Страница:
Запоздало сочиняя речь, обращаемую к незримому мортусу, Архаров ехал во главе колонны, и ветер, налетев, прилепил ему к мундиру влажный и золотой кленовый листок - наподобие ордена. Тот же ветер заставил Левушку, на правах приятеля ехавшего рядом, зашевелить ноздрями.
Пахло пожаром.
Не то чтобы Левушка имел изощренный нюх, способный отличать дым навозного костра от дыма горящего здания - а просто общее тревожное состояние передалось и ему, и он уже отовсюду ждал каверзы, и потому приподнялся в стременах, чтобы заглянуть через забор.
Двор, который он увидел, был пуст, но по другую его сторону, уже за другим забором, горел дом, и пламя уже лезло из окон.
– Николаша, там пожар, - сказал он Архарову.
– Возьми солдат, поезжай, взгляни, - велел Архаров.
Дом мог гореть по двум причинам. Или же стали наконец, в соответствии с приказом графа Орлова, жечь пустые выморочные дома, чтобы огнем истребить засевшую в них заразу, или же его подожгли, чтобы удобнее ограбить - такое случалось частенько. В первом случае Левушка увидел бы на улице у дома гарнизонных солдат с офицером, во втором - шайку грабителей.
– Слушаюсь! - с тем Левушка, кликнув двух конных преображенцев, Басевича и Шанского, поскакал вдоль забора, завернул за угол и переулком выехал на улочку, фасадом к которой стоял горящий дом. Именно фасадом, что для Москвы, прятавшей жилые дома в глубине двора, за деревянным забором у простого человека или за кованой чугунной решеткой у человека именитого, было пока еще редким явлением.
Выехав, Левушка увидел такую картину.
Поодаль стояла толпа соседей - и это само по себе было неожиданно: москвичи, не понимая толком, как передается зараза, вняли гласу рассудка и в кучи старались не сбиваться. Тут же любопытство, видать, оказалось сильнее осторожности. А возле дома суетились несколько мужчин - совершенно не похожих на гарнизонных солдат. Вместо того, чтобы или тушить пожар, или просто наблюдать за ним, они старательно закладывали дверь и окна чем Бог послал - сломанными скамейками, досками, дверь даже приперли тачкой.
Левушка подъехал поближе. Его вороной мерин Васька, боясь дыма и суеты, пятился, задирая голову, норовил вскинуться на дыбки и, повернувшись на задних ногах, дать деру.
– Что это вы делаете? - с трудом удерживая коня в повиновении, спросил Левушка того из мужчин, что громоздил у двери перевернутую кадушку.
– Дома брошенные грабил, - отвечал мужчина. - Попался, падла! Прими, барин, влево…
Озадаченный Левушка отъехал. Получалось, что народ сам выследил мародера, застал его на месте преступления - и сам же, своей волей, исполняя приказ графа Орлова, казнит.
Так не должно было быть.
Левушка развернул коня и поскакал докладывать Архарову.
– Мать честная, Богородица лесная! - воскликнул извлеченный из умственных рассуждений Архаров. - Нам тут только самосуда недоставало!
Тут он, в отличие от розыска убийц митрополита и дознания о поджигателях, по крайней мере, знал, как быть.
Оставив обоз и махнув рукой преображенцам, что означало «За мной, братцы!», Архаров поскакал к пожару.
Там он обнаружил то же самое, что пару минут назад - Левушка. Вот только дверь уже была завалена полностью, а закопченные мужчины, это сотворившие, спокойно и даже с гордостью взирали на дело рук своих.
Архаров посмотрел на них внимательно - да и они уставились на офицера, возникшего из-за угла во главе десятка всадников.
– Ну-ка, разбирайте свои завалы, - велел, подъезжая, Архаров.
– Баррикады, - уточнил знаток французского Левушка.
– Там грабитель, его сам Бог казнить велел, - отвечал тот из вершителей правосудия, что побойчее прочих.
– Тебе, что ли, велел? Для того у нас закон есть и правосудие, - очень просто возразил Архаров.
Его услышали зеваки, которые нарочно для того и подались поближе, чтобы не упустить подробностей перебранки.
– Закон, как же! - вмешался неведомо чей глумливый голос. - Закон с Москвы вон подался! Вместе с господином Салтыковым!
– И правосудие вдогонку! - поддержал другой. - И полицейское начальство туда же!
Толпа загалдела, поддерживая решительных мужчин (Архаров посчитал - их было пятеро), затеявших сжечь мародера живьем.
И ведь толпа была права!
Москву действительно бросили на произвол судьбы.
Явлению же графа Орлова население пока не придавало особого значения. Выполняя распоряжение государыни, а также сдерживаемый генерал-поручиком Еропкиным (Волков ему был не указ, на Волкова он по петербуржской привычке смотрел свысока), Орлов хотел сладить с народным возмущением без кровопролития, и это было москвичам непонятно. Ожидали грозы - а ее отсутствие тут же списали на слабость новоявленной власти.
– Закон, правосудие? - переспросил Архаров. - Так вот же я!
И повернулся к своим преображенцам:
– Ребята, сюда! Гони эту мразь в три шеи!
Тут же Левушка послал Шанского за подкреплением, а сам, соскочив с коня, выхватил шпагу. Преображенцы, спешившись, встали за ним, готовые произвести по приказу все эволюции с ружьями, чтобы в нужный миг дать с колена залп.
– Стой! - крикнул с коня Архаров. - Сейчас сами уберутся!
– А хрена гнилого не угодно ли?! - вдруг заорал чрезмерно бойкий поджигатель. - Братцы, куда глядите?! Наших бьют! Грабителя спасают, своих стреляют!
Голос его сделался пронзительным, металлическим - так орут люди, привычные перекрикивать толпу. И заполошным - тем самым, который действует на дураков возбуждающе.
Нашлась в толпе отзывчивая душа - запустила в преображенцев камнем. Нашлись и последователи.
Левушка, увернувшись, тут же ловко построил шеренгу лицом к зевакам, преображенцы четко, как на плацу, изготовилась к залпу.
Архаров выдернул из седельной чушки пистолет, выстрелил вверх. Он знал, что этот звук даже самые буйные головы отрезвляет. И тут же поскакал прямо на толпу, мало беспокоясь о тех, кто по нерасторопности угодит под копыта. Когда обыватель видит, что с его причудами мало считаются, когда вдруг осознает, что власть имущий, наводя порядок, пойдет до конца, - толпа рассыпается на отдельные частные лица, и эти лица, каждое - само по себе, вдруг молниеносно умнеют…
Конечно же, сопротивление было, да и поджигатели, оставшиеся в тылу, нуждались в присмотре. Завязались две драки, подоспела от обоза подмога - и Архаров сам, увлеченный побоищем, спешился и, славно орудуя кулаками, пробился к заваленной двери.
