Страница:
— Он уже дымится, — прошептал Макманис. Сеннетт кивнул.
— Черт возьми, что это такое? — неожиданно спросил Краудерз. — Какую чушь ты несешь? За всю свою жизнь я не слышал такой бездарной болтовни.
Даже Джим издал негромкий стон. У Робби были четкие инструкции, как и при встрече с Малатестой в туалете юридического факультета. Если фигурант возмутится или проявит агрессивность, разговор сразу же прекратить и ретироваться. И действительно, мы поняли, что Робби начал двигаться к двери, бормоча по дороге:
— Верно, судья, вы правы, я действительно залепил что-то идиотское. Я понял… и в следующий раз обязательно учту. Честное скаутское. А при выходе скажу ей, ну, миссис Хокинс… Понимаете? Я скажу, мол, вышла ошибка, ну, с этой женщиной насчет отцовства и что… Что? — Робби тревожно возвысил голос.
Скрипнула пружина. Было слышно, как судья отодвигает кресло. Нам показалось, оно стукнулось о стену.
— Что? — переспросил Робби. — Но…
Раздался звонкий хлопок. Я не сомневался, что Краудерз его ударил. Робби попытался закричать, но быстро затих. Видимо, Шерм зажал ему рот или схватил за горло. Макманис приказал Амари объявить тревогу прикрывающей группе. По булькающим звукам, издаваемым Робби, и глухим ударам его каблуков о пол можно было решить, что его тащат. Громко хлопнула дверь, и мы услышали шипящий шепот Краудерза на фоне шума, который я поначалу принял за атмосферную помеху.
— Вода, — пояснил Амари. — Он открыл кран.
— Боже, — пробормотал Стэн, — этот бандит приволок его в сортир.
Джим вытащил из кармана мобильный телефон и набрал номер пейджера Ивон. Я понял, что он готов дать ей сигнал вмешаться.
Ванная комната, смежная с кабинетом Краудерза, была очень маленькая, поэтому они должны стоять вплотную друг к другу. Мне много раз доводилось посещать в Храме такого рода удобства. Там едва хватало места для одного человека, особенно габаритов Шерма.
— Слушай сюда! — бросил судья. — Ты вообразил себя очень умным? Да? Если пришел ко мне с этим идиотским дерьмом. Что ты задумал? Отвечай!
— Судья, я вовсе не собирался вас злить. — Мы услышали голос Робби. — Просто хотелось объясниться, чтобы вы не обижались.
— А я обиделся, и еще как. Меня обидело твое поведение. Надо же, какое понес дерьмо, будто ни черта не понимает. А мне кажется, ты понимаешь. Я прав?
— Да, сэр.
— В таком случае заруби себе на носу, чтобы такое не повторялось. Понял?
— Да, сэр.
— Что ты понял, идиот? — Шерм понизил голос: — Разве можно об этом разговаривать в кабинете!
Сеннетт посмотрел на меня, на его губах заиграла улыбка. Мы знали, что последняя фраза заставит присяжных серьезно задуматься. По плиткам застучали туфли Робби, но Краудерз хрипло рявкнул:
— Закрой дверь! Разве я сказал, что мы закончили?
— Нет, судья.
— Тогда иди сюда. Вот сюда. А теперь объясни, что ты там лепетал насчет моей сестры?
— Но, сэр…
— Ты меня слышишь? И не надо так пялиться. Не надо. Вы, белые, любите представлять нас дураками. А я не дурак. Так сколько ты ей дал?
Робби молчал. Краудерз повторил вопрос.
— Пять, судья.
— Пять долларов?
— Пять сотен. Пять сотен ей и две тысячи для вас.
— Понятно. Выходит, она берет себе четверть. Это несправедливо. Я судья, а она какая-то шмакодявка и…
— Я то же самое и говорю, ваша честь. Для чего мне и нужно было с вами встретиться. Извиниться и все объяснить. Я ведь плачу деньги из своего кармана.
— И в этом кармане больше нету?
Робби снова издал булькающий звук, похоже, для эффекта.
— Судья, я что хочу сказать… ведь у меня офис… расходы выше головы.
— Ай-яй-яй, какая нищета. Ты, наверное, думаешь, перед тобой глупый негр с плантации?
— Боже мой, судья, конечно, нет!
— Вот ты пришел ко мне, побеспокоил, даже расстроил, и что, считаешь, все это можно сделать бесплатно? Нет, дорогой мой. — Шерм на секунду замолчал. — Значит, так, пойдешь к Джудит и передашь ей столько, сколько приносил прежде. Ты меня слышишь?
— Да.
— А с таким идиотским дерьмом больше ко мне не приходи. А за то, что заставил меня все это выслушать и переживать, передашь ей еще столько же.
— Судья! Еще восемь тысяч?
— Нет, десять. А если будешь продолжать прибедняться, сумма возрастет до двадцати пяти. Понял? И больше чтобы ни гугу. Я не хочу ничего об этом слышать. Понимаешь, не хочу! Надо же, пришел с таким идиотским дерьмом, — проговорил Краудерз, уже обращаясь к себе. Он все еще не остыл.
В приемной Робби улыбнулся миссис Хокинс:
— Все разрешилось очень просто. Разумеется, вышла путаница. Я позвонил клиентке по мобильному уточнить, кому все же она собирается предъявить иск. Оказывается, фамилия этого человека не Краудерз, а Каррузерс.
Миссис Хокинс засмеялась:
— Я это знала с самого начала. Судья иногда выходит из себя, но он праведный человек.
Через минуту мы услышали отчетливый хлопок. Я догадался, что это Ивон и Робби в коридоре хлопнули по-баскетбольному ладонью о ладонь.
Стэн поднялся с металлического сиденья и, согнувшись в три погибели, на первом же светофоре отбил превосходную чечетку, приговаривая:
— Это же чистое вымогательство, вымогательство, вымогательство…
А вот я не радовался. Моего отца называли, вернее, обзывали защитником черномазых, потому что он еще в пятьдесят седьмом году пытался добиться приема в коллегию адвокатов нашего округа афроамериканцев. Несмотря на это, я вырос с ощущением вины перед ними. И, как многие в моем возрасте, дал себе клятву делать все, чтобы мир стал лучше. Было очень грустно услышать от Робби, что Шерман — взяточник, но в это еще можно поверить. Шерм ведь ужасный циник. А вот того, что несколько лет назад случилось с моим приятелем Клифтоном Берингом, я никак не ожидал.
