Родин рассказывал с увлечением, у него даже глаза блестели.
   — Вы, наверное, знаете, что у древнейших земных ящеров был хорошо развит третий, теменной, глаз? Так вот, у птеродактиля он был развит более чем хорошо. И что самое странное, этот глаз — холодный, зеленоватый — светился. Глаза многих животных довольно ярко светятся ночью, но я в первый раз видел, чтобы глаза светились днём, при довольно хорошем освещении. Ну, и в то время, когда я рассматривал его необыкновенный глаз, птеродактиль принялся подавать мне сигналы.
   — Сигналы? — недоверчиво переспросил Лобов.
   — Самые настоящие сигналы, — убеждённо подтвердил Родин. — Теменной глаз мигнул раз, потом два раза и, наконец, три раза подряд. Понимаете? Раз, раз-два, раз-два-три!
   Сначала Родин буквально не поверил глазам, но после некоторой паузы сигнал повторился во второй раз, а потом и в третий. Ещё толком не поняв, что происходит, скорее рефлекторно, чем сознательно, Родин достал фонарик и, подражая птеродактилю, подал ответный сигнал, следующие порядковые цифры — четыре, пять, шесть. Немедленно получил ответ: семь, восемь, девять! Пока биолог, мягко говоря, хлопал глазами, птеродактиль выдал новую серию сигналов — один, три, пять. Естественно, Родин ответил чётными цифрами: два, четыре, шесть. И началось! В ход пошли квадраты натурального ряда цифр, затем кубы, потом собеседники, столь непохожие друг на друга, продемонстрировали своё умение в сложении, умножении и делении. Родин увлёкся необычайно и совершенно забыл, что имеет дело с рептилией. И вдруг его точно обухом ударило по голове: ведь это же птеродактиль, ящер, правда инопланетный, но все-таки ящер, и ничего больше. И с этим ящером, примитивный мозг которого совершенно не приспособлен для абстрактного мышления. Родин разговаривал хотя и элементарным, но вполне конкретным математическим языком. Родин допускал, что большинство животных, в том числе птеродактилей, можно выдрессировать, научив некоторым простейшим физическим операциям. Но научить ящера арифметике — это было уже чересчур. Сказать, что биолог был потрясён, это значит ничего не сказать. Он был ошарашен, ошеломлён, раздавлен! Он пришёл в ужас, когда вспомнил, что стрелял и едва не убил это уникальное существо. Кое-как сделав перевязку, которую птеродактиль перенёс не по-животному терпеливо, биолог принёс его прямо на корабль, поставив Юста перед свершившимся фактом.
   — Это было грубой ошибкой, — глухо сказал Лобов.
   Он хотел сказать — преступлением, но в последний момент сдержался. Что изменится, если Родин узнает, что за его легкомыслие Юст Штанге заплатил жизнью?
   — Видимо, это было ошибкой, — со вздохом согласился биолог, — но, поймите, я имел дело не с обычным, а из ряда вон выходящим явлением. У меня на руках было раненное мною разумное существо! Здесь не годились обычные бюрократические рецепты и инструкции, надо было решать самому. И я решил, как подсказывал мне мой опыт и моя совесть. В конце концов я рисковал в такой же мере, как и все остальные.
   Лобов опустил голову, чтобы биолог не видел выражения его глаз. Конечно, Родин в чем-то прав, его можно и даже нужно понять. Но Родин в полной безопасности и лежит в постели, а где Клим и Нил Гор — не известно, Родин жив, а Штанге мёртв.
   Юстинас Штанге отчитал биолога за легкомыслие, но далеко не так сильно, как тот ожидал. Видимо, командир корабля сам был ошарашен сенсационным открытием. Птеродактиль и в корабельных условиях сохранил свою кажущуюся или действительную разумность. Ему оказали квалифицированную медицинскую помощь и усыпили, отложив детальное исследование на следующий день. Но следующего дня Родин уже не помнил. Буквально через полчаса после происшествия с птеродактилем он почувствовал себя плохо и слёг.
   Итак, все-таки птеродактили! Крылатые хозяева планеты, владеющие мощным биологическим оружием. Одно странно: они справились с волевым Штанге и оказались бессильными против Родина — ведь, судя по всему, биолог совершенно здоров, пока здоров. Кто знает, как поведёт себя Родин через минуту, через час, через день!
