты у нас в последний раз были два года назад, – в непонятной растерянности отступая в темноту, сообщила женщина. – А сейчас у нас никого нет!
Но она уже торопливо огибала музей.
Я отошла в сторонку, присела на пень и задумалась.
Какого черта Званцев мне врал?
Зачем вообще врать незнакомому человеку? Что я, претендовала на его руку и сердце, что ли, раз он так спешно сочинил невесту-практикантку?
– Заснул и сковырнулся, черт немазанный! – прокомментировал Званцев. – Кило на пятнадцать потянул бы, не меньше.
Было только несколько минут, в течение которых зажигалка могла исчезнуть из-под окна. Это – между вышвыриванием Борисовых манаток и его ползанием под окном. Но об этом-то и подумать было страшно.
Ведь существовал, черт возьми, человек, который примерно в это время пробежал по двору. Или прошел быстрым шагом – по нашим дорожкам не очень-то разбежишься, надо внимательно смотреть под ноги. Этот человек в зги самые минуты мог увидеть блестящее, наклониться, вглядеться в декольте велосипедистки, ухмыльнуться, сунуть зажигалку в карман и удалиться туда, где его до сих пор отыскать не могут.
Значит, один из присутствующих – он?
И тут я впервые в жизни почувствовала шевеление волос на голове. Они, убранные в хвост, норовили выпрямиться, и в результате сопротивления резинки волосы рассвирепели, более того – разгорячились в прямом смысле этого слова. Температура моего скальпа была никак не меньше сорока.
За столом – шестеро.
Это не дядя Вернер, хотя физиономия у дяди та еще. Из всех присутствующих он больше всего похож на грабителя-профессионала. Но дяде незачем, однажды взяв свою зажигалку в руки, тянуться через весь стол, чтобы положить ее подальше от себя.
Это может быть Эдвин. Он еще мальчишка, но эти теперешние мальчишки на все способны. Только недоставало, чтобы это оказался Эдвин.
Кто-то из гостей….
Вылитый Боярский отпадает, и слава Богу! Он сидит рядом с дядей. Будь это его зажигалка, дядя бы так не вытягивался.
Маленький брюнет с бобровой сединой. Дядя положил зажигалку почти напротив него. Но это еще ничего не доказывает, потому что рядом с его соседом – лысым, но зато при бакенбардах – две тарелки и полная пепельница. Не класть же зажигалку в объедки!
Тарелки – слева. Справа – сверток. Вот если бы дядя положил зажигалку на сверток, это бы точно означало, что она принадлежит лысому. Чушь! Никто не станет водружать зажигалку на сверток, когда на столе есть свободное место.
Равным образом хозяином зажигалки может оказаться блондин с арапским загаром.
Все эти соображения возникли в моей сорокаградусной голове с сумасшедшей скоростью, Немногим медленнее я обежала взглядом четыре подозрительных лица, но ни на одном из них не было написано крупными буквами: «3ажигалка – моя!» Все курили – стало быть, все могли иметь при себе зажигалки.
Слух мой опять включился – как раз посередине очередного монолога Кузины. Она закатывала длиннейшие монологи в любом обществе и на любую тему и добивалась того, чтобы ее слушали.
Впервые в жизни от монолога была зримая польза – увлекшись. Кузина не обратила внимания на зажигалку. А эту штуковину она знает не хуже меня. Я вспомнила, как она тыкала наманикюренным лиловым ногтем в ожог и костерила Светку. И трудно представить даже, что произойдет, если Кузина узнает зажигалку.
Прикрыв ееладонью, я вслушалась в монолог. Кузина толковала о том, в чем она разбиралась примерно так же, как в мореходном деле, – о сортах, видах и типах домашнего пива…
Тут я сообразила, что могу определить хозяина зажигалки без заумных выкладок. Просто возьму и спрошу – чья такая прелестная штучка? Ведь имеет же право женщина быть любопытной!
Но для этого нужно было хоть на две минуты сплавить Кузину. А лучше – на пять.
Моя сумка с вещами стояла в средней комнате дома. Я стала соображать, что бы мне теперь могло срочно понадобиться. Остановилась на кофте. Хотя вечер был теплый, но мы, беременные, народ капризный, холодно – и точка.
Я и объявила, что мне теперь простужаться – хуже смерти, так что пусть милая сестричка сбегает за кофточкой, мне что-то не по себе.
Кузина сорвалась и ускакала.
Я заторопилась и все испортила.
