Трускиновская Далия. Умри в полночь

   Впрочем, «Сезам, откройся!» было сказано. Артем уже стал ее любовником, принял на себя волну восторга и благодарной нежности, и, следовательно, все, что было до него, автоматически становилось для Наташи недействительным.
   И тут Артем оказался прав. Точнее, правильно угадал.
   Но он не торопил теперь Наташу, домогаясь искренности. Он знал, что полчаса расслабленности окупятся – она заговорит сама, она расскажет про своего прежнего друга, потому что в глубине душщи поставит на нем крест. Конечно же, окажется, что он безумно ее любит, а из семьи не уходит, потому что – дети. И с женой он, истинный рыцарь, фактически не живет. А живет с Наташей, и вот она, так и быть, отпустила его на две недели – свозить семью на юг. Потому что дети – это святое.
   Что-то в этом роде Артем слышал раза два от примерно таких же бедолаг, как Наташа. Но только тогда он выслушивал из вежливости. Теперь же от этого зависела человеческая жизнь.
   Видя, что Артем как будто весь выложился и продолжения не будет, Наташа стала приводить в порядок одежду. Лежа это плохо получалось. Артем поэтому перебрался на водительское место, пропихнув задремавшего было Арго обратно на заднее сиденье. Пес перебрался – и перепугал Наташу, лизнув ее в лицо. Артем вернул оба рычага на прежнее место – и вот уже Наташа сидела рядом с ним, поправляя волосы и поглядывая в зеркальце над лобовым стеклом.
   Посмотрел в это зеркальце и Артем. Увидел немолодого лысоватого мужчину с сухим лицом, морщинистого, почти безбрового, как и положено бывшему блондину. Вздохнул – чему тут нравиться? Однако же дамы не обделяют вниманием. Неужели срабатывает вечно заинтересованный взгляд и способность выслушивать любую их дребедень? Возможно, и профессиональная наблюдательность – он всегда замечал смену прически и новые туфли. Думал ли он, что эти качества, делающие его вполне конкурентоспособным среди красавцев-атлетов, понадобятся совсем в другой области?
   – Дать тебе щетку для волос? – спросил Артем.
   – Дай, миленький. Я ни на что не похожа.
   – Напрасно ты так осветляешь волосы, – заметил Артем, доставая из бардачка щетку. – тебе бы больше пошли светло-русые. У тебя такой тип лица, что желтые волосы для тебя хуже погибели.
   – Тебе не нравится? – растерялась она.
   – Мне бы больше понравились светло-русые, – значительно сказал Артем. – И подлиннее. Тебе никто никогда не говорил, что мужчинам нравятся длинные волосы?
   – Не всем, – строптиво ответила она.
   – Которые со вкусом – тем нравятся. У тебя же такие густые волосы, зачем тебе эта банальная стрижка, будто у продавщицы из овощного магазина?
   – И стрижка тебе не нравится?
   – Возможно, мне не нравится то, что ты сделала ее на чей-то дурной вкус, – помолчав, сообщил Артем. – И хотела, чтобы она понравилась кому-то другому…
   Честно говоря, он ждал хихиканья и какой-нибудь пошлости насчет ревности. Но иной возможности заговорить о женатом любовнике Артем найти не мог.
   – Мало ли чего я хотела, – тут в голосе Наташи обозначилось недовольство, и Артем даже удивился – значит, положенного вранья не будет?
   – Ему нравятся блондинки? – подначил Артем.
   – Дуры ему нравятся! – отрубила Наташа.
   – Ну, тогда мои шансы повышаются, – Артем даже приосанился. – Дурой тебя никак не назовешь. И давно ты догадалась?
   – Чего – догадалась?
   – Что ему дуры нравятся?
   – Когда подсвечник продать уговаривал.
   – Какой еще подсвечник?