   Лобов поднял глаза:
   — Дан, попытайтесь все же вспомнить, что произошло во время вашей болезни. Это чрезвычайно важно! Не скрою, это вопрос жизни и смерти нескольких человек.
   Биолог изменился в лице:
   — Вот как!
   — К сожалению, так, — хмуро подтвердил Лобов.
   — Что было? Вы понимаете, я знаю, что было, но… не могу вспомнить. Все как-то ускользает, уходит из сознания. По-моему, заболел не только я, но и все остальные.
   — Это могу удостоверить, — заметил Лобов.
   — Стало быть, я не ошибаюсь? Минутку. Дальше события развивались примерно так. В связи с болезнью мы решили вернуться на базу. Точнее, решили вернуться мы с Нилом, а Юст решительно воспротивился этому. Он говорил о родине, о долге, о том, что мы не имеем права возвращаться на Землю больными. И все-таки мы стартовали без разрешения Юста. А потом был крупный разговор. Нил и я скандалили и дрались самым безобразным образом. Кажется, Штанге меня связал и посадил «Ладогу» обратно на Мезу. Ничего больше я припомнить не могу. Да и не уверен, что дело произошло именно так. Очевидно, все это больной бред.
   Он знал, что это не бред. Все было именно так. Больной, почти невменяемый Юст Штанге до конца выполнил свой долг. Он сумел подавить на корабле безумный бунт и, чтобы не подвергать опасности неведомой болезни других людей, вернул «Ладогу» на Мезу. Дабы ничто, даже безумие, не заставило их изменить своему долгу перед Землёй, разрушил пульт управления кораблём. Наверное, он был уже совсем плох, если действовал скорчером, как дубиной. А дальше? Болезнь прогрессировала, может быть, потому что Юст выложился, истощил запас своих сил. Верность долгу приобрела страшные, карикатурно трагические контуры: Штанге решил уничтожить не только корабль, но и вообще всех землян, находящихся на Мезе. И все это из-за безмерной любви к родной Земле! Эх, Юст, старый товарищ!
   — Вы задумались, — словно извиняясь, сказал Родин, — а мне хочется рассказать вам ещё об одной истории. Помните, как я испугался, когда увидел вас?
   Лобов утвердительно кивнул.
   — Я испугался не случайно. Здесь кто-то был. Я очнулся, а он сидит. Сидит и смотрит.

Глава 13

   Лобов нахмурился, присматриваясь к Родину, и медленно переспросил:
   — Кто? Кто сидит и смотрит? Штанге?
   Родин замотал головой.
   — Нет, не Штанге, — он понизил голос, — и вообще не человек. Высокий, тонкий, гибкий, какой-то змеиный.
   В глазах Родина мелькнул и пропал страх.
   — Может быть, я просто бредил? — вслух размышлял он. Хотя вряд ли. Кто же тогда освободил меня от верёвки, которой опутал Штанге?
   У Лобова мелькнула было мысль, что Родин заговаривается, но он тут же отбросил её.
   — Рассказывайте, — попросил он, — рассказывайте обо всем как можно подробнее.
   Родин взглянул на него с надеждой.
   — Так вы считаете, что это не бред? Я и сам так думал, но в то же время очень странно все происходило. Мезоец сидел, смотрел на меня большими глазами и молчал. Знаете, зрачки у него не круглые, как у нас с вами, а щелевидные. И как будто дышат: то расширяются, то сжимаются в узкую чёрточку. Хотя он и рта ни разу не раскрыл, я каким-то образом получил исчерпывающую информацию о планете Меза.
   Сначала мезоец, так, наверное, надо называть его, несколько раз переспросил — понимает ли его Родин. Биолог понимал, но был так ошарашен, что лишь после пятого или шестого его вопроса ответил утвердительно. И тогда мезоец начал рассказывать, если только это можно назвать рассказом, ведь он не открывал рта.
