Страница:
Центральная и Восточная Европа
Центральная и Восточная Европа вовлекаются в дележ мира опосредовано. Наводненная колониальным серебром и золотом западная Европа дает ей новые рынки сбыта сельскохозяйственной продукции (тогдашнее южноамериканское серебро играет роль сегодняшнего бесконтрольно эмитируемого доллара).
Падение стоимости благородных металлов (прежде всего серебра – основного денежного металла в XVI в.) привело к так называемой «революции цен», повышению товарных цен в 2,5–4 раза. Это сыграло огромную роль в судьбе Восточной Европы.
Первыми на внешний рынок там выходят землевладельцы, шляхта, дворяне, желавшие обставлять свои усадьбы, где-нибудь в Бердичеве или Брацлаве, предметами роскоши из Западной Европы. Поместья, которые раньше обеспечивали жизненные потребности воина и его возможности к несению военной службы, превращались в хозяйства, обслуживающие потребности феодала в красивых вещицах.
Суда с зерном шли по Висле, Одеру, Неману к портовым городам – Данцигу, Штеттину, Кенигсбергу; здесь зерно перегружали на нидерландские или ганзейские корабли, отправлявшиеся в порты Западной Европы. Помимо зерна, на внешний рынок поставлялась лен и пенька, смола и деготь.
Но революция цен, вызванная притоком серебра, делает западноевропейские товары все более дорогими, а восточноевропейское сырье относительно все более дешевым.
Цены на хлеб в Восточной Европе были в 10–15 раз ниже, чем в Западной Европе, торговля им давала ганзейскими и нидерландским купцам до 1000 % прибыли.
Столь неэквивалентный характер торговли вынуждал польско-литовского пана или ливонского барона наращивать этот экспорт за счет утяжеления внеэкономической эксплуатации зависимого населения. В первую очередь за счет усиления барщины.
Снисхождение рыночной благодати на Центральную и Восточную Европу было напрямую связан с закрепощением там крестьянства.
В исторической науке этот процесс носит название «второе издание крепостного права». Жестокие устаревшие формы внеэкономической эксплуатации в Восточной Европе служат источником накоплений для западноевропейской экономики. И этим «второе издание крепостного права», жертвами которого стали восточноевропейские народы, напоминает «второе издание рабства», жертвами которого стали народы Африки.
Польша, Литва, Венгрия становятся системами-донорами для западноевропейских систем-вампиров.
Несколько раз я встречал в наших «исторических» книгах утверждения, что крепостничество в Центральной и Восточной Европе было-де умереннее, чем то, которое утвердилось в России. Блажен, кто верует. «Второе издание крепостного права» дало в Центральной и Восточной Европе XVI–XVII вв. те же печальные результаты, что и его первое издание в России XVIII в. (русский барин впрочем так и не получил права убивать своих крестьян). Только в центральную и восточную Европу крепостное право пришло раньше и длилось дольше.
Ранее всего процессы закрепощения коснутся Польши (со второй половины XV века), затем германских земель к востоку от Эльбы, Шлезвиг-Гольштинии, некоторых регионов Дании, Ливонии, Чехии и Венгрии. Здесь статус крестьян будет быстро приближен к частноправовому статусу рабов при воскрешении норм рабовладельческого римского права. Дворяне многих стран центральной и восточной Европы в это время будут превращать условные земельные владения – лены, обусловленные военной государственно службой, в полные частные владения, используемые только ради собственной выгоды.
Польских крестьян, начиная с 1540-х, можно было покупать и продавать, господин мог засечь любого из них до смерти. «Крестьяне – подданные своих господ, которые распоряжаются их жизнью и смертью», пишет папский нунций из Польши в 1565 г. «У них, без всякой с их стороны провинности, господа по своему произволу отбирают землю и все имущество, и как принято в некоторых поветах, продают их как скот», свидетельствует польский писатель Ян Моджевский. «Разгневанный помещик… не только разграбит все, что есть у бедняка, но и убьет его – когда захочет и как захочет», – пишет польский иезуит Петр Скарга.
О венгерских крестьянах французский путешественник Шок де Бретань писал, что господа приравнивают их к скоту. Парадоксальным образом лишь турецкое завоевание Венгрии принесло облегчение венгерским низам.
Курляндские статуты давали дворянину полную власть над жизнью и смертью крестьянина, давая возможность и продавать его, и присуждать к смерти, как раба.
В Мекленбурге и Померании барщина достигала 5–6 дней в неделю; господская запашка расширялась порой до полного уничтожения крестьянских наделов.
Во всех странах, где прошло «второе издание крепостного права» три вида власти над крестьянством – поземельная, личная, судебно-административная – сосредоточивались в руках одного и того же господина. Он мог переводить крестьян с одного надела на другой по своему произволу, мог заставлять их работать на барщине хоть целую неделю, мог превращать их в дворовых людей, продавать и покупать без земли. И подвергать любому наказанию за неповиновение.
Вот две характерные цитаты из помещичьего устава для крепостных (Leibeigene), составленного в Шлезвиг-Гольштинии. «Ничто не принадлежит вам, душа принадлежит Богу, а ваши тела, имущество и все что вы имеете, является моим. (Nichts gehoret euch zu, die Seele gehoret Gott, eure Leiber, Guter und alles was ihr habt, ist mein)» «Крестьянин не должен стелить свою постель до вечера, так как он не может знать днем, спит ли он еще следующую ночь в той же самой постели. (Der Bauer muss sein Bett nicht vor Abend zurecht machen, weil er am Tage nicht wissen kann, ob er noch die nachste Nacht in demselben schlaft)» Те короли, которые пытаются противодействовать «второму изданию крепостного права», рубя головы аристократам, становится объектами «тираноборства». Жадность компрадорского дворянства рядится в древнеримские тоги. На нечесаные чубы, замусоренные вшами, водружаются античные лавровые венки. Происходит ренессанс не только древнеримского права, но и древнеримской республиканской демагогии, цицеронства.
