- Да откуда.
Радио в пансионате было отключено: администрация не перечислила деньги. Телевизор, один на всех, стоял внизу, в холле, а сесть в холле не на что. Местные газеты, забитые рекламой, были Алле Геннадьевне неинтересны. Муж иногда покупал центральные газеты, но те были недельной давности.
Алла Геннадьевна глянула на мужа и поняла, что он тоже не знает, о чем ведет речь Зоя Петровна.
Зоя Петровна считала эту пару интеллигентной, приличной и была шокирована ее равнодушием к историческим событиям в судьбе страны, но Зоя Петровна была и рада первой сообщить им оглушительную новость.
Зоя Петровна ожидала от Аллы Геннадьевны бурной реакции (естественно, женщина эмоциональней воспримет ее новость, да и проще с ней разговаривать, чем с этим молчуном) и, стараясь говорить сдержанно и скупо, стала с удовольствием рассказывать, что сегодня в новостях из Москвы сообщили о войне (правда, словесной, но пока, пока!) между президентом и Верховным Советом.
Зоя Петровна обстоятельно передавала и что говорил те, и что говорили эти, но торжественный пафос на лице Зои Петровны постепенно сменялся растерянностью, потому что ни только никаких бурных эмоций не последовало от Аллы Геннадьевны, но и не дрогнуло ее лицо, не изменилось ее настроение. Напротив, беспокойным стал взгляд молчуна, но лишь на миг, и смотрел Клинов не на Зою Петровну, а на жену.
Василий Викторович помнил, как тому чуть больше года назад, он пришел домой, а Алла уже была дома и металась по квартире, белая, с дрожащими губами: "Что будет теперь... Надо на митинг! Я видела, туда с нашим, с трехполосным российским флагом шли дети. Дети шли, не скрываясь, с флагом. А мы...", и Василий Викторович снисходительно усмехнулся: "Да погоди ты. Еще ничего неясно. Ну, нам-то с тобой какая разница, кто там будет наверху?" А она заметалась едва не в истерике, такой он видел ее лишь однажды, давно, когда дочь была еще маленьким ребенком и лежала в больнице, и температура несколько дней не падала с сорока.
- Что неизвестно, что неизвестно? - Алла Геннадьевна накинулась на мужа, словно это он отдыхал в Форосах и ездил в бронированных мерседесах.
- Они не забудут тех, кто вышел на митинг. Сначала уничтожат тех, кто на виду, а потом вспомнят всех, кто ходил с российским флагом, кто выписывал либеральные газеты, демократические журналы и не выписывал партийные, как я. И вспомнят тех, кто тихо перестал платить партвзносы, как ты. И кто прикоснулся к бизнесу. Как дети! И что - все смирятся? Выстроятся в очередь в камеры? Значит - война. И воевать будут дети.
И он морщился от досады, сожалел, что ответил ей неосторожно и не знал, как успокоить ее.
А потом, когда дня через три с экрана телевизора не сходила улица с пятнами крови и цветы, и свечи, и нескончаемый трехцветный российский флаг, и похороны, и Алла Геннадьевна, не отрываясь от телевизора, все плакала и плакала, словно ее детей хоронила Москва, словно она могла, но не защитила их, и он чувствовал свою вину, что все обернулось бедой, как и почувствовала, и поняла она с первых же слов диктора, словно, раздели он тогда, три дня назад ее тревогу, не нужно было бы никого сегодня хоронить.
И теперь Василий Викторович ждал ужаса на лице жены, нервного срыва ее с утра, после визита следователя, до предела натянутых нервов. Но Алла Геннадьевна, выловив среди костей пару кусков картошки, сказала в обычной своей ироничной манере:
- Не берите в голову, Зоя Петровна. Они там за власть борются. У них вклады в швейцарских банках. А мы у них, как марионетки. Статисты в дешевом театре.
И, мужу, добавила:
- Какое счастье, что мы в тот вечер были не дома. Они там гипнотизеры. Я когда все это смотрю по телевизору, все воспринимаю всерьез, с ума схожу от страха за гибель России и прочих глобальных идей. А так, глянешь на все это со стороны, - Алла Геннадьевна вновь обернулась к Зое Петровне, - власть они делят, деньги, и провоцируют друг друга, чтобы другой скомпрометировал себя перед народом: путч игрушечный устроил, угробил десяток милиционеров или прохожих, или зевак. Что мы им? Крепостные. Нас можно использовать, можно уничтожить. Это все провокация. Повод уничтожить противника, а точнее конкурента на их теплое место. Могут только не рассчитать, и путч из игрушечного вырастет в настоящий. Но это их проблемы.
Зоя Петровна смотрела на Клинову с удивлением и недоверием:
- Но ведь это война.
- Да кому они нужны, воевать за них, что те, что эти.
