Трускиновская Далия. Кикимора (Пустоброд)

   Аникей Киприянович поспешил на помощь.
   - Тут кто-то есть, - заплетающимся языком сообщил магазинный. - К двери меня не пускает. Ступай ты, может, тебя пропустит...
   - Ага, и меня по лбу благословит! - огрызнулся Аникей Киприянович и стал мелкими шажками продвигаться к двери, и не просто так, а в стойке кулачного бойца - левым боком вперед, левая согнутая прикрывает грудь, правая готова сверху нанести крутой и стремительный удар, при удаче стесывающий вражий нос вровень со щеками.
   Именно потому, что он двигался медленно, то и не пострадал, а уперся плечом в нечто плотное, хотя и незримое. Тут только до него дошло, что в дело опять вмешалась кикимора и отвела всем глаза. Ощупав незримое, он установил, что это край железного стеллажа, на котором стоят пакеты и банки.
   - Эй! Ты того, не волнуйся! Ничего не украдено! - сообщил Аникей Киприянович магазинному. - Это нам кикимора глаза отвела...
   Сказал он это - и задумался.
   Выходит, кикимора за незваными гостями следом поплелась?
   И на кой ей это все нужно?
   - Отродясь у меня тут кикимор не бывало, - обиженно отозвался магазинный. - Я за порядком круто слежу! Кабы завелась бы - я бы всех на помощь позвал, а ее выставил!
   - Кого это - всех?
   - А тут у нас общество, - сообщил магазинный. - В соседних домах довольно много домовых завелось, мы на чердаке собираемся, это зовется сходка. Кикимора никому не нужна, мы бы ее всем миром выперли!
   Аникей Киприянович знал, что у домовых нет такой привычки - что-то делать всем миром. Впрочем, кикимора - такой подарок, что ради нее, пожалуй, и самые сварливые домовые дедушки объединят усилия.
   - Иди к старшим, собирай сходку, - сказал Аникей Киприянович. - А пока хоть наощупь нужно чего-то сыскать и найденыша покормить, пока не помер. Где тут у тебя ну хоть печенье в пакетах?
   Растирая правой лапой пострадавший лоб, а левой ведя вдоль края стеллажа, магазинный пошел искать печенье.
   - Морок это, - вдруг сообщил странник. - Нет тут печенья и не будет.
   - Точно, нет печенья... - удивленно подтвердил магазинный. - Это что же делается?!
   Аникей Киприянович опустился рядом с ним на корточки и крепко встряхнул за плечи.
   - Будешь под лапу говорить - пасть порву, - тихо, но увесисто пообещал он. - Ишь, разболтался, покойник!
   - Ты меня не трожь... - прошипел странник. - Меня обижать не велено...
   - Кем это не велено?
   - А не помню, - основательно подумав, произнес странник, и по роже было видно - прекрасно помнит, но скрытничает.
   - Ну, ладно... - Аникей Киприянович выпрямился. - Ну-ка, брат магазинный, помоги мне найденыша обратно на двор вытащить! Обижать его не велено! Ну так и кормить тоже не велено!
   - Погоди... - магазинный обшаривал полки. - Тут у меня шпроты, тут сардины...
   - Потом банки сочтешь. Бери его слева, а я справа.
   Через ту же щель они выволокли странника и уложили на травку.
   - Пусто, сыро... - пробормотал тот.
   - На кой хрен ты с ним связался? - безнадежно спросил магазинный. Но Аникей Киприянович, не отвечая, полез обратно в щель.
   Как он и думал, магазинный склад был виден во всех подробностях.
   - Ступай сюда! - крикнул он. - И гляди внимательно, все ли на месте!
   Магазинный ворвался на склад и ахнул.
   - Как это у т-т-тебя получилось? - спросил, теряя и вновь обретая дыхание.
