Туманный Тим. Сумрачный рай самураев

   Витя: Подожди. Обращаются по принципу порочного круга и круговой поруки. Нет, без базара: деньги - слуги царства абсурда на земле! Нарезанная липкая бумага с херовеньким рисунком. Ни съесть, ни выпить, ни потрахаться. А какую власть имеют! Талант там типа, интеллект - не купишь, да. Зато носителей - плиз. С потрохами. И посадить на цепь возле кормушки, сделать рабами, дрочащими на своего господина!
   Ника: Хорошо, инопланетяне-то тут при чем?
   Витя: При том. Время - деньги, так? Вот поэтому ничему вечному на земле места нет. Поэтому мы только про них и базарим. А кому выгодно, чтобы мы сидели в жопе Галактики и никогда не поднялись? Не согласна?
   Ника: Нет.
   Витя: Почему?
   Ника: Потому что это бредни сивого Мерлина.
   Витя: Обоснуй.
   Ника: Что там обосновывать? То, что больше всего зла заключено в материальных благах - также верно, как то, что я уже не девушка. И что с того? Все равно деньги - это наше все. И тот, кто с баксом по жизни шагает, прошагает и дольше, и дальше.
   Витя: Ну нах, дольше!
   Ника: Хорошо, не дольше, но лучше.
   Витя: Ладно, ладно. Мои слова воняют банальностью, как сраный бесплатный толчок на провинциальном вокзале. Ладно...Но, блин, подруга, банальность - это истина, избитая за правду. Просекаешь?
   Ника: Попробуй лучше вино. Золотая солнечная кровь тосканской лозы... М-м-м...
   Витя: Кровь кислой быть не может. Точно тебе говорю.
   Ника: Ай, брось... Ты так разоряешься, потому что сам пока еще не разорился. По себе знаю. У меня тоже легко на душе, когда тяжело на кармане. Моя природа не терпит пустоты в кошельке, а вот когда в нем шуршит, тогда в душе поет свирель, и тоже тянет пофилософствовать.
   Витя: А почему ты решила, что я еще не разорился?
   Ника: А что, это неверное решение?
   Витя: Жизнь, она знаешь, перепончатая.
   Ника: Как это?
   Витя: Перепонтуешься - и в тару. Навеки, блин.
   Ника: Ё, извините, твоё! Я вижу парадоксальность сложившейся ситуации в том, что она вообще сложилась... Ты при делах, при бобинах, молод, и типа красив. Ни пилящих детей, ни сопливой жены. Что ты ноешь-то? С таким счастьем - и на свободе! С такой свободой - и несчастен!
   Витя: Да... Так уж сложилось, что ни хрена не сложилось.
   Ника: Не было бы счастья, да деньги помогли... Все у тебя будет нормально. Уверена.
   Витя: Фигня это... Жизнь - игра, только не мы играем, а играют нами. Поэтому выиграть невозможно.
   Ника: Бывает еще и боевая ничья. Можно, знаешь, и с волками жить, и по-птичьи петь.
   Витя: Можно. Только недолго. Бог создал людей неравными, а потом явился мистер Кольт и уравнял всех в правах.
   Ника: Ни хрена не уравнял. Культ Кольта ничего не решает. Все равно в выигрыше при всех раскладах остается настоящий индеец - такой, знаешь, всегда стреляющий последним, бронежопый Зоркий Сокол и Быстроногий Козел.
   Витя: За что и выпьем.
   Ника: А ты где вообще свою капусту садишь, Гораций? Все торгашествуешь?
   Витя: Нет. Укатали Сивку крутые урки.
   Ника: Чем же ты занимаешься?
   Витя: Ну... Пиар фильтрую типа. Политтехнологии.
   Ника: Опаньки! Ну дела... Свинья везде политику найдет... Шучу, конечно. Я в том смысле, что никогда бы не подумала про тебя такое. И как же ты называешься?
   Витя: Охренительно называюсь. "Агентство новых политтехнологий при Фонде развития демократических институтов".
   Ника: М-да... Это ж "брэнд собачий".
   Витя: А мне нравится. Дело, конечно, грязное, но работа непыльная.
