Страница:
И это еще один бездоказательный «вывод», который показывает лишь то, что Ключевский хотел бы, чтобы люди, вышедшие в декабре 1825 на захват верховной власти, были патриотами, восполняющими незнание России горячей любовью к ней. И это вполне похвальное желание.
Масонские пенаты
Протодекабризм. Проекты Александра I и адмирала Мордвинова
Коммерческие интересы
Западничество плюс абстракционизм. Проекты переделки России
Масонские пенаты
Согласно благообразным книжкам о декабристском движении, будущие декабристы, едва вернувшись домой из зарубежных походов русской армии, немедленно приступили к созданию подпольных организаций, направленных на перенос западных достижений на нашу почву. Получается, вместо чувства превосходства над врагом и осознания мощи своего государства, господа офицеры принесли домой острое желание устроить тот же политический режим, как и в той стране, которая высылала к нам орды мародеров. (Представим офицеров Советской Армии, которые захотели установить дома такие же передовые общественные учреждения, что и в фашистской Германии.)
На самом деле, у тайной политической деятельности гвардейских офицеров были довольно глубокие корни.
Как пишет Н. Бердяев в «Русской идее»: «Декабристы прошли через масонские ложи». Пестель был масоном, Н. Тургенев был близок иллюминатству Вейснаупта, то есть радикальному масонству, Рылеев был членом масонской ложи «Пламенеющая звезда»».
«Масонские ложи, терпимые правительством, давно приучили русское дворянство к такой форме общежития, – сообщает Ключевский, – При Александре тайные общества составлялись так же легко, как теперь акционерные компании… Само правительство предполагало возможным не только для гражданина, но и для чиновника принадлежать к тайному обществу и не видело в этом ничего преступного.»
Около полусотни декабристов были членами разных масонских лож: «Соединенных Друзей», «Избранного Михаила», «Трех Венчанных Мечей», «Сфинкса», «Трех добродетелей», «Пламенеющей Звезды» и т. д. Большинство входило в состав французской Великой Диктаторской Ложи.
«Прозорливый итальянец (Наполеон) видел опасность, грозящую революционизированной Европе со стороны растущей мощи русского колосса, и, желая ослабить страшного врага, он прибегнул к силе идей. Воспользовавшись своей дружбой с императором Александром и врожденной склонностью последнего к либеральным установлениям, он послал в Петербург, под предлогом желания помочь осуществлению плавно молодого монарха, целую плеяду политических работников – нечто вроде переодетой армии, которая должна была тайком расчистить путь для наших солдат. Эти искусные интриганы получили задание втереться в администрацию, завладеть прежде всего народным образованием и заронить в умы молодежи идеи, противные политическому символу веры страны, вернее, ее правительству. Таким образом, великий полководец, наследник французской революции и враг свободы всего мира, издалека посеял в России семена раздора и волнений, ибо единство самодержавного государства казалось ему опасным оружием в руках русского милитаризма. С той эпохи и зародились тайные общества, сильно возросшие после того, как русская армия побывала во Франции, и участились сношения русских с Европой. Россия пожинает теперь плоды глубоких политических замыслов противника, которого она как будто сокрушила. Незаметному влиянию этих застрельщиков наших армий, а также их детей, учеников и последователей я приписываю в значительной степени рост революционных идей, наблюдающихся в русском обществе и даже в войсках, и те заговоры, которые до сих пор разбивались о силу существующего правительства.»[49]
Этот текст может показаться какой-то романтической конспирологией, но вышел он из-под пера де Кюстина, который вряд ли хотел дать индульгенцию российской «тирании».
Осведомленный француз явно относит появление тайных политических обществ в России к периоду до войны 1812–1814 гг.
Возможно, он имел в виду, что масонская среда, в которой варились будущие заговорщики, была проводником конспиративной антигосударственной деятельности.
Приходя вместе с русскими войсками в Европу, будущие декабристы также оказывались в тесных объятиях масонов. В Берлине они вступали в ложу «Железного креста», во Франции их ждала «Военная ложа к святому Георгию», ложи «Избранного Михаила», «К трем добродетелям». Естественно предположить, что на родину гвардейские офицеры возвращались с готовыми масонскими структурами, существовавшими в полках. Так что, прежде создания собственных политических организаций, гвардейцы успели изрядно повариться в тайных обществах, которыми управляли силы, весьма далекие от любви к России.
«После запрещения масонства, декабристы, используя конспиративный опыт масонства и связи по масонской линии, создают тайные революционные общества. Цель этих обществ та же самая, которая была и у масонских военных лож, существовавший в полках – «пересадить Францию в Россию», то есть совершить в России революционный переворот», – пишет на старости лет декабрист А. Розен в «Записках декабриста».[50]
Вполне оправданное недовольство офицеры-западники испытывали уже в 1815, когда великий западник Александр заставлял армию-победительницу перенимать у пруссаков и англичан «экзерцмейстерское искусство». Не слишком были обрадованы офицеры поспешным возвращением из кипящей жизнью Франции в места постоянной дислокации, где-нибудь в недавнем Диком поле, Василькове или Ахтырке. Однако первые сведения о заговорщиках относятся не к Дикому полю, а к гвардейцам, расквартированным в блестящем Петербурге, причем генштабистам, которым совсем не надлежало заниматься муштровкой на плацу.
Офицеры генерального штаба основали в 1816 в Петербурге тайное общество, имеющее два названия: «Союз спасения» и «Союз истинных и верных сынов отечества». Возглавляли его Никита Муравьев, отец которого был одним из учителей великого князя Александра Павловича, и князь Сергей Трубецкой. Цель общества выглядела достаточно неопределенной, хотя и несла масонский отпечаток: «Содействовать в благих начинаниях правительству в искоренении всякого зла в управлении и в обществе».
