Трускиновская Далия. Демон справедливости

Далия ТРУСКИНОВСКАЯ

ДЕМОН СПРАВЕДЛИВОСТИ

   Больше всего на свете я любила второе действие «Жизели»…
 
   Шел третий час ночи, я не могла заснуть. Состояние было такое, в котором те, кто послабее, впадают в истерику, бьют тарелки, бьются головой о стенку.
   Я другая. У меня крепкие нервы. И все же заснуть я не могла. Хуже того – я даже не хотела заставить себя раздеться, принять душ, причесаться на ночь. Правда, я не металась по комнате, а тихо сидела в кресле. Но сидеть и думать два с половиной часа подряд тоже вредно для здоровья.
   – Черт возьми меня совсем! – наконец сказала я вслух, потому что ночная тишина большого дома стала меня раздражать. И что это за «совсем», где я нахваталась этих словечек-паразитов? У кого подцепила проклятое «совсем»?
   Черт возьми меня совсем… Да. Душу бы ему продала, лишь бы, лишь бы!..
   То, о чем я сейчас мечтала, считалось уголовно наказуемым деянием. Я хотела найти человека выше среднего роста, с жесткими руками, с прокуренным гнусным голосом, широкоплечего и костлявого, чтобы убить его. Взять пистолет, которого у меня все равно нет, и убить. Или взять нож, нож у меня есть, я сама точу его, потому что мужчины не имею даже приходящего. Или набросить на шею ему петлю. Это уж совсем просто.
   – Да. Именно душу. Именно дьяволу. Чтобы он дал мне совершить это. Ведь ходит же по земле такая сволочь!
   Из-за этой сволочи я сегодня в два часа дня явилась в райотдел милиции, поднялась на пятый этаж и постучала в кабинет номер шестнадцать.
   – Входите, – ответили мне. Я вошла.
   – Вы Федоренко? – спросил тот, кто сидел за раздрызганным письменным столом, таких уже ни в одном приличном учреждении не увидишь, и одним пальцем стучал по древней, совсем уж музейной машинке.
   – Нет, я не Федоренко. Я по делу о нападении на Киевской улице.
   Он уставился на меня с недоумением – мне сдуру даже показалось, что с интересом.
   – Какое нападение? – ошарашенно спросил он.
   – Да в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое мая. Я свидетель.
   – Разве я вызывал вас? – уже чуть ли не в панике спросил он. – Я же точно помню, что нет!..
   – Не вызывали, – согласилась я. – Я сама пришла. Я же свидетель все-таки. Три недели прошло, а повестки все нет и нет, хотя моя фамилия в вашем деле фигурирует. Вот, решила прийти сама и дать показания.
   Мне частенько приходится удивлять людей. Вообще мне это занятие даже нравится – когда речь идет о чем-то забавном. Например, все в отрубе, когда я на тренировке встаю на пуанты. Даже не понимают сперва, что это я такое вытворяю. А мне нужны пуанты, что называется, для медицинской профилактики – бывает, что подъем барахлит, а с пуантами у него такие штучки не проходят.
   – Садитесь, – наконец сообразил он показать на корявый стул. – Впервые вижу, чтобы свидетель пришел в милицию без повестки. То по три повестки посылаешь и все равно с собаками не найдешь, а то без всякой повестки…
   – Мне рассказывать? – прервала я его.
   Ему было куда за сорок, и вид до того усталый – будто вагон с кирпичом разгрузил. Но я знала, что на иных мужчин такое действие производит общение со сломанной пишущей машинкой.
   – Рассказывайте, – все еще не придя в себя, позволил он, – только, знаете ли, я ведь совершенно не в курсе.
   – То есть как это не в курсе? – тут уже удивилась я.
   – Это дело ко мне только вчера попало.
   Тут я вспомнила, что Соня описывала мне следователя как шатена, а этот был яркий брюнет.
