Страница:
Он кожей чувствовал ее ожидание и с досадливой угрюмостью смотрел в напряженную спину, понимая, что изменить ничего невозможно. Ей нужно что-то, чего он не в силах дать. То ли потому, что не умеет давать, то ли потому, что сам боится остаться ни с чем.
Думать об этом было противно.
А не думать — трусливо.
Вообще-то, Илья считал, что давно смирился с тем, что он далеко не храбрец. Уговорил себя принять данный факт, как неизбежность. Если тебе тридцать шесть, за плечами всегда найдется нечто пугающее, опасное, просто неприятное, что в будущем ты старательно обходишь за тысячу километров, от чего прячешься за циничной ухмылкой и легкомысленными, ничего не значащими фразами.
У него виртуозно это получалось.
И только в редкие минуты откровений он признавал, что эта страусиная тактика из обычной защитной реакции превратилась в стиль жизни.
Чего ради сейчас рисковать всем, что долгие годы служило ему опорой и утешением? Независимостью. Свободой выбора, когда в любой момент можно уйти и жить, как прежде, без сожалений, без полынной горечи во рту, без окаменевшего в сердце разочарования.
С ней он будет другим, он уже другой, и это странно, а он так не любит странностей!
— Та женщина в аэропорту… Рита… она много для тебя значит? — не оборачиваясь, спросила Женька.
Так в этом все дело?!
— Нет, — ответил он.
Голос дрогнул от внезапного облегчения и одновременно от нахлынувшей злости. Стало быть, она уже взялась его контролировать? С какой стати, позвольте? Или это ревность? Но почему, по какому праву?
Все так запуталось, и ему даже в голову не пришло, что ревновать можно без повода и без прав.
— Нет? — переспросила она, повернувшись. В ее глазах он увидел только недоверие.
— А что, это так важно? — спросил Илья, разозлившись окончательно. — Я спал с ней, вот и все.
— Да?! — она отшатнулась. — Со мной ты тоже спишь, вот и все.
— И что тебя не устраивает?
Ее лицо некрасиво передернулось, словно сдавленное на миг чьей-то невидимой рукой.
Она сейчас уйдет, понял он мгновенно.
— Малая, послушай, я…
— Не называй меня так, — зрачки ее угрожающе сузились, — не смей, понял?
Илья вытер вспотевшие ладони о брюки.
— Я не хотел так говорить. Про то, что я просто сплю с тобой. Это неправда.
— А что правда?
Она загоняет тебя в тупик, панически заверещал кто-то внутри него. Ей нужно все и сразу, а так не бывает. По крайней мере, с тобой точно не бывает. Ты не умеешь. Ты не знаешь. Ты не хочешь этого, ведь тебе есть, что терять. Вспомни, — твоя свобода. Ну, вспомнил?!
— Жень, послушай, прошло еще слишком мало времени…
— Слишком мало для чего? — тут же спросила она, мысленно четвертовав себя за это.
Илья тряхнул ее за плечи, делая больно.
— Да перестань ты меня перебивать, балбеска малолетняя! Тебе двадцать лет, у тебя вся жизнь впереди! Это сейчас тебе кажется, что я — мужчина твоей мечты, а завтра выяснится, что ты предпочитаешь блондинов или кого помоложе!
— Перестань меня трясти! — завопила она. — Мне плевать на блондинов!
Он не слышал. Он раскачивал ее из стороны в сторону и надрывался:
— Ты забудешь, ты молодая, красивая, смелая, у тебя получится забыть. А что стану делать я?!
— Отпусти меня, трус несчастный! Что он будет делать? Почему я должна об этом думать? Я тебя люблю и хочу быть с тобой, но решать, что тебе делать со своей жизнью, я не собираюсь! Это твоя жизнь, понял?!
И тогда Илья разжал пальцы, в тот же миг осознав с отчетливой ясностью — она не права. Его жизнь уже не его. В ней слишком много изменилось, чтобы считать ее прежней, принадлежавшей ему безраздельно, когда только от него зависело, когда, почему и зачем.
Теперь — нет.
Женщина, которую он обнимал в постели, с которой смеялся, как школьник, за столиком в кафе, которой выбирал платья, предвкушая, как хороша она будет без них, — эта женщина теперь наравне с ним в его жизни.
Хочется ему этого или нет, никто не спросил.
К счастью ли, к беде ли это, он не знает.
— Давай целоваться, — вдруг сказала Женька.
— И кузюкаться по-взрослому? — криво усмехнулся Илья.
Она кивнула и с жалостливым вздохом прижалась к его губам. Прохладные пальцы пробрались под его рубашку, и почему-то стало жарко. За секунды он взмок с головы до пят, и даже внутри забурлил влажный, огненный шквал.
Илья запихнул ее на стол, попутно избавляя от халата, под которым обнаружилось что-то еще, тонкое и скользкое, наверное, шелковое, что под его нетерпеливыми руками немедленно затрещало.
— Красивый был пеньюарчик, — почтила Женька его память срывающимся шепотом.
— Это ты красивая, — хотел возразить Илья, но забыл и только невнятно зарычал, заново узнавая ее тело, ее запах, ее движения навстречу ему.
Все просто, проскользнула последняя внятная мысль.
А потом миру стало тесно и горячо в привычном обличье, и, взорвавшись каскадом огневеющих искр, обломки его рухнули в небытие, чтобы спустя мгновения возрожденная вселенная засияла неведомым, безмятежным, чарующим светом.
И — было или только почудилось — багряные всполохи солнца, насквозь пробивающие густые тучи, звонкая оголтелость дождя, несовершенство и всемогущество этого дня, этой секунды, всей жизни.
— Это мои бумаги, — важно откликнулся Илья, пристроившийся рядом на боку.
— Разве бумаги колются? — вяло удивилась она.
— Всякое бывает, — философски заметил он и, захватив ее обеими руками, придвинул к себе поближе.
Она недовольно завозилась.
— Может, на диван переберемся, а? — через некоторое время предложил Илья, не делая никаких попыток сдвинуться с места.
Женька шумно вздохнула и без особого энтузиазма выразила надежду, что спустя лет сорок, быть может, сумеет одолеть это расстояние. Он почувствовал, как на лицо наползает идиотская, блаженная улыбка.
— Так есть хочется!
— И пить, — добавила Женька.
— Покурить бы.
— Ты же не куришь.
— Ага, не курю.
Они одновременно подняли головы и хихикнули, глядя друг на друга шальными, голодными глазами.
— Ты что? — встрепенулась Женя. — Я больше не могу.
— Я тоже, — с некоторой досадой признался он, — а так хочется…
— Илюш, успокойся, — нервно сглотнув, пролепетала она, — давай пойдем на кухню, перекусим, кофе попьем.