Как считал декабристовед М. Цейтлин, в уставе Союза Спасения «явственно видны масонские черты, и в последствии можно проследить в политическом движение тех лет подземные струи масонства».
В 1818 году это тайное общество было переименовано в «Союз благоденствия». Один из его лидеров – генерал И. Пущин – возглавлял также масонскую ложу «Овидий».
«Поставив себе ту же цель – «содействовать благим начинаниям правительства», оно вместе с тем решило добиваться конституционного порядка, как удобнейшей для этой цели формы правления. Оно, однако же, не считало себя революционным; в обществе долго обдумывалась мысль обратиться с просьбой о разрешении к самому государю в уверенности, что он будет сочувствовать их целям. Расширяясь в составе, общество разнообразилось во мнениях; появились в нем бешеные головы, которые предлагали безумные насильственные проекты, но над этими проектами или улыбались, или отступали в ужасе. Это разнообразие мнений повело в 1821 г. к распадению Союза благоденствия», – пишет Ключевский.
Распадение из-за разнообразия мнений имело, тем не менее, территориальный характер.
На базе Союза благоденствия возникли две новые организации. Северным обществом руководил вышеупомянутый генштабист Муравьев и статский советник Николай Тургенев. В 1823 г. в него вступил Кондратий Рылеев, поэт и управляющий делами (топ-менеджер) Российско-американской торговой компании. Последнее обстоятельство сыграло роль в том, что новичок сразу пополнил руководство общества.
Южное общество состояло из офицеров второй армии, штаб-квартира которой находилась в Тульчине (Подольская губерния). Здесь лидером был командир Вятского пехотного полка Пестель, сын бывшего сибирского генерал-губернатора, известного сатрапа.
Северное общество было расположено к конституционно-монархической форме правления, Пестель являлся страстным республиканцем. Еще более, чем во взглядах на форму верховной власти, различались северные и южные вожди в своих планах по социальному и хозяйственному переустройству России.
Общее впечатление от декабристских программ – их составители более всего верили в либеральную фразу. Красивые слова заменяли им знания о родине.
«Реализм» мышления декабристов был таков же как «реализм» средневековых схоластов, полагавших, что абстрактные понятия, универсалии, имеют самостоятельное существование. Как будто действительно существует некоторый идеальный «стул вообще», «горшок вообще» и «свобода вообще». И со «свободой вообще» танцевать на балах и пить шампанское будет гораздо приятнее, чем без нее. Будучи людьми романтически взбудораженными дворяне-заговорщики были абсолютно уверены, что способны дать «свободу вообще» всем остальным сословиям, нисколько при этом не поступаясь собственными привилегиями. Как средневековые схоласты придавали бытийность и действенность идеям-универсалиям, так офицеры-аристократы придавали бытийность и действенность конституциям, декларациям, манифестам. Но реальной силы там было не больше чем в магическом «крибле-крабле-бумс».
«В них мы замечаем удивительное обилие чувства, перевес его над мыслью и вместе с тем обилие доброжелательных стремлений», – пишет крайне доброжелательный к декабристам Ключевский.
Возбужденные чувства, помноженные на доктринерство, такова была атмосфера, которой дышала значительная часть столичного дворянства.
Даже иностранные дипломаты, как например представители французского посольства, замечали, что «несомненно, что у многих гвардейских офицеров головы набиты либеральными идеями настолько крайними, насколько эти офицеры мало образованы» (Габриак) и что «вся молодежь, и главным образом офицерская, насыщена и пропитана либеральными доктринами. Больше всего ее пленяют самые крайние теории» (Лафероне).
На самом деле, у тайной политической деятельности гвардейских офицеров были довольно глубокие корни.
Как пишет Н. Бердяев в «Русской идее»: «Декабристы прошли через масонские ложи». Пестель был масоном, Н. Тургенев был близок иллюминатству Вейснаупта, то есть радикальному масонству, Рылеев был членом масонской ложи «Пламенеющая звезда»».
«Масонские ложи, терпимые правительством, давно приучили русское дворянство к такой форме общежития, – сообщает Ключевский, – При Александре тайные общества составлялись так же легко, как теперь акционерные компании… Само правительство предполагало возможным не только для гражданина, но и для чиновника принадлежать к тайному обществу и не видело в этом ничего преступного.»
Около полусотни декабристов были членами разных масонских лож: «Соединенных Друзей», «Избранного Михаила», «Трех Венчанных Мечей», «Сфинкса», «Трех добродетелей», «Пламенеющей Звезды» и т. д. Большинство входило в состав французской Великой Диктаторской Ложи.
«Прозорливый итальянец (Наполеон) видел опасность, грозящую революционизированной Европе со стороны растущей мощи русского колосса, и, желая ослабить страшного врага, он прибегнул к силе идей. Воспользовавшись своей дружбой с императором Александром и врожденной склонностью последнего к либеральным установлениям, он послал в Петербург, под предлогом желания помочь осуществлению плавно молодого монарха, целую плеяду политических работников – нечто вроде переодетой армии, которая должна была тайком расчистить путь для наших солдат. Эти искусные интриганы получили задание втереться в администрацию, завладеть прежде всего народным образованием и заронить в умы молодежи идеи, противные политическому символу веры страны, вернее, ее правительству. Таким образом, великий полководец, наследник французской революции и враг свободы всего мира, издалека посеял в России семена раздора и волнений, ибо единство самодержавного государства казалось ему опасным оружием в руках русского милитаризма. С той эпохи и зародились тайные общества, сильно возросшие после того, как русская армия побывала во Франции, и участились сношения русских с Европой. Россия пожинает теперь плоды глубоких политических замыслов противника, которого она как будто сокрушила. Незаметному влиянию этих застрельщиков наших армий, а также их детей, учеников и последователей я приписываю в значительной степени рост революционных идей, наблюдающихся в русском обществе и даже в войсках, и те заговоры, которые до сих пор разбивались о силу существующего правительства.»[49]
Этот текст может показаться какой-то романтической конспирологией, но вышел он из-под пера де Кюстина, который вряд ли хотел дать индульгенцию российской «тирании».
