Твен Марк
Три тысячи лет среди микробов
Твен Марк
Три тысячи лет среди микробов
Жизнеописание микроба с примечаниями,
сделанными той же рукой семь тысяч лет спустя
Перевод с микробского Марка Твена
1905 г.
Составление, перевод с английского и комментарии Людмилы Биндеман
{1} - Так обозначены ссылки на примечания.
Имя американского писателя-сатирика Марка Твена широко известно в нашей стране. Его книги "Письма с Земли" и "Дневник Адама", разоблачающие религиозное ханжество и лицемерие, выходили в Политиздате. В данный сборник вошли социально-философские произведения Твена, не издававшиеся ранее на русском языке полностью: повести "№ 44, Таинственный незнакомец", "Школьная горка", "Три тысячи лет среди микробов" и некоторые рассказы. Они несут сатирический заряд большой силы.
Рассчитан на широкий круг читателей.
Предисловие
Произведение, предлагаемое вниманию читателя, - труд исторический, тем не менее я вполне полагаюсь на его достоверность. Каждая его страница убедительное доказательство того, что автор добросовестно излагает голые факты, не приукрашивая их вымыслом. Такая манера изложения, возможно, утомляет читателя, но зато дает пищу уму, я испытываю удовлетворение при мысли, что просвещенная публика, давно пресыщенная фантазиями на исторические темы, не подкрепленными ни единым фактом, будет, наконец, вознаграждена. Из тысяч утверждений автора всего лишь два представляются спорными, и эти противоречивые утверждения (если их считать таковыми) вполне простительны, ибо обращает на себя внимание то, что автор сделал их с горечью и впоследствии раскаивался в своих словах. Если б не эти два недочета, весьма несущественные, разумеется, мне не пришлось бы просить читателя о снисхождении.
Переводчик
Я сохранил в переводе не только суть произведения, но и стиль автора. Сначала я исправлял и то, и другое, но потом отказался от этой затеи. Создавалось впечатление, будто я обрядил портового грузчика в смокинг и заставил его прочесть лекцию в колледже. Щегольской наряд сковывал его, безупречно правильный, изысканный английский язык в устах простолюдина звучал натянуто и неестественно, пожалуй - неприятно, холодно и безжизненно, я бы даже сказал - отдавал мертвечиной. И тогда я решил оставить автора в привычной для него одежде - рубашке и комбинезоне, - пусть лучше, по своему обыкновению, путается в словах. Пишет он неряшливо и многословно, все время отклоняясь от темы, с самодовольством, какого я доселе не встречал, а его неграмотность может вызвать разрыв сердца. Ничего не поделаешь, принимайте его таким, какой он есть.
Переводчик
Титульный лист рукописи - неправильный.
В этом никто не виноват - несчастный случай.
I
Маг допустил ошибку в эксперименте - в те далекие времена было невозможно достать настоящие чистые реактивы - и в результате превратил меня не в птицу, как собирался, а в микроб холеры{1}.
Примечание
(семь тысяч лет спустя)
Я пробыл микробом три тысячи лет (микроболет), когда приступил к этой повести. Сначала я намеревался для экономии времени и сил зафиксировать ее на механическом мыслефоне, но потом раздумал: а вдруг захочется коснуться чего-то личного? Впрочем, хочешь не хочешь, это придется сделать, так не все ли равно - обнародовать свою тайну в печати, и дело с концом, или доверить ее машине, которая раскроет ее любому негодяю, стоит ему повернуть ручку, негодяю любой национальности, говорящему на любом языке? И я решил: напишу книгу на родном языке. Не так уж много суфласков{2} сможет ее прочесть, если она попадет им в руки; к тому же я начинаю забывать родной английский язык, и работа над книгой, несомненно, поможет мне освежить его в памяти. Б.б.Б.
II
Сначала я был недоволен своей судьбой, но это быстро прошло. Я заинтересовался тем, что меня окружало, мне захотелось поскорее все познать и освоиться в новой обстановке. По неведомым причинам я был прекрасно подготовлен к новому существованию - я сразу же прижился в новой среде, во мне заговорили инстинкты холерного микроба - его восприятие жизни, взгляды, идеалы, стремления, тщеславие, привязанности. Я так ревностно и страстно исповедовал идеи микробохолеризма, что превзошел в этом самих микробов холеры; уподобился нашим американским девушкам: не успеют выйти замуж за аристократа, как за неделю утрачивают демократизм, а за вторую - и американский акцент; я обожал весь микромир бацилл, бактерий, микробов, я отдал им весь жар своей души, - какой они могли вынести, разумеется; мой патриотизм был горячей их патриотизма, агрессивнее, бескомпромисснее, короче говоря, я стал всем микробам микроб. Отсюда ясно, что я судил о микробах с их собственной точки зрения. В то же время я мог судить о них с человеческой точки зрения, и это обстоятельство вызывало ко мне особый интерес. И еще: я сохранил представление о человеческом исчислении времени, о человеческом периоде жизни и, вместе с тем, хорошо чувствовал микробское время, представлял себе их период жизни. В человеческом исчислении десять минут означало десять минут, а в микробском - год. В человеческом исчислении час означал час, а в микробском - шесть лет. В человеческом исчислении день означал день, в микробском - сто сорок четыре года. В человеческом исчислении неделя была неделей, в микробском - тысяча восемь лет. В человеческом исчислении год был год, в микробском - пятьдесят две тысячи четыреста шестнадцать лет. Пользуясь летосчислением микробов, я мог увидеть в колыбели нежное юное существо и проследить его судьбу до самой старости секунду за секундой, минуту за минутой, час за часом; крошка расцветает, превращаясь в прелестную девушку, сочетается узами брака с боготворимым ею юношей; достойная мать семейства, она взирает с любовью на миллионы своих малышей, воспитывает в них честь и благородство, оплакивает миллионы деток, умерших в раннем возрасте, ликует на миллионах веселых свадеб своих более удачливых детей; вот и приближающаяся старость дает о себе знать дряхлостью и морщинами, и наконец ее, освобожденную от печали и бремени жизни, опускают на вечный покой в могилу, я благословляю ее и провожаю слезами прощания все это за сто пятьдесят лет по микробскому времени и за двадцать четыре часа по человеческому.