Он часто дышал, уткнувшись носом в ее макушку. От ее волос славно пахло лесными травами, ветром, радугой. Во всяком случае, он думал, что радуга пахнет именно так.
Ему было трудно оторваться от нее.
Ноги отяжелели, свешенные со стола, рука, на которой лежала Женька, затекла и как будто поскрипывала изнутри. Голове было холодно лежать на мокром от дождя подоконнике.
И вообще проблематичным казалось дальнейшее существование скрючившись на разных предметах мебели, совершенно не приспособленных для безумства тел и душ.
— Пойду принесу тебе воды, — собравшись с силами, пообещал Илья.
— Иди.
— Иду.
— Ну иди, иди, — она нетерпеливо поерзала и выудила из-под попы какую-то скомканную картонку.
Илья резко сел.
— Ни фига себе, — он присвистнул и вырвал картонку у нее из рук, — Жень, ты что — йог?
— Почему это? — насторожилась она, приподнявшись на локтях.
— Ты полчаса лежала на коробке со скрепками! Вернее, не лежала, а скакала!
— Прям уж полчаса! Минут десять, не больше, — снисходительно улыбнулась она, — и я не скакала!
— Полчаса! — упрямо надулся Илья. — Еще как полчаса! Еще как скакала!
И быстро чмокнув ее в порозовевший от смущения нос, он вскочил с намерением отправиться на кухню за водой. Не тут-то было! Раздался подозрительный треск, потом грохот, и Илья Михалыч Кочетков — тридцатишестилетний адвокат, циник, зануда, хладнокровный и здравомыслящий человек, — оказался лежащим плашмя на полу в собственном кабинете. У его ног валялись джинсы, которые он забыл стянуть окончательно и которые секунду назад стали помехой его стремительного движения.
Женя так хохотала, что у него вдобавок к расплющенному носу еще и уши заложило.
— Ты весь дом перебудила, — хмуро констатировал Илья, приняв более удобную позу.
— Извини, — икая, произнесла она, — ты ушибся?
— Практически нет. Перебирайся ко мне, тут одному одиноко.
Женька с тяжким стоном возвела очи к потолку, но со стола слезла и пристроилась под боком страдальца, закинув ноги на диван.
— Что, мы теперь только ползком будем передвигаться? — хмыкнул Илья.
— Наверное, стоит попробовать какой-то иной способ, но лично у меня нет сил.
— Ладно, я все-таки схожу за водой.
Он поцеловал ее за ухом, призадумался, поцеловал в губы и, нескоро оторвавшись, растерянно огляделся.
— Ты хотел за водой идти, — напомнила Женька.
— А, ну да. Пойдем-ка вместе, малыш. Покряхтывая, Илья встал и решительно подцепил ее за руки.
— Ну зачем? — слабо воспротивилась она. — Я тут подожду.
— Мне просто нравится тебя обнимать, — пояснил он серьезным тоном, — несмотря на то, что ты такая костлявая.
— Я не костлявая!
— Ну худая.
— И не худая! Я очень стройная девушка! — она кокетливо скосила глаза и повела плечом.
Тихонько дурачась, они добрались до кухни и долго не могли вспомнить, зачем, собственно, сюда пожаловали.
Глава 17
Думать об этом было противно.
А не думать — трусливо.
Вообще-то, Илья считал, что давно смирился с тем, что он далеко не храбрец. Уговорил себя принять данный факт, как неизбежность. Если тебе тридцать шесть, за плечами всегда найдется нечто пугающее, опасное, просто неприятное, что в будущем ты старательно обходишь за тысячу километров, от чего прячешься за циничной ухмылкой и легкомысленными, ничего не значащими фразами.
У него виртуозно это получалось.
И только в редкие минуты откровений он признавал, что эта страусиная тактика из обычной защитной реакции превратилась в стиль жизни.
Чего ради сейчас рисковать всем, что долгие годы служило ему опорой и утешением? Независимостью. Свободой выбора, когда в любой момент можно уйти и жить, как прежде, без сожалений, без полынной горечи во рту, без окаменевшего в сердце разочарования.
С ней он будет другим, он уже другой, и это странно, а он так не любит странностей!
— Та женщина в аэропорту… Рита… она много для тебя значит? — не оборачиваясь, спросила Женька.
Так в этом все дело?!
— Нет, — ответил он.
Голос дрогнул от внезапного облегчения и одновременно от нахлынувшей злости. Стало быть, она уже взялась его контролировать? С какой стати, позвольте? Или это ревность? Но почему, по какому праву?
Все так запуталось, и ему даже в голову не пришло, что ревновать можно без повода и без прав.
— Нет? — переспросила она, повернувшись. В ее глазах он увидел только недоверие.
— А что, это так важно? — спросил Илья, разозлившись окончательно. — Я спал с ней, вот и все.
— Да?! — она отшатнулась. — Со мной ты тоже спишь, вот и все.
— И что тебя не устраивает?
Ее лицо некрасиво передернулось, словно сдавленное на миг чьей-то невидимой рукой.
Она сейчас уйдет, понял он мгновенно.
— Малая, послушай, я…
— Не называй меня так, — зрачки ее угрожающе сузились, — не смей, понял?
Илья вытер вспотевшие ладони о брюки.
— Я не хотел так говорить. Про то, что я просто сплю с тобой. Это неправда.
— А что правда?
Она загоняет тебя в тупик, панически заверещал кто-то внутри него. Ей нужно все и сразу, а так не бывает. По крайней мере, с тобой точно не бывает. Ты не умеешь. Ты не знаешь. Ты не хочешь этого, ведь тебе есть, что терять. Вспомни, — твоя свобода. Ну, вспомнил?!
— Жень, послушай, прошло еще слишком мало времени…
— Слишком мало для чего? — тут же спросила она, мысленно четвертовав себя за это.
Илья тряхнул ее за плечи, делая больно.
— Да перестань ты меня перебивать, балбеска малолетняя! Тебе двадцать лет, у тебя вся жизнь впереди! Это сейчас тебе кажется, что я — мужчина твоей мечты, а завтра выяснится, что ты предпочитаешь блондинов или кого помоложе!
— Перестань меня трясти! — завопила она. — Мне плевать на блондинов!
Он не слышал. Он раскачивал ее из стороны в сторону и надрывался:
— Ты забудешь, ты молодая, красивая, смелая, у тебя получится забыть. А что стану делать я?!
— Отпусти меня, трус несчастный! Что он будет делать? Почему я должна об этом думать? Я тебя люблю и хочу быть с тобой, но решать, что тебе делать со своей жизнью, я не собираюсь! Это твоя жизнь, понял?!