Незадолго до своего свержения датский король, борец с аристократией и пиратством, Кристиан II издал указ: «Не должно быть продажи людей крестьянского звания; такой злой, нехристианский обычай, что держался доселе в Зеландии, Фольстере и др., чтобы продавать и дарить бедных мужиков и христиан по исповеданию, подобно скоту бессмысленному, должен отныне исчезнуть». Указ ждал своего исполнения около 2 веков, вплоть до наступления в Дании просвещенного абсолютизма. Аристократы продержали автора указа в заключении вплоть до смерти.
Если для Западной Европы «Востоком» являются заокеанские земли, то у центрально– и восточноевропейских держав есть свой «Восток». Это московское государство.
Падение стоимости благородных металлов (прежде всего серебра – основного денежного металла в XVI в.) привело к так называемой «революции цен», повышению товарных цен в 2,5–4 раза. Это сыграло огромную роль в судьбе Восточной Европы.
Первыми на внешний рынок там выходят землевладельцы, шляхта, дворяне, желавшие обставлять свои усадьбы, где-нибудь в Бердичеве или Брацлаве, предметами роскоши из Западной Европы. Поместья, которые раньше обеспечивали жизненные потребности воина и его возможности к несению военной службы, превращались в хозяйства, обслуживающие потребности феодала в красивых вещицах.
Суда с зерном шли по Висле, Одеру, Неману к портовым городам – Данцигу, Штеттину, Кенигсбергу; здесь зерно перегружали на нидерландские или ганзейские корабли, отправлявшиеся в порты Западной Европы. Помимо зерна, на внешний рынок поставлялась лен и пенька, смола и деготь.
Но революция цен, вызванная притоком серебра, делает западноевропейские товары все более дорогими, а восточноевропейское сырье относительно все более дешевым.
Цены на хлеб в Восточной Европе были в 10–15 раз ниже, чем в Западной Европе, торговля им давала ганзейскими и нидерландским купцам до 1000 % прибыли.
Столь неэквивалентный характер торговли вынуждал польско-литовского пана или ливонского барона наращивать этот экспорт за счет утяжеления внеэкономической эксплуатации зависимого населения. В первую очередь за счет усиления барщины.
Снисхождение рыночной благодати на Центральную и Восточную Европу было напрямую связан с закрепощением там крестьянства.
В исторической науке этот процесс носит название «второе издание крепостного права». Жестокие устаревшие формы внеэкономической эксплуатации в Восточной Европе служат источником накоплений для западноевропейской экономики. И этим «второе издание крепостного права», жертвами которого стали восточноевропейские народы, напоминает «второе издание рабства», жертвами которого стали народы Африки.
Польша, Литва, Венгрия становятся системами-донорами для западноевропейских систем-вампиров.
Несколько раз я встречал в наших «исторических» книгах утверждения, что крепостничество в Центральной и Восточной Европе было-де умереннее, чем то, которое утвердилось в России. Блажен, кто верует. «Второе издание крепостного права» дало в Центральной и Восточной Европе XVI–XVII вв. те же печальные результаты, что и его первое издание в России XVIII в. (русский барин впрочем так и не получил права убивать своих крестьян). Только в центральную и восточную Европу крепостное право пришло раньше и длилось дольше.
Ранее всего процессы закрепощения коснутся Польши (со второй половины XV века), затем германских земель к востоку от Эльбы, Шлезвиг-Гольштинии, некоторых регионов Дании, Ливонии, Чехии и Венгрии. Здесь статус крестьян будет быстро приближен к частноправовому статусу рабов при воскрешении норм рабовладельческого римского права. Дворяне многих стран центральной и восточной Европы в это время будут превращать условные земельные владения – лены, обусловленные военной государственно службой, в полные частные владения, используемые только ради собственной выгоды.
Польских крестьян, начиная с 1540-х, можно было покупать и продавать, господин мог засечь любого из них до смерти. «Крестьяне – подданные своих господ, которые распоряжаются их жизнью и смертью», пишет папский нунций из Польши в 1565 г. «У них, без всякой с их стороны провинности, господа по своему произволу отбирают землю и все имущество, и как принято в некоторых поветах, продают их как скот», свидетельствует польский писатель Ян Моджевский. «Разгневанный помещик… не только разграбит все, что есть у бедняка, но и убьет его – когда захочет и как захочет», – пишет польский иезуит Петр Скарга.
О венгерских крестьянах французский путешественник Шок де Бретань писал, что господа приравнивают их к скоту. Парадоксальным образом лишь турецкое завоевание Венгрии принесло облегчение венгерским низам.
Курляндские статуты давали дворянину полную власть над жизнью и смертью крестьянина, давая возможность и продавать его, и присуждать к смерти, как раба.
В Мекленбурге и Померании барщина достигала 5–6 дней в неделю; господская запашка расширялась порой до полного уничтожения крестьянских наделов.
Во всех странах, где прошло «второе издание крепостного права» три вида власти над крестьянством – поземельная, личная, судебно-административная – сосредоточивались в руках одного и того же господина. Он мог переводить крестьян с одного надела на другой по своему произволу, мог заставлять их работать на барщине хоть целую неделю, мог превращать их в дворовых людей, продавать и покупать без земли. И подвергать любому наказанию за неповиновение.