Незадачливый маг ввел меня в кровь старой развалины - опустившегося плешивого бродяги. Зовут его Блитцовский{3}, если он не врет; его выслали в Америку на пароходе из Австро-Венгрии; Австро-Венгрия устала от него. Летом он бродяжничает и спит в поле, а зимой побирается в городах и ночует в тюрьме, если спать в канаве слишком холодно; он был трезв всего лишь раз в жизни, но не помнит, когда это случилось, он никогда не бреется, не моется, не расчесывает свалявшиеся патлы, торчащие вокруг плеши; Блитцовский невероятный оборванец и грязнуля, он злобен и жесток, мстителен и вероломен, он родился вором и умрет вором, он - богохульник, каких свет не видывал; его тело - сточная труба, помойка, свалка гниющих костей; в нем кишмя кишат паразиты-микробы, созданные на радость человеку. Блитцовский - их мир, их земной шар, владыка их вселенной, ее сокровище, ее диво, ее шедевр. Они гордятся своей планетой, как земляне - своей. Когда во мне говорит дух холерного микроба, я тоже горжусь им, восторженно славлю его, готов отдать за него жизнь, но стоит человеческой природе взять верх, как я зажимаю нос. Я не могу уважительно относиться к этому кладбищу старого мяса.
Прошло уже около трех недель с тех пор, как я стал микробом. По микробскому времени - около трех тысяч лет. О, какие это были века! Века радости, успеха, нищеты, надежд, отчаяния; сколько торжества, горя и страданий я испытал за тягуче-медленное течение столетий! Миллиарды моих любимых и верных друзей покидали эту юдоль печали, чтоб не вернуться никогда. Какие мрачные и какие лучезарные дни я пережил!
III
Я стал микробом с головы до пят и сразу почувствовал себя как дома. И не удивительно - не так уж велика разница между человеком и микробом. В мире микробов, как и в человеческом, существует великое множество разных наций и языков. Микробы полагают, что человек, в котором они обитают, - единственный разумный мир. Для них это огромный и удивительный мир, они гордятся им, будто сами его создали. Очень жаль, что одинокий старый бродяга никогда не узнает об этом: ведь похвала для него - большая редкость.
IV
Наш мир (Блитцовский), огромный, величественный, вызывает у нас, микроскопических существ, благоговейный трепет, как Земля у человека. В нашем бродяге есть горы, океаны, озера величиной с море, много рек (вены и артерии), шириной в добрых пятнадцать миль, а что касается длины этих рек, то она непостижима - Миссисипи и Амазонка по сравнению с ними - ручейки на Род-Айленд. Малым же рекам несть числа, и количество грузов, подлежащих обложению налогами, - заразы, которую они переносят, ни одной американской таможне и не снилось.
А почему бы нашему бродяге и не казаться величественным крошечным существам? Только представьте себе, какой жалкой пылинкой казался бы человек рядом с вертикально поставленным Американским континентом! Стоя на выпуклой нижней оконечности, большом пальце ноги континента - мысе Горн, человек, естественно, поднял бы глаза к небу; и какую же часть устремленного ввысь, скрытого дымкой колосса он охватил бы своим взором? От ступни до середины колена? Ничуть не бывало! Он не увидел бы и его десятой части! Колосс расплывался бы у него перед глазами и таял в небесах. С таким же успехом можно поставить одного из нас, микробов, на ноготь большого пальца ноги Блитцовского и сказать: "Глянь-ка вверх!" Результат будет тот же.
На нашей планете свыше тысячи республик, а что до монархий, так их тысяч тридцать. История некоторых монархий восходит к глубокой древности. Пусть не к моменту рождения Блитцовского (человеческое дитя появляется на свет чистым, не зараженным микробами, и это состояние продолжается три-четыре часа, то есть восемнадцать - двадцать лет по микробскому исчислению времени), но они ведут свое начало от первых микробных инвазий и нашествий; монархии, вопреки всем новейшим веяниям, берегут неограниченную королевскую власть как зеницу ока с тех давних пор и поныне, что охватывает период примерно в четыре с половиной миллиона лет. В одной из монархий династия, пришедшая к власти двести пятьдесят тысяч лет тому назад, удерживает власть и поныне. Это - династия Гной (Гной - их фамилия, вроде царской фамилии Романовы), а полный титул монарха - Его Августейшее Величество Генрих Д.Г. Стафилококкус Пиогенус Ауреус. Он стодесятитысячный монарх династии Гной, сидящий на троне. Все монархи этой династии носили имя Генрих. Латынь - Д.Г. (Deus gratias) означает "милостью божьей". Длинное слово Стафилококкус означает "резервуар гноя". Пиогенус в научном тексте переводится как "главный", в политическом - "Верховный", а в просторечии означает "свой парень", "молодчина" и выражает восхищение. "Aureus" означает "золотой". По протоколу в правительственных сообщениях титул читается следующим образом: "Генрих, милостью божьей верховный гнойный резервуар", простой же народ зовет его ласково - Генри золотой парень.
Нечто подобное мы наблюдаем в династии Reuss в Германии. Все принцы этой династии тоже звались Генрихами. Reuss - прекрасный старый королевский род, который, наряду с Гогенцоллернами, уходит корнями в глубокую древность, теряясь во мраке десятитысячелетней давности.
Английская монархия существует примерно восемьсот сорок лет и насчитывает тридцать шесть царствований, каждое из которых длилось в среднем двадцать три года. Почти такую же картину мы наблюдаем и в мире микробов. По крайней мере, так обстоит дело в великой монархии, о которой я упоминал, она превосходит все страны планеты Блитцовского и по населению, и по амбиции. За три тысячи лет, проведенных здесь, мне довелось сто двадцать один раз брести с непокрытой головой в хвосте пышной похоронной процессии, искренне оплакивая очередного монарха достославной династии, а потом с высочайшего соизволения участвовать в празднествах в честь коронации его преемника. Этот суровый благородный королевский род, используя дипломатию и оружие, далеко продвинул границы своей державы. Каждый раз, лишая покоренную нацию свобод и религии, он навязывал ей взамен "нечто более ценное". И совершенно справедливо утверждение, что эта великая династия одарила благами цивилизации больше стран, нежели любая другая, облеченная верховной властью. Прославляя ее замечательные свершения, многие народы микромира стали говорить, что Гной и цивилизация неразделимы.
