Туохи Франк. На живца

Мать сказала:
- Я думаю, мы это лучше обсудим в другой раз. Хотите еще ветчины,
Годфри?
- Мне нужно. Сегодня нужно, после ужина.
- Помолчи. - Она дрожала, явно негодуя на него.
Годфри Уир перехватил его взгляд и подмигнул. Подлизывается, с
презрением подумал Эндрю, а ведь понятия не имеет, о чем спор.

4

На второй день они ничего не поймали. Стало намного жарче; над
кувшинками, делая внезапные повороты, парили стрекозы. Ближе к середине
дня Джерими объявил, что сегодня ему нужно раньше быть дома, потому что к
чаю приедут родственники. Эндрю приуныл, чуя подвох, гадая, правда это или
отговорка, предвещающая начало конца. Он решил остаться.
Вооружась удочкой потоньше, он удил с мостков. Вокруг, отражая
по-летнему тучную листву, темнела вода. Пара стрекоз, кружась в брачном
танце, опустилась на его поплавок.
Но вот за привычной сумятицей звуков он услышал, что кто-то
приближается издалека сквозь подлесок: треск веток, тяжелые шаги, а потом
и шумное дыхание. Первым его побуждением было спрятаться и посмотреть, что
будет, но он устоял; шаги между тем захрустели совсем близко, по палым
листьям, по валежнику.
На дорожку к мосткам вышла девочка. Ее лицо пылало темным румянцем,
обрывки зелени запутались в длинных косах.
- Я шла напрямик. Думала, не успею.
- Ты что, сбежала?
Для него такой поступок был бы вполне в порядке вещей. Ученики из
школ-интернатов сбегали сплошь да рядом, хотя в Чолгроув-парке, который
славился своей дисциплиной, это случалось редко.
- Да нет. Просто решила избавиться от них ненадолго, а то невмоготу. До
чего в горле пересохло. У тебя нет чего-нибудь попить? Я бы сейчас выпила
целое озеро.
- "Тайзера" [фруктовый напиток] есть немного.
Он вытащил бутылку и откупорил ее. Она припала к горлышку, не
позаботясь его обтереть, чем приятно поразила Эндрю. Он обратил внимание,
что на ней та же твидовая юбка в елочку, в какой он видел ее первый раз, и
та же блузка. Странно, тем более для девочки, одеваться на летних
каникулах, как в школе.
Она отдала ему назад бутылку.
- Уф, хорошо. А куда делся Джерими?
- Ему пришлось вернуться. У них сегодня его тетки будут к чаю. - Он
покраснел. - Мне, наверно, не полагалось бы, по-настоящему, здесь
находиться без него.
- Не беспокойся. Сюда никто никогда не заглядывает. - Несколько
мгновений она молча изучала его. Он ждал, что она начнет нападать на него
за ловлю рыбы, которую, как он понял, осуждала. Вместо этого он услышал: -
Ты тогда, в доме, стеснялся?
- Не очень.
- А вид имел такой, как будто стесняешься. Как будто никогда до сих пор
не попадал в такие дома и к таким людям.
Эндрю отвернулся, подтянул леску и обследовал наживку. Она оставалась
нетронутой.
- Дядя Морис - человек со странностями. Ты заметил?
- Пожалуй.
- Пожалуй? Ты вообще мало в чем разбираешься, верно?
Он промолчал; во всяком случае, он пока не разобрался, как относится к
ней самой - хорошо или плохо. Косы, бесспорно, говорили в ее пользу,
стянутые на концах резиновыми жгутиками и заплетенные так туго, что
отдельные волоски, казалось, не выдержали и лопнули от натуги. Она
закидывала их за спину уверенным движением, но, похоже, это было
единственное, что она делала уверенно. Безоговорочно признать, что она ему
нравится, было бы все равно что поддаться в школе парню, который норовит
держать в страхе других, потому что трусит сам. Такому, например, как
Утрэм, вкрадчивый верзила с плоскими, даже впалыми коленями. Чем-то Роина
определенно напоминала Утрэма.
- Тебе известно, что моя бабушка страшно богата?