– Соловьев, Зеленин! - кричал он. - Сюда, ко мне!
И хорошим, с разворота, размашистым ударом - обух кулака пришелся прямо в ухо - уложил наземь последнего из охранявших дверь поджигателей.
Прочие дали деру.
– Тучков, догнать! - приказал Архаров, взбежал на крыльцо и сам ухватился за край перевернутой кадки. - Ребята, сюда! Разгребай!
Толпа отступила - а точнее, зеваки, поодиночке отбежав от преображенцев сажен на двадцать, опять сбились вместе. Преследовать их не стали, так что самые среди них смелые и любопытные - это, разумеется, были бабы, - стали осторожненько, вдоль забора, подходить поближе в надежде увидеть что-либо занимательное.
В восемь рук убрали баррикаду от двери горящего дома. И тут же она распахнулась.
На крыльцо, едва ли не в объятия к Мишке Зеленину, выпал человек в дымящемся кафтане и парике. Мишка подхватил его и свел со ступеней, тут же подбежали солдаты, стали сбивать с него огонь.
Отпущенный в надежде, что устоит, человек этот рухнул в пыль на колени - как если бы ноги более не держали. И кашлял, кашлял - как если бы душу из себя желал извергнуть.
Архаров подошел к нему, готовый задавать вопросы, и одновременно совсем близко оказалась одна из баб.
Она даже нагнулась, чтобы заглянуть в лицо спасенному, - и ахнула.
На ее круглом, нелепо раскрашенном лице был настоящий, неподдельный ужас.
– Душегуб, родненькие! - воскликнула она. - Это ж наш душегуб!
– Ты его знаешь? - спросил Архаров в надежде, что столь удачная поимка мародера увенчается еще и сведениями о нем.
– Как не знать! - женщина медленно отступала, глядя на коленопреклоненного душегуба. Тот же, прокашлявшись и сплюнув черную слюну, вдруг стянул с головы легкий нитяной парик. И, поднеся его чуть ли не к носу, оглядел со скорбным видом.
– Ого! - сказал Зеленин. Его удивила огромная розовая плешь спасенного - того самого цвета, каким живописцы пишут голеньких толстеньких купидонов.
– Кто ты таков и как в том доме оказался? - жестко спросил Архаров.
Человек попытался встать, но одна нога его уж точно не держала.
Женщина, признавшая в нем душегуба, произвела этим сообщением большой разлад в толпе. Обзывая спасенного иродом, аспидом и всякими неудобь сказуемыми словами, обыватели удалялись, кое-кто даже отплевывался, словно от нечисти. По непонятной причине ирода и аспида боялись…
– Соловьев, помоги ему, - велел Архаров.
Преображенец поставил спасенного на одну ногу - вторую тот держал на весу. Тут подскакал Левушка.
– Слушай, Архаров! Опять мортусы!
– Что - мортусы?
– Я фуру встретил! Спрашиваю - не видали, куда злодеи побежали? А меня - по матери!
– Так и не сказали?
– Нет! Я пистолетом грозил - молчат!
Архаров пожелал мортусам, всем вместе и каждому по отдельности, такого, что Левушка только охнул. Зато двое мужчин, что задержались, желая увидеть, как дальше сложится судьба спасенного, прониклись к офицеру уважением - не каждому дано изрекать такие энергичные и при том замысловатые пожелания.
Он повернулся туда, где еще оставался лежать поверженный им поджигатель. Тот кое-как утвердился на четвереньках.
– Связать и на телегу, - велел солдатам Архаров, досадуя, что из пятерых удалось взять лишь одного, и то - не самого важного.
Вожака-то он определил сразу - это был тот самый голосистый мужик среднего роста, бородатый, в армяке какого-то навозного цвета. Он и дрался поумнее прочих - видать, прошел ту же московскую выучку, что сам Архаров. Вожак ушел, уведя с собой троих, и Архаров не сомневался, что ему достался в добычу самый дурной из пятерки - такой, от кого толку не добьешься.
Двое мужчин смотрели, как преображенцы вяжут руки пленному. Один, постарше, по виду - из мастеровых, сделал несколько шагов к Архарову, всем видом показывая, что готов отвечать на вопросы.
– Поди сюда, - велел ему Архаров. - Знаешь этого человека?
И показал на поджигателя.
– Нет, не нашего прихода.
– А того? - Архаров указал на спасенного.
– Как не знать… - проворчал спрошенный.
– И кто он?
– Он у нас Карл Иванович, черная душа.
– Что за Карл Иванович? Немец, что ли? - догадался Архаров. Это как-то объясняло молчание спасенного - в конце концов, не все немцы, живущие на Москве, до того обрусели, чтобы по-русски, едва спасшись от смерти, складно разговаривать.
Опять же, Архаров знал лишь петербургских немцев - хотя бы с теми же докторами был знаком через Матвея. Эти русской речи не жаловали, особливо те, что постарше. Иной, приехав в Россию чуть ли не при государыне Анне Иоанновне сопливым аптекарским подмастерьем, за тридцать лет далее «кой час било» продвинуться не соизволил.
– Немец, - согласился мастеровой. - Да и такой, что спасу от него нет. То-то его добрые люди на тот свет наконец спровадить решились…
– Добрые люди? - удивился Архаров. - Славная у вас тут в Москве доброта… Эй, Карл Иванович, за что тебя так любят-то?
– Свиньи, - отвечал немец. - Не знающие порядка свиньи.
Речь у него была отчетливая и лишенная душевных всплесков - хотя сейчас им было бы самое место.
Архаров поглядел на немца с любопытством, а тот повернулся к мастеровому.
– Ты так на меня не гляди! - вдруг крикнул мастеровой. - Не я тебя туда загонял! Сам ты туда залез, черная душа! Иди себе с Богом! Не я мальчишку подсылал! Вот те крест, не я!
И отступил.
– Что бы вам часом позже приехать! - крикнул издали его товарищ. - И Москва бы от аспида избавилась, и вам бы меньше хлопот!
Архаров поднял голову и посмотрел на крикуна испытанным своим взглядом - взгляд сей без слов говорил: «ну-ка, что-то у меня кулаки зачесались…»
– Сдается мне, они правы, - хмуро сказал Левушка. - Коли мародер…
– Нет, - возразил Архаров. - Не мародер.
– А чего тогда молчит? - спросил кто-то из преображенцев, обступивших командира и его странную добычу.
– Пущай скажется! Пущай про себя объявит!
– Сейчас объявит, - пообещал им Архаров. И посмотрел на спасенного пристально.
