— Скажите, Рене, а какое, собственно, отношение имеет гипотеза апейрона к делу Грейвса?
Хойл кинул на геолога быстрый взгляд:
— Грейвса?
Батейн лениво усмехнулся и, растягивая слова, пробасил:
— Не юлите, друг и советник миллиардеров, не юлите, это вам совсем не идет. Прежде чем вы навестили Арта, мы успели обменяться с ним парой слов.
Усмехнулся и Рене:
— Что ж, постараюсь быть откровенным. Я и хочу выяснить, Ник, имеет ли апейрон какое-нибудь отношение к делу Грейвса или нет. Но сначала надо узнать — что такое этот проклятый апейрон?
— Проклятый, — медленно повторил Батейн и слегка оживился. — Все может быть! Все великие открытия человеческие, начиная от лука и стрел и кончая ядерной энергией, двулики, как Янус. Все они несут в себе и божеское начало созидания, и дьявольскую силу разрушения, все они и благо и несчастье в одно и то же время.
Батейн вдруг поморщился, точно попробовал кислого, и, покосившись на журналиста, извинительно добавил:
— Не обращайте внимания на мои сентенции, мистер пресса, меня самого от них тошнит. Но когда я голоден, меня вечно тянет от милой моему сердцу реальности в заумную философию. Вернемся к проклятому апейрону.
И, не отказывая себе в удовольствии обгонять попутные машины, геолог неторопливо, фраза за фразой, с паузами между ними, начал рассказывать о том, что гипотеза апейрона — тут Рене не ошибся — действительно создана двумя русскими авторами — Богословскими. Кто они такие — братья, муж и жена, а может быть, брат и сестра, — Батейну неизвестно, да это и не существенно. Но Богословские вовсе не геологи и даже не ученые в собственном смысле этого слова, а инженеры. Да и озабочены они были не установлением структуры Земли, а поисками принципиально новых источников энергии. А сама гипотеза апейрона не столько геологическая, сколько космологическая: по мнению Богословских, апейрон рождается в недрах звезд в ходе их формирования из холодной газово-пылевой материи, а уж звезды наделяют апейронными ядрами своих детей — планеты и их спутники. Рене слушал не без интереса, однако же проявлял и некоторые признаки нетерпения.
— Все это прекрасно, — сказал он вслух. — Однако что же все-таки такое апейрон?
— Современное научное понятие не так-то просто перевести на общедоступный язык. Учитывая то существенное обстоятельство, что мы идем на обед, я бы назвал апейрон ядерным винегретом, а еще вернее — кашей, но… терпение, Рене, и еще раз терпение. Подробности я сообщу несколько позже. — Батейн притормозил, сворачивая неподалеку от знаменитого отеля «Де Пари» в боковую улицу. — Тут есть подходящий для нас с вами ресторанчик, мистер журналист. Не большой и не маленький, не фешенебельный, но и не заурядный. Хорошая кухня, милые официантки и варьете со стриптизом.
— Стриптиз-то зачем?
— Сложный вопрос. У этой проблемы много аспектов и очень разных. Но коротко можно сказать так: для полноты удовольствий.
— Мужских удовольствий, Ник.
— Абсолютно правильно.
Ресторан оказался именно таким, каким его описал Батейн. Через окно был виден поток бездельников и бездельниц, текущий в направлении авеню Монте-Карло, к Опере, к знаменитому казино и к пляжу Монте-Карло-бич, где днем богатые туристы купаются и загорают, а с наступлением темноты находят более экзотические развлечения. Толстое зеркальное стекло сгладило крайности толпы, жаждущей удовольствий, сделало мужчин мужественнее, а женщин деликатнее. Да и сама улица потеряла впечатление всамделишности. Этому способствовали сумерки, огни реклам и фонарей, улица стала похожа на огромный, причудливо освещенный аквариум, в котором мудрый маг и волшебник проводил некий глубокомысленный опыт с капризными и крикливо разодетыми созданиями.
В зале проворно сновали чистенькие официантки в белоснежных передничках. Одна из них, пышненькая, белотелая, светлоглазая, с улыбкой подошла к их столику. По первой же ее фразе Рене угадал в ней нормандку и заговорил на ее родном диалекте, с которым был немного знаком благодаря матери. Этим он хотя и насмешил бойкую девицу, но сразу сломал барьер официальности и расположил ее в свою пользу. Она даже с некоторым азартом помогла составить им меню вкусного и не очень дорогого пиршества. Ресторанчик, подобно самому Монако, был интернациональным, в смысле кухни, конечно.
Когда нормандка отошла от стола, Рене обнаружил, что Батейн разглядывает его с откровенным интересом и некоторой завистью.
— Вы смотрите на меня, как на бифштекс, — заметил он как бы между прочим.
— Я люблю бифштексы, — меланхолично согласился Батейн, — особенно когда они не пережарены. Но меня вы интересуете не в кулинарном смысле, а в плоскости проблем межполовой коммуникабельности. Вы читали Тэрбера?
— Не припоминаю.
— Впрочем, это несущественно. — Батейн попытался разлечься в кресле так же непринужденно, как и у себя в номере, но это оказалось невозможным по конструктивным особенностям самого кресла. После нескольких неудачных попыток геолог с некоторым неудовольствием покорился обстоятельствам и продолжил разговор. — Скажите, как это у вас получается, — чисто интуитивно или вы применяете некую четко продуманную систему, варьируя, разумеется, в зависимости от конкретных обстоятельств?
— Вы о чем? — не понял журналист.
— Да об этой хорошенькой нормандочке, нашей официантке Мари! Вы сразу сумели расположить ее к себе. Я думаю, если вы постараетесь, она прямо сегодня согласится лечь с вами в постель, у меня чутье на такие дела. — Он на секунду задумался, охватив своими аршинными пальцами подбородок, и переспросил: — Так вот, в чем секрет успеха: интуиция, импульс или система, жесткая логика, облаченная в наряд игровых слов и намеков?
У Батейна было такое серьезное, даже озабоченное лицо, что Рене не выдержал и рассмеялся.
— И вы туда же, — с некоторой обидой и разочарованием констатировал геолог. — Не понимаю, почему такая сложная и животрепещущая проблема, как межполовая коммуникабельность, обычно не воспринимается серьезно?
— Не сердитесь, Ник, — Рене передохнул, — наверное, дело в том, что большинство людей решает эту проблему очень просто и как бы само собой.
Батейн вяло отмахнулся своей большой рукой.