Осведомленный француз явно относит появление тайных политических обществ в России к периоду до войны 1812–1814 гг.
Возможно, он имел в виду, что масонская среда, в которой варились будущие заговорщики, была проводником конспиративной антигосударственной деятельности.
Приходя вместе с русскими войсками в Европу, будущие декабристы также оказывались в тесных объятиях масонов. В Берлине они вступали в ложу «Железного креста», во Франции их ждала «Военная ложа к святому Георгию», ложи «Избранного Михаила», «К трем добродетелям». Естественно предположить, что на родину гвардейские офицеры возвращались с готовыми масонскими структурами, существовавшими в полках. Так что, прежде создания собственных политических организаций, гвардейцы успели изрядно повариться в тайных обществах, которыми управляли силы, весьма далекие от любви к России.
«После запрещения масонства, декабристы, используя конспиративный опыт масонства и связи по масонской линии, создают тайные революционные общества. Цель этих обществ та же самая, которая была и у масонских военных лож, существовавший в полках – «пересадить Францию в Россию», то есть совершить в России революционный переворот», – пишет на старости лет декабрист А. Розен в «Записках декабриста».[50]
Вполне оправданное недовольство офицеры-западники испытывали уже в 1815, когда великий западник Александр заставлял армию-победительницу перенимать у пруссаков и англичан «экзерцмейстерское искусство». Не слишком были обрадованы офицеры поспешным возвращением из кипящей жизнью Франции в места постоянной дислокации, где-нибудь в недавнем Диком поле, Василькове или Ахтырке. Однако первые сведения о заговорщиках относятся не к Дикому полю, а к гвардейцам, расквартированным в блестящем Петербурге, причем генштабистам, которым совсем не надлежало заниматься муштровкой на плацу.
Офицеры генерального штаба основали в 1816 в Петербурге тайное общество, имеющее два названия: «Союз спасения» и «Союз истинных и верных сынов отечества». Возглавляли его Никита Муравьев, отец которого был одним из учителей великого князя Александра Павловича, и князь Сергей Трубецкой. Цель общества выглядела достаточно неопределенной, хотя и несла масонский отпечаток: «Содействовать в благих начинаниях правительству в искоренении всякого зла в управлении и в обществе».
Как считал декабристовед М. Цейтлин, в уставе Союза Спасения «явственно видны масонские черты, и в последствии можно проследить в политическом движение тех лет подземные струи масонства».
В 1818 году это тайное общество было переименовано в «Союз благоденствия». Один из его лидеров – генерал И. Пущин – возглавлял также масонскую ложу «Овидий».
«Поставив себе ту же цель – «содействовать благим начинаниям правительства», оно вместе с тем решило добиваться конституционного порядка, как удобнейшей для этой цели формы правления. Оно, однако же, не считало себя революционным; в обществе долго обдумывалась мысль обратиться с просьбой о разрешении к самому государю в уверенности, что он будет сочувствовать их целям. Расширяясь в составе, общество разнообразилось во мнениях; появились в нем бешеные головы, которые предлагали безумные насильственные проекты, но над этими проектами или улыбались, или отступали в ужасе. Это разнообразие мнений повело в 1821 г. к распадению Союза благоденствия», – пишет Ключевский.
Распадение из-за разнообразия мнений имело, тем не менее, территориальный характер.
На базе Союза благоденствия возникли две новые организации. Северным обществом руководил вышеупомянутый генштабист Муравьев и статский советник Николай Тургенев. В 1823 г. в него вступил Кондратий Рылеев, поэт и управляющий делами (топ-менеджер) Российско-американской торговой компании. Последнее обстоятельство сыграло роль в том, что новичок сразу пополнил руководство общества.
Южное общество состояло из офицеров второй армии, штаб-квартира которой находилась в Тульчине (Подольская губерния). Здесь лидером был командир Вятского пехотного полка Пестель, сын бывшего сибирского генерал-губернатора, известного сатрапа.
Северное общество было расположено к конституционно-монархической форме правления, Пестель являлся страстным республиканцем. Еще более, чем во взглядах на форму верховной власти, различались северные и южные вожди в своих планах по социальному и хозяйственному переустройству России.
Общее впечатление от декабристских программ – их составители более всего верили в либеральную фразу. Красивые слова заменяли им знания о родине.
«Реализм» мышления декабристов был таков же как «реализм» средневековых схоластов, полагавших, что абстрактные понятия, универсалии, имеют самостоятельное существование. Как будто действительно существует некоторый идеальный «стул вообще», «горшок вообще» и «свобода вообще». И со «свободой вообще» танцевать на балах и пить шампанское будет гораздо приятнее, чем без нее. Будучи людьми романтически взбудораженными дворяне-заговорщики были абсолютно уверены, что способны дать «свободу вообще» всем остальным сословиям, нисколько при этом не поступаясь собственными привилегиями. Как средневековые схоласты придавали бытийность и действенность идеям-универсалиям, так офицеры-аристократы придавали бытийность и действенность конституциям, декларациям, манифестам. Но реальной силы там было не больше чем в магическом «крибле-крабле-бумс».