Примечание
(пять тысяч лет спустя)
Сами микробы величают себя суфласками. Издатели Полного толкового словаря наверняка прогорели бы, пытаясь исказить все значения этого слова своими дотошными определениями и заставить читателя до конца дней своих шарахаться от него, как от пугала. О, эта бесполезная, никчемная книга! Как она осторожна, хитра, ненадежна, эта конъюнктурная книга, эта отвратительная, бестолковая книга - Полный толковый словарь! Он преследует лишь одну цель - втиснуть в свой объем больше слов различных оттенков, чем у конкурента! В результате, когда ему удается затуманить всем хорошо известное, нужное слово, оно отныне означает все вообще и ничего в частности. В бытность мою человеком мы, помнится, позаимствовали из другого языка слово "уникальный". Оно твердо и недвусмысленно значило "единственный в своем роде", "редкостный" - именно этот старший козырь в колоде, а не любой другой, один-единственный образец того, на что ссылался человек. Но потом этим словом завладел Толковый словарь и за волосы притянул к нему все значения, которые позаимствовал у не бог весть каких грамотеев, и вот полюбуйтесь теперь на бывшую девственницу! Я, разумеется, тоже не всегда проявляю должную разборчивость, но мне не хотелось бы появиться в обществе с этой дамой легкого поведения.
А теперь о слове "суфласк". В буквальном переводе оно означает на планете Блитцовского то же, что слово "человек" - Главное Существо Творения - означает на Земле, а именно: Божья Отрада, Избранник, Изумительное существо, Великая Сумятица, Венец Творения, Старший полковой барабанщик, Глава процессии. Суфласк - все это, вместе взятое, включая оттенки. Мне чрезвычайно трудно подыскать английский эквивалент, который вместил бы в себя все упомянутые значения и не дал бы течи, но я полагаю, что по смыслу больше всего подходит Громила Стеклянный Глаз.
Я с самого начала величал так своих друзей-микробов, и это им очень нравилось. Отчасти потому, что слово красивое, иностранное, отчасти потому, что я намеренно смягчил перевод. Я объяснил микробам, что у меня на родине, в Главном Моляре{4}, этим словосочетанием пользуются талантливейшие поэты и оно означает "Радость Творца". Таким образом я ввел его в обиход в среде духовенства, поэтов, знаменитых ораторов и других достойнейших представителей нашего народа. Они произносили "Громила Стеклянный Глаз" со странным, но приятным акцентом; слова эти звучали томно и зазывно в проповеди священника, отдавались раскатами грома и шелестом дождя в речи блестящего оратора, приобрели неслыханную популярность. Но услышав сочетание "Громила Стеклянный Глаз" впервые с кафедры, я очень растерялся и едва справился с волнением.
Я часто употреблял и слово "микроб", называя так себя и других, и не находил в этом ничего обидного. Если б я раскрыл истинное значение этого слова - жалкое, снисходительное, микроскопическое, - мне бы не миновать беды, но я проявил благоразумие и тем самым спас себя. Я сказал, что в Главном Моляре так называют "То самое существо с Нравственным Чувством" и это всего лишь сухой научный термин для описания Верховного Владыки Живой Природы. Порой пустая болтовня ценится выше фактов и оплачивается лучше. "То самое" озадачило, ошеломило, сразило их наповал. Я знал, что так оно и будет. Даже словечко "тот" очень высоко ценится и человеком, и микробом, а уже "тот самый" - такая приманка, против которой никто не устоит. Я привык рисковать, а привычка - вторая натура, вот я и подшутил над ними, одарив их этим расчудесным титулом. И они, естественно, вели себя так, как и самый честный из нас в минуту растерянности, - взирали на меня с умным видом, без тени удивления, будто им все давно известно. Конечно же они решили, что я почерпнул это сокровище из глубочайшего кладезя премудрости у себя, в Главном Моляре. Если это так, они ни за что не выдадут своего невежества вопросом. Они даже не рискнут спросить, принято ли в Главном Моляре доверять премудрость кладезям.
Я не ошибся, потому что наперед знал тайный обычай людей и микробов: они не задают вопросов. По крайней мере, публично. Но один из них все же задал мне вопрос с глазу на глаз. Микроб заявил, что хотел бы побеседовать со мной по душам, называя вещи своими именами, и надеется, что наша беседа останется строго конфиденциальной.
- Я буду откровенен, - сказал он, - и прошу вас ответить мне тем же. Вы, вероятно, полагаете, что понятие "То самое существо с Нравственным Чувством" не ново для нас, но вы ошибаетесь. Спокойствие, с которым были восприняты ваши слова, - обман, мы никогда не слышали ничего подобного. Теперь это выражение стало банальным - его произносят умильно, им кичатся в равной степени и ученые, и невежды. Так что...
- Дорогой сэр, - прервал я его с некоторым самодовольством, - я отнюдь не заблуждался на этот счет, я и сам немного притворялся. Мне ясно, что идея, будто Нравственное Чувство свойственно лишь Громиле Стеклянному Глазу, - нова для вас и...
- Господь с вами, - воскликнул он, - эта идея вовсе не нова.
- А-а-а, - протянул я несколько обескураженно. - Так что же тогда ново?
- Как что? Тот смысл, что вы вложили в слова "То самое". Нас потрясло, что вы особо выделили эти слова, то, как вы их произнесли. Они вдруг прозвучали как высокое звание, как почетный титул. Новизна в том и заключается, что вы употребили эти слова в похвальном значении. Мы никогда не сомневались, что Нравственное Чувство принадлежит лишь высшим животным. Помогите мне разобраться в другом. Мы считаем, что Нравственное Чувство учит нас отличать добро от зла. В Главном Моляре придерживаются того же мнения?
- Да.
- К тому же Нравственное Чувство помогает нам выяснить, что есть добро, и творить добро.
- Вы правы.
- Больше того - лишенные Нравственного Чувства, мы не могли бы постичь, что есть зло, и не могли бы творить зло. Понятия "зло" вообще бы не существовало. Все, что мы делаем, считалось бы добром - совсем как у низших животных?
- Согласен и с этим утверждением.
- Из всего сказанного следует, что назначение Нравственного Чувства творить зло, ибо без него любой наш поступок расценивался бы как добро.
- Согласен.
- Значит, Нравственное Чувство помогает распознать зло и вдохновляет нас творить зло?
- Правильно.
- Следовательно, особая функция Нравственного Чувства - внушение, подстрекательство и распространение зла?
- А также добра, дорогой сэр, извольте признать и это.
- Прошу прощения, но добро мы могли бы творить и без Нравственного Чувства, чего не скажешь о зле.
- Истинно так. Но, дорогой сэр, способность творить зло - большая привилегия, она ставит нас на очень высокую ступень по сравнению с прочими животными. Вы не согласны с тем, что это - очень большое отличие?