   Земляне прилетели на планету, на которой угасают последние искры очень древней и когда-то могучей цивилизации. Со времени изобретения первой письменности и по сегодняшний день прошло около двухсот миллионов лет по земному счёту. На Мезе ключом била разумная жизнь, когда на Земле не только людей, но и обезьян ещё не было. В отличие от людей, мезойцы не млекопитающие, а рептилии. У них менее совершённый мозг, не столь интенсивно протекает обмен веществ, замедлены психические реакции. Поэтому их история по сравнению с человеческой силой растянута во времени. Но это не мешало неуклонному прогрессу.
   Мезойцы, очевидно вследствие меньшей конкуренции со стороны других видов живых существ, отличались более развитой изначальной гуманностью. Они довольно быстро покончили с племенными распрями и социальными проблемами и зажили единой и дружной всепланетной семьёй. Беда пришла неожиданно. Имя ей — информационный кризис. Его пережили и земляне, только в более мягкой форме. В ту пору учёные полушутливо-полусерьёзно говорили, что легче заново изобрести устройство, чем просмотреть и изучить все, что о нем написано. Каждый учёный работал на свой страх и риск, слепо пробиваясь вперёд и не задумываясь над тем, к каким результатам приведёт через десятки лет в муках рождённое им открытие. Но земляне быстро преодолели этот перевал, создав обширную семью компьютеров, которые взяли на себя всю черновую интеллектуальную и информационную работу. На Мезе, где машиностроение в широком смысле этого слова было развито заметно слабее, информационный кризис и стал роковым. А ведь было немало мрачных предсказаний о будущем человечества. О том, что компьютеры, созданные людьми, в конце концов восстанут против своих создателей, уничтожат их и установят собственное господство. На деле же оказалось, что компьютеры спасли людей, а на Мезе беда стряслась как раз потому, что её аборигены не сумели своевременно изобрести себе думающих помощников.
   Когда быстро растущий информационный поток стал разобщать науку, порождая узких специалистов, столь же образованных, сколь и невежественных, группа мезонских учёных-психологов выдвинула идею о всемерной интенсификации функций живого мозга. Они утверждали, что возможности мозга используются на жалкие сотые, а может быть, и тысячные доли. А если заставить работать его на полную мощность, то с информационным кризисом будет покончено. Для интенсификации функций мозга мезойские психологи предложили использовать химиостимуляторы — наркотики, которые в своё время причинили столько горя людям. Конечно, просвещённая мезойская раса отдавала себе отчёт в том, что наркотики — это своеобразные медленно действующие яды. Поэтому на Мезе многие десятилетия вокруг проблемы стимуляции шла упорнейшая борьба мнений. Но информационный кризис углублялся, а психологи предлагали хотя и необычный, хотя и рискованный, но все-таки выход из кризисной ситуации. И в конце концов всепланетный совет разрешил группе добровольцев испытать действие тщательно отобранных стимуляторов на себе. Трудно сказать, в чем тут дело, может быть, в особой природе мезойцев, но успех испытаний был просто поразительным. Добровольцы, систематически применяя рекомендованную гамму наркотиков, в короткий срок сделали несколько выдающихся открытий и изобретений, создали уникальные произведения искусства.
   Пресса всех видов подняла вокруг эксперимента грандиозный шум. Общественные организации, которые всегда скептически относились к применению стимуляторов, были обескуражены и растеряны. Часть населения, особенно молодёжь, встретила результаты опыта откровенно восторженно. Дело кончилось тем, что запреты на применение стимуляторов, скорее стихийно, чем организованно, были в короткий срок сметены, и вся планета была буквально завалена разнообразными химикатами и универсального и направленного действия. Темп жизни сразу взвинтился, наука, техника и искусство испытали такой взлёт, которого ещё не знала мезойская история. За какое-нибудь столетие мезойцы овладели ядерной энергией, проникли в тайны живой материи, вышли в космос и в околомезойское пространство.
   Конечно, были отмечены и вредные побочные эффекты массового приёма наркотиков, раздавались трезвые голоса отдельных учёных и общественных деятелей, призывавших мезойцев к осторожности и умеренности. Они выступали не голословно, они оперировали статистическими данными, которые говорили о том, что за последнее время на Мезе резко возросло число неврастеников, психически больных и генетически неполноценных. Но их не слушали. Просто, наряду со стимуляторами, в обиходе появились различные успокаивающие, снотворные и другие лекарственные средства. Недаром говорится, что джина куда легче выпустить из бутылки, чем загнать потом обратно. Год за годом, век за веком ширилось применение стимуляторов в совокупности с их нейтрализующими, смягчающими антиподами.