   Ника: Дела... А ты меня к себе возьми. Я ведь тоже когда-то пиарилась.
   Витя: А что ты можешь?
   Ника: Все могу. Могу делать лого, слоганы стругать...
   Витя: Давай. Для моей конторы сочини что-нибудь. А то мы сапожники без сапог.
   Ника: Вот так с ходу? Хм... Ну смотри. Черный круг в сером квадрате а ля "Черный квадрат" Малевича. И подпись "Черный пи ар в квадрате".
   Витя: А, это типа площадь круга - пи ар в квадрате?
   Ника: Ну да.
   Витя: Класс. Толковка у тебя соображает. За это стоит выпить.
   Ника: Так ты меня берешь?
   Витя: А то! Думаю, шеф возражать не будет.
   Ника: А кто у вас шеф?
   Витя: А... Настоящий политик. Патриот хренов. Я, говорит, научу вас, сукины дети, как Родину-мать любить!
   Ника: Прямо душка.
   Витя: Не говори...Я тебе визитку оставлю. Завтра же где-нибудь стукнемся и порешаем. Если, конечно, ты грязной работы не боишься.
   Ника: Ты же сказал, что она непыльная.
   Витя: Это не мешает ей оставаться грязной.
   Ника: Витя, Витя,
   И рыбку съесть,
   И капитал приобрести,
   И на хрен сесть,
   И невинность соблюсти
   еще никому не удавалось. Ничего я не боюсь.
   Витя: О'кей. Куда тебя доставить, ласточка?
   Ника: Не, не, Витя, thank. Я сама доберусь. Ты мне визиточку...
   Витя: Ах, да. Держи. Смотри, завтра жду от тебя звонка!
   Ника одна возле входа в ресторан. Слышен звук вызова мобильного телефона.
   Ника: Да... Да ... Да, все подписывайте, все покупаем... Я сама решу, на что мне это агентство... Да, встретила старых друзей... Мир тесен, и даже слишком. Я, например, в нем задыхаюсь... Все, пока.
   * * *
   Были, конечно, и другие отчеты, выписанные тщательнее, не столь размашисто-небрежным слогом, но я оставляю именно этот, поскольку Вите предстояло сыграть в дальнейшем некоторую роль в моей судьбе.
   Дело в том, что до своего выезда в свет, кончившегося столь блистательным фиаско, я жила как-то по инерции, летела под уклон без тормозов, стараясь вообще ни о чем не задумываться. Например, о том, что на самом-то деле я вовсе не живу. Я мертва. Меня убили тринадцать лет назад, и с полным основанием я могу считать все происходящее не отблесками реальности, а предсмертными видениями в моем умирающем мозгу. Я читала, что такое возможно. За какие-то мгновения человек успевает увидеть целую жизнь, полную захватывающих событий и приключений. Но после столкновения с Голицыным в дверях казино такой огненный дикобраз свил гнездо в моем сердце, что сомневаться не приходилось: я жива. Не может труп, даже гальванизированный или зомбированный, мучиться так беспросветно. Я жива, а, значит, и забыта, и нелюбима, а, быть может, никогда и не была любима.
   Через неделю таких нелепых до безумия мучений, утром, в дверь моего кабинета постучали.
   - Войдите! - крикнула я охрипшим с бодуна голосом. Не буду скрывать, всю неделю я пила со страдальческой сосредоточенностью, не отвлекаясь на пустяки.
   Это как раз Витя оказался. Только повел он себя странно: не вломился с обычной своей непринужденностью хозяина вселенной, а застрял на пороге, обернулся и окинул коридор встревоженным взором.
   - Что случилось? - спросила я. - Проходи, присаживайся.
   - Я пришел к тебе с проблемой, - заявил Витя, тяжко падая в кресло.
   - Хорошо, что не с приветом.
   - Чего?
   - Стихи такие есть: "Я пришел к тебе с приветом"... Расслабься. Шучу я.
   - А мне вот не до шуток, - огрызнулся Витя.
   - Ты не дергайся, а обрисуй свою беду конкретно. Я помогу, ты же знаешь.
   - В том-то и дело, что беда не моя.
   - А чья?