— Не говорите ерунды, мистер журналист. Сколько юношей тонет в сексуальной грязи из-за ненужной стыдливости и половых срывов! Сколько милых девушек, сами того не желая, становятся бесстыдными сучками из-за своей неопытности и доверчивости! Да что подростки, — геолог доверчиво взглянул на Хойла, — возьмем меня, взрослого мужчину. Я не импотент, у меня была целая куча женщин, чуть ли не целый десяток. Но всякий раз выход на уровень доверия и интимности был для меня сложен, противоречив, упоителен и ужасен.
— Надо проще смотреть на такие вещи, — посоветовал Рене.
Батейн иронично покивал головой.
— Вот-вот, Арт толкует мне то же самое. Для него и для вас, наверное, все эти хи-хи и ха-ха, прищуренные глазки и покачивающиеся бедра — игра и ничего больше. А я вижу в этом первые шаги в деле высочайшей ответственности — созидании нового человека. Человека! Что по сравнению с этой уникальной структурой Вселенной Бруклинский мост, Эмпайр или Эйфелева башня? Однако к их созданию люди вовсе не относятся легкомысленно. Где же тут логика? — Геолог требовательно взглянул на журналиста и вдруг улыбнулся. — Я не кажусь вам немножко сумасшедшим или, по крайней мере, смешным?
— Не очень. Скорее всего это грустно.
— Что именно?
— А то, что обо всем этом редко думают так ответственно, как вы. Особенно женщины.
— Женщины! — Батейн попытался вытянуть ноги во всю их длину, толкнул Хойла, извинился и вытянул их теперь уже несколько в сторону. — Толкуют об инопланетянах, о трудностях контактов с ними, а между тем у человечества огромный опыт такого рода контактов: ведь женщины — типичные инопланетянки нашего мира.
— Это в каком же смысле? — удивился Рене.
— В самом прямом!
Принесли заказ, и разговор на время прервался. Провожая взглядом полноватую, но весьма выразительную фигуру официантки, Рене спросил:
— Мари — тоже инопланетянка?
— Разумеется. — Батейн понюхал улитки, которые принесли для журналиста. — Не понимаю, как вы можете есть такую дрянь.
— Это не просто улитки, а виноградные. Едите же вы крабов, чем они лучше?
— Краб — это воин, Рене, его не стыдно и пожирать, а улитки — нежные и беззащитные создания. Кстати, о нежных созданиях другого рода — женщинах, — разговоры не мешали Батейну орудовать ножом и вилкой. — Они не участвовали в создании земной культуры, а лишь присутствовали при этом процессе, ублажая мужчин. Земная культура имеет сугубо мужской характер, женщинам она чужда, непонятна, они только делают вид, что понимают ее и восхищаются ею, поэтому я и называю их инопланетянками.
Батейн поднял бокал:
— Ту ю, мистер журналист.
— Ту ю, мистер доктор, — Рене в ответ поднял рюмку.
— Так вот, а теперь женщины рвутся к активному созиданию. Они лезут в науку, тянутся в политику и делают бизнес. Добром это не кончится, вот увидите. Они все переделают на свой инопланетный лад и создадут дамскую цивилизацию, совсем не похожую на нынешнюю. И нам, мужчинам, скорее всего в ней не найдется места. Примеры пчел и муравьев в этом плане чрезвычайно показательны! В лучшем случае мужчин будут держать в специальных загонах, используя исключительно для продолжения рода. Но и это не обязательно. Генная инженерия позволит в ближайшие годы партогенетически решить эту проблему.
Небольшая доза виски повлияла на Батейна благотворно. Он ожил, потеряв часть своей флегмы, и в своих экстравагантных суждениях обнаруживал больше юмора.
Слушая его теперь, Рене меньше становился в тупик и больше веселился. И вообще, они окончательно почувствовали себя легко и непринужденно, как добрые друзья. В грейвсовской одиссее Хойла эта встреча — приятное исключение. Серлин был хорошим человеком, но он все время поддерживал определенную личностную дистанцию, неплохое впечатление производил и Баррис, но он подавлял Рене своим авторитетом, остальные же попросту смотрели на журналиста сверху вниз. Другое дело Ник Батейн! Пользуясь сложившейся естественностью отношений, Рене решительно повернул руль беседы.
— Послушайте, Ник, а какое место в дамской цивилизации будущего займет апейрон?
Батейн поперхнулся.
— Дался вам этот апейрон! В мире столько прекрасного, а вы зарядили одно и то же, как попугай.
— Сказывается репортерская закваска.
— Вот именно. — Геолог не без сожаления положил на опустевшую тарелку вилку и нож, аккуратно вытер бумажной салфеткой губы, бросил ее туда же и лишь после этого отодвинул тарелку в сторону. — Так и быть, слушайте. Я уже сравнивал апейрон со своеобразной ядерной кашей. Дело в том, что при давлении в миллиард атмосфер…
— Эка вы бросаетесь миллиардами!
— Вот именно, хоть я и не милый вашему сердцу Бадервальд. Привыкайте. Так вот, при давлении в миллиарды и сотни миллиардов атмосфер атомы всех элементов раздавливаются, энергетические поля их перекрываются и образуется некая однородная лишенная химизма смесь электронов, протонов и некоторых стабильных ядер. Такую вот мешанину Богословские и назвали апейроном. В этом нет ничего нового: образование ядерного конгломерата под действием сверхвысоких давлений давно доказано и общепризнано наукой, необычным является только сам термин — апейрон. Но, — Батейн неторопливо и важно поднял свой аршинный палец, — изюминка в гипотезе Богословских есть, она в другом. Эти ребята считают, что после своего образования апейрон приобретает внутреннюю устойчивость и сохраняет определенную стабильность даже после снятия начального, закритического давления, под действием которого он образовался.
— Это примерно то же самое, что происходит, если снять поджаренный бифштекс с раскаленной сковороды: он уже не станет сырым!
Геолог захихикал, сотрясаясь костлявым телом и почти любовно разглядывая Рене.
— У вас гибкий, но типично газетный ум, Рене. Аналогия хоть и далека от идеала, но чертовски наглядна. Опираясь на стабильность апейрона. Богословские и делают вывод, что Земля имеет апейронное ядро, хотя давление в недрах нашей старушки-планеты много меньше критического. Этим ядром Землю наделило Солнце, от которого планеты отделились много миллиардов лет тому назад. В апейрон закачано давлением колоссальное количество энергии. Богословские считают, что тектонические процессы, горообразование, движение материков, формирование океанских впадин, землетрясения — все это происходит за счет энергии, формирующейся на одной лишь поверхности апейронного ядра. По внутренним каналам в некоторых районах земного шара апейрон может подниматься близко к поверхности. И тогда он начинает разлагаться либо медленно, постепенно — тогда из него формируется весь набор элементов менделеевской таблицы, либо почти мгновенно, но со взрывом. Помните трагедию Кракатау?