   - Беги, собирай своих, - велел Аникей Киприянович. - А я этого постерегу. Близко подходить уже не стану. Кто это диво разберет - вроде помирает, а никак не помрет и вон что творит...
   - Да что ж это за диво такое? - уже предчувствуя ответ, без голоса произнес магазинный.
   - Сдается мне, что это мы с тобой кикимору изловили...
   * * *
   Деревенские домовые хотя и плохо знают повадки нежелательной соседки, однако ни разу ее на превращении в мужской пол не ловили. А городские домовые уже не знают, какой пакости ожидать, и потому ожидают всех пакостей разом. С другой стороны, вот вычитал Трифон Орентьевич в книгах не шибко длинное, но ученое слово "мутация". И как сели разбираться - так и обнаружили, что городской домовой от деревенского уже заметно отличается шерстка шелковая, особенно у домових, у которого растут усы - так длинные и упругие, как у холеного кота, и уши как-то иначе торчат.
   Сказалось, видимо, и то, что городским очень хотелось чем-то отличаться от деревенских родственников.
   А раз с домовыми приключилась эта самая мутация, то почему бы ей не приключиться с кикиморой? Раньше не умела мужиком перекидываться, а теперь вот выучилась. И ведь ее, заразу, от домового не отличить! Правда, домового тощего и изможденного, а такие встречаются очень редко. Но на то, чтобы упитанность изобразить, у проклятой кикиморы, надо думать, сил уже недостало.
   Так рассуждало высыпавшее из квартир на улицу незримое для человека население.
   К тяжко дышащему страннику близко подойти боялись - следили за ним из углов и щелей, строили домыслы и догадки, иной домовой помоложе кидал в него камушком и получал за это от старших подзатыльник.
   - Кто эту дрянь сюда приволок - тот пусть и уволакивает! распорядился домовой дедушка Анисим Клавдиевич. - Эй, ты, безместный! Твоя ведь работа!
   - Так я ж ее из дома выманил, на двор доставил! - отбивался Аникей Киприянович. - Кабы не я - она так бы и шкодила в доме!
   - Пришибить ее, и точка! - перебегая с места на место, убеждал каждого поодиночке сварливый Евкарпий Трофимович. - Раз уж попалась нам в лапы беспременно пришибить. А как дух испустит - сразу к ней ее натуральный облик вернется!
   Почтенный домовой дедушка Мартын Фомич не столько вопил, сколько поглядывал по сторонам - вот-вот должны были появиться люди.
   Дом, из которого Анисим Клавдиевич с риском для жизни, как ему теперь уже казалось, вытащил кикимору, уже был разбужен до срока совместным визгом трех домових. Мартын Фомич знал, что люди с утра что-то больно суетились, нервничали, и очень не хотел, чтобы такой вот нервный и недоспавший человек случайно вмешался в сходку. Заметить домового в кустах и в траве мудрено, и даже на куче гравия мудрено, и с асфальтом он уже научился сливаться, но голоса-то не спрячешь!
   - Ступал бы ты прочь, - посоветовал он Аникею Киприяновичу. - Как ты смоешься, так и они угомонятся.
   - А кикимора?
   - Жалеть ты ее, что ли, вздумал? Все одно помирает.
   - А коли притворяется?
   - Хм... Ну, ты все равно ступай. Сами разберемся. Где живешь-то?
   - За Матвеевским рынком.
   - Ого... Ишь откуда забежал... А чего у нас в доме ночью искал?
   - Да вот мимо пробегал, как-то оно вышло... притомился... - забормотал безместный домовой, но Мартын Фомич был сметлив.
   - Невесту нам сватали из-за Матвеевского рынка. Уж не по этому ли дельцу ты приходил? - он задумался, почесал в затылке, и тут его осенило. Понял! Раскусил! Это ты нарочно все затеял, чтобы нашего жениха опорочить! Да ведь как станет известно, что мы из дому кикимору изжить не можем, так ни одна девка за него не пойдет!