   – Ладно, – сказала я, – разберемся. Итак, в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое мы втроем ехали на машине – Валерия Сотникова, Софья Розовская и я. За рулем была Сотникова, Розовская была рядом с ней, а я – на заднем сиденье. Это имеет значение, потому что нам пришлось разворачиваться, и я глядела назад и давала команды Сотниковой.
   – Сотникова – это та, на которую напали? – с сомнением спросил он.
   – Нет, напали на Розовскую. Мы возвращались домой так поздно не потому, что снимали иностранцев в ночном баре, и не потому, что пьянствовали и развратничали на чьей-то хате, как предполагал ваш предшественник. Просто Розовская недавно разменяла квартиру. У них была трехкомнатная, мать Розовской с отчимом переехали в двухкомнатную, а Розовская – в однокомнатную с частичными удобствами на Киевской. Это тоже очень важно – иначе трудно понять, почему все события разворачивались ночью.
   – Ну и почему же? – вежливо спросил он.
   – Потому что мать Розовской – нервная дама, которую на старости лет угораздило выйти замуж. Отношения в семье стали невыносимые, пришлось разменивать квартиру. Как раз одна семья решила взять к себе бабушку-старушку, которая уже почти не встает. И вот Розовская переехала, но часть вещей, в том числе и книги, остались у матери, и из-за них возник очередной конфликт. Поэтому Розовская хотела забрать их при свидетелях и сразу же на машине перевезти домой. Машина есть у Сотниковой, она согласилась помочь. А все мы трое освободились к половине одиннадцатого и сразу же поехали к родителям Розовской. Правда, забрать книги мы не смогли – ее мать разволновалась, начался приступ, тут еще отчим подбавил масла в огонь… Словом, мы с Сотниковой насилу их всех угомонили к половине первого. Затем мы втроем вышли, сели в машину и сперва решили отвезти Розовскую, потом меня. Мы с Сотниковой живем неподалеку, она меня часто подвозит.
   – Пока я не вижу, в чем заключается ваше свидетельство, – заметил он. Видно, уже начал припоминать детали дела.
   – Во-первых, я клятвенно подтверждаю, что никто, ни Сотникова, ни Розовская, ни ее мать, ни ее отчим, ни я – никто не был пьян. И хотя разговор был на нервах, никто и не помышлял о рукоприкладстве. Правда, Розовская-старшая может дать дочери оплеуху, но не при посторонних. При посторонних она – жертва несправедливости и хрупкое непонятое создание. Это во-первых. Во-вторых, – когда мы подъехали, оказалось, что улица перекопана. Вернее, она уже неделю как перекопана, но Розовская ходит пешком и для нее это роли не играет. Она не сообразила, что на машине там не пробраться. Пришлось заезжать с другой стороны, а потом разворачиваться в очень неудобном месте. Я смотрела в заднее стекло и давала советы. Поэтому я знаю, что возле дома не было случайных прохожих, компаний, никто не выгуливал собаку и не валялся мертвецки пьяным. Более того, на протяжении квартала не было ни души – ни в ту, ни в другую сторону. Но когда мы не смогли развернуться нормально, Сотникова решила заехать в подворотню и совершить разворот оттуда. Я доходчиво говорю?
   – Вполне, – видно, он не заметил шпильки.
   – Я смотрела в глубину подворотни, чтобы не задеть о стены и не раздавить какого-нибудь кота. А в ту подворотню выходит еще две двери – одну прорубил кооператив, она ведет в подвал, а другая – на лестницу, по которой можно подняться на третий этаж к Розовской. На эту же лестницу можно попасть и из парадного, прямо с улицы, это куда проще. Не рискуешь стукнуться лбом. Дверь так неудачно сделана, что выходишь в парадное как раз под лестницей, ступеньки прямо нависают над косяком. Естественно, там всегда темно, даже когда на лестнице горит свет, – а горит он обычно на втором этаже и на третьем, этого хватает, чтобы внизу не споткнуться.
   – Это что, тоже имеет отношение к делу? – скривился он.
   – К сожалению, имеет.