Тот, чумазый, словно его в печной трубе коптили, как раз достал из кармана кафтана большой платок и собрался прочищать нос.
– Рожу вытри, дай на себя взглянуть, - посоветовал Архаров.
Глядеть, собственно, было не на что - мелкие, какие-то скучные черты небольшого лица, чуть скошенный подбородок, да еще лысина во всю голову - изумительно розовая, спасенная париком от сажи и копоти. Ростом Карл Иванович тоже не вышел, плечи имел узкие. Словом - немец, да и только, не из тех пивных немцев, которые обхватом пуза перещеголяли дородное купечество, а из немцев тощих, унылых, смыслом жизни поставивших ремесло, а в нем - порядок.
Карл Иванович не послушал, громко высморкался (кто-то из преображенцев даже присвистнул), опять основательно прокашлялся - и тогда наконец заговорил.
– Честь имею рекомендоваться - Карл Иванович Шварц, к вашей милости услугам.
– А кто таков?
– Полицейский служащий.
– Как так - полицейский? Сказывали, в Москве более полиции не осталось! - возмутился Левушка. - Кто уцелел - те на заставах!
– Я остался, - преспокойно отвечал Шварц. - Мои подчиненные скончались. Я продолжаю выполнять обязанности. О прочих не известен.
До Данилова монастыря, где была одна из чумных лечебниц, Шварца довезли на обозной телеге - у докторов в каретах не осталось свободного места. Матвей перевязал ему пораненную в схватке с поджигателями руку, прощупал ногу и прописал постельный режим. Предполагалось, что этот постельный режим Шварцу предоставят на несколько дней в лечебнице.
Немец, впрочем, огорчался не столько своими увечьями, сколько обгоревшим дешевым паричком.
– А ведь только летом куплен. И деньги плочены…
Архаров, очень удивленный, что нечаянно спас полицейского, часть дороги ехал рядом с той телегой. Немец на вопросы отвечал неохотно - ему было стыдно, что его опытного полицейского служащего, так запросто заманили в ловушку.
– А кто заманил-то? - пытался докопаться Архаров.
– Шуры.
Шурами, как удалось сообразить, Шварц называл воров, хотя на сей раз речь шла, возможно, о мародерах.
– Нет, сударь, то доподлинно были московские шуры, с коими у меня давние счеты, - сказал он. - А что они в мародеры подались - так иначе и быть не могло. Видят, что имущество остается бесхозно. Они же знают, как то имущество можно безнаказанно сбывать.
– А сам ты знаешь? - заинтересовался Архаров, тут же увязав в голове сбыт награбленного добра со сбытом сокровищ из пропавшего сундука.
– Ныне скупщики краденого, на шуровском наречии - мушки, затаились, боясь заразы.
– Мушки? - переспросил Архаров, ставя ударение на первом слоге.
– Нет, сударь, мушка - она есть летучее насекомое, скупщик же - мушок, - объяснил Шварц.
– А коли баба? - тут же вспомнив Марфу, спросил Архаров.
– Они, сдается мне, разницы не делают, - подумав, отвечал Шварц. - Ибо для них главное - получить деньги.
– Так знаешь или нет?
Шварц пожал плечами - явно не понимал, на что гвардейскому офицеру столь сомнительные знакомства. Затем, видать, решил, что Архаров задает вопросы из пустого любопытства, и стал крайне сдержан в ответах.
Имена тех, кто заманил его в пустой дом, сообщать отказался - люди-де на Москве пришлые, их прозвища - и те пока неизвестны. А почему полицейского служащего истребить решились? А чтобы не совал нос в их шуровские делишки.
Разговор не ладился, и Архаров в конце концов отъехал от телеги, занял свое место во главе колонны. До Данилова монастыря было уже недалеко. Звон колоколов, от него идущий, делался все гуще и пронзительнее.
Вдруг Архаров понял, что надолго расстается с Матвеем.
С этим выпивохой Архарова связывали непонятные узы. Матвей, чего греха таить, бывал порой для преображенцев полковым шутом гороховым - коли бывают шуты придворные, чего ж не быть полковому? Он, исправно пользуя заболевших и в относительно трезвом, и в пьяном виде, обращался с ними запанибрата, и ему одному дозволялось звать их Ивашками, Петрушками или же Николашками - как Архарова.
Не имевший семьи доктор, очевидно, непостижимым образом усыновил Преображенский полк в полном составе. Он ведь и в Москву, если вдуматься, увязался как раз за полком («Как солдатская девка - на войну», - определил его поступок, находясь в предотъездном расстройстве чувств, Архаров). Но сейчас Матвею предстояло запереться в чумных бараках и, рискуя жизнью, выхаживать больных. Когда он оттуда выберется, да и выберется ли - одному Богу ведомо.
Архаров, испытав что-то вроде угрызений совести, отправился вдоль колонны искать Матвея - но лучше бы он этого не делал. Доктор решил напоследок выпить все, до чего смог дотянуться.
Когда прибыли в Данилов монастырь, из кареты Матвея вынесли на руках. Под колокольный звон - что показалось Архарову неким мистическим действом, исполненным мрачного веселья.
Архаров послал спросить старшего из докторов - и ему сказали, что господин Самойлович, член противочумной комиссии, заведующий тремя чумными лечебницами - в Симоновом, Даниловом и Девичьем монастырях, сейчас поблизости - в Павловской больнице. За ним послали - и довольно скоро у ворот Данилова монастыря явилась карета, из которой с трудом, оберегая поврежденную при штурме бараков руку, прихрамывая, вышел знаменитый врач. На нем, к немалому удивлению петербуржцев, был не обычный для доктора кафтан, а доподлинный армяк из грубого сукна, и при этом - дешевый парик в две букли и туфли с пряжками на ногах.
Тут же к нему, опередив Архарова, устремились доктора, стали рекомендоваться, раскланиваться - и вдруг все резко отступили, Архаров даже сказал бы - шарахнулись. Тогда он, спешившись, пошел к Даниле Самойловичу - знакомиться.
Доктор на вид был его ровесником, только вид имел бледный и изможденный, хотя глаза - темные, живые, бодрые. Архаров уже знал, что бунтовщики, напавшие на бараки Данилова монастыря, прежде всего поймали и крепко избили Самойловича. Спасся он чудом - возможно, выручила русская речь, которая у него, бывшего родом из Малороссии, звучала не на московский и не на петербуржский лад, но все же звучала. Докторов-немцев толпа не щадила - более десятка забили насмерть. Когда бунт попритих, Самойлович, даже не подумав отлеживаться, сразу взялся за работу - восстанавливать бараки, спасать свое врачебное хозяйство.