- Но сейчас передавали выступление нашего губернатора. Он сказал, чтобы мы были спокойны: если в Москве начнется гражданская война, наш край сразу отделяется от России.
- Ну вот, видите, - Алла Геннадьевна засмеялась. - Так что отдыхайте спокойно.
- Но как же мы без России? - не понимая, всерьез ли говорит Алла Геннадьевна или шутит так неумно, возразила Зоя Петровна.
- А что для нас может измениться? Ну, если только чуть побогаче станем, если Москва у нас все отнимать не будет. Рыба - у нас, лес - у нас. Пушнина у нас. Полезные ископаемые - у нас. Флот - у нас. Порт у нас. Аэрофлот свой есть. А у них - театры, музеи, благоустроенные дома и полные магазины. Вы часто к ним в театры летаете? А прилетите - не в одну гостиницу вас не пустят. Потому что вы не иностранка и не спекулянтка, не предприниматель, по-современному. Не убийца и не ставленник Кремля.
- Нет, - вконец растерялась Зоя Петровна, - ну, как же мы, и не Россия?
- А почему мы не Россия, Зоя Петровна? - казалось, разговор за столом вернул Клиновой веселое расположение духа. - Мы и есть Россия. Это они останутся без России. Будет у них вновь Московия, - и, уже вставая из-за стола, Алла Геннадьевна добавила. - Да вы не волнуйтесь, Зоя Петровна. Выйти из состава России мы можем только мечтать. Никто нас не отпустит, потому что при всем их самомнении без просторов и богатств Сибири и Дальнего Востока никому на этой планете Московское ханство неинтересно и не нужно.
- Это уж точно, - усмехнулся Василий Викторович, вслед за женой вставая из-за стола.
И эта реплика всегда молчавшего Клинова повергла Зою Петровну в полнейшее замешательство.
17. Случайно ли или по воле Веры Алексеевны, но три пары встретились после ужина у магазинчика.
Клиновы вышли прогуляться, и тут из магазинчика выскакивает Вера Алексеевна, вся унизанная банками и свертками, да не одна, следом за ней вышагивает Анатолий Иванович и держит под мышками две бутылки спиртного.
В другой раз Вера Алексеевна промчалась бы метеоритом по палисаднику, но тут она остановилась и, как добрая резвая кобыла в минуту вынужденного простоя, перебирала ногами, семеня на месте.
Как только Клиновы подошли к калитке, Вера Алексеевна устремилась им навстречу, чтобы не свернули те от калитки к остановке автобуса.
- Прогуляться перед сном? - радостно поинтересовалась Вера Алексеевна. Тут и Анатолий Иванович, что в ожидании вяло переступал с ноги на ногу возле гастронома, приблизился к Клиновым.
- Какие-нибудь планы? - с энтузиазмом спрашивала Вера Алексеевна.
- Да нет, просто прогуляться перед сном, - доброжелательно отозвался Василий Викторович, а Алла Геннадьевна, что еще не остыла после монолога в столовой, добавила:
- Куда тут можно пойти. Мы весь город обошли: все кинотеатры полуразрушены и закрыты. Нашли единственный, а там ничего, кроме американских боевиков. У меня от одного этого словосочетания изжога начинается.
Тут из магазина вышли Рахматуровы, подошли.
- Давайте соберемся, - быстро заговорила Вера Алексеевна.
И Анатолий Иванович сказал:
- Сайку и что-нибудь к ней.
Клинов молчал, вопросительно поглядывая на жену.
Алла Геннадьевна хотела отказаться, но и Рахматурова смотрела на нее, мол, если вы, тогда и мы. А Вера Алексеевна, с тревогой оглядываясь на мужа, сказала:
- У Анатолия Ивановича день рождения. Хотим отметить.
- Ну, давайте, - неуверенно ответила Алла Геннадьевна. Пара ей не нравилась, но она не хотела портить человеку праздник. К тому же провести вечер с мыслями о том, что прошлым вечером... тут, за стенкой...
- Ну, значит, у нас, - оживилась Вера Алексеевна. - Давайте сразу сейчас.
- Минут через... сорок, - сказала Алла Геннадьевна, и Эльвира кивнула: да, минут через сорок.
18. Две сдвинутые бок о бок табуретки, пластмассовые стаканы, раскрытые консервные банки, крупно порезанные хлеб, колбаса и помидоры. А что можно подарить незнакомому мужчине в день его рождения, когда у вас на всё про всё сорок минут и поблизости нет ни одного промтоварного магазина? Правильно. Спиртное. Водку и коньяк. А если учесть еще и то, что Вера Алексеевна весь отпуск мечтала выпить с Клиновым, несложно представить, какое обилие ликероводочной продукции стояло в тот вечер в бедном номера пансионата.
За импровизированным столиком, где час назад чинно расселись тихие гости, теперь было весело, шумно и многословно. Говорили все, и каждый о том, что было интересно ему, и все говорили об одном. О чем? О чем говорят за праздничной трапезой. Французы - о женщинах. Американцы - о бизнесе. Русские о судьбах России и мира.