   Мне часто приходится качать права. Когда внушаешь директору клуба, что нужно починить форточку, иначе без кислорода на тренировке возможны обмороки, или когда объясняешь какую-нибудь закавыку бухгалтеру, нужно говорить мягко и спокойно, как с неразумным дитем, и не пытаться разнообразить свое выступление, а просто повторять одно и то же несколько раз в лаконичной форме – если не поймут, то хотя бы запомнят. Поэтому со мной лучше не связываться.
   – Ну так вот, – я начала описывать свое торчание на заднем сиденье «Москвича» в третий раз. – Я сидела сзади и внимательно смотрела, как бы не повредить машину или, не дай Бог, человека. И я видела, как кто-то со двора через выходящую в подворотню дверь вошел в парадную. Еще одна деталь – там жуткое эхо. Дома старые, гулкие. Когда идешь на каблуках, слышно за версту – так отдается в подворотнях. Это тоже важно. Итак, человек, который ночью сидел во дворе и дышал свежим воздухом – там, кстати, и скамейка есть, – очень быстро шмыгнул в дверь. Естественно, я не видела его лица. Могу сказать определенно одно – это был мужчина выше среднего роста, потому что, входя, он быстро пригнулся. И он, видно, знает, что косяк там низкий – иначе не успел бы пригнуться. Так вот, мы развернулись, выехали и оказались у подъезда. Тогда я сказала Розовской, что лучше несколько минут подождать – там кто-то вошел, соседи у нее подозрительные, пусть уж этот мужик в одиночестве идет к себе домой. Мы подождали, потом Розовская вышла из машины и вошла в подъезд. Тогда мы поехали прямо по Киевской. Сотникова отвезла меня ко мне домой, а сама поехала к себе. На следующий день я узнала, что на Розовскую в подъезде напали, пытались задушить, но она вырвалась и выскочила на улицу. Там, к счастью, ей удалось упасть в обморок прямо под колеса легкового автомобиля. У водителя просто не было выбора – он вышел, увидел, что Розовская вся в крови, и повез ее в больницу. Там вызвали милицию, сразу же взяли у нее показания, что, на мой взгляд, не совсем тактично, а затем, вместо того, чтобы ехать к ней домой, на Киевскую, искать следы преступника, поехали – угадайте, куда?
   – Сдаюсь, – буркнул он.
   – К ее матери и отчиму. Подняли стариков из постели, переполошили и, вы не поверите, запугали. От них требовали признаться, что тут у них была пьянка и что они сгоряча раскровянили Розовской голову! Как вам это нравится?
   – Бывали случаи, когда женщины не хотели подставлять тех, кто их действительно поколотил, и выдумывали всяких насильников в подъездах, – сказал он. – Мы все обязаны проверить.
   – Вы хотите сказать, что больная старуха, пусть даже и истеричная, может схватить за волосы молодую женщину и ударить ее несколько раз головой о стену так, что врачи заподозрят сотрясение мозга? А потом посадить в машину и отправить ко всем чертям? Она не подарок, но она мать все-таки.
   – А отчим? – спросил он.
   – Он в их склоки мало вмешивается. Да старуха ему бы и не позволила.
   – Ну и какие же у вас претензии? – поинтересовался он.
   – Мне интересно, почему вместо того, чтобы тормошить стариков, ваш сотрудник не помчался по горячим следам?
   – Не было там никаких следов.
   – Были. Сама видела.
   Тут он уставился на меня почище, чем в начале нашего разговора.
   – Я теперь начинаю вспоминать это дело, – он зашарил рукой в ящике стола. – Я его уже читал. Наш сотрудник сразу же после беседы с родителями поехал туда и ничего не нашел. Поэтому мы беседовали с родителями Розовской еще раз.