   Постепенно химикаты проникли в самые интимные сферы жизни мезойцев, стали такими же обязательными и необходимыми, как воздух, вода и пища. Без химикатов мезойцы уже не могли ни работать, ни отдыхать, ни учиться, ни даже продолжать свой род. Однако ежедневное применение стимуляторов раздражало, утомляло, заставляло интуитивно сомневаться в своей естественной полноценности. Иной раз в результате неправильной дозировки у мезойцев возникали осложнения: отравления, депрессии, неврозы, психические расстройства и так далее. Лучшие биологи планеты упорно и неустанно работали над тем, чтобы избавить население от угнетающей процедуры ежедневного приёма медикаментов.
   Каждая цивилизация идёт своим собственным, неповторимым путём. Мезойцы придумали такое, чему на Земле не было и нет никаких эквивалентов. Их биологам удалось создать такие штаммы вирусов, которые, сосуществуя с организмом, выделяли в мышцы, в кровь или непосредственно в нервную ткань стимулирующие вещества. Конечно, на этом пути стояли колоссальные трудности: вирус должен быть безвреден для макрохозяина, продуцируемые им стимуляторы достаточно эффективны, а суммарная их доза — соответствовать индивидуальным особенностям организма. Больше столетия шли эксперименты, пока не были созданы стимулирующие нейровирусы с обратной связью, названные впоследствии нейротиками. Нейротики как бы прислушивались к потребностям организма, поддерживая постоянный и высокий тонус жизнедеятельности макрохозяина.
   Когда долголетние опыты над животными доказали полную безопасность нейротиков, этот вирус был привит небольшой группе добровольцев, главным образом из среды тех самых учёных, которые и занимались этими экспериментами. Спустя несколько лет авторитетная комиссия вынуждена была констатировать, что подопытная группа мезойцев отличается завидным здоровьем, работоспособностью и творческими возможностями, хотя никто из этой группы не принимал химиостимуляторов. И начался невиданный бум нейротиков! Не прошло и десятилетия, как прививки вируса совершенно вытеснили химикаты, оставив за ними роль ординарных эпизодических лекарств.
   Конечно, некоторых мезойцев пугала перспектива такого необычного сожительства с вирусами. Ведь вирус коварен и легко меняет свою природу. Но сторонники вирусного симбиоза сумели уговорить колеблющихся; когда некое средство входит в моду, а главное, даёт немедленный эффект, это сделать не так уж трудно. Поборники вирусной стимуляции просто смеялись над опасениями своих идейных противников. Они говорили, что консерваторы всегда встречали в штыки любое крупное достижение цивилизации. Консерваторы возражали против сотен других новшеств только потому, что это новшества. Так было, и так будет. Но сторонники стимуляции не только смеялись, самым главным их аргументом был простой вопрос. «Хорошо, — говорили они, — вы не без оснований утверждаете, что вирусная стимуляция таит в себе некоторую опасность. Но что вы предлагаете взамен? Химикаты? А разве они вполне безвредны? Наоборот, они причиняют организму гораздо больший вред! И, наконец, разве стремительный взлёт цивилизации последних десятилетий не оправдывает некоторого риска?» И апологеты вирусной стимуляции победили.
   Сменилось несколько поколений. Никто уже не думал возражать против такого рода стимуляции. Более того, прививки нейротика стали делаться детям в обязательном порядке сразу же после рождения. Меза процветала, прогресс продолжался в нарастающем темпе. Мезойцы полностью овладели своей солнечной системой и начали предпринимать первые звёздные путешествия. Казалось, не было преград, которые могли бы остановить этот все ширящийся могучий жизненный поток. Но это лишь казалось.