«В них мы замечаем удивительное обилие чувства, перевес его над мыслью и вместе с тем обилие доброжелательных стремлений», – пишет крайне доброжелательный к декабристам Ключевский.
Возбужденные чувства, помноженные на доктринерство, такова была атмосфера, которой дышала значительная часть столичного дворянства.
Даже иностранные дипломаты, как например представители французского посольства, замечали, что «несомненно, что у многих гвардейских офицеров головы набиты либеральными идеями настолько крайними, насколько эти офицеры мало образованы» (Габриак) и что «вся молодежь, и главным образом офицерская, насыщена и пропитана либеральными доктринами. Больше всего ее пленяют самые крайние теории» (Лафероне).
Протодекабризм. Проекты Александра I и адмирала Мордвинова
В принципе, декабристы шли по тому же пути, по которому шествовал в начале своего правления сам император Александр. Они фактически подхватили то знамя, которое он уронил вследствие психического изнеможения, вызванного семейными потрясениями и столкновением проектных абстракций с тяжелой российской действительностью. Император стал витать в лапутянских проектах объединения Европы, а его дело продолжили «молодые штурманы».
«…Когда Император Александр получил первые доклады о заговоре декабристов, он отнесся к ним так, что смутил докладчиков. «Вы знаете, – сказал он одному докладчику, – что я сам разделял и поддерживал эти иллюзии; не мне их карать!»», – напоминает С. Платонов.
И действительно в их проектах видно тоже бесхитростное лицемерие, что и в начинаниях Александра. И декабристы, и молодой император с Негласным комитетом были полностью уверены, что достаточно ввести новую схему правительственных учреждений, обзавестись конституцией и тут же исправятся все нравы, улучшится и сам человек. Шло это, наверное, от Руссо, считавшего, что «хорошие общественные учреждения – это те, которые лучше всего умеют изменить природу человека, отнять у него абсолютное существование, чтоб дать ему относительное, умеют перенести его «я» в общественную единицу».
«На той же точке зрения, на какой стоял Александр I и его сотрудники, стояли и люди 14 декабря; если они о чем размышляли и толковали много, то о тех формах, в какие должен облечься государственный порядок, о той же конституции. Правда, все, что они проектировали определенного и практически исполнимого, все было уже сказано раньше их, в проекте Сперанского… Как сотрудники Александра, так и люди 14 декабря, односторонне увлеченные идеей личной и общественной свободы, совсем не понимали экономических отношений, которые служат почвой для политического порядка.»[51]
Император, чья реформаторская деятельность внутри Великороссии заглохла к грозовому 1812 г., провёл после войны земельную реформу в прибалтийских провинциях, Лифляндии, Курляндии и Эстляндии. Реформа была осуществлена по прусским и английским образцам и быстро показала всю негуманность либеральной мысли. Как в Пруссии и Англии, «освобождение» в Прибалтике сопровождалось масштабной кражей. Помещики-немцы получили право присвоить крестьянские наделы, и земля, которую крестьяне веками поливали своим потом, стала для них чужой.
Формально помещик должен был сдавать часть своей земли в аренду крестьянам. Однако составление условий арендного договора предоставлялось договаривающимся сторонам, одна из которых (землевладелец), конечно же, всегда могла «договориться» в свою пользу. Учреждались особые суды для решения споров между помещиками и арендаторами, но их председателями были все те же помещики. Полиция и дознание остались также в руках землевладельцев. Экономическое, судебное и политическое господство остзейского дворянства предопределило полную беспомощность крестьян в земельных спорах.
«Смысл остзейской эмансипации был таков: землевладелец удерживал над крестьянином всю прежнюю власть, но по закону освобождался от всех обязанностей по отношению к крестьянам; это был один из художественных фактов остзейского дворянства. Положение остзейских крестьян тотчас ухудшилось.»[52]
Основная масса прибалтийских крестьян превратилась в батраков на помещичьих мызах, многие выселились в крупные города, Ригу, Петербург или эмигрировали. Некоторые смогли разбогатеть и прикупить земли у дворянства – счастливцы-хуторяне создавали товарное животноводческое хозяйство, пользуясь возможностями относительно удобного вывоза продукции. Со времени этой реформы естественный прирост в Прибалтике стал сильно уступать общероссийскому. Из прибалтийских батраков и через сто лет получатся отличные кадры для Чека и революционных расстрельных команд…
Либеральный проект адмирала Н. Мордвинова, важного члена Государственного Совета и крупного дельца Российско-американской компании, имел связь с прибалтийским «освобождением». Первое, что бросается в глаза при его рассмотрении – это неосознанная жестокость прожектера. (Потом такая вот этическая «невинность» будет отмечена у многих либеральных реформаторов.)
«Адмирал Мордвинов находил справедливым и возможным выкуп личной свободы, об освобождении с земельным наделом не было и речи, земля должна была вся остаться во владении помещиков; но крестьяне получали право выкупить личную свободу, для этого автор проекта составил таксу – сумма выкупа соответствует возрасту выкупающегося, т. е. его рабочей способности. Например, дети от 9 – 10 лет платят по 100 руб.; чем старше возраст, тем выше плата; работник 30–40 лет – 2 тыс. (на тогдашнем рынке это равняется нашим 6–7 тыс. руб.); работник 40–50 лет платит меньше и т. п. по мере рабочей силы. Понятно, какие крестьяне по этому проекту вышли бы на волю, – это сельские кулаки, которые получили бы возможность накопить необходимый для выкупа капитал. Словом, трудно было придумать проект, менее практический и более несправедливый, чем тот, какой развивается в записке Мордвинова.»[53]
При том Ключевский называет Мордвинова талантливым человеком – ну, как может быть бесталанным большой либерал? Однако проект «талантливого» либерала оказался намного хуже, чем проект якобы бесталанного «солдафона» графа Аракчеева, который предлагал, чтобы правительство постепенно выкупало крестьян вместе с землею у помещиков по ценам данной местности. (Для этого правительство должно было создать капитал из отчислений с питейного дохода или с помощью выпуска государственных облигаций.)