   - Понимаешь, ты женщина крутая, авторитеты тебя уважают...
   - Ну-ну, Витя, - обрываю я его нетерпеливо, - это ты, положим, загнул. Ты разогни и ближе к теме излагай.
   - Есть у меня один как бы друг...
   - "Как бы" или друг?
   - Ну друг... Мы раньше работали вместе. Он для меня очень много сделал чего хорошего... Так вот, мне стало известно, что его собираются грохнуть...
   - Витя, ты взрослый мужик. Что за сказки ты мне чертишь? Какой друг, кто таков, откуда, звать как? Кто тебе инфу слил?
   - Димой звать. Дима Голицын. А инфу не сливал никто, сам вчера услышал случайно.
   - Где услышал?
   - В сауне нашей парились, вот там Михалыч и сболтнул.
   - Ну-ну. Птица Говорун, блин... Так и чего же ты хочешь, Витя?
   - Предотвратить, ясен пень. Я понимаю, что он тебе никто и звать никак, но... Помоги. А я в долгу не останусь. Буду тебе воду мыть и ноги пить...
   Однако. Он действительно взволнован: даже не заметил, как оговорился.
   - Хорошо. Я помогу. Дыши ровно, Витя, все будет правильно...
   Через пятнадцать минут я веду задушевную беседу со своим заместителем.
   - Жизнь - это такая штука, Ника Евгеньевна, - разглагольствует он, благодушно скалясь, - к ней надо походить как-то сбоку...
   Нить беседы мною уже утрачена давно, я и не пытаюсь вникнуть в смысл его слов. Я просто подхожу к сейфу, набираю код и открываю бронированную дверь.
   - Здесь примерно пятьсот тысяч баксов, - замечаю я небрежно.
   Михалыч изумляется и делает бровь птичкой.
   - Я знаю, сколько там.
   - Это все может стать твоим. Здесь и сейчас. Без расписок и обязательств.
   - В самом деле? А что взамен? Объяснитесь, Ника Евгеньевна.
   - Охотно.
   И я объясняю, что, собственно, мне от него нужно.
   Михалыч впадает в угрюмую задумчивость, барабанит по столу пальцами, сверкая перстнями. Он прекрасно понимает, что за излишнюю разговорчивость могут запросто и башку свинтить, но я играю наверняка.
   И я выигрываю, конечно, но, кажется, это пиррова победа... Я гляжу на часы. Остается тринадцать минут с копейками. Мне никак не успеть. И я набираю на мобиле тринадцатизначный секретный номер Пана. Мы условились, что звонить по нему я буду только в случае крайней, прямо-таки смертельной необходимости.
   - Алло, Пан, - выстреливаю я без предисловий, - я не спрашивала тебя: я умею летать?
   - А почему ты спрашиваешь об этом меня? - отзывается труба спокойнейшим голосом. - Ты себя спроси.
   Но времени на расспросы самой себя у меня уже не остается. Я разбегаюсь и черной свечкой ухожу с подоконника в ослепительную прорубь небес.
   Ответ оказался положительным. По-видимому, умею. В конце концов, падать умеют все, для такого умения много ума не требуется. А что есть полет как ни управляемое падение?
   В начале мне было трудно ориентироваться, и дыхание прерывалось и рвалось, как паутина. Москва с высоты птичьего помёта виделась мне не ясно, сквозь туман навернувшихся слёз. Я проплыла над зеленой лужицей Лужников, заложила вираж над шахматным тортом Кремля, и, выровнявшись, пошла над синей аортой Москвы-реки. Вот, наконец, подо мной рафинадные кубики спальных районов, голицынская шестнадцатиэтажка, и метрах в пятидесяти от его подъезда что-то загадочно поблескивает в кустах. Нет, это не оптический обман, это оптический прицел. И Голицын выходит из подъезда. Мне даже кажется, что я вижу его знаменитую, замечательную улыбку Дениса Давыдова...
   Палец киллера уже лег на спусковой крючок, когда я, рухнув на него сверху лезвием гильотины, вцепилась в его воротник и взмыла ввысь, унося собой тело, как коршун, когтящий цыпленка.