И тогда Илья разжал пальцы, в тот же миг осознав с отчетливой ясностью — она не права. Его жизнь уже не его. В ней слишком много изменилось, чтобы считать ее прежней, принадлежавшей ему безраздельно, когда только от него зависело, когда, почему и зачем.
Теперь — нет.
Женщина, которую он обнимал в постели, с которой смеялся, как школьник, за столиком в кафе, которой выбирал платья, предвкушая, как хороша она будет без них, — эта женщина теперь наравне с ним в его жизни.
Хочется ему этого или нет, никто не спросил.
К счастью ли, к беде ли это, он не знает.
— Давай целоваться, — вдруг сказала Женька.
— И кузюкаться по-взрослому? — криво усмехнулся Илья.
Она кивнула и с жалостливым вздохом прижалась к его губам. Прохладные пальцы пробрались под его рубашку, и почему-то стало жарко. За секунды он взмок с головы до пят, и даже внутри забурлил влажный, огненный шквал.
Илья запихнул ее на стол, попутно избавляя от халата, под которым обнаружилось что-то еще, тонкое и скользкое, наверное, шелковое, что под его нетерпеливыми руками немедленно затрещало.
— Красивый был пеньюарчик, — почтила Женька его память срывающимся шепотом.
— Это ты красивая, — хотел возразить Илья, но забыл и только невнятно зарычал, заново узнавая ее тело, ее запах, ее движения навстречу ему.
Все просто, проскользнула последняя внятная мысль.
А потом миру стало тесно и горячо в привычном обличье, и, взорвавшись каскадом огневеющих искр, обломки его рухнули в небытие, чтобы спустя мгновения возрожденная вселенная засияла неведомым, безмятежным, чарующим светом.
И — было или только почудилось — багряные всполохи солнца, насквозь пробивающие густые тучи, звонкая оголтелость дождя, несовершенство и всемогущество этого дня, этой секунды, всей жизни.
* * *
— Мне что-то колет в бок, — сообщила Женька, неподвижно раскинувшись на столе.— Это мои бумаги, — важно откликнулся Илья, пристроившийся рядом на боку.
— Разве бумаги колются? — вяло удивилась она.
— Всякое бывает, — философски заметил он и, захватив ее обеими руками, придвинул к себе поближе.
Она недовольно завозилась.
— Может, на диван переберемся, а? — через некоторое время предложил Илья, не делая никаких попыток сдвинуться с места.
Женька шумно вздохнула и без особого энтузиазма выразила надежду, что спустя лет сорок, быть может, сумеет одолеть это расстояние. Он почувствовал, как на лицо наползает идиотская, блаженная улыбка.
— Так есть хочется!
— И пить, — добавила Женька.
— Покурить бы.
— Ты же не куришь.
— Ага, не курю.
Они одновременно подняли головы и хихикнули, глядя друг на друга шальными, голодными глазами.
— Ты что? — встрепенулась Женя. — Я больше не могу.
— Я тоже, — с некоторой досадой признался он, — а так хочется…
— Илюш, успокойся, — нервно сглотнув, пролепетала она, — давай пойдем на кухню, перекусим, кофе попьем.
Он часто дышал, уткнувшись носом в ее макушку. От ее волос славно пахло лесными травами, ветром, радугой. Во всяком случае, он думал, что радуга пахнет именно так.
Ему было трудно оторваться от нее.
Ноги отяжелели, свешенные со стола, рука, на которой лежала Женька, затекла и как будто поскрипывала изнутри. Голове было холодно лежать на мокром от дождя подоконнике.
И вообще проблематичным казалось дальнейшее существование скрючившись на разных предметах мебели, совершенно не приспособленных для безумства тел и душ.
— Пойду принесу тебе воды, — собравшись с силами, пообещал Илья.
— Иди.
— Иду.
— Ну иди, иди, — она нетерпеливо поерзала и выудила из-под попы какую-то скомканную картонку.
Илья резко сел.
— Ни фига себе, — он присвистнул и вырвал картонку у нее из рук, — Жень, ты что — йог?
— Почему это? — насторожилась она, приподнявшись на локтях.
— Ты полчаса лежала на коробке со скрепками! Вернее, не лежала, а скакала!
— Прям уж полчаса! Минут десять, не больше, — снисходительно улыбнулась она, — и я не скакала!
— Полчаса! — упрямо надулся Илья. — Еще как полчаса! Еще как скакала!
И быстро чмокнув ее в порозовевший от смущения нос, он вскочил с намерением отправиться на кухню за водой. Не тут-то было! Раздался подозрительный треск, потом грохот, и Илья Михалыч Кочетков — тридцатишестилетний адвокат, циник, зануда, хладнокровный и здравомыслящий человек, — оказался лежащим плашмя на полу в собственном кабинете. У его ног валялись джинсы, которые он забыл стянуть окончательно и которые секунду назад стали помехой его стремительного движения.
Женя так хохотала, что у него вдобавок к расплющенному носу еще и уши заложило.
— Ты весь дом перебудила, — хмуро констатировал Илья, приняв более удобную позу.
— Извини, — икая, произнесла она, — ты ушибся?
— Практически нет. Перебирайся ко мне, тут одному одиноко.
Женька с тяжким стоном возвела очи к потолку, но со стола слезла и пристроилась под боком страдальца, закинув ноги на диван.
— Что, мы теперь только ползком будем передвигаться? — хмыкнул Илья.
— Наверное, стоит попробовать какой-то иной способ, но лично у меня нет сил.
— Ладно, я все-таки схожу за водой.
Он поцеловал ее за ухом, призадумался, поцеловал в губы и, нескоро оторвавшись, растерянно огляделся.
— Ты хотел за водой идти, — напомнила Женька.
— А, ну да. Пойдем-ка вместе, малыш. Покряхтывая, Илья встал и решительно подцепил ее за руки.
— Ну зачем? — слабо воспротивилась она. — Я тут подожду.
— Мне просто нравится тебя обнимать, — пояснил он серьезным тоном, — несмотря на то, что ты такая костлявая.
— Я не костлявая!
— Ну худая.
— И не худая! Я очень стройная девушка! — она кокетливо скосила глаза и повела плечом.
Тихонько дурачась, они добрались до кухни и долго не могли вспомнить, зачем, собственно, сюда пожаловали.
Глава 17
— Выглядишь зашибись, — шепнула Маринка за завтраком.
Женя в смущенной радости хрюкнула в чашку.
— А Илюша уже уехал? — поинтересовалась Ольга Викторовна.
И все разом уставились на Женьку. Даже жевать перестали. Она закашлялась так, что слезы выступили на глазах. Данька принялся хлопать ее по спине, бабушка протянула стакан воды, а остальные так и смотрели с ожиданием.