Возможно проект Аракчеева был трудно осуществим в условиях расштанной финансовой системы России, но по сравнению с мордвиновским либеральным грабежом, он выглядит образцом гуманизма и справедливости.
«…Когда Император Александр получил первые доклады о заговоре декабристов, он отнесся к ним так, что смутил докладчиков. «Вы знаете, – сказал он одному докладчику, – что я сам разделял и поддерживал эти иллюзии; не мне их карать!»», – напоминает С. Платонов.
И действительно в их проектах видно тоже бесхитростное лицемерие, что и в начинаниях Александра. И декабристы, и молодой император с Негласным комитетом были полностью уверены, что достаточно ввести новую схему правительственных учреждений, обзавестись конституцией и тут же исправятся все нравы, улучшится и сам человек. Шло это, наверное, от Руссо, считавшего, что «хорошие общественные учреждения – это те, которые лучше всего умеют изменить природу человека, отнять у него абсолютное существование, чтоб дать ему относительное, умеют перенести его «я» в общественную единицу».
«На той же точке зрения, на какой стоял Александр I и его сотрудники, стояли и люди 14 декабря; если они о чем размышляли и толковали много, то о тех формах, в какие должен облечься государственный порядок, о той же конституции. Правда, все, что они проектировали определенного и практически исполнимого, все было уже сказано раньше их, в проекте Сперанского… Как сотрудники Александра, так и люди 14 декабря, односторонне увлеченные идеей личной и общественной свободы, совсем не понимали экономических отношений, которые служат почвой для политического порядка.»[51]
Император, чья реформаторская деятельность внутри Великороссии заглохла к грозовому 1812 г., провёл после войны земельную реформу в прибалтийских провинциях, Лифляндии, Курляндии и Эстляндии. Реформа была осуществлена по прусским и английским образцам и быстро показала всю негуманность либеральной мысли. Как в Пруссии и Англии, «освобождение» в Прибалтике сопровождалось масштабной кражей. Помещики-немцы получили право присвоить крестьянские наделы, и земля, которую крестьяне веками поливали своим потом, стала для них чужой.
Формально помещик должен был сдавать часть своей земли в аренду крестьянам. Однако составление условий арендного договора предоставлялось договаривающимся сторонам, одна из которых (землевладелец), конечно же, всегда могла «договориться» в свою пользу. Учреждались особые суды для решения споров между помещиками и арендаторами, но их председателями были все те же помещики. Полиция и дознание остались также в руках землевладельцев. Экономическое, судебное и политическое господство остзейского дворянства предопределило полную беспомощность крестьян в земельных спорах.
«Смысл остзейской эмансипации был таков: землевладелец удерживал над крестьянином всю прежнюю власть, но по закону освобождался от всех обязанностей по отношению к крестьянам; это был один из художественных фактов остзейского дворянства. Положение остзейских крестьян тотчас ухудшилось.»[52]
Основная масса прибалтийских крестьян превратилась в батраков на помещичьих мызах, многие выселились в крупные города, Ригу, Петербург или эмигрировали. Некоторые смогли разбогатеть и прикупить земли у дворянства – счастливцы-хуторяне создавали товарное животноводческое хозяйство, пользуясь возможностями относительно удобного вывоза продукции. Со времени этой реформы естественный прирост в Прибалтике стал сильно уступать общероссийскому. Из прибалтийских батраков и через сто лет получатся отличные кадры для Чека и революционных расстрельных команд…
Либеральный проект адмирала Н. Мордвинова, важного члена Государственного Совета и крупного дельца Российско-американской компании, имел связь с прибалтийским «освобождением». Первое, что бросается в глаза при его рассмотрении – это неосознанная жестокость прожектера. (Потом такая вот этическая «невинность» будет отмечена у многих либеральных реформаторов.)
«Адмирал Мордвинов находил справедливым и возможным выкуп личной свободы, об освобождении с земельным наделом не было и речи, земля должна была вся остаться во владении помещиков; но крестьяне получали право выкупить личную свободу, для этого автор проекта составил таксу – сумма выкупа соответствует возрасту выкупающегося, т. е. его рабочей способности. Например, дети от 9 – 10 лет платят по 100 руб.; чем старше возраст, тем выше плата; работник 30–40 лет – 2 тыс. (на тогдашнем рынке это равняется нашим 6–7 тыс. руб.); работник 40–50 лет платит меньше и т. п. по мере рабочей силы. Понятно, какие крестьяне по этому проекту вышли бы на волю, – это сельские кулаки, которые получили бы возможность накопить необходимый для выкупа капитал. Словом, трудно было придумать проект, менее практический и более несправедливый, чем тот, какой развивается в записке Мордвинова.»[53]
При том Ключевский называет Мордвинова талантливым человеком – ну, как может быть бесталанным большой либерал? Однако проект «талантливого» либерала оказался намного хуже, чем проект якобы бесталанного «солдафона» графа Аракчеева, который предлагал, чтобы правительство постепенно выкупало крестьян вместе с землею у помещиков по ценам данной местности. (Для этого правительство должно было создать капитал из отчислений с питейного дохода или с помощью выпуска государственных облигаций.)