– Бог в помощь, господин Самойлович, - начал было, подходя к нему, Архаров, но доктора тут же зашипели сзади, кто-то удержал его за плечо. Архаров повернулся и увидел испуганные лица.
И тут же услышал смех Самойловича.
– Ничего, сударь, можем говорить и при соблюдении дистанции!
Архаров удивился, что его не спрашивают про имя и звание. Решил представиться сам.
– Ее величества Преображенского полка капитан-поручик Архаров, - сказал он. И нагнул крупную голову, что в сем случае означало поклон.
– Данила Самойлович, заведующий здешними чумными бараками.
– А для чего дистанция?
– Для того, что эти господа мне не вполне доверяют, - Самойлович показал на недовольных петербуржских лекарей. - Я, видите ли, не полагаясь на старые методы, самолично составил рецептуры трех курительных порошков. Одежда, что вы на мне видите, снята с зачумленных и окурена по моему способу. Нарочно ее ношу - чтобы вразумить сомневающихся. А вы полагали, я иной не имею?
Архаров поглядел на врача пристально.
– Полагаю, сударь, что имеете. Пойдемте туда, где сможем удобно все обсудить. И пошлите служителей - у меня в обозе раненые и обгоревшие.
Он, сделав рукой знак, запрещавший Левушке следовать за ним, преспокойно подошел к Самойловичу, и тот повел его на монастырский двор, показывая, где что было во время бунта.
Колокола звонили загадочно - проходя по двору, Архаров попадал в места, где они совершенно не давали говорить, а были и другие места - там звон не проникал в голову, заполняя ее, а оставался снаружи.
Узнав о поджоге Головинского дворца, Самойлович искренне огорчился.
– Это фабричные шалят. Нагнали в Москву работных людей, а работы их лишили, кормиться нечем - вот и шалят. У нас тут кирпичные заводы кругом - там там сотни мужиков из-за морового поветрия без работы остались, кормиться нечем, куда податься? Вот и шалят…
– Чума - не оправдание, - возразил Архаров. - А кара Божья.
– Чума - испытание Божье, - возразил врач. - Она все вверх дном перевернула. У нас тут кладбища новые, каждый день на фурах покойников привозят, хоронить толком нет возможности, закапываем без отпевания… потом всех скопом отпоют. Так вот, господин Архаров, при том, как бунтовщики ворвались к нам, случилось две фуры с мортусами. И мортусы обороняли вместе с нами чумные бараки.
– Обер-полицмейстер, выходит, сбежал, а негодяи заместо полиции трудились? - переспросил Архаров.
– Я этих негодяев знаю лучше вашего, сударь. У них под колпаками - у которого клеймо «вор», у которого ноздрей нет. Но прошу запомнить, что за труд мортуса каждый из них взялся добровольно. Я их видел так, как вас сейчас вижу, и из рук в руки давал им хлеб и курения. Когда они за нас вступились, я не удивлялся…
Помолчали.
Внезапная суровость Самойловича, когда речь зашла о мортусах, несколько озадачила Архарова. Тем более, что он уважал норовистых противников - пусть даже в краткой беседе. Очевидно, немало значило имя: Даниил - «суд Божий». Он и сам был скор на проявления норова - особенно сегодня утром, когда разгонял зевак у горящего дома…
Вспомнив про тот пожар, Архаров тут же вспомнил и немца Шварца.
– Я полицейского служащего привез, его едва не сожгли заживо. И в спасении поджигателей приняли некое участие столь любимые вами мортусы, - хмуро сказал он. - Сей господин гонялся за мародерами по зачумленным домам - может статься, уже сделался заразен.
– Хорошо, что сказали. Что вы еще доставили, кроме лекарей и раненых?
– В обозе есть какие-то мешки и сундуки. Об этом лучше лекарей спрашивать. Вскорости будет большой обоз из Москвы с одеждой и продовольствием. Кроме того, нужно разместить охрану. Укажите, где на безопасном расстоянии ставить палатки.
Они заговорили о делах хозяйственных, и тогда лишь возникшее из-за мортусов отчуждение несколько рассосалось.
– Хочу, сударь, сделать вам подарок, - сказал Самойлович. - У нас в Москве и в чумное время книги издаются. Ванюша! - позвал он идущего через двор больничного служителя. Тот подошел, но не слишком близко.
Самойлович велел принести с дюжину книжиц, и Архаров поморщился - читал он лишь тогда, когда иначе узнать нужные сведения было никак невозможно. И то - норовил спихнуть буквенную повинность на того, кто случится рядом, - чаще всего на Левушку.
Но подарок был принесен и окурен в дыму горевшего тут же, на дворе, костра, куда Самойлович подсыпал своих чудодейственных курений. Архарова от аромата чуть с души не выворотило.
– Сей труд Орреусов я бы как учебник арифметики издавал, чтобы в каждом доме имелся! - Самойлович вручил Архарову книжицу, на которой было напечатано «Краткое уведомление, каким образом познавать моровую язву, также врачевать и предохранить от оной».
– Орреус, что назначен московским штадт-физиком?
– Он самый. Раздайте господам офицерам. Пусть прочитают вслух солдатам.
Архаров кивнул - это было неглупо придумано.
– Дайте еще, - попросил он. - Для измайловцев, семеновцев и конногвардейцев. Я сегодня буду ночевать на Остоженске, у господина Еропкина, передам.
– Его сиятельство там теперь разместится?
– Так решено. С вами для охраны останутся господа Бредихин и Медведев. Я их вам сейчас представлю.
Левушку Архаров решил не отпускать от себя до последнего - ну как юный шалопай тоже вздумает обрядиться в армяк, снятый с чумного покойника? Бахвальство - великая сила, и Левушка не всегда умел ей сопротивляться.
– Весьма благодарен. Постараюсь обеспечить им все возможные удобства.
Словно в подтверждение, весомо бухнул колокол.
– Тишины бы им малость. Ночью не спали, а тут у вас трезвон, - прямо сказал Архаров.
– Колокола будут бить, - отвечал Самойлович. - Сказывали, его сиятельство приказали, чтоб прекратить трезвон. А я скажу - где звонят, там больные скорее выздоравливают. Не я один - многие врачи сию примету знают.
– А чем объясняется? - спросил Архаров.
– До этого я еще не добрался. Воля ваша, сударь, а у нас в Даниловом на колокольнях как звонили, так и будут звонить! - задиристо сказал Самойлович. - Нам людей спасать надобно! Ничего, в Москве не слышно.
– Так и в Москве звонят, - успокоил его Архаров, которому увлеченный своим трудом врач наконец сделался искренне симпатичен. Вот только показывать свою симпатию он не умел и полагал, что такого утешительного ответа вполне довольно.