— Илье с работы позвонили, — выговорила, наконец, Женя, не зная, куда деваться от этих взглядов, — у него завтра какой-то важный процесс, насколько я поняла.
— У него каждый раз важный процесс, — горделиво заметила Ольга Викторовна.
— Значит, ты сегодня свободна? — как ни в чем не бывало осведомилась Маринка.
Женя снова поперхнулась.
Стало быть, всем теперь ясно, что ее свобода зависит только от наличия у Кочеткова Ильи Михалыча важных процессов.
— Так что, поедешь со мной в город? — допытывалась Маринка. — Я вчера в инете откопала офигительный фитнесс-центр, недалеко и недорого.
— Ну наконец-то, — радостно выдохнула Ирина Федоровна, — давно надо было заняться спортом! Я всегда говорю, что в здоровом теле — здоровый дух…
Дед перебил ее самым бессовестным образом:
— На самом деле — одно из двух!
— Ты бы, старый, поостерегся, — прищурилась его супруга, постукивая по столу ножичком, — жуешь свои котлеты, и жуй! Тебе уже никакой фитнесс не поможет, а девочкам надо о здоровье думать!
Виктор Прокопьевич послушно заработал челюстями. Из-под стола вылезла Гера, ужасно заинтересованная упоминанием о котлетах, и поставила лапы на Женькины коленки, с надеждой заглянув ей в лицо.
— Не балуй ее, — предупредительно погрозила пальцем бабушка.
Гера оскорбленно тявкнула и перешла к Даньке, который незамедлительно сунул ей под нос тарелку с овсянкой. Гера принюхалась, кашей не прельстилась и, обиженная на весь свет, удалилась на кухню. Вероятно, поближе к холодильнику.
— Жень, так чего? Поедем? — пихнула ее в бок Маринка.
— Конечно, поезжайте, — решительно поддержала ее Ольга Викторовна, — бабушка права, давно пора заняться спортом!
— Я всегда права, — величественно кивнула бабушка. Женька сосредоточенно пыталась сложить из салфетки самолетик.
— Мне надо с вами поговорить, — сообщила она, обводя тяжелым взглядом собравшихся.
Сделалась пауза.
— Говори, — разрешила, наконец, Ирина Федоровна.
— Я хочу вам сказать кое-что, — повторила Женя. Это была такая беспардонная ложь, что ей стало противно. Ничего говорить не хотелось. Не хотелось, а надо!
Есть такое слово «надо», и она его ненавидит.
— Жень, — потрясла ее за плечо Маринка, — ну, говори, чего ты…
— Спасибо, — выпалила Женька.
— Пожалуйста, — кивнула бабушка, пытливо разглядывая ее напряженное, бледное лицо, — а за что?
— Спасибо вам за все, все, все, — пробормотала она в ответ.
Ей было стыдно. Разве можно уместить в слова благодарность этим людям, ставшим ей родными?!
Может быть, в самом деле, не стоило даже начинать этот разговор? Надо — не надо, какая разница, если вслух невозможно произнести то, что звучит в сердце.
— Идите-ка лучше собирайтесь, — неестественно бодрым голосом произнесла Ольга Викторовна, — вам еще такси надо вызвать, а до нашей Тутоновки они скоро не доедут.
— Да Женька сама за руль сядет, — отмахнулась Марина, — сядешь, Жень? Нога-то у тебя как?
Дед прокряхтел, что об этом надо было поинтересоваться в первую очередь, а не предлагать больной девице занятия в спортивном клубе.
— Это не спортивный клуб, — быстро возразила Марина, — а фитнесс-центр, там всякие тренажеры имеются, так что ногу Женька может и не напрягать. Но опухоль-то у тебя уже спала, правда?
Она обернулась к Жене.
Та кивнула.
Самое время сказать о главном. Самый подходящий момент признаться, что ни в какой фитнесс-центр она не поедет, ни на такси, ни самостоятельно.
Нога-то, действительно, уже не болела.
Да и не в ноге дело, если уж совсем начистоту.
«Ну скажи им, скажи! Довольно нерешительности и малодушия! Открывай рот и начинай прощаться!»
— Ну вот, — между тем тараторила Марина, — значит, поедем на твоей машине. Если ты устанешь, я поведу. Права у меня есть…
— Даже не думай, — перебила бабушка, — вспомни, как в последний раз ты поехала в Москву по той дороге, что ведет в Питер.
— Ну и что? Я же потом сообразила!
— Ага, через сотню километров, когда тебя гаишники остановили за превышение, а ты им рассказала, что перепутала часы со спидометром!
Дед прыснул, Ольга Викторовна жалостливо погладила дочь по голове, а та обиженно заявила:
— Жень, не слушай их! Я не всегда так езжу!
Женька больными глазами оглядела семейство, тотчас настороженно притихшее.
— Ты не говори пока ничего, — пробормотала Ольга Викторовна несмело, — мы потом все обсудим.
— Нет, — решительно сказала Женя, — сейчас.
— Это касается только вас двоих, — буркнула бабушка, раньше всех догадавшаяся, что речь пойдет об Илье.
Женька благодарно улыбнулась ей.
— Я вас так люблю, — вырвалось у нее неожиданно.
— Мы тебя тоже, девочка, — просто ответила Ирина Федоровна.
— Я должна уехать. Сегодня.
Ну вот, она произнесла это. Мир не обрушился, сердце не остановилось, жизнь продолжается.
— Кому ты это должна? — поинтересовалась небрежно бабушка.
— Да что за ерунда! — нахохлилась Марина.
— Подождите! Дайте мне сказать, — умоляющим голосом перебила Женька, — я должна это сказать! Мне надо уезжать, понимаете? Я вас очень люблю, всех, но у меня работа, комната без присмотра осталась, соседи, наверное, с ног сбились…
Ольга Викторовна машинально допила чай из бабушкиной кружки.
— Детка, давай ты забудешь эту ерунду, — откашлявшись, строго сказала она.
— Нет, — помотала головой Женька, — это не ерунда. Я не могу оставаться у вас больше…
— Да почему? — с досадой воскликнула Марина. Соврать было бы очень просто. Придумать кучу правдоподобных аргументов, с сожалением пожать плечами, перецеловать всех, стиснуть в объятиях каждого по очереди, а потом вместе — в куче малой, — и выехать за оранжевые ворота, пообещав навещать в выходные и в праздники.
— Мне нужно, — только и сказала Женька. Бодрый тон не удавался. Вранья они не заслужили.
А говорить правду было слишком тяжело.
Даже мысленно Женя не произносила этого.
— А как же Илья? — пробормотала растерянно Маринка.