Возможно проект Аракчеева был трудно осуществим в условиях расштанной финансовой системы России, но по сравнению с мордвиновским либеральным грабежом, он выглядит образцом гуманизма и справедливости.
Коммерческие интересы
Может показаться удивительным, но в среде свободолюбивых мечтателей действовала и группа твердых дельцов, причем прекраснодушные идеалы, которые роились у них в головах, сочетались с уверенным ведением бизнеса.
С крупнейшей российской торговой компанией того времени прямо или косвенно (через акции, родственные или служебные отношения с основными пайщиками) были связаны многие декабристы: Рылеев, Ростовцев, С. Трубецкой, Н.Бестужев, Завалишин, Перетц, Штейнгель (последний служил вдобавок в канцелярии генерал-губернатора Милорадовича). Дом Российско-Американской компании, в котором находилась квартира Рылеева, и дом адмирала Мордвинова были двумя штабами заговорщиков.[54]
Крупный бизнес, как считается некоторыми, несет респектабельность. Это ошибочное мнение. К примеру, английская и нидерландская Ост-индские компании торговали людьми как товаром, грабила казну завоеванных ими стран, в огромных масштабах использовали принудительный труд, разоряли и доводили до голодной смерти миллионы людей. Если бы дело дошло до извлечения огромных прибылей, то российские акционеры вряд ли бы отнеслись к русскому народу лучше, чем английские и нидерландские к народам южных морей.
В штаб-квартире Российско-американской компании обсуждали план уничтожения царя и царской семьи, хотя сам делец-декабрист Рылеев на следствии неловко открещивался от таких намерений. «Трубецкой потребовал, дабы его (Николая) принесли в жертву и не предлагал оставить великого князя Александра Николаевича. А я и Оболенский никогда не утверждали, что надобно уничтожить всю Августейшую фамилию… Положено было захватить Императорскую фамилию и удерживать до съезда великого собора».[55] По свидетельствам очевидцев, накануне восстания Рылеев искал план Зимнего дворца.
С крупнейшей российской торговой компанией того времени прямо или косвенно (через акции, родственные или служебные отношения с основными пайщиками) были связаны многие декабристы: Рылеев, Ростовцев, С. Трубецкой, Н.Бестужев, Завалишин, Перетц, Штейнгель (последний служил вдобавок в канцелярии генерал-губернатора Милорадовича). Дом Российско-Американской компании, в котором находилась квартира Рылеева, и дом адмирала Мордвинова были двумя штабами заговорщиков.[54]
Крупный бизнес, как считается некоторыми, несет респектабельность. Это ошибочное мнение. К примеру, английская и нидерландская Ост-индские компании торговали людьми как товаром, грабила казну завоеванных ими стран, в огромных масштабах использовали принудительный труд, разоряли и доводили до голодной смерти миллионы людей. Если бы дело дошло до извлечения огромных прибылей, то российские акционеры вряд ли бы отнеслись к русскому народу лучше, чем английские и нидерландские к народам южных морей.
В штаб-квартире Российско-американской компании обсуждали план уничтожения царя и царской семьи, хотя сам делец-декабрист Рылеев на следствии неловко открещивался от таких намерений. «Трубецкой потребовал, дабы его (Николая) принесли в жертву и не предлагал оставить великого князя Александра Николаевича. А я и Оболенский никогда не утверждали, что надобно уничтожить всю Августейшую фамилию… Положено было захватить Императорскую фамилию и удерживать до съезда великого собора».[55] По свидетельствам очевидцев, накануне восстания Рылеев искал план Зимнего дворца.
Западничество плюс абстракционизм. Проекты переделки России
Если даже поверить словам заговорщиков о том, что они являются «истинными сынами отечества», то это «отечество» явно находилась для них не в настоящем и не в прошлом, а в гипотетической новой России. И уж не сынами, а скорее отцами-основателями должны были они стать для него.
Насколько специфически дворянские революционеры понимали историю России видно по творениям декабристского пиита Рылеева, любимым жанром которого была историческая поэма.
Впечатление такое, что Рылеев нарочито выбирал в качестве героев для своих поэм знаменитых предателей, боровшихся против русского государства с помощью коварства и подлости.
Среди его героев был князь Курбский – после прочтения Рылеевым 21 тома предвзятой карамзинской истории, где так много переписано из сочинений самого изменника. Неважно, что «герой» вместе с поляками лил потоком русскую кровь и терзал русскую землю ради сохранения привилегий феодальной знати. Топ-менеджер зрит в этом борьбу за свободу.
Другим героем стал Войнаровский, приспешник и племянник гетмана Мазепы – после прочтения Рылеевым антироссийской поделки «История русов».
В поэме поэта-декабриста Войнаровский показан пылким энтузиастом свободы, рвущийся со скоростью звука на ее защиту.
«Так мы свои разрушив цепи, На глас свободы и вождей, Ниспровергая все препоны, Помчались защищать законы Среди отеческих степей. Я жизни юной не щадил, Я степи кровью обагрил И свой булат в войне кровавой О кости русских притупил.»
Реальный Войнаровский получил немало высоких чинов от врагов России – а чтобы удостоится такой чести, надо было постараться. Польский король С.Лещинский сделал его коронным воеводою, Карл XII – полковником шведских войск, а после смерти Мазепы назначил гетманом обеих берегов Днепра. Войнаровский «многократно ездил к хану крымскому и султану турецкому, чтобы побудить их к войне с Россией», как сообщает энциклопедия Брокгауз, отнюдь не страдающая ненавистью к либерально настроенным господам. (Но известно, что хан крымский и султан турецкий занимались вовсе не защитой прав человека.) Гамбургский магистрат выдал Войнаровского русским властям, едва тот потребовал от короля шведского 240 тыс. талеров, ранее одолженных тому щедрым Мазепой.