   И кинулся домовой дедушка с кулаками на Аникея Киприяновича.
   Домовые нередко схватываются драться, но там, где никто их забаве не помешает. Правила драки у них довольно расплывчаты. Давным-давно, еще в пору деревенского житья, они были более определенными: одно дело, когда домовой дедушка защищает свое жилье, и совсем другое - когда пришлый домовой на это жилье покушается. Но один закон соблюдается свято: людей в свои разборки не путать!
   Так что побоище на обочине асфальтовой дорожке можно объяснить только временным помешательством умов от вторжения кикиморы.
   Прочие домовые сразу не сообразили, из-за чего лай и склока, потому с изумлением наблюдали за дракой, не решаясь вмешаться и развести буянов по углам.
   И тут явился наконец виновник всей этой катавасии - тот, из-за кого сваха Неонила Игнатьевна билась об заклад с соперницами и затеяла свой хитросплетенный обман. Явился молодой домовой, ходивший пока в подручных у родного деда, - сам Трифон Орентьевич, наизавиднейший жених во всей округе.
   - Дед, ты сбрендил? - с тем Трифон Орентьевич решительно отпихнул Аникея Киприяновича, а Мартына Фомича поймал в охапку.
   - Пусти! Пусти, крысиный выкормыш! - верещал дед. - Я ему все кости переломаю! Ишь, чего удумал! Кикимору в наш дом подсадил!
   Вот как преобразилось событие в голове у шибко взволнованного домового дедушки.
   - Кикимор не бывает, - строго отвечал внук. - Это одни предрассудки деревенские.
   - Ни хрена себе предрассудки! Вон же она лежит, кикимора!
   - Где?
   - Вон, на травке!
   - Не вижу никакой кикиморы.
   И точно, пока домовые дрались, помирающий странник подхватился и убрел куда-то.
   - Морок! - воскликнул Анисим Клавдиевич. - Я ж ее своими глазами видел! Вот тут лежала и кряхтела!
   - Кто? Кикимора? - уточнил Трифон Орентьевич. - И как же она выглядела?
   - Да вроде... - Мартые Фомич задумался. - Вроде нашего дедушки Феодула Мардарьевича. Такая же ветхая. Только вся в клочьях...
   - То есть, кикимора была с лица как мы, домовые? - продолжал следствие Трифон Орентьевич.
   В отличие от прочих городских домовых, редких домоседов, он за недолгую свою жизнь успел постранствовать, побывал в деревне и даже ездил дважды на автомобиле, потому с его жизненным опытом считались и старики.
   - С лица - да. Это она так перекинулась! - сообразил магазинный.
   - Я ты, дядя, когда-либо кикимору видел? Не перекинутую?
   Оказалось, что нет, и никто из присутствующих тоже не встречал.
   - Так, может, это и был домовой?
   - А глаза кто тогда отводит?!
   Услышав, как на складе исчез и снова возник товар, Трифон Орентьевич крепко задумался.
   - Значит, безместный домовой из-за Матвеевского рынка при вашей кикиморе состоял? - уточнил он. - И где же тот домовой?
   Но Аникея Киприяновича, понятное дело, уже не догнали...
   * * *
   Матвеевский рынок был по человеческим понятиям далеко - сперва на трамвае до вокзала, потом оттуда на другом трамвае. Но если у кого ноги здоровы и нет нужды тащить кошелку с дешевыми продуктами, то можно и пешком напрямик. Домовые транспортом не пользовались, разве что у кого брат-сват пошел с горя в автомобильные. Да и то - скорее ради баловства. Куда домовому путешествовать? На какие курорты?
   Трифон Орентьевич прикинул - кто из знакомцев обитает за Матвеевским рынком. Очень его заинтересовала вся эта история с беглой кикиморой. То все в книжках про диковины вычитывал, а то - вон она, диковина, сама в гости пожаловала. И, потолковав еще с молодым домовым дедушкой Никифором Авдеевичем, обнаружил: знают они оба из тамошнего населения только сваху Неонилу Игнатьевну.