— Это когда чуть ли не целый остров взлетел на воздух от вулканического взрыва чудовищной силы?
— Браво, Рене! Все-то вы знаете. Так вот, — Батейн заговорщически и в то же время несколько иронично сообщил: — Богословские считают, что этот взрыв произошел из-за прямого прорыва апейрона в вулканическое жерло.
Приглядываясь к Батейну, журналист спросил:
— И апейрон всегда взрывается, освобождаясь из-под пресса давления пусть не критического, но высокого, как в недрах Земли?
— Нет! В определенных условиях, например в вакууме, апейрон сохраняет относительную стабильность без всякой нагрузки, — геолог снисходительно улыбнулся. — Богословские считают, что многие крупные болиды, в разные времена выпавшие на Землю, в частности знаменитый Тунгусский метеорит, это капли апейрона, выплюнутые Солнцем в направлении Земли. До своего взрыва они проделали путь в девяносто четыре миллиона миль — вот каков уровень стабильности этих капель, если верить Богословским.
— А вы им верите?
Батейн пожал плечами:
— Не совсем. Мне представляется маловероятным, чтобы наше спокойное Солнце плевалось апейроном, а потому метеоритный аспект гипотезы я отвергаю. Но я убежден, что стабильность апейрона можно достаточно долго поддерживать и при нормальном давлении.
— Интуиция?
— Почему интуиция? — несколько обиделся Батейн и ткнул себя пальцем в грудь. — Я сам, лично, с помощью компьютера, конечно, много недель возился с расчетами. И в конце концов заверил Вильяма, что стабильный апейрон реален!
— Вильяма? — Рене был ошарашен. — Вы работали на Грейвса?
— Почему вас это удивляет? На него работали многие. Грейвс хорошо платил, вот в чем секрет. А у меня нет друзей среди миллиардеров, мистер пресса.
Батейн хотел сказать еще что-то, но Рене приложил палец к губам: к столу подходила официантка.
— Простите, мсье, кто из вас Николае Батейн?
Рене и геолог переглянулись.
— А почему, собственно, вы решили, Мари, что за этим столом должен находиться Батейн? — быстро спросил журналист.
Мари мило и несколько недоуменно улыбнулась.
— Мне сказал об этом незнакомый, но вполне приличный человек. — Она передернула плечиками. — Мсье Батейна приглашают к телефону.
Глава 14
Хойл кинул на геолога быстрый взгляд:
— Грейвса?
Батейн лениво усмехнулся и, растягивая слова, пробасил:
— Не юлите, друг и советник миллиардеров, не юлите, это вам совсем не идет. Прежде чем вы навестили Арта, мы успели обменяться с ним парой слов.
Усмехнулся и Рене:
— Что ж, постараюсь быть откровенным. Я и хочу выяснить, Ник, имеет ли апейрон какое-нибудь отношение к делу Грейвса или нет. Но сначала надо узнать — что такое этот проклятый апейрон?
— Проклятый, — медленно повторил Батейн и слегка оживился. — Все может быть! Все великие открытия человеческие, начиная от лука и стрел и кончая ядерной энергией, двулики, как Янус. Все они несут в себе и божеское начало созидания, и дьявольскую силу разрушения, все они и благо и несчастье в одно и то же время.
Батейн вдруг поморщился, точно попробовал кислого, и, покосившись на журналиста, извинительно добавил:
— Не обращайте внимания на мои сентенции, мистер пресса, меня самого от них тошнит. Но когда я голоден, меня вечно тянет от милой моему сердцу реальности в заумную философию. Вернемся к проклятому апейрону.
И, не отказывая себе в удовольствии обгонять попутные машины, геолог неторопливо, фраза за фразой, с паузами между ними, начал рассказывать о том, что гипотеза апейрона — тут Рене не ошибся — действительно создана двумя русскими авторами — Богословскими. Кто они такие — братья, муж и жена, а может быть, брат и сестра, — Батейну неизвестно, да это и не существенно. Но Богословские вовсе не геологи и даже не ученые в собственном смысле этого слова, а инженеры. Да и озабочены они были не установлением структуры Земли, а поисками принципиально новых источников энергии. А сама гипотеза апейрона не столько геологическая, сколько космологическая: по мнению Богословских, апейрон рождается в недрах звезд в ходе их формирования из холодной газово-пылевой материи, а уж звезды наделяют апейронными ядрами своих детей — планеты и их спутники. Рене слушал не без интереса, однако же проявлял и некоторые признаки нетерпения.
— Все это прекрасно, — сказал он вслух. — Однако что же все-таки такое апейрон?
— Современное научное понятие не так-то просто перевести на общедоступный язык. Учитывая то существенное обстоятельство, что мы идем на обед, я бы назвал апейрон ядерным винегретом, а еще вернее — кашей, но… терпение, Рене, и еще раз терпение. Подробности я сообщу несколько позже. — Батейн притормозил, сворачивая неподалеку от знаменитого отеля «Де Пари» в боковую улицу. — Тут есть подходящий для нас с вами ресторанчик, мистер журналист. Не большой и не маленький, не фешенебельный, но и не заурядный. Хорошая кухня, милые официантки и варьете со стриптизом.
— Стриптиз-то зачем?
— Сложный вопрос. У этой проблемы много аспектов и очень разных. Но коротко можно сказать так: для полноты удовольствий.
— Мужских удовольствий, Ник.
— Абсолютно правильно.
Ресторан оказался именно таким, каким его описал Батейн. Через окно был виден поток бездельников и бездельниц, текущий в направлении авеню Монте-Карло, к Опере, к знаменитому казино и к пляжу Монте-Карло-бич, где днем богатые туристы купаются и загорают, а с наступлением темноты находят более экзотические развлечения. Толстое зеркальное стекло сгладило крайности толпы, жаждущей удовольствий, сделало мужчин мужественнее, а женщин деликатнее. Да и сама улица потеряла впечатление всамделишности. Этому способствовали сумерки, огни реклам и фонарей, улица стала похожа на огромный, причудливо освещенный аквариум, в котором мудрый маг и волшебник проводил некий глубокомысленный опыт с капризными и крикливо разодетыми созданиями.