   Киллер успел все-таки выстрелить, но пуля ушла вверх, и Голицына не задела. Бездыханное, сломленное шоком тело я оставила в зарослях в лесопарковой полосе. Даже если он и очухается, лучшим выходом для него станет суицид.
   Но оставался еще заказчик в офисе на Рублёвском шоссе, и мне предстояло сыграть с ним в детскую игру "шпагоглотатель". Впрочем, об этом мне писать не хочется, тем более что пребывание моё в Москве сделалось достаточно...
   * * *
   На этом обрывались записки сумасшедшей охотницы.
   По прочтении Голицын чувствовал себя так, словно на голову ему нахлобучили ледяной рыцарский шлем с острейшими шипами, направленными вовнутрь. Никаких безобразных всплесков интеллекта, абсолютная умственная импотенция. Между тем, нужно было осмыслить все прочитанное и хоть как-то определиться со своим к нему отношением. На самом ли деле это настоящий дневник, и в нем отражены какие-то реальные события, или так просто, художественное произведение, изысканно-болезненный пост-модернистский излом?
   Но тут же Голицын вспомнил то весеннее утро, когда у него над головой по-собачьи завизжала пуля, срикошетив от бетонной стены. Вслед за этим прилетело и другое воспоминание - о загадочном исчезновении некоего большого босса, акулы бешеной, монстра черных PR-технологий... И офис точно, был на Рублёвке. Голицын несколько раз неприятно пересекался с этим типом по бизнесу, но не так чтобы уж фатально, до полного конфронте. Так ему казалось. Неправильно, значит, казалось...
   Голицын попробовал прибегнуть к средствам традиционной медицины, проще говоря, отправился на кухню, вытащил из бара в холодильнике початую бутылку "Абсолюта" и накатил прямо из горлышка грамм триста без закуски. И что интересно - "Абсолют" не помог абсолютно! Никакого опьянения он не ощутил, была только сильнейшая злость, причем непонятно к чему или к кому относящаяся.
   С некоторым брезгливым интересом разглядывал Голицын собственную физиономию в зеркале в прихожей. Восковая маска с черными дырками вместо глаз. Похоже на пулевые отверстия в белой стене... М-да. Знаменитая улыбка Дениса Давыдова...
   Очень не хотелось шуршать пеплом прошедшего, но это необходимо было сделать. И Голицын набрал номер Сержика на мобиле.
   После минуты ничего незначащих дежурных приветствий Сержик, наконец, допёр, кто ему звонит.
   - Димон, ты что ли?! - заорал Сержик, как бегемот на случке. - Ну, причитается с тебя, брателло!
   - Почему причитается?
   - Я же тебя не узнал. Значит, богатым будешь.
   - А-а... Слушай, у тебя нет желания встретиться в неслужебной обстановке? Поболтаем. Пивка накатим. Помнишь наше кафе?
   - Э, ну ты вспомнил. В нашем кафе давно уже не наш суши-бар.
   - Какая разница? Все равно посидеть можно.
   - Не возражаю. Во сколько?
   - Давай часам к девяти подъезжай. Тебе удобно будет?
   - Никаких проблем.
   Банальные подробности встречи а ля "бойцы вспоминают минувшие дни" можно опустить, тем более что главный разговор состоялся на скамейке в парке, на которой расположились Голицын и Сержик, дабы вкусить сладостного сигаретного дыма.
   - Ну и как тебе в структурах? - осторожно расспрашивал Голицын
   - Поначалу было сложно, потом ничего. Старшие товарищи быстро заморозили мне голову, разогрели сердце и вымыли руки... А ты? Все так же путаешь божий дар с пиаром?
   - Нет. Это стало слишком опасным.
   - Опасным? Почему?
   - Потому что к штыку приравняли пиар... Ладно, все это вздор. У меня знаешь, какая мечта есть? Хочу всех наших собрать, все наше тайное братство невольных бетонщиков...
   - О, ты не забыл! - умиленно изумился Сержик, и голос его завибрировал. Интересное зрелище, право: фээсбэшник, пускающий сопливые пузыри...
   - Разве такое забывается? Так вот, я почти со всеми мосты навел, не смог только Вронскую найти.