   Женатому Никифору Авдеевичу сваха была уже не страшна. А вот Трифон Орентьевич призадумался - уж больно настырно она его домогалась, девку какую-то ему на шею пыталась навязать. А что за девка может жить за Матвеевским рынком? Безграмотная какая-нибудь, с кем разумного разговора не заведешь, а только приставить ее мертвую паутину обчищать и подгоревшие сковородки по ночам надраивать...
   Однако любопытство оказалось сильнее неприязни к свахе и ее девке. Трифон Орентьевич собрался в дорогу.
   Возня с книжками принесла ему ту пользу, что он немного освоил географию и выучился читать планы городов. У хозяев были хорошие автомобильные атласы, был и отдельный план, изданный для туристов и очень подробный. Трифон Орентьевич ночью расстелил его в кабинете, поползал по нему, сколько требовалось, и срисовал на бумажку маршрут до Матвеевского рынка. А на следующую ночь и отправился.
   Домовые, как кошки, умеют перемещаться очень быстро, но на небольшое расстояние - дыхание у них короткое. Трифон Орентьевич был еще слишком молод, чтобы от быстрого шага за сердечко хвататься, но берег себя, двигался где - шажком, где - короткими перебежками. Рынок обошел чуть ли не за три версты - ходили слухи, что там обосновалась колония совсем уж одичавших безместных домовых, зовущих себя рыночными, и питаются они всякой дрянью, а говорят так, что не сразу и поймешь. Нравы, сказывали, у них мордобойные.
   За рынком было уже попроще - начинались деревянные дома с печками, а там чуть ли не за каждой печкой свой брат домовой проживает. На первом же дворе Трифон Орентьевич переполошил сторожевого барбоса, вылез готовый к труду и обороне местный домовой дедушка, а дальше, слово за слово да от двора ко двору, к рассвету Трифон Орентьевич добрался до свахиной квартиры.
   Неонила Игнатьевна обитала у доброй старушки. Старушка, впрочем, была убеждена, что подкармливает домового дедушку, а не домовиху-сваху. Правда, казалось ей странным, что не ведется никакой войны ни с тараканами, ни даже с пауками, о чем она особо просила, выставляя в особый уголок в чулане блюдечко с молоком. Откуда старушке было знать, что гонять тараканов мужское занятие! А пауков Неонила Игнатьевна откровенно побаивалась.
   Жила эта наивная старушка на втором этаже, третьего не было, а только чердак. Оттуда можно было попасть в чулан - так Трифону Орентьевичу и растолковали. И он спокойно двигался по указанному маршруту, когда из-за чердачной рухляди услышал приятный голосок:
   - Неонила Игнатьевна! А я тебя заждалась!
   Он остановился.
   - Я это, Малаша, не бойся! - продолжал голосок. - Что же ты? Разведала? Узнала?
   Трифон Орентьевич чуть вслух не охнул - девку из-за Матвеевского рынка, которую ему сватали, тоже звали Маланьей!
   - Что ж ты встала в пень, Неонила Игнатьевна? Я одна пришла, без мамки! Не бойся!
   Трифон Орентьевич понял, что сваха чем-то против невестиных родителей согрешила.
   - Кхм... - он насколько мог тоненько прокашлялся.
   - Неонила Игнатьевна! - девка Маланья полезла из своей засады навстречу. - Просквозило тебя, что ли? Так сейчас пойдем к тебе в чуланчик, травками полечимся! И все мне расскажешь! Судьба мне или не судьба быть за Тришенькой?
   Трифон Орентьевич понял - она! Она самая!
   И ведь как ласково выговорила "Тришенька"!