Мне нужно было задать вопрос ни к селу ни к городу, чисто по-женски! Мне бы ответили автоматически, и разговор потек дальше. Но у меня не было времени сообразить это. Я потратила драгоценные секунды на совершенно нелепый обходной маневр.
Я взяла и поинтересовалась, откуда такие зажигалки привозят, как будто сама этого не знала.
– А их отовсюду привозят, – ответил мне дядя. – Главным образом, из Гонконга, я думаю. В этом чертовом Гонконге научились гнать такую фирму – от настоящей не отличишь. Когда я плавал, слово «Париж» означало именно Париж, а теперь – поди разбери.
– Они пишут «Париж» слишком большими буквами, – усмехнулся вылитый Боярский. И они заговорили о каких-то рейсах с заходами, бонах, боннике и радиоаппаратуре.
Я своими руками столкнула разговор на неверный путь, а драгоценные секунды убегали!
– Почему у нас не делают таких штучек? – опять встряла я в мужской разговор. – Почему в каком-то Гонконге могут, а у нас – никак?
Такие маневры нельзя проделывать с грацией слона в посудной лавке. Я поняла это, когда Эдвин спросил;
– А тебе очень нравится эта зажигалка?
– Платонически, я ведь не курю, – поняв, к чему он клонит, я в ужасе поспешила отречься от проклятой безделушки. Если он примется дарить мне зажигалку, значит, хозяин… Бр-р!
– Но мы же видим, что нравится! – ввязался дядя, – Мужики, будущим мамочкам ни в чем нельзя отказывать. Откажешь – а эту вещь мыши сгрызут. Подарим даме зажигалку?
– Подарим! – хором ответили гости.
– Да что вы, да зачем, мне неловко… – забормотала я, положив на стол зажигалку и отстраняя ее. – Возьмите, чья она, ну, возьмите, я очень вас прошу!
– Мужики, ни за что! – приказал дядя. – А то мыши заведутся. Женский каприз – это свято!
Итак, зажигалка вернулась ко мне, хоть и разжалованная из французской в гонконгскую. Последняя возможность вычислить ее владельца растаяла.
Мысль о том, что вредная Светка наверняка знала о происхождении зажигалки и все же содрала с меня восьмирублевый брасматик, неожиданно привела меня в ярость.
Я чувствовала знакомое ощущение попадания вожжи под хвост. А это означало, что я могу сейчас перевернуть стол, шарахнуть кого-нибудь сковородкой по лбу и побежать за милицией.
И тут я подумала, что человек, которому по долгу службы полагалось бы сейчас арестовывать хозяина зажигалки, сидит в музее и целуется с невестой!
Он там целуется с невестой, а я тут – распутывай его гнусную уголовщину? Дудки! Справедливость требует, чтобы каждый занимался своим делом. Его дело – раскрытие преступлений, и нечего ему отлынивать.
Под этой свирепой мыслью, как всегда у меня, затаилась другая – более соответствующая реальному положению дел. Только что я проявила самодеятельность – и в результате стала хозяйкой собственной зажигалки. Если я в детективном азарте еще что-нибудь предприму, то из этого может выйти еще меньше толку. Так что нужно искупать грехи. А единственный способ – поскорее все доложить Званцеву. Какой бы он ни был размазней – он следователь, или инспектор, или я уж не знаю кто, но в подобных ситуациях он разбираться должен по долгу службы.
Добежать до музея недолго. Четверть часа, не больше. Если бежать, конечно… Но кто меня в лесу увидит? Практиканток там не так уж много, и вряд ли они ложатся спать после передачи «Спокойной ночи, малыши!». Значит, еще десять минут – на поиски невесты. Но отправляться надо немедленно, чтобы Званцев застал всю компанию за столом.
Кузина и Кузен с хохотом и приплясом тащили мою кофту. Уж не знаю, что их так рассмешило, могу только догадываться – они вели кофту за два рукава, как барбоса на задних лапах, и оказывали ей разнообразные знаки внимания.
Я зажала в кулаке зажигалку и закашлялась. Чтобы привлечь к этому событию внимание, еще и застонала – негромко, но очень выразительно.
Все повернулись ко мне.
– Сколько раз я тебе говорила – не смей нюхать этот дым! Ишь, уселась в самое облако! – мгновенно встряла Кузина. – Курица копченая! Это в твоем-то положении!
– Меня продуло на реке! – возмутилась я. – И дым тут ни при чем.