Вот две характерные цитаты из помещичьего устава для крепостных (Leibeigene), составленного в Шлезвиг-Гольштинии. «Ничто не принадлежит вам, душа принадлежит Богу, а ваши тела, имущество и все что вы имеете, является моим. (Nichts gehoret euch zu, die Seele gehoret Gott, eure Leiber, Guter und alles was ihr habt, ist mein)» «Крестьянин не должен стелить свою постель до вечера, так как он не может знать днем, спит ли он еще следующую ночь в той же самой постели. (Der Bauer muss sein Bett nicht vor Abend zurecht machen, weil er am Tage nicht wissen kann, ob er noch die nachste Nacht in demselben schlaft)» Те короли, которые пытаются противодействовать «второму изданию крепостного права», рубя головы аристократам, становится объектами «тираноборства». Жадность компрадорского дворянства рядится в древнеримские тоги. На нечесаные чубы, замусоренные вшами, водружаются античные лавровые венки. Происходит ренессанс не только древнеримского права, но и древнеримской республиканской демагогии, цицеронства.
Незадолго до своего свержения датский король, борец с аристократией и пиратством, Кристиан II издал указ: «Не должно быть продажи людей крестьянского звания; такой злой, нехристианский обычай, что держался доселе в Зеландии, Фольстере и др., чтобы продавать и дарить бедных мужиков и христиан по исповеданию, подобно скоту бессмысленному, должен отныне исчезнуть». Указ ждал своего исполнения около 2 веков, вплоть до наступления в Дании просвещенного абсолютизма. Аристократы продержали автора указа в заключении вплоть до смерти.
Если для Западной Европы «Востоком» являются заокеанские земли, то у центрально– и восточноевропейских держав есть свой «Восток». Это московское государство.
Московская Русь Ивановой юности. Боярщина
Боярский вопрос
От эпохи феодальной раздробленности в объединенном Московском государстве остался класс могущественной родовой аристократии. Князья и княжата, Рюриковичи и Гедиминовичи, наследники суверенных удельных владетелей. Бояре, крупные земельные собственники, потомки варягорусских дружинников. И те, и другие самовластно правили своими вотчинами – маленькими государствами, где они являлись властителями, судьями, военачальниками, где они были хозяевами земли и большей части имуществ, издателями законов и судьями.
По словам С. Ф. Платонова: «Делаясь боярами, эти княжата приносили в Москву не боярские мысли и чувства; делаясь из самостоятельных людей людьми подчиненными, они, понятно, не могли питать хороших чувств к московскому князю, лишившему их самостоятельности… Помня свое происхождение, зная, что они – потомки прежних правителей русской земли, они смотрят на себя и теперь, как на „хозяев“ русской земли, с той только разницей, что предки их правили русской землей поодиночке, по частям, а они, собравшись в одном месте, около московского князя, должны править все вместе всей землей».[11]
Значительная часть родовой аристократии прибыла на рубеже XV–XVI веков (иногда вместе со своими вотчинами в качестве багажа) из Литовского государства – тогда это было выгодно. Московская Русь лучше защищала своих подданных от набегов кочевников. Князья Бельские, Одоевские, Воротынские, Мстиславские, Оболенские, и так далее, были потомками Гедиминаса, великого литовского завоевателя: собственно русская аристократия, потомство Рюриковичей, на западном крае Руси в массе своей погибла в период монгольских и литовских завоеваний.
Переход в московское подданство из корыстных соображений подразумевал и возможный обратный переход, в Литву, когда это станет выгодным. Московская аристократия литовского происхождения смотрела на московский престол, да и на московский народ, глазами польско-литовских магнатов. Вообще, на протяжении всей своей истории русская аристократия будет постоянно подвергаться мощным вливаниям извне, принимая в себя толпы варягов, литовцев, тюрков, немцев, поляков, шведов. И это будут не мирные труженики села, а воины с моралью и представлениями, сформированными в ходе тех многочисленных войн, которые они вели против России. Возможно благодаря этому чувство аристократической солидарности у российской аристократии будет превалировать над чувством национального единства.
Бояре и князья, помимо самовластного управления своими вотчинами, управляли и страной, составляя высший слой государственной бюрократии. Их них пополнялись ряды наместников и волостелей, которые правили отдельными областями государства, если точнее, получали их в «кормления» и собирали там подати в свою пользу. От некоторых наместников население разорялось, как от вражеского нашествия.
Две стороны власти, государь и аристократы, были в XVI веке уже неравны по своим силам. Самодержец олицетворял чаяния народа и опирался на народ. Аристократы опирались на своих клиентов, слуг, челядь, на внешние силы. Однако, в отличие от народа, боярство густой толпой окружало трон. Фактически самодержец находился в боярском плену, и достаточно было любого ослабления верховной власти, чтобы боярство присваивало её права, забывая об её обязанностях и не беря её ответственность. Ослабление верховной власти могло произойти и по чисто физическим причинам (болезнь, смерть самодержца). Иногда эту болезнь и смерть можно было приблизить, у бояр имелись для этого все возможности.
По словам С. Ф. Платонова: «Делаясь боярами, эти княжата приносили в Москву не боярские мысли и чувства; делаясь из самостоятельных людей людьми подчиненными, они, понятно, не могли питать хороших чувств к московскому князю, лишившему их самостоятельности… Помня свое происхождение, зная, что они – потомки прежних правителей русской земли, они смотрят на себя и теперь, как на „хозяев“ русской земли, с той только разницей, что предки их правили русской землей поодиночке, по частям, а они, собравшись в одном месте, около московского князя, должны править все вместе всей землей».[11]
Значительная часть родовой аристократии прибыла на рубеже XV–XVI веков (иногда вместе со своими вотчинами в качестве багажа) из Литовского государства – тогда это было выгодно. Московская Русь лучше защищала своих подданных от набегов кочевников. Князья Бельские, Одоевские, Воротынские, Мстиславские, Оболенские, и так далее, были потомками Гедиминаса, великого литовского завоевателя: собственно русская аристократия, потомство Рюриковичей, на западном крае Руси в массе своей погибла в период монгольских и литовских завоеваний.