   - Стеллку-то? Да, без нее братство - не братство, а детский секс на лужайке... Постой, у вас вроде с ней был роман, или я парюсь?
   - Был и что? Разбежались потом... А теперь не могу ее найти. Канула. Никаких следов. С квартиры съехала аж в восемьдесят шестом, и с тех пор о ней ничего не слышно. Может ты поможешь?
   - Склоняешь меня к использованию служебного положения?
   - А то. - Голицын усмехнулся нагло. - Зачем тогда тебе это положение, если им не пользоваться?
   - Логично. Тебе как быстро это нужно?
   - Насколько возможно. Я одиннадцатого ночью улетаю в Нью-Йорк на пару дней.
   - Так это же завтра.
   - О чем и речь. Постарайся все узнать до моего отлета.
   - Постараюсь... Давай завтра в восемнадцать ноль-ноль здесь же.
   - В смысле на этой скамейке?
   - Да. Я никогда не встречаюсь с агентами в людных местах.
   Весь следующий день Голицын посвятил сборам в дальние и теперь столь манящие края. Манящие, но и пугающие. "Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит..." Неизвестно почему ему вдруг очень ясно вспомнились слова Алисы, сказанные ею во время ночной погони в Праге:"Звездные карты, которые никогда не врут, предсказывают ближе к осени что-то не совсем ординарное... Слишком уж что-то жуткое, за сферой современных представлений". Любопытно было бы узнать, что она имела в виду?
   Они очень скверно расстались тогда. Он укатил покорять Туманный Альбион, написал ей оттуда пару позорно-сентиментальных писем, она не ответила, и он приказал своим ментальным часовым поставить ее образ к стенке аорты и расстрелять по законам военного времени. "И взвод отлично выполнил приказ, но был один, который не стрелял..." Если в ее записках заключается правда, то можно себе представить, в каком запредельно больном и безнадежном состоянии он ее бросил... Лучше, впрочем, об этом не думать.
   Вторая встреча с Сержиком по тональности весьма отличалась от первой. Старинный друг был сух, напряжен и даже как будто встревожен.
   - Тухленькое дельце, - сообщил он сумрачно. - Я чуть реально не обделался...
   Выяснил Сержик следующее: гражданка Вронская С. Н. в 86-ом году была ликвидирована. Приказ на ликвидацию отдал начальник отдела Г. генерал Х. Основания: неразборчиво... Исполнение: ликвидатор Н... Ликвидирован в 87-ом. Особые замечания: тело гражданки С. бесследно исчезло из спецморга отдела Г.
   - Как исчезло? - тупо спросил Голицын.
   - Я же сказал как: бесследно. Надело, блин, шапочку, и пошло погулять... Да, чтоб ты не дергался и не помышлял о мести: генерал Х. скончался на заслуженном отдыхе в 96-ом году.
   - Ага.
   - Это очень мудрое замечание, - саркастически сверкнул глазом Сержик и закурил. - Еще поручения будут?
   - Да нет, спасибо... Я что-нибудь тебе должен?
   - Какой старый друг может обойтись без оскорбления на прощанье? Ладно. Бывай. Звони, ежели.
   Вернувшись домой, Голицын, повинуясь смутному чувству, включил телевизор и мгновенно намертво приварился к экрану. Прямая трансляция CNN на НТВ, War against America... За сферой представлений, плиз.
   Часть последняя
   Жизнь кончилась как-то сразу.
   Офис Стеллы располагался на сотом этаже в Северной башне, а это значит, что у нее не было шансов на спасение. В свою "студию" на Манхэттене она не возвращалась, а ее "Хонда", очевидно, была погребена под тридцатиметровой горой из спрессованных обломков.
   Настала действительно последняя осень. Золото слиняло, осталась лишь чернь, и пряная прана увядания уже не пьянила, а валила с ног.
   Когда Голицына особенно доставала тоска ноющая, как нищий на вокзале, он отправлялся в маркет, закупал коробку "Абсолюта", палок пять-шесть "Салями", и переходил в режим "пьём-лежим".
   Ник потерял к нему интерес, не звонил и никак себя не обозначал. Голицын впервые в жизни почувствовал себя абсолютно свободным. Оказалось, что это состояние ближе всего к смерти, если только не сама смерть.