Алла Геннадьевна и Эльвира Васильевна, педиатр и учитель, говорили, о детях.
- Как мы крутимся, чтобы хотя бы многодетным завтраки бесплатные дать. А цены подпрыгивают каждый день. Есть ребята, у них на новую тетрадку денег нет. Потерянная ручка - трагедия, - перечисляла школьные трудности Эльвира Васильевна.
- Придешь по вызову, а там... - вздыхала Алла Геннадьевна. - У ребенка больная печень, а в доме только картошка и хлеб. А как нашей зимой без теплых вещей?
Василий Викторович и Валерий Аронович говорили о производстве.
- Налогами задушили. Аппараты купить не можем, цены на них растут. Нам не угнаться. И такой продукт в землю закапываем. Разве можно наш творог, наш сыр сравнить с суррогатом импортным? Чем они магазины забили, да по таким ценам сумасшедшим! А завод тоже стонет - цены на топливо, на энергоносители - каждый аппарат выходит по цене золота. А этот, Чубайс, значит, завод надо закрывать, как нерентабельный. Это когда у нас поля перепахиваются с овощами, когда молоко выливаем в канавы, он закроет все заводы, что перерабатывающие аппараты выпускают. И они - умное правительство. Ну, таких умников я бы дворником не взял, - говорил Рахматуров.
- Все порушили, - соглашался Клинов. - Если б только нерентабельные. Но ведь нас не закроют. Без нас ни коммунизму, ни капитализму не обойтись. Но у нас все трещит. Нет газа. Электроэнергия на пределе. Провода горят. Все встает. Запчасти не купишь. Всем стало невыгодно их производить.
Анатолий Иванович все смотрел то на женщин, то на мужчин. Он тоже хотел поговорить. Не ждал он, что разговор за столом пойдет о производственной мелочевке. Ему, Анатолию Ивановичу, интересны темы судьбоносные, ему не терпится высказать свое мнение о нынешних событиях в Москве, а такое впечатление, что за столом все, кроме него, о них забыли.
Вера Алексеевна пришла на помощь мужу.
- Телевизор смотрели? Последние известия? - поворачивая голову то к одному концу стола, то к другому, спросила она так громко, что не ответить ей было неудобно. Ответили вразнобой, но все, мол, не смотрели, но в общих чертах в курсе.
Василий Викторович спросил великодушно:
- А ты слушаешь? Интересуешься?
Ответила Клинову не Вера Алексеевна, ответил Анатолий Иванович:
- Я не интересуюсь. Я заболеваю.
Стол добродушно рассмеялся, развернулся к Анатолию Ивановичу и, молча, вежливо ждал, что скажет хозяин, именинник.
Многое хотел сказать Анатолий Иванович, но не умел он говорить легко и гладко. Он помолчал, подыскивая нужные слова, потом поднял стакан, глотнул воздух, как перед длинной тирадой, и сказал проникновенно: "За победу". И уточнил "За нашу победу".
И все засмеялись, потянулись к его стакану стаканами, пожелали ему долгих лет, здоровья и удач. И выпили. И закусили. И ушли в свои разговоры.
- Я смотрю на наших выпускников, - Эльвира Васильевна вновь говорила о школе. - Все лоботрясы, лодыри, куркули, все пакостные - уже рассекают на тайотах. А все, кто учился, другим помогал, у кого глазки светлые и души ясные - ходят в потертых штанах и перебиваются на картошке. Они воров ввели в закон. Воровство, спекуляция, подлость - вот что правит в их мире, и при этом спекулируют и христианством, православием. Теперь и образование платное. Конечно, когда вокруг неучи, легче внушать народу, что в нашем правительстве люди умные и порядочные.
- Я уже не могу видеть телевизор. Даже детские фильмы: или колотят друг друга по голове, или поджигают живьем, - вторила ей Алла Геннадьевна. - Ты знаешь, сколько у нас в больнице ребят с ожогами, сколько сгорело заживо от таких вот шуток с поджиганием. До этих мультиков у нас таких случаев не было.
Анатолий Иванович поднял стакан, сказал весело:
- У МММ нет проблем.
И снова стол вспомнил о хозяине, снова потянулся к нему стаканами:
- Ну, будь.
- Ну, всего.
- У правительства альтернативы нет, - сказал Анатолий Иванович, и стол дружно рассмеялся.
- Ну, у нас, как на кочку вскарабкался, альтернативы нет. Но мы им поможем. Подыщем альтернативу, - пробасил Рахматуров и развернулся к Клинову.
- Фашизмом пугают, - говорила Эльвира Васильевна. - Разве сейчас не фашизм? Убивают свой народ.