Убедившись, что палатки поставлены, место для двух пушек найдено удачно и караулы назначены, что горят костры и варится каша, он собрался уезжать. И, подходя к коню, уже мыслями был далеко от Данилова монастыря - у Варварских ворот…
Пахло пожаром.
Не то чтобы Левушка имел изощренный нюх, способный отличать дым навозного костра от дыма горящего здания - а просто общее тревожное состояние передалось и ему, и он уже отовсюду ждал каверзы, и потому приподнялся в стременах, чтобы заглянуть через забор.
Двор, который он увидел, был пуст, но по другую его сторону, уже за другим забором, горел дом, и пламя уже лезло из окон.
– Николаша, там пожар, - сказал он Архарову.
– Возьми солдат, поезжай, взгляни, - велел Архаров.
Дом мог гореть по двум причинам. Или же стали наконец, в соответствии с приказом графа Орлова, жечь пустые выморочные дома, чтобы огнем истребить засевшую в них заразу, или же его подожгли, чтобы удобнее ограбить - такое случалось частенько. В первом случае Левушка увидел бы на улице у дома гарнизонных солдат с офицером, во втором - шайку грабителей.
– Слушаюсь! - с тем Левушка, кликнув двух конных преображенцев, Басевича и Шанского, поскакал вдоль забора, завернул за угол и переулком выехал на улочку, фасадом к которой стоял горящий дом. Именно фасадом, что для Москвы, прятавшей жилые дома в глубине двора, за деревянным забором у простого человека или за кованой чугунной решеткой у человека именитого, было пока еще редким явлением.
Выехав, Левушка увидел такую картину.
Поодаль стояла толпа соседей - и это само по себе было неожиданно: москвичи, не понимая толком, как передается зараза, вняли гласу рассудка и в кучи старались не сбиваться. Тут же любопытство, видать, оказалось сильнее осторожности. А возле дома суетились несколько мужчин - совершенно не похожих на гарнизонных солдат. Вместо того, чтобы или тушить пожар, или просто наблюдать за ним, они старательно закладывали дверь и окна чем Бог послал - сломанными скамейками, досками, дверь даже приперли тачкой.
Левушка подъехал поближе. Его вороной мерин Васька, боясь дыма и суеты, пятился, задирая голову, норовил вскинуться на дыбки и, повернувшись на задних ногах, дать деру.
– Что это вы делаете? - с трудом удерживая коня в повиновении, спросил Левушка того из мужчин, что громоздил у двери перевернутую кадушку.
– Дома брошенные грабил, - отвечал мужчина. - Попался, падла! Прими, барин, влево…
Озадаченный Левушка отъехал. Получалось, что народ сам выследил мародера, застал его на месте преступления - и сам же, своей волей, исполняя приказ графа Орлова, казнит.
Так не должно было быть.
Левушка развернул коня и поскакал докладывать Архарову.
– Мать честная, Богородица лесная! - воскликнул извлеченный из умственных рассуждений Архаров. - Нам тут только самосуда недоставало!
Тут он, в отличие от розыска убийц митрополита и дознания о поджигателях, по крайней мере, знал, как быть.
Оставив обоз и махнув рукой преображенцам, что означало «За мной, братцы!», Архаров поскакал к пожару.
Там он обнаружил то же самое, что пару минут назад - Левушка. Вот только дверь уже была завалена полностью, а закопченные мужчины, это сотворившие, спокойно и даже с гордостью взирали на дело рук своих.
Архаров посмотрел на них внимательно - да и они уставились на офицера, возникшего из-за угла во главе десятка всадников.
– Ну-ка, разбирайте свои завалы, - велел, подъезжая, Архаров.
– Баррикады, - уточнил знаток французского Левушка.
– Там грабитель, его сам Бог казнить велел, - отвечал тот из вершителей правосудия, что побойчее прочих.
– Тебе, что ли, велел? Для того у нас закон есть и правосудие, - очень просто возразил Архаров.
Его услышали зеваки, которые нарочно для того и подались поближе, чтобы не упустить подробностей перебранки.
– Закон, как же! - вмешался неведомо чей глумливый голос. - Закон с Москвы вон подался! Вместе с господином Салтыковым!
– И правосудие вдогонку! - поддержал другой. - И полицейское начальство туда же!
Толпа загалдела, поддерживая решительных мужчин (Архаров посчитал - их было пятеро), затеявших сжечь мародера живьем.
И ведь толпа была права!
Москву действительно бросили на произвол судьбы.
Явлению же графа Орлова население пока не придавало особого значения. Выполняя распоряжение государыни, а также сдерживаемый генерал-поручиком Еропкиным (Волков ему был не указ, на Волкова он по петербуржской привычке смотрел свысока), Орлов хотел сладить с народным возмущением без кровопролития, и это было москвичам непонятно. Ожидали грозы - а ее отсутствие тут же списали на слабость новоявленной власти.
– Закон, правосудие? - переспросил Архаров. - Так вот же я!
И повернулся к своим преображенцам:
– Ребята, сюда! Гони эту мразь в три шеи!
Тут же Левушка послал Шанского за подкреплением, а сам, соскочив с коня, выхватил шпагу. Преображенцы, спешившись, встали за ним, готовые произвести по приказу все эволюции с ружьями, чтобы в нужный миг дать с колена залп.
– Стой! - крикнул с коня Архаров. - Сейчас сами уберутся!
– А хрена гнилого не угодно ли?! - вдруг заорал чрезмерно бойкий поджигатель. - Братцы, куда глядите?! Наших бьют! Грабителя спасают, своих стреляют!
Голос его сделался пронзительным, металлическим - так орут люди, привычные перекрикивать толпу. И заполошным - тем самым, который действует на дураков возбуждающе.
Нашлась в толпе отзывчивая душа - запустила в преображенцев камнем. Нашлись и последователи.
Левушка, увернувшись, тут же ловко построил шеренгу лицом к зевакам, преображенцы четко, как на плацу, изготовилась к залпу.
Архаров выдернул из седельной чушки пистолет, выстрелил вверх. Он знал, что этот звук даже самые буйные головы отрезвляет. И тут же поскакал прямо на толпу, мало беспокоясь о тех, кто по нерасторопности угодит под копыта. Когда обыватель видит, что с его причудами мало считаются, когда вдруг осознает, что власть имущий, наводя порядок, пойдет до конца, - толпа рассыпается на отдельные частные лица, и эти лица, каждое - само по себе, вдруг молниеносно умнеют…
Конечно же, сопротивление было, да и поджигатели, оставшиеся в тылу, нуждались в присмотре. Завязались две драки, подоспела от обоза подмога - и Архаров сам, увлеченный побоищем, спешился и, славно орудуя кулаками, пробился к заваленной двери.