   – То есть как это – не нашел? Я наутро все узнала и помчалась к Розовской в больницу! (Мне нельзя, нельзя сейчас волноваться, иначе я ничего не смогу ему объяснить!) Она мне рассказала, как давала вашему сотруднику показания, передала ключ и попросила поехать к ней, привезти в больницу кое-какие вещи. Я, конечно, сразу поехала на Киевскую, спустилась под лестницу и увидела большие пятна крови, а также след от кроссовки. Знаете, зрелище не очень приятное – кровавый след.
   – Наш сотрудник ничего этого не видел! – уперся он.
   – А ваш сотрудник действительно там был? Может, он ограничился только воспитательной работой со стариками?
   Он ничего не ответил и только так посмотрел на меня, что мои кулаки сами собой сжались.
   Молчание затянулось.
   – Ладно, – сказала я, – возможен и такой вариант. Ваш сотрудник искал следы в парадном, возле той двери, которая выходит на улицу, а ведь Розовская выскочила через ту дверь, что ведет в подворотню. Опять же, там темно, он мог даже не сообразить, что в подъезде есть еще одна дверь.
   И тут я увидела – он откровенно обрадовался.
   Нетрудно было догадаться, почему.
   Я про себя усмехнулась – что значит честь мундира. Ну конечно же, тот юный и взъерошенный охламон, которого описывала мне Соня, вряд ли впопыхах облазил все парадное, даже по времени не получалось. Он беседовал с Соней в два часа ночи, а в половине третьего уже нагрянул пугать мамашу с отчимом. Конечно, может быть и такое – он сперва устроил у них переполох с валидолом, а потом понесся искать следы в подворотне. Но логичнее предположить, что он едва сунул туда нос, ничего не обнаружил и сообразил, что драчка-то была совсем в другом месте. Впрочем, сложная это штука – милицейская логика, мне ее не осилить.
   Однако напротив меня сидел человек в кителе и ждал, что я еще скажу ему хорошего.
   – Из всего этого следует, – сказала я, – что Розовскую ждали. Стоя в подворотне, можно видеть, как она подходит к дому, оставаясь при этом незамеченным.
   – А может, это и не ее вовсе ждали, – заметил он. – Может, просто пьяный искал приключений на свою голову.
   – Когда пьяный пристает к женщине, он не с того начинает, чтобы придушить. Он сперва с разговором лезет, – со знанием дела ответила я. – И пьяный не шепчет жертве, когда она хрипит и выдирается, совершенно трезвым голосом: «Ну, тихо, тихо, я тебе еще ничего не сделал!»
   – Это вам Розовская сказала?
   – Да. Она и вашему коллеге сказала, что запаха водки не было.
   – Может, наширялся? – предположил он.
   – Может, и наширялся. Если вдуматься, какая разница? Вам ведь все равно, кого искать – пьяницу или наркомана, лишь бы найти этого мерзавца.
   – Трудно его будет найти, – сообщил мне этот человек в кителе даже с каким-то удовольствием. – Примет никаких. Выше среднего роста мужчин много. Вот если бы Розовская запомнила какую-то деталь… – Он задумался. – Ну, татуировку, что ли?..
   Я даже встряхнулась – не снится ли мне эта чушь?
   – Примета-то на нем была, – со вздохом сказала я, – но скорее всего заросла. У Сони маникюр потрясающий, она ему всю левую руку изодрала ногтями. У нее под ногтями кровь осталась. Там у них, на загнившем Западе, давно бы эту кровь выковыряли и хоть группу установили.
   – Ах, на Западе? Хм… На Западе – конечно…
   И я поняла, что сейчас он начнет аккуратно выдворять меня из кабинета. Конечно, запишет показания, я прочту, исправлю грамматические ошибки и вставлю, куда нужно, полдюжины запятых. И он выглянет в коридор – там его наверняка уже ждут. Или посмотрит на часы и вспомнит что-то срочное.
   Записывая показания, он уточнил детали – во что была одета Розовская, какие вещи просила принести в больницу, не знаю ли я в лицо и поименно ее личных врагов. А какие, к бесу, враги могут быть у учительницы химии? Второгодники, что ли?