Клифтон учился в Итоне в одной группе со мной и Стэном. Он был первым афроамериканцем, который участвовал в работе над «Юридическим обозрением». Красивый, одаренный парень, приятный во всех отношениях, слегка опьяневший от разворачивающихся перед ним великолепных перспектив. Отец Клифтона служил копом в округе Киндл, и парень всегда чувствовал себя одинаково свободно и с борцами за гражданские права, и с партийными функционерами. Он был членом муниципального совета округа и рассматривался как серьезный кандидат на пост мэра после кончины Огастина Болкарро. На некоторое время он пропал из виду, а потом я снова услышал о нем в связи с громким делом о коррупции. Это произошло вскоре после того, как Сеннетт вступил в должность федерального прокурора. Клифтона подвела радиоэлектронная аппаратура. В наши дни она стала такой совершенной. Он встретился в номере отеля с представителем организации, заинтересованной в снижении зональных тарифов в центре города. Как выяснилось, номер был оборудован подслушкой, а его собеседник находился под колпаком ФБР. В общем, Клифтон влип по уши. Он не только принял взятку в пятьдесят тысяч долларов, пообещав устроить с тарифами все как надо, — именно так он и сказал, — но и нахально потребовал, чтобы в следующий раз после всего в номере появилась девушка. И добавил еще одно слово: «белая», решившее его печальную судьбу. Такое ни один суд присяжных простить не мог.
Мне передали просьбу Клифтона помочь с апелляцией. Я пришел в тюрьму и, увидев его в оранжевом комбинезоне, не смог сдержаться. Задал вопрос, который, видит Бог, совсем не собирался задавать. «Почему? Клифтон, почему так получилось? Зачем тебе это понадобилось, обеспеченному, с перспективами?» Он грустно посмотрел на меня и ответил: «Потому, Джордж. Потому что такова жизнь. Просто теперь настала наша очередь».
Наверное, от Шерма Краудерза я услышал бы что-либо похожее. Тон скорее всего был бы раздраженный, уничижительный. Он сказал бы мне, что я дурак, если верил, будто жизнь можно как-то изменить, и объяснил бы, что несправедливо требовать от него другого поведения, когда многие поколения белых людей, обладающих такой же властью, как и он, использовали ее для повышения своего благосостояния.
Полагаю, в этом была какая-то логика, но я ее не принимал. Я не мог поверить, что Клифтон Беринг, умница и добряк, презрел абсолютно все ценности, которые — я это знал — когда-то были для него святы. Клифтон думал, что подражает некоторым белым, но он их совсем не понимал. У таких, как Брендан Туи, были курьеры, посредники и тысяча защитных слоев. Они никогда не высовывались сами, а спокойно наблюдали за всем, сидя в сторонке. Эти хитрые, коварные, высокомерные люди — можно придумать еще множество эпитетов — всегда действовали с большой осторожностью. Как он не понимал, что его представление о власти белых всего лишь гротескная карикатура? Но Клифтон все это видел именно так. Как, впрочем, и я никогда не замечал, каким одиноким ощущал себя он, несмотря на все свои таланты. Фундаментальная граница, разделяющая нас на белых и черных, вдруг разверзлась до размеров пропасти, и мы, дружившие почти тридцать лет, оказались по разные стороны. Я с грустью наблюдал, как в ней исчезает Клифтон вместе со всем хорошим, что он должен был сотворить, но так и не сумел.
И вот теперь в ту же пропасть нырнул Шерман. Он стремительно падал, самодовольно ухмыляясь. Весь ужас состоял в том, что Шерм совершенно не осознавал, кто на самом деле подтолкнул его к краю. Ему казалось, и Шерм этим очень гордился, что он один понимает, как подчинить себе эти силы. Но это сделали именно они.
27
28
— Черт возьми, что это такое? — неожиданно спросил Краудерз. — Какую чушь ты несешь? За всю свою жизнь я не слышал такой бездарной болтовни.
Даже Джим издал негромкий стон. У Робби были четкие инструкции, как и при встрече с Малатестой в туалете юридического факультета. Если фигурант возмутится или проявит агрессивность, разговор сразу же прекратить и ретироваться. И действительно, мы поняли, что Робби начал двигаться к двери, бормоча по дороге:
— Верно, судья, вы правы, я действительно залепил что-то идиотское. Я понял… и в следующий раз обязательно учту. Честное скаутское. А при выходе скажу ей, ну, миссис Хокинс… Понимаете? Я скажу, мол, вышла ошибка, ну, с этой женщиной насчет отцовства и что… Что? — Робби тревожно возвысил голос.
Скрипнула пружина. Было слышно, как судья отодвигает кресло. Нам показалось, оно стукнулось о стену.
— Что? — переспросил Робби. — Но…
Раздался звонкий хлопок. Я не сомневался, что Краудерз его ударил. Робби попытался закричать, но быстро затих. Видимо, Шерм зажал ему рот или схватил за горло. Макманис приказал Амари объявить тревогу прикрывающей группе. По булькающим звукам, издаваемым Робби, и глухим ударам его каблуков о пол можно было решить, что его тащат. Громко хлопнула дверь, и мы услышали шипящий шепот Краудерза на фоне шума, который я поначалу принял за атмосферную помеху.
— Вода, — пояснил Амари. — Он открыл кран.
— Боже, — пробормотал Стэн, — этот бандит приволок его в сортир.
Джим вытащил из кармана мобильный телефон и набрал номер пейджера Ивон. Я понял, что он готов дать ей сигнал вмешаться.
Ванная комната, смежная с кабинетом Краудерза, была очень маленькая, поэтому они должны стоять вплотную друг к другу. Мне много раз доводилось посещать в Храме такого рода удобства. Там едва хватало места для одного человека, особенно габаритов Шерма.
— Слушай сюда! — бросил судья. — Ты вообразил себя очень умным? Да? Если пришел ко мне с этим идиотским дерьмом. Что ты задумал? Отвечай!
— Судья, я вовсе не собирался вас злить. — Мы услышали голос Робби. — Просто хотелось объясниться, чтобы вы не обижались.
— А я обиделся, и еще как. Меня обидело твое поведение. Надо же, какое понес дерьмо, будто ни черта не понимает. А мне кажется, ты понимаешь. Я прав?
— Да, сэр.
— В таком случае заруби себе на носу, чтобы такое не повторялось. Понял?
— Да, сэр.
— Что ты понял, идиот? — Шерм понизил голос: — Разве можно об этом разговаривать в кабинете!