Переход в московское подданство из корыстных соображений подразумевал и возможный обратный переход, в Литву, когда это станет выгодным. Московская аристократия литовского происхождения смотрела на московский престол, да и на московский народ, глазами польско-литовских магнатов. Вообще, на протяжении всей своей истории русская аристократия будет постоянно подвергаться мощным вливаниям извне, принимая в себя толпы варягов, литовцев, тюрков, немцев, поляков, шведов. И это будут не мирные труженики села, а воины с моралью и представлениями, сформированными в ходе тех многочисленных войн, которые они вели против России. Возможно благодаря этому чувство аристократической солидарности у российской аристократии будет превалировать над чувством национального единства.
Бояре и князья, помимо самовластного управления своими вотчинами, управляли и страной, составляя высший слой государственной бюрократии. Их них пополнялись ряды наместников и волостелей, которые правили отдельными областями государства, если точнее, получали их в «кормления» и собирали там подати в свою пользу. От некоторых наместников население разорялось, как от вражеского нашествия.
Две стороны власти, государь и аристократы, были в XVI веке уже неравны по своим силам. Самодержец олицетворял чаяния народа и опирался на народ. Аристократы опирались на своих клиентов, слуг, челядь, на внешние силы. Однако, в отличие от народа, боярство густой толпой окружало трон. Фактически самодержец находился в боярском плену, и достаточно было любого ослабления верховной власти, чтобы боярство присваивало её права, забывая об её обязанностях и не беря её ответственность. Ослабление верховной власти могло произойти и по чисто физическим причинам (болезнь, смерть самодержца). Иногда эту болезнь и смерть можно было приблизить, у бояр имелись для этого все возможности.
Происхождение Ивана
Историки (и серьезные, и не очень) традиционно описывают детство и юность Ивана Васильевича, опираясь на сочинение А. М. Курбского, именуемое «История о великом князе московском». В наши дни А. М. Курбский писал бы с успехом сценарии фильмов ужасов, и становился в очередь к кассе за заслуженно большим гонораром.
«Тогда зачат был наш теперешний Иван, через попрание закона и похоть родилась жестокость… Воспитывали его потом важные и гордые паны… угождая ему в его сластолюбии и похоти… А когда начал он подрастать, лет в двенадцать, – что раньше вытворял, все опущу, сообщу лишь это: начал сначала проливать кровь животных, швыряя их с большой высоты – с крылец или теремов».
Насчет сластолюбия и похоти, якобы проявляемой Иваном в детском возрасте – не переносит ли светлый князь Андрей свои темные фрейдистские проблемы на других? В психологии это так и называется – «проекция». А народ, задолго до появления психоанализа, давал свой диагноз: «У кого чего болит, тот о том и говорит». Что «вытворял» Иван до пролития крови животных, сочинитель наш так и не придумал. Зато фантазии Курбского насчет «мучил кошек, бил собак» псевдорики ретранслировали уже сотни раз. Вот если бы такое же внимание было уделено реальной обстановке, в которой вырос Иван Грозный. Детские впечатления Ивана Васильевича от боярской власти были и цепкими, и верными.
Но сперва – имел ли Иван какие-то признаки наследственных отклонений? Это действительно важно, если речь идет о монархии, верховной пожизненной власти одного человека. Как это не покажется странным, но большую часть своей истории человечество провело под неограниченной или условно ограниченной властью монархов (фараонов, императоров, царей, королей). До XIX века количество стран с иной формой правления можно было пересчитать по пальцам – да и они не выделялись никакими гуманистическими достоинствами, – а все большие страны, внесшие основной вклад в развитие цивилизации, были монархиями.
Все предки Ивана, как по отцовской и материнской линии, были физически крепкие и психически устойчивые люди. По воспоминаниях современников, даже таких недоброжелательных, как Дж. Флетчер, Иван был «человек высокого ума». Кстати, и ростом он отличался приличным – около 186 сантиметров, что по тем временам являлось редкостью.
Его бабушка была гречанкой, племянницей последнего византийского императора Константина Палеолога, который стал последним воином, защищавшим Константинополь от турок в 1553. София Палеолог сделалась супругой самого удачливого и хладнокровного из московских государей, Ивана III (также прозываемый Грозным, что тогда означало положительную характеристику – «гроза для врагов»).
Мать Ивана IV Елена Глинская была красавица и племянница знаменитого литовско-русского военачальника Михаила Глинского. Биография М. Глинского достойна ЖЗЛ. Он получил образование в Италии, был на службе австрийского императора, победил крымских татар в сражении под Клецком. После перехода на службу Великого князя московского, взял Смоленск в 1514. Однако изменил Москве накануне первой оршинской битвы.
Отцом Елены был Василий Львович Глинский Слепой, а матерью – Анна Якшич, дочь знатного сербского воеводы Стефана Якшича. Таким образом, Иван Грозный был на четверть литвином (белорусом в современной терминологии), на четверть сербом, ну, а еще на четверть греком.
Когда Иван Грозный говорил своим немецким собеседникам, что он «из немцев», то, вполне возможно, полушутливо намекал на западное происхождение прародителя Рюрика. Тогда немцами на Руси называли и скандинавов, да и почти всех европейцев, чей язык был непонятен (в отличие, от поляков и литвинов).
В «Книге Степенной Царского родословия», составленной в XVI веке митрополитом Афанасием по указанию царя, о происхождении Рюрика рассказывается так: «прииде из Варяг в Великий Нов Град с двема братом своима и с роды своима, иже бе от племени Прусова, по его же имени Пруская земля именуется. Прус же брат был единоначальствующего на земли Римскаго Кесаря Августа».
Область владений Пруса – это «град Маброк и Туры и Хвойница, и преславный Гданеск и иные многие града по реку глаголемую Неман, впадшую в море, иже и доныне зовется Прусская земля. От сего же Пруса семени бяше вышереченный Рюрик и братия его».