В зале проворно сновали чистенькие официантки в белоснежных передничках. Одна из них, пышненькая, белотелая, светлоглазая, с улыбкой подошла к их столику. По первой же ее фразе Рене угадал в ней нормандку и заговорил на ее родном диалекте, с которым был немного знаком благодаря матери. Этим он хотя и насмешил бойкую девицу, но сразу сломал барьер официальности и расположил ее в свою пользу. Она даже с некоторым азартом помогла составить им меню вкусного и не очень дорогого пиршества. Ресторанчик, подобно самому Монако, был интернациональным, в смысле кухни, конечно.
Когда нормандка отошла от стола, Рене обнаружил, что Батейн разглядывает его с откровенным интересом и некоторой завистью.
— Вы смотрите на меня, как на бифштекс, — заметил он как бы между прочим.
— Я люблю бифштексы, — меланхолично согласился Батейн, — особенно когда они не пережарены. Но меня вы интересуете не в кулинарном смысле, а в плоскости проблем межполовой коммуникабельности. Вы читали Тэрбера?
— Не припоминаю.
— Впрочем, это несущественно. — Батейн попытался разлечься в кресле так же непринужденно, как и у себя в номере, но это оказалось невозможным по конструктивным особенностям самого кресла. После нескольких неудачных попыток геолог с некоторым неудовольствием покорился обстоятельствам и продолжил разговор. — Скажите, как это у вас получается, — чисто интуитивно или вы применяете некую четко продуманную систему, варьируя, разумеется, в зависимости от конкретных обстоятельств?
— Вы о чем? — не понял журналист.
— Да об этой хорошенькой нормандочке, нашей официантке Мари! Вы сразу сумели расположить ее к себе. Я думаю, если вы постараетесь, она прямо сегодня согласится лечь с вами в постель, у меня чутье на такие дела. — Он на секунду задумался, охватив своими аршинными пальцами подбородок, и переспросил: — Так вот, в чем секрет успеха: интуиция, импульс или система, жесткая логика, облаченная в наряд игровых слов и намеков?
У Батейна было такое серьезное, даже озабоченное лицо, что Рене не выдержал и рассмеялся.
— И вы туда же, — с некоторой обидой и разочарованием констатировал геолог. — Не понимаю, почему такая сложная и животрепещущая проблема, как межполовая коммуникабельность, обычно не воспринимается серьезно?
— Не сердитесь, Ник, — Рене передохнул, — наверное, дело в том, что большинство людей решает эту проблему очень просто и как бы само собой.
Батейн вяло отмахнулся своей большой рукой.
— Не говорите ерунды, мистер журналист. Сколько юношей тонет в сексуальной грязи из-за ненужной стыдливости и половых срывов! Сколько милых девушек, сами того не желая, становятся бесстыдными сучками из-за своей неопытности и доверчивости! Да что подростки, — геолог доверчиво взглянул на Хойла, — возьмем меня, взрослого мужчину. Я не импотент, у меня была целая куча женщин, чуть ли не целый десяток. Но всякий раз выход на уровень доверия и интимности был для меня сложен, противоречив, упоителен и ужасен.
— Надо проще смотреть на такие вещи, — посоветовал Рене.
Батейн иронично покивал головой.
— Вот-вот, Арт толкует мне то же самое. Для него и для вас, наверное, все эти хи-хи и ха-ха, прищуренные глазки и покачивающиеся бедра — игра и ничего больше. А я вижу в этом первые шаги в деле высочайшей ответственности — созидании нового человека. Человека! Что по сравнению с этой уникальной структурой Вселенной Бруклинский мост, Эмпайр или Эйфелева башня? Однако к их созданию люди вовсе не относятся легкомысленно. Где же тут логика? — Геолог требовательно взглянул на журналиста и вдруг улыбнулся. — Я не кажусь вам немножко сумасшедшим или, по крайней мере, смешным?
— Не очень. Скорее всего это грустно.
— Что именно?
— А то, что обо всем этом редко думают так ответственно, как вы. Особенно женщины.
— Женщины! — Батейн попытался вытянуть ноги во всю их длину, толкнул Хойла, извинился и вытянул их теперь уже несколько в сторону. — Толкуют об инопланетянах, о трудностях контактов с ними, а между тем у человечества огромный опыт такого рода контактов: ведь женщины — типичные инопланетянки нашего мира.
— Это в каком же смысле? — удивился Рене.
— В самом прямом!
Принесли заказ, и разговор на время прервался. Провожая взглядом полноватую, но весьма выразительную фигуру официантки, Рене спросил:
— Мари — тоже инопланетянка?
— Разумеется. — Батейн понюхал улитки, которые принесли для журналиста. — Не понимаю, как вы можете есть такую дрянь.
— Это не просто улитки, а виноградные. Едите же вы крабов, чем они лучше?
— Краб — это воин, Рене, его не стыдно и пожирать, а улитки — нежные и беззащитные создания. Кстати, о нежных созданиях другого рода — женщинах, — разговоры не мешали Батейну орудовать ножом и вилкой. — Они не участвовали в создании земной культуры, а лишь присутствовали при этом процессе, ублажая мужчин. Земная культура имеет сугубо мужской характер, женщинам она чужда, непонятна, они только делают вид, что понимают ее и восхищаются ею, поэтому я и называю их инопланетянками.
Батейн поднял бокал:
— Ту ю, мистер журналист.
— Ту ю, мистер доктор, — Рене в ответ поднял рюмку.
— Так вот, а теперь женщины рвутся к активному созиданию. Они лезут в науку, тянутся в политику и делают бизнес. Добром это не кончится, вот увидите. Они все переделают на свой инопланетный лад и создадут дамскую цивилизацию, совсем не похожую на нынешнюю. И нам, мужчинам, скорее всего в ней не найдется места. Примеры пчел и муравьев в этом плане чрезвычайно показательны! В лучшем случае мужчин будут держать в специальных загонах, используя исключительно для продолжения рода. Но и это не обязательно. Генная инженерия позволит в ближайшие годы партогенетически решить эту проблему.
Небольшая доза виски повлияла на Батейна благотворно. Он ожил, потеряв часть своей флегмы, и в своих экстравагантных суждениях обнаруживал больше юмора.