Сеннетт посмотрел на меня, на его губах заиграла улыбка. Мы знали, что последняя фраза заставит присяжных серьезно задуматься. По плиткам застучали туфли Робби, но Краудерз хрипло рявкнул:
— Закрой дверь! Разве я сказал, что мы закончили?
— Нет, судья.
— Тогда иди сюда. Вот сюда. А теперь объясни, что ты там лепетал насчет моей сестры?
— Но, сэр…
— Ты меня слышишь? И не надо так пялиться. Не надо. Вы, белые, любите представлять нас дураками. А я не дурак. Так сколько ты ей дал?
Робби молчал. Краудерз повторил вопрос.
— Пять, судья.
— Пять долларов?
— Пять сотен. Пять сотен ей и две тысячи для вас.
— Понятно. Выходит, она берет себе четверть. Это несправедливо. Я судья, а она какая-то шмакодявка и…
— Я то же самое и говорю, ваша честь. Для чего мне и нужно было с вами встретиться. Извиниться и все объяснить. Я ведь плачу деньги из своего кармана.
— И в этом кармане больше нету?
Робби снова издал булькающий звук, похоже, для эффекта.
— Судья, я что хочу сказать… ведь у меня офис… расходы выше головы.
— Ай-яй-яй, какая нищета. Ты, наверное, думаешь, перед тобой глупый негр с плантации?
— Боже мой, судья, конечно, нет!
— Вот ты пришел ко мне, побеспокоил, даже расстроил, и что, считаешь, все это можно сделать бесплатно? Нет, дорогой мой. — Шерм на секунду замолчал. — Значит, так, пойдешь к Джудит и передашь ей столько, сколько приносил прежде. Ты меня слышишь?
— Да.
— А с таким идиотским дерьмом больше ко мне не приходи. А за то, что заставил меня все это выслушать и переживать, передашь ей еще столько же.
— Судья! Еще восемь тысяч?
— Нет, десять. А если будешь продолжать прибедняться, сумма возрастет до двадцати пяти. Понял? И больше чтобы ни гугу. Я не хочу ничего об этом слышать. Понимаешь, не хочу! Надо же, пришел с таким идиотским дерьмом, — проговорил Краудерз, уже обращаясь к себе. Он все еще не остыл.
В приемной Робби улыбнулся миссис Хокинс:
— Все разрешилось очень просто. Разумеется, вышла путаница. Я позвонил клиентке по мобильному уточнить, кому все же она собирается предъявить иск. Оказывается, фамилия этого человека не Краудерз, а Каррузерс.
Миссис Хокинс засмеялась:
— Я это знала с самого начала. Судья иногда выходит из себя, но он праведный человек.
Через минуту мы услышали отчетливый хлопок. Я догадался, что это Ивон и Робби в коридоре хлопнули по-баскетбольному ладонью о ладонь.
Стэн поднялся с металлического сиденья и, согнувшись в три погибели, на первом же светофоре отбил превосходную чечетку, приговаривая:
— Это же чистое вымогательство, вымогательство, вымогательство…
А вот я не радовался. Моего отца называли, вернее, обзывали защитником черномазых, потому что он еще в пятьдесят седьмом году пытался добиться приема в коллегию адвокатов нашего округа афроамериканцев. Несмотря на это, я вырос с ощущением вины перед ними. И, как многие в моем возрасте, дал себе клятву делать все, чтобы мир стал лучше. Было очень грустно услышать от Робби, что Шерман — взяточник, но в это еще можно поверить. Шерм ведь ужасный циник. А вот того, что несколько лет назад случилось с моим приятелем Клифтоном Берингом, я никак не ожидал.
Клифтон учился в Итоне в одной группе со мной и Стэном. Он был первым афроамериканцем, который участвовал в работе над «Юридическим обозрением». Красивый, одаренный парень, приятный во всех отношениях, слегка опьяневший от разворачивающихся перед ним великолепных перспектив. Отец Клифтона служил копом в округе Киндл, и парень всегда чувствовал себя одинаково свободно и с борцами за гражданские права, и с партийными функционерами. Он был членом муниципального совета округа и рассматривался как серьезный кандидат на пост мэра после кончины Огастина Болкарро. На некоторое время он пропал из виду, а потом я снова услышал о нем в связи с громким делом о коррупции. Это произошло вскоре после того, как Сеннетт вступил в должность федерального прокурора. Клифтона подвела радиоэлектронная аппаратура. В наши дни она стала такой совершенной. Он встретился в номере отеля с представителем организации, заинтересованной в снижении зональных тарифов в центре города. Как выяснилось, номер был оборудован подслушкой, а его собеседник находился под колпаком ФБР. В общем, Клифтон влип по уши. Он не только принял взятку в пятьдесят тысяч долларов, пообещав устроить с тарифами все как надо, — именно так он и сказал, — но и нахально потребовал, чтобы в следующий раз после всего в номере появилась девушка. И добавил еще одно слово: «белая», решившее его печальную судьбу. Такое ни один суд присяжных простить не мог.
Мне передали просьбу Клифтона помочь с апелляцией. Я пришел в тюрьму и, увидев его в оранжевом комбинезоне, не смог сдержаться. Задал вопрос, который, видит Бог, совсем не собирался задавать. «Почему? Клифтон, почему так получилось? Зачем тебе это понадобилось, обеспеченному, с перспективами?» Он грустно посмотрел на меня и ответил: «Потому, Джордж. Потому что такова жизнь. Просто теперь настала наша очередь».
Наверное, от Шерма Краудерза я услышал бы что-либо похожее. Тон скорее всего был бы раздраженный, уничижительный. Он сказал бы мне, что я дурак, если верил, будто жизнь можно как-то изменить, и объяснил бы, что несправедливо требовать от него другого поведения, когда многие поколения белых людей, обладающих такой же властью, как и он, использовали ее для повышения своего благосостояния.
Полагаю, в этом была какая-то логика, но я ее не принимал. Я не мог поверить, что Клифтон Беринг, умница и добряк, презрел абсолютно все ценности, которые — я это знал — когда-то были для него святы. Клифтон думал, что подражает некоторым белым, но он их совсем не понимал. У таких, как Брендан Туи, были курьеры, посредники и тысяча защитных слоев. Они никогда не высовывались сами, а спокойно наблюдали за всем, сидя в сторонке. Эти хитрые, коварные, высокомерные люди — можно придумать еще множество эпитетов — всегда действовали с большой осторожностью. Как он не понимал, что его представление о власти белых всего лишь гротескная карикатура? Но Клифтон все это видел именно так. Как, впрочем, и я никогда не замечал, каким одиноким ощущал себя он, несмотря на все свои таланты. Фундаментальная граница, разделяющая нас на белых и черных, вдруг разверзлась до размеров пропасти, и мы, дружившие почти тридцать лет, оказались по разные стороны. Я с грустью наблюдал, как в ней исчезает Клифтон вместе со всем хорошим, что он должен был сотворить, но так и не сумел.