– И ты простывшая сидишь на улице? Держи свою кофту! Впервые вижу такое безответственное отношение к своему здоровью. О режиме я уж молчу!
Режим! Кузина, охраняющая мой режим! Я поклялась в душе обязательно напомнить ей про режим, когда в очередной раз проворонит последний автобус, последнюю электричку и последнюю маршрутку и явится ко мне ночевать в три часа ночи.
– Режим мне на фиг сдался, можно подумать, что я его раньше соблюдала! – с чувством собственного достоинства ответила я. Ответила, зная, что разыгравшаяся Кузина не любит противоречий.
– Мало ли чего ты раньше не соблюдала! Раньше ты только о себе думала. Эгоистка!
Ей удалось выпроводить меня из-за стола и с торжеством отвести к тете Милде.
– Тетя Милда, мне действительно не по себе, – пожаловалась я, когда Кузина вернулась в компанию. – Мне бы прилечь…
– Это сперва свежий воздух тебя одурманил, а потом мужики обкурили, – спокойно объяснила тетя Милда. – Сейчас пойду их разгоню. Полночь скоро.
Этого только не хватало!
– Не надо их из-за меня разгонять! – взмолилась я, – Я же к ним туда больше не пойду! Завтра выходной, рано вставать им незачем, пусть посидят! Просто я такая дохлятина… А кто эти ребята? Моряки, что ли?
– Виестур – наш сосед, а остальные – черт их знает! Мешки моему старику дотащили. Ну, нельзя не угостить. Сам-то он в четыре захода эти мешки бы таскал.
Виестур – это, кажется, был смуглый блондин.
Не объясняя, что за мешки такие, тетя Милда повела меня в дом, в бабкину комнату. Там помещались только узкая кровать и старинный шкаф, расписанный цветами. Такие шкафы я раньше только в этнографическом музее видела.
– Вот сюда можешь платье повесить. Сюда я тебе стакан компота поставлю, чтобы случайно ночью не опрокинула. Окно вот так закрывается. Сумку можешь поставить сюда, в угол…
Тетя Милда неторопливо стелила постель, и вдруг я поняла, что никогда не буду такой, как она, – толковой хозяйкой, направляющей всю жизнь большого семейства без суеты, с пониманием всех и каждого. Я опоздала – в мои годы тетя Милда была уже матерью сына и дочки, думала о том, что и третий ребенок в доме не лишний, а бодрая и деятельная свекровь не слеша приучала ее вести большое усадебное хозяйство. Я опоздала – я уже не податливая глина, из которой можно лепить то, что требуется по обстоятельствам. Меня уже вылепили и обожгли…
Несколько раз тетя Милда как-то странно на меня взглянула. Это, видимо, не относилось к моему «интересному» положению – если у нее по этой части возникали вопросы, она их и задавала совершенно естественно. И лишь когда я разделась и по уши упряталась под одеяла, пока она ходила за компотом, а потом, пожелав мне доброй ночи, ушла, я поняла, что могли означать эти взгляды. Тетя Милда страшно хотела, но не решилась расспросить меня о Кузине.
Все-таки племянник явно намеривался осчастливить семью новой родственницей. А родственница вертит юбками перед подвыпившими мужиками и закатывает несуразные монологи…
Скажи я хоть слово о Кузине – и расспросы начались бы. Но я, озабоченная своими проблемами, этого слова не сказала, и слава Богу.
Оставшись в одиночестве, я могла хозяйничать в комнате по-своему.
Я и принялась.
Прежде всего, я закрылась на крючок и намертво закрепила его. Потом вскрыла шкаф и соорудила из бабкиных простыней человекообразную фигуру с пузом. Под одеялом фигура смотрелась вполне реалистично, особенно впотьмах. Если бы кто, не в силах достучаться, сунул голову в окно, сомнений бы не возникло.
С одной стороны, затевать все эти страсти было незачем. Я могла и просто сказать, что хочу прогуляться по лесу на сон грядущий. И сумела бы решительно отсечь всех сопровождающих, включая Кузину. Но с другой стороны – а если бы не сумела? Оказаться в ночном лесу наедине с убийцей? Да еще, может быть, подозрительным убийцей – он-то помнит, при каких обстоятельствах попала к нему зажигалка, а я проявила к ней совершенно бесстыжий интерес! Бр-р! Мне еще малость пожить охота…
Вот из этих самых соображений я и сползала своим поролоновым пузом по стене, сползала медленно-медленно, вися на подоконнике и не понимая, когда же наконец коснусь земли.