Слушая его теперь, Рене меньше становился в тупик и больше веселился. И вообще, они окончательно почувствовали себя легко и непринужденно, как добрые друзья. В грейвсовской одиссее Хойла эта встреча — приятное исключение. Серлин был хорошим человеком, но он все время поддерживал определенную личностную дистанцию, неплохое впечатление производил и Баррис, но он подавлял Рене своим авторитетом, остальные же попросту смотрели на журналиста сверху вниз. Другое дело Ник Батейн! Пользуясь сложившейся естественностью отношений, Рене решительно повернул руль беседы.
— Послушайте, Ник, а какое место в дамской цивилизации будущего займет апейрон?
Батейн поперхнулся.
— Дался вам этот апейрон! В мире столько прекрасного, а вы зарядили одно и то же, как попугай.
— Сказывается репортерская закваска.
— Вот именно. — Геолог не без сожаления положил на опустевшую тарелку вилку и нож, аккуратно вытер бумажной салфеткой губы, бросил ее туда же и лишь после этого отодвинул тарелку в сторону. — Так и быть, слушайте. Я уже сравнивал апейрон со своеобразной ядерной кашей. Дело в том, что при давлении в миллиард атмосфер…
— Эка вы бросаетесь миллиардами!
— Вот именно, хоть я и не милый вашему сердцу Бадервальд. Привыкайте. Так вот, при давлении в миллиарды и сотни миллиардов атмосфер атомы всех элементов раздавливаются, энергетические поля их перекрываются и образуется некая однородная лишенная химизма смесь электронов, протонов и некоторых стабильных ядер. Такую вот мешанину Богословские и назвали апейроном. В этом нет ничего нового: образование ядерного конгломерата под действием сверхвысоких давлений давно доказано и общепризнано наукой, необычным является только сам термин — апейрон. Но, — Батейн неторопливо и важно поднял свой аршинный палец, — изюминка в гипотезе Богословских есть, она в другом. Эти ребята считают, что после своего образования апейрон приобретает внутреннюю устойчивость и сохраняет определенную стабильность даже после снятия начального, закритического давления, под действием которого он образовался.
— Это примерно то же самое, что происходит, если снять поджаренный бифштекс с раскаленной сковороды: он уже не станет сырым!
Геолог захихикал, сотрясаясь костлявым телом и почти любовно разглядывая Рене.
— У вас гибкий, но типично газетный ум, Рене. Аналогия хоть и далека от идеала, но чертовски наглядна. Опираясь на стабильность апейрона. Богословские и делают вывод, что Земля имеет апейронное ядро, хотя давление в недрах нашей старушки-планеты много меньше критического. Этим ядром Землю наделило Солнце, от которого планеты отделились много миллиардов лет тому назад. В апейрон закачано давлением колоссальное количество энергии. Богословские считают, что тектонические процессы, горообразование, движение материков, формирование океанских впадин, землетрясения — все это происходит за счет энергии, формирующейся на одной лишь поверхности апейронного ядра. По внутренним каналам в некоторых районах земного шара апейрон может подниматься близко к поверхности. И тогда он начинает разлагаться либо медленно, постепенно — тогда из него формируется весь набор элементов менделеевской таблицы, либо почти мгновенно, но со взрывом. Помните трагедию Кракатау?
— Это когда чуть ли не целый остров взлетел на воздух от вулканического взрыва чудовищной силы?
— Браво, Рене! Все-то вы знаете. Так вот, — Батейн заговорщически и в то же время несколько иронично сообщил: — Богословские считают, что этот взрыв произошел из-за прямого прорыва апейрона в вулканическое жерло.
Приглядываясь к Батейну, журналист спросил:
— И апейрон всегда взрывается, освобождаясь из-под пресса давления пусть не критического, но высокого, как в недрах Земли?
— Нет! В определенных условиях, например в вакууме, апейрон сохраняет относительную стабильность без всякой нагрузки, — геолог снисходительно улыбнулся. — Богословские считают, что многие крупные болиды, в разные времена выпавшие на Землю, в частности знаменитый Тунгусский метеорит, это капли апейрона, выплюнутые Солнцем в направлении Земли. До своего взрыва они проделали путь в девяносто четыре миллиона миль — вот каков уровень стабильности этих капель, если верить Богословским.
— А вы им верите?
Батейн пожал плечами:
— Не совсем. Мне представляется маловероятным, чтобы наше спокойное Солнце плевалось апейроном, а потому метеоритный аспект гипотезы я отвергаю. Но я убежден, что стабильность апейрона можно достаточно долго поддерживать и при нормальном давлении.
— Интуиция?
— Почему интуиция? — несколько обиделся Батейн и ткнул себя пальцем в грудь. — Я сам, лично, с помощью компьютера, конечно, много недель возился с расчетами. И в конце концов заверил Вильяма, что стабильный апейрон реален!
— Вильяма? — Рене был ошарашен. — Вы работали на Грейвса?
— Почему вас это удивляет? На него работали многие. Грейвс хорошо платил, вот в чем секрет. А у меня нет друзей среди миллиардеров, мистер пресса.
Батейн хотел сказать еще что-то, но Рене приложил палец к губам: к столу подходила официантка.
— Простите, мсье, кто из вас Николае Батейн?
Рене и геолог переглянулись.
— А почему, собственно, вы решили, Мари, что за этим столом должен находиться Батейн? — быстро спросил журналист.
Мари мило и несколько недоуменно улыбнулась.
— Мне сказал об этом незнакомый, но вполне приличный человек. — Она передернула плечиками. — Мсье Батейна приглашают к телефону.
Глава 14
Известие о том, что Батейн сотрудничал с Грейвсом, не только удивило Рене, но и обеспокоило его, заставило задуматься. Он вдруг почти физически ощутил, как вокруг него затягивается некая незримая, но несокрушимая петля, приковывающая его к делу Грейвса, не дающая ему свободно действовать и располагать собой. Митчел, Аттенборо, Серлин, Шербье, Лонгвиль, Пьер, Робер, Хирш, Баррис и вот теперь Батейн — все они причастны к этому делу, все заинтересованы в нем так или иначе, все они и помогают и мешают. Их совместные, на первый взгляд, диффузно направленные усилия образовывали некую хитрую равнодействующую, Рене чудилось, она нацеливается, помимо воли каждого участника, чьей-то опытной, жесткой рукой. Чьей? Дяди Майкла, Аттенборо, самого Грейвса?
Наши опасения — все равно что снежный ком: достаточно подтолкнуть его под уклон, как дальше он покатился сам, все время нарастая в объеме. Рене вспомнил «хвост», рыжий Боб Лесли куда-то исчез. Хорошо это или плохо? И с дядей Майклом уже давно не было контактов. Телефон Смита у журналиста был, но использовать его разрешалось только в самом крайнем случае, а до этого еще не дошло. Обычно же детектив сам звонил Хойлу и путем наивного, с точки зрения Рене, но надежного, по уверению Смита, кода, основанного на заранее обусловленных иносказаниях, они легко договаривались и информировали друг друга. Дядя Майкл молчал уже больше недели! Что бы это значило?