   Все было бы нормальным, и спала бы я сейчас ангельским сном с сознанием выполненного долга (а с кем-чем еще?..), но он, добравшись до конца моих показаний, вдруг отложил бумагу в сторонку, внимательно поглядел на меня и спросил:
   – А может быть, вы там, у родителей, все-таки выпили? А? Вы подумайте, вспомните…
   Он не то чтобы не верил мне – ему незачем было верить. Ему было удобнее не верить. Чтобы не возиться с этой полупридушенной химичкой, которая черт знает что несет, чтобы не докапываться, какой из охламонов впопыхах не разглядел кровавого следа на полу. Чтобы закрыть дело, ему нужно было мое кроткое полупризнание ну, тяпнули малость, старики разгулялись, в драку полезли. Припадочная матушка стала в стойку «ма-бу» и с воинственным воплем «кья-а-а!!!» ринулась в атаку. Почтенный отчим, звякнув шпорами, вытянулся в струнку и метнул лассо. Кровь, хрип и обломки импортного гарнитура. Достойный сицилианской мафии приказ: «Выбросьте труп на Киевской!»
   У меня есть такая особенность – когда нужно взорваться, я не взрываюсь. Я только двигаюсь и говорю чуть медленнее, чем обычно. Потом, наедине с собой… Да.
   Третий час ночи.
   Дело закроют.
   Если это маньяк, он еще раз подкараулит Соньку.
   Либо какую-то другую женщину.
   Я ведь почему в милицию пошла? Наивная Сонька выписалась из больницы, когда сняли швы со лба, пожила у подобревшей матушки и опять решила вернуться на Киевскую.
   А тот, кто знает там все дворы и подворотни, возможно, только ее и ждет. А она, дурашка, думает, что его ищут, как в кино – с собаками, бравыми лейтенантами и полковниками в благородной седине.
   Конечно, может быть и такое – ему не Соня нужна была и вообще не женщина, а просто наширялся, примерещилась жуть, пошел мстить всему белу свету. Но ведь он может и еще раз наширяться.
   Соня еще не знала, что ее жизнь все-таки под угрозой. Я не стала звонить ей. Мало радости в таком известии.
   Но я это знала – и металась, соображая, как ей помочь. Хотя формально я сидела в кресле два с половиной часа подряд.
   Тут-то мне и пришло в голову, что неплохо бы продать душу дьяволу, лишь бы избавить мир от этого наркомана, пьяницы, маньяка или кто он там есть. Я готова взять на себя эту ответственность.
   Это была не ярость… А может, и холодная ярость. Я поняла, что Соньке неоткуда ждать помощи. И Вере Каманиной – она после тренировки едет на другой конец города и тоже в трущобы. И Алке Зайчихе, и Любке Крутых, и Наташе, и Зое – все они возвращаются домой поздно. Три недели назад люди, отвечающие за их безопасность, проворонили сволочь, способную задушить женщину в подъезде. Где теперь бродит эта сволочь и чем занимается – одному Богу ведомо.
   Убить убийцу – это же справедливо?
   – Душу продам дьяволу! Я готова искать его, найти и обезвредить. Только сама не справлюсь. Мне нужна помощь. Если дьявол мне окажет эту помощь – я продам ему душу.
   Так я бубнила, сопя и сжимая кулаки. А под мой кулак лучше не попадаться. Он у меня маленький и острый. И поскольку я отжимаюсь от пола на равных с восемнадцатилетними мальчишками вот на этих самых кулаках, удар получается о-о-очень неприятный. Я быстро бегаю, у меня прекрасная реакция. Знаю приемы. И мне не нужно сидеть целыми днями в кабинете за омерзительным столом и лупить одним пальцем по клавиатуре разболтанной машинки, как этому, ну, как его… Любой дрын из забора в моих руках превратится в «бо» – дядя, ты хоть знаешь, что это такое, машинистка ты недоделанная?!