- Да, - соглашалась с ней Алла Геннадьевна. - Какая, право, разница, отчего дети умирают: от бомбы или от недоступности операции. А сколько наших ребят гибнет на чужой стороне, а страна их не только не славит, еще и предает, отрекается.
- Я никогда так не жил, - сказал Анатолий Иванович с ноткой отчаяния, что нет ему за столом поддержки. - Я никогда столько товаров не видел. Кругом все импортное.
- И за это импортное барахло не жаль заплатить детьми, - зло отозвалась Эльвира Васильевна. - Особенно, чужими.
- Идет процесс первоначального накопления капитала, - сказал Анатолий Иванович. - Приток иностранных инвестиций в экономику способствует... - он запнулся, вспоминая фразу, но Алла Геннадьевна отмахнулась:
- Да брось ты, в самом деле. Иностранные инвестиции - это новые фабрики и рабочие места для безработных, обилие магазинчиков и кафе, где все не слишком дорого и очень вкусно - а у нас вывозится страна: рыба, лес, металлы. Страна отдается за отбросы их производства, копеечные пряники, несъедобные продукты, и свой народ обречен на вымирание. И земля российская по кусочку отрезается, отдается тихой сапой, народ о том и не знает. Как тот же Даманский. Да и какая им разница там, в центре; земля вокруг них огромная, подумаешь, еще пара островов соседям отошла, зато у них под окном пару банок сосисок добавили в киоске.
- Период первоначального накопления капитала, - сказал Анатолий Иванович.
- А я тоже боюсь, - и Вера Алексеевна решилась заговорить о наболевшем, но негромко, чтобы муж не слышал, - день и ночь боюсь, что меня сократят. Так боюсь остаться без работы, - и такая тоска была и на лице Веры Алексеевны, и в ее голосе, что и Алла Геннадьевна, и Эльвира Васильевна молчали, не зная, что ответить. Сокращения шли повсюду, и они могли оказаться не у дел, но - рядом мужья.
- Пора и покурить, - сказал Василий Викторович, доставая сигареты.
- Мальчики, на балкон, - сказала Алла Геннадьевна и вспомнила. - А та... бабка... Кто ее? За что? Как же так?
Все замолчали. Все вспомнили о бабке, о преступлении, но ни о бабке, ни о преступлении никто ничего не знал.
19. - Вы видели холмик с цветами на площади у центральной гостиницы? спросила Зоя Петровна за завтраком.
- Да, - с интересом откликнулась Клинова. Она обратила внимание на холмик. Камни, цветы и деревянный крестик. Такие поминальные памятники ставят у дороги. Алла Геннадьевна изумилась: как можно кого-то задавить в таком закутке? Неужели ребенок? И она расстроилась, а муж сказал: "Да просто здесь убили кого-нибудь". - Да, видели.
- Там базарчик был, - неторопливо рассказывала Зоя Петровна. - Старушки торговали, прирабатывали. Иногда и вещи перепродавали, и водку, но больше зелень, все с дачи, цветы. Пришел... - Зоя Петровна запнулась, не стала употреблять в разговоре с Клиновой бранное слово, - ну, этот, кавказец, кто он там, азербайджанец или чеченец, я не разбираюсь. Сказал, что им здесь земля куплена. Ну, нашим старухам такой разговор не понравился. Они на него накинулись. Это наша земля. У нас землю не продают. Улица общая. Он им опять говорит: "На этой улице я цветы продаю, вы дешево торгуете, мне цену сбиваете". Привел милиционера, и тот подтвердил, что на этой улице он хозяин и без его разрешения торговать никто не может. Ну, старухи и на того накинулись. Они ушли. А потом тот пришел с гранатой. Одна старуха, она воевала, гранаты видела, закричала, что у него граната, что надо ложиться. Но ей никто не поверил. А она легла на землю и одна живая осталась.
20. Труд Андрея Андреевича, с тонкими наблюдениями, метко подмеченными деталями, психологическими характеристиками обитателей пансионата, пропал втуне. Подполковник Глебов Андрея Андреевича даже не выслушал, прервал в начале доклада:
- У тебя тридцать два дела на столе. Я тебе сегодня еще шесть передам. А ты чем занят? Что там исследовать? Там все на ладони. В этом притоне на верхних этажах селят кого ни попадя. Хоть на месяц, хоть на час. Без документов, без учета, чтобы налог не платить. Приходи после ужина, уйди до завтрака. Каждую ночь десятка три пускают на ночь, иностранцев, челноков и прочую шушеру. У кого на легальную гостиницу денег нет. Там их рекет разбирался с ихними челноками. Выкинули чемодан с барахлом с балкона. А бабка на балконе торчала, выглядывала, что там, наверху. Любознательная. Ты как того рекитира китайского искать будешь? По запаху? Закрываем дело.
Подполковник Глебов сердито прихлопнул створку окна: с улицы дул ветер. На город вновь налетел холодный дождь.