   Хотя до свадьбы таращиться на невесту не полагается, но, во-первых, еще неведомо, будет та свадьба или нет, а во-вторых, дело такое, что не до старинного вежества. И Трифон Орентьевич решительно шагнул навстречу девке.
   - Ахти мне! - воскликнула Малаша. - Ты кто еще таков? Откуда взялся?
   - К свахе по своему дельцу пришел, - честно отвечал Трифон Орентьевич. А свахи, как я погляжу, и нет.
   - Вот и я ее жду. Она как к бабке Бахтеяровне убрела, так и пропала.
   - А что за бабка Бахтеяровна? - очень удивленный странным восточным прозванием, полюбопытствовал Трифон Орентьевич, во все глаза пялясь на Малашу.
   Девка была как раз такая, что хоть сию минуту женись. Росточком маленькая, ладненькая, кругленькая, с виду - настоящая домовитая домовиха, и глазки этак живенько поблескивают.
   - А умная бабка. Она уж совсем ветхая, у правнуков на покое живет и по важным делам гадает, - объяснила Малаша.
   - Откуда ж у нее отчество такое нездешнее?
   - А кабы не сама себе придумала... Знаешь, молодец, коли гадалка Терентьевна или там Федотовна, то к ней уважение одно, а коли Бахтеяровна или еще вот Рудольфовна - то уважение совсем другое!
   - Что, и Рудольфовна тоже есть?
   - Есть, только далеко, она за банным замужем, а баня у нас через... через восемь кварталов наискосок!
   Ишь ты, обрадовался Трифон Орентьевич, и счету обучена!
   Они еще потолковали об отсутствующей свахе и вздумали, что с ней могла стрястись неведомая беда. Так что следовало обоим немедленно спешить к гадалке Бахтеяровне, а оттуда - по следу незадачливой свахи.
   * * *
   Бабка Бахтеяровна жилище имела в одном месте, в подполье хорошего дома, настоящего стародавнего сруба-пятистенка, а прием вела совсем в другом месте, в сарае при огороде. Правнук, молодой, но старательный домовой дедушка, очень не одобрял нашествия клиентов. А гадалкой бабка, судя по всему, была хорошей.
   Едва увидев на пороге сарая парочку, она прищурилась и сходу заявила:
   - Будет прок! Только рановато вы вместе-то ходите! Не положено!
   - Какой прок, бабушка? - спросил Трифон Орентьевич и вдруг все понял. Малаша же сперва уставилась на бабку Бахтеяровну в полнейшем недоумении, а потом возмутилась.
   - Потому и вместе, что мне этот молодец - никто! А жених мой - Трифон Орентьевич, что за Матвеевским рынком живет!
   Жених чуть было не брякнул: "Да сама же ты, девка, живешь за Матвеевским рынком! "
   Бабка Бахтеяровна посмотрела на него из-под ладошки.
   - Про рынок не скажу, а прок вот с ним будет.
   Малаша повернулась к своему спутнику.
   - Пойдем, молодец, что-то нам бабушка не то говорит. Я ради тебя от своего жениха не отступлюсь, так и знай.
   - Так вот он и есть, твой жених! - воскликнула бабка. - Ты спроси, как его звать-то! Да пусть не врет!
   Малаша уставилась на незнакомца во все глаза. И вдруг сообразила!
   Ахнув, она вылетела из сарая и опрометью понеслась по грядкам.
   - А ты стой, как стоишь! - велела гадалка. - Нечего до свадьбы с невестой ходить. Неприлично!
   - Я по другому дельцу, - сказал Трифон Орентьевич. - Сваха у нас пропала, Неонила Игнатьевна. Пошла к тебе, да и не вернулась.
   - За сваху не беспокойся, оснований нет.
   - Есть основания. У нас тут кикимора пропала...
   - Кто пропал?!
   - Кикимора, - тут Трифон Орентьевич понял, как нелепо прозвучали его совершенно правдивые слова.
   - И у вас?!