   Пауза была – в четверть секунды, не больше. Наташа вдруг сообразила, что брякнула лишнее. Но Артем не дал ей опомнитьсч, быстро протянул руку у нее за спиной и привлек ее к себе.
   – Артемчик, люди смотрят! – спохватилась она, заметив краем глаза парочку заблудших прохожих, но от поцелуя не уклоняясь. – Ты что, сумасшедший…
   – Мне тоже нравятся глупые женщины, которые сидят в два часа ночи в запертой машине и боятся целоваться, – заколдовал бархатным голосом Артем, – мне нравятся дурочки, которые боятся таких же ошалевших от свободы дурачков, ты погляди, они сейчас войдут в подъезд и тоже будут целоваться…
   – Все-таки ты сумасшедший… – прошептала она и вдруг заметила, какое время показывают часы на панели. – Артем! Гляди! Ведь уже третий час! Господи!…
   – Вспомнила? – жестко спросил Артем. – А теперь давай выкладывай, что за подсвечник, почему понадобилось его продавать и какое отношение к нему имеет этот твой Шурик.
   – Какой еще Шурик? – изумилась Наташа. – Витя он, а не Шурик.
   – Витя? Хорошее имя. Ну, девочка, начинай, благословясь. И учти, что Витя только что ушел из твоей биографии. Был Витя – и нету. Ты ведь сама это прекрасно знаешь, миленькая.
   Последнее слово Артем употребил, невзирая на внутреннее сопротивление. Ему самому была противна фальшь собственного голоса. Но словечка нравилось Наташе – возможно, называя Артема миленьким, она ждала и от него того же?
   – Ну, я его в сарае нашла… – опустив глаза, призналась Наташа. – Раз в жизни повезло. Под дровами кусок стены провалился, а там коробка со всякой дрянью, туфли какие-то дореволюционные, карточки, муфта меховая, уже ни на что не похожая, и этот подсвечник.
   – Клад, стало быть, выкопала, – подытожил Артем. – Ну и как ты им распорядилась? Муфту, конечно, приспособила к вечернему туалету, в туфлях будешь по ресторанам ходить…
   – Ой, Артемка, по ним же помойка плакала! – вдруг развеселилась Наташа. – Этим же туфлям сто лет было! А муфту я сквозь газету брала! Она же вся расползлась! Смеху было! Игорь тоже покатывался – клад нашла! Говорил: нужно в муфте швы распороть, брилики поискать! Я ему говорю – сам пори, я к этой дряни даже не прикоснусь! Ну, мы договорились – добыча пополам.
   – Погоди, Наталья, какая добыча? – поддержал ее смехом Артем. – Вы что, действительно камушки нашли? Вот это да!
   – Ага, камушки! Брилики! Ведро бриликов! – тут Артем понял, смех-то у женщины нехороший, крепко обнял ее и легко куснул за ухо, напоминая, что их амурная игра продолжается. Она поцеловала его в нос, прижалась и опять оттаяла.
   – Не нашел он, конечно, ни фига, – продолжала Наташа. – Только ввозился весь, из нее же шерсть клочьями лезла и по воздуху летала. Он этой дряни нанюхался, ругаться начал.
   – А зачем ему половина добычи вдруг понадобилась? Машину купить захотелось?
   – Да на кой ему машина? Он в такси работает, она ему и на работе осточертела. Верашки дома как раз не было, когда мы этот клад потрошили, он сказал – с первых же больших денег уйду ко всем чертям, квартиру куплю, хоть конуру, да свою, чтобы от этой стервочки подальше… Ой, Артемчик, это тебе совсем ни к чему знать. Соседи у меня хорошие. Я и с ним, и с ней прекрасно лажу. Вераша меня всегда замечательно понимает. И насчет Вити – тоже все о’кей! И Игорь тоже понимает. Когда Витя приходит, мы даже на кухне все вместе чай пьем. Они только между собой, ну, ты понимаешь… Поженились совсем молодые, детей не получилось, разводиться – это или ему под забором жить, или ей. Ты же знаешь, разменяться, когда в коммуналке, вообще очень сложно. А одну комнату в коммунадке вообще можно только на такую же конурку выменять, на две ну никак не получится. Вот он и искал в муфте брилики.