И вот теперь в ту же пропасть нырнул Шерман. Он стремительно падал, самодовольно ухмыляясь. Весь ужас состоял в том, что Шерм совершенно не осознавал, кто на самом деле подтолкнул его к краю. Ему казалось, и Шерм этим очень гордился, что он один понимает, как подчинить себе эти силы. Но это сделали именно они.
27
Здоровье Лоррейн неизменно ухудшалось, и одновременно ухудшалось настроение Робби, несмотря на относительные успехи операции. На следующий день после встречи с Краудерзом, часа в два, ему позвонила жена, сказала что-то, и он заторопился домой. Ивон не имела права упускать его из виду ни при каких обстоятельствах, и ей пришлось спуститься с ним в гараж к «мерседесу».
В состоянии его жены произошли серьезные изменения. В прошлом месяце полностью исчезла глотательная функция, и Рейни госпитализировали. В больнице ей вставили специальное эндоскопическое устройство, «втулку», с помощью которой в желудок четыре раза в день поступала жидкая пища.
Речь Лоррейн стала настолько невнятной, что ее уже не понимали ни Робби, ни Эльба. Больная еще могла как-то управляться правой рукой с компьютерным печатающим устройством, но на прошлой неделе пришлось перейти на синтезатор голоса. Лоррейн только начала его осваивать, как там что-то сломалось. В уик-энд синтезатор отремонтировали, он работал хорошо, но заговорил мужским голосом. Тяжело было осознать, что отныне голос Рейни уже никто никогда не услышит. Он безвозвратно потерян, трансформировавшись в невыразительное мычание робота мужского пола. Сейчас она еще сильнее чувствовала себя отгороженной от мира.
— И вот, представь, посередине всей этой кутерьмы к нам заявляется теща, — сказал Робби в машине. — Прилетела из Флориды на уик-энд. Это какой-то кошмар. Мы не можем дождаться, когда она уедет. Едва переступила порог и сразу начала плакать. Не перестает уже два дня. Повиснет на мне и бормочет: «Роберт, Роберт, я хочу помочь, но все это разрывает мне сердце, и я просто не выдерживаю». Вот такая женщина. Если чего-то не видит, то оно вроде как перестает для нее существовать.
Когда они подъехали к дому, он повернулся к Ивон:
— Может, зайдешь на секунду? Похвалишь говорящий ящик. А то каждый раз, когда Рейни пытается говорить с матерью, та впадает в истерику.
В этот раз Ивон чувствовала себя увереннее, но все равно общение с безнадежно больной угнетало. Переступив порог ее комнаты, словно падаешь в пропасть. Высоко наверху при дневном свете здоровые танцевали под плавную мелодию своих маленьких радостей, а здесь, внизу, во мраке, среди разнообразных неприятных запахов, музыка звучала другая. Судорожная и с большими паузами. Там, наверху, была жизнь, а здесь — умирание.
— Прикоснись к ней, — прошептал Робби, когда они подошли к двери. — Ей это нравится. Когда будешь здороваться, возьми ее за руку.
Ивон заволновалась, как бы ее присутствие не спровоцировало очередную сцену между супругами, но Робби уже ринулся поцеловать жену, сияя, как новый пенни.
— Привет девочкам и мальчикам! — воскликнул он, как ведущий развлекательного шоу.
Солидную часть комнаты занимал водяной матрац, на котором теперь спала Рейни. Рядом громоздились флакончики с противоспазматическими и снотворными таблетками. Она сидела в дневном кресле, накрытая одеялом, поверхность которого была странным образом гладкой, без единой морщинки. Ивон медленно приблизилась и сжала холодную руку Рейни, сухую плоть, полностью лишенную тонуса.
— Здра-вствуй-те, — отозвался робот-мальчик, который теперь говорил за Рейни Фивор.
— Какое замечательное устройство, — нарочито весело произнесла Ивон. — Теперь вам будет легче общаться с близкими.
Общаться с полуживым человеком было невероятно трудно. Три месяца назад, когда Ивон впервые увидела Рейни, ей казалось, что хуже быть уже не может. Оказалось, может. Двигательные функции почти полностью отказали. Едва шевелились только три пальца на правой руке. Пройдет совсем немного времени, и Рейни не сможет дышать.
Большинство больных АЛС на этой стадии умирают. Единственный способ продлить жизнь — организовать искусственное дыхание, когда легкие наполняет воздухом специальный портативный аппарат, который крепится к инвалидной коляске. Так что у Рейни будет даже возможность передвигаться. В этом случае остановить сердце может либо грибковая инфекция, неизбежно возникающая у большинства больных на искусственном дыхании, либо сама Рейни, если попросит выключить аппарат.
Пока супруги договорились, что Рейни будет жить. Робби очень просил ее об этом. Но злоупотреблять терпением жены он не имел права, поскольку это жестокая пытка — лежать в полной неподвижности и ждать конца. С марлевыми салфетками на глазах, сиделка каждые пять минут смачивает их специальной жидкостью, иначе под влиянием воздуха нежная роговица быстро высохнет и лопнет. Страшно представить себя на месте этого существа, которое пока еще видит, слышит, обоняет и осознает, что с каждой секундой теряет связь с миром. В какой-то момент Рейни должна будет решить, надо ли все это продолжать.
— Теперь она может говорить по телефону, — пробалагурил Робби. — Перерыв был больше месяца. Ты кому-нибудь сегодня звонила?
— Я устала, — ответил робот. — Очень. Устала. От мамы. Она меня измотала.
— Да, да, — поспешно согласился Робби.
Они немного поговорили о весне, о том, что она, наконец, наступила. Ивон узнала, что Рейни любуется яблоней за окном, которая сейчас вся усыпана розовыми цветками. Вскоре Рейни дала понять, что не в силах больше вести беседу, и чуть пошевелила на прощание двумя пальцами.
— Я провожу Ивон и сразу вернусь, — сказал Робби. — А затем мы сделаем массаж и, может быть, пройдем четвертый акт.
— Я делаю ей массаж каждый вечер, — сообщил он, когда они с Ивон спускались по винтовой лестнице. — Это у нас превратилось в своеобразный ритуал. А потом я ей читаю, иногда несколько часов подряд, обычно пьесы. Я там играю все роли. Сейчас мы почти закончили «Сон в летнюю ночь».