- Да, как между настоящими и игрушечными часами.
Он ушел, сильно раздраженный. Но с моей легкой руки сочетание "То самое" вошло в употребление и укоренилось в языке. С тех пор все микробы с презрением смотрят на низших животных, неспособных творить зло, и с самодовольством - на самих себя, потому что они на это способны. Мир микробов - мой мир, и, как истинный патриот, я восхищаюсь своими соотечественниками и горжусь ими, но, когда они начинают рассуждать, их логика ничуть не уступает в смехотворности человеческой. Б.б.Б.
Примечание
(еще две тысячи лет спустя)
Предыдущее примечание было ошибочным. Тогда я еще не продумал этот вопрос как следует. Теперь я прекрасно сознаю, что Нравственное Чувство ценный, точнее, неоценимый дар. Без него мы не стали бы тем, кем мы стали. Жизнь была бы тоскливой и состояла бы лишь из еды и сна - ни возвышенных помыслов, ни благородных целей; без Нравственного Чувства не существовало бы ни миссионеров, ни государственных деятелей, ни тюрем, ни преступников, не было бы ни солдат, ни тронов, ни рабов, ни убийц - одним словом, не было бы цивилизации. Цивилизация не может существовать без Нравственного Чувства. Б.б.Б.
Мне часто доводилось бывать на приемах у императоров Генриленда. Порой они даже снисходили до беседы со мной. Такой чести не удостаивался ни один иностранец моего ранга за весь огромный промежуток времени, что занимает трон нынешняя династия. За все предшествующие века иностранец удостоился такой милости лишь однажды. Это событие произошло почти три миллиона лет тому назад. В память о нем воздвигли монумент. Он обновляется каждые пятьсот лет за счет добровольных пожертвований, взимаемых государством. Так повелел император, живший в те незапамятные времена и отличавшийся благородством и великодушием. Я очень горжусь тем, что этой высокой чести удостоился один из моих соплеменников - микроб холеры. Помимо этого факта о нем ничего не известно, разве только то, что он был иностранец. История умалчивает, из какой страны Блитцовского он был родом и за что был так обласкан императором.
Местные жители не испытывают ненависти к иностранцам, я бы сказал, что они не чувствуют к ним даже неприязни. Отношение к иностранцам здесь вполне терпимое - вежливое, но безразличное. Сами того не сознавая, местные жители смотрят на них сверху вниз. Всюду под небом Блитцовского иностранцы считаются существами низшего порядка. Редким исключением является самая большая республика - Скоробогатия. Там любая захудалая знаменитость, прибывшая из-за рубежа, считается на голову выше первоклассной местной знаменитости; иностранец везде встречает столько восторженных поклонников, что диву дается, шампанским его угощают чаще, чем пивом в родных краях.
В монархиях Блитцовского все наоборот - там первоклассная знаменитость из Скоробогатии приравнивается к захудалой местной. Но знаменитость из Скоробогатии с удовольствием променяет славу у себя на родине на грошовый успех за границей.
Как я уже сказал, иностранец считается существом низшего порядка повсюду, кроме могучей республики Скоробогатии, снискавшей всемирную известность величайшей из демократий. Она занимает огромную территорию. Ее флаг реет над всем желудком Блитцовского - самой богатой, промышленно развитой территорией, обладающей к тому же самыми разнообразными материальными ресурсами в мире микробов. Республика Скоробогатия - одна из двух-трех значительных торговых центров планеты. Товарооборот Скоробогатии внутренний и внешний - достиг колоссальных масштабов. В стране - прекрасно развитая транспортная система. Это делает республику распределительным центром всемирного значения. По валовому продукту Скоробогатия превосходит все страны планеты Блитцовского. Она импортирует сырье с севера, а ее суда экспортируют продукты производства во все великие державы юга. Веками Скоробогатия демонстрировала свой эгоцентризм, проявляя заботу лишь о довольстве и процветании собственного народа и категорически отказывалась предоставить помощь нуждающимся малым странам в отдаленных частях Блитцовского. Лучшие люди страны стыдились этой политики. Они видели, как великая Сердечно-Сосудия посылает живительную кровь своей добросердечной цивилизации темным отсталым народам, погрязшим в порочной лености и восточной роскоши на окраинах планеты, не требуя взамен ничего, кроме безоговорочного подчинения и национального богатства; они видели, как империя Генриленд, расположенная далеко на пустынном севере, неуклонно и последовательно расширяет свои владения вниз по равнинной Плечевой Области до возвышенности на дальнем юге, именуемой поэтами и путешественниками Великими Холмами, и одаривает всех на своем пути счастьем и гноем, ничего не требуя взамен от облагодетельствованных ею народов, кроме того, что у них есть; лучшие люди Скоробогатии видели все это и краснели от стыда за свою страну.
Движимые стыдом, они восстали против эгоцентризма внешней политики правительства Скоробогатии, дали ей бой на выборах, заменив более высокой и благородной, которую стали именовать "великодушной ассимиляцией"{5}. Это было эпохальное достижение, Скоробогатия вышла из своей эгоистической изоляции, заняв подобающее положение среди Великих Пиратских Держав. Это произошло совсем недавно - каких-нибудь триста пятьдесят лет тому назад.
Очень далеко, посреди необозримых просторов Великого Уединенного моря затерялась группа островов, населенных безобидными бациллами. Ими кормятся неистовые hispaniola sataniensis, чья миссия - распространять болезнь в человеческом trigonum{6}. Этот архипелаг был великодушно ассимилирован могущественной республикой. Сначала земли хитроумно отторгли у владельцев с помощью самих владельцев, ничего об этом не подозревавших, потом земли скупили за большую цену у разгромленных и выдворенных за пределы страны иностранных завоевателей. Эта акция придала титулу Пиратская держава совершенство и даже элегантность. В добавление ко всем прочим знакам отличия, принятым на планете Блитцовского, она позволила Скоробогатии отныне именоваться Великой Державой. Новая Великая Держава на самом деле была не больше, чем раньше; присоединение к ее владениям нескольких кучек песка выглядело как присоединение колонии луговых собачек{7} к горной цепи. Но видимость расширения владений была так велика, что появились понятия "до" и "после", как с парижским привязным аэростатом; когда оболочка аэростата плоско лежит на земле, прохожий ее не замечает, но тот же аэростат, поднявшийся высоко в воздух, - шарообразный, огромный, наполненный газом, вызывает удивление и восхищение изумленного мира.