Рене так задумался, что появление возле столика молодой прекрасно сложенной женщины застало его врасплох.
— Вы любите одиночество?
— Очень, — суховато ответил Хойл.
— И прекрасно, — безапелляционно заявила женщина, отодвигая стул.
Рене вовсе не собирался флиртовать и пускаться в любовные авантюры, но вежливая ссылка на даму, которая вот-вот должна подойти, нисколько не помогла.
— А я разве не дама? — спросила дева и бесцеремонно уселась за столик. — Меня зовут Анна.
Она была явно навеселе, но не исключено, что больше представлялась пьяненькой, чем была ею на самом деле. Поставив локти на стол, она бесстыдно глядела прямо в глаза Хойла нахальными чуть улыбающимися глазами.
— Вы англичанин?
— Увы, — скорбно вздохнул Рене.
— Это сразу видно. Только англичанин может сидеть как столб, когда все порядочные люди танцуют.
— Простите, разве могут столбы сидеть? Мне всегда казалось, что они стоят.
Анна захохотала, запрокинув голову, демонстрируя белые, как сахар, маленькие зубки и свежую, без единой морщинки шейку.
— Мой скучный, как Тауэр, англичанин шутит. Как вас зовут?
— Меня? — переспросил Хойл, раздумывая, стоит ли говорить ей свое настоящее имя, все зависело от того, кто она и зачем подсела к его столику. И представился: — Меня зовут Рем.
— Рем? Разве это человеческое имя? По-моему, это собачья кличка. По крайней мере, так зовут песика моей подружки. Впрочем, так звали и одного из основателей Рима. Ромул и Рем основали великий город, поездка в который стоит так идиотски дорого, — закончила она грустно.
— Вы изучаете древнюю историю? — вежливо поинтересовался журналист.
— Изучаете! Я бакалавр искусств, окончила Сорбонну. А вы думали, я уличная девка? — эти последние слова она выговорила с каким-то особенным удовольствием.
Рене мягко улыбнулся:
— Знаете, сейчас как-то стерлись грани между людьми. Стандартизация душа нашей эпохи.
Теперь в смехе Анны Рене слышались истеричные нотки.
— У вас острый глаз, — сказала она, переводя дыхание, — верно. Порядочные женщины стараются хоть немного походить на уличных девок доступность распаляет мужчину. А дорогие проститутки изо всех сил стараются играть в порядочность и строгость — это и пикантно и доходно. А вы, — вдруг в упор и без улыбки спросила она, — какую роль играете вы?
— Вот уже несколько лет пытаюсь быть журналистом. — Встретившись взглядом с официанткой, Рене подозвал ее улыбкой и кивком головы.
— Кому это вы строите глазки? — сейчас же воинственно спросила Анна, оборачиваясь.
— Надеюсь, вы выпьете со мной?
— Разумеется. Причем виски. А не вот этой подкрашенной водички, — она кивнула на «Шатонеф дю паи».
Пока Рене просил чистый бокал, Анна бесцеремонно и весьма неодобрительно разглядывала официантку.
— Ее миссия детопроизводство, — заключила она, когда девушка отошла от столика.
— Серьезная миссия.
— А у вас?
— Журналист должен быть всегда убежден в серьезности своей миссии. Как только эта убежденность теряется, нужно менять профессию, — Хойл проговорил это, глядя, правда, не на собеседницу, а на соусницу, стоявшую посредине стола.
— Рыцарь пера и бумаги, — презрительно сказала Анна, — почему вы не приглашаете меня танцевать?
— Не хочу нарушать таинство стриптиза.
Она мельком взглянула через плечо и передернулась.
— Мерзость! Зрелище для сластолюбивых стариков и импотентов.
— Пожалуй, вы слишком категоричны, — Рене поймал ее внимательный пытливый взгляд и опустил глаза. — В стриптизе есть и элементы эстетики.
— Вам мало для этой эстетики спальни? — Анна смотрела через плечо туда, где грустная девушка, подчиняясь ритму танго и словно позабыв об окружающих, сбрасывала с себя одежду.
— Эстетика! Если это эстетика, то почему нет мужского стриптиза?
— А в самом деле, почему? — заинтересовался журналист.
— Потому что равенство полов — блеф, а ваша эстетика только прикрывает скотство. Эллины были в десять раз выше и чище нас. Они любили саму гармонию человеческого тела, а не половую функцию, которая в нем скрыта. Они умели любоваться и мужским, и женским совершенством. С Афродитой соседствовал Арес, с Аполлоном — Артемида. Могущество олицетворял Зевс, а мудрость — Афина. Мы будем пить или нет? — вдруг прервала она себя с досадой.
Рене наполнил ее бокал и с улыбкой поднял свой. Пить Анна умела, впрочем, судя по всему, она умела многое. Теперь она смотрела на него не столько с озорной, сколько с грустной улыбкой.
— Как вы думаете, почему я к вам подсела?
— Любовь с первого взгляда? — предположил Рене.
— Любовь — это миф. Милый пуританин, вы, наверное, мечтаете об энергичной сексуальной партнерше?
Рене вежливо улыбнулся:
— Вы считаете себя энергичной?
— Разумеется. К тому же я независима и свободна как птица.
— Свободна? — Рене покачал головой. — В наше время невозможно быть свободным. На всех нас лежат незримые цепи условий и обязательств.
— Лежат. Только у одних это тяжелые ржавеющие кандалы, а у других нежные шелковые путы.
— Сети, — грустно подсказал Хойл.
— Сети, — согласилась Анна. — Хотите, я оплету вас своими сетями, милый журналист?
— Надолго?
— А если на всю жизнь? — Анна вздохнула и вдруг тихо, совсем тихо спросила: — Вы ведь Рене Жюльен Хойл, я не ошиблась?
У Рене екнуло сердце, но он сумел остаться невозмутимым. Что ж, по крайней мере, и внезапная отлучка Батейна, и нахальство этой девы получили какое-то объяснение.
— Допустим, — медленно проговорил он.
— Я еле опознала вас, все сомневалась. Вам привет от дяди Майкла, Рене. А вести не очень приятные.
Хойл успел овладеть собой и улыбнулся.