Бабушка бросила на нее негодующий взгляд, Ольга Викторовна заполошенно придвинула к Женьке тарелку с бутербродами и очень настойчиво потребовала, чтобы «детка» немедленно подкрепилась. Дед снисходительно и печально улыбнулся Маринке, единственной, которая еще толком ничего не поняла.
— С Ильей я поговорила, — промямлила Женя. Семейство обменялось недоуменными взглядами.
— И что он? — не выдержала Маринка.
— Ничего, — пожала плечами Женя.
Она, действительно, говорила с ним. Пусть это была обыкновенная болтовня любовников после бурной ночи, всем знать об этом необязательно.
Даже если бы захотела, она бы не смогла сказать ему самого важного. Он не слышал ее. Женька чувствовала его страх, будто свой собственный. Ну да, она ведь тоже боялась. И не имело смысла ходить вокруг да около, гораздо проще сделать вид, что все нормально, все замечательно и лучше быть не может.
Он уехал сразу же, как только ему позвонили из офиса. Он поцеловал ее на прощание долгим поцелуем, напомнившим им обоим недавнее безумие. Он ничего не обещал, ни о чем не спрашивал.
Женька все решила сама.
Был другой выход, всегда есть другой выход, но увидеть его непросто и воспользоваться им еще трудней.
Она не станет дожидаться, пока наскучит ему, так думала Женька, глядя, как Илья выезжает за ворота. И сердце подкатывало к горлу, сбивая дыхание. Осколки надежды больно впивались в душу, заставляя еще раз приглядеться, обдумать, прикинуть шансы. Один к миллиону? К миллиарду?
Нет, не было ни единого.
Слишком хорошо она понимала его. Слишком ценил он свою свободу и независимость. Смиренно ждать своей участи она не могла. Торопить его — не имела права. И пришлось решать за двоих. Впрочем, это решение еще предстояло осуществить.
Не так-то это легко, когда на тебя смотрят четыре пары глаз, и в этих глазах обеспокоенность, ласковое недоумение и любовь.
Любовь, пропади все пропадом!
— Чего буянишь? У меня ребенок, между прочим, спит!
— Извини, пожалуйста.
Лера хмыкнула недовольно и тут заметила кучу пакетов, сваленных у двери.
— Это чего у тебя? — бдительно поинтересовалась она.
— Вещи, — коротко бросила Женька, которую час назад Ирина Федоровна костерила во все лады, а Виктор Прокопьевич без лишних слов просто перетащил пакеты с одеждой в машину.
— Придумала тоже, — подзуживала и Маринка, — шмотки она не возьмет, я тебе не возьму…
Это она вернула Женю с порога, увидав, что та собирается исчезнуть налегке. Минут сорок спорили и препирались, пока дед не решил все кардинально. Суматоха немного отвлекала от накатывающих рыданий и создавала ложное впечатление обыденности.
— Жень, а ты в отпуск едешь, да? — скакал вокруг нее Данька, — меня папа тоже скоро обещал в отпуск отвезти.
— Это хорошо, — отвечала Женька, из последних сил загоняя внутрь тяжелые, страшные слезы.
Надо было уехать сразу. Чего она телилась, а? Зачем ждала, пока все проснутся, разговаривала, завтракала, улыбалась, уговаривая себя, что так честней да и дороги с утра пораньше забиты пробками.
Сидела бы лучше в пробке, идиотка психованная!
И никаких тебе расставаний, когда губы трясутся, едва выговаривая нелепые обещания и прощальные слова, в руке, будто чека от гранаты, зажаты ключи от машины, болят глаза от невыплаканных слез, а мотор уже ровно гудит, ворота распахнуты, и надо ехать.
Есть такое слово — «надо».
Она думала, что ненавидит его. Но вместо ненависти сейчас Женя чувствовала лишь обреченную безысходность.
Казалось, на душу набросили покрывало — плотное, черное, — оно тщательно прикрыло все щелочки, и стало не видно солнца. В эту темноту пробралось лишь равнодушие, огляделось придирчиво да и улеглось, развалилось, устроилось с твердым намерением остаться навсегда.
Из него вполне мог получиться добротный бронежилет. Хорошая кольчуга.
Вот он, черт его побери, инстинкт самосохранения!
— Жень, может, все-таки погодишь до обеда, а? — втиснулась к ней в машину Маринка.
— Не могу, малая, правда, не могу, — прошептала она жарко, и безразличия как ни бывало.
Что же делать, как теперь быть, где взять силы, чтобы выстроить новую, сверхмощную систему защиты?
— Отойди, — пихнул Маринку Данила, — я с Женей еще не целовался, правда, я не люблю целоваться, но когда прощаются, всегда целуются, это дратиция…
— Традиция, — поправила Ольга Викторовна, — куда ты лезешь в ботинках на сиденье? Даня, немедленно сядь!
— Не приставай к нему! — подоспела бабушка. — Женя потом тряпочкой протрет, и все. Жень, ты ведь протрешь? Обязательно протри!
— Мама, ну чего ты ему потакаешь? Женечка, детка, сгони его сейчас же! На-ка, держи, я тебе вот бутербродов положила и рыбки, приедешь, разогрей и покушай, хорошо? Только разогрей, холодная она не вкусная…
— Бабы, ну что вы за народ? — заворчал рядом дед. — Рыбку она положила, а про книжки забыла небось? Жень, там тебе бабушка собрание сочинений приготовила. Булгакова твоего. Сейчас Маринка сбегает, принесет.
Звонким, как оборвавшаяся струна, голосом Женя попросила, чтобы ничего ей больше не приносили.
— Ну конечно, — фыркнула Марина и убежала. Казалось, это никогда не кончится.
Наверное, потому, что она умоляла кого-то всемогущего, чтобы это никогда не кончалось.
Однако могущества у него не хватило, или Женькины молитвы звучали неубедительно, и в конце концов семейство посторонилось, пропуская Шушика вперед, за оранжевые ворота.
Расстроенные лица исчезли из пределов видимости. И Женя не увидела, как отчаянно затопала ногами Маринка, и не услышала ее вопля в притихшем дворе:
— Ну что же у этого кретина с телефоном?!
— Ты в Турцию, что ль ездила? — выдвинула предположение соседка.
— Да! Именно туда!
— Че привезла? Какие размеры? Осень? Зима? Женьке надоело реагировать, и она промолчала.
— Где стоять-то будешь? — не унималась Лерка.
— В каком смысле? — машинально переспросила Женька.
Лера надула губки.
— Ну на Лужу поедешь или куда?
— Зачем мне твоя Лужа?
— Так шмотки продавать! Че, на дому что ль лавочку откроешь?
Женя запулила последний пакет в комнату и обернулась к молодой мамаше.
— Не собираюсь я ничего открывать, это мне просто прислали. Подарки.
— Слушай! Точно! Это из Америки тебе, да?