— Неужели ты читаешь ей Шекспира? — удивилась Ивон.
— А ты думаешь, что мой примитивный мозг не способен его воспринять?
— Я вовсе не это имела в виду.
— Какая разница, имела, не имела. Кстати, за год мы прошли все классические комедии. «Тартюф», «Как важно быть серьезным», «Мужчина, который пришел к обеду»[47]. Получили громадное удовольствие. А для разнообразия я иногда читаю Рейни романы. Она любит о юристах. — В холле Робби взял со стола книжку. — Вот, у нас на очереди «Смягчающие обстоятельства». Там действительно все здорово закручено. Теща тоже навезла книг. Правда, большей частью не интересных ни Рейни, ни мне. Какие-то дурацкие руководства по самопомощи и даже две детские с картинками о путешествиях. Вообще-то она хорошая, хотя и пьянчужка. Я имею в виду тещу, Бетти. Любить ее, в общем-то, не за что. Я ее скорее жалею. Несчастной девушке из южного предместья хотелось жить интересно, и она вышла замуж за проходимца, который стал отцом Лоррейн. Парень был — а может быть, и есть, я не знаю — совершенно никчемным. Нич-тоже-ство. В энциклопедии рядом с этим словом следовало бы поместить его портрет. В самом деле. У этого типа в собственности было какое-то суденышко. Считалось, что он вроде как торгует недвижимостью, но на самом деле все время проводил на своей жалкой посудине. Уходил в море, ловил рыбу, трахал женщин, которых брал с собой, и был нетрезвый по крайней мере шесть дней в неделю. Все, что происходило на берегу, его не волновало. Остается только гадать, как этот болван сподобился жениться на Бетти. Видимо, она оказалась именно той девушкой, какую его мама хотела, чтобы он привел в дом. А вскоре, значит, вот что получилось. Он пил, начала пить и она. Они стали пить вместе. Можешь представить их дом, пропахший табачным дымом, а также водочными и пивными испарениями. Еще одна загадка: как им удалось завести ребенка? Он посмотрел, посмотрел, да и говорит: нет, мол, такая жизнь не для меня. И снова слинял в море. В конце концов Бетти с ним развелась. Вроде бы неплохо. Да? Ничего подобного. Она снова выходит замуж. На сей раз за вдовца с тремя детьми, потрясающего бездельника, который на полном серьезе считал, что в доме раз в месяц должен появляться Санта-Клаус и оплачивать все счета. Не знаю, как Рейни это выдерживала. Бетти утверждает, будто делала все, что могла, но я не верю, поскольку знаю: ее дочери приходилось несладко.
В холле в интерьере доминировала великолепная люстра с огромным количеством висюлек. Эта показная роскошь — стены в зеркалах, пол из карерского мрамора, люстра — резко контрастировала с тем, что происходило сейчас наверху.
— Погоди пару минут, я расскажу тебе, как познакомился с Рейни. Мортон был женат с незапамятных времен, а я все еще не желал попадаться в сети. Адвокатская практика отнимала много времени, но вечером я неизменно отправлялся куда-нибудь развлечься, в том смысле, чтобы кого-нибудь трахнуть. А как же иначе? Постоянной девушки у меня не было. Я встречался с одной, с другой и так далее. Мне было тридцать четыре года, и представляешь, ни к одной не мог как следует привязаться. От силы три-четыре месяца, и опять новая. И вот появилась Лоррейн. Вначале просто как очередная. Выглядела великолепно. Супервеликолепно. Чертовски красива, по-настоящему. Ну и что? У меня бывали и красивые. Как-никак фирменный обольститель. В общем, мы прекрасно проводили время, а потом эта девушка стала мне нравиться все больше и больше. Замечательное чувство юмора, веселая и очень умная. Работала в одной фирме, продавала компьютерные системы и программное обеспечение. Была с компьютером на ты задолго до того, как большинство обычных людей вообще узнали, что это такое. И я влюбился, даже не заметил, как это случилось. Нам было очень хорошо вместе, но за веселостью Лоррейн угадывалась нервозность. Смеялась слишком громко, часто невпопад, порой раздражалась по пустякам, правда, быстро отходила. Ну, опыт кое-какой у меня был. С нервными мне тоже приходилось иметь дело. Некоторое время я себе льстил, думал, что это у нее от сексуального напряжения, мол, она не может дождаться, когда окажется со мной в постели. И на это у меня были все основания, поскольку в постели Лоррейн вытворяла такое… просто цепенел разум. Невероятный, поднебесный, фантастический, запредельный секс. Кажется, по-настоящему она расслаблялась только тогда. Но все же сомнения оставались. Не знаю как, но, в конце концов, я это просек. Думаю, потому, что я уже тогда ее любил. Значит, лежу ночью в постели, ворочаюсь, и вдруг до меня доходит: да ведь она наркоманка! Можешь представить ужас? Я просто не находил себе места, но ей пока ничего не говорил. Проходит день, и я встречаю старого приятеля, Мерсинга, давнего знакомого Рейни. Ну, слово за слово, и я ему признался, мол, так и так. А Мерсинг мне и говорит: «Боже мой, Робби, ты не знаешь? У нее есть прозвище, даже два: Кокаиновая Лоррейн и Снежная королева. Девушка, конечно, классная, одни сиськи чего стоят, но на наркотик подсела капитально». Снежная королева… Я это прозвище слышал, но думал, ей дали его потому, что она такая неприступная. Мне это даже льстило. Вот каким я был идиотом. Не мог даже вообразить, чтобы такая девушка, талантливая во всем, в общем-то благополучная, и вдруг наркотик. Пришлось прижать ее к стенке. Вначале она немного взбрыкнула, а потом сдалась. Сказала, что ей передо мной ужасно стыдно. На следующий же день я отвез ее в частную наркологическую клинику в Форест-Хиллз. Счет был солидный, но это меня не остановило. А через шесть месяцев мы поженились. Первые несколько лет она не уставала повторять, что я спас ей жизнь. — Робби открыл для Ивон дверь и улыбнулся. — А затем с той же настойчивостью твердила, что я ей ее испортил.
В состоянии его жены произошли серьезные изменения. В прошлом месяце полностью исчезла глотательная функция, и Рейни госпитализировали. В больнице ей вставили специальное эндоскопическое устройство, «втулку», с помощью которой в желудок четыре раза в день поступала жидкая пища.