- Нет, я не знал.
- Ну так знай. И поэтому мнит, что она - совершенство. У богатых старух
это как закон. Если даже от них сбежит муж, или пустит себе пулю в лоб,
или сопьется и умрет от белой горячки, все равно они будут мнить, что они
- совершенство. Вот и она такая.
Эндрю не понял, к чему это сказано, - понял только, что она слышала эти
слова от кого-нибудь из взрослых.
Совсем близко мелодичный голос позвал:
- Куу-и! [клич аборигенов в Австралии] Ау!
- Не бойся. Это всего лишь сестра Партридж. Я удрала от нее.
- Почему при тебе должна быть сестра?
- Это с тех пор, как я заболела в школе. Она австралийка. Ее наняли мои
родители, - прибавила она не без важности. - Они это могут себе позволить,
понятно?
Не поворачивая головы, он наблюдал за ней исподтишка. Рассчитывал
побыть один, когда уедет Джерими, а тут - вот те здрасьте! - пришла и
шлепнулась своей толстой попкой на берег под самым боком, и дырочки для
шнурков нахально поблескивают на него с ее полуботинок. Видали мы эти
штучки. Утрэм тоже - подкрадется к тебе вплотную сзади и ущипнет пинцетом
за прыщик на шее. Оттаскать бы ее за косы, так, чтоб не выдержала и
взмолилась о пощаде - и зауважала его.
- Куу-и!
Деланно бодрый окрик разнесся по воздуху, отдаваясь от песчаниковых
глыб, - если сестра подойдет еще ближе, то, чего доброго, распугает всю
рыбу. Наступила тишина. Должно быть, сестра Партридж спускалась к озеру по
одной из тропинок, петляющих в зарослях рододендронов.
- Пойду, пожалуй, - сказала Роина. - Ты еще приедешь?
- Я бы приезжал хоть каждый день, но все зависит от Джерими.
- Честно говорю, здесь никогда нет ни одной живой души. И не
обязательно проходить мимо дома, можно попасть сюда иначе. В ограде есть
лаз прямо на шоссе. Ну, значит, до завтра.

5

Странное дело, она ушла, и без нее стало пусто. Так, словно самое
увлекательное уже позади и дальше будет неинтересно. Он увидел, что
поплавок переместился к самой гуще кувшинок. Он взмахнул удилищем: на
крючке надежно сидела плотвичка. Эндрю завел ее, не снимая, в чистую воду
под мостками и оставил поплавать. Потом вернулся на берег и вынул из
полотняного чехла отцовскую удочку для морского лова.
Вечерело, и на черной поверхности озера уже кое-где заплескалась,
играя, рыбешка. Угрюмо, виновато, как предатель, Эндрю возился с отцовской
снастью. Вчера, когда мать отпирала большой сундук, он стоял рядом. Крепко
запахло нафталином и трубочным табаком. Отцовского имущества осталось:
зимнее пальто, мягкая фетровая шляпа, а в ней - блесна, на каких удят
лосося, грубые туристские ботинки, спортивные куртки, серые фланелевые
брюки. При виде их у матери вырвался болезненный короткий возглас, как
бывает, когда порежешь палец. Она указала на три жестяные коробки в углу
сундука.
"Вероятно, это и есть то, что тебе нужно? Вынимай, и побыстрее".
Она отвернулась. Когда коробки были вынуты, она расправила
развороченную одежду и захлопнула сундук. Эндрю потянулся было утешить ее,
но она отстранилась.
"Нет, не трогай меня. Ты не представляешь себе, чего мне стоит твоя
прихоть".
Мир детства распадался, обрывались его тесные связи, прижаться больше
было не к кому - при этой мысли подступала тоска. Он уже знал, что
неприятен людям физически, - ребята в школе предпочитали, чтобы он к ним
не прислонялся. Сколько раз инструктор по морскому делу возился с Джерими
Кэткартом, щекоча его до удушья; Эндрю он обыкновенно отталкивал от себя.
У матери, впрочем, суровости хватит ненадолго - экспансивная, с
неустойчивым нравом, она легко переходила от одного настроения к другому.