   - А что, еще у кого-то?! .
   - Ну-ка, выкладывай все, как есть! - приказала бабка.
   Трифон Орентьевич вкратце рассказал про переполох в своем доме, про домового-странника, который, возможно, на самом деле - перекинувшаяся кикимора, про безместного домового из-за Матвеевского рынка, которого он полагал сыскать с помощью свахи, и еще про то, что, коли кикимора увязалась за тем домовым и оказалась в здешних краях, то беспокойства от нее может быть много. Тут и выяснилось, что они имеют в виду одну и ту же кикимору.
   Сам он не очень-то верил в эту загадочную особу, но кто ее разберет вдруг окажется, что она есть и шкодит на полную катушку? И, вопреки всем древним правилам, перекидывается домовым?
   - Говоришь, ободранный весь, облезлый, морда жалобная, мослы торчат? вдруг принялась уточнять бабка Бахтеяровна.
   - Как будто десять лет не ел, не пил, - подтвердил Трифон Орентьевич.
   Бабка хмыкнула.
   - Насчет свахи не бойся, я ее как раз за тем безместным домовым и послала, который с этой вашей кикиморой возился, - утешила она. - Им бы вдвоем прийти следовало, ну да ладно. Сдается мне, знаю я эту кикимору, ох, знаю, ох, знаю...
   И замолчала. Крепко замолчала. Надолго. Трифон Орентьевич отродясь не видывал такого тяжкого, увесистого молчания. Он сперва ждал, чтобы старая домовиха еще чего-нибудь изрекла, а потом вдруг понял, что и дышать боится.
   Тут на пороге сарая появились Неонила Игнатьевна с Аникеем Киприяновичем.
   Увидев жениха, Неонила Игнатьевна, до смерти напуганная последними событиями, сперва глазам не поверила - она же шла к гадалке, чтобы просмотреть будущее с учетом появления кикиморы: сладится или не сладится эта свадьба? И сперва ей показалось, что бабка Бахтеяровна, слава о которой шла великая, колдовским путем перенесла сюда Трифона Орентьевича. Решив, что вот сейчас начнется разборка и выплывет правда о хождении в чужую квартиру, она метнулась было прочь, но Аникей Кипрриянович вовремя словил ее за шиворот.
   - Умом тронулась, кума?!
   - Сюда ступай, - велела гадалка. - Садись в угол, жди. А я с вами, молодцами, побеседую. Ты у нас - безместный Аникей Киприянович, что ли?
   - Он самый.
   - Место будет. И недели не пройдет, как будет. А теперь рассказывай, какие такие чудеса творила кикимора? Как именно отвод глаз делала? И каковыми побочными явлениями сие сопровождалось?
   Трифон Орентьевич прямо в восторг пришел - до чего же складно гадалка выразилась! А безместный домовой уже в который раз принялся докладывать про опустевшую квартиру и опустевший магазинный склад.
   - Довольно, - сказала бабка. - Погоди-ка...
   Она полезла в свои колдовские припасы, вынула травку сушеную, побормотала над ней, искрошила ее в прах и упаковала в фунтик из газетной бумаги.
   - Поджечь да покурить в том доме, где отвод глаз делался, - велела она. Более кикимора там носу не покажет. Неси скорее (это уже относилось отдельно к Трифону Орентьевичу) да при всем обществе курение произведи. Чтобы все видели и поняли - кикимора не вернется!
   С тем оба домовых и были выставлены из сарая.
   - Выходит, кикиморы все же есть? - удивленно спросил Трифон Орентьевич.
   - Есть, выходит, коли от них курение помогает, - ответил Аникей Киприянович. - Пойдем, провожу. И до свадьбы тут носу не кажи. Бабы правы непорядок.