Речь Лоррейн стала настолько невнятной, что ее уже не понимали ни Робби, ни Эльба. Больная еще могла как-то управляться правой рукой с компьютерным печатающим устройством, но на прошлой неделе пришлось перейти на синтезатор голоса. Лоррейн только начала его осваивать, как там что-то сломалось. В уик-энд синтезатор отремонтировали, он работал хорошо, но заговорил мужским голосом. Тяжело было осознать, что отныне голос Рейни уже никто никогда не услышит. Он безвозвратно потерян, трансформировавшись в невыразительное мычание робота мужского пола. Сейчас она еще сильнее чувствовала себя отгороженной от мира.
— И вот, представь, посередине всей этой кутерьмы к нам заявляется теща, — сказал Робби в машине. — Прилетела из Флориды на уик-энд. Это какой-то кошмар. Мы не можем дождаться, когда она уедет. Едва переступила порог и сразу начала плакать. Не перестает уже два дня. Повиснет на мне и бормочет: «Роберт, Роберт, я хочу помочь, но все это разрывает мне сердце, и я просто не выдерживаю». Вот такая женщина. Если чего-то не видит, то оно вроде как перестает для нее существовать.
Когда они подъехали к дому, он повернулся к Ивон:
— Может, зайдешь на секунду? Похвалишь говорящий ящик. А то каждый раз, когда Рейни пытается говорить с матерью, та впадает в истерику.
В этот раз Ивон чувствовала себя увереннее, но все равно общение с безнадежно больной угнетало. Переступив порог ее комнаты, словно падаешь в пропасть. Высоко наверху при дневном свете здоровые танцевали под плавную мелодию своих маленьких радостей, а здесь, внизу, во мраке, среди разнообразных неприятных запахов, музыка звучала другая. Судорожная и с большими паузами. Там, наверху, была жизнь, а здесь — умирание.
— Прикоснись к ней, — прошептал Робби, когда они подошли к двери. — Ей это нравится. Когда будешь здороваться, возьми ее за руку.
Ивон заволновалась, как бы ее присутствие не спровоцировало очередную сцену между супругами, но Робби уже ринулся поцеловать жену, сияя, как новый пенни.
— Привет девочкам и мальчикам! — воскликнул он, как ведущий развлекательного шоу.
Солидную часть комнаты занимал водяной матрац, на котором теперь спала Рейни. Рядом громоздились флакончики с противоспазматическими и снотворными таблетками. Она сидела в дневном кресле, накрытая одеялом, поверхность которого была странным образом гладкой, без единой морщинки. Ивон медленно приблизилась и сжала холодную руку Рейни, сухую плоть, полностью лишенную тонуса.
— Здра-вствуй-те, — отозвался робот-мальчик, который теперь говорил за Рейни Фивор.
— Какое замечательное устройство, — нарочито весело произнесла Ивон. — Теперь вам будет легче общаться с близкими.
Общаться с полуживым человеком было невероятно трудно. Три месяца назад, когда Ивон впервые увидела Рейни, ей казалось, что хуже быть уже не может. Оказалось, может. Двигательные функции почти полностью отказали. Едва шевелились только три пальца на правой руке. Пройдет совсем немного времени, и Рейни не сможет дышать.
Большинство больных АЛС на этой стадии умирают. Единственный способ продлить жизнь — организовать искусственное дыхание, когда легкие наполняет воздухом специальный портативный аппарат, который крепится к инвалидной коляске. Так что у Рейни будет даже возможность передвигаться. В этом случае остановить сердце может либо грибковая инфекция, неизбежно возникающая у большинства больных на искусственном дыхании, либо сама Рейни, если попросит выключить аппарат.
Пока супруги договорились, что Рейни будет жить. Робби очень просил ее об этом. Но злоупотреблять терпением жены он не имел права, поскольку это жестокая пытка — лежать в полной неподвижности и ждать конца. С марлевыми салфетками на глазах, сиделка каждые пять минут смачивает их специальной жидкостью, иначе под влиянием воздуха нежная роговица быстро высохнет и лопнет. Страшно представить себя на месте этого существа, которое пока еще видит, слышит, обоняет и осознает, что с каждой секундой теряет связь с миром. В какой-то момент Рейни должна будет решить, надо ли все это продолжать.
— Теперь она может говорить по телефону, — пробалагурил Робби. — Перерыв был больше месяца. Ты кому-нибудь сегодня звонила?
— Я устала, — ответил робот. — Очень. Устала. От мамы. Она меня измотала.
— Да, да, — поспешно согласился Робби.
Они немного поговорили о весне, о том, что она, наконец, наступила. Ивон узнала, что Рейни любуется яблоней за окном, которая сейчас вся усыпана розовыми цветками. Вскоре Рейни дала понять, что не в силах больше вести беседу, и чуть пошевелила на прощание двумя пальцами.
— Я провожу Ивон и сразу вернусь, — сказал Робби. — А затем мы сделаем массаж и, может быть, пройдем четвертый акт.
— Я делаю ей массаж каждый вечер, — сообщил он, когда они с Ивон спускались по винтовой лестнице. — Это у нас превратилось в своеобразный ритуал. А потом я ей читаю, иногда несколько часов подряд, обычно пьесы. Я там играю все роли. Сейчас мы почти закончили «Сон в летнюю ночь».
— Неужели ты читаешь ей Шекспира? — удивилась Ивон.
— А ты думаешь, что мой примитивный мозг не способен его воспринять?
— Я вовсе не это имела в виду.