Вскакивала из-за пианино и начинала кружиться с ним по комнате,
приговаривая: "Боже мой, где у тебя чувство ритма! Смотри, как надо
делать". Он наступал ей на ноги, и, заливаясь смехом, они в изнеможении
падали вдвоем на диванчик, и вдруг, вглядываясь ему в лицо, она вздыхала:
"И в кого только ты такой урод? Ума не приложу, откуда ты такой взялся".
Эндрю пропустил льняную леску сквозь четыре белых фарфоровых кольца на
удилище, поставил грузило и проволочный поводок с тройником. Потом вытащил
из воды плотвичку и положил на мостки, еще хранящие дневное тепло. Вогнал
ей под спинной плавник жало тройника, чувствуя, как под его пальцами оно с
легким хрустом входит в живую плоть. Рыбка забилась и затихла, хватая
воздух ртом и как бы осваиваясь. Он дал ей поплавать в воде, и она,
кажется, смирилась с судьбой.
Эндрю смотал с катушки несколько ярдов лесы, и она легла у его ног.
Потом он забросил удочку - живец, описав дугу, упал в черную воду ярдов за
пятнадцать от мостков. Остаток лески, скользнув по расходящимся кругам,
стал уходить в глубину, вот уже от него ничего не осталось, и застрекотала
катушка, быстрее, еще быстрее... Эндрю не успел сообразить, что
происходит, он видел только, как леска, вспарывая поверхность воды,
убегает все дальше к кувшинкам, и знал, что ее необходимо остановить. Он
притормозил катушку рукой - и словно целое озеро потянуло его на себя.
Катушка дернулась вниз, и он в смятении вцепился в нее изо всех сил. Леска
лопнула, хлестнула назад и запуталась.
Огромное чувство утраты поднялось в нем волной и затопило его. Он
выронил из рук удилище, не заметил, как очутился на берегу, и кинулся
наземь, мыча от горя, высмеивая себя, громко ругая себя самыми обидными
словами, какие знал.
Минут через пять он опомнился. Он потерял живца и снасть, притом уже
смеркалось, и, значит, ему оставалось только ехать домой. Все же он
медлил, не сводя глаз с озера, с зарослей камыша, с кувшинок, точно
надеялся вытянуть большую щуку из воды одною силой воли. Он смотал удочки,
повесил сумку на плечо. Оглянулся опять на озеро, и в этот миг серая тень
на берегу - он, вероятно, сто раз пробегал по ней глазами - обратилась в
фигуру человека, который стоял не шевелясь и наблюдал за ним.
У Эндрю все внутри оборвалось от испуга и стыда, что кто-то видел, как
глупо он вел себя.
- Мальчик! - крикнула ему фигура. - Мальчик, поди сюда! Не бойся.


Эндрю был уже на немощеной дорожке, ведущей наверх через лес. До самого
конного двора, где стоял его велосипед, он бежал не останавливаясь. И
только тут первый раз оглянулся: его никто не догонял.
Обе удочки он привязал ремнями к раме. Съехал по длинной аллее, большей
частью на свободном ходу, и остановился у массивных ворот взглянуть на
часы: было восемь. Он обещал быть дома в полседьмого. Эндрю зажег
велосипедный фонарь, и на зонтики придорожного купыря легло пятно
неверного света, а темнота вокруг сгустилась еще сильней. Когда он
тронулся дальше, его настигли две машины - он решил, что это погоня, но
машины, одна за другой, пронеслись мимо и скрылись. Оба раза из-под колес
велосипеда выныривала его тень и, колеблясь, отступала вдоль бесконечной
ограды Брэксби-парка. При свете фар второй машины Эндрю увидел лаз, о
котором говорила Роина. Он был кое-как завален сухими ветками боярышника,
но пробраться сквозь них не составляло труда. По-видимому, в таких
вопросах на девочку можно было положиться.
Третья машина не спешила обогнать его. Когда их разделяло ярдов
тридцать, она замедлила ход. Эндрю обернулся посмотреть, и яркий свет фар
ударил ему прямо в глаза. Почему-то он сразу проникся уверенностью, что
это гонится за ним тот неизвестный человек, который подглядывал у озера.