Радио в пансионате было отключено: администрация не перечислила деньги. Телевизор, один на всех, стоял внизу, в холле, а сесть в холле не на что. Местные газеты, забитые рекламой, были Алле Геннадьевне неинтересны. Муж иногда покупал центральные газеты, но те были недельной давности.
Алла Геннадьевна глянула на мужа и поняла, что он тоже не знает, о чем ведет речь Зоя Петровна.
Зоя Петровна считала эту пару интеллигентной, приличной и была шокирована ее равнодушием к историческим событиям в судьбе страны, но Зоя Петровна была и рада первой сообщить им оглушительную новость.
Зоя Петровна ожидала от Аллы Геннадьевны бурной реакции (естественно, женщина эмоциональней воспримет ее новость, да и проще с ней разговаривать, чем с этим молчуном) и, стараясь говорить сдержанно и скупо, стала с удовольствием рассказывать, что сегодня в новостях из Москвы сообщили о войне (правда, словесной, но пока, пока!) между президентом и Верховным Советом.
Зоя Петровна обстоятельно передавала и что говорил те, и что говорили эти, но торжественный пафос на лице Зои Петровны постепенно сменялся растерянностью, потому что ни только никаких бурных эмоций не последовало от Аллы Геннадьевны, но и не дрогнуло ее лицо, не изменилось ее настроение. Напротив, беспокойным стал взгляд молчуна, но лишь на миг, и смотрел Клинов не на Зою Петровну, а на жену.
Василий Викторович помнил, как тому чуть больше года назад, он пришел домой, а Алла уже была дома и металась по квартире, белая, с дрожащими губами: "Что будет теперь... Надо на митинг! Я видела, туда с нашим, с трехполосным российским флагом шли дети. Дети шли, не скрываясь, с флагом. А мы...", и Василий Викторович снисходительно усмехнулся: "Да погоди ты. Еще ничего неясно. Ну, нам-то с тобой какая разница, кто там будет наверху?" А она заметалась едва не в истерике, такой он видел ее лишь однажды, давно, когда дочь была еще маленьким ребенком и лежала в больнице, и температура несколько дней не падала с сорока.
- Что неизвестно, что неизвестно? - Алла Геннадьевна накинулась на мужа, словно это он отдыхал в Форосах и ездил в бронированных мерседесах.
- Они не забудут тех, кто вышел на митинг. Сначала уничтожат тех, кто на виду, а потом вспомнят всех, кто ходил с российским флагом, кто выписывал либеральные газеты, демократические журналы и не выписывал партийные, как я. И вспомнят тех, кто тихо перестал платить партвзносы, как ты. И кто прикоснулся к бизнесу. Как дети! И что - все смирятся? Выстроятся в очередь в камеры? Значит - война. И воевать будут дети.
И он морщился от досады, сожалел, что ответил ей неосторожно и не знал, как успокоить ее.
А потом, когда дня через три с экрана телевизора не сходила улица с пятнами крови и цветы, и свечи, и нескончаемый трехцветный российский флаг, и похороны, и Алла Геннадьевна, не отрываясь от телевизора, все плакала и плакала, словно ее детей хоронила Москва, словно она могла, но не защитила их, и он чувствовал свою вину, что все обернулось бедой, как и почувствовала, и поняла она с первых же слов диктора, словно, раздели он тогда, три дня назад ее тревогу, не нужно было бы никого сегодня хоронить.
И теперь Василий Викторович ждал ужаса на лице жены, нервного срыва ее с утра, после визита следователя, до предела натянутых нервов. Но Алла Геннадьевна, выловив среди костей пару кусков картошки, сказала в обычной своей ироничной манере:
- Не берите в голову, Зоя Петровна. Они там за власть борются. У них вклады в швейцарских банках. А мы у них, как марионетки. Статисты в дешевом театре.
И, мужу, добавила:
- Какое счастье, что мы в тот вечер были не дома. Они там гипнотизеры. Я когда все это смотрю по телевизору, все воспринимаю всерьез, с ума схожу от страха за гибель России и прочих глобальных идей. А так, глянешь на все это со стороны, - Алла Геннадьевна вновь обернулась к Зое Петровне, - власть они делят, деньги, и провоцируют друг друга, чтобы другой скомпрометировал себя перед народом: путч игрушечный устроил, угробил десяток милиционеров или прохожих, или зевак. Что мы им? Крепостные. Нас можно использовать, можно уничтожить. Это все провокация. Повод уничтожить противника, а точнее конкурента на их теплое место. Могут только не рассчитать, и путч из игрушечного вырастет в настоящий. Но это их проблемы.
Зоя Петровна смотрела на Клинову с удивлением и недоверием:
- Но ведь это война.
- Да кому они нужны, воевать за них, что те, что эти.