— Почему из Америки? — простонала Женька.
— Да тут тебе звонил кто-то, сказали, что из Америки. Я сначала-то не поверила, говорю, хорош, типа, прикалываться, а оттуда мне по-английски как давай шпрекать!
Очень хотелось стукнуть ее дверью по лбу. А потом закрыться в комнате, вдоволь пореветь и пойти утопиться в тазу с грязным бельем.
Кто сказал, что юмор — лучший помощник в борьбе со стрессом?!
Или она плохо юморит?
Или у нее не стресс, а что-то другое, еще не изученное толком всякими там специалистами, не обвешанное со всех сторон ярлыками, к чему приспосабливаться еще не научились и с чем не придумали еще даже мало-мальски эффективного способа борьбы?
— Что же ты мне сразу не сказала, что звонили? — осведомилась Женька с равнодушием.
— А что? Я тебе секретарша, что ль? — тут же пошла на абордаж соседка. — Не шлялась бы неизвестно где, а сидела бы дома, и…
На этих словах распахнулась дверь Таисии Степановны, и сама хозяйка комнаты выплыла в коридор, торжественно восклицая:
— Вот что значит, в тихом омуте черти водятся! Я всегда говорила, что эта бледная поганка еще себя покажет.
Женя, которую ни за что ни про что обозвали поганкой, решительно направилась к себе.
— Куда? — в момент настигла ее Таисия и, маневрируя, подобно крейсеру, преградила путь к отступлению. — В этой квартире не место всяким там прошмандовкам! И не думай, что можешь спокойно отсидеться, пока мы…
Лера неожиданно вмешалась, ласково попросив тетеньку не выражаться. Видимо, тщательно обдумав тот факт, что родственники в Америке у Женьки точно имеются, молодая мамаша смекнула, что лучше поддерживать мировую.
Некоторое время тетя Тая, не спуская с Женьки бдительного ока, выражала свое мнение по поводу наглости современной молодежи вообще и Леркиной беспардонности в частности. А потом без перехода заявила, ткнув в Женю пальцем:
— Ты по графику должна была вчера убираться! Я тут за тебя туалет драила, милочка, пока ты хвостом крутила по столице! Понаедут, понимаешь, в Москву и давай…
— Хватит, — сипло пробормотала Женька, — дайте-ка мне пройти.
— Дайте-ка?! Что еще за «дайте-ка!»? — охнула та. Лера закатывала глаза, но исчезать с поля брани не спешила, уютно заняв место у телефона в зрительном зале.
— Нет, ты слыхала? — обратилась к ней тетя Тая, призывая если не в союзницы, то хотя бы в свидетели. — Она мне еще указывать будет!
— Я плачу за эту комнату, — выговорила Женька спокойно, — я устала с дороги и хочу выспаться, ясно вам? Имею полное право.
— Она еще о правах будет говорить! Ты сначала туалет помой, а потом уж…
Надо было утопиться прямо в ближайшей луже, безотлагательно. Все равно ничего хорошего в жизни не предвидится.
Женя в смущенной радости хрюкнула в чашку.
— А Илюша уже уехал? — поинтересовалась Ольга Викторовна.
И все разом уставились на Женьку. Даже жевать перестали. Она закашлялась так, что слезы выступили на глазах. Данька принялся хлопать ее по спине, бабушка протянула стакан воды, а остальные так и смотрели с ожиданием.
— Илье с работы позвонили, — выговорила, наконец, Женя, не зная, куда деваться от этих взглядов, — у него завтра какой-то важный процесс, насколько я поняла.
— У него каждый раз важный процесс, — горделиво заметила Ольга Викторовна.
— Значит, ты сегодня свободна? — как ни в чем не бывало осведомилась Маринка.
Женя снова поперхнулась.
Стало быть, всем теперь ясно, что ее свобода зависит только от наличия у Кочеткова Ильи Михалыча важных процессов.
— Так что, поедешь со мной в город? — допытывалась Маринка. — Я вчера в инете откопала офигительный фитнесс-центр, недалеко и недорого.
— Ну наконец-то, — радостно выдохнула Ирина Федоровна, — давно надо было заняться спортом! Я всегда говорю, что в здоровом теле — здоровый дух…
Дед перебил ее самым бессовестным образом:
— На самом деле — одно из двух!
— Ты бы, старый, поостерегся, — прищурилась его супруга, постукивая по столу ножичком, — жуешь свои котлеты, и жуй! Тебе уже никакой фитнесс не поможет, а девочкам надо о здоровье думать!
Виктор Прокопьевич послушно заработал челюстями. Из-под стола вылезла Гера, ужасно заинтересованная упоминанием о котлетах, и поставила лапы на Женькины коленки, с надеждой заглянув ей в лицо.
— Не балуй ее, — предупредительно погрозила пальцем бабушка.
Гера оскорбленно тявкнула и перешла к Даньке, который незамедлительно сунул ей под нос тарелку с овсянкой. Гера принюхалась, кашей не прельстилась и, обиженная на весь свет, удалилась на кухню. Вероятно, поближе к холодильнику.
— Жень, так чего? Поедем? — пихнула ее в бок Маринка.
— Конечно, поезжайте, — решительно поддержала ее Ольга Викторовна, — бабушка права, давно пора заняться спортом!
— Я всегда права, — величественно кивнула бабушка. Женька сосредоточенно пыталась сложить из салфетки самолетик.
— Мне надо с вами поговорить, — сообщила она, обводя тяжелым взглядом собравшихся.
Сделалась пауза.
— Говори, — разрешила, наконец, Ирина Федоровна.
— Я хочу вам сказать кое-что, — повторила Женя. Это была такая беспардонная ложь, что ей стало противно. Ничего говорить не хотелось. Не хотелось, а надо!
Есть такое слово «надо», и она его ненавидит.
— Жень, — потрясла ее за плечо Маринка, — ну, говори, чего ты…
— Спасибо, — выпалила Женька.
— Пожалуйста, — кивнула бабушка, пытливо разглядывая ее напряженное, бледное лицо, — а за что?
— Спасибо вам за все, все, все, — пробормотала она в ответ.
Ей было стыдно. Разве можно уместить в слова благодарность этим людям, ставшим ей родными?!
Может быть, в самом деле, не стоило даже начинать этот разговор? Надо — не надо, какая разница, если вслух невозможно произнести то, что звучит в сердце.
— Идите-ка лучше собирайтесь, — неестественно бодрым голосом произнесла Ольга Викторовна, — вам еще такси надо вызвать, а до нашей Тутоновки они скоро не доедут.
— Да Женька сама за руль сядет, — отмахнулась Марина, — сядешь, Жень? Нога-то у тебя как?