Он крутил педали изо всех сил, но дорога пошла на подъем, и он чувствовал,
что машина настигает его - вот она уже рядом.
И вдруг он услышал голос матери:
- Да остановись ты, глупый мальчишка!
Эндрю узнал машину - это был "санбим", принадлежащий полковнику Уиру.
Он развернул велосипед, и фонарь осветил белое от ярости лицо матери в
окне и серьезное, озабоченное - Годфри Уира. При виде их он мгновенно
понял, что оправдываться не имеет смысла. Из уважения к себе он должен
обиженно отмалчиваться.
Мать вышла из машины и стала рядом.
- Садись.
- А как же велосипед?
По другую сторону, неподалеку от дороги, стоял дом. Мать, взяв
велосипед, направилась к нему. Эндрю примостился на откидном сиденье рядом
с полковником Уиром, и тот, достав кисет, начал сосредоточенно возиться с
трубкой. Они молчали в ожидании, пока мать Эндрю задаст тон и станет ясно,
как вести себя дальше.
- Я сказала, что завтра кто-то из нас зайдет за ним. - Она уселась
рядом с сыном и, когда он случайно задел ее, отшатнулась. - Не
дотрагивайся до меня. Ты меня очень расстроил.
Он придвинулся ближе к мясистому, обтянутому серой фланелью бедру
Годфри Уира. Оба знали, что, пока она не в духе, с нею разумнее не
вступать в разговор.
Впрочем, его мать не умела долго хранить молчание. Они не проехали и
мили, как она заговорила:
- Я звонила миссис Кэткарт, и она сказала, что Джерими с четырех часов
дома. Я себя чувствовала страшно глупо.
И уже при въезде в поселок прибавила:
- Мне показалось, что она со мной крайне нелюбезна.
А когда они выходили из машины, она взяла его под руку.
- Не понимаю, зачем тебе дружить с этим мальчиком. Снобы они, и больше
ничего, если хочешь знать мое мнение.
Эндрю высвободил руку, хотя сердце у него дрогнуло от жалости к ней.
Что она понимает! Откуда ей знать, каких бесконечных ухищрений ему стоит
заполучить хотя бы кого-нибудь себе в друзья! У них в школе достаточно
точно умеют определить, на что ты вправе претендовать в борьбе за
популярность. И то, что Джерими живет с ним по соседству, следовало
расценивать как редкую удачу.
Он отказался от ужина и пошел наверх, к себе в спальню.
Спустя немного мать заиграла на пианино, потом включили радио: из
Люксембурга передавали танцевальную музыку. Часов в десять Эндрю услышал,
как "санбим" отъехал от дома. Он умирал с голоду, но сойти вниз значило
признать себя побежденным, а его мать всегда умела обратить почетную
капитуляцию в бесславное поражение. Он растянулся на кровати, твердо решив
в наказание себе и ей не засыпать как можно дольше.
Дай бог, чтобы ее телефонный звонок не испортил его отношений с
Джерими. Правда, он узнал от девочки про лаз в ограде, но без помощи
Джерими не добыть ключа, открывающего доступ к лодке. Покуда удишь с
берега, щука, схватив наживку, так и будет уходить в заросли кувшинок и
обрывать лесу; с лодки есть надежда удержать ее на открытой воде. Джерими,
можно сказать, обещал, что достанет ключ.
Прошел последний поезд, и на поселок спустилась тишина. За его чертою
пролегли спящие поля, а в пяти милях, отрезанный от внешнего мира,
раскинулся Брэксби-парк. Рисуя его себе, Эндрю видел над головой темноту
особого оттенка - так коричневая старинная фотография отличается от
обычной. На дне озера, шевеля грудными плавниками, чтобы не всплыть сквозь
толщу воды, лежит огромная щука, и в челюсти у нее жгучим жалом засел
крючок. Наверху, в доме, заснула девочка; может быть, сестра-австралийка
дала ей на ночь полтаблетки снотворного, и Роина, открыв рот и выпростав
из-под белого покрывала пухлые руки, спит крепким сном. Думая о ней, он
сознавал, что побаивается ее и что этот страх ему приятен. Но сейчас она в
неволе, ее стерегут сестра, дядя со странностями и сердитая старуха. Что
это за человек стоял в сумерках на берегу озера? Лесничий, или садовник,
или, может, дворецкий из дома наверху? В этом месте видения Эндрю
переселились в сновидения, из которых стало ясно, что тот человек был
Годфри Уир, а Роина и его мать - одно и то же, и он мчался сквозь кусты
рододендронов, удирая от незримой австралийки, и намочил штаны, и все в
школе глазели на него и твердили, что не желают с ним водиться.