   Трифон Орентьевич вспомнил тут, что ни на какую свадьбу согласия не давал, но возражать не стал. Но безместному домовому не следовало напоминать о брачных делах - тут же Трифон Орентьевич вспомнил, что за всей суетой так и не спросил безместного, какая нелегкая понесла его вместо со свахой в жениховский дом?
   Сказать правду об этом деле Аникей Киприянович никак не мог - правда бы единым махом разрушила все это многострадальное сватовство! Впридачу подсовывание фальшивого местожительства испортило бы свахе репутацию навеки, да и тому, кто выдумал эту пакость, не поздоровилось бы, поэтому Аникей Киприянович забормотал несуразицу - он-де по объявлению, а сваха просто так следом увязалась.
   Трифон Орентьевич не так давно сильно пострадал из-за вранья, чуть было родного дома навеки не лишился, и с того времени стал чуять вранье примерно так же, как пес чует след. Он, возмутившись, гаркнул на Аникея Карповича, тот сперва огрызнулся, а потом дал деру. Здешние места были ему родные - главное было успеть пересечь огород, а потом уж он успешно затярелся в закоулках. Трифон Орентьевич гнал его, гнал, упустил да и плюнул.
   Не все ли равно? Врет, не врет - какая разница? Зато невеста хорошая оказалась, с правильным понятием о бабьей верности, и счету обучена.
   Может, и не стоит больше гордость разводить, нос задирать, на свах фыркать?
   * * *
   Когда домовихи остались одни, сваха долго ждала, чтобы бабка Бахтеяровна умное словцо изронила. Но та опять замолчала.
   Вдруг гадалка горестно вздохнула.
   - Хоть тебе покаюсь... - пробормотала она.
   - А что, бабушка, а что?
   - Натворила я дел...
   - С кикиморой?
   - Какая кикимора?.. Нет никакой кикиморы...
   - А кто же в жениховом доме шалил?
   - То-то и оно...
   Старая домовиха взяла горстку мелких камушков, раскинула на дощечке, получилось что-то нехорошее. Она смахнула камушки обратно в мешок из мышьей шкуры.
   - Думаешь, почему я так зажилась? - спросила вдруг. - Вот уж и правнуков вынянчила, и скоро праправнука обещались мне принести?
   - Здоровье у тебя такое оказалось, - предположила Неонила Игнатьевна.
   - Ну, и здоровье тоже, я все то и дело поправляю. Средство у меня такое имеется. Поправим, что ли?
   Средство оказалось ядреной настойкой, от которой во рту - огонь, а в башке - сперва блаженная пустота, потом мысли, похожие на разноцветный птичий пух.
   Возможно, бабка Бахтеяровна просто хотела самом себе развязать наконец язык.
   - И когда же это было? А, поди, при государе императоре... неожиданно сказала она. - Хозяева лошадей держали, хозяйский сынок в каваре... кавареле.. ка-ва-лер-гардах служил! Да ты пей, пей, оно не вредное. И посватали мне домового дедушку из хорошего, богатого дома. А я девкой была норовистая - нет и нет! Другой мне полюбился...
   - Как это? Так не бывает, чтобы девке кто-то полюбился! - убежденно воскликнула уже пьяненькая сваха.
   - Не галди! Бывает! И я к нему самовольно ушла.
   - Ахти мне!
   Действительно - дело было неслыханное, и для теперешнего шалопутного времени отчаянное, а при государе императоре - и вовсе невозможное.
   - Вот те и ахти... Недолго я с ним прожила - он счастья своего не умел понять! - грозно произнесла бабка. - Другую ему сватать стали. Гляжу - он к свадьбе готовится! Три дня и три ночи ревела я не переставая - слышишь, девка? Теперь так уже не ревут!
   Неонила Игнатьевна на "девку" не обиделась - понимала, что для бабки Бахтеяровны она еще - несмышленыш.
   - И от этого рева в меня сила вошла...
   - Какая сила, бабушка? - удивилась сваха.