— Что ж, скушаю и такие.
— За вами организована крупная охота, поэтому будьте максимально осторожны. В свою гостиницу не возвращайтесь. Ваш друг с машиной?
— Да.
— Попросите его подвезти вас к «Амбассадору», подниметесь в триста шестой номер. Запомнили? «Амбассадор» и триста шесть. Там вас будут ждать друзья. — Наверное, она заметила настороженность, мелькнувшую в глазах журналиста, потому что добавила: — Вы можете позвонить портье и убедиться в этом. — Анна будто стряхнула с себя серьезность и призывно улыбнулась. А как насчет моих сетей, милый пуританин? Пусть не на всю жизнь, а хотя бы на вечер?
Рене понял, что поведение Анны было вовсе не игрой, а естественным проявлением натуры; другое дело, что у нее была и чисто утилитарная задача.
— Видит Бог, Анна, мне сейчас не до сетей! — вырвалось у него.
— Я не про сейчас. Когда-нибудь кончатся же ваши приключения! И если вы ухитритесь остаться живым, вспомните про Анну. Вот мой телефон. До встречи, пуританин. — И, послав Рене воздушный поцелуй, Анна встала из-за стола.
Батейна Рене заметил издалека. Геолог шел непривычно скорым шагом, неловко огибая столики, цепляя стулья и разбрасывая извинения. Хойл вдруг догадался, что Батейн сердится: когда сердится добрый человек, об этом всегда легко догадаться. Вот опытному прохвосту злость и ненависть вовсе не мешают сладко улыбаться и говорить комплименты.
— Долго же вы отсутствовали, — лукаво сказал Рене, когда Батейн уселся за столик. — Телефонные амуры?
Батейн фыркнул и сердито мотнул головой.
— Какие там амуры! Скоты! — Он хотел допить свое виски, но лед в бокале растаял, геолог неловко отодвинул его и чуть не уронил. — Меня атаковала смазливая мадемуазель и весьма недвусмысленно пожелала провести со мной сегодняшнюю ночь. Когда я ее прогнал, какой-то подвыпивший тип стал уверять, что я как две капли воды похож на его кузена, и требовал, чтобы в честь этого удивительного явления природы мы распили по рюмочке. Полагаю, все это делалось специально, чтобы подольше задержать меня. К вам тут подходил кто-нибудь?
Сердитые детские глаза геолога требовательно смотрели на Рене, врать не хотелось, да, наверное, в этом не было необходимости.
— Да, мы очень мило побеседовали с молодой и очень красивой дамой.
— Она вам угрожала? — нетерпеливо перебил Батейн.
— Нет, — не сразу ответил Хойл, выгадывая время, — за короткие секунды ему нужно было определить линию своего поведения. — Не угрожала. Но она посоветовала мне быть осторожным. И не ночевать сегодня в своей гостинице.
Секунду Батейн смотрел на журналиста, осмысливая сказанное: у него не было легкости и живости мышления, он думал неторопливо, зато обстоятельно.
— Верный совет, — решил он наконец. — Поедем ко мне? У меня такой номер, что, если приспичит, можно разместить и пять человек.
Наши опасения — все равно что снежный ком: достаточно подтолкнуть его под уклон, как дальше он покатился сам, все время нарастая в объеме. Рене вспомнил «хвост», рыжий Боб Лесли куда-то исчез. Хорошо это или плохо? И с дядей Майклом уже давно не было контактов. Телефон Смита у журналиста был, но использовать его разрешалось только в самом крайнем случае, а до этого еще не дошло. Обычно же детектив сам звонил Хойлу и путем наивного, с точки зрения Рене, но надежного, по уверению Смита, кода, основанного на заранее обусловленных иносказаниях, они легко договаривались и информировали друг друга. Дядя Майкл молчал уже больше недели! Что бы это значило?
Рене так задумался, что появление возле столика молодой прекрасно сложенной женщины застало его врасплох.
— Вы любите одиночество?
— Очень, — суховато ответил Хойл.
— И прекрасно, — безапелляционно заявила женщина, отодвигая стул.
Рене вовсе не собирался флиртовать и пускаться в любовные авантюры, но вежливая ссылка на даму, которая вот-вот должна подойти, нисколько не помогла.
— А я разве не дама? — спросила дева и бесцеремонно уселась за столик. — Меня зовут Анна.
Она была явно навеселе, но не исключено, что больше представлялась пьяненькой, чем была ею на самом деле. Поставив локти на стол, она бесстыдно глядела прямо в глаза Хойла нахальными чуть улыбающимися глазами.
— Вы англичанин?
— Увы, — скорбно вздохнул Рене.
— Это сразу видно. Только англичанин может сидеть как столб, когда все порядочные люди танцуют.
— Простите, разве могут столбы сидеть? Мне всегда казалось, что они стоят.
Анна захохотала, запрокинув голову, демонстрируя белые, как сахар, маленькие зубки и свежую, без единой морщинки шейку.
— Мой скучный, как Тауэр, англичанин шутит. Как вас зовут?
— Меня? — переспросил Хойл, раздумывая, стоит ли говорить ей свое настоящее имя, все зависело от того, кто она и зачем подсела к его столику. И представился: — Меня зовут Рем.
— Рем? Разве это человеческое имя? По-моему, это собачья кличка. По крайней мере, так зовут песика моей подружки. Впрочем, так звали и одного из основателей Рима. Ромул и Рем основали великий город, поездка в который стоит так идиотски дорого, — закончила она грустно.
— Вы изучаете древнюю историю? — вежливо поинтересовался журналист.
— Изучаете! Я бакалавр искусств, окончила Сорбонну. А вы думали, я уличная девка? — эти последние слова она выговорила с каким-то особенным удовольствием.
Рене мягко улыбнулся:
— Знаете, сейчас как-то стерлись грани между людьми. Стандартизация душа нашей эпохи.
Теперь в смехе Анны Рене слышались истеричные нотки.
— У вас острый глаз, — сказала она, переводя дыхание, — верно. Порядочные женщины стараются хоть немного походить на уличных девок доступность распаляет мужчину. А дорогие проститутки изо всех сил стараются играть в порядочность и строгость — это и пикантно и доходно. А вы, — вдруг в упор и без улыбки спросила она, — какую роль играете вы?
— Вот уже несколько лет пытаюсь быть журналистом. — Встретившись взглядом с официанткой, Рене подозвал ее улыбкой и кивком головы.
— Кому это вы строите глазки? — сейчас же воинственно спросила Анна, оборачиваясь.