6

Взяв по веслу, они гребли на открытую воду. Солнце стояло уже высоко, и
свет его пробивался сквозь верхушки деревьев - скоро оно выкатится на
чистый простор над озером. Эндрю знал, что они приехали слишком поздно и
рыбалка, скорее всего, кончится неудачей. Он готовился к этому дню с
вожделением, но забыл постучать на счастье по дереву.
Прошлый раз, после дня, проведенного на озере, он заснул не раздеваясь.
Рано утром проснулся и, пока мать не позвала его завтракать, переоделся в
пижаму. Она еще продолжала сердиться, но к ней вот-вот должен был явиться
первый из трех учеников, и ей было не до него.
Прежде всего требовалось раздобыть немного денег. В гостиной маленькая
ученица колотила по клавишам, играя гаммы; сумочка матери лежала на
столике в узкой прихожей. Почти не касаясь ее, он выудил оттуда бумажку в
десять шиллингов. Он решился на это первый раз в жизни и долго потом не
мог успокоиться. Вероятно, мать и так дала бы ему на расходы сверх
обычного, если б он попросил, - он украл, чтобы освободиться от повинности
любить ее.
Десять шиллингов он истратил в местной мелочной лавке на проволочные
поводки и тройники. Днем сходил за велосипедом в дом, стоящий у дороги на
Брэксби-парк, а после удил пескарей в речушке у поселка. Поймал восемь
штук. Два наутро уснули и всплыли белым брюшком вверх; остальные
шевелились сейчас в жестянке из-под краски на дне лодки.
Теперь и весла тоже лежали в лодке. Якоря не было, но лодка и так не
двигалась с места, ее держали кувшинки у открытой воды. В том, что они
приехали так поздно, виноват был Джерими. Сначала его никак не удавалось
вытащить из дому, потом пришлось долго уламывать, пока он соизволил
попросить у дворецкого ключ. А потом он ковырялся возле чугунной калитки,
делая вид, будто не может ее отпереть. И вот снасти заброшены - и никакого
толку. Сиди, гляди, как пучками уходит в глубину солнечный свет, зевай на
диких голубей, взмывающих в небо. Эндрю опять почувствовал, что Джерими
начинает скучать. Расслабляющая скука, как болезнь, передавалась и ему,
подрывая его волю.
- Куу-и! Куу-и!
На этот раз звала сама девочка, видимо переняв у сестры-австралийки
завезенный из другого полушария клич. Она стояла на мостках по ту сторону
озера, ее блузка и бледное лицо светились в тени деревьев. Они замахали
руками, надеясь, что она поймет и уйдет.
- Покатайте меня.
- Нельзя. Мы рыбу удим.
- Ну покатайте. Пожалуйста.
- Ты распугаешь рыбу! - крикнул ей Эндрю.
- И потопишь лодку, - сказал Джерими. - Потому что ты толстая как
бочка, - прибавил он тихо.
- Что? Мне не слышно.
Оба прыснули и шепотом повторили в один голос:
- Толстая как бочка.
- Пожалуйста. Возьмите меня покататься.
- Нет. - Эндрю в душе уже изнывал от стыда и жалости и был готов
уступить. Но в присутствии Джерими проще было дурачиться с ним вдвоем.
- Свиньи вы, вот и все, - сказала Роина. Рядом с нею возникла фигура в
темно-синем - сестра Партридж. Некоторое время они с Ройной ожесточенно
пререкались о чем-то и наконец вдвоем удалились под своды буков.