Дом стоял на довольно высоком фундаменте. Вдоль стены, выходившей на реку, шла узкая тропинка, по одну сторону которой и был этот самый фундамент, а по другую – самый настоящий обрыв. И я не могла просто выпрыгнуть в окно, потому что как раз в темноте оступилась бы и загремела с воплем прямо в реку. Приходилось ползти, с риском повредить поролоновое пузо, без которого я не могла явиться перед Званцевым. Его бы инфаркт хватил!
С великим скрипом я оказалась на тропинке, по ту сторону забора, опоясывавшего дядину усадьбу. Со двора доносились голоса и хохот Кузины. Так она хохочет, когда кокетничает. Пожелав ей успехов, я вдоль стенки прокралась до угла.
Хорошо, что у меня хватило ума не пригибаться, шныряя под подоконниками. Я сообразила, что в доме все равно ни души, кроме спящих детей, и некому в этот час таращиться на реку. В порядке награды за интеллект я обнаружила на одном подоконнике карманный фонарик. Это было весьма кстати.
Я цапнула фонарик и смылась.
Оставалось сползти по крутому откосу к реке, берегом отойти подальше, выбраться наверх и приступить к поискам музея.
Конечно, сползая к реке, я хлебнула босоножками колючего и холодного песка вперемешку с еловой хвоей, а когда разулась, чтобы вытряхнуть эту гадость, оказалась на острых и противных камнях. Тут во мне и взыграла отвага – я поняла, что, доводись мне все затевать сначала, я запросто попросила бы мужичков-морячков выгулять меня по ночному лесу до музея и обратно, хохоча при этом не хуже Кузины. А в музее торжественно бы сдала их с рук на руки Званцеву, и оставалось бы только явиться через некоторое время в угрозыск за благодарностью и, ценным подарком. Да, конвоировать по лесу четырех потенциальных убийц было бы приятнее – все-таки по ровной земле, а не по этим мерзким камням.
При ближайшей возможности я вскарабкалась наверх. Пространственное мышление у меня развито. Я вспомнила табличку со стрелкой, сообразила, что дорога к дядиной усадьбе шла по лесу параллельно дороге к музею, прикинул направление и двинулась.
Минут через пять увидела перед собой метрах в десяти белесый квадрат и страшно обрадовалась – это мог быть только очередной указатель со стрелкой! Я нацелила на него луч фонарика.
Плакат сообщал, что на острове водятся фазаны, а штраф за убийство птички – пятьдесят рублей! Я присвистнула – дороговатое получилось бы жаркое!
Еще через пять минут я набрела на настоящий указатель, ускорила шаг и вскоре увидела за деревьями силуэт башни. У барона был неплохой по тем временам архитектурный вкус. Музей окружали газоны, цветники и художественно расположенные кусты. Я пошла прямо к зданию – тем более, что на втором этаже горел свет.
За шиповником появилась голова. Я направила на нее луч. Более того, я к ней устремилась, насколько позволяли изгибы дорожки.
– Добрый вечер! – радостно сказала я, вглядываясь в голову.
– Добрый вечер, – ответила женщина лет пятидесяти и вышла из-за куста. – Ищете кого-нибудь?
В руках у нее были оцинкованные ведра, а сама она была в выцветшем платье и резиновых сапогах на босу ногу.
– Мне бы кого-нибудь из сотрудников музея… – нерешительно сказала я. – Вы не подскажете, где можно найти директора или хотя бы кого-нибудь дежурного?
– Я сотрудник музея.
Я изумилась, но лишь на мгновение, не нужно быть гением, чтобы сообразить – живущие прямо при музее сотрудники наверняка завели себе подсобное хозяйство.
Представив себе, что я говорю с этой сотрудницей днем, когда она – при залитой лаком прическе и, несмотря на жару, в чулках и в туфлях, я завела такую светскую беседу.
– Я, видите ли, не здешняя. Приехала к друзьям, у них остановилась во-он там… У меня здесь подруга, она учится на историческом. Она мне еще весной писала, что у них практика в вашем музее. Вот, хотелось бы ее найти:.
– Так вы подругу ищете? – переспросила женщина.
– Вы не подскажете, где тут у вас живут практикантки? Вряд ли их поселили далеко от музея!
– Практиканты у нас в последний раз были два года назад, – в непонятной растерянности отступая в темноту, сообщила женщина. – А сейчас у нас никого нет!
* * *
– Извините! – крикнула я ей вслед. – Наверно, у них там что-то сорвалось с практикой! Извините! Спокойной ночи!Но она уже торопливо огибала музей.