- Но сейчас передавали выступление нашего губернатора. Он сказал, чтобы мы были спокойны: если в Москве начнется гражданская война, наш край сразу отделяется от России.
- Ну вот, видите, - Алла Геннадьевна засмеялась. - Так что отдыхайте спокойно.
- Но как же мы без России? - не понимая, всерьез ли говорит Алла Геннадьевна или шутит так неумно, возразила Зоя Петровна.
- А что для нас может измениться? Ну, если только чуть побогаче станем, если Москва у нас все отнимать не будет. Рыба - у нас, лес - у нас. Пушнина у нас. Полезные ископаемые - у нас. Флот - у нас. Порт у нас. Аэрофлот свой есть. А у них - театры, музеи, благоустроенные дома и полные магазины. Вы часто к ним в театры летаете? А прилетите - не в одну гостиницу вас не пустят. Потому что вы не иностранка и не спекулянтка, не предприниматель, по-современному. Не убийца и не ставленник Кремля.
- Нет, - вконец растерялась Зоя Петровна, - ну, как же мы, и не Россия?
- А почему мы не Россия, Зоя Петровна? - казалось, разговор за столом вернул Клиновой веселое расположение духа. - Мы и есть Россия. Это они останутся без России. Будет у них вновь Московия, - и, уже вставая из-за стола, Алла Геннадьевна добавила. - Да вы не волнуйтесь, Зоя Петровна. Выйти из состава России мы можем только мечтать. Никто нас не отпустит, потому что при всем их самомнении без просторов и богатств Сибири и Дальнего Востока никому на этой планете Московское ханство неинтересно и не нужно.
- Это уж точно, - усмехнулся Василий Викторович, вслед за женой вставая из-за стола.
И эта реплика всегда молчавшего Клинова повергла Зою Петровну в полнейшее замешательство.
17. Случайно ли или по воле Веры Алексеевны, но три пары встретились после ужина у магазинчика.
Клиновы вышли прогуляться, и тут из магазинчика выскакивает Вера Алексеевна, вся унизанная банками и свертками, да не одна, следом за ней вышагивает Анатолий Иванович и держит под мышками две бутылки спиртного.
В другой раз Вера Алексеевна промчалась бы метеоритом по палисаднику, но тут она остановилась и, как добрая резвая кобыла в минуту вынужденного простоя, перебирала ногами, семеня на месте.
Как только Клиновы подошли к калитке, Вера Алексеевна устремилась им навстречу, чтобы не свернули те от калитки к остановке автобуса.
- Прогуляться перед сном? - радостно поинтересовалась Вера Алексеевна. Тут и Анатолий Иванович, что в ожидании вяло переступал с ноги на ногу возле гастронома, приблизился к Клиновым.
- Какие-нибудь планы? - с энтузиазмом спрашивала Вера Алексеевна.
- Да нет, просто прогуляться перед сном, - доброжелательно отозвался Василий Викторович, а Алла Геннадьевна, что еще не остыла после монолога в столовой, добавила:
- Куда тут можно пойти. Мы весь город обошли: все кинотеатры полуразрушены и закрыты. Нашли единственный, а там ничего, кроме американских боевиков. У меня от одного этого словосочетания изжога начинается.
Тут из магазина вышли Рахматуровы, подошли.
- Давайте соберемся, - быстро заговорила Вера Алексеевна.
И Анатолий Иванович сказал:
- Сайку и что-нибудь к ней.
Клинов молчал, вопросительно поглядывая на жену.
Алла Геннадьевна хотела отказаться, но и Рахматурова смотрела на нее, мол, если вы, тогда и мы. А Вера Алексеевна, с тревогой оглядываясь на мужа, сказала:
- У Анатолия Ивановича день рождения. Хотим отметить.
- Ну, давайте, - неуверенно ответила Алла Геннадьевна. Пара ей не нравилась, но она не хотела портить человеку праздник. К тому же провести вечер с мыслями о том, что прошлым вечером... тут, за стенкой...
- Ну, значит, у нас, - оживилась Вера Алексеевна. - Давайте сразу сейчас.
- Минут через... сорок, - сказала Алла Геннадьевна, и Эльвира кивнула: да, минут через сорок.
18. Две сдвинутые бок о бок табуретки, пластмассовые стаканы, раскрытые консервные банки, крупно порезанные хлеб, колбаса и помидоры. А что можно подарить незнакомому мужчине в день его рождения, когда у вас на всё про всё сорок минут и поблизости нет ни одного промтоварного магазина? Правильно. Спиртное. Водку и коньяк. А если учесть еще и то, что Вера Алексеевна весь отпуск мечтала выпить с Клиновым, несложно представить, какое обилие ликероводочной продукции стояло в тот вечер в бедном номера пансионата.
За импровизированным столиком, где час назад чинно расселись тихие гости, теперь было весело, шумно и многословно. Говорили все, и каждый о том, что было интересно ему, и все говорили об одном. О чем? О чем говорят за праздничной трапезой. Французы - о женщинах. Американцы - о бизнесе. Русские о судьбах России и мира.