Три тысячи лет среди микробов
Жизнеописание микроба с примечаниями,
сделанными той же рукой семь тысяч лет спустя
Перевод с микробского Марка Твена
1905 г.
Составление, перевод с английского и комментарии Людмилы Биндеман
{1} - Так обозначены ссылки на примечания.
Имя американского писателя-сатирика Марка Твена широко известно в нашей стране. Его книги "Письма с Земли" и "Дневник Адама", разоблачающие религиозное ханжество и лицемерие, выходили в Политиздате. В данный сборник вошли социально-философские произведения Твена, не издававшиеся ранее на русском языке полностью: повести "№ 44, Таинственный незнакомец", "Школьная горка", "Три тысячи лет среди микробов" и некоторые рассказы. Они несут сатирический заряд большой силы.
Рассчитан на широкий круг читателей.
Предисловие
Произведение, предлагаемое вниманию читателя, - труд исторический, тем не менее я вполне полагаюсь на его достоверность. Каждая его страница убедительное доказательство того, что автор добросовестно излагает голые факты, не приукрашивая их вымыслом. Такая манера изложения, возможно, утомляет читателя, но зато дает пищу уму, я испытываю удовлетворение при мысли, что просвещенная публика, давно пресыщенная фантазиями на исторические темы, не подкрепленными ни единым фактом, будет, наконец, вознаграждена. Из тысяч утверждений автора всего лишь два представляются спорными, и эти противоречивые утверждения (если их считать таковыми) вполне простительны, ибо обращает на себя внимание то, что автор сделал их с горечью и впоследствии раскаивался в своих словах. Если б не эти два недочета, весьма несущественные, разумеется, мне не пришлось бы просить читателя о снисхождении.
Переводчик
Я сохранил в переводе не только суть произведения, но и стиль автора. Сначала я исправлял и то, и другое, но потом отказался от этой затеи. Создавалось впечатление, будто я обрядил портового грузчика в смокинг и заставил его прочесть лекцию в колледже. Щегольской наряд сковывал его, безупречно правильный, изысканный английский язык в устах простолюдина звучал натянуто и неестественно, пожалуй - неприятно, холодно и безжизненно, я бы даже сказал - отдавал мертвечиной. И тогда я решил оставить автора в привычной для него одежде - рубашке и комбинезоне, - пусть лучше, по своему обыкновению, путается в словах. Пишет он неряшливо и многословно, все время отклоняясь от темы, с самодовольством, какого я доселе не встречал, а его неграмотность может вызвать разрыв сердца. Ничего не поделаешь, принимайте его таким, какой он есть.
Переводчик
Титульный лист рукописи - неправильный.
В этом никто не виноват - несчастный случай.
I
Маг допустил ошибку в эксперименте - в те далекие времена было невозможно достать настоящие чистые реактивы - и в результате превратил меня не в птицу, как собирался, а в микроб холеры{1}.
Примечание
(семь тысяч лет спустя)
Я пробыл микробом три тысячи лет (микроболет), когда приступил к этой повести. Сначала я намеревался для экономии времени и сил зафиксировать ее на механическом мыслефоне, но потом раздумал: а вдруг захочется коснуться чего-то личного? Впрочем, хочешь не хочешь, это придется сделать, так не все ли равно - обнародовать свою тайну в печати, и дело с концом, или доверить ее машине, которая раскроет ее любому негодяю, стоит ему повернуть ручку, негодяю любой национальности, говорящему на любом языке? И я решил: напишу книгу на родном языке. Не так уж много суфласков{2} сможет ее прочесть, если она попадет им в руки; к тому же я начинаю забывать родной английский язык, и работа над книгой, несомненно, поможет мне освежить его в памяти. Б.б.Б.
II
Сначала я был недоволен своей судьбой, но это быстро прошло. Я заинтересовался тем, что меня окружало, мне захотелось поскорее все познать и освоиться в новой обстановке. По неведомым причинам я был прекрасно подготовлен к новому существованию - я сразу же прижился в новой среде, во мне заговорили инстинкты холерного микроба - его восприятие жизни, взгляды, идеалы, стремления, тщеславие, привязанности. Я так ревностно и страстно исповедовал идеи микробохолеризма, что превзошел в этом самих микробов холеры; уподобился нашим американским девушкам: не успеют выйти замуж за аристократа, как за неделю утрачивают демократизм, а за вторую - и американский акцент; я обожал весь микромир бацилл, бактерий, микробов, я отдал им весь жар своей души, - какой они могли вынести, разумеется; мой патриотизм был горячей их патриотизма, агрессивнее, бескомпромисснее, короче говоря, я стал всем микробам микроб. Отсюда ясно, что я судил о микробах с их собственной точки зрения. В то же время я мог судить о них с человеческой точки зрения, и это обстоятельство вызывало ко мне особый интерес. И еще: я сохранил представление о человеческом исчислении времени, о человеческом периоде жизни и, вместе с тем, хорошо чувствовал микробское время, представлял себе их период жизни. В человеческом исчислении десять минут означало десять минут, а в микробском - год. В человеческом исчислении час означал час, а в микробском - шесть лет. В человеческом исчислении день означал день, в микробском - сто сорок четыре года. В человеческом исчислении неделя была неделей, в микробском - тысяча восемь лет. В человеческом исчислении год был год, в микробском - пятьдесят две тысячи четыреста шестнадцать лет. Пользуясь летосчислением микробов, я мог увидеть в колыбели нежное юное существо и проследить его судьбу до самой старости секунду за секундой, минуту за минутой, час за часом; крошка расцветает, превращаясь в прелестную девушку, сочетается узами брака с боготворимым ею юношей; достойная мать семейства, она взирает с любовью на миллионы своих малышей, воспитывает в них честь и благородство, оплакивает миллионы деток, умерших в раннем возрасте, ликует на миллионах веселых свадеб своих более удачливых детей; вот и приближающаяся старость дает о себе знать дряхлостью и морщинами, и наконец ее, освобожденную от печали и бремени жизни, опускают на вечный покой в могилу, я благословляю ее и провожаю слезами прощания все это за сто пятьдесят лет по микробскому времени и за двадцать четыре часа по человеческому.