Я отошла в сторонку, присела на пень и задумалась.
Какого черта Званцев мне врал?
Зачем вообще врать незнакомому человеку? Что я, претендовала на его руку и сердце, что ли, раз он так спешно сочинил невесту-практикантку?
Нет. В моем положении не претендуют!
Откуда же взялась невеста? А главное, где же в таком случае сам Званцев? Или где-то тут в кустах стоит машина времени, на которой он отправился на два года назад, к невесте?
Я подумала – а не вернуться ли в усадьбу? В конце концов, я сделала то, чего от меня требовала совесть, – я попыталась найти Званцева. Не моя вина, что он мне соврал. Вот пусть теперь сам свое вранье и расхлебывает! Как только попаду на материк – кровь из носу, а позвоню в угрозыск и доберусь до званцевского начальства!
И все-таки – в чем дело?
У всякого вранья есть причина, это я знала по себе. Врать из любви к искусству – патология, а Званцев производил впечатление размазни и растяпы, но уж никак не тронутого.
Надо было восстановить в памяти разговор и те конкретные слова, которые он употребил для вранья. Ведь не с места в карьер он доложил мне о невесте. И наводящих вопросов я тоже, кажется, не задавала. Впрочем, я спросила насчет родственников. Можно ли считать невесту родственницей? Бог ее знает…
Званцев сказал про невесту, отвечая на вопрос о родственниках. Но не сразу. Сперва он рассказал про музей. Сперва – музей, потом несуществующая невеста. Ему понадобилось объяснить свое путешествие в музей. Какого, спрашивается, черта? Эко событие – человек в музей собрался! На выставку поглядеть. Архитектурой насладиться. Не поджигать же музей он сюда ехал!
Стоп! Какая, к лешему, выставка в половине девятого вечера? Рейс-то последний!
А ну-ка, еще раз все прокрутим! Я – про родственников, он – про музей? Идею родственников и друзей он отметает сразу. Едет в музей, и точка. Потом он соображает, что музей уже закрыт и что я могу напомнить ему об этом. И приплетает невесту.
Но куда же он собрался, если не в музей? И почему он не мог сразу соврать насчет родственников? Проверять бы я его пошла, что ли? Нет, брякнул – в музей!
А ну, еще усилие – и я у цели! Брякнул… Он ведь правду брякнул, не подумавши! Званцев – человек простой и выстраивать систему вранья, видимо, не приучен. Он действительно направлялся в музей ради одному ему известных целей. А чтобы мне их не растолковывать, он изобрел на ходу самое трогательное – невесту. Значит, музей ему был нужен именно в вечернее и ночное время. Видимо, и с музеем связана какая-то гнусная уголовщина. Вывод из этого один – Званцев где-то поблизости.
Он может сидеть в засаде, например. На дереве. Или в кусте шиповника – чего я ему от всей души пожелала! Или в реке.
Я стала искать другие варианты. Ничего, кроме засады, в голову не лезло. Видимо, я безнадежно отстала от жизни. Методы из романов Конан-Дойла на острове Долес могли дать осечку.
Мало ли что затеял Званцев! Мало ли какие события должны разыграться этой ночью на острове! Чуть не так повернись – и такие коррективы внесешь в происходящее, что все затеи Званцева прахом пойдут.
Благоразумнее всего было не вмешиваться. Ну, соврал Званцев. Я ему тоже, в сущности, соврала – и тогда ночью, и на трамвайчике. Значит, квиты. Разыщу его в понедельник и продемонстрирую зажигалку. Он съездит на остров, побеседует с дядей Вернером, с соседями, и так далее. Далеко хозяин зажигалки не убежит.
А если убежит? Ведь преступнику закон не писан, и каждый лишний час, проведенный им на свободе, чреват всякими пакостами. Именно сейчас, сидя на пне, я осознала эту банальную истину.
Званцев где-то возле музея. Если обходить музей кругами, точнее – по расширяющейся спирали, рано или поздно я наткнусь на него, Или он на меня. Ведь его интересует именно музей? Значит, и лица, шныряющие вокруг музея, тоже.
Через пять минут после принятия этого решения я уже знала, чем буду заниматься в понедельник утром. Жалобу сочинять буду. Вложу в нее всю ядовитую иронию, на какую только способна. Могли бы уж сотрудники музея навести в парке порядок. А то порядочный посетитель вынужден продираться сквозь крапивные джунгли. Эти мелкие собственницы, наверно, только о своих огородах и беспокоятся!