   – Ну и отдала бы ты ему половину? – полюбопытствовал Артем.
   – В долг бы, конечно, дала, – деловито ответила Наташа. – Оформили бы у нотариуса расписку, все чин чином. Он, когда муфту потрошил, все мне объяснил.
   – А свою половину на что?
   – Как это на что? Тоже на квартиру, конечно! Артемчик, родненький, ты когда-нибудь жил в коммуналке?
   – Считай, что жил.
   Если быть до конца честным, как раз в своей замечательной двухкомнатной квартире, все удобства, центр Москвы, возле Никитских ворот, даже гараж – и тот поблизости, Артем практически не бывал. Так, гостил раз пять-шесть в году по два-три дня, все остальное время квартира пустовала, и покрывались московской пылью два импортных гарнитура в комнатах и один советский – кухонный. В классических коммуналках он иногда бывал в гостях. А вообще жилищные условия случались самые разнообразные. Из комнатехи с разбитыми стеклами и ручными тараканами, откуда в туалет ходишь коридором с тремя поворотами, в душ вообще спускаешься на два этажа, а стряпаешь внизу, где на общей кухне к двум плитам – очередь в дюжину молодых мам с детишками на руках, – так вот, из этго рая он переезжал в апартаменты с радужно-переливчатыми портьерами на окнах, цветным телевизором и холодильником, финским санфаянсом в ванной и вежливыми горничными, каждая из которых привычнее шпарит по-английски, чем по-русски. Но были в этой роскоши некие сиюминутность и иллюзорность, не позволявшие принимать ее всерьез и наслаждаться ею. У Артема, впрочем, хватало чувства юмора на все, даже на быт.
   – Ну, значит, понимаешь, о чем я. Господи ты мой Боже, хоть бы на старости лет пожить по-человечески!
   – И дочку бы к себе взяла… – мечтательно произнес Артем.
   – Люську? Нет, я иначе думала – Люську прописать сюда и оставить ей эту комнату. А что? Комната большая, красивая даже. А что с потолка течет – так дом через год на капитальный ремонт, может, поставят. И все-таки центр, все поблизости, техникум этот самый – и тот всего за четыре квартала.
   Артем усмехнулся в глубине души – все та же история, все та же надежда на мужика, которого можно приманить – если повезет, то квартирой. Конечно, какая-то логика в эгоизме Наташи была. Артем не раз наблюдал семьи, где взрослые дети разбежались кто куда, а осталась доругиваться пара стариков. Сорок лет эти старики все собирались развестись, сорок лет твердили друг дружке и всему миру, что лишь ответственность перед детьми удерживает их в одной семейной упряжке, и вот настал час свободы – и что же? Оказалось, что единственное существо, которое будет врачевать его болячки и выслушивать его воркотню вплоть до смертного часа – это она, осточертевшая и единственная. Оказалось, что кроме этого старого черта, изводившего ее то выпивками, то загулами, то ревностью, некому подать ей, прихворнувшей, стакан чая с медом. Наташа, возможно, боясь самой себе признаться в мыслях об этих последних годах, искала того старого черта, который будет лет через двадцать помирать рядом с ней, рядом с которым и ей помирать будет не так одиноко. А Люська – Люську, когда нужно, вызовут телеграммой.
   Наташа еще похвалила свою комнату в коммуналке, особенно отметив большое окно, телефон, ванную с кафелем, где помещается, кроме всего прочего, и столик, и табуретка для удобства стирки, где стоят и не мешают обе стиральные машины.