   Однажды в середине этой чёрной осени, в октябре, часа в три ночи его разбудил телефонный звонок. Неужели снова Ник объявился?
   - Привет. Не отвлекаю от дел? - спросила Ксения так просто, будто они и не расставались никогда.
   - В три ночи? - пробормотал Голицын. - Ты как узнала мой номер?
   - Мир не без добрых людей со злыми языками...
   - Ясно...
   - Имя "Пан" тебе ни о чем не говорит?
   "Не проснулся я еще, что ли?" - подумал Голицын и заговорил глухо: Персонаж из мифологии. Повелитель лесов, нимф и нимфоманок... Начальник паники. На флейте играет.
   - Он хочет с тобой встретиться.
   - Без проблем. Мне сейчас приехать?
   - Нет. Утром. Часам к десяти.
   - Ты на старой квартире?
   - Да. Значит жду. Пока.
   Некоторое время Голицын, лежа на спине, изучая выжженными безнадежностью глазами надгробную плиту потолка. Приснилось или на самом деле было?
   Утром, зверски изнасиловав свою фригидную волю, он проследовал в ванную и принялся драить себе щеки и подбородок с таким судорожным ожесточением, словно не брился, а делал самому себе нелегальный аборт. Цветы купить? Нет, это будет слишком отвратительно мелодраматично. Она может подумать, что он испытывает чувство вины. А он вообще ничего не испытывает. Кончились все испытания. И неудачно кончились.
   Дверь в квартиру Ксении открылась не сразу, а когда она распахнулась, Голицын невольно попятился, потому что на него, как пар из парной, водопадом хлынули волны сизого, удушливо-кислого дыма.
   Ксения встретила его в строгом, закрытом до горла черном вечернем платье. Щеки и лоб бывшей подруги покрывали жутковатые пятна копоти, а рыжие волосы были взлохмачены и спутаны, как лианы в диких джунглях.
   Ксения глянула на него как-то болезненно, и золотистая зелень ее глаз резанула Голицына по лицу почти физически ощутимо.
   - Заходи. - Ее голос звучал хрипло и холодно, так, словно под языком у нее лежали кубики льда.
   Голицын прошел за нею в гостиную и поразился: исчезла вся мебель, остались лишь голые стены да пол, и еще одиноко грустил возле окна колченогий старорежимный табурет. И еще имелась настоящая печка "буржуйка" с выведенной в окно трубой. В печке звенело и свистело пламя, и из приоткрытой дверцы и щелей в корпусе тяжко сочился пышущий ядом дым.
   Ксения сидела перед печкой на корточках и периодически оправляла в пламенную пасть какие-то исписанные листы бумаги. Голицын осторожно присел на краешек табурета и сказал себе: "Спокойно. Чтобы тут ни происходило, мне это ультрафиолетово". И немедленно спросил:
   - А что тут у тебя происходит?
   - Угар декаданса. Гоголь отрезает Ван Гогу второе ухо.
   - А где Пан?
   - Ваша встреча откладывается. Что-то Пан, прости за плоский каламбур, запаниковал...
   - Почему?
   - Не знаю. Что-то с тобою не так.
   - Право? - Голицын хмуро усмехнулся. - Я и сам давно подозревал, что что-то со мной не так...
   - Ты прости, я закончу, и тогда поговорим.
   - Рукописи сжигаешь?
   - Ну.
   - Так они ж не горят.
   - Как видишь, горят. Да еще как весело...
   - А зачем это тебе? - осведомился Голицын вкрадчиво.
   - Меняешь страну проживания - уничтожь следы пребывания, - не очень охотно объяснила Ксения. Это объяснение, впрочем, ничего не объясняло.
   - А глянуть можно?
   - Если тебе до такой степени нечем заняться...
   Голицын поднял с пола несколько листов и пробежался глазами по танцующим строчкам. В основном, это были стихи.
   ...Он знает: не просохла кровь ещё
   На непорочных парусах,
   Моё бесцельное сокровище,
   Мой стриж порядка в небесах...