Описывая первый круг, я забрела в заросли шиповника и долго из них выбиралась. А когда выбралась и продолжила свой маршрут, заметила подозрительную тень, которая словно растаяла при моем появлении.
Я забежала за угол музея и выглянула. Нет, мне не померещилось – тень, пригнувшись, совершила перебежку от куста к кусту. За мной следили.
Я предположила самое ужасное – Кузина, обнаружив мое отсутствие в комнате, подняла шум на весь остров. И хозяин зажигалки понял причину моих неуемных расспросов! Правда, было совершенно непонятно, как он вычислил мой маршрут. Но ведь бывают же, черт возьми, и роковые случайности!
Бегать на шпильках не очень удобно, и все же я побежала, стараясь ступать как можно бесшумнее. Остановившись за следующим углом, я услышала шаги. Тот, который следил за мной, тоже бежал.
Это не мог быть Званцев – Званцев узнал бы меня по силуэту. Это не мог быть и какой-нибудь незнакомец. Кому я нужна с этаким пузом! Значит – убийца!
И мне страшно захотелось проснуться в своей комнате и увидеть трещины на высоком потолке, и стрелки будильника, и, потянув носом, восхититься густым запахом кофе, который варит для своего семейства бабка Межабеле…
Мелькнуло в памяти что-то этакое из моего последнего разговора с бабкой, что-то очень важное, но как будто написанное неразборчивым почерком. У меня не было времени предаваться воспоминаниям. Проснуться дома было уже невозможно.
Я завернула за следующий угол и увидела раскидистую липу. Липа вовсю цвела. Она стояла в облаке сладчайшего аромата, который ощущался даже у стен музея. И была она огромна – нижние ветки лежали на земле. Можно было войти в эту липу, как в шатер.
Липа – вот кто спасет меня. Преследователь по инерции будет бегать вокруг музея, как в дореволюционной кинокомедии, а я возьму себя в руки и под прикрытием липы смоюсь от греха подальше.
Добежать до липы я не успела. И встать вплотную к стволу – тоже. Тут появился он.
Он все еще хоронился за кустами. Я видела только голову и плечи. Он огляделся. Волосы вроде были темные – значит, не Виестур. Лысина под луной вроде не блестела.
Тут у меня отшибло всякое соображение – пригибаясь, он тоже побежал к липе.
Я сдернула с ноги босоножку и занесла ее над головой – острым каблуком вперед. Если вмазать каблуком по физиономии… Жутко, но другого выхода у меня нет.
Вбежав в липовый шатер, он выпрямился и занял наблюдательную позицию. Он стоял спиной ко мне, и, будь у меня отвага самостоятельно захватить преступника, я могла оглушить его каблуком по виску. Но я от ужаса затаила дыхание и стояла так целую вечность – пока преступник, переступив с ноги на ногу, не качнулся с амплитудой в пятнадцать градусов.
– Званцев! – изумленно воскликнула я. Он резко повернулся.
– Вы? Так это я за вами гонялся?
– А вы что, не узнали меня?
– Совершенно не узнал.
– Ну, знаете ли! – я даже оскорбилась за свой ни с чем не сравнимый силуэт. Мужчины не очень наблюдательны, но если Званцев скажет, что не заметил моего пуза, я точно дам ему по шее босоножкой.
– А как я мог вас узнать, если из кустов торчала только ваша голова? Растяпа реабилитировался.
– Я вас искала, Званцев. Всю крапиву облазила.
– А ко мне прибегает перепуганная Аусма Карловна – там, говорит, незнакомая женщина ищет каких-то практикантов, а их у нас два года не было!
– Это я вашу невесту искала, Званцев.
Он смутился. Я ждала ответа, но не дождалась.
– Между прочим, меня ваша личная жизнь совершенно не интересует, и, как вы понимаете, я спрашивала про практиканток, чтобы найти вас. Я вас по очень важному делу ищу. Кстати, по вашему делу.
– Вы о чем?
– Как это о чем? Помните, вы мне днем рассказывали о преступнике, который убил моряка и оставил труп в «жигуленке»?
– Ну?
– Я видела этого преступника!
– Где? Во дворе? Так что же вы…
– Какое там во дворе! На острове Долес!
– Где?..– ошалел Званцев.
– Да здесь же, на острове!
Тут наверху, в кроне липы, зашебуршало. Что-то увесистое сорвалось с ветки и с треском обрушилось вниз!..