   Наташа тосковала по маленькому женскому раю, где можно с наслаждением кулинарить, с восторгом мыть посуду, блаженствовать за стиркой и так далее, где сознание, что на полировке ни пылинки, а обувь в прихожей выстроена по ранжиру, наполняет душу неизъяснимым счастьем. Артем понял – вот этим она готова заниматься двадцать пять часов в сутки, а если будет, кому похвалить ее старания, – то и все двадцать шесть. А ее, бедолагу, снабдили трудовой книжкой и посадили за облупленный стол в неком управлении. И зачем это управление, что за цифры проходят через Наташины руки, никто не знает, и сама она – меньше, чем кто-либо. И выполняет она свои обязанности так же бездарно, как все ее соседки по комнате, сидящие за такими же столами. А талантишко-то в течение восьми проклятых часов криком кричит – дура, в «Хозяйственном» набор эмалированных кастрюль продается, дура, напротив ситчик привезли и лен на простыни, дура, брось к черту свой калькулятор, сходи и купи цветов и поставь их дома посреди стола в большой вазе лилового стекла, с кружевным верхом и тяжелой ножкой! Да… Вот именно эти вопли и понимал Артем лучше, чем кто-либо.
   Он подумал: распутать бы поскорее всю эту историю, проститься и несколько лет спустя найти Наташу хозяйкой собственной квартиры, забывшую про амурные проказы, просто гостепримную, с дорогой посудой и салфеточками на столе, чтобы сварила удивительный кофе, чтобы угостила на славу, и порадоваться за нее…
   Но радоваться было рано. Он еще ничего не распутал.
   Артем быстро пробежался в памяти по их разговору после возни с сиденьем. Подсвечник! Пора бы и вернуться к нему. Что-то интересное связано с этим подсвечником, какое-то недовольство Наташи ее дружком сердечным. Из-за подсвечника у них явно был неприятный разговор.
   – Да, – сказал он в ответ непонятно на что, толком не расслышанное, и, вообразив себе мелькнувшую несколько секунд назад перед глазами картину с Наташей в роли гостеприимной хозяйки на фоне прибранной квартирки, заговорил с воодушевлением:
   – Ох, Наташка, мужика бы тебе стоящего – ты бы уж расцвела. Он бы деньги в дом приносил, тебя бы с работы твоей дурацкой забрал. Хозяйство было бы – полная чаша! Китайский сервиз за четыре тысячи, аппаратура японская, видак, ну, все, что надо! Гости придут – пожалуйста, кофе с коньячком под хорошую кассету, хрустальную люстру выключить, свечки в дорогом подсвечнике зажечь, знаешь, ароматические…
   – А как по-твоему, сколько может стоить красивый подсвечник? – явно забыв, что продолталась о нем раньше, дипломатично поинтересовалась Наташа.
   – Смотря какой, – сразу ответил Артем и задумался. Хотя ему приходилось иметь дело с антиквариатом, но это были фамильные вещи, переходящие в семьях от поколения к поколению, и он мог, положим, отличить дорогую штучку от явной подделки, но почем теперь эта штучка в комиссионке – понятия не имел.
   – Ну… Есть старинные бронзовые, парные. Эти – страшно дорогие. Есть серебряные – там, кажется, из расчета то ли двадцать, то ли тридцать рублей за грамм серебра. Есть, кажется, фарфоровые… Понимаешь, разброс очень большой?
   – Сколько мог бы стоить подсвечник вроде серебряного, но очень красивый, с листочками? – прямо спросила Наташа.
   – С какими листочками? – деловито, но с трудом удерживая улыбку, поинтересовался Артем.
   – Там такие рогульки, куда свечки вставляют, и они вроде как из листочков, ну, как стволик, как стебель с цветком вылезает, – стала объяснять Наташа. – И краешки у листиков загибаются очень красиво. Может такой подсвечник стоить шестьсот рублей?