— Какая разница, имела, не имела. Кстати, за год мы прошли все классические комедии. «Тартюф», «Как важно быть серьезным», «Мужчина, который пришел к обеду»[47]. Получили громадное удовольствие. А для разнообразия я иногда читаю Рейни романы. Она любит о юристах. — В холле Робби взял со стола книжку. — Вот, у нас на очереди «Смягчающие обстоятельства». Там действительно все здорово закручено. Теща тоже навезла книг. Правда, большей частью не интересных ни Рейни, ни мне. Какие-то дурацкие руководства по самопомощи и даже две детские с картинками о путешествиях. Вообще-то она хорошая, хотя и пьянчужка. Я имею в виду тещу, Бетти. Любить ее, в общем-то, не за что. Я ее скорее жалею. Несчастной девушке из южного предместья хотелось жить интересно, и она вышла замуж за проходимца, который стал отцом Лоррейн. Парень был — а может быть, и есть, я не знаю — совершенно никчемным. Нич-тоже-ство. В энциклопедии рядом с этим словом следовало бы поместить его портрет. В самом деле. У этого типа в собственности было какое-то суденышко. Считалось, что он вроде как торгует недвижимостью, но на самом деле все время проводил на своей жалкой посудине. Уходил в море, ловил рыбу, трахал женщин, которых брал с собой, и был нетрезвый по крайней мере шесть дней в неделю. Все, что происходило на берегу, его не волновало. Остается только гадать, как этот болван сподобился жениться на Бетти. Видимо, она оказалась именно той девушкой, какую его мама хотела, чтобы он привел в дом. А вскоре, значит, вот что получилось. Он пил, начала пить и она. Они стали пить вместе. Можешь представить их дом, пропахший табачным дымом, а также водочными и пивными испарениями. Еще одна загадка: как им удалось завести ребенка? Он посмотрел, посмотрел, да и говорит: нет, мол, такая жизнь не для меня. И снова слинял в море. В конце концов Бетти с ним развелась. Вроде бы неплохо. Да? Ничего подобного. Она снова выходит замуж. На сей раз за вдовца с тремя детьми, потрясающего бездельника, который на полном серьезе считал, что в доме раз в месяц должен появляться Санта-Клаус и оплачивать все счета. Не знаю, как Рейни это выдерживала. Бетти утверждает, будто делала все, что могла, но я не верю, поскольку знаю: ее дочери приходилось несладко.
В холле в интерьере доминировала великолепная люстра с огромным количеством висюлек. Эта показная роскошь — стены в зеркалах, пол из карерского мрамора, люстра — резко контрастировала с тем, что происходило сейчас наверху.
— Погоди пару минут, я расскажу тебе, как познакомился с Рейни. Мортон был женат с незапамятных времен, а я все еще не желал попадаться в сети. Адвокатская практика отнимала много времени, но вечером я неизменно отправлялся куда-нибудь развлечься, в том смысле, чтобы кого-нибудь трахнуть. А как же иначе? Постоянной девушки у меня не было. Я встречался с одной, с другой и так далее. Мне было тридцать четыре года, и представляешь, ни к одной не мог как следует привязаться. От силы три-четыре месяца, и опять новая. И вот появилась Лоррейн. Вначале просто как очередная. Выглядела великолепно. Супервеликолепно. Чертовски красива, по-настоящему. Ну и что? У меня бывали и красивые. Как-никак фирменный обольститель. В общем, мы прекрасно проводили время, а потом эта девушка стала мне нравиться все больше и больше. Замечательное чувство юмора, веселая и очень умная. Работала в одной фирме, продавала компьютерные системы и программное обеспечение. Была с компьютером на ты задолго до того, как большинство обычных людей вообще узнали, что это такое. И я влюбился, даже не заметил, как это случилось. Нам было очень хорошо вместе, но за веселостью Лоррейн угадывалась нервозность. Смеялась слишком громко, часто невпопад, порой раздражалась по пустякам, правда, быстро отходила. Ну, опыт кое-какой у меня был. С нервными мне тоже приходилось иметь дело. Некоторое время я себе льстил, думал, что это у нее от сексуального напряжения, мол, она не может дождаться, когда окажется со мной в постели. И на это у меня были все основания, поскольку в постели Лоррейн вытворяла такое… просто цепенел разум. Невероятный, поднебесный, фантастический, запредельный секс. Кажется, по-настоящему она расслаблялась только тогда. Но все же сомнения оставались. Не знаю как, но, в конце концов, я это просек. Думаю, потому, что я уже тогда ее любил. Значит, лежу ночью в постели, ворочаюсь, и вдруг до меня доходит: да ведь она наркоманка! Можешь представить ужас? Я просто не находил себе места, но ей пока ничего не говорил. Проходит день, и я встречаю старого приятеля, Мерсинга, давнего знакомого Рейни. Ну, слово за слово, и я ему признался, мол, так и так. А Мерсинг мне и говорит: «Боже мой, Робби, ты не знаешь? У нее есть прозвище, даже два: Кокаиновая Лоррейн и Снежная королева. Девушка, конечно, классная, одни сиськи чего стоят, но на наркотик подсела капитально». Снежная королева… Я это прозвище слышал, но думал, ей дали его потому, что она такая неприступная. Мне это даже льстило. Вот каким я был идиотом. Не мог даже вообразить, чтобы такая девушка, талантливая во всем, в общем-то благополучная, и вдруг наркотик. Пришлось прижать ее к стенке. Вначале она немного взбрыкнула, а потом сдалась. Сказала, что ей передо мной ужасно стыдно. На следующий же день я отвез ее в частную наркологическую клинику в Форест-Хиллз. Счет был солидный, но это меня не остановило. А через шесть месяцев мы поженились. Первые несколько лет она не уставала повторять, что я спас ей жизнь. — Робби открыл для Ивон дверь и улыбнулся. — А затем с той же настойчивостью твердила, что я ей ее испортил.
28
В редкие вечера, свободные от мероприятий по операции «Петрос», я имел обыкновение устраиваться в кресле и предаваться любимому занятию — чтению. Вот и сегодня, через несколько дней после визита Робби к судье Краудерзу, выдался такой славный вечерок. Но стоило мне раскрыть книгу, как сразу зазвонил дверной звонок. Я посмотрел на часы. Десять тридцать. Вряд ли кто-либо решился на такой поздний визит без веской причины. В дверной «глазок» был отчетливо виден Сеннетт. На веранде рядом с ним стоял Макманис в костюме, но без галстука. Встряхивал длинным зонтиком. У меня похолодело внутри. Нарушить конспирацию Стэн мог, только если произошла какая-то катастрофа.
— Что-то случилось? — спросил я, отпирая дверь.
— Да, и ужасное, — ответил Стэн.
— Фивор? Он что-нибудь напортил?
— Нет! — бросил Стэн. — Впрочем, да. Но «напортил» не то слово, Джордж. Но для начала, черт возьми, позволь нам войти.
На Стэна все равно было приятно смотреть. Аккуратнейший костюм, невозмутимое лицо. В мире, убежден, не было силы, способной выбить его из колеи. Макманис выглядел смущенным. Проходя в кабинет, он выдавил улыбку, но вскоре опять погрустнел. Когда я предложил выпить, оба согласно кивнули.
— Покажите ему сразу, чего тянуть, — попросил Стэн, взбалтывая в бокале скотч.
— Вот, — произнес Макманис, протягивая мне папку с документами, — здесь подборка из «Реестра адвокатов» штата, чьи фамилии начинаются на «Ф».