Откуда же взялась невеста? А главное, где же в таком случае сам Званцев? Или где-то тут в кустах стоит машина времени, на которой он отправился на два года назад, к невесте?
Я подумала – а не вернуться ли в усадьбу? В конце концов, я сделала то, чего от меня требовала совесть, – я попыталась найти Званцева. Не моя вина, что он мне соврал. Вот пусть теперь сам свое вранье и расхлебывает! Как только попаду на материк – кровь из носу, а позвоню в угрозыск и доберусь до званцевского начальства!
И все-таки – в чем дело?
У всякого вранья есть причина, это я знала по себе. Врать из любви к искусству – патология, а Званцев производил впечатление размазни и растяпы, но уж никак не тронутого.
Надо было восстановить в памяти разговор и те конкретные слова, которые он употребил для вранья. Ведь не с места в карьер он доложил мне о невесте. И наводящих вопросов я тоже, кажется, не задавала. Впрочем, я спросила насчет родственников. Можно ли считать невесту родственницей? Бог ее знает…
Званцев сказал про невесту, отвечая на вопрос о родственниках. Но не сразу. Сперва он рассказал про музей. Сперва – музей, потом несуществующая невеста. Ему понадобилось объяснить свое путешествие в музей. Какого, спрашивается, черта? Эко событие – человек в музей собрался! На выставку поглядеть. Архитектурой насладиться. Не поджигать же музей он сюда ехал!
Стоп! Какая, к лешему, выставка в половине девятого вечера? Рейс-то последний!
А ну-ка, еще раз все прокрутим! Я – про родственников, он – про музей? Идею родственников и друзей он отметает сразу. Едет в музей, и точка. Потом он соображает, что музей уже закрыт и что я могу напомнить ему об этом. И приплетает невесту.
Но куда же он собрался, если не в музей? И почему он не мог сразу соврать насчет родственников? Проверять бы я его пошла, что ли? Нет, брякнул – в музей!
А ну, еще усилие – и я у цели! Брякнул… Он ведь правду брякнул, не подумавши! Званцев – человек простой и выстраивать систему вранья, видимо, не приучен. Он действительно направлялся в музей ради одному ему известных целей. А чтобы мне их не растолковывать, он изобрел на ходу самое трогательное – невесту. Значит, музей ему был нужен именно в вечернее и ночное время. Видимо, и с музеем связана какая-то гнусная уголовщина. Вывод из этого один – Званцев где-то поблизости.
Он может сидеть в засаде, например. На дереве. Или в кусте шиповника – чего я ему от всей души пожелала! Или в реке.
Я стала искать другие варианты. Ничего, кроме засады, в голову не лезло. Видимо, я безнадежно отстала от жизни. Методы из романов Конан-Дойла на острове Долес могли дать осечку.
Мало ли что затеял Званцев! Мало ли какие события должны разыграться этой ночью на острове! Чуть не так повернись – и такие коррективы внесешь в происходящее, что все затеи Званцева прахом пойдут.
Благоразумнее всего было не вмешиваться. Ну, соврал Званцев. Я ему тоже, в сущности, соврала – и тогда ночью, и на трамвайчике. Значит, квиты. Разыщу его в понедельник и продемонстрирую зажигалку. Он съездит на остров, побеседует с дядей Вернером, с соседями, и так далее. Далеко хозяин зажигалки не убежит.
А если убежит? Ведь преступнику закон не писан, и каждый лишний час, проведенный им на свободе, чреват всякими пакостами. Именно сейчас, сидя на пне, я осознала эту банальную истину.
Званцев где-то возле музея. Если обходить музей кругами, точнее – по расширяющейся спирали, рано или поздно я наткнусь на него, Или он на меня. Ведь его интересует именно музей? Значит, и лица, шныряющие вокруг музея, тоже.
Через пять минут после принятия этого решения я уже знала, чем буду заниматься в понедельник утром. Жалобу сочинять буду. Вложу в нее всю ядовитую иронию, на какую только способна. Могли бы уж сотрудники музея навести в парке порядок. А то порядочный посетитель вынужден продираться сквозь крапивные джунгли. Эти мелкие собственницы, наверно, только о своих огородах и беспокоятся!
Описывая первый круг, я забрела в заросли шиповника и долго из них выбиралась. А когда выбралась и продолжила свой маршрут, заметила подозрительную тень, которая словно растаяла при моем появлении.