   Почему я обратилась не к Богу, а к дьяволу – трудно сказать. Возможно, потому, что к Богу взывала перепуганная Сонька, обмотанная бинтами, когда я нашла ее в больнице. Она висела у меня на шее и ревела. А потом пошли рассуждения, все насчет того, как это Бог допускает такую несправедливость. Стало быть, допускает. Стало быть, обратимся в другую инстанцию…
   И тут за окном раздался лай. Трижды и очень требовательно пролаял (я потянулась и выглянула) черный пудель.
   Я усмехнулась – совпадение! Но пудель поднял голову, и наши глаза встретились.
   Он вбежал в наш подъезд – позвольте, разве двери открыты? А замок с кодом?
   И сразу же коротко звякнул звонок.
   Я быстро вышла в прихожую и отворила.
   – Дьявол?
   – Да.
   – Входите…
 
   Ну, жила милая поселяночка Жизель, ну, обманул ее избранник, ну, не выдержало сердечко, померла – все там будем. Первое действие «Жизели» меня совершенно не волновало, я и видела-то его всего три раза. Все мы так или иначе попадем на тот свет.
   Надо отдать должное покойнику Жюлю Перро, который все это поставил, – тот свет мне понравился больше, чем этот. Там мелькали блуждающие огоньки и умершие до свадьбы невесты в белом качались на ветках и носились над лужайками. Им было привольно и хорошо. Ночь стала их королевством.
   Если это – угаданная правда, я после смерти тоже должна стать виллисой в белых тюниках, прекрасной и бесстрастной. И я хотела этого – ради нескольких секунд, когда на растерзание невестам достался лесничий Илларион, нечаянно погубивший Жизель. Они заплясали его до смерти, а потом построились, скрестили руки на груди и ровными рядами улетели. Я тоже невеста, которой суждено умереть до свадьбы, и я тоже должна лететь в этом белом облаке, заняв свое место…
 
   Он вошел и внес с собой тень. Куда бы он ни прошел в неплохо освещенных прихожей и комнате, эта тень двигалась вместе с ним и прятала его лицо.
   Но он не был страшен.
   Возможно, он просто сумел передать мне свое спокойствие.
   – Насколько я вижу, намерение у вас серьезное, – сказал этот странный, почти безликий не-знаю-кто. Больше всего он был похож на столб дыма, в котором при желании можно разглядеть человеческий силуэт. Но он мне верил – и я ему поверила.
   – Серьезное, – подтвердила я.
   – И вы хотите заключить договор?
   – Да. Хочу.
   Он помолчал.
   – Присядем, – вдруг предложил он. – Зачем же стоя-то? Как будто едим пирожки на вокзале.
   Я так и шлепнулась в кресло. Он опустился плавно, и плащ мрака обвился вокруг его ног – ног?! – кошачьим хвостом.
   – Вам-то не все ли равно – стоять, сидеть? – от растерянности я ударилась в агрессию. – Вы же, простите, бесплотный.
   – Мне неприятно, когда женщина вынуждена стоять. Извините, подвержен предрассудкам, – тень колыхнулась, будто разводя руками. – Древнее воспитание, знаете ли… Сентиментальные гувернантки.
   – Приступим к делу, – весьма решительно объявила я. – Составим договор. В двух экземплярах.
   – Погодите, торопиться в этом деле незачем, – голос был мягкий и даже немного насмешливый. – Обсудим условия. К тому же моя фирма сперва знакомит клиента с образцами услуг, а потом заключает с ним договор. Зачем же покупать кота в мешке? Так что вы скажите, что вас интересует, я дам вам возможность совершить тот или иной поступок, и тогда вы сами решите – подходят вам услуги моей фирмы, или лучше обратиться по другому адресу.
   – Ваша фирма заметно прогрессировала, – заметила я. – В смысле гуманизма.
   – Были рекламации, видите ли, – он как будто пожал плечами. Да, именно «он» – голос был мужской, очень приятного тембра. – Так я вас слушаю.