Фактически излагается антинорманнистская теория происхождения Рюриковичей – с берегов Балтийского моря между Вислой и Неманом, которые до XIV века были населены балтским племенем пруссов. И надо сказать, что данная гипотеза происхождения русского правящего дома выглядит довольно основательной; у Ивана IV вряд ли были какие-то идеологические основания предпочитать пруссов скандинавам.
А римский кесарь Август был, скорее всего, добавлен в число родичей для «красоты», дабы показать, что автор хорошо знаком с античной историей. Однако, можно предположить, что речь идет вовсе не о первом римском императоре Октавиане Августе. Титул «Цезарь Август» имели и все византийские императоры.
Великий князь Василий III, отец Ивана, был куда менее славен, чем дед Иван III. На время Василия приходятся довольно успешные войны с Литвой, когда была возвращена Смоленская земля и верхнеокские княжества, окончательное присоединение Рязани и Пскова. Однако в его княжение происходит и большое количество набегов, крымских и казанских, крайне опустошительных, особенно на фоне постоянных войн с Литвой.
«Тогда зачат был наш теперешний Иван, через попрание закона и похоть родилась жестокость… Воспитывали его потом важные и гордые паны… угождая ему в его сластолюбии и похоти… А когда начал он подрастать, лет в двенадцать, – что раньше вытворял, все опущу, сообщу лишь это: начал сначала проливать кровь животных, швыряя их с большой высоты – с крылец или теремов».
Насчет сластолюбия и похоти, якобы проявляемой Иваном в детском возрасте – не переносит ли светлый князь Андрей свои темные фрейдистские проблемы на других? В психологии это так и называется – «проекция». А народ, задолго до появления психоанализа, давал свой диагноз: «У кого чего болит, тот о том и говорит». Что «вытворял» Иван до пролития крови животных, сочинитель наш так и не придумал. Зато фантазии Курбского насчет «мучил кошек, бил собак» псевдорики ретранслировали уже сотни раз. Вот если бы такое же внимание было уделено реальной обстановке, в которой вырос Иван Грозный. Детские впечатления Ивана Васильевича от боярской власти были и цепкими, и верными.
Но сперва – имел ли Иван какие-то признаки наследственных отклонений? Это действительно важно, если речь идет о монархии, верховной пожизненной власти одного человека. Как это не покажется странным, но большую часть своей истории человечество провело под неограниченной или условно ограниченной властью монархов (фараонов, императоров, царей, королей). До XIX века количество стран с иной формой правления можно было пересчитать по пальцам – да и они не выделялись никакими гуманистическими достоинствами, – а все большие страны, внесшие основной вклад в развитие цивилизации, были монархиями.
Все предки Ивана, как по отцовской и материнской линии, были физически крепкие и психически устойчивые люди. По воспоминаниях современников, даже таких недоброжелательных, как Дж. Флетчер, Иван был «человек высокого ума». Кстати, и ростом он отличался приличным – около 186 сантиметров, что по тем временам являлось редкостью.
Его бабушка была гречанкой, племянницей последнего византийского императора Константина Палеолога, который стал последним воином, защищавшим Константинополь от турок в 1553. София Палеолог сделалась супругой самого удачливого и хладнокровного из московских государей, Ивана III (также прозываемый Грозным, что тогда означало положительную характеристику – «гроза для врагов»).
Мать Ивана IV Елена Глинская была красавица и племянница знаменитого литовско-русского военачальника Михаила Глинского. Биография М. Глинского достойна ЖЗЛ. Он получил образование в Италии, был на службе австрийского императора, победил крымских татар в сражении под Клецком. После перехода на службу Великого князя московского, взял Смоленск в 1514. Однако изменил Москве накануне первой оршинской битвы.
Отцом Елены был Василий Львович Глинский Слепой, а матерью – Анна Якшич, дочь знатного сербского воеводы Стефана Якшича. Таким образом, Иван Грозный был на четверть литвином (белорусом в современной терминологии), на четверть сербом, ну, а еще на четверть греком.
Когда Иван Грозный говорил своим немецким собеседникам, что он «из немцев», то, вполне возможно, полушутливо намекал на западное происхождение прародителя Рюрика. Тогда немцами на Руси называли и скандинавов, да и почти всех европейцев, чей язык был непонятен (в отличие, от поляков и литвинов).
В «Книге Степенной Царского родословия», составленной в XVI веке митрополитом Афанасием по указанию царя, о происхождении Рюрика рассказывается так: «прииде из Варяг в Великий Нов Град с двема братом своима и с роды своима, иже бе от племени Прусова, по его же имени Пруская земля именуется. Прус же брат был единоначальствующего на земли Римскаго Кесаря Августа».
Область владений Пруса – это «град Маброк и Туры и Хвойница, и преславный Гданеск и иные многие града по реку глаголемую Неман, впадшую в море, иже и доныне зовется Прусская земля. От сего же Пруса семени бяше вышереченный Рюрик и братия его».
Фактически излагается антинорманнистская теория происхождения Рюриковичей – с берегов Балтийского моря между Вислой и Неманом, которые до XIV века были населены балтским племенем пруссов. И надо сказать, что данная гипотеза происхождения русского правящего дома выглядит довольно основательной; у Ивана IV вряд ли были какие-то идеологические основания предпочитать пруссов скандинавам.
А римский кесарь Август был, скорее всего, добавлен в число родичей для «красоты», дабы показать, что автор хорошо знаком с античной историей. Однако, можно предположить, что речь идет вовсе не о первом римском императоре Октавиане Августе. Титул «Цезарь Август» имели и все византийские императоры.
Великий князь Василий III, отец Ивана, был куда менее славен, чем дед Иван III. На время Василия приходятся довольно успешные войны с Литвой, когда была возвращена Смоленская земля и верхнеокские княжества, окончательное присоединение Рязани и Пскова. Однако в его княжение происходит и большое количество набегов, крымских и казанских, крайне опустошительных, особенно на фоне постоянных войн с Литвой.