   Прозрение началось с того, что горстка сохранившихся противников стимуляции добилась проведения контрольного эксперимента. На него согласились больше из простого любопытства. На планете был создан закрытый пансионат, где воспитывалась большая группа детей, которой не была сделана прививка нейротика. И вот тут-то и начали обрисовываться контуры пугающей трагедии, которая постигла мезойцев: выяснилось, что если до двухлетнего возраста ребёнку не сделать вирусную прививку, то в подавляющем большинстве случаев он вырастает физическим и психическим уродом. Стало ясно, что гордая раса мезойцев выродилась в симбиотов, в полузависимых от вирусов существ.
   К сожалению, проповедники симбиоза зашли слишком далеко, чтобы отступать. Вместо того чтобы принять меры по борьбе с вирусозависимостью, научные организации выступили с умиротворяющими, успокоительными заявлениями. Симбиоз с вирусами? Ну и что ж? Что в этом плохого? Ведь именно благодаря симбиозу мезойцы сумели без ощутимого для себя вреда достичь таких колоссальных успехов во всех областях жизни. И вообще, симбиоз — одно из самых распространённых явлений в живой природе. Разве не благодаря симбиозу с одноклеточными, обитающими в плазме крови рептилий, осуществляется процесс дыхания? Может быть, ревнители самостоятельности потребуют уничтожения не только нейротиков, но и эритроцитов? Существуют же примитивные животные, дыхание у которых производится чистой кровью, без одноклеточных гемоглобиноносителей? Нет, говорили ревнители стимуляции, симбиоз с вирусами не регресс, не трагедия. Это очередной шаг по ступеням биологической эволюции, шаг, который открывает новые неизвестные и поистине неисчерпаемые возможности перед мезойской цивилизацией.
   Эти идеи и довершили крушение древней культуры. Страсти вокруг проблемы симбиоза побурлили и утихли, жизнь пошла своим веками устоявшимся чередом. А потом начался незаметный сначала, но быстро прогрессирующий спад. Несмотря на самые энергичные меры, стала сокращаться численность населения; быстро возрастало число генетически неполноценных; мертворождения и уродства стали самым заурядным явлением. Зарастали сорняками когда-то тщательно ухоженные поля, пустели города, вырождалось искусство, деградировала наука. Были свёрнуты ядерные и космические исследования, а теоретические и экспериментальные изыскания сконцентрировались главным образом на вирусологии и её сопряжениях. Цивилизация умирала, но мезойцы упорно не желали замечать этого. Можно было подумать, что все происходящее — дурной сон, следствие повального массового гипноза всего населения планеты. Но дело обстояло много хуже: это было рабство.
   Симбиоз — очень сложный и тонкий механизм. Партнёры по симбиозу сохраняют равенство только в определённых условиях. Стоит эти условия нарушить, как паритет исчезает, один из партнёров попадает в подчинение к другому и симбиоз превращается в паразитизм. Вот так и нейротик, понемногу обретая самостоятельность, в конце концов стал подавлять своего макрохозяина и заставил его действовать в своих интересах. Вирусы поработили разумных существ! Конечно, это больше похоже на мрачную сказку, чем на действительность. Но факт остаётся фактом.
   Используя чужой мозг как естественную среду обитания, многомиллиардные колонии нейротиков вступили на путь самостоятельной эволюции, обрели известную автономность и способность к самостоятельному мышлению. С помощью естественных биоизлучений мозга колонии нейротиков сумели вступить в контакт друг с другом. Начался обмен информацией, споры, конфликты, но над всем этим превалировали компромиссы и координация усилий. Постепенно нейротики планеты стали действовать как единое сообщество, они искали своё собственное признание и счастье, используя мезойцев как простые машины. Это происходило так незаметно, постепенно, что мезойцы и не подозревали ни о своём рабстве, ни о стремительной деградации.
   Ситуацию прояснила космическая экспедиция, которая, благодаря неснятым эффектам относительности, вернулась на родину через пятьсот лет после старта. Вернулись здоровые, энергичные потомки тех, кто когда-то, повинуясь зову космоса, покинул планету и отправился к звёздам. Вернулись и увидели развалины городов, остановившиеся заводы, заброшенные поля. И роскошные, великолепные дворцы, в которых в странном полусне, предаваясь утончённым наслаждениям, жили жалкие, измождённые создания, страшно далёкие от реальной жизни. Космонавты не узнали родины. Картина всеобщей деградации и маразма была так отвратительна, что они были готовы покинуть планету и снова уйти в космос, но жалость к гибнущим и не сознающим своей гибели удержала их.