Когда Роина ушла, мальчики первые минуты сидели, старательно пряча друг
от друга глаза. Эндрю погрустнел. Все в этой девочке, от некрасивых кос до
горчичного цвета чулок, собирающихся в гармошку на круглых коленках,
пробуждало в нем виноватую и сладкую печаль, точно пение покаянных псалмов
во время воскресной вечерни.
Немного погодя возле лодки раздался плеск, и среди водорослей вынырнула
на поверхность бутылка из-под имбирного ситро.
- Ну и очень глупо.
- Уа-уа. Может, еще поплачешь? - Джерими изогнулся, поворачиваясь к
нему лицом. - Кто ты такой, интересно знать, чтобы тут распоряжаться?
Он схватил весло и зашлепал им по воде. Отдаваясь от скал, шум вспугнул
стаю голубей.
- Ты зачем это делаешь?
Джерими что-то пробурчал себе под нос.
- Не слышу. Так зачем?
- Потому что ты дрянь, вот зачем. От тебя вонь идет.
Эндрю начал сматывать леску. Джерими неспроста так взбеленился -
очевидно, после прихода девочки и того приема, который они ей оказали, его
тоже мучили совесть и досада.
- Признался бы лучше, что воняешь, и дело с концом.
- Ничего подобного.
- Воняешь, это всем известно. Кто портит воздух в раздевалке так, что
невозможно дышать? Недаром кто-то сказал как раз в этом триместре, я сам
слышал: "Не пойду я туда, опять там этот плебей пукнул".
- Поплыли назад.
- Это я буду решать, плыть нам назад или нет, плебей несчастный. Чьи
друзья дали нам эту лодку? Мои. У тебя нет друзей.
Эндрю стал развинчивать удочку. Что-то жгло и застилало ему глаза.
- Нет у тебя друзей и быть не может, потому что ты - плебей. И живешь
ты в конуре. И мать у тебя - быдло. Помнишь, она нам позвонила на днях?
Ну, так знай - у нас все решили, что это кто-нибудь из кухаркиных
знакомых.
По представлениям, бытующим в Чолгроув-парке, Джерими, нападая на него,
прошел три ступени. Тебе могли сказать грубость, это считалось
простительным - мало ли кто в каких выражениях предпочитает объясняться.
Могли даже обозвать плебеем - предположим, ты в данном частном случае
заслужил это своим поведением. Но оскорбить при тебе твоих родителей
значило переступить границы дозволенного. Джерими умышленно нарушил табу,
и, значит, отныне между ними все кончено.
Очень скоро выяснилось, что это ставит их в довольно затруднительное
положение. Они сидели на середине озера, всем своим существом, до кончиков
пальцев, ощущая черную глубину под собою и расстояние, добрых сто ярдов,
отделяющее их от грота.
Не говоря ни слова, они погнали лодку к берегу мелкими, частыми
гребками, стряхивая с весел стебли кувшинок; завели ее под утес. Вдвоем
вытащили на сушу. У Эндрю оставалось пять живцов. Он затопил жестянку на
мелком месте у берега, чтобы сквозь дырочки, проделанные в крышке, внутрь
заливалась вода. Джерими немедленно направился к калитке и ничего не
видел. Как и прежде, он не мог справиться с тугим замком и снова передал
ключ Эндрю. Заслонив собой чугунную калитку, Эндрю повернул ключ туда и
обратно, так и не щелкнув запором. И подсунул под калитку камень: со
стороны будет похоже, что заперто, но, когда понадобится, он без труда ее
откроет.
Возле дома Джерими задержался, чтобы вернуть ключ дворецкому.
Эндрю помедлил минутку и, удостоверясь, что его едва ли услышат, бросил
ему вслед: "До свиданья". Странно было ехать домой одному в
послеполуденный пустынный час, словно вступая в новую, суровую пору жизни.
В следующем триместре, встречаясь в Чолгроув-парке, они с Джерими уже не
будут разговаривать. Это не повлечет за собой особых осложнений, поскольку
с самого начала они всегда принадлежали к разным компаниям, да и потом, по
школьным неписаным законам, если кто-нибудь проводил вместе время на
каникулах, в этом стеснялись признаваться.