   – Может, – уверенно сказал Артем. – Наверняка может. Это зависит от сплава, от величины подсвечника, от работы, от веса, от клейма мастера или мастерской. Он и шестьсот тысяч может стоить, и шесть рублей.
   – Он вот такой, – показала Наташа руками, – с двумя рогульками и листиками. Артемчик, он действительно очень красивый! Я его еще вычистила с содой, так вообще засиял!
   – Но ты хоть кому-то его показывала?
   – Конечно! Мы же все сперва решили, что он серебряный! Витя снес его к какому-то мастеру, тот сказал, что с серебром и рядом не лежало, но вообще вещь интересная, он бы сам ее охотно купил. И цену предложил. А я не захотела продавать.
   – Деньги, что ли, у тебя лишние появились?
   – Да нет… Жаль стало. Понимаешь – раз в жизни повезло – и менять эту прелесть на какие-то шестьсот рублей? Может, это я удачу свою нашла?
   Артему пришлось хмыкнуть, чтобы подавить выскочившее было словечко. Удачу она свою нашла! Похоже, именно эта удача чуть не загнала ее два часа назад в петлю.
   – А ты не смейся, – Наташа, видимо, восприняла подсвечник всерьез. – У нас на работе Нинка, машинистка, однажды сережку нашла на улице, хорошенькую такую, золотую, с камушком. Мы ей все говорили – продай, на что тебе одна сережка? А она не захотела, сказала – а может, это моя удача? Отдала сережку переделать на колечко – и через месяц с хорошим человеком познакомилась, замуж вышла. Видишь? А Светка потеряла свою цепочку – она на цепочке бабкин медальон носила – и заболела. Так она вышла из больницы, весь дом перерыла, все растребушила – и знаешь, где цепочку нашла? У нее замочек сломался, когда Светка в туалет ходила, а у нее там коврик мягкий, не слышно было, как медальон стукнул. Так эта цепочка и лежала под унитазом в щелочке. И Светка выздоровела!
   Артему хотелось сказать, что выздоровела Светка после больницы, но он воздержался – понял, что имеет дело с управленческим женским фольклором, а это – неприкосновенно.
   – А если бы подсвечник оказался серебряным? – только и спросил Артем.
   – Продала бы! – решительно сказала Наташа. – И купила квартиру.
   – А удача? – поддел, как ему казалось, Артем.
   – Так это и была бы удача, что серебряный! Значит, мне бы сама судьба такие деньги на квартиру послала… А может, Бог… – неуверенно закончила она.
   – Тогда понятно. Серебряный подсвечник – это живые деньги, а несеребряный – талисман, – подытожил Артем со всей серьезностью.
   – Ну да! – обрадовалась Наташа, что ее наконец-то поняли.
   – Значит, твоему Виктору было плевать на талисманы, ему зачем-то вдруг понадобились шестьсот рублей, и он стал уговаривать тебя продать подсвечник тому ювелиру? – ласково спросил Артем.
   Наташа растерялась. Она уже забыла, о чем сгоряча брякнула, с чего начался разговор о подсвечнике. Она искренне не хотела закладывать своего женатого избранника – это само как-то вылезло на свет Божий. И логика его поступков, все это время подсознательно казавшаяся ей какой-то нехорошей, вдруг стала раскрываться перед посторонним, или уже не очень посторонним человеком, и Наташе стало стыдно.
   – Эти шестьсот рублей понадобились мне самой! – выпалила она. – Я же Люське пальто купила, себе косметику, в долги влезла, разве ты не понимаешь? Он обо мне же и беспокоился!
   За такое интересное беспокойство головы отвинчивать надо, подумал Артем. Взял бы и выдал ей эти шестьсот рублей, для работящего мужика, даже и семейного, шестьсот рублей – не такие уж великие деньги. Должно быть, любовник был из тех красавцев, что регулярно стреляют у подруги то трешку, то пятерку – словом, сумму, о которой потом и заикнуться-то как-то неловко.