Суесловные декабристоведы конечно же скажут, что рылеевский Войнаровский это вовсе не тот реальный Войнаровский, что Рылеев совсем не имел в виду конкретного человека, а только взял его имя, фамилию, отчество, время и место проживания для создания виртуального образа пламенного демократа. Но хочется спросить у декабристоведов, а в своих планах преобразования России Рылеев разве был меньшим абстракционистом? И разве было мало вождей, ниспровергающих все препоны, и среди декабристов?
Давайте заглянем в составленные ими проекты конституционного устройства новой России.
Проекты С. Волконского и Н. Муравьева внешне были весьма недурны, они предполагали конституционную монархию и «освобождение» крестьян.
Однако, если приглядеться к предлагаемому «освобождению», то сквозь него явно проглядывают уши мордвиновского проекта и прибалтийской реформы Александра I.
«Патриот» Никита Муравьев оказался щедрее адмирала Мордвинова. Личную свободу он давал за так, бесплатно предоставлял и немного земли – менее 2 десятин на семью. Это было примерно в два раза меньше того среднего земельного надела, что крестьянин имел при крепостничестве. (Получалось, что помещик безвозмездно приватизировал, а по сути крал, половину естественного достояния земледельца.) И этот муравьевский надел было ниже железного минимума в 2,5 десятины, который обеспечивал убогие 1700–1800 ккал в день на человека. Любимец либеральной публики по сути планировал голод. И даже эти две несчастные десятины давались мужику вовсе не на правах личной собственности. Продать их, прежде чем уйти, голодный крестьянин не мог.
Конечно же, Н.Муравьеву виделось в мечтах, как по всей России возникают крупные помещичьи высокотоварные хозяйства (типа прибалтийской мызы), на которых рвется работать толпа батраков. Вместо низкорентабельного зернового хозяйства в Нечерноземье приходит высокорентабельное животноводство, выращивание кормовых и технических культур. Однако рабочих рук в таком интенсивированном сельском хозяйстве нужно в десять раз меньше, чем в традиционном. И скажет тогда землевладелец батраку и арендатору: придется тебе, деревенщина, бросить дом, семью и и уйти в городскую трущобу. Ведь ты теперь воистину свободен.
В Британии лишних земледельцев вешали как бродяг, собирали как пролетариев в города, где на средства, полученные от пиратства, работорговли и ограбления колоний создавались мануфактуры и фабрики. Но в России не было таких источников роста городского хозяйства. Поскольку обезземеливание крестьян предлагалось провести на всех огромных просторах нашей страны, то не было никакой надежды, что город поглотит высвободившуюся крестьянскую массу. В Ирландии раскрестьянивание и перевод сельского хозяйства на интенсивные рельсы завершилось гибелью четверти населения и эмиграцией трети. Наше многомиллионное крестьянство не имело возможности эмигрировать. Так что «освободительный проект», имей он успех, закончился бы колоссальной социальной трагедией.
Правда крестьянин, согласно муравьевскому проекту, мог выразить свое недовольство на выборах. Но возможности такого выражения были предусмотрительно ограничены. Первый вариант конституции предоставлял крестьянам-общинникам – «общим владельцам», по терминологии Муравьева, – весьма своеобразное избирательное право. «Все общество на сходке имеет право назначить одного избирателя с каждых 500 душ мужского пода, и сии избиратели, назначенные общими владельцами, подают голоса наравне с гражданами как уполномоченные целого общества, лишь только они предъявят поверительные грамоты своего общества, засвидетельствованные волостными старшинами». Во втором варианте конституции Муравьев расщедрился и к участию в выборах волостного старшины допустил всех граждан «без изъятия и различия». Великое достижение, крестьянина без ограничения подпустили к выбору самого низшего начальника – волостного старшины. А, кстати, в столь ненавидимое декабристами время Ивана Грозного крестьяне избирали всё волостное правление, и волостных старост, и судей, и губных старост, занимавшихся полицейскими делами.
Чем дальше в общественную систему, придуманную Н. Муравьевым, тем больше дров. В огромной неграмотной стране прожектер предполагал решать судом присяжных гражданские дела по искам на 25 рублей![56] Это уже не мечта, а нечто близкое к бреду.
Захотел Муравьев в своем проекте подвергнуть страну беспощадной федерализации, порезав ее на полтора десятка «Держав», обладающими почти всеми атрибутами суверенной власти. Причем делить на почти что независимые государства предстояло и коренную Великороссию.
Вот список придуманных Держав, с указанием их столиц:
Насколько специфически дворянские революционеры понимали историю России видно по творениям декабристского пиита Рылеева, любимым жанром которого была историческая поэма.
Впечатление такое, что Рылеев нарочито выбирал в качестве героев для своих поэм знаменитых предателей, боровшихся против русского государства с помощью коварства и подлости.
Среди его героев был князь Курбский – после прочтения Рылеевым 21 тома предвзятой карамзинской истории, где так много переписано из сочинений самого изменника. Неважно, что «герой» вместе с поляками лил потоком русскую кровь и терзал русскую землю ради сохранения привилегий феодальной знати. Топ-менеджер зрит в этом борьбу за свободу.
Другим героем стал Войнаровский, приспешник и племянник гетмана Мазепы – после прочтения Рылеевым антироссийской поделки «История русов».
В поэме поэта-декабриста Войнаровский показан пылким энтузиастом свободы, рвущийся со скоростью звука на ее защиту.