   – Я хочу найти того, кто напал на Соньку Розовскую. Я хочу сделать так, чтобы он больше никогда ни на кого не нападал и ни одному живому существу не причинил вреда, – по-моему, довольно удачно сформулировала я. – Я хочу обезвредить его, какие бы средства мне ни пришлось пустить в ход. Ведь по отношению к нему это будет только справедливо, не так ли?
   – Справедливо, – согласился мой туманный бес. – Поэтому к вам и явился я, а не кто-либо другой.
   – Вы что же, отвечаете за справедливость в вашей фирме? – изумилась я.
   – В каком-то роде, да. Я демон справедливости.
   – Странно. А я думала, что скорее уж должен существовать ангел справедливости.
   Он бесшумно побарабанил пальцами по столешнице.
   – Вы нечетко представляете себе двойственность мира. Конечно же, ангел справедливости есть (он вздохнул), но и демон – вот, перед вами. Есть ангел пылкой страсти и демон пылкой страсти, ангел чистоты и демон чистоты, ангел спокойствия и демон спокойствия. Много таких пар… Да…
   – А чем же ангел справедливости отличается от демона справедливости? – резонно поинтересовалась я. – Справедливость-то одна и та же!
   – Это как Рим, к которому можно подойти по всем дорогам. Ангел справедливости сражается силой света. Демон допускает хитрость и насилие. Результат одинаков. Но ангел безгрешен, а демон и те, кто с ним, – грешны. Возможно, когда-нибудь ангел простит демона, и в этом будет высшая справедливость. А возможно, и нет.
   – Сложная у вас система, – сказала я.
   – Черт ногу сломит, – согласился он. – Так, значит, вы хотите все сделать сами? С малым вмешательством фирмы?
   – Да, – не совсем уверенно сказала я. – Кажется, я действительно хочу сделать все сама. Не знаю, почему. Наверное, если бы я заказала его окровавленный труп и сложа руки ждала, пока дьяволы его сюда притащат, тоже было бы неплохо. Но это было бы не совсем справедливо… Ну, в общем, я не привыкла загребать жар чужими руками.
   – Нет, просто для вас важно ощущение свободы выбора. Окровавленный труп – он труп и есть, он однозначен, – объяснил демон. – А вам нужна победа иного рода. Вам нужна победа справедливости, а это не равнозначно каре и непременно каре. Вы должны узнать, что заставило его совершить преступление, и тогда уже судить, так?
   – Мне бы еще с одним человеком, вернее, бездельником разобраться, – попросила я, вспомнив, как следователь выпроваживал меня из кабинета.
   – Хорошо.
   Туманная рука забралась под плащ и выдернула – иначе это движение не назовешь – перо, возможно, из черного крыла.
   – Авторучкой нельзя? – спросила я, вставая, чтобы принести бумагу. – У меня и чернил-то нет.
   – Чернила и не понадобятся.
   – Кровь?
   – Ох, дались вам эти побрякушки и вытребеньки! Потерпите четыре секунды и все узнаете.
   Из-под плаща появилась банка литра этак на полтора, наверное, на три четверти полная какой-то желтой дряни. Крышка отскочила, и запахло жареным луком.
   – Не удивляйтесь, народные средства самые надежные, – перо нырнуло в банку и мазнуло по моему правому глазу, я даже не успела зажмуриться.
   – Теперь левый. Ну? Вот так!
   Сперва в глазах плавали пестрые облака со звездочками. Потом они растаяли.
   Я на всякий случай протерла глаза.
   Комната была прежней, но я отчетливо видела каждую точечку на обоях в противоположном углу. Чуть напрягшись, я разглядела заголовок в газете, наклеенной под обоями, и фотографию под ним. Сквозь газету я видела неровную серую стену.
   – Догадались? – спросил демон, и я подняла на него глаза.
   У него была кожа серого, чуть лиловатого цвета, с легким перламутровым блеском, правильное лицо, шапка густых и жестких кудрей. Возможно, в них прятались рожки. Глубокие задумчивые глаза были удивительно хороши, я загляделась.