Бояре против великого князя
Иван IV родился 26 августа 1530. И летописи отмечают, что день был отмечен сильной грозой. Родной брат великого князя Василия, удельный князь Юрий Дмитровский, не приехал на крестины Ивана, состоявшиеся 4 сентября в Троицком монастыре. Причины явного дядиного недоброжелательства вполне понятны – князь Юрий должен был унаследовать престол, если бы Василий умер бездетным.
Удельная система благополучно существует и после «собирания земель», проведенного Иваном III. Он дал уделы пятерым братьям Василия, двое из которых были живы ко времени рождения Ивана IV – Андрей Старицкий и упомянутый Юрий Дмитровский.
Еще во время русско-литовской войны 1507–1508 гг. король Сигизмунд I направил к князю Дмитровскому знатное посольство, в составе которого были литовские магнаты – Пётр Олелькович и Богдан Сапега. Посольство передавало Юрию приветы от короля, называло его королевским «милым братом», и, не много не мало предлагало войти в сепаратный союз с Литвой, направленный против великого князя Василия. Добрый король обещал Юрию Ивановичу всестороннюю военную поддержку в случае, если удельный князь решится устранить великого князя и прибрать к рукам московский престол. Долгое время брат Юрий являлся официальным преемником Василия (не было детей у великого князя с его первой женой Соломонией) и, наверное, привык к этой роли.
Тем, что младенец Иван лишает его возможности занять престол, недоволен был и удельный князь Андрей Иванович. В 1532 князь Андрей взял со своей дружиной город Белоозеро, в котором держалась государственная казна, в то же время князь Юрий занял Рязань и еще несколько городов, получив при этом помощь от татар. Литовский сейм, живо интересующийся великорусскими делами, уже стал обсуждать распри в Московском государстве и возможности поживиться за их счет.
Дело в Москве удалось завершить миром, но, вскоре после этого конфликта, 3 декабря 1533 г., Василий III умирает смертью весьма загадочной. Летописи оставили довольно подробное описание его скоротечной болезни, напоминающей сильную интоксикацию – странно, что современные медэксперты так и не попробовали составить свой диагноз.
После кончины великого князя Василия Московская Русь стала входить в смуту. Этот процесс был заторможен только в 1543, а реальный выход из смуты произошел лишь после воцарения Ивана в 1547.
Как пишет С. М. Соловьев: «Умирающий Василий имел много причин беспокоиться о судьбе малолетнего сына: при малютке осталось двое дядей, которые хотя отказались от прав своих на старшинство, однако могли при первом удобном случае, отговорясь невольною присягою, возобновить старые притязания; эти притязания тем более были опасны, что вельможи, потомки князей, также толковали о старых правах своих и тяготились новым порядком вещей, введенным при Василии и отце его… Василий знал, что в случае усобицы и торжества братьев должны повториться те же явления, какие происходили при деде его, Василии Темном, что тогда малюткам – детям его нельзя ждать пощады от победителя… Опасения умирающего сбылись: тотчас после похорон Василия вдове его донесли уже о крамоле».
Уже лет сто пятьдесят наша интеллигенция твердит о вреде «самодержавия». Упорно так долдонит. Меж тем, начиная от удельной Руси, каждый этап аристократической усобицы и аристократического самовластья приносил стране огромные потери, материальные и демографические. Достаточно вспомнить усобицы времен монгольского нашествия, московские феодальные войны середины XV века, Смутное время в начале XVII века, власть гвардейской казармы над престолом в послепетровском Петербурге, февральский переворот 1917, погрузивший страну в кровавейшую из русских смут. «Семибанкирщина» 1990-х. Если посчитать демографические потери от всех этих периодов, то никакие «тираны» с их репрессиями и рядом не стояли, одно лишь только Смутное время сократило население Руси вдвое.
Любая «боярщина» в нашей стране была сверхнасилием над народным большинством ради удовлетворения аппетитов меньшинства, наглого, жадного, говорливого, умеющего облачать свои устремления в блестящую идеологическую форму.
Это справедливо и для XVI века. Верховная власть единого государства и объединеный народ ищут поддержки друг друга в системе, которую некоторые исследователи называют «демократическим самодержавием». Паразитический слой феодальной знати, уже не нужной ни государству, ни народу, пытается эту систему разрушить, а государство и народ сделать орудием своего эгоизма.
«Демократическое самодержавие» поддерживалось не столько пресловутой верой мужиков в царя-батюшку, сколько значительной общностью их интересов, а также реальным функционированием земских народных учреждений.
В противоположность многим странам Восточной Европы, в России не только простонародье, но и мелкопоместное дворянство поддерживало монархическую власть, потому что интересы родовой аристократии расходились и с интересам служилого люда. Из служилой дворянской среды происходят публицисты Иван Пересветов и Ермолай-Еразм, оказавшие большое воздействие на идеологию Ивана Грозного…
Сразу после смерти великого князя Василия могущественные князья Иван Михайлович и Андрей Михайлович Шуйские собираются отъехать от московского двора к удельному князю Юрию Дмитровскому. Князья Шуйские, подготавливая почву для раскола государства и феодальной войны за престол, подговаривают отъехать к Юрию и других бояр, как например князя Бориса Горбатого.
Шуйский обрабатывает Горбатого в таких примечательных словах: «Поедем со мною вместе, а здесь служить – ничего не выслужишь: князь великий еще молод, и слухи носятся о князе Юрии; если князь Юрий сядет на государстве, а мы к нему раньше других отъедем, то мы у него этим выслужимся».