   ...И снится явь, и бодрствуешь во сне,
   В тоске смеёшься, плачешь от побед,
   Зима бледна, как память о весне,
   И жизнь, как срок, что дали за побег...
   ...Этих сумерек смуглая смута,
   Серой веры сырая вода,
   Пахнет пеплом и мятою смятой,
   Неподкупным путём в никуда...
   ...Тому, кто миновал высоты страха,
   Страх высоты не кажется помехой,
   Не страшно, что мы слеплены из праха,
   А страшно, если только ради смеха...
   ...Глянь, погоды стоят, как пАгоды,
   Величавы, тихи, высоки,
   И не нужен, и глуп, и загадочен
   Раздирающий мир визг тоски...
   ...Над собой нет победы, а от Бога - побега,
   Заповедано в слове,
   Что начертано в белой Библии снега
   Красноречием крови...
   ...Выхожу одна я на дорогу,
   Сквозь туман блестит кострами ад,
   Лишь пустыня молча внемлет Богу,
   Лишь с собою звёзды говорят.
   Мне так больно, но уже не трудно,
   Тёмный дух склониться не сумел,
   Но зачем так лживо и занудно
   Про любовь мне сладкий голос пел?..
   О птицах, о светлом, о солнце,
   Осенний свинцовый Освенцим...
   - Ты позволишь? - Ксения довольно бесцеремонно выхватила листы из рук Голицына и, скомкав, швырнула и их в гудящую топку. - Вот так. Бьются в тесной печурке стихи.
   - Не жалеешь?
   - Шутишь?.. Подожди, я пойду умоюсь...
   Ксения ушла в ванную, а Голицын, зажав ладони между коленями, принялся глубокомысленно раскачиваться на табурете. Осенний свинцовый Освенцим... Однако.
   Ксения вернулась с дымящейся тонкой сигаретой в зубах. Голицын понял, что не курила она давно: лицо ее побледнело, словно инеем покрылась или героиновой пудрой. И эта крахмальная молитвенная бледность была ей очень к лицу... Особенно применительно к ситуации, в которой Голицын все яснее видел налет некой готической достоевщины. Дело в том, что слово "нормально" меньше всего походило к бывшей его подруге. Нет, у него все с ней всегда происходило экстремально, на пределе, даже и не на надрыве, а на надрезе каком-то... И это при его-то инстинктивном отвращении к мелодраматическим эффектам.
   Ксения очень непринужденно уселась на пол, вытянула и скрестила босые ноги и заговорила уже свои обычным, родниковым голосом:
   - Мы можем обойтись и без Пана. Если ты не особенно торопишься, я могу в трех словах объяснить тебе всю суть этого мира.
   - Ну, разве что в трех словах. - Голицын вгляделся в нее пристально и даже пристрастно. Что-то в ней невыразимо изменилось. И дело было не во внешности, конечно. С внешностью как раз все было в порядке... Просто с ней тоже "что-то было не так" - по-видимому, лучше это никак не выразишь.
   - Все дело в том, что человеческий индивидуум - на самом деле никакой не индивидуум.
   - То есть? - удивился Голицын.
   - Смотри. Как часто тебя... или не тебя, неважно кого, в жизни охватывало чувство, что в действительности нет никакой свободы воли, а им управляют некие неведомые темные силы, им манипулируют, дергают за ниточки, как марионетку. Отсюда все эти выражения: "раб обстоятельств", "заложник положения", "жертва злой судьбы" и прочее. А теперь возьмем любой биологический организм. Допустим свинью для наглядности. Такой организм состоит из множества клеток, каждая из которых играет свою роль, выполняет свои жизненно важные функции. И все эти клетки связаны сложнейшей нейронной сетью. По нервам текут тысячи управляющих импульсов, посылаемых мозгом. Примерно такова же роль человечества. Каждый человек - не самостоятельный организм, а лишь клетка одного гиперорганизма. Клетки этого гиперорганизма могут быть очень различны. В большинстве это и не гуманоиды вовсе, все они разбросаны по вселенной, а многие и вовсе принадлежат иным пространственно-временным континуумам. И всеми этими клетками по особым информационным каналам управляет некая высшая субстанция, верховная инстанция. Гипермозг, словом.