Дед прокряхтел, что об этом надо было поинтересоваться в первую очередь, а не предлагать больной девице занятия в спортивном клубе.
— Это не спортивный клуб, — быстро возразила Марина, — а фитнесс-центр, там всякие тренажеры имеются, так что ногу Женька может и не напрягать. Но опухоль-то у тебя уже спала, правда?
Она обернулась к Жене.
Та кивнула.
Самое время сказать о главном. Самый подходящий момент признаться, что ни в какой фитнесс-центр она не поедет, ни на такси, ни самостоятельно.
Нога-то, действительно, уже не болела.
Да и не в ноге дело, если уж совсем начистоту.
«Ну скажи им, скажи! Довольно нерешительности и малодушия! Открывай рот и начинай прощаться!»
— Ну вот, — между тем тараторила Марина, — значит, поедем на твоей машине. Если ты устанешь, я поведу. Права у меня есть…
— Даже не думай, — перебила бабушка, — вспомни, как в последний раз ты поехала в Москву по той дороге, что ведет в Питер.
— Ну и что? Я же потом сообразила!
— Ага, через сотню километров, когда тебя гаишники остановили за превышение, а ты им рассказала, что перепутала часы со спидометром!
Дед прыснул, Ольга Викторовна жалостливо погладила дочь по голове, а та обиженно заявила:
— Жень, не слушай их! Я не всегда так езжу!
Женька больными глазами оглядела семейство, тотчас настороженно притихшее.
— Ты не говори пока ничего, — пробормотала Ольга Викторовна несмело, — мы потом все обсудим.
— Нет, — решительно сказала Женя, — сейчас.
— Это касается только вас двоих, — буркнула бабушка, раньше всех догадавшаяся, что речь пойдет об Илье.
Женька благодарно улыбнулась ей.
— Я вас так люблю, — вырвалось у нее неожиданно.
— Мы тебя тоже, девочка, — просто ответила Ирина Федоровна.
— Я должна уехать. Сегодня.
Ну вот, она произнесла это. Мир не обрушился, сердце не остановилось, жизнь продолжается.
— Кому ты это должна? — поинтересовалась небрежно бабушка.
— Да что за ерунда! — нахохлилась Марина.
— Подождите! Дайте мне сказать, — умоляющим голосом перебила Женька, — я должна это сказать! Мне надо уезжать, понимаете? Я вас очень люблю, всех, но у меня работа, комната без присмотра осталась, соседи, наверное, с ног сбились…
Ольга Викторовна машинально допила чай из бабушкиной кружки.
— Детка, давай ты забудешь эту ерунду, — откашлявшись, строго сказала она.
— Нет, — помотала головой Женька, — это не ерунда. Я не могу оставаться у вас больше…
— Да почему? — с досадой воскликнула Марина. Соврать было бы очень просто. Придумать кучу правдоподобных аргументов, с сожалением пожать плечами, перецеловать всех, стиснуть в объятиях каждого по очереди, а потом вместе — в куче малой, — и выехать за оранжевые ворота, пообещав навещать в выходные и в праздники.
— Мне нужно, — только и сказала Женька. Бодрый тон не удавался. Вранья они не заслужили.
А говорить правду было слишком тяжело.
Даже мысленно Женя не произносила этого.
— А как же Илья? — пробормотала растерянно Маринка.
Бабушка бросила на нее негодующий взгляд, Ольга Викторовна заполошенно придвинула к Женьке тарелку с бутербродами и очень настойчиво потребовала, чтобы «детка» немедленно подкрепилась. Дед снисходительно и печально улыбнулся Маринке, единственной, которая еще толком ничего не поняла.
— С Ильей я поговорила, — промямлила Женя. Семейство обменялось недоуменными взглядами.
— И что он? — не выдержала Маринка.
— Ничего, — пожала плечами Женя.
Она, действительно, говорила с ним. Пусть это была обыкновенная болтовня любовников после бурной ночи, всем знать об этом необязательно.
Даже если бы захотела, она бы не смогла сказать ему самого важного. Он не слышал ее. Женька чувствовала его страх, будто свой собственный. Ну да, она ведь тоже боялась. И не имело смысла ходить вокруг да около, гораздо проще сделать вид, что все нормально, все замечательно и лучше быть не может.
Он уехал сразу же, как только ему позвонили из офиса. Он поцеловал ее на прощание долгим поцелуем, напомнившим им обоим недавнее безумие. Он ничего не обещал, ни о чем не спрашивал.
Женька все решила сама.
Был другой выход, всегда есть другой выход, но увидеть его непросто и воспользоваться им еще трудней.
Она не станет дожидаться, пока наскучит ему, так думала Женька, глядя, как Илья выезжает за ворота. И сердце подкатывало к горлу, сбивая дыхание. Осколки надежды больно впивались в душу, заставляя еще раз приглядеться, обдумать, прикинуть шансы. Один к миллиону? К миллиарду?
Нет, не было ни единого.
Слишком хорошо она понимала его. Слишком ценил он свою свободу и независимость. Смиренно ждать своей участи она не могла. Торопить его — не имела права. И пришлось решать за двоих. Впрочем, это решение еще предстояло осуществить.
Не так-то это легко, когда на тебя смотрят четыре пары глаз, и в этих глазах обеспокоенность, ласковое недоумение и любовь.
Любовь, пропади все пропадом!
* * *
В коридоре, как водится, на Женьку свалился пенсионерский велосипед. Пока она пристраивала его на место, потирая ушибленный бок, на шум выскочила Лера.— Чего буянишь? У меня ребенок, между прочим, спит!
— Извини, пожалуйста.
Лера хмыкнула недовольно и тут заметила кучу пакетов, сваленных у двери.
— Это чего у тебя? — бдительно поинтересовалась она.
— Вещи, — коротко бросила Женька, которую час назад Ирина Федоровна костерила во все лады, а Виктор Прокопьевич без лишних слов просто перетащил пакеты с одеждой в машину.
— Придумала тоже, — подзуживала и Маринка, — шмотки она не возьмет, я тебе не возьму…
Это она вернула Женю с порога, увидав, что та собирается исчезнуть налегке. Минут сорок спорили и препирались, пока дед не решил все кардинально. Суматоха немного отвлекала от накатывающих рыданий и создавала ложное впечатление обыденности.
— Жень, а ты в отпуск едешь, да? — скакал вокруг нее Данька, — меня папа тоже скоро обещал в отпуск отвезти.
— Это хорошо, — отвечала Женька, из последних сил загоняя внутрь тяжелые, страшные слезы.
Надо было уехать сразу. Чего она телилась, а? Зачем ждала, пока все проснутся, разговаривала, завтракала, улыбалась, уговаривая себя, что так честней да и дороги с утра пораньше забиты пробками.