   - Сама не пойму. Я даже и не заметила, как это сделалось. Вот я его перед собой поставила и спрашиваю: ну, так с кем из нас жить будешь? Он жался, изворачивался, наконец брякнул: к той пойду! И я ему в ответ: пойдешь, да не дойдешь! Помяни мое слово!
   - Ахти мне! - в который уже раз ужаснулась сваха.
   - Кабы он мне не перечил - может, и обошлось бы. Так нет же! И чего такого сказал - не помню, только взбеленилась я до крайности! Ступай, кричу, и чтоб те пусто было, крысиный выкормыш, чтоб те было пусто! И кто слова-то подсказал - до сих пор не ведаю. Он и пошел...
   - Куда, бабушка?
   - А не ведаю. Знаю только, что до той невесты так и не дошел. Искали его, искали, да и бросили. Пропал. Я потом опомнилась, поумнела, скромненько жила, замуж меня взяли. Но только после того крику стала я гадать. И как-то на него камушки бросила. Знать хотела - жив или уж нет? А ему все дорога да дорога выпадает, идет он и идет, все никак до своей невесты не дойдет, поганец! И всюду ему - пусто...
   - Вон оно что! - догадалась сваха. - Так погоди, бабушка! Неужто та пустота - заразная? Вот ведь и Аникею Киприяновичу она померещилась! И потом - магазинному...
   - Выходит, заразная... - старая домовиха вздохнула. - Или же пустота в нем самом до того разрослась, что ее уже на все окрестности с лихвой
   хватает... Столько по миру бездомно шастать - и впрямь пустой сделаешься, ну как пакет из-под картошки...
   - Да-а... - пробормотала Неонила Игнатьевна, с трудом осознавая, какую горестную судьбу устроила своему изменщику бабка Бахтеяровна. - Это. значит, куда бы он ни сунулся - всюду ничего, окромя пустоты, не находит?
   - Что сам в себе несет - то и вокруг находит. Это я уж потом поняла. А как теперь быть - ума не приложу! Освободить бы его пора - а как?
   - Ну, скажи: чтоб те полно было! - предложила сваха.
   - Пробовала. Не выходит.
   - Может, сперва вдругорядь три дня и три ночи реветь надо?
   - Может, и надо. Да только стара я стала и так, как тогда, реветь уж не умею.
   - Крепко ты его припечатала! - с неожиданным для самой себя восхищением воскликнула сваха.
   - Ага, крепко. Да и себя заодно. Чем дальше - тем хуже. И его я этим отчаянным словом по миру гоняю, и себя обременила...
   - Тебе-то что? Детей родила, внуков вырастила, правнуков, вот полезным делом занимаешься, - стала разбираться сваха. - Все тебя уважают, подношения тащат.
   - Дочку с зятем пережила, сына с невесткой пережила. Для домовихи что главное? Семья! А ведь я свою семью пережила...
   И пригорюнилась бабка Бахтеяровна, повязанная чересчур сильным словом, не имеющим супротивного слова, и, глядя на нее, пригорюнилась сваха Неонила Игнатьевна.
   А в щель между дверью и порогом уже блестели молодые глаза - это Малаша, уняв свой девичий испуг, принеслась выспрашивать о знатном женихе Трифоне Орентьевиче. И ей хотелось знать сию же минуту - понравилась она или не понравилась. Раз уж в этом сватовстве все не по правилам, не по прежнему разумному порядку, раз уж они до свадьбы встретились - то ведь очень важно понравиться. А то, глядишь, и никакой свадьбы не будет...
   А коли свадьбы не будет - так будет рев в три ручья, и будут всякие злые и глупые слова, и много всяких неприятностей.
   Довольно уже и того, что бредет не-разбери-поймешь куда позабывший свое имя дряхлый домовой, бредет от пустоты к пустоте и остановиться не может. Лишь изредка вспоминает - вроде бы к невесте шел. И тут же забывает обратно.
   Рига 2003