   Прием был нечестный, он отлично сознавал это. Так можно говорить только со своей женщиной, которую за дело и поругать не грех, потому что – своя, и она прекрасно знает это. Артем понимал, что его тон – совершенно ненужная надежда для Наташи, которой надоело быть ничьей. Но времени, чтобы узнать правду о ее странном самоубийстве, оставалось уже очень мало. Если учесть, что Артем пока еще очень незначительно продвинулся в своем дилетантском расследовании… Ему нужно было укреплять и укреплять в этой бедолаге сознание, что она для него – не случайный эпизод, что у их отношений отличная перспектива. Потом, когда он нападет на след, когда ему все станет ясно… Да, потом, когда в ее откровенности уже не будет нужды, она крепко разочаруется в своем спасителе. Пускай… Была бы только жива.
   – Я же думала, что подсвечник серебряный! – воскликнула Наташа. – Мне поэтому Табакова и денег дала!
   Артему все стало ясно. Он прямо-таки увидел перед глазами эту картину – взъерошенная Наташа врывается в свою контору, захлопывает дверь, испускает победный вопль: «Девочки, чего я вам расскажу!!!» Слетается кучка сорокалетних и старше «девочек». Хохочут над поисками бриллиантов в муфте. Интересуются фасоном дореволюционных туфель. Восклицают: «Счастливая ты, Наташка!» И что же из этого следует? Похоже, следует такая глупость: вряд ли Наташа рассказала «девоскам», что подсвечник оказался липовый. Во-первых, тогда у у нее сразу начнут выпрашивать денег в долг и трубовать возврата долгов. А так – святое ж дело подождать, пока она с максимальной выгодой продаст свое сокровище!… Стоп. Даже если по двадцать рублей за грамм плюс работа… Уж не это ли – те двадцать пять тысяч, из-за которых заварилась вся каша?
   Тут Артему стало кисло. Он представил себе, какая толпа народа знала, что Наташа откопала в сарае клад. Все ее коллеги по управлению. Все школьные подружки. Все бабка, круглосуточно сидящие в грязном дворе у казенной песочницы без песка. А о том, что чудо не состоялось, знал, очевидно, только Витя. И ювелир, которому он носил подсвечник на экспертизу. Что же из этого следует? Имеет ли экспертиза какое-то отношение к событиям этой ночи?
   – Послушай, этот твой… Витютя… – Артем употребил совершенно отвратительную кличку, которую навесили языкастые девчонки на его однокашника по училищу. – Он тебя с ювелиром-то хоть познкомил?
   – А зачем? – удивилась Наташа.
   Артем еще раз подумал – такие должны безвылазно сидеть дома и стряпать, выходя только в сопровождении мужа, и чтобы деньги лежали только у него в кошельке. Таким давать деньги в руки опасно. И доверять им решать их собственные проблемы – опасно.
   – Ты, красавица моя, когда-нибудь в «испорченный телефон» играла?
   – Ну, играла.
   – Откуда ты знаешь, что именно сказал ювелир твоему Витюте? А?
   – Но, Артемчик, зачем бы Витя стал мне врать?
   – Да хотя бы затем, чтобы ты продала подсвечник за шестьсот рублей тому хмырю, а потом они вместе продали бы его за двадцать пять тысяч. Такие события иногда тоже бывают.
   – Вите бы это даже в голову не пришло, – явно задергавшись, возразила Наташа. – С чего ты взял?
   – По крайней мере, к шантажу твой Витютя отношения не имеет, – принялся рассуждать Артем. – Он единственный знает, что у тебя нет никаких двадцати пяти тысяч и что ты понятия не имеешь, где их взять. Ты же убеждена, что подсвечник стоит в лучшем случае рублей шестьсот.
   – Я и так знала, что он ни при чем, – гордо ответила Наташа. – Он же две недели как на юг уехал!
   Артем вздохнул – женщины неисправимы.