– Соловьев, Зеленин! - кричал он. - Сюда, ко мне!
И хорошим, с разворота, размашистым ударом - обух кулака пришелся прямо в ухо - уложил наземь последнего из охранявших дверь поджигателей.
Прочие дали деру.
– Тучков, догнать! - приказал Архаров, взбежал на крыльцо и сам ухватился за край перевернутой кадки. - Ребята, сюда! Разгребай!
Толпа отступила - а точнее, зеваки, поодиночке отбежав от преображенцев сажен на двадцать, опять сбились вместе. Преследовать их не стали, так что самые среди них смелые и любопытные - это, разумеется, были бабы, - стали осторожненько, вдоль забора, подходить поближе в надежде увидеть что-либо занимательное.
В восемь рук убрали баррикаду от двери горящего дома. И тут же она распахнулась.
На крыльцо, едва ли не в объятия к Мишке Зеленину, выпал человек в дымящемся кафтане и парике. Мишка подхватил его и свел со ступеней, тут же подбежали солдаты, стали сбивать с него огонь.
Отпущенный в надежде, что устоит, человек этот рухнул в пыль на колени - как если бы ноги более не держали. И кашлял, кашлял - как если бы душу из себя желал извергнуть.
Архаров подошел к нему, готовый задавать вопросы, и одновременно совсем близко оказалась одна из баб.
Она даже нагнулась, чтобы заглянуть в лицо спасенному, - и ахнула.
На ее круглом, нелепо раскрашенном лице был настоящий, неподдельный ужас.
– Душегуб, родненькие! - воскликнула она. - Это ж наш душегуб!
– Ты его знаешь? - спросил Архаров в надежде, что столь удачная поимка мародера увенчается еще и сведениями о нем.
– Как не знать! - женщина медленно отступала, глядя на коленопреклоненного душегуба. Тот же, прокашлявшись и сплюнув черную слюну, вдруг стянул с головы легкий нитяной парик. И, поднеся его чуть ли не к носу, оглядел со скорбным видом.
– Ого! - сказал Зеленин. Его удивила огромная розовая плешь спасенного - того самого цвета, каким живописцы пишут голеньких толстеньких купидонов.
– Кто ты таков и как в том доме оказался? - жестко спросил Архаров.
Человек попытался встать, но одна нога его уж точно не держала.
Женщина, признавшая в нем душегуба, произвела этим сообщением большой разлад в толпе. Обзывая спасенного иродом, аспидом и всякими неудобь сказуемыми словами, обыватели удалялись, кое-кто даже отплевывался, словно от нечисти. По непонятной причине ирода и аспида боялись…
– Соловьев, помоги ему, - велел Архаров.
Преображенец поставил спасенного на одну ногу - вторую тот держал на весу. Тут подскакал Левушка.
– Слушай, Архаров! Опять мортусы!
– Что - мортусы?
– Я фуру встретил! Спрашиваю - не видали, куда злодеи побежали? А меня - по матери!
– Так и не сказали?
– Нет! Я пистолетом грозил - молчат!
Архаров пожелал мортусам, всем вместе и каждому по отдельности, такого, что Левушка только охнул. Зато двое мужчин, что задержались, желая увидеть, как дальше сложится судьба спасенного, прониклись к офицеру уважением - не каждому дано изрекать такие энергичные и при том замысловатые пожелания.
Он повернулся туда, где еще оставался лежать поверженный им поджигатель. Тот кое-как утвердился на четвереньках.
– Связать и на телегу, - велел солдатам Архаров, досадуя, что из пятерых удалось взять лишь одного, и то - не самого важного.
Вожака-то он определил сразу - это был тот самый голосистый мужик среднего роста, бородатый, в армяке какого-то навозного цвета. Он и дрался поумнее прочих - видать, прошел ту же московскую выучку, что сам Архаров. Вожак ушел, уведя с собой троих, и Архаров не сомневался, что ему достался в добычу самый дурной из пятерки - такой, от кого толку не добьешься.
Двое мужчин смотрели, как преображенцы вяжут руки пленному. Один, постарше, по виду - из мастеровых, сделал несколько шагов к Архарову, всем видом показывая, что готов отвечать на вопросы.
– Поди сюда, - велел ему Архаров. - Знаешь этого человека?
И показал на поджигателя.
– Нет, не нашего прихода.
– А того? - Архаров указал на спасенного.
– Как не знать… - проворчал спрошенный.
– И кто он?
– Он у нас Карл Иванович, черная душа.
– Что за Карл Иванович? Немец, что ли? - догадался Архаров. Это как-то объясняло молчание спасенного - в конце концов, не все немцы, живущие на Москве, до того обрусели, чтобы по-русски, едва спасшись от смерти, складно разговаривать.
Опять же, Архаров знал лишь петербургских немцев - хотя бы с теми же докторами был знаком через Матвея. Эти русской речи не жаловали, особливо те, что постарше. Иной, приехав в Россию чуть ли не при государыне Анне Иоанновне сопливым аптекарским подмастерьем, за тридцать лет далее «кой час било» продвинуться не соизволил.
– Немец, - согласился мастеровой. - Да и такой, что спасу от него нет. То-то его добрые люди на тот свет наконец спровадить решились…
– Добрые люди? - удивился Архаров. - Славная у вас тут в Москве доброта… Эй, Карл Иванович, за что тебя так любят-то?
– Свиньи, - отвечал немец. - Не знающие порядка свиньи.
Речь у него была отчетливая и лишенная душевных всплесков - хотя сейчас им было бы самое место.
Архаров поглядел на немца с любопытством, а тот повернулся к мастеровому.
– Ты так на меня не гляди! - вдруг крикнул мастеровой. - Не я тебя туда загонял! Сам ты туда залез, черная душа! Иди себе с Богом! Не я мальчишку подсылал! Вот те крест, не я!
И отступил.
– Что бы вам часом позже приехать! - крикнул издали его товарищ. - И Москва бы от аспида избавилась, и вам бы меньше хлопот!
Архаров поднял голову и посмотрел на крикуна испытанным своим взглядом - взгляд сей без слов говорил: «ну-ка, что-то у меня кулаки зачесались…»
– Сдается мне, они правы, - хмуро сказал Левушка. - Коли мародер…
– Нет, - возразил Архаров. - Не мародер.
– А чего тогда молчит? - спросил кто-то из преображенцев, обступивших командира и его странную добычу.
– Пущай скажется! Пущай про себя объявит!
– Сейчас объявит, - пообещал им Архаров. И посмотрел на спасенного пристально.
Тот, чумазый, словно его в печной трубе коптили, как раз достал из кармана кафтана большой платок и собрался прочищать нос.
– Рожу вытри, дай на себя взглянуть, - посоветовал Архаров.