Алла Геннадьевна и Эльвира Васильевна, педиатр и учитель, говорили, о детях.
- Как мы крутимся, чтобы хотя бы многодетным завтраки бесплатные дать. А цены подпрыгивают каждый день. Есть ребята, у них на новую тетрадку денег нет. Потерянная ручка - трагедия, - перечисляла школьные трудности Эльвира Васильевна.
- Придешь по вызову, а там... - вздыхала Алла Геннадьевна. - У ребенка больная печень, а в доме только картошка и хлеб. А как нашей зимой без теплых вещей?
Василий Викторович и Валерий Аронович говорили о производстве.
- Налогами задушили. Аппараты купить не можем, цены на них растут. Нам не угнаться. И такой продукт в землю закапываем. Разве можно наш творог, наш сыр сравнить с суррогатом импортным? Чем они магазины забили, да по таким ценам сумасшедшим! А завод тоже стонет - цены на топливо, на энергоносители - каждый аппарат выходит по цене золота. А этот, Чубайс, значит, завод надо закрывать, как нерентабельный. Это когда у нас поля перепахиваются с овощами, когда молоко выливаем в канавы, он закроет все заводы, что перерабатывающие аппараты выпускают. И они - умное правительство. Ну, таких умников я бы дворником не взял, - говорил Рахматуров.
- Все порушили, - соглашался Клинов. - Если б только нерентабельные. Но ведь нас не закроют. Без нас ни коммунизму, ни капитализму не обойтись. Но у нас все трещит. Нет газа. Электроэнергия на пределе. Провода горят. Все встает. Запчасти не купишь. Всем стало невыгодно их производить.
Анатолий Иванович все смотрел то на женщин, то на мужчин. Он тоже хотел поговорить. Не ждал он, что разговор за столом пойдет о производственной мелочевке. Ему, Анатолию Ивановичу, интересны темы судьбоносные, ему не терпится высказать свое мнение о нынешних событиях в Москве, а такое впечатление, что за столом все, кроме него, о них забыли.
Вера Алексеевна пришла на помощь мужу.
- Телевизор смотрели? Последние известия? - поворачивая голову то к одному концу стола, то к другому, спросила она так громко, что не ответить ей было неудобно. Ответили вразнобой, но все, мол, не смотрели, но в общих чертах в курсе.
Василий Викторович спросил великодушно:
- А ты слушаешь? Интересуешься?
Ответила Клинову не Вера Алексеевна, ответил Анатолий Иванович:
- Я не интересуюсь. Я заболеваю.
Стол добродушно рассмеялся, развернулся к Анатолию Ивановичу и, молча, вежливо ждал, что скажет хозяин, именинник.
Многое хотел сказать Анатолий Иванович, но не умел он говорить легко и гладко. Он помолчал, подыскивая нужные слова, потом поднял стакан, глотнул воздух, как перед длинной тирадой, и сказал проникновенно: "За победу". И уточнил "За нашу победу".
И все засмеялись, потянулись к его стакану стаканами, пожелали ему долгих лет, здоровья и удач. И выпили. И закусили. И ушли в свои разговоры.
- Я смотрю на наших выпускников, - Эльвира Васильевна вновь говорила о школе. - Все лоботрясы, лодыри, куркули, все пакостные - уже рассекают на тайотах. А все, кто учился, другим помогал, у кого глазки светлые и души ясные - ходят в потертых штанах и перебиваются на картошке. Они воров ввели в закон. Воровство, спекуляция, подлость - вот что правит в их мире, и при этом спекулируют и христианством, православием. Теперь и образование платное. Конечно, когда вокруг неучи, легче внушать народу, что в нашем правительстве люди умные и порядочные.
- Я уже не могу видеть телевизор. Даже детские фильмы: или колотят друг друга по голове, или поджигают живьем, - вторила ей Алла Геннадьевна. - Ты знаешь, сколько у нас в больнице ребят с ожогами, сколько сгорело заживо от таких вот шуток с поджиганием. До этих мультиков у нас таких случаев не было.
Анатолий Иванович поднял стакан, сказал весело:
- У МММ нет проблем.
И снова стол вспомнил о хозяине, снова потянулся к нему стаканами:
- Ну, будь.
- Ну, всего.
- У правительства альтернативы нет, - сказал Анатолий Иванович, и стол дружно рассмеялся.
- Ну, у нас, как на кочку вскарабкался, альтернативы нет. Но мы им поможем. Подыщем альтернативу, - пробасил Рахматуров и развернулся к Клинову.
- Фашизмом пугают, - говорила Эльвира Васильевна. - Разве сейчас не фашизм? Убивают свой народ.