Я забежала за угол музея и выглянула. Нет, мне не померещилось – тень, пригнувшись, совершила перебежку от куста к кусту. За мной следили.
Я предположила самое ужасное – Кузина, обнаружив мое отсутствие в комнате, подняла шум на весь остров. И хозяин зажигалки понял причину моих неуемных расспросов! Правда, было совершенно непонятно, как он вычислил мой маршрут. Но ведь бывают же, черт возьми, и роковые случайности!
Бегать на шпильках не очень удобно, и все же я побежала, стараясь ступать как можно бесшумнее. Остановившись за следующим углом, я услышала шаги. Тот, который следил за мной, тоже бежал.
Это не мог быть Званцев – Званцев узнал бы меня по силуэту. Это не мог быть и какой-нибудь незнакомец. Кому я нужна с этаким пузом! Значит – убийца!
И мне страшно захотелось проснуться в своей комнате и увидеть трещины на высоком потолке, и стрелки будильника, и, потянув носом, восхититься густым запахом кофе, который варит для своего семейства бабка Межабеле…
Мелькнуло в памяти что-то этакое из моего последнего разговора с бабкой, что-то очень важное, но как будто написанное неразборчивым почерком. У меня не было времени предаваться воспоминаниям. Проснуться дома было уже невозможно.
Я завернула за следующий угол и увидела раскидистую липу. Липа вовсю цвела. Она стояла в облаке сладчайшего аромата, который ощущался даже у стен музея. И была она огромна – нижние ветки лежали на земле. Можно было войти в эту липу, как в шатер.
Липа – вот кто спасет меня. Преследователь по инерции будет бегать вокруг музея, как в дореволюционной кинокомедии, а я возьму себя в руки и под прикрытием липы смоюсь от греха подальше.
Добежать до липы я не успела. И встать вплотную к стволу – тоже. Тут появился он.
Он все еще хоронился за кустами. Я видела только голову и плечи. Он огляделся. Волосы вроде были темные – значит, не Виестур. Лысина под луной вроде не блестела.
Тут у меня отшибло всякое соображение – пригибаясь, он тоже побежал к липе.
Я сдернула с ноги босоножку и занесла ее над головой – острым каблуком вперед. Если вмазать каблуком по физиономии… Жутко, но другого выхода у меня нет.
Вбежав в липовый шатер, он выпрямился и занял наблюдательную позицию. Он стоял спиной ко мне, и, будь у меня отвага самостоятельно захватить преступника, я могла оглушить его каблуком по виску. Но я от ужаса затаила дыхание и стояла так целую вечность – пока преступник, переступив с ноги на ногу, не качнулся с амплитудой в пятнадцать градусов.
– Званцев! – изумленно воскликнула я. Он резко повернулся.
– Вы? Так это я за вами гонялся?
– А вы что, не узнали меня?
– Совершенно не узнал.
– Ну, знаете ли! – я даже оскорбилась за свой ни с чем не сравнимый силуэт. Мужчины не очень наблюдательны, но если Званцев скажет, что не заметил моего пуза, я точно дам ему по шее босоножкой.
– А как я мог вас узнать, если из кустов торчала только ваша голова? Растяпа реабилитировался.
– Я вас искала, Званцев. Всю крапиву облазила.
– А ко мне прибегает перепуганная Аусма Карловна – там, говорит, незнакомая женщина ищет каких-то практикантов, а их у нас два года не было!
– Это я вашу невесту искала, Званцев.
Он смутился. Я ждала ответа, но не дождалась.
– Между прочим, меня ваша личная жизнь совершенно не интересует, и, как вы понимаете, я спрашивала про практиканток, чтобы найти вас. Я вас по очень важному делу ищу. Кстати, по вашему делу.
– Вы о чем?
– Как это о чем? Помните, вы мне днем рассказывали о преступнике, который убил моряка и оставил труп в «жигуленке»?
– Ну?
– Я видела этого преступника!
– Где? Во дворе? Так что же вы…
– Какое там во дворе! На острове Долес!
– Где?..– ошалел Званцев.
– Да здесь же, на острове!
Тут наверху, в кроне липы, зашебуршало. Что-то увесистое сорвалось с ветки и с треском обрушилось вниз!..
* * *
Мы шарахнулись в разные стороны. Оно, не долетев до нас, видимо, проснулось, отчаянно захлопало крыльями и, выбравшись из кроны, тяжело полетело к лесу.– Заснул и сковырнулся, черт немазанный! – прокомментировал Званцев. – Кило на пятнадцать потянул бы, не меньше.