— Надеюсь, вы выпьете со мной?
— Разумеется. Причем виски. А не вот этой подкрашенной водички, — она кивнула на «Шатонеф дю паи».
Пока Рене просил чистый бокал, Анна бесцеремонно и весьма неодобрительно разглядывала официантку.
— Ее миссия детопроизводство, — заключила она, когда девушка отошла от столика.
— Серьезная миссия.
— А у вас?
— Журналист должен быть всегда убежден в серьезности своей миссии. Как только эта убежденность теряется, нужно менять профессию, — Хойл проговорил это, глядя, правда, не на собеседницу, а на соусницу, стоявшую посредине стола.
— Рыцарь пера и бумаги, — презрительно сказала Анна, — почему вы не приглашаете меня танцевать?
— Не хочу нарушать таинство стриптиза.
Она мельком взглянула через плечо и передернулась.
— Мерзость! Зрелище для сластолюбивых стариков и импотентов.
— Пожалуй, вы слишком категоричны, — Рене поймал ее внимательный пытливый взгляд и опустил глаза. — В стриптизе есть и элементы эстетики.
— Вам мало для этой эстетики спальни? — Анна смотрела через плечо туда, где грустная девушка, подчиняясь ритму танго и словно позабыв об окружающих, сбрасывала с себя одежду.
— Эстетика! Если это эстетика, то почему нет мужского стриптиза?
— А в самом деле, почему? — заинтересовался журналист.
— Потому что равенство полов — блеф, а ваша эстетика только прикрывает скотство. Эллины были в десять раз выше и чище нас. Они любили саму гармонию человеческого тела, а не половую функцию, которая в нем скрыта. Они умели любоваться и мужским, и женским совершенством. С Афродитой соседствовал Арес, с Аполлоном — Артемида. Могущество олицетворял Зевс, а мудрость — Афина. Мы будем пить или нет? — вдруг прервала она себя с досадой.
Рене наполнил ее бокал и с улыбкой поднял свой. Пить Анна умела, впрочем, судя по всему, она умела многое. Теперь она смотрела на него не столько с озорной, сколько с грустной улыбкой.
— Как вы думаете, почему я к вам подсела?
— Любовь с первого взгляда? — предположил Рене.
— Любовь — это миф. Милый пуританин, вы, наверное, мечтаете об энергичной сексуальной партнерше?
Рене вежливо улыбнулся:
— Вы считаете себя энергичной?
— Разумеется. К тому же я независима и свободна как птица.
— Свободна? — Рене покачал головой. — В наше время невозможно быть свободным. На всех нас лежат незримые цепи условий и обязательств.
— Лежат. Только у одних это тяжелые ржавеющие кандалы, а у других нежные шелковые путы.
— Сети, — грустно подсказал Хойл.
— Сети, — согласилась Анна. — Хотите, я оплету вас своими сетями, милый журналист?
— Надолго?
— А если на всю жизнь? — Анна вздохнула и вдруг тихо, совсем тихо спросила: — Вы ведь Рене Жюльен Хойл, я не ошиблась?
У Рене екнуло сердце, но он сумел остаться невозмутимым. Что ж, по крайней мере, и внезапная отлучка Батейна, и нахальство этой девы получили какое-то объяснение.
— Допустим, — медленно проговорил он.
— Я еле опознала вас, все сомневалась. Вам привет от дяди Майкла, Рене. А вести не очень приятные.
Хойл успел овладеть собой и улыбнулся.
— Что ж, скушаю и такие.
— За вами организована крупная охота, поэтому будьте максимально осторожны. В свою гостиницу не возвращайтесь. Ваш друг с машиной?
— Да.
— Попросите его подвезти вас к «Амбассадору», подниметесь в триста шестой номер. Запомнили? «Амбассадор» и триста шесть. Там вас будут ждать друзья. — Наверное, она заметила настороженность, мелькнувшую в глазах журналиста, потому что добавила: — Вы можете позвонить портье и убедиться в этом. — Анна будто стряхнула с себя серьезность и призывно улыбнулась. А как насчет моих сетей, милый пуританин? Пусть не на всю жизнь, а хотя бы на вечер?
Рене понял, что поведение Анны было вовсе не игрой, а естественным проявлением натуры; другое дело, что у нее была и чисто утилитарная задача.
— Видит Бог, Анна, мне сейчас не до сетей! — вырвалось у него.
— Я не про сейчас. Когда-нибудь кончатся же ваши приключения! И если вы ухитритесь остаться живым, вспомните про Анну. Вот мой телефон. До встречи, пуританин. — И, послав Рене воздушный поцелуй, Анна встала из-за стола.
Батейна Рене заметил издалека. Геолог шел непривычно скорым шагом, неловко огибая столики, цепляя стулья и разбрасывая извинения. Хойл вдруг догадался, что Батейн сердится: когда сердится добрый человек, об этом всегда легко догадаться. Вот опытному прохвосту злость и ненависть вовсе не мешают сладко улыбаться и говорить комплименты.
— Долго же вы отсутствовали, — лукаво сказал Рене, когда Батейн уселся за столик. — Телефонные амуры?
Батейн фыркнул и сердито мотнул головой.
— Какие там амуры! Скоты! — Он хотел допить свое виски, но лед в бокале растаял, геолог неловко отодвинул его и чуть не уронил. — Меня атаковала смазливая мадемуазель и весьма недвусмысленно пожелала провести со мной сегодняшнюю ночь. Когда я ее прогнал, какой-то подвыпивший тип стал уверять, что я как две капли воды похож на его кузена, и требовал, чтобы в честь этого удивительного явления природы мы распили по рюмочке. Полагаю, все это делалось специально, чтобы подольше задержать меня. К вам тут подходил кто-нибудь?
Сердитые детские глаза геолога требовательно смотрели на Рене, врать не хотелось, да, наверное, в этом не было необходимости.
— Да, мы очень мило побеседовали с молодой и очень красивой дамой.
— Она вам угрожала? — нетерпеливо перебил Батейн.
— Нет, — не сразу ответил Хойл, выгадывая время, — за короткие секунды ему нужно было определить линию своего поведения. — Не угрожала. Но она посоветовала мне быть осторожным. И не ночевать сегодня в своей гостинице.
Секунду Батейн смотрел на журналиста, осмысливая сказанное: у него не было легкости и живости мышления, он думал неторопливо, зато обстоятельно.
— Верный совет, — решил он наконец. — Поедем ко мне? У меня такой номер, что, если приспичит, можно разместить и пять человек.