Глядеть, собственно, было не на что - мелкие, какие-то скучные черты небольшого лица, чуть скошенный подбородок, да еще лысина во всю голову - изумительно розовая, спасенная париком от сажи и копоти. Ростом Карл Иванович тоже не вышел, плечи имел узкие. Словом - немец, да и только, не из тех пивных немцев, которые обхватом пуза перещеголяли дородное купечество, а из немцев тощих, унылых, смыслом жизни поставивших ремесло, а в нем - порядок.
Карл Иванович не послушал, громко высморкался (кто-то из преображенцев даже присвистнул), опять основательно прокашлялся - и тогда наконец заговорил.
– Честь имею рекомендоваться - Карл Иванович Шварц, к вашей милости услугам.
– А кто таков?
– Полицейский служащий.
– Как так - полицейский? Сказывали, в Москве более полиции не осталось! - возмутился Левушка. - Кто уцелел - те на заставах!
– Я остался, - преспокойно отвечал Шварц. - Мои подчиненные скончались. Я продолжаю выполнять обязанности. О прочих не известен.
* * *
До Данилова монастыря, где была одна из чумных лечебниц, Шварца довезли на обозной телеге - у докторов в каретах не осталось свободного места. Матвей перевязал ему пораненную в схватке с поджигателями руку, прощупал ногу и прописал постельный режим. Предполагалось, что этот постельный режим Шварцу предоставят на несколько дней в лечебнице.
Немец, впрочем, огорчался не столько своими увечьями, сколько обгоревшим дешевым паричком.
– А ведь только летом куплен. И деньги плочены…
Архаров, очень удивленный, что нечаянно спас полицейского, часть дороги ехал рядом с той телегой. Немец на вопросы отвечал неохотно - ему было стыдно, что его опытного полицейского служащего, так запросто заманили в ловушку.
– А кто заманил-то? - пытался докопаться Архаров.
– Шуры.
Шурами, как удалось сообразить, Шварц называл воров, хотя на сей раз речь шла, возможно, о мародерах.
– Нет, сударь, то доподлинно были московские шуры, с коими у меня давние счеты, - сказал он. - А что они в мародеры подались - так иначе и быть не могло. Видят, что имущество остается бесхозно. Они же знают, как то имущество можно безнаказанно сбывать.
– А сам ты знаешь? - заинтересовался Архаров, тут же увязав в голове сбыт награбленного добра со сбытом сокровищ из пропавшего сундука.
– Ныне скупщики краденого, на шуровском наречии - мушки, затаились, боясь заразы.
– Мушки? - переспросил Архаров, ставя ударение на первом слоге.
– Нет, сударь, мушка - она есть летучее насекомое, скупщик же - мушок, - объяснил Шварц.
– А коли баба? - тут же вспомнив Марфу, спросил Архаров.
– Они, сдается мне, разницы не делают, - подумав, отвечал Шварц. - Ибо для них главное - получить деньги.
– Так знаешь или нет?
Шварц пожал плечами - явно не понимал, на что гвардейскому офицеру столь сомнительные знакомства. Затем, видать, решил, что Архаров задает вопросы из пустого любопытства, и стал крайне сдержан в ответах.
Имена тех, кто заманил его в пустой дом, сообщать отказался - люди-де на Москве пришлые, их прозвища - и те пока неизвестны. А почему полицейского служащего истребить решились? А чтобы не совал нос в их шуровские делишки.
Разговор не ладился, и Архаров в конце концов отъехал от телеги, занял свое место во главе колонны. До Данилова монастыря было уже недалеко. Звон колоколов, от него идущий, делался все гуще и пронзительнее.
Вдруг Архаров понял, что надолго расстается с Матвеем.
С этим выпивохой Архарова связывали непонятные узы. Матвей, чего греха таить, бывал порой для преображенцев полковым шутом гороховым - коли бывают шуты придворные, чего ж не быть полковому? Он, исправно пользуя заболевших и в относительно трезвом, и в пьяном виде, обращался с ними запанибрата, и ему одному дозволялось звать их Ивашками, Петрушками или же Николашками - как Архарова.
Не имевший семьи доктор, очевидно, непостижимым образом усыновил Преображенский полк в полном составе. Он ведь и в Москву, если вдуматься, увязался как раз за полком («Как солдатская девка - на войну», - определил его поступок, находясь в предотъездном расстройстве чувств, Архаров). Но сейчас Матвею предстояло запереться в чумных бараках и, рискуя жизнью, выхаживать больных. Когда он оттуда выберется, да и выберется ли - одному Богу ведомо.
Архаров, испытав что-то вроде угрызений совести, отправился вдоль колонны искать Матвея - но лучше бы он этого не делал. Доктор решил напоследок выпить все, до чего смог дотянуться.
Когда прибыли в Данилов монастырь, из кареты Матвея вынесли на руках. Под колокольный звон - что показалось Архарову неким мистическим действом, исполненным мрачного веселья.
Архаров послал спросить старшего из докторов - и ему сказали, что господин Самойлович, член противочумной комиссии, заведующий тремя чумными лечебницами - в Симоновом, Даниловом и Девичьем монастырях, сейчас поблизости - в Павловской больнице. За ним послали - и довольно скоро у ворот Данилова монастыря явилась карета, из которой с трудом, оберегая поврежденную при штурме бараков руку, прихрамывая, вышел знаменитый врач. На нем, к немалому удивлению петербуржцев, был не обычный для доктора кафтан, а доподлинный армяк из грубого сукна, и при этом - дешевый парик в две букли и туфли с пряжками на ногах.
Тут же к нему, опередив Архарова, устремились доктора, стали рекомендоваться, раскланиваться - и вдруг все резко отступили, Архаров даже сказал бы - шарахнулись. Тогда он, спешившись, пошел к Даниле Самойловичу - знакомиться.
Доктор на вид был его ровесником, только вид имел бледный и изможденный, хотя глаза - темные, живые, бодрые. Архаров уже знал, что бунтовщики, напавшие на бараки Данилова монастыря, прежде всего поймали и крепко избили Самойловича. Спасся он чудом - возможно, выручила русская речь, которая у него, бывшего родом из Малороссии, звучала не на московский и не на петербуржский лад, но все же звучала. Докторов-немцев толпа не щадила - более десятка забили насмерть. Когда бунт попритих, Самойлович, даже не подумав отлеживаться, сразу взялся за работу - восстанавливать бараки, спасать свое врачебное хозяйство.
– Бог в помощь, господин Самойлович, - начал было, подходя к нему, Архаров, но доктора тут же зашипели сзади, кто-то удержал его за плечо. Архаров повернулся и увидел испуганные лица.
И тут же услышал смех Самойловича.