Незадачливый маг ввел меня в кровь старой развалины - опустившегося плешивого бродяги. Зовут его Блитцовский{3}, если он не врет; его выслали в Америку на пароходе из Австро-Венгрии; Австро-Венгрия устала от него. Летом он бродяжничает и спит в поле, а зимой побирается в городах и ночует в тюрьме, если спать в канаве слишком холодно; он был трезв всего лишь раз в жизни, но не помнит, когда это случилось, он никогда не бреется, не моется, не расчесывает свалявшиеся патлы, торчащие вокруг плеши; Блитцовский невероятный оборванец и грязнуля, он злобен и жесток, мстителен и вероломен, он родился вором и умрет вором, он - богохульник, каких свет не видывал; его тело - сточная труба, помойка, свалка гниющих костей; в нем кишмя кишат паразиты-микробы, созданные на радость человеку. Блитцовский - их мир, их земной шар, владыка их вселенной, ее сокровище, ее диво, ее шедевр. Они гордятся своей планетой, как земляне - своей. Когда во мне говорит дух холерного микроба, я тоже горжусь им, восторженно славлю его, готов отдать за него жизнь, но стоит человеческой природе взять верх, как я зажимаю нос. Я не могу уважительно относиться к этому кладбищу старого мяса.
Прошло уже около трех недель с тех пор, как я стал микробом. По микробскому времени - около трех тысяч лет. О, какие это были века! Века радости, успеха, нищеты, надежд, отчаяния; сколько торжества, горя и страданий я испытал за тягуче-медленное течение столетий! Миллиарды моих любимых и верных друзей покидали эту юдоль печали, чтоб не вернуться никогда. Какие мрачные и какие лучезарные дни я пережил!
III
Я стал микробом с головы до пят и сразу почувствовал себя как дома. И не удивительно - не так уж велика разница между человеком и микробом. В мире микробов, как и в человеческом, существует великое множество разных наций и языков. Микробы полагают, что человек, в котором они обитают, - единственный разумный мир. Для них это огромный и удивительный мир, они гордятся им, будто сами его создали. Очень жаль, что одинокий старый бродяга никогда не узнает об этом: ведь похвала для него - большая редкость.
IV
Наш мир (Блитцовский), огромный, величественный, вызывает у нас, микроскопических существ, благоговейный трепет, как Земля у человека. В нашем бродяге есть горы, океаны, озера величиной с море, много рек (вены и артерии), шириной в добрых пятнадцать миль, а что касается длины этих рек, то она непостижима - Миссисипи и Амазонка по сравнению с ними - ручейки на Род-Айленд. Малым же рекам несть числа, и количество грузов, подлежащих обложению налогами, - заразы, которую они переносят, ни одной американской таможне и не снилось.
А почему бы нашему бродяге и не казаться величественным крошечным существам? Только представьте себе, какой жалкой пылинкой казался бы человек рядом с вертикально поставленным Американским континентом! Стоя на выпуклой нижней оконечности, большом пальце ноги континента - мысе Горн, человек, естественно, поднял бы глаза к небу; и какую же часть устремленного ввысь, скрытого дымкой колосса он охватил бы своим взором? От ступни до середины колена? Ничуть не бывало! Он не увидел бы и его десятой части! Колосс расплывался бы у него перед глазами и таял в небесах. С таким же успехом можно поставить одного из нас, микробов, на ноготь большого пальца ноги Блитцовского и сказать: "Глянь-ка вверх!" Результат будет тот же.
На нашей планете свыше тысячи республик, а что до монархий, так их тысяч тридцать. История некоторых монархий восходит к глубокой древности. Пусть не к моменту рождения Блитцовского (человеческое дитя появляется на свет чистым, не зараженным микробами, и это состояние продолжается три-четыре часа, то есть восемнадцать - двадцать лет по микробскому исчислению времени), но они ведут свое начало от первых микробных инвазий и нашествий; монархии, вопреки всем новейшим веяниям, берегут неограниченную королевскую власть как зеницу ока с тех давних пор и поныне, что охватывает период примерно в четыре с половиной миллиона лет. В одной из монархий династия, пришедшая к власти двести пятьдесят тысяч лет тому назад, удерживает власть и поныне. Это - династия Гной (Гной - их фамилия, вроде царской фамилии Романовы), а полный титул монарха - Его Августейшее Величество Генрих Д.Г. Стафилококкус Пиогенус Ауреус. Он стодесятитысячный монарх династии Гной, сидящий на троне. Все монархи этой династии носили имя Генрих. Латынь - Д.Г. (Deus gratias) означает "милостью божьей". Длинное слово Стафилококкус означает "резервуар гноя". Пиогенус в научном тексте переводится как "главный", в политическом - "Верховный", а в просторечии означает "свой парень", "молодчина" и выражает восхищение. "Aureus" означает "золотой". По протоколу в правительственных сообщениях титул читается следующим образом: "Генрих, милостью божьей верховный гнойный резервуар", простой же народ зовет его ласково - Генри золотой парень.
Нечто подобное мы наблюдаем в династии Reuss в Германии. Все принцы этой династии тоже звались Генрихами. Reuss - прекрасный старый королевский род, который, наряду с Гогенцоллернами, уходит корнями в глубокую древность, теряясь во мраке десятитысячелетней давности.
Английская монархия существует примерно восемьсот сорок лет и насчитывает тридцать шесть царствований, каждое из которых длилось в среднем двадцать три года. Почти такую же картину мы наблюдаем и в мире микробов. По крайней мере, так обстоит дело в великой монархии, о которой я упоминал, она превосходит все страны планеты Блитцовского и по населению, и по амбиции. За три тысячи лет, проведенных здесь, мне довелось сто двадцать один раз брести с непокрытой головой в хвосте пышной похоронной процессии, искренне оплакивая очередного монарха достославной династии, а потом с высочайшего соизволения участвовать в празднествах в честь коронации его преемника. Этот суровый благородный королевский род, используя дипломатию и оружие, далеко продвинул границы своей державы. Каждый раз, лишая покоренную нацию свобод и религии, он навязывал ей взамен "нечто более ценное". И совершенно справедливо утверждение, что эта великая династия одарила благами цивилизации больше стран, нежели любая другая, облеченная верховной властью. Прославляя ее замечательные свершения, многие народы микромира стали говорить, что Гной и цивилизация неразделимы.