В этом – вся идеология боярства, которую некоторые псевдорики пытаются выдать за свободомыслие. Летописец упоминает, что князь Юрий понадобился боярам, уже преуспевшим в «граблении, продажах, убийстве».
Заговор был разоблачен и Юрий отправился в заточение, на чем настаивали Иван Шигона Пожогин, князья Глинские и Оболенские, где и закончил свои дни.
Однако закон олигархической природы таков, что за устранением противника, тут же начинается вражда между победителями. Михаил Глинский вступает в борьбу с Гедиминовичами князьями Оболенскими, среди которых ведущую роль играет Овчина-Телепнев-Оболенский. (Некоторые злые языки будут называть этого фаворита великой княгини Елены отцом Ивана Грозного). А князья Семен Бельский и Иван Ляцкий бегут в Литву. Гедиминовичи Бельские лишь при Василии III перешли на русскую службу и, видимо, еще не определились со своей лояльностью. Таких нравственных категорий, как патриотизм, для феодальной знати не существует. Ей важно только то, какие привилегии, почести, земли, деревни она получит от сюзерена.
С. Бельский становится одним из самых упорных врагов Московского государства, по многим параметрам это ранняя версия Андрея Курбского. Как пишет о Бельском и Ляцком сам Иван IV: «и куда они только не бегали, взбесившись, – и в Царьград, и в Крым, и к ногаям, и отовсюду шли войной на православных». А Постниковский летописец лаконично, но емко характеризует трудовые биографии упомянутых князей – «много учинили пакости земли Московской».
Польско-литовским властям хорошо известно, что в Москве идет усобица (возможно они и провоцируют ее), что боярам сейчас не до защиты порубежных «украйн». На многих рубежах вообще нет войска, как, например, в Пскове, а там, где оно есть, оно ведет себя пассивно.
Король щедро жалует Ляцкого и Бельского, чтоб другие московские князья и бояре имели прекрасный пример для подражания.
Сигизмунд I решает, что настал момент вернуть Литве всю Северскую землю (территории нынешней Брянской, Курской, Черниговской и Гомельской областей) и Смоленск. В феврале 1534 года король предъявляет Москве ультиматум с требованием вернуться к границам 1508 года. А после того, как ультиматум отвергнут, в августе начинает войну.
Удельная система благополучно существует и после «собирания земель», проведенного Иваном III. Он дал уделы пятерым братьям Василия, двое из которых были живы ко времени рождения Ивана IV – Андрей Старицкий и упомянутый Юрий Дмитровский.
Еще во время русско-литовской войны 1507–1508 гг. король Сигизмунд I направил к князю Дмитровскому знатное посольство, в составе которого были литовские магнаты – Пётр Олелькович и Богдан Сапега. Посольство передавало Юрию приветы от короля, называло его королевским «милым братом», и, не много не мало предлагало войти в сепаратный союз с Литвой, направленный против великого князя Василия. Добрый король обещал Юрию Ивановичу всестороннюю военную поддержку в случае, если удельный князь решится устранить великого князя и прибрать к рукам московский престол. Долгое время брат Юрий являлся официальным преемником Василия (не было детей у великого князя с его первой женой Соломонией) и, наверное, привык к этой роли.
Тем, что младенец Иван лишает его возможности занять престол, недоволен был и удельный князь Андрей Иванович. В 1532 князь Андрей взял со своей дружиной город Белоозеро, в котором держалась государственная казна, в то же время князь Юрий занял Рязань и еще несколько городов, получив при этом помощь от татар. Литовский сейм, живо интересующийся великорусскими делами, уже стал обсуждать распри в Московском государстве и возможности поживиться за их счет.
Дело в Москве удалось завершить миром, но, вскоре после этого конфликта, 3 декабря 1533 г., Василий III умирает смертью весьма загадочной. Летописи оставили довольно подробное описание его скоротечной болезни, напоминающей сильную интоксикацию – странно, что современные медэксперты так и не попробовали составить свой диагноз.
После кончины великого князя Василия Московская Русь стала входить в смуту. Этот процесс был заторможен только в 1543, а реальный выход из смуты произошел лишь после воцарения Ивана в 1547.
Как пишет С. М. Соловьев: «Умирающий Василий имел много причин беспокоиться о судьбе малолетнего сына: при малютке осталось двое дядей, которые хотя отказались от прав своих на старшинство, однако могли при первом удобном случае, отговорясь невольною присягою, возобновить старые притязания; эти притязания тем более были опасны, что вельможи, потомки князей, также толковали о старых правах своих и тяготились новым порядком вещей, введенным при Василии и отце его… Василий знал, что в случае усобицы и торжества братьев должны повториться те же явления, какие происходили при деде его, Василии Темном, что тогда малюткам – детям его нельзя ждать пощады от победителя… Опасения умирающего сбылись: тотчас после похорон Василия вдове его донесли уже о крамоле».
Уже лет сто пятьдесят наша интеллигенция твердит о вреде «самодержавия». Упорно так долдонит. Меж тем, начиная от удельной Руси, каждый этап аристократической усобицы и аристократического самовластья приносил стране огромные потери, материальные и демографические. Достаточно вспомнить усобицы времен монгольского нашествия, московские феодальные войны середины XV века, Смутное время в начале XVII века, власть гвардейской казармы над престолом в послепетровском Петербурге, февральский переворот 1917, погрузивший страну в кровавейшую из русских смут. «Семибанкирщина» 1990-х. Если посчитать демографические потери от всех этих периодов, то никакие «тираны» с их репрессиями и рядом не стояли, одно лишь только Смутное время сократило население Руси вдвое.
Любая «боярщина» в нашей стране была сверхнасилием над народным большинством ради удовлетворения аппетитов меньшинства, наглого, жадного, говорливого, умеющего облачать свои устремления в блестящую идеологическую форму.