   – И все эти две недели ты никому не говорила, что твой подсвечник – одно надувательство?
   – Никому…
   Разумеется, ей приятно было чувствовать себя миллионершей, подумал Артем, строить с «девочками» наполеоновские планы набегов на ближайшие комиссионки. Она даже забывала порой сама, что никаких двадцати пяти, илисколько там, тысяч не получит. А поскольку она-то знала правду насчет своих финансов, ей и в голову не пришло, что кто-то всерьез на них польстится. Тем более – вряд ли коллеги догадались разработать такой сложный план и умудрились умыкнуть девчонку.
   Артем попытался свести все, что выяснил, воедино.
   Кто-то был уверен, что Наташа нашла клад ценой в несколько десятков тысяч. Этот кто-то был достаточно хорошо знаком с ее дочерью, чтобы завезти Люську куда-то на дачу, к примеру, и запереть. Затем аноним стал звонить и подбрасывать записки. И вдруг случилось нечто, изменившее его планы. Возможно, Наташа нечаянно напала на след шантажиста. С его точки зрения, ситуацию могла спасти только ее смерть.
   – Значит, так, Наташка! – бодро начал Артем. – У меня две версии. Первая – не очень приятная. Твой шантажист боится, что ты по телефону узнала его голос и поднимешь бучу. Оевидно, он больше не может держать твою Люську там, где ее запер, и для него лучший выход из положения – тот, который он тебе предложил. Вторая, более приятная версия – Люська от него сбежала.
   – Ой, Артемушка!…
   – Сбежала, говорю, и ему важно разобраться с тобой, пока девочка не добралась до дома. Кстати, знала ли она всю эту историю с подсвечником?
   – Я ей ничего не говорила.
   – А кто-нибудь другой мог рассказать?
   – А кто? – наивно спросила Наташа.
   – Она к тебе на работу приходила?
   – Забегала.
   – Ни с кем из твоих коллег наедине не оставалась?
   – По-моему, нет. Мы с ней сразу вместе обедать шли.
   – А если бы она узнала, что у тебя такие деньги завелись?
   – Со свету бы меня сжила, – буркнула Наташа. – На колготки бы все убухала! Я ее, транжиру, знаю.
   – Артему хотелось съязвить насчет наследственности, но воздержался. Он почувствовал, что уже тепло, тепло, почти горячо!
   Могло же быть и так – кто-то из «девочек» нашел возможность рассказать Люське про подсвечник. Заьем они договорились, и Люська поселилась безвыходно дома у «девочки», оттуда и посылала кошмарные записки. Нашли кого-то, чтобы говорил по телефону уголовным голосом. И все же – почему белый капроновый шнур и сосна на отшибе?
   – Придется нам, красавица моя, сейчас взять блокнот и составить два… или лучше три списка. Первый – кто знал правду насчет подсвечника. Вернее, то, что ты считаешь правдой. Второй – те, кто бы убежден, что ты вот-вот получишь деньги. Третий – у кого из твоих подруг и сослуживиц есть машина.
   – При чем тут машина? – удивилась Наташа.
   – При том, что не поедет же твой шантажист на такси смотреть – повесилась ты или еще рыдаешь! – не выдержал Артем. Действительно, баба – она и есть баба, ей не то что все разжуй, не то что в рот положи, но еще и челюсть ей захлопни, еще и подзатыльник дай, чтобы от неожиданности проглотила.
   – Понимаешь, если шантажист попросит таксера высветить твой висящий силуэт, тексер его первым делом в милицию отвезет, – помолчав, объяснил Артем. Но она ничего уточнять не стала.
   Она только вздыхала коротко и молчала.
   Арем достал из бардачка блокнот и видавшую виды шариковую авторучку. Нашел чистый листок. Приготовился писать.
   – Ну?
   – Что – ну?
   – Кто знал, что подсвечник – фуфло?