Примечание
(пять тысяч лет спустя)
Сами микробы величают себя суфласками. Издатели Полного толкового словаря наверняка прогорели бы, пытаясь исказить все значения этого слова своими дотошными определениями и заставить читателя до конца дней своих шарахаться от него, как от пугала. О, эта бесполезная, никчемная книга! Как она осторожна, хитра, ненадежна, эта конъюнктурная книга, эта отвратительная, бестолковая книга - Полный толковый словарь! Он преследует лишь одну цель - втиснуть в свой объем больше слов различных оттенков, чем у конкурента! В результате, когда ему удается затуманить всем хорошо известное, нужное слово, оно отныне означает все вообще и ничего в частности. В бытность мою человеком мы, помнится, позаимствовали из другого языка слово "уникальный". Оно твердо и недвусмысленно значило "единственный в своем роде", "редкостный" - именно этот старший козырь в колоде, а не любой другой, один-единственный образец того, на что ссылался человек. Но потом этим словом завладел Толковый словарь и за волосы притянул к нему все значения, которые позаимствовал у не бог весть каких грамотеев, и вот полюбуйтесь теперь на бывшую девственницу! Я, разумеется, тоже не всегда проявляю должную разборчивость, но мне не хотелось бы появиться в обществе с этой дамой легкого поведения.
А теперь о слове "суфласк". В буквальном переводе оно означает на планете Блитцовского то же, что слово "человек" - Главное Существо Творения - означает на Земле, а именно: Божья Отрада, Избранник, Изумительное существо, Великая Сумятица, Венец Творения, Старший полковой барабанщик, Глава процессии. Суфласк - все это, вместе взятое, включая оттенки. Мне чрезвычайно трудно подыскать английский эквивалент, который вместил бы в себя все упомянутые значения и не дал бы течи, но я полагаю, что по смыслу больше всего подходит Громила Стеклянный Глаз.
Я с самого начала величал так своих друзей-микробов, и это им очень нравилось. Отчасти потому, что слово красивое, иностранное, отчасти потому, что я намеренно смягчил перевод. Я объяснил микробам, что у меня на родине, в Главном Моляре{4}, этим словосочетанием пользуются талантливейшие поэты и оно означает "Радость Творца". Таким образом я ввел его в обиход в среде духовенства, поэтов, знаменитых ораторов и других достойнейших представителей нашего народа. Они произносили "Громила Стеклянный Глаз" со странным, но приятным акцентом; слова эти звучали томно и зазывно в проповеди священника, отдавались раскатами грома и шелестом дождя в речи блестящего оратора, приобрели неслыханную популярность. Но услышав сочетание "Громила Стеклянный Глаз" впервые с кафедры, я очень растерялся и едва справился с волнением.
Я часто употреблял и слово "микроб", называя так себя и других, и не находил в этом ничего обидного. Если б я раскрыл истинное значение этого слова - жалкое, снисходительное, микроскопическое, - мне бы не миновать беды, но я проявил благоразумие и тем самым спас себя. Я сказал, что в Главном Моляре так называют "То самое существо с Нравственным Чувством" и это всего лишь сухой научный термин для описания Верховного Владыки Живой Природы. Порой пустая болтовня ценится выше фактов и оплачивается лучше. "То самое" озадачило, ошеломило, сразило их наповал. Я знал, что так оно и будет. Даже словечко "тот" очень высоко ценится и человеком, и микробом, а уже "тот самый" - такая приманка, против которой никто не устоит. Я привык рисковать, а привычка - вторая натура, вот я и подшутил над ними, одарив их этим расчудесным титулом. И они, естественно, вели себя так, как и самый честный из нас в минуту растерянности, - взирали на меня с умным видом, без тени удивления, будто им все давно известно. Конечно же они решили, что я почерпнул это сокровище из глубочайшего кладезя премудрости у себя, в Главном Моляре. Если это так, они ни за что не выдадут своего невежества вопросом. Они даже не рискнут спросить, принято ли в Главном Моляре доверять премудрость кладезям.
Я не ошибся, потому что наперед знал тайный обычай людей и микробов: они не задают вопросов. По крайней мере, публично. Но один из них все же задал мне вопрос с глазу на глаз. Микроб заявил, что хотел бы побеседовать со мной по душам, называя вещи своими именами, и надеется, что наша беседа останется строго конфиденциальной.
- Я буду откровенен, - сказал он, - и прошу вас ответить мне тем же. Вы, вероятно, полагаете, что понятие "То самое существо с Нравственным Чувством" не ново для нас, но вы ошибаетесь. Спокойствие, с которым были восприняты ваши слова, - обман, мы никогда не слышали ничего подобного. Теперь это выражение стало банальным - его произносят умильно, им кичатся в равной степени и ученые, и невежды. Так что...
- Дорогой сэр, - прервал я его с некоторым самодовольством, - я отнюдь не заблуждался на этот счет, я и сам немного притворялся. Мне ясно, что идея, будто Нравственное Чувство свойственно лишь Громиле Стеклянному Глазу, - нова для вас и...
- Господь с вами, - воскликнул он, - эта идея вовсе не нова.
- А-а-а, - протянул я несколько обескураженно. - Так что же тогда ново?
- Как что? Тот смысл, что вы вложили в слова "То самое". Нас потрясло, что вы особо выделили эти слова, то, как вы их произнесли. Они вдруг прозвучали как высокое звание, как почетный титул. Новизна в том и заключается, что вы употребили эти слова в похвальном значении. Мы никогда не сомневались, что Нравственное Чувство принадлежит лишь высшим животным. Помогите мне разобраться в другом. Мы считаем, что Нравственное Чувство учит нас отличать добро от зла. В Главном Моляре придерживаются того же мнения?
- Да.
- К тому же Нравственное Чувство помогает нам выяснить, что есть добро, и творить добро.
- Вы правы.
- Больше того - лишенные Нравственного Чувства, мы не могли бы постичь, что есть зло, и не могли бы творить зло. Понятия "зло" вообще бы не существовало. Все, что мы делаем, считалось бы добром - совсем как у низших животных?
- Согласен и с этим утверждением.
- Из всего сказанного следует, что назначение Нравственного Чувства творить зло, ибо без него любой наш поступок расценивался бы как добро.
- Согласен.
- Значит, Нравственное Чувство помогает распознать зло и вдохновляет нас творить зло?
- Правильно.
- Следовательно, особая функция Нравственного Чувства - внушение, подстрекательство и распространение зла?
- А также добра, дорогой сэр, извольте признать и это.
- Прошу прощения, но добро мы могли бы творить и без Нравственного Чувства, чего не скажешь о зле.
- Истинно так. Но, дорогой сэр, способность творить зло - большая привилегия, она ставит нас на очень высокую ступень по сравнению с прочими животными. Вы не согласны с тем, что это - очень большое отличие?