Это справедливо и для XVI века. Верховная власть единого государства и объединеный народ ищут поддержки друг друга в системе, которую некоторые исследователи называют «демократическим самодержавием». Паразитический слой феодальной знати, уже не нужной ни государству, ни народу, пытается эту систему разрушить, а государство и народ сделать орудием своего эгоизма.
«Демократическое самодержавие» поддерживалось не столько пресловутой верой мужиков в царя-батюшку, сколько значительной общностью их интересов, а также реальным функционированием земских народных учреждений.
В противоположность многим странам Восточной Европы, в России не только простонародье, но и мелкопоместное дворянство поддерживало монархическую власть, потому что интересы родовой аристократии расходились и с интересам служилого люда. Из служилой дворянской среды происходят публицисты Иван Пересветов и Ермолай-Еразм, оказавшие большое воздействие на идеологию Ивана Грозного…
Сразу после смерти великого князя Василия могущественные князья Иван Михайлович и Андрей Михайлович Шуйские собираются отъехать от московского двора к удельному князю Юрию Дмитровскому. Князья Шуйские, подготавливая почву для раскола государства и феодальной войны за престол, подговаривают отъехать к Юрию и других бояр, как например князя Бориса Горбатого.
Шуйский обрабатывает Горбатого в таких примечательных словах: «Поедем со мною вместе, а здесь служить – ничего не выслужишь: князь великий еще молод, и слухи носятся о князе Юрии; если князь Юрий сядет на государстве, а мы к нему раньше других отъедем, то мы у него этим выслужимся».
В этом – вся идеология боярства, которую некоторые псевдорики пытаются выдать за свободомыслие. Летописец упоминает, что князь Юрий понадобился боярам, уже преуспевшим в «граблении, продажах, убийстве».
Заговор был разоблачен и Юрий отправился в заточение, на чем настаивали Иван Шигона Пожогин, князья Глинские и Оболенские, где и закончил свои дни.
Однако закон олигархической природы таков, что за устранением противника, тут же начинается вражда между победителями. Михаил Глинский вступает в борьбу с Гедиминовичами князьями Оболенскими, среди которых ведущую роль играет Овчина-Телепнев-Оболенский. (Некоторые злые языки будут называть этого фаворита великой княгини Елены отцом Ивана Грозного). А князья Семен Бельский и Иван Ляцкий бегут в Литву. Гедиминовичи Бельские лишь при Василии III перешли на русскую службу и, видимо, еще не определились со своей лояльностью. Таких нравственных категорий, как патриотизм, для феодальной знати не существует. Ей важно только то, какие привилегии, почести, земли, деревни она получит от сюзерена.
С. Бельский становится одним из самых упорных врагов Московского государства, по многим параметрам это ранняя версия Андрея Курбского. Как пишет о Бельском и Ляцком сам Иван IV: «и куда они только не бегали, взбесившись, – и в Царьград, и в Крым, и к ногаям, и отовсюду шли войной на православных». А Постниковский летописец лаконично, но емко характеризует трудовые биографии упомянутых князей – «много учинили пакости земли Московской».
Польско-литовским властям хорошо известно, что в Москве идет усобица (возможно они и провоцируют ее), что боярам сейчас не до защиты порубежных «украйн». На многих рубежах вообще нет войска, как, например, в Пскове, а там, где оно есть, оно ведет себя пассивно.
Король щедро жалует Ляцкого и Бельского, чтоб другие московские князья и бояре имели прекрасный пример для подражания.
Сигизмунд I решает, что настал момент вернуть Литве всю Северскую землю (территории нынешней Брянской, Курской, Черниговской и Гомельской областей) и Смоленск. В феврале 1534 года король предъявляет Москве ультиматум с требованием вернуться к границам 1508 года. А после того, как ультиматум отвергнут, в августе начинает войну.
Боярщина и вражеские нашествия
В августе 1534 на северские земли приходит из Литвы киевский воевода Андрей Немирович и конюший дворный Василий Чиж. Литовское войско, дополненное татарскими и польскими отрядами, сжигает город Радогощ, разоряет окрестности Стародуба, Чернигова, Новгорода Северского, Брянска. Литовский магнат Александр Вишневецкий опустошает смоленские земли, но отбит от Смоленска воеводой Н. В. Оболенским.
«Приходили литовцы/ татары/ немцы и дворы пожгли/людей иссекли/полон вывели – столь частые словосочетания в русских летописях того времени, что глаза псевдорика, даже если он туда заглянет, пробегут мимо, и отправятся дальше искать какое-нибудь проявление „тирании“». А ведь эти скупые строки означали боль, холод и голод, колодки и плети. Враги сжигали жилища и посевы, забирали хлебные запасы, угоняли скот, уводили людей в рабство, ведь война одновременно была и экономикой. Враги насиловали женщин, пытали и мучили всех, кого заблагорассудится, ведь война являлась одновременно и кровавым развлечением. Уцелевшие селяне, оставшиеся без запасов продовольствия, с большой вероятностью погибали голодной смертью в зимние месяцы, так что количество жертв набега всегда можно умножать на двое.
«Приходили литовцы/ татары/ немцы и дворы пожгли/людей иссекли/полон вывели – столь частые словосочетания в русских летописях того времени, что глаза псевдорика, даже если он туда заглянет, пробегут мимо, и отправятся дальше искать какое-нибудь проявление „тирании“». А ведь эти скупые строки означали боль, холод и голод, колодки и плети. Враги сжигали жилища и посевы, забирали хлебные запасы, угоняли скот, уводили людей в рабство, ведь война одновременно была и экономикой. Враги насиловали женщин, пытали и мучили всех, кого заблагорассудится, ведь война являлась одновременно и кровавым развлечением. Уцелевшие селяне, оставшиеся без запасов продовольствия, с большой вероятностью погибали голодной смертью в зимние месяцы, так что количество жертв набега всегда можно умножать на двое.