— Поищи там своего клиента, — предложил Стэн. Фивора в реестре не оказалось.
— Может быть, он вовремя не заплатил взносы? — предположил я.
Стэн неожиданно взвился:
— Джордж, не надо придумывать никаких оправданий! Фивор не адвокат! — Последние два слова он почти выкрикнул.
Я рассмеялся, потому что это было забавно.
— Послушай, Стэн, то, что Робби нет в «Реестре адвокатов» штата, ничего не значит. Он мог зарегистрироваться под псевдонимом или, наоборот, Фивор — псевдоним, а на самом деле у него другая фамилия. В конце концов, его могли зарегистрировать в другом штате. Такое тоже бывало. Можно вообразить дюжину причин, но только не то, что у него нет лицензии. За последний период он успел познакомить меня по крайней мере с шестью адвокатами, которые учились с ним на юридическом факультете.
Джим протянул мне еще какие-то бумаги, но Сеннетту не терпелось.
— Фивор действительно учился на юридическом факультете, его фамилия есть в списке выпускников. Но он никогда не получал лицензию на адвокатскую практику ни в этом штате, ни в каком другом, насколько нам удалось выяснить. А мы просидели на телефоне весь день. Дело в том, что после инцидента с Кармоди, — произнес он более спокойным тоном, — мы задались целью проверить, легко ли разоблачить Джима. Начали проверять «Реестр адвокатов», одно цеплялось за другое, и вот совершенно неожиданно обнаружили, что адвоката Роберта Фивора в природе не существует.
— И что это означает? — растерянно спросил я.
— Это означает, что почти двадцать лет Робби Фивор ежедневно совершал, говоря юридическим языком, мошеннические действия в отношении своих клиентов, суда, тебя и меня. Это означает, что каждая бумажка, какую он подписал, каждое ходатайство, каждая визитная карточка, какую он кому-либо предлагал, были фальшивками. Это означает, что каждый цент, который он заработал как адвокат, получен нечестным путем. И это также означает, что все наши усилия, похоже, пошли коту под хвост. Потому что мошенничества в таких размерах ККСО никогда не потерпит. Это означает, что нам крупно не повезло. Этот сукин сын поставил нас в идиотское положение, из которого предстоит как-то выкручиваться. Это означает, что он, как только я до него доберусь, сразу отправится в тюрьму, не важно, больна у него жена или нет, и просидит там до тех пор, пока его поганые волосы не побелеют. — Сеннетт закрыл глаза и вздохнул, очевидно, напоминая себе, что я его приятель или что я и мой клиент не одно и то же. — Вот что все это означает, Джордж.
В моем кабинете Стэн засиделся за полночь не только затем, чтобы разъяснить последствия мошенничества Робби. Нет. На меня возлагалась особая миссия. Мне следовало придумать, как спасти операцию «Петрос». Ни больше, ни меньше.
— Что-то случилось? — спросил я, отпирая дверь.
— Да, и ужасное, — ответил Стэн.
— Фивор? Он что-нибудь напортил?
— Нет! — бросил Стэн. — Впрочем, да. Но «напортил» не то слово, Джордж. Но для начала, черт возьми, позволь нам войти.
На Стэна все равно было приятно смотреть. Аккуратнейший костюм, невозмутимое лицо. В мире, убежден, не было силы, способной выбить его из колеи. Макманис выглядел смущенным. Проходя в кабинет, он выдавил улыбку, но вскоре опять погрустнел. Когда я предложил выпить, оба согласно кивнули.
— Покажите ему сразу, чего тянуть, — попросил Стэн, взбалтывая в бокале скотч.
— Вот, — произнес Макманис, протягивая мне папку с документами, — здесь подборка из «Реестра адвокатов» штата, чьи фамилии начинаются на «Ф».
— Поищи там своего клиента, — предложил Стэн. Фивора в реестре не оказалось.
— Может быть, он вовремя не заплатил взносы? — предположил я.
Стэн неожиданно взвился:
— Джордж, не надо придумывать никаких оправданий! Фивор не адвокат! — Последние два слова он почти выкрикнул.
Я рассмеялся, потому что это было забавно.
— Послушай, Стэн, то, что Робби нет в «Реестре адвокатов» штата, ничего не значит. Он мог зарегистрироваться под псевдонимом или, наоборот, Фивор — псевдоним, а на самом деле у него другая фамилия. В конце концов, его могли зарегистрировать в другом штате. Такое тоже бывало. Можно вообразить дюжину причин, но только не то, что у него нет лицензии. За последний период он успел познакомить меня по крайней мере с шестью адвокатами, которые учились с ним на юридическом факультете.
Джим протянул мне еще какие-то бумаги, но Сеннетту не терпелось.
— Фивор действительно учился на юридическом факультете, его фамилия есть в списке выпускников. Но он никогда не получал лицензию на адвокатскую практику ни в этом штате, ни в каком другом, насколько нам удалось выяснить. А мы просидели на телефоне весь день. Дело в том, что после инцидента с Кармоди, — произнес он более спокойным тоном, — мы задались целью проверить, легко ли разоблачить Джима. Начали проверять «Реестр адвокатов», одно цеплялось за другое, и вот совершенно неожиданно обнаружили, что адвоката Роберта Фивора в природе не существует.
— И что это означает? — растерянно спросил я.
— Это означает, что почти двадцать лет Робби Фивор ежедневно совершал, говоря юридическим языком, мошеннические действия в отношении своих клиентов, суда, тебя и меня. Это означает, что каждая бумажка, какую он подписал, каждое ходатайство, каждая визитная карточка, какую он кому-либо предлагал, были фальшивками. Это означает, что каждый цент, который он заработал как адвокат, получен нечестным путем. И это также означает, что все наши усилия, похоже, пошли коту под хвост. Потому что мошенничества в таких размерах ККСО никогда не потерпит. Это означает, что нам крупно не повезло. Этот сукин сын поставил нас в идиотское положение, из которого предстоит как-то выкручиваться. Это означает, что он, как только я до него доберусь, сразу отправится в тюрьму, не важно, больна у него жена или нет, и просидит там до тех пор, пока его поганые волосы не побелеют. — Сеннетт закрыл глаза и вздохнул, очевидно, напоминая себе, что я его приятель или что я и мой клиент не одно и то же. — Вот что все это означает, Джордж.
В моем кабинете Стэн засиделся за полночь не только затем, чтобы разъяснить последствия мошенничества Робби. Нет. На меня возлагалась особая миссия. Мне следовало придумать, как спасти операцию «Петрос». Ни больше, ни меньше.