«Так мы свои разрушив цепи, На глас свободы и вождей, Ниспровергая все препоны, Помчались защищать законы Среди отеческих степей. Я жизни юной не щадил, Я степи кровью обагрил И свой булат в войне кровавой О кости русских притупил.»
Реальный Войнаровский получил немало высоких чинов от врагов России – а чтобы удостоится такой чести, надо было постараться. Польский король С.Лещинский сделал его коронным воеводою, Карл XII – полковником шведских войск, а после смерти Мазепы назначил гетманом обеих берегов Днепра. Войнаровский «многократно ездил к хану крымскому и султану турецкому, чтобы побудить их к войне с Россией», как сообщает энциклопедия Брокгауз, отнюдь не страдающая ненавистью к либерально настроенным господам. (Но известно, что хан крымский и султан турецкий занимались вовсе не защитой прав человека.) Гамбургский магистрат выдал Войнаровского русским властям, едва тот потребовал от короля шведского 240 тыс. талеров, ранее одолженных тому щедрым Мазепой.
Суесловные декабристоведы конечно же скажут, что рылеевский Войнаровский это вовсе не тот реальный Войнаровский, что Рылеев совсем не имел в виду конкретного человека, а только взял его имя, фамилию, отчество, время и место проживания для создания виртуального образа пламенного демократа. Но хочется спросить у декабристоведов, а в своих планах преобразования России Рылеев разве был меньшим абстракционистом? И разве было мало вождей, ниспровергающих все препоны, и среди декабристов?
Давайте заглянем в составленные ими проекты конституционного устройства новой России.
Проекты С. Волконского и Н. Муравьева внешне были весьма недурны, они предполагали конституционную монархию и «освобождение» крестьян.
Однако, если приглядеться к предлагаемому «освобождению», то сквозь него явно проглядывают уши мордвиновского проекта и прибалтийской реформы Александра I.
«Патриот» Никита Муравьев оказался щедрее адмирала Мордвинова. Личную свободу он давал за так, бесплатно предоставлял и немного земли – менее 2 десятин на семью. Это было примерно в два раза меньше того среднего земельного надела, что крестьянин имел при крепостничестве. (Получалось, что помещик безвозмездно приватизировал, а по сути крал, половину естественного достояния земледельца.) И этот муравьевский надел было ниже железного минимума в 2,5 десятины, который обеспечивал убогие 1700–1800 ккал в день на человека. Любимец либеральной публики по сути планировал голод. И даже эти две несчастные десятины давались мужику вовсе не на правах личной собственности. Продать их, прежде чем уйти, голодный крестьянин не мог.
Конечно же, Н.Муравьеву виделось в мечтах, как по всей России возникают крупные помещичьи высокотоварные хозяйства (типа прибалтийской мызы), на которых рвется работать толпа батраков. Вместо низкорентабельного зернового хозяйства в Нечерноземье приходит высокорентабельное животноводство, выращивание кормовых и технических культур. Однако рабочих рук в таком интенсивированном сельском хозяйстве нужно в десять раз меньше, чем в традиционном. И скажет тогда землевладелец батраку и арендатору: придется тебе, деревенщина, бросить дом, семью и и уйти в городскую трущобу. Ведь ты теперь воистину свободен.
В Британии лишних земледельцев вешали как бродяг, собирали как пролетариев в города, где на средства, полученные от пиратства, работорговли и ограбления колоний создавались мануфактуры и фабрики. Но в России не было таких источников роста городского хозяйства. Поскольку обезземеливание крестьян предлагалось провести на всех огромных просторах нашей страны, то не было никакой надежды, что город поглотит высвободившуюся крестьянскую массу. В Ирландии раскрестьянивание и перевод сельского хозяйства на интенсивные рельсы завершилось гибелью четверти населения и эмиграцией трети. Наше многомиллионное крестьянство не имело возможности эмигрировать. Так что «освободительный проект», имей он успех, закончился бы колоссальной социальной трагедией.
Правда крестьянин, согласно муравьевскому проекту, мог выразить свое недовольство на выборах. Но возможности такого выражения были предусмотрительно ограничены. Первый вариант конституции предоставлял крестьянам-общинникам – «общим владельцам», по терминологии Муравьева, – весьма своеобразное избирательное право. «Все общество на сходке имеет право назначить одного избирателя с каждых 500 душ мужского пода, и сии избиратели, назначенные общими владельцами, подают голоса наравне с гражданами как уполномоченные целого общества, лишь только они предъявят поверительные грамоты своего общества, засвидетельствованные волостными старшинами». Во втором варианте конституции Муравьев расщедрился и к участию в выборах волостного старшины допустил всех граждан «без изъятия и различия». Великое достижение, крестьянина без ограничения подпустили к выбору самого низшего начальника – волостного старшины. А, кстати, в столь ненавидимое декабристами время Ивана Грозного крестьяне избирали всё волостное правление, и волостных старост, и судей, и губных старост, занимавшихся полицейскими делами.
Чем дальше в общественную систему, придуманную Н. Муравьевым, тем больше дров. В огромной неграмотной стране прожектер предполагал решать судом присяжных гражданские дела по искам на 25 рублей![56] Это уже не мечта, а нечто близкое к бреду.
Захотел Муравьев в своем проекте подвергнуть страну беспощадной федерализации, порезав ее на полтора десятка «Держав», обладающими почти всеми атрибутами суверенной власти. Причем делить на почти что независимые государства предстояло и коренную Великороссию.
Вот список придуманных Держав, с указанием их столиц:
Ботническая – Гельсингфорс
Волховская – Город Святого Петра (Петербург),
Балтийская – Рига
Западная – Вильна (Литва)
Днепровская – Смоленск