- Да, - соглашалась с ней Алла Геннадьевна. - Какая, право, разница, отчего дети умирают: от бомбы или от недоступности операции. А сколько наших ребят гибнет на чужой стороне, а страна их не только не славит, еще и предает, отрекается.
- Я никогда так не жил, - сказал Анатолий Иванович с ноткой отчаяния, что нет ему за столом поддержки. - Я никогда столько товаров не видел. Кругом все импортное.
- И за это импортное барахло не жаль заплатить детьми, - зло отозвалась Эльвира Васильевна. - Особенно, чужими.
- Идет процесс первоначального накопления капитала, - сказал Анатолий Иванович. - Приток иностранных инвестиций в экономику способствует... - он запнулся, вспоминая фразу, но Алла Геннадьевна отмахнулась:
- Да брось ты, в самом деле. Иностранные инвестиции - это новые фабрики и рабочие места для безработных, обилие магазинчиков и кафе, где все не слишком дорого и очень вкусно - а у нас вывозится страна: рыба, лес, металлы. Страна отдается за отбросы их производства, копеечные пряники, несъедобные продукты, и свой народ обречен на вымирание. И земля российская по кусочку отрезается, отдается тихой сапой, народ о том и не знает. Как тот же Даманский. Да и какая им разница там, в центре; земля вокруг них огромная, подумаешь, еще пара островов соседям отошла, зато у них под окном пару банок сосисок добавили в киоске.
- Период первоначального накопления капитала, - сказал Анатолий Иванович.
- А я тоже боюсь, - и Вера Алексеевна решилась заговорить о наболевшем, но негромко, чтобы муж не слышал, - день и ночь боюсь, что меня сократят. Так боюсь остаться без работы, - и такая тоска была и на лице Веры Алексеевны, и в ее голосе, что и Алла Геннадьевна, и Эльвира Васильевна молчали, не зная, что ответить. Сокращения шли повсюду, и они могли оказаться не у дел, но - рядом мужья.
- Пора и покурить, - сказал Василий Викторович, доставая сигареты.
- Мальчики, на балкон, - сказала Алла Геннадьевна и вспомнила. - А та... бабка... Кто ее? За что? Как же так?
Все замолчали. Все вспомнили о бабке, о преступлении, но ни о бабке, ни о преступлении никто ничего не знал.
19. - Вы видели холмик с цветами на площади у центральной гостиницы? спросила Зоя Петровна за завтраком.
- Да, - с интересом откликнулась Клинова. Она обратила внимание на холмик. Камни, цветы и деревянный крестик. Такие поминальные памятники ставят у дороги. Алла Геннадьевна изумилась: как можно кого-то задавить в таком закутке? Неужели ребенок? И она расстроилась, а муж сказал: "Да просто здесь убили кого-нибудь". - Да, видели.
- Там базарчик был, - неторопливо рассказывала Зоя Петровна. - Старушки торговали, прирабатывали. Иногда и вещи перепродавали, и водку, но больше зелень, все с дачи, цветы. Пришел... - Зоя Петровна запнулась, не стала употреблять в разговоре с Клиновой бранное слово, - ну, этот, кавказец, кто он там, азербайджанец или чеченец, я не разбираюсь. Сказал, что им здесь земля куплена. Ну, нашим старухам такой разговор не понравился. Они на него накинулись. Это наша земля. У нас землю не продают. Улица общая. Он им опять говорит: "На этой улице я цветы продаю, вы дешево торгуете, мне цену сбиваете". Привел милиционера, и тот подтвердил, что на этой улице он хозяин и без его разрешения торговать никто не может. Ну, старухи и на того накинулись. Они ушли. А потом тот пришел с гранатой. Одна старуха, она воевала, гранаты видела, закричала, что у него граната, что надо ложиться. Но ей никто не поверил. А она легла на землю и одна живая осталась.
20. Труд Андрея Андреевича, с тонкими наблюдениями, метко подмеченными деталями, психологическими характеристиками обитателей пансионата, пропал втуне. Подполковник Глебов Андрея Андреевича даже не выслушал, прервал в начале доклада:
- У тебя тридцать два дела на столе. Я тебе сегодня еще шесть передам. А ты чем занят? Что там исследовать? Там все на ладони. В этом притоне на верхних этажах селят кого ни попадя. Хоть на месяц, хоть на час. Без документов, без учета, чтобы налог не платить. Приходи после ужина, уйди до завтрака. Каждую ночь десятка три пускают на ночь, иностранцев, челноков и прочую шушеру. У кого на легальную гостиницу денег нет. Там их рекет разбирался с ихними челноками. Выкинули чемодан с барахлом с балкона. А бабка на балконе торчала, выглядывала, что там, наверху. Любознательная. Ты как того рекитира китайского искать будешь? По запаху? Закрываем дело.
Подполковник Глебов сердито прихлопнул створку окна: с улицы дул ветер. На город вновь налетел холодный дождь.