   Космонавты, среди которых были выдающиеся учёные-биологи, быстро разобрались в том, что случилось на планете за время их отсутствия, и решили бороться за восстановление цивилизации. Они построили герметически изолированные от внешнего мира убежища и установили строгий карантин, стараясь исключить возможность проникновения нейротика в свою колонию. Численность колонии из года в год постепенно росла, но ей приходилось вести отчаянную, на грани сил и возможностей борьбу за своё существование. Колонисты на горьком опыте убедились, что нейротики могут паразитировать не только на разумных, но и на любых других животных. На планете появились группы странных ящеров, которые проявляли признаки разумности и пробовали заниматься творческой деятельностью. Контакт с такими животными приводил к немедленному поражению нейротиками. Причём нейротик отличался колоссальной вирулентностью, и каждая ошибка, каждый просчёт становился роковым. Несмотря на жестокую систему карантинных мер, в колонии то и дело вспыхивали заболевания. Ни о каком прогрессе в таких условиях не могло быть и речи. И если колония не получит посторонней помощи, то скоро на Мезе падёт последний бастион настоящего разума и воцарится власть микропаразитов. И кто знает, сколько ещё бед они принесут Вселенной?
   Родин обессиленно откинулся на спину, передохнул и заключил:
   — Вот и все, что я могу рассказать тебе об этом, Иван.
   Лобов поднялся на ноги, заглянул в глаза биолога:
   — А теперь я буду вынужден покинуть вас на некоторое время. У меня есть дела, которые не могут ждать.
   Родин помрачнел:
   — Не могли бы вы взять меня с собой? Честно говоря, мне страшно оставаться одному.
   — Я понимаю, — сочувственно сказал Лобов, — но предстоит тяжёлая и опасная работа. Сейчас она вам не под силу.
   Родин ничего не ответил, но посмотрел на Ивана так умоляюще, что Лобов заколебался. Однако он тут же справился с собой и суховато повторил:
   — Взять вас с собой не могу. Может быть, снотворное?
   Родин вздохнул с некоторым облегчением:
   — Да, это будет самое лучшее.
   Лобов сделал инъекцию и в ожидании её воздействия спросил:
   — А что произошло с птеродактилем, которого вы принесли на корабль?
   — Не помню. Кажется, Штанге вынес его из корабля и расстрелял из лучевого пистолета.
   Когда биолог заснул, Лобов уложил его поудобнее, поправил сбившееся одеяло и покинул жилой отсек, тщательно заперев за собой дверь.
   Ступив на трап, Лобов замер. Огромное вишнёвое солнце, грузно сплющившись под собственной тяжестью, опускалось за горизонт. Серые скалы казались обагрёнными кровью, они отбрасывали тусклые длиннейшие тени, которые убегали вдаль и терялись где-то в складках потемневшего песка. Возле унихода, похожего на большого чёрного мирно заснувшего жука, стояло странное и жуткое в своей необычности двуногое существо. Возле него лежал человек.

Глава 14

   Двуногое существо было ящером, но ящером необыкновенным. У него не было ничего похожего на массивный хвост динозавра. Туловище тонкое и очень гибкое. Бессильно, как плети, свисали руки, немного не достигая колен хорошо развитых ног. На длинной, втрое длиннее человеческой, шее сидела маленькая головка с высоким куполообразным черепом. Большие, прямо посаженные глаза со щелевидными, как у кошки, зрачками смотрели не мигая, только зрачки «дышали», то широко распахиваясь, то стягиваясь в тонкую чёрную нить. Длинная шея делала лёгкие волнообразные движения, отчего голова мягко покачивалась из стороны в сторону. В ящере было столько своеобразной законченности и совершенства — ни отнять, ни добавить ничего невозможно, — что Лобов ни мгновения не сомневался: возле унихода стоял разумный хозяин планеты, мезоец. А у его ног лежал Клим, ведь лишь у торнадовцев были нейтридные скафандры. Что с ним? Жив? Или на Мезе успела свершиться ещё одна непоправимая трагедия?