Сидела бы лучше в пробке, идиотка психованная!
И никаких тебе расставаний, когда губы трясутся, едва выговаривая нелепые обещания и прощальные слова, в руке, будто чека от гранаты, зажаты ключи от машины, болят глаза от невыплаканных слез, а мотор уже ровно гудит, ворота распахнуты, и надо ехать.
Есть такое слово — «надо».
Она думала, что ненавидит его. Но вместо ненависти сейчас Женя чувствовала лишь обреченную безысходность.
Казалось, на душу набросили покрывало — плотное, черное, — оно тщательно прикрыло все щелочки, и стало не видно солнца. В эту темноту пробралось лишь равнодушие, огляделось придирчиво да и улеглось, развалилось, устроилось с твердым намерением остаться навсегда.
Из него вполне мог получиться добротный бронежилет. Хорошая кольчуга.
Вот он, черт его побери, инстинкт самосохранения!
— Жень, может, все-таки погодишь до обеда, а? — втиснулась к ней в машину Маринка.
— Не могу, малая, правда, не могу, — прошептала она жарко, и безразличия как ни бывало.
Что же делать, как теперь быть, где взять силы, чтобы выстроить новую, сверхмощную систему защиты?
— Отойди, — пихнул Маринку Данила, — я с Женей еще не целовался, правда, я не люблю целоваться, но когда прощаются, всегда целуются, это дратиция…
— Традиция, — поправила Ольга Викторовна, — куда ты лезешь в ботинках на сиденье? Даня, немедленно сядь!
— Не приставай к нему! — подоспела бабушка. — Женя потом тряпочкой протрет, и все. Жень, ты ведь протрешь? Обязательно протри!
— Мама, ну чего ты ему потакаешь? Женечка, детка, сгони его сейчас же! На-ка, держи, я тебе вот бутербродов положила и рыбки, приедешь, разогрей и покушай, хорошо? Только разогрей, холодная она не вкусная…
— Бабы, ну что вы за народ? — заворчал рядом дед. — Рыбку она положила, а про книжки забыла небось? Жень, там тебе бабушка собрание сочинений приготовила. Булгакова твоего. Сейчас Маринка сбегает, принесет.
Звонким, как оборвавшаяся струна, голосом Женя попросила, чтобы ничего ей больше не приносили.
— Ну конечно, — фыркнула Марина и убежала. Казалось, это никогда не кончится.
Наверное, потому, что она умоляла кого-то всемогущего, чтобы это никогда не кончалось.
Однако могущества у него не хватило, или Женькины молитвы звучали неубедительно, и в конце концов семейство посторонилось, пропуская Шушика вперед, за оранжевые ворота.
Расстроенные лица исчезли из пределов видимости. И Женя не увидела, как отчаянно затопала ногами Маринка, и не услышала ее вопля в притихшем дворе:
— Ну что же у этого кретина с телефоном?!
* * *
Лера и не думала уходить, с нескрываемым любопытством наблюдая, как Женька перетаскивает пакеты от дверей в свою комнату.— Ты в Турцию, что ль ездила? — выдвинула предположение соседка.
— Да! Именно туда!
— Че привезла? Какие размеры? Осень? Зима? Женьке надоело реагировать, и она промолчала.
— Где стоять-то будешь? — не унималась Лерка.
— В каком смысле? — машинально переспросила Женька.
Лера надула губки.
— Ну на Лужу поедешь или куда?
— Зачем мне твоя Лужа?
— Так шмотки продавать! Че, на дому что ль лавочку откроешь?
Женя запулила последний пакет в комнату и обернулась к молодой мамаше.
— Не собираюсь я ничего открывать, это мне просто прислали. Подарки.
— Слушай! Точно! Это из Америки тебе, да?
— Почему из Америки? — простонала Женька.
— Да тут тебе звонил кто-то, сказали, что из Америки. Я сначала-то не поверила, говорю, хорош, типа, прикалываться, а оттуда мне по-английски как давай шпрекать!
Очень хотелось стукнуть ее дверью по лбу. А потом закрыться в комнате, вдоволь пореветь и пойти утопиться в тазу с грязным бельем.
Кто сказал, что юмор — лучший помощник в борьбе со стрессом?!
Или она плохо юморит?
Или у нее не стресс, а что-то другое, еще не изученное толком всякими там специалистами, не обвешанное со всех сторон ярлыками, к чему приспосабливаться еще не научились и с чем не придумали еще даже мало-мальски эффективного способа борьбы?
— Что же ты мне сразу не сказала, что звонили? — осведомилась Женька с равнодушием.
— А что? Я тебе секретарша, что ль? — тут же пошла на абордаж соседка. — Не шлялась бы неизвестно где, а сидела бы дома, и…
На этих словах распахнулась дверь Таисии Степановны, и сама хозяйка комнаты выплыла в коридор, торжественно восклицая:
— Вот что значит, в тихом омуте черти водятся! Я всегда говорила, что эта бледная поганка еще себя покажет.
Женя, которую ни за что ни про что обозвали поганкой, решительно направилась к себе.
— Куда? — в момент настигла ее Таисия и, маневрируя, подобно крейсеру, преградила путь к отступлению. — В этой квартире не место всяким там прошмандовкам! И не думай, что можешь спокойно отсидеться, пока мы…
Лера неожиданно вмешалась, ласково попросив тетеньку не выражаться. Видимо, тщательно обдумав тот факт, что родственники в Америке у Женьки точно имеются, молодая мамаша смекнула, что лучше поддерживать мировую.
Некоторое время тетя Тая, не спуская с Женьки бдительного ока, выражала свое мнение по поводу наглости современной молодежи вообще и Леркиной беспардонности в частности. А потом без перехода заявила, ткнув в Женю пальцем:
— Ты по графику должна была вчера убираться! Я тут за тебя туалет драила, милочка, пока ты хвостом крутила по столице! Понаедут, понимаешь, в Москву и давай…
— Хватит, — сипло пробормотала Женька, — дайте-ка мне пройти.
— Дайте-ка?! Что еще за «дайте-ка!»? — охнула та. Лера закатывала глаза, но исчезать с поля брани не спешила, уютно заняв место у телефона в зрительном зале.
— Нет, ты слыхала? — обратилась к ней тетя Тая, призывая если не в союзницы, то хотя бы в свидетели. — Она мне еще указывать будет!
— Я плачу за эту комнату, — выговорила Женька спокойно, — я устала с дороги и хочу выспаться, ясно вам? Имею полное право.
— Она еще о правах будет говорить! Ты сначала туалет помой, а потом уж…
Надо было утопиться прямо в ближайшей луже, безотлагательно. Все равно ничего хорошего в жизни не предвидится.