- Да, как между настоящими и игрушечными часами.
Он ушел, сильно раздраженный. Но с моей легкой руки сочетание "То самое" вошло в употребление и укоренилось в языке. С тех пор все микробы с презрением смотрят на низших животных, неспособных творить зло, и с самодовольством - на самих себя, потому что они на это способны. Мир микробов - мой мир, и, как истинный патриот, я восхищаюсь своими соотечественниками и горжусь ими, но, когда они начинают рассуждать, их логика ничуть не уступает в смехотворности человеческой. Б.б.Б.
Примечание
(еще две тысячи лет спустя)
Предыдущее примечание было ошибочным. Тогда я еще не продумал этот вопрос как следует. Теперь я прекрасно сознаю, что Нравственное Чувство ценный, точнее, неоценимый дар. Без него мы не стали бы тем, кем мы стали. Жизнь была бы тоскливой и состояла бы лишь из еды и сна - ни возвышенных помыслов, ни благородных целей; без Нравственного Чувства не существовало бы ни миссионеров, ни государственных деятелей, ни тюрем, ни преступников, не было бы ни солдат, ни тронов, ни рабов, ни убийц - одним словом, не было бы цивилизации. Цивилизация не может существовать без Нравственного Чувства. Б.б.Б.
Мне часто доводилось бывать на приемах у императоров Генриленда. Порой они даже снисходили до беседы со мной. Такой чести не удостаивался ни один иностранец моего ранга за весь огромный промежуток времени, что занимает трон нынешняя династия. За все предшествующие века иностранец удостоился такой милости лишь однажды. Это событие произошло почти три миллиона лет тому назад. В память о нем воздвигли монумент. Он обновляется каждые пятьсот лет за счет добровольных пожертвований, взимаемых государством. Так повелел император, живший в те незапамятные времена и отличавшийся благородством и великодушием. Я очень горжусь тем, что этой высокой чести удостоился один из моих соплеменников - микроб холеры. Помимо этого факта о нем ничего не известно, разве только то, что он был иностранец. История умалчивает, из какой страны Блитцовского он был родом и за что был так обласкан императором.
Местные жители не испытывают ненависти к иностранцам, я бы сказал, что они не чувствуют к ним даже неприязни. Отношение к иностранцам здесь вполне терпимое - вежливое, но безразличное. Сами того не сознавая, местные жители смотрят на них сверху вниз. Всюду под небом Блитцовского иностранцы считаются существами низшего порядка. Редким исключением является самая большая республика - Скоробогатия. Там любая захудалая знаменитость, прибывшая из-за рубежа, считается на голову выше первоклассной местной знаменитости; иностранец везде встречает столько восторженных поклонников, что диву дается, шампанским его угощают чаще, чем пивом в родных краях.
В монархиях Блитцовского все наоборот - там первоклассная знаменитость из Скоробогатии приравнивается к захудалой местной. Но знаменитость из Скоробогатии с удовольствием променяет славу у себя на родине на грошовый успех за границей.
Как я уже сказал, иностранец считается существом низшего порядка повсюду, кроме могучей республики Скоробогатии, снискавшей всемирную известность величайшей из демократий. Она занимает огромную территорию. Ее флаг реет над всем желудком Блитцовского - самой богатой, промышленно развитой территорией, обладающей к тому же самыми разнообразными материальными ресурсами в мире микробов. Республика Скоробогатия - одна из двух-трех значительных торговых центров планеты. Товарооборот Скоробогатии внутренний и внешний - достиг колоссальных масштабов. В стране - прекрасно развитая транспортная система. Это делает республику распределительным центром всемирного значения. По валовому продукту Скоробогатия превосходит все страны планеты Блитцовского. Она импортирует сырье с севера, а ее суда экспортируют продукты производства во все великие державы юга. Веками Скоробогатия демонстрировала свой эгоцентризм, проявляя заботу лишь о довольстве и процветании собственного народа и категорически отказывалась предоставить помощь нуждающимся малым странам в отдаленных частях Блитцовского. Лучшие люди страны стыдились этой политики. Они видели, как великая Сердечно-Сосудия посылает живительную кровь своей добросердечной цивилизации темным отсталым народам, погрязшим в порочной лености и восточной роскоши на окраинах планеты, не требуя взамен ничего, кроме безоговорочного подчинения и национального богатства; они видели, как империя Генриленд, расположенная далеко на пустынном севере, неуклонно и последовательно расширяет свои владения вниз по равнинной Плечевой Области до возвышенности на дальнем юге, именуемой поэтами и путешественниками Великими Холмами, и одаривает всех на своем пути счастьем и гноем, ничего не требуя взамен от облагодетельствованных ею народов, кроме того, что у них есть; лучшие люди Скоробогатии видели все это и краснели от стыда за свою страну.
Движимые стыдом, они восстали против эгоцентризма внешней политики правительства Скоробогатии, дали ей бой на выборах, заменив более высокой и благородной, которую стали именовать "великодушной ассимиляцией"{5}. Это было эпохальное достижение, Скоробогатия вышла из своей эгоистической изоляции, заняв подобающее положение среди Великих Пиратских Держав. Это произошло совсем недавно - каких-нибудь триста пятьдесят лет тому назад.
Очень далеко, посреди необозримых просторов Великого Уединенного моря затерялась группа островов, населенных безобидными бациллами. Ими кормятся неистовые hispaniola sataniensis, чья миссия - распространять болезнь в человеческом trigonum{6}. Этот архипелаг был великодушно ассимилирован могущественной республикой. Сначала земли хитроумно отторгли у владельцев с помощью самих владельцев, ничего об этом не подозревавших, потом земли скупили за большую цену у разгромленных и выдворенных за пределы страны иностранных завоевателей. Эта акция придала титулу Пиратская держава совершенство и даже элегантность. В добавление ко всем прочим знакам отличия, принятым на планете Блитцовского, она позволила Скоробогатии отныне именоваться Великой Державой. Новая Великая Держава на самом деле была не больше, чем раньше; присоединение к ее владениям нескольких кучек песка выглядело как присоединение колонии луговых собачек{7} к горной цепи. Но видимость расширения владений была так велика, что появились понятия "до" и "после", как с парижским привязным аэростатом; когда оболочка аэростата плоско лежит на земле, прохожий ее не замечает, но тот же аэростат, поднявшийся высоко в воздух, - шарообразный, огромный, наполненный газом, вызывает удивление и восхищение изумленного мира.