– Ничего, сударь, можем говорить и при соблюдении дистанции!
Архаров удивился, что его не спрашивают про имя и звание. Решил представиться сам.
– Ее величества Преображенского полка капитан-поручик Архаров, - сказал он. И нагнул крупную голову, что в сем случае означало поклон.
– Данила Самойлович, заведующий здешними чумными бараками.
– А для чего дистанция?
– Для того, что эти господа мне не вполне доверяют, - Самойлович показал на недовольных петербуржских лекарей. - Я, видите ли, не полагаясь на старые методы, самолично составил рецептуры трех курительных порошков. Одежда, что вы на мне видите, снята с зачумленных и окурена по моему способу. Нарочно ее ношу - чтобы вразумить сомневающихся. А вы полагали, я иной не имею?
Архаров поглядел на врача пристально.
– Полагаю, сударь, что имеете. Пойдемте туда, где сможем удобно все обсудить. И пошлите служителей - у меня в обозе раненые и обгоревшие.
Он, сделав рукой знак, запрещавший Левушке следовать за ним, преспокойно подошел к Самойловичу, и тот повел его на монастырский двор, показывая, где что было во время бунта.
Колокола звонили загадочно - проходя по двору, Архаров попадал в места, где они совершенно не давали говорить, а были и другие места - там звон не проникал в голову, заполняя ее, а оставался снаружи.
Узнав о поджоге Головинского дворца, Самойлович искренне огорчился.
– Это фабричные шалят. Нагнали в Москву работных людей, а работы их лишили, кормиться нечем - вот и шалят. У нас тут кирпичные заводы кругом - там там сотни мужиков из-за морового поветрия без работы остались, кормиться нечем, куда податься? Вот и шалят…
– Чума - не оправдание, - возразил Архаров. - А кара Божья.
– Чума - испытание Божье, - возразил врач. - Она все вверх дном перевернула. У нас тут кладбища новые, каждый день на фурах покойников привозят, хоронить толком нет возможности, закапываем без отпевания… потом всех скопом отпоют. Так вот, господин Архаров, при том, как бунтовщики ворвались к нам, случилось две фуры с мортусами. И мортусы обороняли вместе с нами чумные бараки.
– Обер-полицмейстер, выходит, сбежал, а негодяи заместо полиции трудились? - переспросил Архаров.
– Я этих негодяев знаю лучше вашего, сударь. У них под колпаками - у которого клеймо «вор», у которого ноздрей нет. Но прошу запомнить, что за труд мортуса каждый из них взялся добровольно. Я их видел так, как вас сейчас вижу, и из рук в руки давал им хлеб и курения. Когда они за нас вступились, я не удивлялся…
Помолчали.
Внезапная суровость Самойловича, когда речь зашла о мортусах, несколько озадачила Архарова. Тем более, что он уважал норовистых противников - пусть даже в краткой беседе. Очевидно, немало значило имя: Даниил - «суд Божий». Он и сам был скор на проявления норова - особенно сегодня утром, когда разгонял зевак у горящего дома…
Вспомнив про тот пожар, Архаров тут же вспомнил и немца Шварца.
– Я полицейского служащего привез, его едва не сожгли заживо. И в спасении поджигателей приняли некое участие столь любимые вами мортусы, - хмуро сказал он. - Сей господин гонялся за мародерами по зачумленным домам - может статься, уже сделался заразен.
– Хорошо, что сказали. Что вы еще доставили, кроме лекарей и раненых?
– В обозе есть какие-то мешки и сундуки. Об этом лучше лекарей спрашивать. Вскорости будет большой обоз из Москвы с одеждой и продовольствием. Кроме того, нужно разместить охрану. Укажите, где на безопасном расстоянии ставить палатки.
Они заговорили о делах хозяйственных, и тогда лишь возникшее из-за мортусов отчуждение несколько рассосалось.
– Хочу, сударь, сделать вам подарок, - сказал Самойлович. - У нас в Москве и в чумное время книги издаются. Ванюша! - позвал он идущего через двор больничного служителя. Тот подошел, но не слишком близко.
Самойлович велел принести с дюжину книжиц, и Архаров поморщился - читал он лишь тогда, когда иначе узнать нужные сведения было никак невозможно. И то - норовил спихнуть буквенную повинность на того, кто случится рядом, - чаще всего на Левушку.
Но подарок был принесен и окурен в дыму горевшего тут же, на дворе, костра, куда Самойлович подсыпал своих чудодейственных курений. Архарова от аромата чуть с души не выворотило.
– Сей труд Орреусов я бы как учебник арифметики издавал, чтобы в каждом доме имелся! - Самойлович вручил Архарову книжицу, на которой было напечатано «Краткое уведомление, каким образом познавать моровую язву, также врачевать и предохранить от оной».
– Орреус, что назначен московским штадт-физиком?
– Он самый. Раздайте господам офицерам. Пусть прочитают вслух солдатам.
Архаров кивнул - это было неглупо придумано.
– Дайте еще, - попросил он. - Для измайловцев, семеновцев и конногвардейцев. Я сегодня буду ночевать на Остоженске, у господина Еропкина, передам.
– Его сиятельство там теперь разместится?
– Так решено. С вами для охраны останутся господа Бредихин и Медведев. Я их вам сейчас представлю.
Левушку Архаров решил не отпускать от себя до последнего - ну как юный шалопай тоже вздумает обрядиться в армяк, снятый с чумного покойника? Бахвальство - великая сила, и Левушка не всегда умел ей сопротивляться.
– Весьма благодарен. Постараюсь обеспечить им все возможные удобства.
Словно в подтверждение, весомо бухнул колокол.
– Тишины бы им малость. Ночью не спали, а тут у вас трезвон, - прямо сказал Архаров.
– Колокола будут бить, - отвечал Самойлович. - Сказывали, его сиятельство приказали, чтоб прекратить трезвон. А я скажу - где звонят, там больные скорее выздоравливают. Не я один - многие врачи сию примету знают.
– А чем объясняется? - спросил Архаров.
– До этого я еще не добрался. Воля ваша, сударь, а у нас в Даниловом на колокольнях как звонили, так и будут звонить! - задиристо сказал Самойлович. - Нам людей спасать надобно! Ничего, в Москве не слышно.
– Так и в Москве звонят, - успокоил его Архаров, которому увлеченный своим трудом врач наконец сделался искренне симпатичен. Вот только показывать свою симпатию он не умел и полагал, что такого утешительного ответа вполне довольно.
Убедившись, что палатки поставлены, место для двух пушек найдено удачно и караулы назначены, что горят костры и варится каша, он собрался уезжать. И, подходя к коню, уже мыслями был далеко от Данилова монастыря - у Варварских ворот…