Парадная дверь в "Брейсайде" оказалась заперта на цепочку; приоткрыв
ее, Эндрю позвал мать.
Через несколько минут она спустилась к нему, в халате.
- А я-то думаю - кто бы это мог быть? Я прилегла отдохнуть. По-моему,
ты говорил, что едешь на целый день.
- Клева не было. Слишком жарко.
Она молча отворила дверь.
Надеясь задобрить ее, он прибавил:
- Мы с Джерими Кэткартом поругались.
Она не отозвалась и отвернулась от него, плотнее запахнув на себе
халат.
- Поесть ничего нету?
- Можешь взять печенье. Тебе сейчас полагается быть на свежем воздухе.
- Ладно, ухожу. Мне самому мало радости торчать в этой конуре.
Его дерзость, судя по всему, также не произвела особого впечатления.
Эндрю взял себе на кухне горсть сухого имбирного печенья. Немного
потоптался без дела, озадаченный ее непривычным молчанием, и, подкидывая
ногою камешек, поплелся по дорожке со двора. Его провожало все то же
нерушимое молчание, он услышал только, как она опять закрыла дверь на
цепочку.
У рекламы "Боврила" он перешел на другую сторону шоссе и поднялся к
спортплощадке. Здесь, неожиданно для сельского приволья, все было
оборудовано по-городскому: парковые скамейки, яма для прыжков, качели и
темно-зеленая раздевалка из рифленого железа на краю крикетного поля. Все
вокруг было обшарпано, испачкано, захватано руками, повсюду валялись
втоптанные в землю окурки, бумажки от конфет.
На поле несколько мальчиков играли в крикет. Эндрю сел на скамью и,
грызя печенье, стал смотреть. С трех сторон спортплощадка была обсажена
молодыми сосенками, с четвертой открывался вид на поселок и
железнодорожную станцию. На станционной площади стояли четыре машины, и
среди них - "санбим", такого же цвета, как у Годфри Уира. Но Годфри Уир
тут, конечно, ни при чем: с какой бы ему стати ехать куда-то на поезде?
Будь сейчас подзорная труба, можно было бы навести и проверить по номеру.
Однако немного погодя он увидел, что шоссе у рекламного щита переходит
не кто иной, как Годфри Уир: его пингвинья походка, широкий зад,
подпрыгивающий хохолок на голове - спутать невозможно. Годфри Уир сел в
"санбим". Машина развернулась задним ходом, выехала на шоссе и,
притормозив у переезда, покатила в сторону Лондона.

7

Щука прочно сидела на крючке и отчаянно сопротивлялась. Минутами ее
было видно в глубине: тускло-золотая торпеда, пронизывающая воду. Но вот,
вероятно покоряясь, она стала медленно всплывать, длинная голова ее
высунулась наружу, и тут она рванулась с новой силой, стукаясь о борт
лодки. Широкий хвостовой плавник выгибался, хлеща по воде с таким шумом,
что плеск отдавался в прибрежных скалах.
Эндрю опустил вниз конец удилища, и рыбина, потеряв свободу движений,
легла бок о бок с лодкой, выставив из воды краешек спинного плавника. Не
слишком крупная щучка, фунта на четыре пожалуй, - он уже знал, что
выпустит ее. Когда удишь в одиночку, улов всегда богаче, жаль только,
никто не видит этого. А дома мать всегда занята своими заботами и не
проявляет должного интереса.
И все-таки зрелище рыбы наполняло его торжеством и радостью. Он
взглянул на часы: полдевятого утра. Солнце еще не поднялось над верхушками
деревьев, и озеро лежало черное и словно бы неживое. Он мысленно велел
себе запомнить эту минуту: эту обстановку, эти ощущения. Что бы ни ждало
впереди - экзамены на стипендию и тому подобное, - пусть эти чувства
останутся, хотя, впрочем, глядя на взрослых, понимаешь, что на это трудно
рассчитывать. Он перегнулся через борт лодки, и щука легла на бок, глядя